оторый я старательно отодвигала от себя: “А что ты дала миру? Слова, 
книги, денежные пожертвования — этого достаточно? Ты была в этом мире 
исполнителем, а не участником. А ведь тебе уже тридцать пять...” 

Такова была моя первая встреча с арифметикой жизни. 

Это ужасно — оказаться под обстрелом, но те же чувства можно испытать после 
любого несчастного случая. Представьте: дважды в неделю вы играете в теннис с 
энергичным тридцативосьмилетним бизнесменом. Однажды после игры у него 
отрывается тромб и попадает в артерию, сердечный клапан закупорен, и человек не 
в состоянии позвать на помощь. Его смерть потрясает жену, коллег по бизнесу и 
всех друзей такого же возраста, включая и вас. 

Или междугородный звонок оповещает вас, что ваши отец или мать попали в 
больницу. Лежа в постели, вы вспоминаете, какой энергичной и жизнерадостной 
была ваша мать, а увидев ее в больнице, понимаете, что все это ушло навсегда, 
сменившись болезнью и беспомощностью. 

К середине жизни, достигнув тридцати пяти — сорока пяти лет, мы начинаем 
всерьез задумываться о том, что смертны, что наше время проходит и что, если мы 
не поспешим определиться в этой жизни, она превратится в выполнение тривиальных 
обязанностей для поддержания существования. Эта простая истина вызывает у нас 
шок. По-видимому, мы ожидаем изменения ролей и правил, которые нас полностью 
удовлетворяли в первой половине жизни, но должны быть пересмотрены во второй ее 
половине. 

В обычных обстоятельствах, без ударов судьбы и сильных потрясений, эти вопросы 
проявляются в течение нескольких лет. Нам нужно время, чтобы настроиться. Но 
когда они обрушиваются на нас все сразу, мы не можем их тотчас же “переварить”. 
Переход ко второй половине жизни кажется нам очень жестким и слишком быстрым, 
чтобы его принять. 

Передо мной эти вопросы встали тогда, когда я неожиданно столкнулась со смертью 
в Северной Ирландии. 

А вот что случилось шесть месяцев спустя. Представьте себе: я, уверенная в себе,
 разведенная деловая женщина, успешно делающая карьеру, тороплюсь на самолет, 
чтобы лететь во Флориду, где проходит демократическое национальное собрание, и 
вдруг обнаруживаю одну из моих любимых домашних птичек мертвой. Я начинаю 
рыдать навзрыд. Вы наверняка скажете: “Эта женщина сошла с ума”. Точно так же 
подумала и я. 

Я заняла место в хвосте самолета, чтобы при авиакатастрофе оказаться последней, 
кто столкнется с землей. 

Полет на самолете всегда доставлял мне радость. В тридцать лет я не знала, что 
такое страх, занималась парашютным спортом. Теперь все было иначе. Как только я 
подходила близко к самолету, я видела балкон в Северной Ирландии. Вскоре этот 
страх перерос в фобию. Меня стали привлекать истории авиакатастроф. Я 
болезненно изучала все детали на фотографиях с мест крушения. Выяснив, что 
самолеты ломаются в передней части, я взяла за правило садиться в хвост, а 
входя в самолет, спрашивала пилота: “Есть ли у вас опыт выполнения посадки по 
приборам?” При этом я не испытывала стыда. 

Я находила слабое утешение в том, что раньше, до тридцати пяти лет, со мной 
ничего подобного не происходило. Все мои прежние тревоги имели реальную основу, 
причиной же нынешней авиафобии стали иные, не связанные с ней события, 
вытесненные в подсознание. Я пыталась покончить с этим, и одно время мне даже 
казалось, что все улаживается. Однако, рыдая над мертвой птичкой, я поняла, что 
видела лишь вершину айсберга. 

Тут же я почему-то вспомнила, что отказалась от услуг экономки. Смогу ли я 
найти другую экономку? Если нет, то мне придется отказаться от работы. А как 
складываются мои отношения с дочерью? 

На некоторое время я оставила Мауру с ее отцом. Мы долго любили друг друга и 
после развода, причиной которого стали мелочные ссоры, согласились видеться 
друг с другом ради нашего ребенка. Ничего необычного не было в том, что Маура 
проведет неделю с отцом, но мне ее очень не хватало. Меня вдруг охватила паника,
 словно это была не временная разлука, а необратимая потеря. Мрачные мысли, 
разрывающие меня изнутри, высвобождали темные силы, которые угрожали разрушить 
весь мой мир, построенный на скорую руку. Когда мы подлетали к Майами и я 
пожелала Боингу-727 миновать залив Флашинг Бэй, вновь объявился внутренний 
голос: “Ты проделала хорошую работу, но что реально можно к этому добавить?” 

На нервной почве у меня пропал аппетит. Я не знала, что в желудке началась 
борьба между двумя противоположными по своему действию лекарствами. Одно было 
назначено мне для лечения астении, а другое прописано психотерапевтом после 
душевной травмы в Ирландии. На гремучую смесь лекарств и воды в желудке я 
выплеснула еще коньяк и шампанское. 

Оказавшись в номере отеля, я действовала автоматич