|
есть тот, кто в соответствии со своей
склонностью к диссоциации имеет особую потребность унифицировать себя в
безраздельной любви к другому, будет в этой попытке, которая, естественно,
очень трудна для него, оставлен далеко позади более простой личностью. Ища в
последней все те тонкости и сложности, которые служили бы дополнением и
соответствовали бы его собственным граням, он нарушает простоту другого.
Поскольку простота в обычных условиях всегда имеет преимущество перед
сложностью, то очень скоро ему придется отказаться от своих попыток вызвать
тонкие и сложные реакции у более простой натуры. И довольно скоро его партнер,
ожидающий от него - в соответствии со своей более простой натурой - простых
реакций, причинит ему уйму хлопот тем, что констеллирует его сложности своим
постоянным настойчивым требованием простых ответов. Волей-неволей он должен
будет уйти в себя перед убедительной силой простоты. Любое умственное усилие,
как и сам по себе сознательный процесс, требует от обыкновенного человека
такого большого напряжения, что он неизменно предпочитает простоту, даже если
это неправда. А когда простота оказывается хотя бы наполовину правдой, она тут
же становится для него абсолютной истиной. Простая натура действует па сложную
словно чересчур маленькая комната, которая не дает последней достаточно
простора. С Другой стороны, сложная натура предоставляет простой слишком много
комнат с избытком пространства, так что последняя никогда не знает, где она в
действительности помещается. Поэтому совершенно естественным образом происходит
так, что более сложная натура содержит в себе более простую. Первая не может
быть поглощена последней, но окружает ее, не будучи, однако, окруженной сама.
Кроме того, поскольку более сложная натура, возможно, имеет большую потребность
быть "содержимой", чем простая, она ощущает себя вне брака и, соответственно,
всегда играет сомнительную роль. Чем крепче "содержимый" держится за партнера,
тем больше "содержащий" чувствует себя исключенным из взаимоотношения.
"Содержимый" протискивается во взаимоотношение благодаря своей верности
(clinging), и чем сильнее он пробивается в него, тем меньше способен ответить
на это "содержащий". Поэтому последний имеет склонность "смотреть на сторону",
сначала, несомненно, бессознательно. Но с наступлением среднего возраста .в нем
пробуждается более настойчивое стремление к тому единству и неделимости
(undividedness), которые особенно необходимы "содержащему" и силу его
диссоциированной натуры. В этой фазе обычно и происходят события, доводящие
конфликт до конца. "Содержащий" начинает сознавать, что стремится к полноте,
ищет "вместимости" и нераздельности, которых ему всегда недоставало. Для
"содержимого" это лишь еще одно подтверждение всегда болезненно переживаемой
ненадежности "содержащего"; он обнаруживает, что в комнатах, которые вроде бы
принадлежали ему, живут и другие, нежеланные гости. Надежда на определенность
исчезает, и эта обманутая надежда толкает "содержимого" к самому себе, если,
конечно, отчаянными усилиями он не сможет принудить своего партнера сдаться и
не преуспеет в вымогании признания, что его стремление к единству было не более
чем детской или болезненной фантазией. Когда эта тактика не приносит успеха, то
смирение со своей неудачей может оказаться подлинным благом, заставляя
"содержимого" признать, что надежность, которую он отчаянно искал в другом,
можно найти в себе самом. Таким образом он обретает себя и открывает в своей
простой натуре все те сложности, которые тщетно искал в ней "содержащий".
Если "содержащий" не теряет самообладания перед лицом того, что мы обыкновенно
называем "супружеской неверностью", но упорно продолжает верить во внутреннее
оправдание своего стремления к единству, ему придется на некоторое время
примириться с собственной раздробленностью. Диссоциация исцеляется не путем
отщепления, а путем более полной дезинтеграции. Все силы, стремящиеся к
единству, всякое здоровое эгоистическое желание будет сопротивляться
дезинтеграции, и благодаря этому он осознает возможность внутренней интеграции,
которую прежде всегда искал за пределами себя. И тогда "содержащий" обретет
вознаграждение в виде "неразделенного Я".
Вот что весьма часто происходит в полдень жизни, и таким способом наша
удивительная человеческая природа осуществляет переход из первой половины жизни
во вторую. Этот метаморфоз представляет собой переход от состояния, в котором
человек является лишь орудием инстинктивной природы, к другому состоянию, где
он больше не является чьим-то орудием, но становится самим собой: происходит
преобразование природы в культуру, инстинкта - в дух.
В общем, следует остерегаться прерывать это необходимое развитие путем
морального насилия, ибо любая попытка создать духовную позицию (attitude)
посредством отщепления и подавления инстинктов представляет собой подделку. Нет
ничего более отвратительного, чем втайне похотливая духовность; она столь же
неприятна, как и грубая чувственность. Однако такой переход требует длительного
времени, и подавляющее большинство людей застревает на первых этапах пути. Если
бы мы только могли, подобно дикарям, предоставить бессознательному
присматривать затем полезным психологическим развитием, которое брак влечет за
собой, то эти преобразования могли бы совершаться более полно и без излишних
трений. Поэтому среди так называемых "примитивов" часто встречаются
одухотворенные личности, сразу же внушающие к себе глубокое почтение, которое
обычно испытываешь к совершенно зрелым плодам ничем не замутненной судьбы. Я
утверждаю это, опираясь на собственный опыт. Но где среди современных
европейцев можно отыскать людей, не искалеченных моральным насилием? У нас еще
до сих пор достает варварства, чтобы верить и в аскетизм, и в его
противоположность. Но колесо истории нельзя повернуть вспять. Мы можем лишь
стремиться к такой позиции (attitude), которая позволит нам пережить нашу
судьбу так безмятежно, как того требует содержащийся в нас первобытный язычник.
Только при этом условии мы можем быть уверены, что не извратим духовность в
чувственность, и наоборот, -
|
|