существенно важная для поддержания баланса. Дело не в том, чтобы (как может 
показаться) ослабить мораль саму по себе, но в том, чтобы приложить моральные 
усилия в другом направлении. Например, недостаточно совестливый человек должен 
сделать моральное усилие, дабы исправить свой недостаток; но для того, кто 
неплохо укоренился в мире благодаря собственным усилиям, будет большим 
моральным достижением нанести поражение своим добродетелям, ослабив связи с 
миром и действенность собственной адаптации. (В этой связи, вспоминается 
канонизированный церковью брат Клаус, ради спасения души оставивший на произвол 
судьбы жену и многочисленное потомство).
 Поскольку все настоящие моральные проблемы начинаются там, где кончается 
действие уголовного кодекса, их решение почти никогда не может быть основано на 
прецеденте и, тем более, на предписаниях и велениях. Подлинные моральные 
проблемы возникают из конфликтов дома. Всякий, кто достаточно скромен либо 
благодушен, всегда может найти решение с помощью внешнего авторитета. Но тот, 
кто доверяет другим не больше, чем себе, вообще никогда не сможет достичь 
решения, если оно не явится ему способом, в обычном праве называемым "стихийным 
бедствием" (Таково юридическое значение термина, дословно означающего 
"божественное вмешательство". - Прим. пер.) Оксфордский словарь определяет 
данное понятие как "действие неконтролируемых сил природы". Во всех подобных 
случаях некий бессознательный авторитет кладет конец сомнениям, ставя нас перед 
fait accompli (Свершившийся факт (фр.) - Прим. пер.) (Если провести анализ до 
конца, окажется, что это в завуалированной форме относится и к тем, кто 
заимствует решения у высшего авторитета). Такой авторитет может описываться и 
как "божья воля", и как "действие неконтролируемых сил природы", - хотя, с 
психологической точки зрения, отнюдь не все равно, как именно мы его мыслим. 
Рационалистическая интерпретация внутреннего авторитета в качестве "природных 
сил" или инстинктов удовлетворяет современным интеллектуальным требованиям, но 
ее слабость в том, что видимая победа инстинкта оскорбительна для нашего 
морального самоуважения; а потому мы склонны убеждать себя, что решили вопрос 
исключительно рациональным усилием воли. Цивилизованному человеку присущ такой 
страх перед crimen laesae mainstatis humanae (Преступление, состоящее в 
оскорблении человеческого величия (лат) - Прим. пер.) что он. по возможности, 
старается задним числом подретушировать факты и заглушить ощущение понесенного 
морального поражения. Он гордится тем, что кажется ему самообладанием и 
всесильностью его воли, и презирает людей, позволяющих голой природе 
перехитрить себя.
 Напротив, если внутренний авторитет расценивается как "божья воля" (и тем 
самым подразумевается, что "природные силы" суть силы божественные), мы 
выигрываем в самооценке, ибо решение тогда выглядит актом повиновения и 
осуществлением божественного замысла. Подобные взгляды можно с некоторой долей 
справедливости обвинить не только в том, что они слишком уж удобны, но и в 
сокрытии моральной неразборчивости под личиной добродетели. Однако это 
обвинение оправдывается лишь в случае, когда кто-либо фактически сознательно 
прикрывает свою эгоистическую точку зрения лицемерным словесным фасадом. Но 
такое положение -ни в коем случае не правило, поскольку, в большинстве случаев, 
инстинктивные тенденции прокладывают себе путь как в согласии с субъективными 
интересами человека, так и в противоречии с ними, вне зависимости от того, 
одобряет ли их внешний авторитет. Нет нужды специально консультироваться с 
внутренним авторитетом, так как он присутствует изначально и проявляет себя в 
интенсивности тенденций, борющихся в ходе принятия решения. В этой борьбе 
индивид никогда не бывает просто наблюдателем: он более или менее "добровольно" 
участвует в ней, пытаясь бросить на чашу весов тяжесть своего чувства моральной 
свободы. Тем не менее, всегда остается невыясненным, в какой мере его якобы 
свободное решение имеет каузальную и, возможно, бессознательную мотивацию. Оно 
может быть "стихийным происшествием" так же, как и любой природный катаклизм. 
Проблема кажется мне неразрешимой, ибо нам неизвестно местонахождение корней 
моральной свободы; тем не менее, эти корни несомненно существуют, наравне с 
инстинктами, чью принудительную силу мы способны ощутить.
 Как бы то ни было, объяснять инстинктивно действующие внутри нас естественные 
силы "божьей волей" не только более выгодно, но и психологически более 
"корректно". Мы при этом ощущаем, что живем в гармонии с habitus (Обычай (лат.) 
- Прим. пер.) наших предков, с жизнью их психики; то есть, мы функционируем так 
же, как человек функционировал везде и во все времена. Существование такого 
habitus само по себе служит доказательством его действенности, поскольку, если 
бы он был нежизнеспособен, все, кто подчинились ему, давно погибли бы от 
недостатка адаптированности. Но получается как раз наоборот: придерживаясь его, 
человек имеет все шансы достичь средней продолжительности жизни. Если образ 
мыслей, соответствующий этому обычаю, дает подобные гарантии, то не только нет 
причин объявлять его неверным, но, напротив, есть достаточные основания считать 
его "истинным" или же "корректным" в психологическом смысле. Психологические 
истины не являются метафизическими прозрениями; они суть освященные обычаем 
способы мышления, чувствования и поведения, доказавшие на опыте свою 
адекватность и полезность.
 Так что, когда я предлагаю понимать обнаруживаемые нами в себе импульсы как 
"божью волю", я стараюсь подчеркнуть, что в них надо видеть не произвольное 
желание и волеизъявление, а некие абсолютные величины, с коими нужно научиться 
правильно обращаться. Воля способна лишь частично контролировать их. Она в 
состоянии подавить их, но не изменить их природу, и то, что было однажды 
подавлено, выплывает снова, в другом месте и в измененной форме, но на этот раз 
- нагруженное раздражением, превращающим ранее безобидный природный импульс в