по утверждению астролога, Франц полностью избегает гибели, а риск 
гибели для Эммы существенно снижается. Ни о каком венчании, ни о каких 
совместных детях – не могло быть и речи.
Эмма вернулась домой от астролога, заперлась в ванной и зарыдала. Слезы душили 
ее. Вся жизнь, которую она себе запланировала, пошла насмарку. Она поверила 
предсказанию – и решила отпустить Франца, дать ему отставку, попросить его 
покинуть ее квартиру. Она не знала, как это обосновать, но это было уже неважно.
 Продолжать жить с Францем она не могла. Эмма корила себя за то, что 
пренебрегла церковными запретами и обратилась к гадателю, который, как известно,
 мог быть посланником самого дьявола. Но она не могла пренебречь предсказанием. 
И, если была хоть крупица правды в сказанном, Эмма не могла подвергать жизнь 
Франца опасности.  Но что будет с ней, лишись она Франца, во что превратится ее 
жизнь? Опять одиночество, неприкаянность, Дитрих, требующий ласки, отцовского 
воспитания – и не получающий его? И – если пророчество сбудется – круглый 
сирота?!
Эмма, в полном отчаянии, бросилась в храм на исповедь. Она рассчитывала на 
поддержку, помощь, отеческий совет. Но отец Георг, против ожиданий, совершенно 
изругал ее, назначил суровую епитимью и  сказал, что не станет отпускать грехи 
Эммы вплоть до даты венчания. Фактически, он поставил Эмме ультиматум. Эмма, 
разрыдавшись, выбежала на улицу. В этот момент она сказала себе, что больше она 
не католичка, и церковь ей больше не мать. Около недели Эмма просидела дома 
взаперти, отпросившись с работы в бессрочный отпуск. Она вынудила Франца 
съехать с ее квартиры в гостиницу, без объяснения причин. Потянулись бессонные 
ночи. Эмма чернела и таяла на глазах. По счастливой случайности, Эмму навестила 
ее сослуживица Клара (которой до этого я помог). Руководство, обеспокоенное 
состоянием Эммы, поручило Кларе навестить ее лично. Ужаснувшись увиденному, 
Клара буквально вынудила Эмму записаться ко мне на прием. Более того: зная, что 
приемы у меня расписаны на месяц вперед, Клара позвонила мне по телефону и 
упросила ускорить прием Эммы, на что я согласился, вникнув в ситуацию с ее слов 
и найдя ее критической.
Итак, Эмма сидела передо мной. Мне было важно, чтобы, прежде всего, она 
успокоилась, вернула себе хотя бы крупицу самоконтроля.  Я предложил Эмме 
выплакаться, не жалеть слез. Итак, Эмма плакала, а я сидел напротив ее и 
выжидал. Силы человеческие небезграничны, и для плача силы тоже нужны. В 
какой-то момент человек устает плакать, впадает в полусонное, заторможенное 
состояние. И тогда я могу начинать сеанс, перехватывать контроль над ситуацией.
Узнав, что Эмма – католичка, я решил разговаривать с ней на языке символов, 
которые она разделяет. Я сказал Эмме, что Бог – не палач. Что я верю в 
милосердного Бога и не верю в Бога-карателя. Я также сказал, что если у Бога 
есть причины убить Эмму и Франца, то они должны быть вескими, и эти причины нам 
следует отыскать. Докопавшись до причин, мы сможем что-то изменить – и умолить 
Бога отсрочить исполнение приговора. Я напомнил Эмме историю царя Иезекии из 
Третьей книги Царств, который, уже будучи приговоренный Богом к смерти, 
выпросил себе жизнь, умолив Бога. Значит, подчеркнул я, из любой ситуации, 
которая кажется безвыходной на первый взгляд, есть выход. Мы его не видим, а он 
есть. И вообще, у Бога нет ничего невозможного. Нужно просто верить и надеяться.
 Эмма согласилась с моим подходом к делу.
Фактически, на первых минутах сеанса я сделал главное. Я дал пациенту 
обоснованную надежду, заблокировал процессы деструкции его психики отчаяньем. 
Равновесие, которого я достиг, было хрупким, и теперь все зависело от моей 
расторопности. Мне надо было сконструировать платформу, на которую Эмма должна 
была поставить ногу, чтобы не свалиться в пропасть. И эта платформа должна быть 
устойчивой. Мне нужны были факты. И я, словно дотошный следователь, попросил 
Эмму подробно, никуда не торопясь, рассказать свою жизнь, с самого детства, не 
упуская ни малейших подробностей – все, что она помнит.
История Эммы была обычной. Она родилась в 1925 году в Потсдаме. Ее отец, 
капитан вермахта, погиб на Восточном фронте. Мать, после гибели мужа, сделалась 
ревностной католичкой и воспитала дочь в тех же традициях. Влияние матери на 
Эмму было чрезвычайным. Фактически, мать навязала Эмме все свои стереотипы, 
комплексы и страхи, как это очень часто распространено в нашем мире. До 
описанного ниже случая Эмма находилась под неусыпным надзором матери, слушаясь 
ее во всем. Спасаясь от советской оккупации, Эмма и ее мать пересекли границу 
Германии и направились в Цюрих, к брату матери. Дядя вскоре скончался, и Эмме с 
матерью в наследство досталась квартира, в которой они и прожили вплоть до 
смерти матери в 1949 году от сердечного приступа. Эмме пришлось переехать в 
квартиру поменьше и выйти на работу машинисткой в бюро. Там она познакомилась 
со своим будущим мужем, от которого и родила Дитриха в 1951 году.
Рассказывая свою жизнь в Цюрихе сразу же после войны, вплоть до момента смерти 
матери, Эмма начала замыкаться. Ее свидетельства становились все более 
отрывочными. Чутье подсказывало мне, что мы наконец-то вышли на «подводный 
камень». Проверяя себя, я сделал вопросы более подробными. Я пустился в детали. 
И, чем более я мельчил опрос, тем больше замыкалась Эмма. Наконец, она с 
вызовом поинтересовалась у меня, к чему все эти ненужные подробности, и что мне 
до них за дело. Эмма явно защищалась, срываясь на мне, создавала фигуру 
умолчания. Подобные блоки я видел у пациентов множество раз, и все они скрывали 
под собой психотравмы, той или иной степени тяжести. Я остановил сеанс и 
обрисовал Эмме положение дел. Я сказал Эмме, что дело идет о ее жизни и смерти, 
и что своим молчанием она никому не сможет помочь. Я подчеркнул, что я врач, и 
что в этом кабинете выговаривались самые страшные, самые мрачные тайны 
человеческой жизни. Ты просто должна мне довериться, девочка, сказал я Эмме. Я 
пожилой человек и гожусь тебе в отцы. Я и сам много пережил, многое повидал на 
своем в