Обратимся к самой басне. Попы-
таемся вскрыть заложенное в ней противочувствие, раз-
личить те два плана, в которых она развивается в про-
тивоположном направлении. Первое, что бросается нам
в глаза,— это необычная тревога, близкая к панике,
которая так непередаваемо мастерски набросана в пер-
кой части басни. Удивительно то, что впечатление от
ошибки волка раньте всего сказывается не растерян-
ностью самого волка, а необычайным смятением самой
псарни.
 
Анализ эстетической реакции	169
Поднялся вдруг весь псарный двор —
Почуя серого так близко забияку,
Псы залились в хлевах и рвутся вон на драку;
Псари кричат: «Ахти, ребята, вор!» —
И вмиг ворота на запор;
В минуту псарня стала адом.
Бегут: иной с дубьем,
Иной с ружьем.
«Огня! — кричат,— огня!» Пришли с огнем.
Здесь что ни слово, то ад. Весь этот шумливый, кри-
чащий, бегающий, бьющий, смятенный стих, который
как лавина обрушивается на волка, вдруг принимает
совершенно другой план — стих делается длинным, мед-
ленным и спокойным, как только переходит к описанию 
волка.
«Мой Волк сидит, прижавшись в угол задом,
Зубами щелкая и ощетиня шерсть,
Глазами, кажется, хотел бы всех он съесть;
Но видя то, что тут не перед стадом
И что приходит наконец
Ему расчесться за овец.—
Пустился мой хитрец
В переговоры!..
Уже необычайный контраст движения на псарне и
забившегося в угол волка настраивает нас определен-
ным образом: мы видим, что борьба невозможна, что
волк затравлен с самой первой минуты, что его гибель
не только обозначилась, но и почти уже свершилась на
наших глазах,— и вместо растерянности, отчаяния,
просьб мы слышим величественное начало стиха, точно
заговорил император: «И начал так: «Друзья, к чему
весь этот шум?» Здесь не только величественно это
«и начал так», точно речь идет о спокойном и очень тор-
жественном начале, но потрясающе серьезно по контра-
сту с предыдущим и обращение «друзья» к этой ораве,
бегущей с ружьем и дубьем, и особенно это ироническое
«к чему весь этот шум». Назвать шумом этот опи-
санный прежде ад и еще спросить, к чему он,— это зна-
чит с такой необыкновенной поэтической смелостью
уничтожить, умалить и свести одной презрительной
нотой на нет все противостоящее волку до такой сте-
пени, что по смелости очень трудно назвать какой-либо
подобный прием в русской поэзии. Уже это одно на-
столько противоречит тому истинному смыслу обстанов-
ки, которая создалась; уже это одно настолько извра-

 
170	Л. С. Выготский. Психология искусства
щает уже с самого начала ясную для читателя картину
вещей, что одними этими словами явно создается и в
течение басни врывается ее второй план, столь необхо-
димый для ее развития. И дальнейшие слова волка про-
должают развивать этот новый, второй план с необы-
чайной смелостью.
«...Пришел мириться к вам совсем не ради ссоры;
Забудем прошлое, уставим общий лад!
А я не только впредь не трону здешних стад,
Но сам за них с другими грызться рад,
И волчьей клятвой утверждаю,
Что я...»
Здесь все построено на интонации величия и все
противоречит истинному положению вещей: глазами он
хочет всех съесть — словами он обещает им покрови-
тельство; на деле он жалко забился задом в угол — на
словах он пришел к ним мириться и милостиво обещает
больше не обижать стад; на деле собаки готовы растер-
зать его каждую секунду — на словах он обещает им
защиту; на деле перед нами вор — на словах он волчьей
клятвой утверждает свое необычайно подчеркнутое пе-
рерывом речи «я». Здесь полное противоречие между
двумя планами в переживаниях самого волка и между
истинной