у басни за-
нимает длинное нравоучение, напоминающее традицион-
ные условные рассуждения и «сказовый» ввод в дейст-
вие. Он приводит воображаемый разговор с красавицами
и всю басню мысленно произносит к девочке, которую
все время как бы имеет перед своими глазами.
Анюточка, мой друг!
Я для тебя и для твоих подруг
Придумал басенку. Пока еще ребенком,
Ты вытверди ее; не ныне, так вперед
С нее сберешь ты плод.
 
Анализ эстетической реакции	145
Послушай, что случилося с Ягненком.
Поставь свою ты куклу в уголок:
Рассказ мой будет короток.
Или прежде:
Ужели не глядеть? Ужель не улыбаться?
Не то я говорю; но только всякий шаг
Вы своп должны обдумать так,
Чтоб было не к чему злословью и придраться.
Здесь совершенно явно басня рассказывается в прие-
ме литературной маски, и, если взять ту мораль, которую
автор выводит из своей басни, мы увидим, что она ни в
малой степени не вытекает из самого рассказа и скорей
служит шуточным дополнением к тону всего рассказа.
Прибавим к этому, что, несмотря на трагическое содер-
жание рассказа, он весь передан все же в явно комиче-
ском стиле и тоне. Таким образом, ни содержание рас-
сказа, ни мораль его ни в малой степени не определяют
характера обобщения, а оно, наоборот, показывает со-
вершенно ясно свою роль — маски.
Или в другой басне Крылов говорит:
Вот, милый друг, тебе сравненье и урок:
Он и для взрослого хорош и для ребенка.
Ужли вся басня тут? — ты спросишь; погоди,
Нет, это только побасенка,
А басня будет впереди,
И к ней я наперед скажу нравоученье.
Вот вижу новое в глазах твоих сомненье:
Сначала краткости, теперь уж ты
Боишься длинноты.
Что ж делать, милый друг: возьми терпенье!
Я сам того ж боюсь.
Но как же быть? Теперь я старе становлюсь.
Погода к осени дождливей,
А люди к старости болтливей.
Опять явная игра с этим литературным приемом, яв-
ное указание на то, что басенный рассказ есть извест-
ная литературная условность стиля, тона, точки зрения,
что показано здесь с необычайной ясностью. Последний
элемент построения басни и теории Лессинга, или, вер-
нее сказать, свойство ее рассказа, заключается в тре-
бовании, чтобы этот рассказ представлял собой единич-
ный случай, а не общий рассказ. И на этом последнем
элементе, как и на предыдущих трех, видна все та же
двойственность обсуждаемого предмета. Он получает

 
146	Л. С. Выготский. Психология искусства
совершенно разное истолкование, возьмем ли мы поэти-
ческую или прозаическую басни.
И Лессинг и Потебня выдвигают требование, чтобы
рассказ в басне непременно относился к единичному и
частному случаю. «Вспомните басню Нафана. Обрати-
те внимание на то свойство, о котором я говорю: Нафан
говорит: «один человек». Почему он не мог сказать «не-
которые люди» или «все люди»? Если он действительно
не мог этого сказать, по самому свойству басни, то этим
будет доказано, что образ басни должен быть единич-
ным» (92, с. 28).
Потебня совершенно ясно говорит, что для него за-
труднительно объяснить это требование и мотивировать
его, потому что «здесь мы выходим из области рас-
сматриваемого, то есть из области поэзии, и сталкиваем-
ся с теми произведениями, которые называются про-
зою...» (92, с. 28).
Иначе говоря, причина этого требования заключает-
ся, по мнению Потебни, в некоторых свойствах нашей
логической мысли, в том, что всякое обобщение наше
ведет нас к частностям, в нем же заключенным, но не
к частностям другого круга. Не более удовлетворитель-
но объясняет этот случай и Лессинг. По его словам,
знаменитый пример Аристотеля относительно избрания
магистрата, подобно тому как владелец корабля стал
бы по выбору назначать кормчего, только тем отличает-
ся от басни, что он представляет все дело, как если бы
оно произошло, оно осознается как возможное, а здесь
оно приобретает действительность, здесь это определен-
ный, это тот владелец корабля: «В этом суть дела. Еди-
ничный случай, из которого состоит басня, должен быть
представлен как действительный. Если бы я