о это добавление к басне было бы полным

* Что довод сильнейшего всегда наилучший (франц.).—Ред.
 
Анализ эстетической реакции	143
уничтожением всякого поэтического смысла. Рассказ,
видимо, имеет свои собственные законы, которыми он
направляется, не считаясь с законами морали. Измай-
лов заканчивал басню «Стрекоза и Муравей» следую-
щими стихами: «Но это только в поучение ей муравей
сказал, а сам на прокормление из жалости ей хлеба
дал». Измайлов был, видимо, добрый человек, который
дал стрекозе хлеба и заставил муравья поступить со-
гласно правилам морали. Однако он был весьма посред-
ственный баснописец, который не понимал тех требова-
ний, которые предъявлялись ему сюжетом его рассказа.
Он не видел, что сюжет и мораль расходятся здесь со-
вершенно и что который-нибудь из двух должен остаться
неудовлетворенным. Измайлов выбрал для этой участи
сюжет. То же самое видим мы на примере знаменитой
басни Хемницера «Метафизик». Мы все знаем ту нехит-
рую мораль, которую автор выводил из насмешки над
глупым философом, попавшим в яму. Однако уже Одо-
евский понимал эту басню совершенно иначе. «Хемницер,
несмотря на свой талант, был в этой басне рабским от-
голоском нахальной философии своего времени... В этой
басне лицо, заслуживающее уважение, есть именно Ме-
тафизик, который не видал ямы под своими ногами и,
сидя в ней по горло, забывая о себе, спрашивает о сна-
ряде для спасения погибающих и о том, что такое вре-
мя» (81, с. 41-42).
Вы видите, что и здесь мораль оказывается весьма
шаткой и подвижной в зависимости от оценки, которую
мы привносим. Один и тот же сюжет прекрасно вме-
щает и два совершенно противоположных нравствен-
ных суждения.
Наконец, если мы перейдем к примерам того, как
положительно пользуются моралью поэты в басне, мы
увидим, что она играет у них разную роль. Иногда она
отсутствует вовсе, часто она живет формулированная
или в отдельных словах, или в житейском примере, или,
чаще всего, в общем тоне рассказа, в интонациях авто-
ра, в которых чувствуется морализирующий и поучаю-
щий старик, рассказывающий басню не зря, а с назида-
тельной целью. Но уже у Федра, который украсил рас-
сказ и перенес нравоучение в начало басни, соотношение
сил между этими двумя составными частями басни серь-
езно изменилось, С одной стороны, рассказ предъявлял

 
144	Л. С. Выготский. Психология искусства
свои особые требования, которые, как мы видели, уве-
ли его в сторону от морали, а с другой — сама мораль,
вынесенная вперед, стала часто играть не ту роль, кото-
рую она играла прежде. И уже окончательно раствори-
лась и ассимилировалась в поэтическом рассказе мораль
у Лафонтена и Крылова. Очень легко показать, что рас-
сказ протекает у этих авторов настолько независимо от
морали, что, как жаловался Водовозов, дети часто по-
нимают басню в самом, так сказать, безнравственном
смысле, то есть вопреки всякой морали. Но еще легче
показать, что мораль превращается у этих авторов в
один из поэтических приемов38*, роль и значение кото-
рого определить несложно. Она играет большей частью
роль или шуточного введения, или интермедии, или кон-
цовки, или, еще чаще, так называемой «литературной
маски». Под этим следует понимать тот особый тон
рассказчика39, который часто вводится в литературу,
когда автор рассказывает не от своего имени, а от име-
ни какого-нибудь вымышленного им лица, преломляя
все происшествия и события через известный условный
тон и стиль. Так, Пушкин рассказывает в своей повести
от имени Белкина или в «Евгении Онегине» выводит
себя как автора и как действующее лицо, знакомое с
Онегиным. Так, часто у Гоголя рассказ ведется от чу-
жого имени; так, у Тургенева всегдашний NN, закурив
трубку, начинает какую-нибудь историю. Такой же ли-
тературной маской является мораль в басне. Баснопи-
сец никогда не говорит от своего имени, а всегда от име-
ни назидательного и морализирующего, поучающего ста-
рика, и часто баснописец совершенно откровенно обна-
жает этот прием и как бы играет им. Так, например, в
басне Крылова «Ягненок» большую полови