ожно ответить, что это будет, смотря по применению
басни, или положение, которое высказывает Бабрий
устами мужика: «с кем попался, с тем и ответишь», или
положение: «человеческое правосудие своекорыстно,
слепо», или «нет правды на свете», или «есть высшая
справедливость: справедливо, чтобы при соблюдении ве-
ликих интересов не обращали внимания на вытекающее
из этого частное зло». Одним словом, чего хочешь, того
и просишь, и доказать, что все эти обобщения ошибочны,
очень трудно» (92, с. 55).
И в полном согласии с этим Потебня поясняет, «что,
кто предлагает басню в отвлеченном виде, какою она
обыкновенно бывает в сборнике, тот по-настоящему дол-
жен снабжать ее не одним обобщением, а указанием на
возможность многих ближайших обобщений, ближай-
ших потому, что обобщения будут кончаться очень дале-
ко» (92, с. 55).
И отсюда сам собой напрашивается вывод, что обоб-
щение не может предшествовать басне, потому что тогда
у басни не могло бы оказаться ошибочного обобщения,
которое мы встречаем часто у баснописцев, и что «об-
раз... рассказанный в басне,— это поэзия; а обобщение,
которое прилагается к ней баснописцем, — это проза»
(92, с. 58).
Но и это решение вопроса, казалось бы, совершенно
противоположное Лессингову, столь же неверно для поэ-
тической басни, как и предыдущее. Уже Лафонтен ука-
зал, что, хотя он придал эзоповским басням только фор-
му, их следует оценивать, однако, вовсе не за это, а за
ту пользу, которую они приносят. И здесь он говорит:
«Они не только нравственные, они дают еще и другие
знания. Здесь выражены свойства животных, их различ-
ные характеры и т. д.».
Уже достаточно сопоставить эти естественпопсториче-
ские сведения о характере животных с моралью, для то-
го чтобы увидеть, что в поэтической басне они занимают
одно и то же место, как правильно указывает Лафонтен,
или, иначе говоря, не занимают никакого места.
 
142	Л. С. Выготский. Психология искусства
Вслед за этой самозащитой и воздавая должное мора-
ли как душе басни, он, однако, должен признаться, что
часто вынужден предпочесть душе тело и обойтись вовсе
без всякой души там, где она не может уместиться так,
чтобы не нарушить грациозности, или там, где она про-
тиворечила форме, говоря проще, там, где она была про-
сто ненужна. Он признает, что это есть грех против правил
древних. «Во времена Эзопа басня рассказывала про-
сто, мораль была отделена и всегда находилась в кон-
це. Федр пришел и не подчинился этому порядку. Он
украсил рассказ и перенес кое-где мораль с конца в на-
чало».
Лафонтен вынужден был пойти еще дальше и оста-
вить ее только там, где он мог найти для нее место. Он
ссылается на Горация, который советует писателю на
противиться неспособности своего духа или своего пред-
мета. Поэтому он видит себя вынужденным оставлять
то, из чего он не может извлечь пользы, иначе говоря —
мораль.
Значит ли это, что действительно мораль была отне-
сена к прозе и не нашла себе никакого места в поэтиче-
ской басне? Убедимся сперва в том, что поэтический рас-
сказ действительно не завысит от морали в своем логи-
ческом течении и структуре, и тогда мы, может быть, су-
меем найти то значение, которое имеет мораль, которую
мы все же часто встречаем и в поэтической басне. Мы
уже говорили о морали в басне «Волк и Ягненок», и
здесь не лишне было бы напомнить мнение Наполеона,
что «она грешит в своем принципе и в нравоучении... Не-
справедливо, que la raison du plus forte fut toujours la
meilleuse*, и если так случается на самом деле, то это
зло... злоупотребление, достойное порицания. Волк дол-
жен был бы подавиться, пожирая ягненка» (60, с. 41).
Как ясно и грубо здесь выражена та мысль, что если
бы рассказ басни должен был бы действительно подчи-
няться моральному правилу, он бы никогда не следо-
вал своим собственным законам и, конечно, волк всег-
да в басне, пожирая ягненка, подавился бы.
Однако если мы рассмотрим поэтическую басню с
точки зрения тех целей, которые она себе ставит, мы
увидим, ч