ределение басни как небольшой поэмы, и говорит:
«Если он считает необходимым качеством поэмы поэти-
ческий язык и определенный размер, я не могу присо-
единиться к его мнению» (150, S. 22).
Таким образом, все то, что характеризует поэзию как
таковую, кажется Лессингу несовместимым с басней.
Второй момент, который отталкивает его в определе-
нии Рише,— это утверждение последнего, что басня пре-
подносит свое правило в форме картины или образа, и
это Лессинг считает совершенно несовместимым с ис-
тиной задачей басни. Батте выдвигает он в качеству
упрека то, что тот «слишком смешивает действие эзо-
повской басни с действием эпопеи или драмы... Героиче-
ский или драматический писатель имеет своей конечной
целью возбуждение страстей, но он может их возбудить,
только подражая страстям; подражать же страстям не
может, только если будет ставить им известные цели, к
которым они стремятся приблизиться или которых они
избегают... Баснописец, наоборот, не имеет никакого
дела с нашими страстями, но исключительно с нашим
познанием» (150, S. 35.—36).
 
Анализ эстетической реакции	131
Басня оказывается принципиально противоположной
всякому другому произведению, она не принадлежит
больше к области поэзии, и все те достоинства, которые
привыкли считать плюсом для художественного произве-
дения, неизменно обращаются у басни в недостаток.
В согласии с античным взглядом Лессинг полагает, что
«краткость — это душа басни» и что Федр совершил пер-
вую измену, когда стал в стихах обрабатывать эзопов-
ские басни, и что только «стихотворный размер и поэти-
ческий стиль» заставили его отклониться от эзоповского
правила (150, S. 70). Федр, по его мнению, выбрал сред-
ний путь между поэтической и прозаической басней и
рассказывал ее в изящной краткости римлян, но все же
в стихах. С точки зрения Лессинга, нет большего греха
у Лафонтена, чем применение поэтического стиля и поэ-
тической формы к разработке басни. «Рассказ в басне
должен быть проще, он должен быть сжат и удовлетво-
рять одной только ясности, избегая, насколько это воз-
можно, всяких прикрас и фигур» (150, S. 72).
Параллельно с этим направлением басня развилась
в совершенно противоположном. Она стала себя осозна-
вать и утверждать как особый поэтический жанр, ничем
не отличающийся от других видов и форм поэзии. Ла-
фонтен с наивной трогательностью в предисловии к сво-
им басням приводит рассказ Платона о том, что Сократ
перед смертью, когда боги во сне позволили ему занять-
ся музыкой, принялся перекладывать в метры эзоповские
басни, то есть попытался объединить басню и поэзию
через музыкальный размер, иначе говоря, начал то де-
ло, которое впоследствии довершили Лафонтен, Крылов
и другие поэты. «Как только басни, приписываемые Эзо-
пу, увидели свет, так Сократ нашел нужным одеть их в
одежды муз... Сократ был не единственным, кто рассмат-
ривал поэзию и басню как сестер. Федр заявлял, что он
придерживался того же самого мнения».
Лафонтен дальше указывает на то, что он не мог
совершенно намеренно и сознательно придать своим
басням ту исключительную краткость, которая присуща
басне Федра, но что в вознаграждение он пытался сде-
лать занимательным рассказ больше, чем это делал
Федр. При этом приводит чрезвычайно веское и остроум-
ное соображение: «Я полагал, что так как эти басни
известны всему свету, я не сделаю решительно ничего,

5*
 
132	Л. С. Выготский. Психология искусства
если не придам им чего-либо нового посредством не-
которых черт, которые бы сообщили им вкус; это то,
чего теперь требуют. Все хотят новизны и веселости.
Я называю веселостью не то, что возбуждает смех, но
некоторый шарм, некоторую приятную форму, которую
можно придать всякого рода сюжету, даже самому
серьезному» (148, р. 12—13).
И в самом деле, этот знаменательный рассказ о Со-
крате, который понял позволение заняться музыкой в
том смысле, что это означало заниматься поэзией, и
который боялся взяться за поэзию, потому что она тре-
бует непременно вымысла и неправд