ичает басню от поэзии и в чем же за-
ключаются эти особенности поэзии, явно отсутствующие
в басне. Однако мы напрасно стали бы с этой целью
рассматривать теорию Лессинга или Потебни, потому
что основная тенденция того и другого направлена со-
вершенно в другую сторону. Можно с неоспоримой ясно-
стью показать, что тот и другой имеют все время в ви-
ду два совершенно различных по происхождению и по
художественной функции рода басни. История и психо-
логия учат нас тому, что следует строго различать бас-
ню поэтическую и прозаическую.
Начнем с Лессинга. Он прямо говорит, что басня от-
носилась древними к области философии, а не к области
поэзии, и что именно эту философскую басню он и из-
брал предметом своего исследования. «У древних басня
принадлежала к области философии, и отсюда ее заим-
ствовали учителя риторики. Аристотель разбирает ее не
в своей «Поэтике», а в своей «Риторике». И то, что Аф-
тониус и Теон говорят о ней, они равным образом гово-
рят в риторике. Также и у новых авторов вплоть до вре-
мен Лафонтена следует искать в риторике все, что нуж-
но узнать об эзоповской басне. Лафонтену удалось сде-
лать басни приятной поэтической игрушкой... Все начали
трактовать басню, как детскую игру... Кто-либо, при-
надлежащий к школам древних, где все время внуша-

 
Анализ эстетической реакции	115
лось безыскусственное изображение в басне, не поймет,
в чем дело, когда, к примеру, у Батте он прочитает длин-
ный список украшений, которые должны быть присущи
басенному рассказу. Полный удивления, он спросит: не-
ужели у новых авторов совершенно изменилось сущест-
во вещей? Потому что все эти украшения противоречат
действительному существу басни» (150, S. 73—74). Та-
ким образом, Лессинг совершенно откровенно имеет в
виду басню до Лафонтена, басню как предмет филосо-
фии и риторики, а не искусства.
Совершенно сходную позицию занимает и Потебня.
Он говорит: «Для того чтобы заметить, из чего состоит
басня, нужно рассматривать ее не так, как она являет-
ся на бумаге, в сборнике басен, и даже не в том виде,
когда она из сборника переходит в уста, причем самое
появление ее недостаточно мотивировано, когда, напри-
мер, прочитывает ее актер, чтобы показать свое умение
декламировать; или, что бывает очень комично, когда
она является в устах ребенка, который важно выступает
и говорит: «Уж сколько раз твердили миру, что лесть
гнусна, вредна...» Отрешенная от действительной жизни,
басня может оказаться совершенным празднословием.
Но эта поэтическая форма является и там, где дело идет
о вещах вовсе не шуточных — о судьбе человека, челове-
ческих обществ, где не до шуток и не до праздносло-
вия» (91, с. 4).
Потебня прямо ссылается на приведенное место из
Лессинга и говорит, что «все прикрасы, которые введе-
ны Лафонтеном, произошли именно оттого, что люди не
хотели, не умели пользоваться басней. И в самом деле —
басня, бывшая некогда могущественным политическим
памфлетом, во всяком случае сильным публицистическим
орудием, и которая, несмотря на свою цель, благодари
даже своей цели, оставалась вполне поэтическим произ-
ведением, басня, которая играла такую видную роль к
мысли, сведена на ничто, на негодную игрушку» (91,
с. 25—26). В подтверждение своей мысли Потебня ссы-
лается на Крылова для того, чтобы показать, как не
следует писать басню.
Из этого совершенно ясно, что и Потебня, и Лессинг
одинаково отвергают поэтическую басню, басню в сбор-
пике, которая кажется им только детской игрушкой, и
все время имеют дело не с басней, а с апологом, почему

 
116	Л.С. Выготский. Психология искусства
их анализы и относятся больше к психологии логическо-
го мышления, чем к психологии искусства. Уже благода-
ря установлению этого можно было бы произвести фор-
мальный отвод одного и другого мнения, поскольку они
сознательно и умышленно рассматривают не поэтиче-
скую, а прозаическую басню. Мы вправе были бы ска-
зать обоим авторам: «Все, что вы говорите, совершенно
справедливо, но только все это относится не к поэтиче-
ской, а к риторической и прозаическо