е не остается ничего другого, как бежать за три-
девять земель от людей» (50, с. 162).
Совершенная произвольность и очевидная бесплод-
ность таких сопоставлений, конечно, способна только по-
дорвать доверие к тому методу, которым пользуется
профессор Ермаков. И когда он поясняет, что «Иван
Никифорович близок к природе: — как велит природа —
он Довгочхун, то есть долго чихает, Иван Иванович ис-
кусственен, он Перерепенко, он, может быть, вырос
сверх репы» (49, с. 111),— он окончательно подрывает
доверие к тому методу, который не может избавить
нас от совершенно абсурдного истолкования двух фами-
лий, одной — в смысле близости к природе, другой — в
смысле искусственности. Так изо всего можно вывести
решительно все. Классическим образцом таких толкова-
ний останется навсегда толкование пушкинского стиха
Передоновым в классе на уроке словесности: «С своей
волчицею голодной выходит на дорогу волк...» Постойте,
это надо хорошенько попять. Тут аллегория скрывается.
Волки попарно ходят. Волк с волчицею голодной: волк
сытый, а она голодная. Жена всегда после мужа должна
есть, жена во всем должна подчиняться мужу». Психоло-
гических оснований для такого толкования есть ровно
столько же, сколько и у толкований Ермакова. Но не-
брежность к анализу формы составляет почти всеобщий
недостаток всех психоаналитических исследований, и мы
знаем только одно исследование, близкое к совершенст-
ву в этом отношении: это исследование — «Остроумие»
Фрейда, которое тоже исходит из сближения остроты со
сновидением. Это исследование, к сожалению, стоит

 
Критика	109
только на грани психологии искусства, потому что сами
по себе комический юмор и остроумие, в сущности гово-
ря, принадлежат скорей к общей психологии, чем к спе-
циальной психологии искусства. Однако произведение
это может считаться классическим образцом всякого
аналитического исследования. Фрейд исходит из чрезвы-
чайно тщательного анализа техники остроумия и уже от
этой техники, то есть от формы, восходит к соответст-
вующей этой остроте безличной психологии, при этом он
отмечает, что при всем сходстве острота для психолога
коренным образом отличается от сновидения. «Важней-
шее отличие заключается в их социальном соотношении.
Сновидение является совершенно асоциальным душев-
ным продуктом; оно не может ничего сказать другому
человеку... Острота является, наоборот, самым социаль-
ным из всех душевных механизмов, направленных на
получение удовольствия» (120, с. 241). Этот тонкий
точный анализ позволяет Фрейду не валить в одну ку-
чу все решительно произведения искусства, по даже для
таких трех близко стоящих форм, как остроумие, комизм
и юмор, указать, три совершенно разных источника удо-
вольствия. Единственной погрешностью самого Фрейда
является попытка толковать сновидения вымышленные,
которые видят герои литературного произведения как
действительные. В этом сказывается тот же наивный
подход к произведению искусства, который обнаружи-
вает исследователь, когда по «Скупому рыцарю» хочет
изучить действительную скупость.
Так, практическое применение психоаналитического
метода ждет еще своего осуществления, и мы можем
только сказать, что оно должно реализовать на деле и
в практике те громадные теоретические ценности, кото-
рые заложены в самой теории. Эти ценности в общем
сводятся к одному: к привлечению бессознательного, к
расширению сферы исследования, к указанию па то, как
бессознательное в искусстве становится социальным33.
Нам придется еще иметь дело с положительными
сторонами психоанализа при попытке наметить систему
воззрений, которые должны лечь в основу психологии
искусства. Однако практическое применение сможет при-
нести какую-либо реальную пользу только в том случае,
если оно откажется от некоторых основных и первород-
ных грехов самой теории, если наряду с бессознателъ-

 
110	Л. С. Выготский. Психология искусства
ным оно станет учитывать и сознание не как чисто пас-
сивный, но и как самостоятельно активный фактор, если
оно сумеет разъяснить действие художественной формы,
разгляд