вания душу мудреца и
глупца, святого и преступника, он не только бессозна-
тельно был всем этим — таков, быть может, всякий,—
но он обладал еще отсутствующим у всех нас осталь-
ных дарованием видеть свое собственное бессознатель-
ное и из своей фантазии создавать, по-видимому, само-
стоятельные образы» (156, с. 17).
Совершенно серьезно психоаналитики утверждают,
как говорит Мюллер-Фрейенфельс, что Шекспир и До-
стоевский потому не сделались преступниками, что изо-
бражали убийц в своих произведениях и таким образом
изживали свои преступные наклонности. При этом не-

4 3ак.83
 
98	Л. С. Выготский. Психология искусства
кусство оказывается чем-то вроде терапевтического ле-
чения31 для художника и для зрителя — средством ула-
дить конфликт с бессознательным, не впадая в невроз.
Но так как психоаналитики склонны все влечения сво-
дить к одному и Ранк даже берет эпиграфом к своему
исследованию слова поэта Геббеля: «Удивительно, до
какой степени можно свести все человеческие влечения
к одному», у них по необходимости вся поэзия сводится
к сексуальным переживаниям, как лежащим в основе
всякого поэтического творчества и восприятия; именно
сексуальные влечения, по учению психоанализа, состав-
ляли основной резервуар бессознательного, и тот пере-
вод фондов психической энергии, который совершается
в искусстве, есть по преимуществу сублимация поло-
вой энергии, то есть отклонение ее от непосредственно
сексуальных целей и превращение в творчество. В осно-
ве искусства лежат всегда бессознательные и вытеснен-
ные, то есть несоглашающиеся с нашими моральными,
культурными и т. п. требованиями, влечения и желания.
Именно потому запретные желания при помощи искус-
ства достигают своего удовлетворения в наслаждении
художественной формой.
Но именно при определении художественной формы
сказывается самая слабая сторона рассматриваемой на-
ми теории — как она понимает форму. На этот вопрос
психоаналитики никак не дают исчерпывающего отве-
та32, а те попытки решения, которые они делают, яв-
но указывают на недостаточность их отправных прин-
ципов. Подобно тому как во сне пробуждаются такие
желания, которых мы стыдимся, так же, говорят они, и
в искусстве находят свое выражение только такие же-
лания, которые не могут быть удовлетворены прямым
путем. Отсюда понятно, что искусство всегда имеет де-
ло с преступным, стыдным, отвергаемым. И подобно то-
му как во сне подавленные желания проявляются в
сильно искаженном виде, так же точно в художествен-
ном произведении они проявляются замаскированные
формой.
«После того как научным изысканиям,— говорит
Фрейд,— удалось установить искажение снов, нетрудно
увидеть, что сны представляют такое же осуществление
желаний, как и «сны наяву», всем нам хорошо знако-
мые фантазии» (121, с. 23—24). Так же точно и

 
Критика	99
художник, для того чтобы дать удовлетворение своим вы-
тесненным желаниям, должен облечь их в художествен-
ную форму, которая с точки зрения психоанализа име-
ет два основных значения.
Во-первых, эта форма должна давать неглубокое я
поверхностное, как бы самодовлеющее удовольствие чи-
сто чувственного порядка и служить приманкой, обещан-
ной премией или, правильнее сказать, предварительным
наслаждением, заманивающим читателей в трудное и
тяжелое дело отреагирования бессознательного.
Другое ее назначение состоит в том, чтобы создать
искусственную маскировку, компромисс, позволяющий
и обнаружиться запретным желаниям и тем не менее
обмануть вытесняющую цензуру сознания.
С этой точки зрения форма исполняет ту же самую
функцию, что искажение в сновидениях. Ранк прямо го-
ворит, что эстетическое удовольствие равно у художни-
ка, как и воспринимающего, есть только Vorlust, кото-
рое скрывает истинный источник удовольствия, чем обе-
спечивает и усиливает его основной эффект. Форма как
бы заманивает читателя и зрителя и обманывает его,
так как он полагает, что все дело в ней, и обманутый
этой формой читатель получает возможность изжить
свои вытесненные вл