й подлый гад». «Иное бытие» Гамлета — ср. Иван
Федорович: «...как будто я сплю наяву... хожу, говорю и вижу,
а сплю». Дм. Карамазов об убийстве Григория (ср. Гамлет — об
убийстве Полония): «Попался старик, нечего делать, ну и лежи"..
Эту сцену — убийство Полония,— по К. Фишеру, очень согласно все
почти критики считают доказательством бесцельного, необдуман-
ного, непланомерного образа действия Гамлета. В самом деле,
она показывает, как мотивы фабулы вынесены за сцену, лежат за
кулисами, как действие подвигается оттуда. И ведь убийство По-
лония — поворотный пункт трагедии. Ср. «семенную» связь с
иным миром — слова Зосимы: «Многое на земле от нас скрыто,
но взамен того даровано нам тайное, сокровенное ощущение жи-
вой связи нашей с миром иным... да и корни наших мыслей я
чувств не здесь, а в мирах иных... Бог взял семена из миров
иных и посеял на сей земле и взрастил сад свой, и взошло все,
что могло взойти, но взращенное живо лишь чувством сопри-
косновения своего таинственным мирам иным». Тема «Братьев
Карамазовых» — мистическая связь с отцом. Защитник, доказывая
невиновность Дмитрия Федоровича, говорит, что это не отцеубий-
ство, ибо Федор Павлович не отец: «О, конечно, есть и другое
значение, другое толкование слова «отец», требующее, чтобы отец
мой, хотя бы и изверг, хотя бы и злодей своим детям, оставался
бы все-таки моим отцом, потому только, что он родил меня. Но
это значение уже, так сказать, мистическое». Достоевский именно
на этом втором, другом значении слова отец, мистическом — и
построил весь роман.
125* Ср. Брандес: д-р Фр. Рубинштейн «видит предсказание

 
552	 Л. С. Выготский. Психология искусства
гибели Гамлета и Лаэрта в том, что оба накануне своей смерти
спрыгивают в могилу» (К. Р., т. 3).
126* К. Р.: «Шекспир не объясняет нам, откуда Гамлет узнал,
что его пошлют в Англию». Майлз, Деринг — «исправляют» и
«объясняют» это подслушанным разговором, выпуском стихов
и т. д.
127* Кольридж: «Это почти единственная пьеса Шекспира, в
которой простая случайность является существенной частью за-
вязки». Он говорит о том, что она «приспособлена к характеру
Гамлета», а Майлз прямо ее отрицает, говоря, что взятие в плен
Гамлет устроил сам заранее, а это вовсе не случайность. Смысл
ее не разгадан.
128* Достоевский в «Идиоте»: князь Мышкин дает Аглае тему
для картины — «нарисовать лицо приговоренного за минуту до
удара гильотиной, когда еще он на эшафоте стоит, перед тем как
ложиться на эту доску... как это рассказать! Мне ужасно бы,
ужасно бы хотелось, чтобы вы или кто-нибудь это нарисовал».
Из рассказа видно, что его привлекает то необычное состояние,
когда человек и здесь и там: «И, представьте же, до сих пор еще
спорят, что, может быть, голова, когда и отлетит, то еще с се-
кунду, может быть, знает, что она отлетела... Каково понятие!
А что если пять секунд? ...Только последняя ступень: преступник
ступил на нее — голова, лицо бледное, как бумага, священник
протягивает крест, тот с жадностью протягивает свои синие губы
и глядит — и все знаете. Эта последняя ступень, голова после то-
го, как отлетела,— состояние и здесь и там: Гамлет во время ка-
тастрофы «Let be!». «Мне кажется,— говорит он [Мышкин],—если
например, неминуемая гибель, дом на вас валится, то тут вдруг
ужасно захочется сесть и закрыть глаза и ждать: будь что будет".
Ср. Раскольникова — приведено выше. Припадки эпилепсии, когда
при крике «представляется, как бы кричит кто-то другой, нахо-
дящийся внутри этого человека»,— ср. Гамлет. Предчувствия не-
обыкновенные «Идиота» роднят его с Гамлетом (та же связь с
фабулой; но здесь полное безволие — убивает другой; вообще в
самом строе этого романа есть что-то трагическое, близкое Гамле-
ту) — так, он сразу предчувствует катастрофу: «Рогожин ее заре-
жет». Удивительны в высшей степени совпадения трагедии с Еван-
гелием. Для человека, мистически воспринимающего искусство и
эстетически — мистическое, это — несмотря на все ужасное разли-
чие и нахождение в разных плоскостях — книги, я бы сказал,
одного настроения. И, несмотря на все различие, у них есть общие
точки, даже общая сторона — это именно настроение, просачива-
ющееся в обоих,—эстетически-мистические категории. С той сто-
роны, с какой мы раскрываем Гамлета, ощущается его близость с
Евангелием и Библией. Эстетически-художественное восприятие
«того мира» (которое, конечно, наряду с философским, моральным,
религиозным все же есть в Библии) роднит обе книги: точно не-
уловимые нити протянуты через эти книги оттуда. Если сравни-
вали Гамлета с Германией (Гервинус, Фрейлиграт), то вместе с
коренной перестановкой отражений Гамлета в литературе, сделан-
ной здесь, приходится и этот образ изменить, несмотря на всю
рискованнос