й-
ствии трагедии. Эта последняя особенность роднит мистические
состояния с той подчиненностью чужой воле, какую мы видим у
личности при ее раздвоенности, а также с пророческими, автома-
тическими (при автоматическом письме) состояниями и с меди-
умическим трансом. Но все эти состояния, проявляясь в резкой
форме, не оставляют по себе никакого воспоминания (ср. легкость
•у Гамлета после убийства Гильденстерна и Розенкранца! — Л. В.),
и, быть может, даже никакого следа на внутренней жизни чело-
века, являясь для нее в некоторых случаях только помехой. Ми-
бтические же состояния, в тесном смысле этого слова, всегда ос-
тавляют воспоминания об их сущности и глубокое чувство их
важности. И влияние их простирается на все промежутки време-
ни между их появлением. Провести резкую пограничную черту
между мистическими и автоматическими состояниями, однако,
трудно; мы наталкиваемся здесь на целый ряд постепенных пере-
ходов одной формы в другую и на самые разнообразные их со-
четания». Здесь особенно удивительно сближение мистических со-
стояний с автоматизмом (слово Майера — психологический тер-
мин для обозначения безвольных действий человека в связи с
мистическим состоянием души получает особый смысл; мы вос-
пользовались этим научным термином, так как он, казалось нам,
весьма близко передает нашу мысль). «В Раскольникове усмат-
ривали параллель к Гамлету, и эта параллель, конечно, во мно-
гом основательна»,— говорит Ф. Д. Батюшков (История русской

 
Комментарии	549
литературы XIX века. Т. 4, гл. 9). Общую сторону того и другого
критик усматривает в том, что оба — не «люди дела». Но мисти-
ческая сторона трагического автоматизма, которая роднит обоих,
им упущена. Для уяснения этой мысли позволю себе привести
несколько черт из романа Достоевского «Преступление и наказа-
ние» (вообще есть черты поражающей внутренней близости: чув-
ство разрешающей катастрофы везде у Достоевского)... «Расколь-
ников, совершающий убийство по мысли (это заметьте!) также
подвержен этому трагическому автоматизму: «Он вошел к себе,
как приговоренный к смерти. Ни о чем он не рассуждал и совер-
шенно не мог рассуждать; но всем существом своим вдруг почув-
ствовал, что нет у него более ни свободы рассудка, ни воли и что
все вдруг решено окончательно», «сам в себе он уже не находил
сознательных возражений. Но в последнем случае он просто ив
верил себе и упрямо, рабски искал возражений по сторонам и ощу-
пью, как будто кто его принуждал и тянул к тому. Последний же
день, так нечаянно наступивший и все разом порешивший, no-
действовал на него почти совсем механически: как будто его
кто-то взял за руку и потянул за собой, неотразимо, слепо, с не-
естественной силой, без возражений. Точно он попал клочком
одежды в колесо машины, и его начало в нее втягивать». (Ср.
Гамлет —катастрофа!) «...Он вынул топор совсем, взмахнул его
обеими руками, едва себя чувствуя, и почти без усилия, почти
машинально опустил... Силы его тут как бы не было». Вообще
есть черты поражающие: ограничусь двумя-тремя. После убийст-
ва он идет навстречу людям: «В полном отчаянии пошел он им
прямо навстречу: будь что будет» (Ср. Гамлет — «будь что бу-
дет»). «Бредил я что-нибудь?»—спрашивает он у приятеля. «Еще
бы. Себе не принадлежали-с». (Ср. Гамлет — «сам не свой».) Осо-
бенно удивительно это место: «Голова немного кружится, толь-
ко не в том дело, а в том, что мне так грустно, так грустно! Точ-
но женщине... право!» Дело в том, что эти слова очень близко на-
поминают слова Гамлета перед катастрофой Горацио, в переводе
Полевого, по которому Достоевский знал Гамлета и цитировал
его. Подчеркнутые слова (цитирует Дмитрий Карамазов со ссыл-
кой на Гамлета!) совпадают совершенно. Сходство настроения и
слова поражающее. Вообще Раскольников, не различающий яви
от сна и бреда, смешавший мистическое и реальное, очень во
многом близко подходит к Гамлету. Какая-то «нездешность» всего
происходящего, особый «нездешний» свет насыщают весь роман»
как и «Гамлета»: «Это все теперь точно на том свете... и так дав-
но. Да и все то кругом, точно не здесь делается». Ср. в «Идиоте»:
«Это неестественно, по тут все неестественно» (ч. III). Ср. удиви-
тельное замечание Айхенвальда об измене Гамлета природе, есте-
ству; если это продолжить и с личности героя перенести на са-
мую трагедию, получится то, о чем мы здесь говорим. Недаром
Вл. Гиппиус говорит о Достоевском и Шекспире: «...в обоих дух
Библии», что-то нездешнее есть в творениях обоих».
118 «...в трагическом автоматизме...».— Мысль Выготского о механизме трагедии, 
который запущен в начале и далее движется
неуклонно почти, т