боко замечательное место
для уяснения законов действия в трагедии «Гамлет»: там
«пантомима» тоже есть, но она не выделена, а есть в са-
мой пьесе — в душе Гамлета и даже в самом действии:
пантомима это то «так надо трагедии», немотивирован-
ное, априорное, что висит над ней. Предваренные этим,
зрители уже иначе смотрят на диалог действующих лиц,
их поступки и т. д. Наметить такую пантомиму в «Гам-
лете» — глубоко важно. Но об этом дальше. Пока же надо
только подчеркнуть, как в сцене на сцене уловлена са-
мая символика трагедии, как бы выделена из нее.
Офелия.Что это означает, принц?
Гамлет.«Змея подколодная», а означает темное дело.
Офелия.Наверное, пантомима выражает содержание предстоя-
щей пьесы?
Начинается самая пьеса: потустороннее воплощается
в представлении.
Король.Как название пьесы?
Гамлет.«Мышеловка». Но в каком смысле? В фигуральном.
Вот символика сцены — здесь все в «фигуральном», все
в переносном смысле. Принц — от ужасного напряже-
ния — рассказывает, подсказывает, прерывает пьесу.
Офелия.Вы хорошо заменяете хор, милорд.
Гамлет прерывает актера и досказывает сам — об отрав-
лении. Эта сцена по воплощению в ней замогильного,
столкновению его с земным — ужасна. Король на сцене
уже пророчествует (подчиненный пантомиме пьесы):
Но кончу тем, откуда речь повел,
Превратностей так полон произвол,
Что в нашей воле вовсе не дела,
А только пожеланья без числа,
Так и боязнь второго сватовства
Жива у вас до первого вдовства.
 
432	Л. С. Выготский. Психология искусства
Король на сцене болен предчувствиями своей близкой
гибели. Здесь — в «отражении» смысл всей фабулы пье-
сы. Король увидел страшное разоблачение своего гре-
ха — слова Духа оправдались, убийство сказалось; на ми-
нуту в душе Гамлета — время воплотилось в пазы — нет
более разрыва между тем и этим, фантастический при-
зрак превратился в действительность, ужасная реаль-
ность, правдивость замогильного — подтверждена. Пред-
ставление прервано. Гамлет — в исступленной страсти
безумия, отчаянной радости и ужаса, сам подавленный
побеждающей силой их — точно теперь ощутил всю прав-
ду призрака и всю тяжесть своей задачи. Эти бешеные
выкрики сумасшедшей радости и исступленной скорби
вместе «Ах, ах! А ну музыку! Ну-ка, флейтисты!.. А ну,
а ну музыку!» рисуют его состояние — это исступлен-
ность страсти, доведенная до высшего предела, струна на-
тянута до последней степени, еще немного, и она лопнет.
Его стихи — бессмысленные и скорбно-дикие — о раненом
олене, о короле... И вместе с тем это подавляющая страсть
(Гамлет подавлен ее тяжестью), а не возбуждающая, не
импульсивная, не действенная. Эта подавленность Гам-
лета лучше всего рисуется в разговоре с Гильденстерном,
Розенкранцем и Полонием, пришедшим пригласить его к
королеве.
Гильденстерн.Добрейший принц, введите свою речь в ка-
кие-нибудь границы и не уклоняйтесь так упорно от того, что
мне поручено...
Гамлет. Не могу, сэр.
Гильденстерн. Чего, милорд?
Гамлет. Дать вам надлежащий ответ. У меня мозги не в по-
рядке. Но какой бы ответ я вам ни дал, располагайте им, как
найдете нужным. Вернее, это относится к моей матери. Итак, ни
слова больше.
И в прекрасной сцене с флейтой, где ирония его (ко-
торая одна показывает всю глубину его последнего отъ-
единения) достигает потрясающей силы, он говорит: его
тайны, тайны души его, которые они пришли выведать,
глубже тайн флейты, на которой они не умеют играть:
он все сравнивает себя с «инструментом»:
Смотрите же, с какою грязью вы меня смешали. Вы собираетесь
играть на мне. Вы приписываете себе знанье моих клапанов. Вы
уверены, что выжмете из меня голос моей тайны. Вы воображае-
те, будто все мои ноты снизу доверху открыты. А эта малень-
кая вещица нарочно приспособлена для игры, у нее чудный тон,

 
Приложение	433
и тем не менее вы не можете заставить ее говорить. Что же вы
думаете, со мной это легче, чем с флейтой? Объявите меня каким
угодно инструментом, вы можете расстроить меня, но играть на
мне нельзя.
Опять «инструмент», но который можно сломать, но
не играть на нем, «играет» на нем пантомима пьесы.
И с каким чувством подавленности страстью