критик вовсе и не справляется с тем, мог ли ав-
тор по своему историческому, общественному положению
и как определенная личность (вообще, если можно так
выразиться, биографически) иметь те взгляды, которые
приписывает ему критик. Он не справляется, соответст-
вует ли созданное им толкование произведения биографии
творца его и общему духу всех его произведений. Все это
сковывает ту критику, которая полагает, говоря словами
А. Горнфельда, «что смысл каждого художественного
произведения сосредоточен в его идее. В ней его содер-
жание, в ней его оправдание. Она составляет его сущ-
ность, единую сущность, разумеется, ибо ведь ничто не
может иметь двух сущностей. Эту единую идею искали
и находили; в этом искании полагалась задача критиков
и читателей. Истолковать произведение, понять его, — зна-
чило отыскать его идею... Когда говорят: «что выража-
ет это произведение, что хотел им сказать автор?», то яв-
но- предполагают, что, во-первых, может быть дана фор-
мула, логически, рационально выражающая собою основ-
ную мысль художественного произведения, и, во-вторых,
что эта формула лучше, чем кому-нибудь, известна са-
мому автору... Можно ли спорить о едином смысле худо-
жественного произведения, о его единой идее?» (см, 37).
Отрицательный ответ на это будет, конечно, всем из-
вестным трюизмом. Всякое художественное произведение

 
Приложение	339
символично, и бесконечно разнообразие его пониманий76.
Единой идеи нет, всепроникающая и объединяющая фор-
мула дана быть не может. «На басне, как на элементар-
нейшем примере,— говорит А. Горнфельд,— Потебня по-
казал, как могут быть разнообразны и равноправны тол-
кования и применения художественного произведения.
Если басня принадлежит к художественным созданиям,
то, во всяком случае, нравоучение ее автора для нас
необязательно. Это один из возможных выводов, не боль-
ше» (см. 37). Позволю себе в скобках привести «для на-
глядности» пример. Всем известна прекрасная басня
Хемницера «Метафизик» и ее неглубокая мораль. Оказы-
вается, что басня вовсе не высмеивает мечтателей, как
это сказал бы школьный учебник и как это делает автор.
Кружок мечтателей, собравшихся у Фауста (в «Русских
ночах» В. Ф. Одоевского77) думает иначе. Толкование
Ростислава и глубже и интереснее, чем авторское: «Хем-
ницер, несмотря на свой талант, был в этой басне рабским
отголоском нахальной философии своего времени... В этой
басне лицо, заслуживающее уважения, есть именно Ме-
тафжзик, который не видал ямы под своими ногами и,
сидя в ней по горло, забывая о себе, спрашивает о сна-
ряде для спасения погибающих и о том, что такое время»
(81, с. 41—42). И не такая же ли судьба постигла друго-
го, великого мечтателя — Дон-Кихота, рыцаря печально-
го образа, которого высмеял автор и которым восторгает-
ся человечество? Примеры можно было бы увеличить до
бесконечности. Сократ: «Ходил я к поэтам и спрашивал
у них, что именно они хотели сказать. И чуть ли не все
присутствовавшие лучше могли бы объяснить то, что сде-
лано этими поэтами, чем они сами. Не мудростью могут
они творить то, что они творят, а какой-то прирожденной
способностью и в исступлении, подобно гадателям и про-
рицателям» (цит. по 25). Гёте отрицал стремление вло-
жить единую идею в свои произведения и т. д. Потебня
говорит об этом: «Слушающий может гораздо лучше го-
ворящего понимать, что скрыто за словом, и читатель
может лучше самого поэта постигать «идею» его произве-
дения. Сущность, сила такого произведения не в том, что
разумел под ним автор, а в том, как оно действует на чи-
тателя или зрителя, следовательно, в неисчерпаемом воз-
можном его содержании». Если же художественное про-
изведение не имеет единой идеи, то все идеи, вкладывае-

 
340	Л. С. Выготский. Психология искусства
мые в н