ть или по рецепту
Вердера, то есть обставить исполнение задачи возможно
более сложными препятствиями внешнего порядка, для
того чтобы преградить дорогу своему герою, либо он
должен был бы поступить по рецепту Гёте и показать,
что задача, которая возложена на героя, превышает его
силы, что от него требуют невозможного, несовместимого
с его природой, титанического. Наконец, у автора был
еще третий выход — он мог поступить по рецепту Берне
и изобразить самого Гамлета бессильным, трусливым и
плаксивым человеком. Но автор не только не сделал ни
одного, ни другого, ни третьего, но во всех трех отноше-
ниях пошел в прямо противоположном направлении: он
убрал всякие объективные препятствия с пути своего ге-
роя; в трагедии решительно не показано, что мешает
Гамлету убить короля сейчас же после слов тени, даль-
ше, он потребовал от Гамлета самой посильной для него
задачи убийства, потому что на протяжении пьесы Гам-
лет трижды становится убийцей в совершенно эпизодиче-
ских и случайных сценах. Наконец, он изобразил Гамле-
та человеком исключительной энергии и огромной силы и
выбрал себе героя, прямо противоположного тому, кото-
рый ответил бы его фабуле.
 
Анализ эстетической реакции	239
Именно поэтому критикам и пришлось, чтобы спасти
положение, внести указанные коррективы и либо приспо-
собить фабулу к герою, либо героя приспособить к фабу-
ле, потому что они все время исходили из ложного убеж-
дения, что между героем и фабулой должна существовать
прямая зависимость, что фабула выводится из характера
героев, как характеры героев понимаются из фабулы.
Но все это наглядно опровергает Шекспир. Он исхо-
дит как раз из противоположного, именно из полного не-
соответствия героев и фабулы, из коренного противоре-
чия характера и событий. И нам, знакомым уже с тем,
что сюжетное оформление тоже исходит из противоречия
с фабулой, не трудно уже найти и понять смысл этого
противоречия, возникающего в трагедии. Дело в том, что
по самому строю драмы, кроме естественной последова-
тельности событий, в ней возникает еще одно единство,
это единство действующего лица или героя. Ниже мы бу-
дем иметь случай показать, как развивается понятие о
характере героя, но уже сейчас мы может допустить, что
поэт, который играет все время па внутреннем противо-
речии между сюжетом и фабулой, очень легко может ис-
пользовать это второе противоречие — между характером
его героя и между развитием действия. Психоаналитики
совершенно правы, когда они утверждают, что сущность
психологического воздействия трагедии заключается в
том, что мы идентифицируем себя с героем. Это совер-
шенно верно, что герой есть точка в трагедии, исходя из
которой автор заставляет нас рассматривать всех осталь-
ных действующих лиц и все происходящие события.
Именно эта точка собирает воедино наше внимание, она
служит точкой опоры для нашего чувства, которое иначе
потерялось бы, бесконечно отклоняясь в своих оценках,
В своих волнениях за каждое действующее лицо. Если бы
мы одинаково оценивали и волнение короля, и волнение
Гамлета, и надежды Полония, и надежды Гамлета,—
наше чувство заблудилось бы в этих постоянных колеба-
ниях, и одно и то же событие представлялось бы нам со-
вершенно в противоположных смыслах. Но трагедия по-
ступает иначе: она придает нашему чувству единство, за-
ставляет его все время сопровождать героя и уже через
героя воспринимать все остальное. Достаточно взглянуть
только на всякую трагедию, в частности на Гамлета, для
того чтобы увидеть, что все лица в этой трагедии изобра-

 
240	Л. С. Выготский. Психология искусства
жены такими, какими их видит Гамлет. Все события пре-
ломляются через призму его души, и, таким образом, ав-
тор созерцает трагедию в двух планах: с одной стороны,
он видит все глазами Гамлета, а с другой стороны, он
видит самого Гамлета своими собственными глазами, так
что всякий зритель трагедии сразу и Гамлет и его созер-
цатель. Из этого становится уже совершенно понятной та
огромная роль, которая выпадает на действующее лицо
вообще и на героя в частности в трагедии. Мы имеем
здесь совершенно новый психологический план, и если в
басне