вительность скажет на это "нет": попытка практического применения таких 
результатов будет безуспешна. На Востоке, например, одно время существовала 
школа, которая развивала учение о наследственности, утверждавшее наследование 
приобретенных признаков. Это делалось явно из политических соображений - можно 
только надеяться, что бессознательно, - и все, кто верил в единство научной 
истины, были весьма встревожены. Теперь о том утвержде¬нии больше не вспоминают,
 мнения генетиков всего мира снова совпали. Это, конечно же, всего лишь 
маленькая победа, частичная; но это победа истины - и потому основание для 
высокого воодушевления.
Многие жалуются на рассудочность нашего времени, на глубокий скепсис нашей 
молодежи. Но я надеюсь, даже убежден, что это - результат здоровой самозащиты 
от искусственных идеалов, от воодушевляющей бутафории, в сети которой так 
прочно попадали люди, особенно молодые, в недавнем прошлом. Я полагаю, что как 
раз эту рассудочность и следует использовать для про¬паганды таких истин, 
которые, столкнувшись с недоверием, могут быть до¬казаны числом. Перед ним 
вынужден капитулировать любой скепсис. Наука - не мистерия и не черная магия, 
методика ее усвоения проста. Я полагаю, именно рассудочных скептиков можно 
воодушевить доказуемой истиной и всем тем, что она с собой несет.
Совершенно определенно, что человек может воодушевиться абстрактной истиной; но 
все-таки она остается суховатым, скучноватым идеалом, и по¬тому хорошо, что для 
ее защиты можно привлечь другой поведенческий акт человека - антагонистичный 
скуке смех. Он во многом подобен воодушевле¬нию: и в своих особенностях, 
свойственных инстинктивному поведению, и в своем эволюционном происхождении от 
агрессии, но главное - в своей соци¬альной функции. Как воодушевление во имя 
одного и того же идеала, так и смех по одному и тому же поводу создает чувство 
братской общности. Спо¬собность смеяться вместе - это не только предпосылка 
настоящей дружбы, но почти уже первый шаг к ее возникновению. Как мы знаем из 
главы "При¬вычка, церемония и волшебство", смех, вероятно, возник путем 
ритуализа¬ции из переориентированного угрожающего жеста, в точности как 
триум¬фальный крик гусей. Так же как триумфальный крик и воодушевление, смех не 
только создает общность его участников, но и направляет их агрессив¬ность 
против постороннего. Если человек не может смеяться вместе с ос¬тальными, он 
чувствует себя исключенным, даже если смех вовсе не направ¬лен против него 
самого или вообще против чего бы то ни было. Если ко¬го-то высмеивают, здесь 
еще более отчетливо выступают как агрессивная составляющая смеха, так и его 
аналогия с определенной формой триум¬фального крика.
Но, однако, смех - это сугубо человеческий акт еще в большей степени, чем 
воодушевление. И формально и функционально он поднялся выше над уг¬рожающей 
мимикой, которая еще содержится в обоих этих поведенческих ак¬тах. В 
противоположность воодушевлению, даже при наивысшей интенсивности смеха не 
возникает опасность, что исходная агрессия прорвется и поведет к нападению. 
Собаки, которые лают, иногда все-таки кусаются; но люди, которые смеются, не 
стреляют никогда! И хотя моторика смеха более спон¬танна и инстинктивна, чем 
моторика воодушевления, - но вызывающие его механизмы более избирательны и 
лучше контролируются человеческим разу¬мом. Смех не лишает критических 
способностей.
Несмотря на все эти качества, смех - это серьезное оружие, которое может 
причинить много вреда, если незаслуженно бьет беззащитного. (Выс¬меивать 
ребенка - преступление.) И все же надежный контроль разума поз¬воляет 
обращаться с хохотом так, как с воодушевлением было бы крайне опасно: оно 
слишком по-звериному серьезно. А смех можно сознательно и целенаправленно 
обратить против врага. Этот враг - совершенно определен¬ная форма лжи. В этом 
мире мало вещей, которые могут считаться заслужи¬вающим уничтожения злом так 
определенно, как фикция какого-нибудь "де¬ла", искусственно созданного, чтобы 
вызывать почитание и воодушевление,
- и мало таких, которые настолько смешны при их внезапном разоблачении. Когда 
искусственный пафос вдруг сваливается с присвоенных котурнов, ког¬да пузырь 
чванства с треском лопается от укола юмора, - мы вправе без¬раздельно отдаться 
освобождающему хохоту, который прекрасно вызывается такой внезапной разрядкой.
Это одно из немногих инстинктивных действий человека, которое безого¬ворочно 
одобряется категорическим самовопросом.
Католический философ и писатель Г. К. Честертон высказал порази¬тельную мысль, 
что религия будущего будет в значительной степени основа¬на на более 
высокоразвитом, тонком юморе. Это, может быть, несколько преувеличено, но я 
полагаю - позволю парадокс и себе, - что сегодня мы еще относимся к юмору 
недостаточно серьезно. Я полагаю, что он является благотворной силой, 
оказывающей мощную товарищескую поддержку от¬ветственной морали - которая очень 
перегружена в наше время - и что эта сила находится в процессе не только 
культурного развития, но и эволюци¬онного роста.
От изложения того, что я знаю, я постепенно перешел к описанию того, что считаю 
очень вероятным, и, наконец, - на последних страницах, - к исповеданию того, во 
что верю. Это позволено и ученому - верить.
Коротко, я верю в победу Истины. Я верю, что знание природы и ее за¬конов будет 
все больше и больше служить общему благу людей; более того, я убежден, что уже 
сегодня такое знание ведет к этому. Я верю, что воз¬растающее знание даст 
человеку подлинные идеалы, а в равной степени воз¬растающая сила юмора поможет 
ему высмеять ложные. Я верю, что они вместе уже сейчас способны направить отбор 
в желательном направлении.
Многие людские качества, которые от палеолита и до самого недавнего прошлого 
считались высочайшими добродетелями, многие девизы типа "права иль нет - моя 
страна", которые совсем недавно действовали в высшей сте¬пени воодушевляюще, 
сегодня уже кажутся мыслящим людям опасными; а тем, кто наделен чувством юмора, 
- попросту комичными. Это должно действовать благотв