обность, которой не дано ни одному другому существу. Когда 
биолог говорит о наследовании приобретенных признаков, то он имеет в виду лишь 
приобретенное изменение наследственности, генома. Он совершенно не задумывается 
о том, что "нас¬ледование" имело - уже за много веков до Грегора Менделя - 
юридический смысл, и что это слово поначалу применялось к биологическим 
явлениям по чистой аналогии. Сегодня это второе значение слова стало для нас 
нас¬только привычным, что меня бы наверно не поняли, если бы я просто напи¬сал: 
"Только человек обладает способностью передавать по наследству при¬обретенные 
качества".
Я здесь имею в виду следующее: если человек, скажем, изобрел лук и стрелы - или 
украл их у более развитого соседа, - то в дальнейшем не только его потомство, 
но и все его сообщество имеет в распоряжении это оружие так же постоянно, как 
если бы оно было телесным органом, возник¬шим в результате мутации и отбора. 
Использование этого оружия забудется не легче, чем станет рудиментарным 
какой-нибудь столь же жизненно важный орган.
Даже если один-единственный индивид приобретает какую-то важную для сохранения 
вида особенность или способность, она тотчас же становится общим достоянием 
всей популяции; именно это и обусловливает упомянутое тысячекратное ускорение 
исторического процесса, который появился в мире вместе с абстрактным мышлением. 
Процессы приспосабливания, до сих пор поглощавшие целые геологические эпохи, 
теперь могут произойти за время нескольких поколений. На эволюцию, на филогенез 
- протекающий медленно, почти незаметно в сравнении с новыми процессами, - 
отныне накладывается история; над филогенетически возникшим сокровищем 
наследственности воз¬вышается громадное здание исторически приобретенной и 
традиционно пере¬даваемой культуры.
Как применение оружия и орудий труда - и выросшее из него мировое господство 
человека, - так и третий, прекраснейший дар абстрактного мыш¬ления влечет за 
собой свои опасности. Все культурные достижения человека имеют одно большое 
"но": они касаются только тех его качеств и действий, которые подвержены 
влиянию индивидуальной модификации, влиянию обучения. Очень многие из 
врожденных поведенческих актов, свойственных нашему ви¬ду, не таковы: скорость 
их изменения в процессе изменения вида осталась такой же, с какой изменяются 
все телесные признаки, с какой шел весь процесс становления до того, как на 
сцене появилось абстрактное мышле¬ние.
Что могло произойти, когда человек впервые взял в руку камень? Вполне вероятно, 
нечто подобное тому, что можно наблюдать у детей в возрасте двух-трех лет, а 
иногда и старше: никакой инстинктивный или моральный запрет не удерживает их от 
того, чтобы изо всей силы бить друг друга по голове тяжелыми предметами, 
которые они едва могут поднять. Вероятно, первооткрыватель камня так же мало 
колебался, стукнуть ли своего товари¬ща, который его только что разозлил. Ведь 
он не мог знать об ужасном действии своего изобретения; врожденный запрет 
убийства тогда, как и те¬перь, был настроен на его естественное вооружение. 
Смутился ли он, когда его собрат по племени упал перед ним мертвым? Мы можем 
предположить это почти наверняка.
Общественные высшие животные часто реагируют на внезапную смерть со¬родича 
самым драматическим образом. Серые гуси стоят над мертвым другом с шипением, в 
наивысшей готовности к обороне. Это описывает Хейнрот, ко¬торый однажды 
застрелил гуся в присутствии его семьи. Я видел то же са¬мое, когда египетский 
гусь ударил в голову молодого серого; тот, шата¬ясь, добежал до родителей и 
тотчас умер от мозгового кровоизлияния. Ро¬дители не могли видеть удара и 
потому реагировали на падение и смерть своего ребенка точно так же. Мюнхенский 
слон Вастл, который без како¬го-либо агрессивного умысла, играя, тяжело ранил 
своего служителя, - пришел в величайшее волнение и встал над раненым, защищая 
его, чем, к сожалению, помешал оказать ему своевременную помощь. Бернхард 
Гржимек рассказывал мне, что самец шимпанзе, который укусил и серьезно поранил 
его, пытался стянуть пальцами края раны, когда у него прошла вспышка ярости.
Вполне вероятно, что первый Каин тотчас же понял ужасность своего поступка. 
Довольно скоро должны были пойти разговоры, что если убивать слишком много 
членов своего племени - это поведет к нежелательному ос¬лаблению его боевого 
потенциала. Какой бы ни была воспитательная кара, предотвращавшая 
беспрепятственное применение нового оружия, во всяком случае, возникла какая-то,
 пусть примитивная, форма ответственности, ко¬торая уже тогда защитила 
человечество от самоуничтожения.
Таким образом, первая функция, которую выполняла ответственная мораль в истории 
человечества, состояла в том, чтобы восстановить утраченное равновесие между 
вооруженностью и врожденным запретом убийства. Во всех прочих отношениях 
требования разумной ответственности могли быть у пер¬вых людей еще совсем 
простыми и легко выполнимыми.
Рассуждение не будет слишком натянутым, если мы предположим, что пер¬вые 
настоящие люди, каких мы знаем из доисторических эпох - скажем, кро¬маньонцы, - 
обладали почти в точности такими же инстинктами, такими же естественными 
наклонностями, что и мы; что в организации своих сообществ и в столкновениях 
между ними они вели себя почти так же, как некоторые еще и сегодня живущие 
племена, например папуасы центральной Новой Гви¬неи. У них каждое из крошечных 
селений находится в постоянном состоянии войны с соседями, в отношениях 
взаимной умеренной охоты за головами. "Умеренность", как ее определяет Маргарэт 
Мид, состоит в том, что не предпринимаются организованные разбойничьи походы с 
целью добычи вожде¬ленных человеческих голов, а лишь при оказии, случайно 
встретив на гра¬нице своей области какую-нибудь старуху или пару детей, "зовут 
с собой" их головы.
Ну а теперь - предполагая наши допущения верными - представим себе, что мужчина 
живет в таком сообществе с десятком своих лучших друзей, с их женами и детьми.
Все мужчины неизб