признаков живого, создающих жизнь только в их общем сочетании. Каждый 
из них в отдельности - как, напри¬мер, обмен веществ, рост, ассимиляция и т.д. 
- имеет и неорганические аналоги. Когда мы утверждаем, что жизненные процессы 
суть процессы физи¬ческие и химические, это безусловно верно. Нет никаких 
сомнений, что они в принципе объяснимы в качестве таковых вполне естественным 
образом. Для объяснения их особенностей не нужно обращаться к чуду, так как 
сложность молекулярных и прочих структур, в которых эти процессы протекают, 
вполне достаточна для такого объяснения.
Зато не верно часто звучащее утверждение, будто жизненные процессы - это в 
сущности процессы химические и физические. В этом утверждении не¬заметно 
содержится неверная оценка, вытекающая из иллюзорного представ¬ления, о котором 
уже много говорили. Как раз "в сущности" - т.е. с точки зрения того, что 
характерно для этих процессов и только для них, - они представляют собой нечто 
совершенно иное, нежели то, что обычно понима¬ется под физико-химическими 
процессами. И презрительное высказывание, что они "всего лишь" таковы, тоже 
неверно. Это процессы, которые - в си¬лу особенностей той материи, в коей они 
происходят, - выполняют совер¬шенно особые функции самосохранения, 
саморегулирования, сбора информации
- и, самое главное, функцию воспроизведения необходимых для всего этого 
структур. Эти процессы могут иметь причинное объяснение; однако в мате¬рии, 
структурированной иначе или менее сложно, они протекать не могут.
В принципе так же, как соотносятся процессы и структуры живого с про¬цессами и 
структурами неживого, внутри органического мира любая высшая форма жизни 
соотносится с низшей, от которой произошла. Орлиное крыло, ставшее для нас 
символом всякого стремления ввысь, - это "в сущности всего лишь" передняя лапа 
рептилии? Так же и человек - далеко не "в сущ¬ности всего лишь" обезьяна.
Один сентиментальный мизантроп изрек часто повторяемый афоризм: "Поз¬нав людей, 
я полюбил зверей". Я утверждаю обратное: кто по-настоящему знает животных, в 
том числе высших и наиболее родственных нам, и притом имеет хоть какое-то 
понятие об истории развития животного мира, только тот может по достоинству 
оценить уникальность человека. Мы - самое выс¬шее достижение Великих 
Конструкторов эволюции на Земле, какого им уда¬лось добиться до сих пор; мы их 
"последний крик", но, разумеется, не последнее слово. Для естествоиспытателя 
запрещены любые абсолютные опре¬деления, даже в области теории познания. Они - 
грех против Святого Духа лаута ре'1, великого учения Гераклита, что нет ничего 
статичного, но все течет в вечном становлении.
Возводить в абсолют и объявлять венцом творения сегодняшнего человека на 
нынешнем этапе его марша сквозь время - хочется надеяться, что этот этап будет 
пройден поскорее - это для натуралиста самая кичливая и самая опасная из всех 
необоснованных догм. Считая человека окончательным подо¬бием Бога, я ошибусь в 
Боге. Но если я не забываю о том, что чуть ли не вчера (с точки зрения 
эволюции) наши предки еще были самыми обыкновенны¬ми обезьянами из ближайших 
родственников шимпанзе, - тут я могу разгля¬деть какой-то проблеск надежды.
Не нужно слишком большого оптимизма, чтобы предположить, что из нас, людей, 
может возникнуть нечто лучшее и высшее. Будучи далек от того, чтобы видеть в 
человеке подобие Божие, лучше которого ничего быть не мо¬жет, я утверждаю более 
скромно и, как мне кажется, с большим почтением к Творению и его 
неиспользованным возможностям: связующее звено между жи¬вотными и подлинно 
человечными людьми, которое долго ищут и никак не мо¬гут найти, - это мы\ 
Первое препятствие к человеческому самопознанию - нежелание верить в наше 
происхождение от животных - основано, как я только что показал, на незнании или 
на неверном понимании сущности орга¬нического творения. Поэтому просвещение 
может его устранить, по крайней мере в принципе. То же относится и ко второму, 
на котором мы сейчас ос¬тановимся подробнее, - к антипатии против причинной 
обусловленности ми¬ровых процессов. Но в этом случае устранить недоразумение 
гораздо труд¬нее.
Его корень - принципиальное заблуждение, будто некий процесс, если он причинно 
определен, не может быть в то же время направлен к какой-либо цели. Конечно же, 
во Вселенной существует бесчисленное множество явле¬ний, вовсе не 
целенаправленных, в отношении которых вопрос "Зачем?" дол¬жен остаться без 
ответа, если только нам не захочется найти его любой ценой; и тогда мы в 
неумеренной переоценке собственной значимости, нап¬ример, воспринимаем восход 
Луны как ночное освещение в нашу честь. Но нет такого явления, к которому был 
бы неприложим вопрос о его причине.
Как уже говорилось в 3-й главе, вопрос "Зачем?" имеет смысл только там, где 
работали Великие Конструкторы или сконструированный ими живой конструктор. Лишь 
там, где отдельные части общей системы специализирова¬лись при "разделении 
труда" для выполнения различных, дополняющих друг друга функций, там разумен 
вопрос "Зачем? ". Это относится и к жизненным процессам, и к тем неживым 
структурам и функциям, которые жизнь постави¬ла на службу своим целям: например,
 к машинам, созданным людьми. В этих случаях вопрос "Для чего?" не только 
разумен, но и необходим. Нельзя до¬гадаться, по какой причине у кошки острые 
когти, если не знать, что лов¬ля мышей - это специальная функция, для которой 
они созданы.
Но ответ на вопрос "Для чего?" отнюдь не делает излишним вопрос "По¬чему? "; 
это обсуждалось в начале 6-й главы о Великом Парламенте Инс¬тинктов. Я покажу 
на примитивном сравнении, что эти вопросы вовсе не исключают друг друга. Я еду 
на своей старой машине через страну, чтобы сделать доклад в дальнем городе, что 
является целью моего путешествия. По дороге размышляю о целесообразности, о 
"финалистичности" машины и ее ко