личайшего благогове¬ния царящие в ней законы. 
Прежде всего, я более чем уверен, что человек, достаточно знающий об 
эволюционном становлении органического мира, не может внутренне сопротивляться 
осознанию того, что и сам он обязан своим существованием этому прекраснейшему 
из всех естественных процессов. Я не хочу обсуждать здесь вероятность - или, 
лучше сказать, неоспоримость - учения о происхождении видов, многократно 
превышающую вероятность всех наших исторических знаний. Все, что нам сегодня 
известно, органически вписывается в это учение, ничто ему не противоречит, и 
ему присущи все достоинства, какими может обладать учение о творении: 
убедительная сила, поэтическая красота и впечатляющее величие.
Кто усвоил это во всей полноте, тот не может испытывать отвращение ни к 
открытию Дарвина, что мы с животными имеем общее происхождение, ни к выводам 
Фрейда, что и нами руководят те же инстинкты, какие управляли нашими 
дочеловеческими предками. Напротив, сведущий человек почувствует лишь новое 
благоговение перед Разумом и Ответственной Моралью, которые впервые пришли в 
этот мир лишь с появление человека - и вполне могли бы дать ему силу, чтобы 
подчинить животное наследие в себе самом, если бы он в своей гордыне не отрицал 
само существование такого наследия.
Еще одно основание для всеобщего отказа от эволюционного учения сос¬тоит в 
глубоком почтении, которое мы, люди, испытываем по отношению к своим предкам. 
"Происходить" по-латыни звучит "аехсепоеге", т.е. бук¬вально "нисходить, 
опускаться", и уже в римском праве было принято поме¬щать прародителей наверху 
родословной и рисовать генеалогическое древо, разветвлявшееся сверху вниз. То, 
что человек имеет хотя всего двух роди¬телей, но 256 
пра-пра-пра-пра-пра-прадедов и бабок, - это в родословных не отражалось даже в 
тех случаях, когда они охватывали соответствующее число поколений. Получалось 
это потому, что среди всех тех предков наби¬ралось не так уж много таких, 
которыми можно было похвастаться. По мне¬нию некоторых авторов, выражение 
"нисходить", возможно, связано и с тем, что в древности любили выводить свое 
происхождение от богов. Что древо жизни растет не сверху вниз, а снизу вверх - 
это, до Дарвина, ускользало от внимания людей. Так что слово "нисхождение" 
означает нечто, как раз обратное тому, что оно хотело бы означать: его можно 
отнести к тому, что наши предки в свое время в самом буквальном смысле 
спустились с де¬ревьев.
Именно это они и сделали, хотя - как мы теперь знаем - еще задолго до того, как 
стали людьми.
Немногим лучше обстоит дело и со словами "развитие", "эволюция". Они тоже вошли 
в обиход в то время, когда мы не имели понятия о возникнове¬нии видов в ходе 
эволюции, а знали только о возникновении отдельного ор¬ганизма из яйца или из 
семени. Цыпленок развивается из яйца или подсол¬нух из семечка в самом 
буквальном смысле, т.е. из зародыша не возникает ничего такого, что не было в 
нем упрятано с самого начала.
Великое Древо Жизни растет совершенно иначе. Хотя древние формы явля¬ются 
необходимой предпосылкой для возникновения их более развитых потом¬ков, этих 
потомков никоим образом нельзя вывести из исходных форм, предсказав их на 
основе особенностей этих форм. То, что из динозавров получились птицы или из 
обезьян люди, - это в каждом случае исторически единственное достижение 
эволюционного процесса, который хотя в общем на¬правлен ввысь - согласно 
законам, управляющим всей жизнью, - но во всех своих деталях определяется так 
называемой случайностью, т.е. бесчислен¬ным множеством побочных причин, которые 
в принципе невозможно охватить во всей полноте. В этом смысле "случайно", что в 
Австралии из примитив¬ных предков получились эвкалипт и кенгуру, а в Европе и 
Азии - дуб и че¬ловек.
Новое приобретение - которое нельзя вывести из предыдущей ступени, откуда оно 
берет свое начало, - в подавляющем большинстве случаев бывает чем-то высшим в 
сравнении с тем, что было. Наивная оценка, выраженная в заглавии "Низшие 
животные" - оно оттиснено золотыми буквами на первом томе доброй, старой "Жизни 
животных" Брэма, - для каждого непредубежден¬ного человека является неизбежной 
закономерностью мысли и чувства. Кто хочет во что бы то ни стало остаться 
"объективным" натуралистом и избе¬жать насилия со стороны своего субъективного 
восприятия, тот может поп¬робовать - разумеется, лишь в воображении - 
уничтожить по очереди редис¬ку, муху, лягушку, морскую свинку, кошку, собаку и, 
наконец, шимпанзе. Он поймет, как поразному трудно далось бы ему убийство на 
разных уровнях жизни. Запреты, которые противостояли бы каждому такому убийству,
 - хо¬рошее мерило той разной ценности, какую представляют для нас различные 
формы высшей жизни, хотим мы этого или нет.
Лозунг свободы от оценок в естествознании не должен приводить к убеж¬дению, 
будто происхождение видов - эта великолепнейшая из всех цепей ес¬тественно 
объяснимых событий - не в состоянии создавать новые ценности.
Возникновение какой-то высшей формы жизни из более простого предка означает для 
нас приращение ценности - это столь же очевидная действи¬тельность, как наше 
собственное существование.
Ни в одном из наших западных языков нет непереходного глагола, кото¬рый мог бы 
обозначить филогенетический процесс, сопровождаемый прираще¬нием ценности.
Если нечто новое и высшее возникает из предыдущей ступени, на которой нет того, 
и из которой не выводится то, что составляет саму суть этого нового и высшего, 
- такой процесс нельзя называть развитием. В принципе это относится к каждому 
значительному шагу, сделанному генезисом органи¬ческого мира, в том числе и к 
первому - к возникновению жизни, - и к последнему на сегодняшний день - к 
превращению антропоида в человека.
Несмотря на все достижения биохимии и вирусологии, поистине великие и глубоко 
волнующие, возникновение жизни остается - пока! - самым загадоч¬ным из всех 
событий. Различие между органическими и неорганическими про¬цессами удается 
изложить лишь "инъюнктивным" определением, т.е. таким, которое заключает в себе 
нескольк