не случайно; вероятность - точнее, невероятность - та¬кого 
совпадения можно вычислить, но она выразилась бы астрономическим числом нулей.
Если в высшей степени сложные нормы поведения - как, например, влюб¬ленность, 
дружба, иерархические устремления, ревность, скорбь и т.д. и т.д. - у серых 
гусей и у человека не только похожи, но и просто-таки со¬вершенно одинаковы до 
забавных мелочей - это говорит нам наверняка, что каждый такой инстинкт 
выполняет какую-то совершенно определенную роль в сохранении вида, и притом 
такую, которая у гусей и у людей почти или со¬вершенно одинакова. Поведенческие 
совпадения могут возникнуть только так.
Как подлинные естествоиспытатели, не верящие в "безошибочные инстинк¬ты" и 
прочие чудеса, мы считаем самоочевидным, что каждый такой поведен¬ческий акт 
является функцией соответствующей специальной телесной струк¬туры, состоящей из 
нервной системы, органов чувств и т.д.; иными словами
- функцией структуры, возникшей в организме под давлением отбора. Если мы - с 
помощью какой-нибудь электронной или просто мысленной модели - попытаемся 
представить себе, какую сложность должен иметь физиологичес¬кий аппарат такого 
рода, чтобы произвести хотя бы, к примеру, социальное поведение триумфального 
крика, то с изумлением обнаружим, что такие изу¬мительные органы, как глаз или 
ухо, кажутся чем-то совсем простеньким в сравнении с этим аппаратом.
Чем сложнее и специализированное два органа, аналогично устроенных и 
выполняющих одну и ту же функцию, тем больше у нас оснований объединить их 
общим, функционально определенным понятием - и обозначить одним и тем же 
названием, хотя их эволюционное происхождение совершенно различно. Если, скажем,
 каракатицы или головоногие, с одной стороны, и позвоноч¬ные, с другой, 
независимо друг от друга изобрели глаза, которые построе¬ны по одному и тому 
принципу линзовой камеры и в обоих случаях состоят из одних и тех же 
конструктивных элементов - линза, диафрагма, стекло¬видное тело и сетчатка, - 
то нет никаких разумных доводов против того, чтобы оба органа - у каракатиц и у 
позвоночных - называть глазами, безо всяких кавычек. С таким же правом мы можем 
это себе позволить и в отно¬шении элементов социального поведения высших 
животных, которое как мини¬мум по многим признакам аналогично поведению 
человека.
Высокомерным умникам сказанное в этой главе должно послужить серьез¬ным 
предупреждением. У животного, даже не принадлежащего к привилегиро¬ванному 
классу млекопитающих, исследование обнаруживает механизм поведе¬ния, который 
соединяет определенных индивидов на всю жизнь и превращает¬ся в сильнейший 
мотив, определяющий все поступки, который пересиливает все "животные" инстинкты 
- голод, сексуальность, агрессию и страх - и создает общественные отношения в 
формах, характерных для данного вида. Такой союз по всем пунктам аналогичен тем 
отношениям, какие у нас, у лю¬дей, складываются на основе любви и дружбы в их 
самом чистом и благород¬ном проявлении. 
12. ПРОПОВЕДЬ СМИРЕНИЯ 
Рубанок не проходит здесь -
В доске сучки торчат везде -
Твоя то спесь.
И ты всегда-всегда
Гарцуешь у нее в узде. 
Христиан Моргенштерн 
Все, что содержится в предыдущих одиннадцати главах, - это научное 
естествознание. Приведенные факты достаточно проверены, насколько это вообще 
можно утверждать в отношении результатов такой молодой науки, как сравнительная 
этология. Однако теперь мы оставим изложение того, что вы¬явилось в наблюдениях 
и в экспериментах с агрессивным поведением живот¬ных, и обратимся к вопросу: 
можно ли из всего этого извлечь что-нибудь применимое к человеку, полезное для 
предотвращения тех опасностей, кото¬рые вырастают из его собственного 
агрессивного инстинкта.
Есть люди, которые уже в самом этом вопросе усматривают оскорбление рода 
людского. Человеку слишком хочется видеть себя центром мироздания; чем-то таким,
 что по самой своей сути не принадлежит остальной природе, а противостоит ей 
как нечто иное и высшее. Упорствовать в этом заблужде¬нии - для многих людей 
потребность. Они остаются глухи к мудрейшему из наказов, какие когда-либо давал 
им мудрец, - к призыву "познай себя"; это слова Хилона, хотя обычно их 
приписывают Сократу. Что же мешает лю¬дям прислушаться к ним?
Есть три препятствия тому, усиленные могучими эмоциями. Первое из них легко 
устранимо у каждого разумного человека; второе, при всей его па¬губности, все 
же заслуживает уважения; третье понятно в свете духовной эволюции - и потому 
его можно простить, но с ним управиться, пожалуй, труднее всего на свете. И все 
они неразрывно связаны и переплетены с тем человеческим пороком, о котором 
древняя мудрость гласит, что он шагает впереди падения, - с гордыней. Я хочу 
прежде всего показать эти пре¬пятствия, одно за другим; показать, каким образом 
они вредят. А затем постараюсь по мере сил способствовать их устранению.
Первое препятствие - самое примитивное. Оно мешает самопознанию чело¬века тем, 
что запрещает ему увидеть историю собственного возникновения. Эмоциональная 
окраска и упрямая сила такого запрета парадоксальным обра¬зом возникают из-за 
того, что мы очень похожи на наших ближайших родственников. Людей было бы легче 
убедить в их происхождении, если бы они не были знакомы с шимпанзе. Неумолимые 
законы образного восприятия не позволяют нам видеть в обезьяне - особенно в 
шимпанзе - просто живот¬ное, как все другие, а заставляют разглядеть в ее 
физиономии человечес¬кое лицо. В таком аспекте шимпанзе, измеренный 
человеческой меркой, ка¬жется чем-то ужасным, дьявольской карикатурой на нас. 
Уже с гориллой, отстоящей от нас несколько дальше в смысле родства, и уж тем 
более с орангутангом, мы испытываем меньшие трудности. Лица стариков - 
причудли¬вые дьявольские маски - мы воспринимаем вполне серьезно и иногда даже 
находим в них какую-то красоту. С шимпанзе это совершенно невозможно. Он 
выглядит неотразимо смешно, но при этом настолько вульгарно, настолько 
отталкивающе, - таким может быть лишь совершенно опустившийся человек. Это 
субъективное впечатление не так уж ошибочно: есть основа