е 
приветственное гого¬танье, которе мы уже знаем как самую слабую степень 
триумфального крика. Члены группы, объединенной этими узами, целый день и при 
каждом удобном случае, так сказать, уверяют друг друга: "Мы едины, мы вместе 
против всех чужих". 
По другим инстинктивным действиям мы уже знаем о той замечательной спонтанности,
 об исходящем из них самих производстве стимулов, которое является специфичным 
для какого-то определенного поведенческого акта и масса которого в точности 
настроена на "потребление" данного действия; т.е. производство тем обильнее, 
чем чаще животному приходится выполнять данное действие. Мыши должны грызть, 
курицы клевать, а белки прыгать. При нормальных жизненных условиях им это 
необходимо, чтобы прокормиться. Но когда в условиях лабораторного плена такой 
нужды нет - им это все равно необходимо; именно потому, что все инстинктивные 
действия порожда¬ются внутренним производством стимулов, а внешние раздражители 
лишь нап¬равляют осуществление этих действий в конкретных условиях места и 
време¬ни. Точно так же серому гусю необходимо триумфально кричать, и если 
от¬нять у него возможность удовлетворять эту потребность, то он превращает¬ся в 
патологическую карикатуру на самого себя. Он не может разрядить на¬копившийся 
инстинкт на каком-нибудь эрзац-объекте, как это делает мышь, грызущая что 
попало, или белка, стереотипно скачущая по клетке, чтобы избавиться от своей 
потребности в движении. Серый гусь, не имеющий парт¬нера, с которым можно 
триумфально кричать, сидит или бродит печальный и подавленный.
Если Йеркс однажды так метко сказал о шимпанзе, что один шимпанзе - это вообще 
не шимпанзе, то к диким гусям это относится еще в большей степени, даже тогда - 
как раз, особенно тогда, - когда одинокий тусь на¬ходится в густонаселенной 
колонии, где у него нет партнера по триум¬фальному крику. Если такая печальная 
ситуация преднамеренно создается в опыте, в котором одного-единственного 
гусенка выращивают, как Каспара Хаузера, изолированно от сородичей, то у этого 
несчастного создания наб¬людается ряд характерных поведенческих отклонений. Они
* Каспар Хаузер (1812-1833) - его происхождение загадочно.
Объявился в Нюрнберге в мае 1828 г. Назвался Каспаром Хаузером; расс¬казывал о 
себе, что сидел один в темном помещении, сколько себя помнит. Его история 
послужила сюжетом целого ряда литературных произведений, по¬этому немецкому 
читателю "К. Х." говорит о многом.
-относятся и к неодушевленному, и - в еще большей степени - к одушев¬ленному 
окружению; и чрезвычайно многозначительно похожи на отклонения, установленные 
Рене Шпицем у госпитализированных детей, которые лишены достаточных социальных 
контактов. Такое существо не только лишено спо¬собности реагировать должным 
образом на раздражения из внешней среды; оно старается, по возможности, 
уклониться от любых внешних воздействий. Поза лежа лицом к стене является при 
таких состояниях "патогномической", т.е. она уже сама по себе достаточна для 
диагноза. Так же и гуси, кото¬рых психически искалечили подобным образом, 
садятся, уткнувшись клювом в угол комнаты; а если поместить в одну комнату двух 
- как мы сделали од¬нажды, - то в два угла, расположенные по диагонали. Рене 
Шпиц, которому мы показали этот эксперимент, был просто потрясен такой 
аналогией между поведением наших подопытных животных и тех детей, которых он 
изучал в сиротском приюте. В отличие от детей, про гусей мы еще не знаем, 
нас¬колько такой калека поддается лечению, ибо на восстановление требуются годы.
 Пожалуй, еще более драматично, чем такая экспериментальная помеха 
возникновению уз триумфального крика, действует насильственный разрыв этих уз, 
который в естественных условиях случается слишком часто. Первая реакция на 
исчезновение партнера состоит в том, что серый гусь изо всех сил старается его 
отыскать. Он беспрерывно, буквально день и ночь, изда¬ет трехслоговый дальний 
зов, торопливо и взволнованно обегает привычные места, в которых обычно бывал 
вместе с пропавшим, и все больше расширяет радиус своих поисков, облетая 
большие пространства с непрерывным призыв¬ным криком. С утратой партнера тотчас 
же пропадает какая бы то ни было готовность к борьбе, осиротевший гусь вообще 
перестает защищаться от своих сородичей, убегает от более молодых и слабых; а 
поскольку о его состоянии сразу же "начинаются толки" в колонии, то он мигом 
оказывается на самой низшей ступени иерархии. Порог всех раздражении, 
вызывающих бегство, понижается; птица проявляет крайнюю трусость не только по 
отно¬шению к сородичам, она реагирует на все раздражения внешнего мира с 
большим испугом, чем прежде. Гусь, бывший до этого ручным, может начать бояться 
людей, как дикий.
Иногда, правда, у гусей, выращенных человеком, может случиться обрат¬ное: 
осиротевшая птица снова привязывается к своему опекуну, на которого уже не 
обращала никакого внимания, пока была счастливо связана с другими гусями. Так 
произошло, например, с гусаком Копфшлицем, когда мы отправи¬ли в ссылку его 
друга Макса.
Дикие гуси, нормальным образом выращенные их собственными родителями, в случае 
потери партнера могут вернуться к родителям, к своим братьям и сестрам, с 
которыми они перед тем уже не поддерживали каких-либо замет¬ных отношений, но - 
как показывают именно эти наблюдения - сохраняли ла¬тентную привязанность к ним.

Несомненно, к этой же сфере явлений относится и тот факт, что гуси, которых мы 
уже взрослыми переселили в дочерние колонии нашего гусиного хозяйства - на 
озеро Аммерзее или на пруды Амперштаувайер в Фюрстен¬фельдбрюке, - возвращались 
в прежнюю колонию на Эсс-зее именно тогда, когда теряли своих супругов или 
партнеров по триумфальному крику.
Все описанные выше симптомы, относящиеся к вегетативной нервной сис¬теме и к 
поведению, очень похоже проявляются и у скорбящих людей. Джон Баулби в своем 
исследовании грусти у маленьких детей дал наглядную тро¬гательную картину этих 
явлений; и просто невероятно, до каких деталей простирается здесь аналогия 
между челове