вает для хищника 
достаточ¬но мучительным, чтобы оказать упомянутое воспитательное воздействие; 
так что это поведение имеет видосохраняющую ценность.
Многие социологи полагают, что изначальной формой социального объеди¬нения 
является семья, а уже из нее в процессе эволюции развились все разнообразные 
формы сообществ, какие мы встречаем у высших животных. Это может быть верно для 
общественных насекомых, а возможно, и для некоторых млекопитающих, включая 
приматов и человека, но такое утверждение нельзя обобщать.
Самая первая форма "сообщества" - в самом широком смысле слова - это анонимное 
скопление, типичный пример которого нам дают рыбы в мировом океане. Внутри 
такого скопления нет ничего похожего на структуру; ника¬ких вожаков и никаких 
ведомых - лишь громадная масса одинаковых элемен¬тов. Несомненно, они взаимно 
влияют друг на друга; несомненно, существу¬ют какие-то простейшие формы 
"взаимопонимания" между особями, составляю¬щими эти скопления. Когда кто-то из 
них замечает опасность и спасается бегством, - все остальные, кто может 
заметить его страх, заражаются этим настроением.
Насколько широко распространится такая паника в крупном косяке, ока¬жется ли 
она в состоянии побудить весь косяк к повороту и бегству - это сугубо 
количественный вопрос; ответ здесь зависит от того, сколько осо¬бей испугались 
и насколько интенсивно они удирали. Так же можег среаги¬ровать весь косяк и на 
привлекающий стимул, вызывающий "позитивный так¬сис", даже в том случае, если 
его заметила лишь одна особь. Ее реши¬тельное движение наверняка увлечет в том 
же направлении и других рыб, и снова лишь вопрос количества, позволит ли себя 
увлечь весь косяк.
Чисто количественное, в определенном смысле очень демократическое проявление 
такой "передачи настроений" состоит в том, что решение дается косяку тем 
труднее, чем больше в нем рыб и чем сильнее у них стадный инстинкт. Рыба, 
которая по какой-то причине поплыла в определенном нап¬равлении, вскоре 
волей-неволей выплывает из косяка и попадает при этом под влияние всех стимулов,
 побуждающих ее вернуться. Чем больше рыб вып¬лывает в одном и том же 
направлении, - какие бы внешние стимулы ни по¬буждали каждую из них, - тем 
скорее они увлекут весь косяк; чем больше косяк - а вместе с тем и его обратное 
влияние, - тем меньшее расстояние проплывают его предприимчивые представители, 
прежде чем повернут обрат¬но, словно притянутые магнитом. Поэтому большая стая 
мелких и плотно сбившихся рыбок являет жалкий образец нерешительности. То и 
дело предп¬риимчивые рыбки образуют маленькие группы, которые вытягиваются из 
стаи, как ложноножка у амебы.
Чем длиннее становятся эти псевдоподии, тем они делаются тоньше, и тем сильнее, 
очевидно, становится напряжение вдоль них; как правило, этот поиск 
заканчивается стремительным бегством в глубь стаи. Когда ви¬дишь это - поневоле 
начинаешь нервничать, сомневаться в демократии и на¬ходить достоинства в 
политике правых.
Что такие сомнения мало оправданны - доказывает простой, но очень важный для 
социологии опыт, который провел однажды на речных гольянах Эрих фон Хольст. Он 
удалил одной-единственной рыбе этого вида передний мозг, отвечающий - по 
крайней мере у этих рыб - за все реакции стайного объединения. Гольян без 
переднего мозга выглядит, ест и плавает, как нормальный; единственный 
отличающий его поведенческий признак состоит в том, что ему безразлично, если 
никто из товарищей не следует за ним, когда он выплывает из стаи. Таким образом,
 у него отсутствует нереши¬тельная "оглядка" нормальной рыбы, которая, даже 
если очень интенсивно плывет в каком-либо направлении, уже с самых первых 
движений обращает внимание на товарищей по стае: плывут ли за ней и сколько их, 
плывущих следом. Гольяну без переднего мозга это было совершенно безразлично; 
ес¬ли он видел корм или по какой-то другой причине хотел кудато, он реши¬тельно 
плыл туда - и, представьте себе, вся стая плыла следом. Искале¬ченное животное 
как раз изза своего дефекта стало несомненным лидером.
Внутривидовая агрессия, разделяющая и отдаляющая сородичей, по своему действию 
противоположна стадному инстинкту, так что - само собой разуме¬ется - сильная 
агрессивность и тесное объединение несовместимы. Однако не столь крайние 
проявления обоих механизмов поведения отнюдь не исклю¬чают друг друга. И у 
многих видов, образующих большие скопления, от¬дельные особи никогда не 
переступают определенного предела: между кажды¬ми двумя животными всегда 
сохраняется какое-то постоянное пространство. Хорошим примером тому служат 
скворцы, которые рассаживаются на телеграф¬ном проводе с правильными 
промежутками, словно жемчужины в ожерелье. Дистанция между каждыми двумя 
скворцами в точности соответствует их воз¬можности достать друг друга клювом. 
Непосредственно после приземления скворцы размещаются случайным образом; но те, 
которые оказались слишком близко друг к другу, тотчас затевают драку, и она 
продолжается до тех пор, пока повсюду не установится "предписанный" интервал, 
очень удачно обозначенный Хедигером как индивидуальная дистанция. Пространство, 
ради¬ус которого определен индивидуальной дистанцией, можно рассматривать как 
своего рода крошечную транспортабельную территорию, потому что поведен¬ческие 
механизмы, обеспечивающие поддержание этого пространства, в прин¬ципе ничем не 
отличаются от описанных выше, определяющих границы сосед¬них владений. Бывают и 
настоящие территории - например, у олушей, гнез¬дящихся колониями, - которые 
возникают в точности так же, как распреде¬ляются сидячие места у скворцов: 
крошечное владение пары олушей имеет как раз такие размеры, что две соседние 
птицы, находясь каждая в центре своего "участка" (т.е. сидя на гнезде), 
только-только не достают друг друга кончиком клюва, когда обе вытянут шеи, как 
только могут.
Итак, стайное объединение и внутривидовая агрессия не совсем исключа¬ют друг 
друга, но мы упомянули об этом лишь для полноты общей картины. Вообще же для 
стайных животных