лична: у 
самцов не бывает смеси мотиваций бегства и сексуальности. Если самец хоть 
чуточку боится своего партнера, то его сексуальность выключается полностью. У 
самок то же соотношение между сексуальностью и агрессивностью: если дама не 
настолько "уважает" своего партнера, чтобы ее агрессивность была полностью 
подавлена, она попросту не в состоянии проявить по отношению к нему сексуальную 
реакцию. Она превращается в Брунгильду и нападает на него тем яростнее, чем 
более го¬това была бы к сексуальной реакции, т.е. чем ближе она к икрометанию в 
смысле состояния овариев и уровня выделения гормонов. У самца, напротив, 
агрессия прекрасно уживается с сексуальностью: он может грубейшим обра¬зом 
нападать на свою невесту, гонять ее по всему аквариуму, но при этом 
демонстрирует и чисто сексуальные движения, и все смешанные, какие только можно 
себе представить. Самка может очень бояться самца, но ее сексуально 
мотивированных действий это не подавляет. Она может совершен¬но всерьез удирать 
от самца, но при каждой передышке, какую дает ей этот грубиян, будет выполнять 
сексуально-мотивированные брачные движения. Именно такие смешанные формы 
действий, обусловленные бегством и сексу¬альностью, превратились посредством 
ритуализации в те широко распростра¬ненные церемонии, которые принято называть 
"чопорным" поведением и кото¬рые имеют совершенно определенный смысл.
Из-за различных соотношений сочетаемости между тремя источниками по¬буждений у 
разных полов, самец может спариваться только с партнером низ¬шего ранга, 
которого он может запугать, а самка - наоборот - лишь с пар¬тнером высшего 
ранга, который может запугать ее; тем самым описанный ме¬ханизм поведения 
обеспечивает создание разнополых пар. В различных вари¬антах, видоизмененный 
различными процессами ритуализации, этот способ распознавания пола играет 
важную роль у очень многих позвоночных, вплоть до человека. В то же время это 
впечатляющий пример того, какие задачи, необходимые для сохранения вида, может 
выполнять агрессия в гармоничном взаимодействии с другими мотивациями. В 3-й 
главе мы еще не могли гово¬рить об этом, поскольку недостаточно знали о 
парламентской борьбе инс¬тинктов. Кроме того, мы видим на этом примере, 
насколько различны могут быть соотношения "главных" инстинктов даже у самца и 
самки одного и того же вида: два мотива, которые у одного пола практические не 
мешают друг другу и сочетаются в любых соотношениях, у другого взаимно 
выключаются по принципу триггера.
Как уже пояснялось, "большая четверка" отнюдь не всегда поставляет главную 
мотивацию поведения животного, а тем более человека. И совершен¬но неправильно 
полагать, будто между одним из "главных", древних инс¬тинктов и более 
специальным, эволюционно более молодым инстинктом всегда существует отношение 
доминирования, в том смысле, что второй выключается первым. Механизмы поведения,
 которые, вне всяких сомнений, возникли "со¬всем недавно" - например, 
социальные инстинкты у общественных животных, обеспечивающие постоянное 
сохранение стаи, - у многих видов подчиняют отдельную особь настолько, что при 
определенных обстоятельствах могут заглушить все остальные побуждения. Овцы, 
прыгающие в пропасть за вожа¬ком-бараном, вошли в пословицу! Серый гусь, 
отставший от стаи, делает все возможное, чтобы вновь ее обрести, и стадный 
инстинкт может даже пе¬ресилить стремление к бегству; дикие серые гуси 
неоднократно присоединя¬лись к нашим прирученным - в непосредственной близости 
к людскому жилью
- и оставались!. Кто знает, насколько пугливы дикие гуси, тому эти слу¬чаи 
дадут представление о силе их "стадного инстинкта". То же справедли¬во для 
очень многих общественных животных вплоть до шимпанзе, о которых Йеркс 
справедливо заметил: "Один шимпанзе - вообще не шимпанзе".
Даже те инстинкты, которые "только что" (с точки зрения филогенеза) приобрели 
самостоятельность через ритуализацию и, как я постарался пока¬зать в предыдущей 
главе, получили место и голос в Великом Парламенте Инстинктов в качестве самых 
молодых депутатов, - даже они при соот¬ветствующих обстоятельствах могут 
заглушить всех своих оппонентов точно так же, как Голод и Любовь. В 
триумфальном крике гусей мы увидим церемо¬нию, которая управляет жизнью этих 
птиц больше, чем любой другой инс¬тинкт. С другой стороны, разумеется, 
существует сколько угодно ритуали¬зованных действий, которые еще едва 
обособились от своего неритуализо¬ванного прототипа; их скромное влияние на 
общее поведение состоит лишь в том, что "желательная" для них координация 
движений - как мы видели в случае натравливания у огарей - становится в 
какой-то мере предпочти¬тельной и используется чаще, чем другие, тоже возможные 
формы.
"Сильный" или "слабый" голос имеет ритуализованное действие в общем концерте 
инстинктов - оно во всех случаях чрезвычайно затрудняет любой мотивационный 
анализ, потому что может симулировать поведение, вытекаю¬щее из нескольких 
независимых побуждений. В предыдущей главе мы говори¬ли, что ритуализованное 
действие, сплавленное в некоторую общность из различных компонентов, копирует 
форму последовательности движений, кото¬рая не является наследственно 
закрепленной и часто возникает из конфлик¬та нескольких побуждений, как это 
видно на примере натравливания уток. А поскольку, как уже говорилось там же, 
копия и оригинал по большей части накладываются друг на друга в одном и том же 
движении, то чрезвычайно трудно разобраться, сколько же в нем от копии, а 
сколько от оригинала. Только когда один из первоначально независимых 
компонентов оказывается в противоречии с ритуально закрепленной координацией, - 
как направление на "врага", которому адресована угроза в случае натравливания, 
- тогда ста¬новится явным участие новых независимых переменных.
"Танец зигзага" у самцов колюшки, на котором Ян ван Йерсель провел самый первый 
эксперимент мотивационного анализа, служит прекрасным при¬мером того, как 
совсем "слабый" ритуал может вкрасться в конфликт двух "главных" инстинктов в 
качестве едва заметной третьей величины. Ван-Йер¬сель заметил,