ур, в которых эти соглашения различны, не¬избежно возникают 
недоразумения.
Если измерять жест японца, "подставляющего ухо", восточнопрусским масштабом, то 
его можно расценить как проявление жалкого раболепия; на японца же вежлиое 
внимание прусской дамы произведет впечатление неприми¬римой враждебности.
Даже очень небольшие различия в соглашениях этого рода могут вызывать 
неправильное истолкование культурно-ритуализованных выразительных движе¬ний. 
Англичане или немцы часто считают южан "ненадежными" только потому, что 
истолковывают их утрированные жесты дружелюбия в соответствии со своим 
собственным соглашением и ожидают от них гораздо большего, чем стояло за этими 
жестами в действительности. Непопулярность северных нем¬цев, особенно из 
Пруссии, в южных странах часто бывает основана на об¬ратном недоразумении. В 
хорошем американском обществе я наверняка часто казался грубым просто потому, 
что мне бывало трудно улыбаться так часто, как это предписывают американские 
манеры.
Несомненно, что эти мелкие недоразумения весьма способствуют взаимной неприязни 
разных культурных групп. Человек, неправильно понявший - как это описано выше - 
социальные жесты представителей другой культуры, чувствует себя предательски 
обманутым и оскорбленным. Уже простая неспо¬собность понять выразительные жесты 
и ритуалы другой культуры возбуждает такое недоверие и страх, что это легко 
может привести к открытой агрес¬сии.
От незначительных особенностей языка или поведения, объединяющих са¬мые малые 
сообщества, идет непрерывная гамма переходов к весьма сложным, сознательно 
выполняемым и воспринимаемым в качестве символов социальным нормам и ритуалам, 
которые связывают крупнейшие социальные сообщества людей - нации, культуры, 
религии или политические идеологии. В принципе вполне возможно исследовать эти 
системы сравнительным методом, иными словами - изучить законы этого 
псевдовидообразования, хотя такая задача наверняка оказалась бы сложнее, чем 
исследование возникновения видов, поскольку часто пришлось бы сталкиваться с 
взаимным наложением разных понятий группы, как, например, национальное и 
религиозное сообщества.
Я уже подчеркивал, что каждая ритуализованная норма социального пове¬дения 
приобретает движущую силу за счет эмоциональной подоплеки. Эрик Эриксон недавно 
показал, что привычка к различению добра и зла начинает¬ся в раннем детстве и 
продолжает развиваться до самой зрелости человека. В принципе нет никакой 
разницы между упорством в соблюдении правил оп¬рятности, внушенных нам в раннем 
детстве, и верностью национальным или политическим традициям, нормам и ритуалам,
 в соответствии с которыми нас формировала дальнейшая жизнь. Жесткость 
традиционного ритуала и настой¬чивость, с которой мы его придерживаемся, 
существенны для выполнения его необходимой функции. Но в то же время он, как и 
сравнимые с ним жестко закрепленные инстинктивные акты социального поведения, 
требует контроля со стороны нашей разумной, ответственной морали.
Правильно и закономерно, что мы считаем "хорошими" те обычаи, которым научили 
нас родители; что мы свято храним социальные ритуалы, переданные нам традицией 
нашей культуры. Но мы должны, со всей силой своего от¬ветственного разума, 
подавлять нашу естественную склонность относиться к социальным нормам и 
ритуалам других культур как к неполноценным. Темная сторона 
псевдовидообразования состоит в том, что оно подвергает нас опасности не 
считать людьми представителей других псевдовидов. Очевидно, именно это и 
происходит у многих первобытных племен, в языках которых название собственного 
племени синонимично слову "люди". Когда они съеда¬ют убитых воинов враждебного 
племени, то, с их точки зрения, это вовсе не людоедство.
Моральные выводы из естественной истории псевдовидообразования состо¬ят в том, 
что мы должны научиться терпимости к другим культурам, должны отбросить свою 
культурную или национальную спесь - и уяснить себе, что социальные нормы и 
ритуалы других культур, которым их представители хра¬нят такую же верность, как 
мы своим, с тем же правом могут уважаться и считаться священными. Без 
терпимости, вытекающей из этого осознания, че¬ловеку слишком легко увидеть 
воплощение зла в том, что для его соседа является наивысшей святыней. Как раз 
нерушимость социальных норм и риту¬алов, в которой состоит их величайшая 
ценность, может привести к самой
ужасной из войн, к религиозной войне. И именно она грозит нам сегод¬ня!
Здесь снова возникает опасность, что меня неверно поймут, как это часто бывает, 
когда я обсуждаю человеческое поведение с точки зрения ес¬тествознания. Я на 
самом деле сказал, что человеческая верность всем традиционным обычаям 
обусловлена попросту привычкой и животным страхом ее нарушить; далее я 
подчеркнул, что все человеческие ритуалы возникли естественным путем, в 
значительной степени аналогичным эволюции социаль¬ных инстинктов у животных и у 
человека. Более того, я даже четко пояс¬нил, что все унаследованное человеком 
из традиции и свято чтимое - не является абсолютной этической нормой, а 
освящено лишь в рамках опреде¬ленной культуры. Но все это никоим образом не 
отрицает важность и необ¬ходимость той твердой верности, с которой любой 
порядочный человек хра¬нит унаследованные обычаи своей культуры.
Так не будем же глумиться над рабом привычки, сидящим в человеке, ко¬торый 
возбудил в нем привязанность к ритуалу и заставляет держаться за этот ритуал с 
упорством, достойным, казалось бы, лучшего применения. Ма¬ло вещей более 
достойных! Если бы Привычное не закреплялось и не обособ¬лялось, как описано 
выше, если бы оно не превращалось в священную само¬цель - не было бы ни 
достоверного сообщения, ни надежного взаимопонима¬ния, ни верности, ни закона. 
Клятвы никого не связывают и договоры ниче¬го не стоят, если у партнеров, 
заключающих договор, нет об