в неудобоназываемых частях тела.
Все, что называется манерами, разумеется, жестко закреплено культур¬ной 
ритуализацией. "Хорошие" манеры - по определению - это те, которые 
характеризуют собственную группу; мы постоянно руководствуемся их требо¬ваниями,
 они становятся нашей второй натурой. В повседневной жизни мы не осознаем, что 
их назначение состоит в торможении агрессии и в создании социального союза. 
Между тем, именно они и создают "групповую общность", как это называется у 
социологов.
Функция манер как средства постоянного взаимного умиротворения членов группы 
становится ясной сразу же, когда мы наблюдаем последствия выпаде¬ния этой 
функции. Я имею в виду не грубое нарушение обычаев, а всего лишь отсутствие 
таких маленьких проявлений учтивости, как взгляды или жесты, которыми человек 
обычно реагирует, например, на присутствие свое¬го ближнего, входя в какое-то 
помещение. Если кто-то считает себя оби¬женным членами своей группы и входит в 
комнату, в которой они находятся, не исполнив этого маленького ритуала 
учтивости, а ведет себя так, словно там никого нет, - такое поведение вызывает 
раздражение и враждебность точно так же, как и открыто агрессивное поведение. 
Фактически, такое умышленное подавление нормальной церемонии умиротворения на 
самом деле равнозначно открытому агрессивному поведению.
Любое отклонение от форм общения, характерных для определенной груп¬пы, 
вызывает агрессию, и потому члены такой группы оказываются вынуждены точно 
выполнять все нормы социального поведения. С нонконформистом обра¬щаются так же 
скверно, как с чужаком; в простых группах, примером кото¬рых может служить 
школьный класс или небольшое воинское подразделение, его самым жестоким образом 
выживают. Каждый университетский преподава¬тель, имевший детей и работавший в 
разных частях страны, мог наблюдать, с какой невероятной быстротой ребенок 
усваивает местный диалект, чтобы школьные товарищи не отвергли его. Однако дома 
родной диалект сохраняет¬ся. Характерно, что такого ребенка очень трудно 
побудить заговорить на чужом языке (выученном в школе) в домашнем кругу, разве 
что попросить его прочесть наизусть стихи. Я подозреваю, что негласная 
принадлежность к какой-то другой группе, кроме семьи, ощущается маленькими 
детьми как предательство.
Развившиеся в культуре социальные нормы и ритуалы так же характерны для малых и 
больших человеческих групп, как врожденные признаки, приоб¬ретенные в процессе 
филогенеза, характерны для подвидов, видов, родов и более крупных 
таксономических единиц. Историю их развития можно ре¬конструировать методами 
сравнительного анализа. Их взаимные различия, возникшие в ходе исторического 
развития, создают границы между разными культурными сообществами, подобно тому 
как дивергенция признаков создает границы между видами. Поэтому Эрик Эриксон 
имел все основания назвать этот процесс "псевдовидообразованием".
Хотя это псевдообразование происходит несравненно быстрее, чем 
фило¬генетическое обособление видов, но и на него требуется время. Начала 
та¬кого процесса в миниатюре - возникновение в группе какого-то обычая и 
дискриминацию непосвященных - можно увидеть в любой группе детей; но чтобы 
придать каким-либо групповым социальным нормам и ритуалам проч¬ность и 
нерушимость, необходимо, по-видимому, их непрерывное существова¬ние в течение 
по крайней мере нескольких поколений. Поэтому наименьший культурный псевдовид, 
какой я могу себе представить, - это содружество бывших учеников какойнибудь 
школы, имеющей сложившиеся традиции; просто поразительно, как такая группа 
людей сохраняет свой характер псевдовида в течение долгих и долгих лет. Часто 
высмеиваемая в наши дни "старая школьная дружба" - это нечто весьма реальное. 
Когда я встречаю человека с "аристократическим" носовым прононсом, - ученика 
бывшей Шотландской гимназии, - я невольно чувствую тягу к нему, я склонен ему 
доверять и веду себя с ним заметно любезнее, чем с совершенно посторонним 
челове¬ком.
Важная функция вежливых манер особенно хорошо поддается изучению при социальных 
контактах между различными группами и подгруппами человечес¬ких культур. 
Значительная часть привычек, определяемых хорошими манерами, предс¬тавляет 
собой ритуализованное в культуре утрирование жестов покорности, большинство из 
которых, вероятно, восходит к филогенетически ритуализо¬ванному поведению, 
имевшему тот же смысл. Местные понятия о хороших ма¬нерах в различных 
культурных подгруппах требуют количественно различного подчеркивания этих 
выразительных движений. Хорошим примером может послу¬жить жест, обозначающий 
внимание к собеседнику, который состоит в том, что слушатель вытягивает шею и 
одновременно поварачивает голову, под¬черкнуто "подставляя ухо" говорящему. Это 
движение выражает готовность внимательно слушать и, в случае надобности, 
повиноваться. В учтивых ма¬нерах некоторых азиатских культур этот жест очень 
сильно утрирован; в Австрии это один из самых распространенных жестов 
вежливости, особенно у женщин из хороших семей, в других же 
центральноевропейских странах он, по-видимому, распространен меньше. В 
некоторых областях северной Герма¬нии он сведен к минимуму или вовсе 
отсутствует; в здешней культуре счи¬тается корректным и учтивым, чтобы 
слушатель держал голову ровно и смот¬рел говорящему прямо в лицо, как это 
требуется от солдата, получающего приказ. Когда я приехал из Вены в Кенигсберг, 
- а между этими городами разница, о которой идет речь, особенно велика, - 
прошло довольно много времени, прежде чем я привык к жесту вежливого внимания, 
принятому у восточнопрусских дам. Я ожидал от женщины, с которой разговаривал, 
что она хоть слегка отклонит голову, и потому - когда она сидела очень прямо и 
смотрела мне прямо в лицо - не мог отделаться от мысли, что говорю что-то 
неподобающее.
Разумеется, значение таких жестов учтивости определяется исключи¬тельно 
соглашением между передатчиком и приемником в одной и той же сис¬теме связи. 
При общении куль