зменения формы первоначального, неритуализованного 
действия. Сведение множества разнообразных возможностей поведения к 
одному-единственному, жестко закрепленному действию, несомненно, уменьшает 
опасность двусмыс¬ленности сообщения. Та же цель может быть достигнута строгой 
фиксацией частоты и амплитуды определенной последовательности движений. Десмонд 
Моррис обнаружил это явление и назвал его "типичной интенсивностью" дви¬жения, 
служащего сигналом. Жесты ухаживания или угрозы у животных дают множество 
примеров этой "типичной интенсивности"; столь же много таких примеров и в 
человеческих церемониях культурно-исторического происхожде¬ния. Ректор и деканы 
входят в актовый зал университета размеренным ша¬гом; пение католических 
священников во время мессы в точности регламен¬тировано литургическими 
правилами и по высоте, и по ритму, и по громкос¬ти. Сверх того, многократное 
повторение сообщения усиливает его одноз¬начность; ритмическое повторение 
какого-либо движения характерно для многих ритуалов, как инстинктивных, так и 
культурного происхождения. Ин¬формативная ценность ритуализованных движений в 
обоих случаях еще усили¬вается утрированием всех тех элементов, которые уже в 
неритуализованной исходной форме передавали адресату оптический или 
акустический сигнал, в то время как другие элементы - механические - 
редуцируются либо вовсе исключаются.
Это "мимическое преувеличение" может вылиться в церемонию, на самом деле очень 
родственную символу, которая производит театральный эффект, впервые подмеченный 
Джулианом Хаксли при наблюдении чомги. Богатство форм и красок, развитых для 
выполнения этой специальной функции, со¬путствует как филогенетическому, так и 
культурно-историческому возникно¬вению ритуалов. Изумительные формы и краски 
сиамских бойцовых рыбок, оперение райских птиц, поразительная расцветка 
мандрилов спереди и сзади
- все это возникло для того, чтобы усиливать действие определенных 
риту¬ализованных движений. Вряд ли можно сомневаться в том, что все 
челове¬ческое искусство первоначально развивалось на службе ритуала и что 
авто¬номное искусство - "Искусство для искусства" - появилось лишь на 
следую¬щем этапе культурного развития.
Непосредственная причина всех изменений, за счет которых ритуалы, возникшие 
филогенетически и культурноисторически, стали так похожи друг на друга, - это, 
безусловно, селекционное давление, формирующее сигнал: необходимо, чтобы 
посылаемые сигналы соответствовали ограниченным спо¬собностям восприятия у того 
адресата, который должен избирательно реаги¬ровать на эти сигналы, иначе 
система не будет работать. А сконструиро¬вать приемник, избирательно 
реагирующий на сигнал, тем проще, чем проще (а значит, однозначнее) сами 
сигналы. Разумеется, передатчик и приемник оказывают друг на друга селекционное 
давление, влияющее на их развитие, и таким образом - во взаимном приспособлении 
- оба могут стать в высшей степени специализированными.
Многие инстинктивные ритуалы, многие культурные церемонии, даже слова всех 
человеческих языков обязаны своей нынешней формой этому процессу взаимного 
приспособления передатчика и приемника; тот и другой являются партнерами в 
исторически развивавшейся системе связи. В таких случаях часто бывает 
невозможно проследить возникновение ритуала, обнаружить его неритуализованный 
прототип, потому что форма его изменилась до неузнава¬емости. Но если 
переходные ступени линии развития можно изучить у дру¬гих, ныне живущих видов - 
или в других, ныне существующих культурах, - такое сравнительное исследование 
может позволить пройти назад по той тропе, вдоль которой шла в своем развитии 
нынешняя форма какой-нибудь причудливой и сложной церемонии. Именно это и 
придает сравнительным исс¬ледованиям такую привлекательность. 
Как при филогенетической, так и при культурной ритуализации вновь развивающийся 
шаблон поведения приобретает самостоятельность совершенно особого рода.
И инстинктивные, и культурные ритуалы становятся автономными мотива¬циями 
поведения, потому что сами они превращаются в новую цель, достиже¬ние которой 
становится насущной потребностью организма. Самая сущность ритуала как носителя 
независимых мотивирующих факторов ведет к тому, что он перерастает свою 
первоначальную функцию коммуникации и приобретает способность выполнять две 
новые, столь же важные задачи; а именно - сдерживание агрессии и формирование 
связей между особями одного и того же вида. Мы уже видели, каким образом 
церемония может превратиться в прочный союз, соединяющий определенных 
индивидов; в 11-й главе я подроб¬но покажу, как церемония, сдерживающая 
агрессию, может развиться в фак¬тор, определяющий все социальное поведение, 
который в своих внешних про¬явлениях сравним с человеческой любовью и дружбой.
Два шага развития, ведущие в ходе культурной ритуализации от взаимо¬понимания к 
сдерживанию агрессии - а оттуда дальше к образованию личных связей, - 
безусловно аналогичны тем, какие наблюдаются в эволюции инс¬тинктивных ритуалов,
 показанной в 11-й главе на примере триумфального крика гусей. Тройная функция 
- запрет борьбы между членами группы, удер¬жание их в замкнутом сообществе и 
отграничение этого сообщества от дру¬гих подобных групп - настолько явно 
проявляется и в ритуалах культурного происхождения, что эта аналогия 
наталкивает на ряд важных соображений.
Существование любой группы людей, превосходящей по своим размерам та¬кое 
сообщество, члены которого могут быть связаны личной любовью и друж¬бой, 
основывается на этих трех функциях культурно-ритуализованного пове¬дения. 
Общественное поведение людей пронизано культурной ритуализацией до такой 
степени, что именно из-за ее вездесущности это почти не доходит до нашего 
сознания. Если захотеть привести пример заведомо неритуализо¬ванного поведения 
человека, то придется обратиться к таким действиям, которые открыто не 
производятся, как неприкрытая зевота или потягивание, ковыряние в носу или 
почесывание