воду интерпрета¬ции этого происшествия: привычка 
превратилась в обычай, который гусыня не могла нарушить без страха.
Описанное происшествие и его толкование, данное выше, многим могут показаться 
попросту комичными; но я смею заверить, что знатоку высших животных подобные 
случаи хорошо известны. Маргарет Альтман, которая в процессе наблюдения за 
оленями-вапити и лосями в течение многих месяцев шла по следам своих объектов 
со старой лошадью и еще более старым мулом, сделала чрезвычайно интересные 
наблюдения и над своими непарнокопытными сотрудниками. Стоило ей лишь несколько 
раз разбить лагерь на одном и том же месте - и оказалось совершенно невозможно 
провести через это место ее животных без того, чтобы хоть символически, 
короткой остановкой со сня¬тием вьюков, разыграть разбивку и свертывание лагеря.
 Существует старая трагикомическая история о проповеднике из маленького городка 
на амери¬канском Западе, который, не зная того, купил лошадь, перед тем много 
лет принадлежавшую пьянице. Этот Россинант заставлял своего преподобного 
хо¬зяина останавливаться перед каждым кабаком и заходить туда хотя бы на минуту.
 В результате он приобрел в своем приходе дурную славу и в конце концов на 
самом деле спился от отчаяния. Эта история всегда рассказыва¬ется лишь в 
качестве шутки, но она может быть вполне правдива, по край¬ней мере в том, что 
касается поведения лошади.
Воспитателю, этнологу, психологу и психиатру такое поведение высших животных 
должно показаться очень знакомым. Каждый, кто имеет собственных детей - или 
хотя бы мало-мальски пригоден в качестве дядюшки, - знает по собственному опыту,
 с какой настойчивостью маленькие дети цепляются за каждую деталь привычного: 
например, как они впадают в настоящее отчая¬ние, если, рассказывая им сказку, 
хоть немного уклониться от однажды ус¬тановленного текста. А кто способен к 
самонаблюдению, тот должен будет признаться себе, что и у взрослого 
цивилизованного человека привычка, раз уж она закрепилась, обладает большей 
властью, чем мы обычно сознаем. Однажды я внезапно осознал, что разъезжая по 
Вене в автомобиле, как пра¬вило использую разные пути для движения к какой-то 
цели и обратно от нее. Произошло это в то время, когда еще не было улиц с 
односторонним движением, вынуждающих ездить именно так. И вот я попытался 
победить в себе раба привычки и решил проехать "туда" по обычной обратной 
дороге, и наоборот. Поразительным результатом этого эксперимента стало 
несомненное чувство боязливого беспокойства, настолько неприятное, что назад я 
пое¬хал уже по привычной дороге.
Этнолог, услышав мой рассказ, сразу вспомнил бы о так называемом "ма¬гическом 
мышлении" многих первобытных народов, которое вполне еще живо и у 
цивилизованного человека. Оно заставляет большинство из нас прибегать к 
унизительному мелкому колдовству вроде "тьфу-тьфу-тьфу!" в качестве противоядия 
от "сглаза" или придерживаться старого обычая бросать через левое плечо три 
крупинки из просыпанной солонки и т.д., и т.п.
Наконец, психиатру и психоаналитику описанное поведение животных на¬помнит 
навязчивую потребность повторения, которая обнаруживается при оп¬ределенной 
форме невроза - "невроз навязчивых состояний" - и в более или менее мягких 
формах наблюдается у очень многих детей. Я отчетливо помню, как в детстве 
внушил себе, что будет ужасно, если я наступлю не на ка¬мень, а на промежуток 
между плитами мостовой перед Венской ратушей. Как раз такую детскую фантазию 
неподражаемо показал А. А. Милн в одном из своих стихотворений.
Все эти явления тесно связаны одно с другим, потому что имеют общий корень в 
одном и том же механизме поведения, целесообразность которого для сохранения 
вида совершенно несомненна. Для существа, лишенного пони¬мания причинных 
взаимосвязей, должно быть в высшей степени полезно при¬держиваться той линии 
поведения, которая уже - единожды или повторно - оказывалась безопасной и 
ведущей к цели. Если неизвестно, какие именно детали общей последовательности 
действий существенны для успеха и безо¬пасности, то лучше всего с рабской 
точностью повторять ее целиком. Прин¬цип "как бы чего не вышло" совершенно ясно 
выражается в уже упомянутых суевериях: забыв произнести заклинание, люди 
испытывают страх.
Даже когда человек знает о чисто случайном возникновении какой-либо привычки и 
прекрасно понимает, что ее нарушение не представляет ровно никакой опасности - 
как в примере с моими автомобильными маршрутами, - возбуждение, бесспорно 
связанное со страхом, вынуждает все-таки придер¬живаться ее, и мало-помалу 
отшлифованное таким образом поведение превра¬щается в "любимую" привычку. До 
сих пор, как мы видим, у животных и у человека все обстоит совершенно одинаково.
 Но когда человек уже не сам приобретает привычку, а получает ее от своих 
родителей, от своей культу¬ры, - здесь начинает звучать новая и важная нота. 
Во-первых, теперь он уже не знает, какие причины привели к появлению данных 
правил; благочес¬тивый еврей или мусульманин испытывают отвращение к свинине, 
не имея по¬нятия, что его законодатель ввел на нее суровый запрет из-за 
опасности трихинеллеза. А во-вторых, удаленность во времени и обаяние мифа 
придают фигуре Отца-Законодателя такое величие, что все его предписания кажутся 
божественными, а их нарушение превращается в грех.
В культуре североамериканских индейцев возникла прекрасная церемония 
умиротворения, которая увлекла мою фантазию, когда я еще сам играл в ин¬дейцев: 
курение калюмета, трубки мира. Впоследствии, когда я больше уз¬нал об 
эволюционном возникновении врожденных ритуалов, об их значении для торможения 
агрессии и, главное, о поразительных аналогиях между фи¬логенетическим и 
культурным возникновением символов, у меня однажды, словно живая, вдруг 
возникла перед глазами сцена, которая должна была произойти, когда впервые два 
индейца стали из врагов друзьями из-за то¬го, что вместе раскурили трубку.
Пятнистый Волк и Крапчатый Орел, боевые вожди двух соседних племен сиу, оба 
старые и опытные воины, слегка уставшие убивать, решили предп¬ринять 
малоупотребительную д