енно инстинкты, возникшие в процессе ритуализа¬ции, очень часто выступают 
в этом Парламенте против агрессии, направляют ее в безопасное русло и тормозят 
ее проявления, вредные для вида. В гла¬ве о личных привязанностях мы увидим, 
как выполняют эту чрезвычайно важ¬ную задачу ритуалы, возникшие как раз из 
переориентированных движений нападения.
Ритуалы, возникающие в ходе истории человеческой культуры, не коре¬нятся в 
наследственности, а передаются традицией, так что каждый индивид должен усвоить 
их заново путем обучения. Но, несмотря на это различие, параллели заходят так 
далеко, что можно с полным правом опускать здесь кавычки, как это и делал 
Хаксли. В то же время именно эти функциональные аналогии показывают, как с 
помощью совершенно различных механизмов Вели¬кие Конструкторы достигают почти 
одинаковых результатов.
У животных нет символов, передаваемых по традиции из поколения в по¬коление. 
Вообще, если захотеть дать определение животного, которое отде¬ляло бы его от 
человека, то именно здесь и следует провести границу. Впрочем, и у животных 
случается, что индивидуально приобретенный опыт передается от старших к молодым 
посредством обучения. Такая подлинная традиция существует лишь у тех форм 
животных, у которых высокая способ¬ность к обучению сочетается с высоким 
развитием общественной жизни. Яв¬ления такого рода доказаны, например, у галок, 
серых гусей и крыс. Одна¬ко эти передаваемые знания ограничиваются самыми 
простыми вещами, такими как знание маршрутов, определенных видов пищи или 
опасных врагов, а у крыс еще и знание опасности ядов.
Необходимым общим элементом, который присутствует как в этих простых традициях 
у животных, так и в высочайших культурных традициях у челове¬ка, является 
привычка. Жестко закрепляя уже приобретенное, она играет такую же роль в 
становлении традиций, как наследственность в эволюцион¬ном возникновении 
ритуалов.
Решающая роль привычки при простом обучении маршруту у птицы может дать 
результат, похожий на возникновение сложных культурных ритуалов у человека; 
насколько похожий - это я понял однажды из-за случая, которого не забуду 
никогда. В то время основным моим занятием было изучение моло¬дой серой гусыни, 
которую я воспитывал, начиная с яйца, так что ей приш¬лось перенести на мою 
персону все поведение, какое в нормальных условиях относилось бы к ее родителям.
 Об этом замечательном процессе, который мы называем запечатленном, и о самой 
гусыне Мартине подробно рассказано в одной из моих прежних книг. Мартина в 
самом раннем детстве приобрела од¬ну твердую привычку. Когда в недельном 
возрасте она была уже вполне в состоянии взбираться по лестнице, я попробовал 
не нести ее к себе в спальню на руках, как это бывало каждый вечер до того, а 
заманить, чтобы она шла сама. Серые гуси плохо реагируют на любое прикосновение,
 пугают¬ся, так что по возможности лучше их от этого беречь. В холле нашего 
альтенбергского дома справа от центральной двери начинается лестница, ведущая 
на верхний этаж. Напротив двери - очень большое окно. И вот, когда Мартина, 
послушно следуя за мной по пятам, вошла в это помещение,
- она испугалась непривычной обстановки и устремилась к свету, как это всегда 
делают испуганные птицы; иными словами, она прямо от двери побе¬жала к окну, 
мимо меня, а я уже стоял на первой ступеньке лестницы. У окна она задержалась 
на пару секунд, пока не успокоилась, а затем снова пошла следом - ко мне на 
лестницу и за мной наверх. То же повторилось и на следующий вечер, но на этот 
раз ее путь к окну оказался несколько ко¬роче, и время, за которое она 
успокоилась, тоже заметно сократилось. В последующие дни этот процесс 
продолжался: полностью исчезла задержка у окна, а также и впечатление, что 
гусыня вообще чего-то пугается. Проход к окну все больше приобретал характер 
привычки, - и выглядело прямо-таки комично, когда Мартина решительным шагом 
подбегала к окну, там без за¬держки разворачивалась, так же решительно бежала 
назад к лестнице и при¬нималась взбираться на нее. Привычный проход к окну 
становился все коро¬че, а от поворота на 180o оставался поворот на все меньший 
угол. Прошел год - и от всего того пути остался лишь один прямой угол: вместо 
того чтобы прямо от двери подниматься на первую ступеньку лестницы у ее 
пра¬вого края, Мартина проходила вдоль ступеньки до левого края и там, резко 
повернув вправо, начинала подъем.
В это время случилось, что однажды вечером я забыл впустить Мартину в дом и 
проводить ее в свою комнату; а когда наконец вспомнил о ней, нас¬тупили уже 
глубокие сумерки. Я заторопился к двери, и едва приоткрыл ее
- гусыня в страхе и спешке протиснулась в дом через щель в двери, затем у меня 
между ногами и, против своего обыкновения, бросилась к лестнице впереди меня. А 
затем она сделала нечто такое, что тем более шло вразрез с ее привычкой: она 
уклонилась от своего обычного пути и выбрала крат¬чайший, т.е. взобралась на 
первую ступеньку с ближней, правой стороны и начала подниматься наверх, срезая 
закругление лестницы. Но тут произошло нечто поистине потрясающее: добравшись 
до пятой ступеньки, она вдруг ос¬тановилась, вытянула шею и расправила крылья 
для полета, как это делают дикие гуси при сильном испуге. Кроме того она издала 
предупреждающий крик и едва не взлетела. Затем, чуть помедлив, повернула назад, 
торопли¬во спустилась обратно вниз, очень старательно, словно выполняя 
чрезвы¬чайно важную обязанность, пробежала свой давнишний дальний путь к самому 
окну и обратно, снова подошла к лестнице - на этот раз "по уставу", к самому 
левому краю, - и стала взбираться наверх. Добравшись снова до пя¬той ступеньки, 
она остановилась, огляделась, затем отряхнулась и произ¬вела движение 
приветствия. Эти последние действия всегда наблюдаются у серых гусей, когда 
пережитый испуг уступает место успокоению. Я едва ве¬рил своим глазам. У меня 
не было никаких сомнений по п