этом символе, меняется в 
зависимости от ситуации даже внутри одного и того же вида; но постепенное 
изменение смысла символа, несомненно, про¬исходило в указанном направлении.
Можно привести еще много аналогичных примеров.
Скажем, у цихлид обычное плавательное движение превратилось в жест, подзывающий 
мальков, а в одном особом случае даже в обращенный к ним предупредительный 
сигнал; у кур кудахтанье при кормежке стало призывом, обращенным к петуху, 
превратившись в звуковой сигнал недвусмысленного сексуального содержания, и т.д.
 и т.д.
Мне хотелось бы подробнее рассмотреть лишь один ряд последовательной 
дифференциации ритуализованных форм поведения, взятый из жизни насеко¬мых. Я 
обращаюсь к этому случаю не только потому, что он, пожалуй, еще лучше, чем 
рассмотренные выше примеры, иллюстрирует параллели между фи¬логенетическим 
возникновением церемоний такого рода и культурно-истори¬ческим процессом 
символизации, - но еще и потому, что в этом случае сим¬вол не ограничивается 
поведенческим актом, а приобретает материальную форму и превращается в фетиш, в 
самом буквальном смысле этого слова.
У многих видов так называемых толкунчиков (немецкое название - "тан¬цующие 
мухи"), стоящих близко к ктырям (немецкое название - "мухи-убий¬цы", "хищные 
мухи"), развился столь же красивый, сколь и целесообразный ритуал, состоящий в 
том, что самец непосредственно перед спариванием вручает своей избраннице 
пойманное им насекомое подходящих размеров. По¬ка она занята тем, что вкушает 
этот дар, он может ее оплодотворить без риска, что она съест его самого; а 
такая опасность у мухоядных мух не¬сомненна, тем более что самки у них крупнее 
самцов. Без сомнения, именно эта опасность оказывала селекционное давление, в 
результате которого по¬явилось столь примечательное поведение. Но эта церемония 
сохранилась и у такого вида, как северный толкунчик; а их самки, кроме этого 
свадебного пира, никогда больше мух не едят. У одного из североамериканских 
видов самцы ткут красивые белые шары, привлекающие самок оптически и 
содержа¬щие по нескольку мелких насекомых, съедаемых самкой во время спаривания.
 Подобным же образом обстоит дело у мавританского толкунчика, у которого самцы 
ткут маленькие развевающиеся вуали, иногда - но не всегда - впле¬тая в них 
что-нибудь съедобное. У веселой альпийской мухипортного, больше всех других 
заслуживающей названия "танцующей мухи", самцы вообще никаких насекомых больше 
не ловят, а ткут маленькую, изумительно краси¬вую вуаль, которую растягивают в 
полете между средними и задними лапка¬ми, и самки реагируют на вид этих вуалей.
"Когда сотни этих крошечных шлейфоносцев носятся в воздухе искрящимся хороводом,
 их маленькие, примерно в 2 мм, шлейфики, опалово блестящие на солнце, являют 
собой изумительное зрелище" - так описывает Хеймонс кол¬лективную брачную 
церемонию этих мух в новом издании Брэма.
Говоря о натравливании у утиных самок, я постарался показать, что возникновение 
новой наследственной координации принимает весьма сущест¬венное участие в 
образовании нового ритуала, и что таким образом возни¬кает автономная и весьма 
жестко закрепленная по форме последовательность движений, т.е. не что иное, как 
новое инстинктивное действие. Пример толкунчиков, танцевальные движения которых 
пока еще ждут более детально¬го анализа, может быть, подходит для того, чтобы 
показать нам другую, столь же важную сторону ритуализации; а именно - вновь 
возникающую реак¬цию, которой животное отвечает на адресованное ему 
символическое сообще¬ние сородича. У тех видов толкунчиков, у которых самки 
получают лишь символические шлейфы или шарики без съедобного содержимого, - они 
с оче¬видностью реагируют на эти фетиши ничуть не хуже или даже лучше, чем их 
прародительницы реагировали на сугубо материальные дары в виде съедобной добычи.
 Таким образом возникает не только несуществовавшее прежде инс¬тинктивное 
действие с определенной функцией сообщения у одного из соро¬дичей, у 
"действующего лица", но и врожденное понимание этого сообщения у другого, 
"воспринимающего лица". То, что нам, при поверхностном наблю¬дении, кажется 
единой "церемонией", зачастую состоит из целого ряда эле¬ментов поведения, 
взаимно вызывающих друг друга.
Вновь возникшая моторика ритуализованных поведенческих актов носит характер 
вполне самостоятельного инстинктивного действия; так же и сти¬мулирующая 
ситуация - которая в таких случаях в значительной степени оп¬ределяется 
ответным поведением сородича - приобретает все свойства удов¬летворяющей 
инстинкт конечной ситуации: к ней стремятся ради нее самой. Иными словами, 
последовательность действий, первоначально служившая ка¬ким-то другим, 
объективным и субъективным целям, становится самоцелью, как только превращается 
в автономный ритуал.
Было бы совершенно неверно считать ритуализованные движения натравли¬вания у 
кряквы или даже у нырка "выражением" любви или преданности самки ее супругу.
Обособившееся инстинктивное действие - это не побочный продукт, не "эпифеномен" 
связи, соединяющей обоих животных; оно само и является этой связью. Постоянное 
повторение таких связывающих пару церемоний вырази¬тельно свидетельствует о 
силе автономного инстинкта, приводящего их в действие. Если птица теряет 
супруга, то теряет и единственный объект, на который может разряжать этот свой 
инстинкт; и способ, которым она ищет потерянного партнера, носит все признаки 
так называемого аппетентного, поискового поведения, т.е. неодолимого стремления 
вновь обрести ту спа¬сительную внешнюю ситуацию, в которой может разрядиться 
накопившийся инстинкт.
Здесь нужно подчеркнуть тот чрезвычайно важный факт, что в процессе 
эволюционной ритуализации всегда возникает новый и совершенно автономный 
инстинкт, который в принципе так же самостоятелен, как и любой из так 
называемых "основных" инстинктов - питание, размножение, бегство или аг¬рессия. 
Как и любой из названных, вновь появившийся инстинкт имеет место и голос в 
(Великом Парламенте Инстинктов. И это опять-таки важно для на¬шей темы, потому 
что и