и назад через плечо, можно заме¬тить лишь в том случае, если 
церемония выполняется "вхолостую", т.е. при отсутствии врага. В противном 
случае угрожающее движение обязательно направляется на него, за счет 
преобладания первичных направляющих меха¬низмов.
Процесс, только что описанный на примере натравливания кряквы, типи¬чен для 
любой филогенетической ритуализации. Она всегда состоит в том, что возникают 
новые инстинктивные действия, форма которых копирует форму изменчивого 
поведения, вызванного несколькими стимулами.
Для интересующихся наследственностью и происхождением видов здесь следует 
добавить, что описанный процесс является прямой противополож¬ностью так 
называемой фенокопии. О фенокопии говорят тогда, когда внеш¬ние влияния, 
действующие на отдельную особь, порождают картину ("фено¬тип"), аналогичную той,
 которая в других случаях определяется нас¬ледственными факторами, "копируют" 
эту картину. При ритуализации вновь возникающие наследственные механизмы 
непостижимым образом копируют формы поведения, которые прежде были 
фенотипически обусловлены совместным воз¬действием самых различных влияний 
внешнего мира. Тут хорошо подошел бы термин "генокопия"; в нашем юмористически 
окрашенном институтском жарго¬не, для которого и специальные термины отнюдь не 
святыня, часто ис¬пользуется термин "попокения".
На примере натравливания можно наглядно показать своеобразие возник¬новения 
ритуала. У нырков натравливание ритуализовано несколько иначе и более сложно.
Например, у красноносого нырка не только движение угрозы в сторону врага, но и 
поворот к своему супругу в поисках защиты ритуален, т.е. закреплен 
инстинктивным движением, возникшим специально для этого. Утка этого вида 
периодически перемежает выбрасывание головы назад через плечо с подчеркнутым 
поворотом к своему супругу, причем она каждый раз подни¬мает и вновь опускает 
голову с поднятым клювом, что соответствует мими¬чески утрированному движению 
бегства.
У белоглазого нырка натравливающая самка угрожающе проплывает значи¬тельное 
расстояние в сторону противника, а затем возвращается к селезню, многократно 
поднимая клюв таким движением, которое в этом случае совсем или почти совсем не 
отличается от движения при взлете.
Наконец, у гоголя натравливание стало почти совсем независимым от присутствия 
собрата по виду, который олицетворял бы собою врага. Утка плывет за своим 
селезнем и в правильном ритме производит размашистые движения шеей и головой, 
попеременно направо-назад и налево-назад; не зная эволюционных промежуточных 
ступеней, вряд ли можно в этом узнать движение угрозы.
Насколько далеко отходит в процессе прогрессирующей ритуализации фор¬ма этих 
движений от формы их неритуализованных прообразов, настолько же меняется и их 
значение. У пеганки натравливание "еще" вполне аналогично обычной для этого 
вида угрозе, и его воздействие на селезня также лишь незначительно отличается 
от того, какое наблюдается у ненатравливающих видов уток и гусей, когда 
дружественный индивид нападает на чужого: се¬лезень заражается яростью Своего и 
присоединяется к нападению на Чужого. У несколько более сильных и более 
драчливых огарей и особенно у египетс¬ких гусей действие натравливания уже во 
много раз сильнее. У этих птиц натравливание действительно заслуживает своего 
названия, потому что сам¬цы у них реагируют, как свирепые псы, ожидающие лишь 
хозяйского слова, чтобы по этому вожделенному знаку дать волю своей ярости. У 
названных видов функция натравливания тесно связана с функцией защиты участка. 
Хейнрот обнаружил, что огари-самцы хорошо уживаются в общем загоне, если 
удалить оттуда всех самок.
У настоящих уток и у нырков смысловое значение натравливания развива¬лось в 
прямо противоположном направлении. У первых крайне редко случает¬ся, чтобы 
селезень под влиянием натравливания самки действительно напал на указанного ею 
"врага", который здесь на самом деле нуждается в кавыч¬ках. У кряквы, например, 
натравливание означает просто-напросто брачное предложение; причем приглашение 
не к спариванию - специально для этого есть так называемое "покачивание", 
которое выглядит совершенно иначе, - а именно к длительному брачному 
сожительству. Если селезень расположен принять это предложение, то он поднимает 
клюв и, слегка отвернув голову от утки, очень быстро произносит "рэбрэб, 
рэбрэб!" или же, особенно на воде, отвечает совершенно определенной, столь же 
ритуализованной церемо¬нией "прихлебывания и прихорашивания". И то и другое 
означает, что селе¬зень кряквы сказал свое "Да" сватающейся к нему утке; при 
этом "рэбрэб" еще содержит какой-то след агрессивности, но отвод головы в 
сторону при поднятом клюве - это типичный жест умиротворения. При крайнем 
возбужде¬нии селезня может случиться, что он и в самом деле слегка изобразит 
на¬падение на другого селезня, случайно оказавшегося поблизости. При второй 
церемонии ("прихлебывание и прихорашивание") этого не происходит никог¬да. 
Натравливание с одной стороны и "прихлебывание с прихорашиванием" с другой - 
взаимно стимулируют друг друга; поэтому пара может продолжать их очень долго. 
Если даже ритуал "прихлебывания и прихорашивания" возник из жеста смущения, в 
формировании которого первоначально принимала учас¬тие и агрессия, - в 
ритуализованном движении, какое мы видим у речных уток, ее уже нет. У них 
церемония выполняет роль чисто умиротворяющего жеста. У красноносого нырка и у 
других нырков я вообще никогда не видел, чтобы натравливание утки побудило 
селезня к серьезному нападению.
Таким образом, если у огарей и египетских гусей натравливание словес¬но звучало 
бы: "Гони этого типа! Уничтожь его! Бей! ", то у нырков оно означает, в 
сущности, всего лишь: "Я тебя люблю". У многих видов, стоя¬щих где-то 
посередине между этими двумя крайностями, как, например, у свиязи или у кряквы, 
мы находим в качестве переходной ступени значение: "Ты мой герой, тебе я 
доверяюсь!" Разумеется, сообщение, заключенное в