приличным человек, обывательски обеспокоенный приличия¬ми, - животом вперед и 
головой кверху, - а в положении, освященном древ¬ним обычаем всех позвоночных: 
спиною к небу и головой вперед. Если хочу посмотреть вперед - приходится 
выгибать шею, и это неудобство напомина¬ет, что я, в сущности, обитатель 
другого мира. Впрочем, я этого и не хо¬чу или хочу очень редко; как и подобает 
исследователю земли, я смотрю по большей части вниз, на то, что происходит подо 
мной.
"Но там внизу ужасно, и человек не должен искушать Богов - и никогда не должен 
стремиться увидеть то, что они милостиво укрывают ночью и мра¬ком". Но раз уж 
они этого не делают, раз уж они - совсем наоборот - по¬сылают благодатные лучи 
южного солнца, чтобы одарить животных и растения всеми красками спектра, - 
человек непременно должен стремиться проник¬нуть туда, и я это советую каждому, 
хотя бы раз в жизни, пока не слишком стар. Для этого человеку нужны лишь маска 
и дыхательная трубка - в край¬нем случае, если он уж очень важный, еще пара 
резиновых ласт, - ну и деньги на дорогу к Средиземному морю или к Адриатике, 
если только попут¬ный ветер не занесет его еще дальше на юг.
С изысканной небрежностью пошевеливая плавниками, я скольжу над ска¬зочным 
ландшафтом. Это не настоящие коралловые рифы с их буйно расчлененным рельефом 
живых гор и ущелий, а менее впечатляющая, но отнюдь не менее заселенная 
поверхность дна возле берега одного из тех островков, сложенных коралловым 
известня¬ком, - так называемых Кейз, - которые длинной цепью примыкают к южной 
оконечности полуострова Флорида. На дне из коралловой гальки повсюду си¬дят 
диковинные полушария кораллов-мозговиков, несколько реже - пышно разветвленные 
кусты ветвистых кораллов, развеваются султаны роговых ко¬раллов, или горгоний, 
а между ними - чего не увидишь на настоящем корал¬ловом рифе дальше в океане - 
колышутся водоросли, коричневые, красные и желтые. На большом расстоянии друг 
от друга стоят громадные губки, тол¬щиной в обхват и высотой со стол, 
некрасивой, но правильной формы, слов¬но сделанные человеческими руками. 
Безжизненного каменистого дна не вид¬но нигде: все пространство вокруг 
заполнено густой порослью мшанок, гид¬рополипов и губок; фиолетовые и 
оранжево-красные виды покрывают дно большими пятнами, и о многих из этих 
пестрых бугристых покрывал я даже не знаю - животные это или растения.
Не прилагая усилий, я выплываю постепенно на все меньшую глубину; ко¬раллов 
становится меньше, зато растений больше. Подо мной расстилаются обширные леса 
очаровательных водорослей, имеющих ту же форму и те же пропорции, что 
африканская зонтичная акация; и это сходство прямо-таки навязывает иллюзию, 
будто я парю не над коралловым атлантическим дном на высоте человеческого роста,
 а в сотни раз выше - над эфиопской саванной. Подо мной уплывают вдаль широкие 
поля морской травы - у карликовой травы и поля поменьше, - и когда воды подо 
мною остается чуть больше метра - при взгляде вперед я вижу длинную, темную, 
неровную стену, которая прос¬тирается влево и вправо, насколько хватает глаз, и 
без остатка заполняет промежуток между освещенным дном и зеркалом водной 
поверхности. Это - многозначительная граница между морем и сушей, берег Лигнум 
Витэ Кэй, Острова Древа Жизни.
Вокруг становится гораздо больше рыб. Они десятками разлетаются подо мной, и 
это снова напоминает аэроснимки из Африки, где стада диких жи¬вотных 
разбегаются во все стороны перед тенью самолета. Рядом, над гус¬тыми лугами 
взморника, забавные толстые рыбы-шары разительно напоминают куропаток, которые 
вспархивают над полем из-под колосьев, чтобы, проле¬тев немного, нырнуть в них 
обратно. Другие рыбы поступают наоборот - прячутся в водоросли прямо под собою, 
едва я приближаюсь. Многие из них самых невероятных расцветок, но при всей 
пестроте их краски сочетаются безукоризненно. Толстый "дикобраз" с 
изумительными дьявольскими рожками над ультрамариновыми глазами лежит совсем 
спокойно, осклабившись, я ему ничего плохого не сделал.
А вот мне один из его родни сделал: за несколько дней до того я неос¬торожно 
взял такую рыбку (американцы называют ее "шипастый коробок"), и она - своим 
попугайским клювом из двух зубов, растущих друг другу навстречу и острых как 
бритвы, - без труда отщипнула у меня с пальца по¬рядочный кусок кожи. Я ныряю к 
только что замеченному экземпляру - на¬дежным, экономным способом пасущейся на 
мелководье утки, подняв над во¬дой заднюю часть, - осторожно хватаю этого 
малого и поднимаюсь с ним на¬верх. Сначала он пробует кусаться, но вскоре 
осознает серьезность поло¬жения и начинает себя накачивать. Рукой я отчетливо 
ощущаю, как "работа¬ет поршень" маленького насоса - глотательных мышц рыбы. 
Когда она дости¬гает предела упругости своей кожи и превращается у меня на 
ладони в туго надутый шар с торчащими во все стороны шипами - я отпускаю ее и 
забавля¬юсь потешной торопливостью, с какой она выплевывает лишнюю воду и 
исче¬зает в морской траве.
Затем я поворачиваюсь к стене, отделяющей здесь море от суши. С пер¬вого 
взгляда можно подумать, что она из туфа - так причудливо изъедена ее 
поверхность, столько пустот смотрят на меня, черных и бездонных, словно 
глазницы черепов. На самом же деле эта скала - скелет, остаток доледникового 
кораллового рифа, погибшего во время сангаммонского оледе¬нения, оказавшись над 
уровнем моря. Вся скала состоит из останков корал¬лов тех же видов, какие живут 
и сегодня; среди этих останков - раковины моллюсков, живые сородичи которых и 
сейчас населяют эти воды. Здесь мы находимся сразу на двух рифах:
на старом, который мертв уже десятки тысяч лет, и на новом, растущем на трупе 
старого. Кораллы - как и цивилизации - растут обычно на скеле¬тах своих 
предшественников.
Я плыву к изъеденной стене, а потом вдоль нее, пока не нахожу удоб¬ный, не 
слишком острый выступ, за который можно ухватиться рукой, чтобы встать возле 
него на якорь. В дивной невесомости, в идеальной прохладе, но не в