невозможным хотя бы приблизительно установить содержание прочитанной истории. 
Изначальный вариант был раздроблен на отдельные куски, которые переплетались с 
воображаемой действительностью так, что оказалось невозможным разделить 
заимствованные и собственные элементы фантазии. Поэтому все, что мы можем 
сделать, — и что должен был сделать аналитик, — это оставить попытки отделить 
одно от другого, которые в любом случае не имеют практического значения, и 
работать с содержанием, безотносительно к его источнику.
   Сюжет фантазии был следующий. Средневековый рыцарь вовлечен в наследственную 
вражду с другими аристократами, которые объединились против него. Во время 
битвы пятнадцатилетний знатный юноша (возраст девочки) был захвачен оруженосцем 
рыцаря и доставлен в замок, где в течение долгого времени держался в плену. В 
финале он был освобожден.
   Вместо того чтобы развивать и продолжать сказку (как публикацию с 
продолжением), девочка использует сюжет как основу для других своих фантазий. В 
этот сюжет она вставляет второстепенные и основные эпизоды, каждый — готовая 
самостоятельная сказка, составленная как настоящий роман, со вступлением, 
развитием сюжета и кульминацией. При этом девочка не считает необходимым 
выстраивать события
   
76 Раздел II. Фантазии и агрессия
в логическую цепочку. В зависимости от своего настроения она может возвращаться 
к предыдущим или последующим событиям сказки, вставлять новые эпизоды до тех 
пор, пока главный сюжет не окажется в опасности быть погребенным этими 
дополнениями.
В этой самой простой из всех ее фантазий были задействованы только два 
действительно значимых героя; всех остальных можно описать как случайные и 
второстепенные персонажи. Первый — это знатный юноша, который наделен автором 
всевозможными позитивными и привлекательными чертами;
другой — рыцарь из замка, который выписан мрачными и зловещими красками. В 
дальнейшем противопоставление их друг другу только усиливается благодаря 
включению эпизодов из их семейных историй — таким образом, вся обстановка 
отражает очевидный непримиримый антагонизм между тем, кто силен и могуществен, 
и тем, кто слаб и находится во власти сильного.
   Вступительная сцена посвящена их первой встрече, в которой рыцарь пытает 
узника на дыбе, вынуждая его выдать тайну. Мы видим полную беспомощность юноши 
и его ужас перед рыцарем. Эти два момента являются основными во всех 
последующих ситуациях. Например, рыцарь пытает юношу и уже готов казнить его, 
но в последний момент останавливается. Он почти уже убил его долгим тюремным 
заключением, но в последний момент выхаживает и возвращает его к жизни. Как 
только узник вновь обретает жизнь, рыцарь опять ему угрожает, но, столкнувшись 
с силой духа юноши, жалеет его. И всякий раз, когда рыцарь готов нанести уже 
последний удар, он останавливается и благоволит к юноше.
   Давайте рассмотрим еще один пример из более поздней истории. Заключенный 
вышел за разрешенные ему пределы пребывания и наткнулся на рыцаря, но тот не 
наказал юношу, как ожидалось, и не заключил его опять в плен. В другое время 
рыцарь застал юношу за нарушением определенного запрета, но пощадил и спас его 
от публичного унизительного наказания. Рыцарь сначала лишает юношу всего, после 
чего тот вдвойне наслаждается вновь обретаемым счастьем.
   Сюжет разворачивается ярко и драматично. Каждый раз девочка переживает 
волнение от грозящих юноше опасностей
   
Фантазии и образы избиения 77
и демонстрируемой им силы духа. Когда гнев и ярость палача сменяются жалостью и 
благожелательностью — другими словами, в момент кульминации сцены, — 
возбуждение трансформируется в ощущение счастья.
Если мы рассмотрим отдельные сюжеты о юноше и рыцаре как связанные между собой, 
мы удивимся их однообразию, хотя девочка никогда сама не обращала на это 
внимания ни в процессе фантазирования, ни в процессе обсуждения в анализе. 
Однако ее никак нельзя было назвать невежественной, и в действительности она 
очень критично и внимательно относилась к тому, что читать. Но если удалить из 
различных историй с рыцарем все второстепенные детали, которые на первый взгляд 
придают им живость и индивидуальность, то окажется, что в каждом случае 
воспроизводится один и тот же сюжет:
противостояние сильного и слабого; непредумышленное в большинстве случаев 
преступление, совершаемое слабым, из-за чего тот оказывается в чужой власти; 
дальнейшее угрожающее положение, оправдывающее самые мрачные опасения; 
постепенно возрастающая тревога, часто описываемая в ярких и точных выражениях, 
пока напряжение не становится почти невыносимым; и, наконец, как счастливая 
кульминация разрешение конфликта; прощение грешника, примирение и на какое-то 
мгновение полная гармония между прежними антагонистами. Каждый эпизод так 
называемых милых историй воспроизводит с небольшими вариациями сходную 
структуру.
   Однако в этой структуре есть важная аналогия между милыми историями и 
фантазиями избиения, о чем не подозревает автор. В фантазии избиения также в 
качестве героев выступают сильный и слабый — ребенок и взрослый. Здесь также 
регулярно возникает мотив преступления, о котором, правда, ничего не известно, 
так же как и о действующих лицах. Здесь мы также находим период нагнетания 
страха и напряжения. Основное, чем различаются эти ситуации, — это разрешение 
конфликта: в одном случае все заканчивается избиением, а в другом — прощением и 
примирением.