весьма реальна и обоснованна. Я начала упорную и настойчивую борьбу с этой 
няней за расположение ребенка. В этой борьбе обе стороны пользовались всеми 
доступными им средствами; я старалась пробудить в ней критику, пыталась 
поколебать ее слепую привязанность и стремилась использовать каждый маленький 
конфликт, какие ежедневно бывают в детской, так, чтобы он расположил ребенка в 
мою пользу. Я заметила свою победу, когда маленькая девочка, рассказывая мне 
однажды об одном таком волновавшем ее домашнем инциденте, закончила свой 
рассказ вопросом: «Думаешь ли ты, что она права?» Вот
   
Введение в детский анализ 353
когда анализ проник в более глубокие слои ее психики и дал наилучший результат 
из всех приведенных здесь случаев.
   В данном случае было нетрудно решить вопрос: допустим ли такой образ 
действий, как борьба за расположение ребенка? Влияние воспитательницы, о 
которой идет речь, было неблагоприятным не только для анализа, но и для общего 
развития ребенка. Но представьте себе, в какое затруднительное положение вы 
попадаете, когда вашим противником является не чужой человек, а родители 
ребенка. Р1ли когда вы стоите перед вопросом: целесообразно ли для успеха 
аналитической работы лишать ребенка влияния, благоприятного и желательного в 
других отношениях. Мы еще вернемся к этому пункту при рассмотрении вопроса о 
практическом проведении детского анализа и об отношении его к окружающей 
ребенка среде.
   Я заканчиваю эту главу двумя небольшими сообщениями, из которых вы увидите, 
насколько ребенок может постичь смысл аналитической работы и терапевтической 
задачи.
   Лучший пример — неоднократно упоминавшаяся здесь маленькая девочка, 
страдавшая неврозом навязчивости. Она рассказывала мне однажды о необыкновенно 
благополучном исходе ее борьбы со своим чертом и неожиданно потребовала 
признания с моей стороны. «Анна Фрейд, — сказала она, — разве я не сильнее 
моего черта? Разве я не могу сама с ним справиться? Ты, собственно, не нужна 
мне для этой цели». Я полностью согласилась с ней. Разумеется, она гораздо 
сильнее его и может обойтись без моей помощи. «Но ты мне все-таки нужна, — 
сказала она, подумав немного. — Ты должна помочь мне, чтобы я не была так 
несчастна, если я должна быть сильнее его». Я думаю, что и от взрослого 
невротика нельзя ожидать лучшего понимания той перемены, на которую он надеется 
в результате аналитического лечения.
   Теперь еще второй случай. Мой десятилетний пациент, которого я так подробно 
описала, находясь в более позднем периоде своего анализа, вступил однажды в 
приемной в разговор со взрослым пациентом моего отца. Тот рассказал ему, что 
его собака растерзала курицу, и он, хозяин собаки, должен был за нее заплатить. 
«Собаку следовало бы послать к Фрейду, — сказал мой маленький пациент, — ей 
нужен анализ». Взрослый ничего
12 А. Фрейд

354 Раздел VI. Техника детского психоанализа
не ответил, но впоследствии выразил свое крайнее неодобрение. Какое странное 
впечатление сложилось у этого мальчика об анализе! Ведь собака не больна. 
Собаке захотелось растерзать курицу, и она сделала это. Я отлично поняла, что 
мальчик хотел сказать этим. Он, должно быть, подумал: «Бедная собака! Она так 
хотела бы быть хорошей, но в ней есть что-то, заставляющее ее поступать так 
жестоко с курицами».
Вы видите, что у маленького запущенного невротика вместо сознания болезни легко 
возникает сознание испорченности, которое становится, таким образом, мотивом 
для проведения анализа.

Приемы детского анализа 355
Приемы детского анализа1
Я представляю себе, что мои последние выводы произвели весьма странное 
впечатление на практических аналитиков. Весь арсенал изложенных мною приемов 
противоречит в слишком многих пунктах правилам психоаналитической техники, 
которыми мы до сих пор руководствовались.
   Рассмотрим еще раз мои приемы. Я обещаю маленькой девочке, что она 
выздоровеет: при этом я исхожу из тех соображений, что нельзя требовать у 
ребенка, чтобы он пошел по неизвестной ему дороге с незнакомым ему лицом к цели,
 в которой он не уверен. Я исполняю его очевидное желание зависимости от 
авторитета и уверенности в успехе. Я открыто предлагаю себя в союзники и вместе 
с ребенком критикую его родителей. В другом случае я веду тайную борьбу против 
домашней обстановки, в которой живет ребенок, и всеми средствами домогаюсь его 
любви. Я преувеличиваю опасность симптома и пугаю пациента для достижения своей 
цели. И наконец, я вкрадываюсь в доверие к детям и навязываю себя им, хотя они 
уверены, что отлично могут справиться и без меня.
   Куда же исчезает предписанная аналитику строгая сдержанность, осторожность 
при обещании пациенту возможности выздоровления или даже одного лишь улучшения, 
его абсолютная выдержанность во всех личных делах, полная откровенность в 
оценке болезни и неограниченная свобода, которая представляется пациенту, в 
любой момент прекратить по своему желанию совместную работу? Хотя мы 
поддерживаем представление о таковой свободе и у маленьких пациентов, но это 
остается в большей или в меньшей степени фикцией: приблизительно так же обстоит 
дело и в школе. Если бы принять всерьез вытекающую отсюда свободу действий, то, 
по всей вероятности, на другой день все классы пустовали бы. Я защищаюсь от