и всячески им вредить. Как писал известный отечественный исследователь М.В. 
Успенский, «народное понимание образа они в народных верованиях Японии 
складывалось на основе многих традиций. Они воспринимался как обитатель 
потустороннего мира, носитель зла и его воплощение, тем не менее нередко его 
изображали в неподобающих ситуациях — например, во время ритуала скандирования 
имени будды Амиды. Особенно часто такая иконографическая схема, получившая 
название „бии-ио нэмбуцу“ — „молитва беса“, использовалась в японской народной 
печатной картине — оцуэ и нэцкэ. Тема „демон и буддизм“, то есть „зло и 
истинное учение“, по-разному решалась в искусстве. Непосредственным ее 
воплощением были сюжеты, изображающие борьбу архата и демона. Но встречаются и 
такие композиции, как пострижение демона в монахи (демону бреют голову и 
спиливают рога), демон перед зеркалом (рассматривает рога, собираясь с ними 
расстаться) и т. п. В подобной интерпретации ясно видно стремление к 
десакрализации, осмеянию того, что, по общепринятому мнению, страшно. Это 
свидетельствует о существовании в городской культуре периода Токугава особого 
пласта, по типу аналогичного „карнавальной культуре“ европейского средневековья.
 Такой подход часто встречается и в других сюжетах. В подобном ключе трактуется,
 например, образ Эмма-о — владыки ада, изображаемого в нэцкэ вместе с демонами. 
Они прислуживают ему, развлекают, играют с ним в различные игры. Эмма-о с 
удовольствием пьет сакэ, восхищенно созерцает свиток с изображением красавицы, 
играет в азартные игры и т. д. Смысл ясен: владыка ада и тот не чужд 
человеческих слабостей».
      Кроме они, японская мифологическо-фольклорная традиция знает немало 
других демонических персонажей. Среди них — и бакэмоно, и тэнгу, и каппы, и 
сёдзё. Об оборотнях-тэнгу впервые упоминается в «Нихон секи»; в дальнейшем 
облик и характеристики тэнгу изменялись и усложнялись под влиянием различных 
религий, в первую очередь буддизма. В период Токугава тэнгу воспринимались как 
духи, обитающие глубоко в горах и способные по желанию менять облик. Их 
отличительная особенность — длинный нос; подобную внешность тэнгу получили 
благодаря тому, что демонический образ был соединен в народных верованиях с 
образом синтоистского божества Сарутахиконо ками — бога дорог и охранителя 
путешественников. В «Нихон секи» этот бог описывается как существо ростом более 
двух метров и с носом длиною около метра. Каппы — японские водяные, прекрасно 
описанные, кстати сказать, в одном из рассказов Акутагавы Рюноскэ. По замечанию 
М.В. Успенского, «в искусстве каппа изображались как существа ростом с 
пятилетнего ребенка, с головой, несколько напоминающей тигриную, с острым 
клювом и панцирем, или вместо панциря с длинной желто-зеленой шерстью. Пальцы 
ног и рук каппа снабжены перепонками, на голове выемка, подобная 
раковине-хамагури, в которой каппа сохраняет воду, выходя на берег. Если эта 
вода есть, то каппа на суше непобедим, но если вода выливается, каппа слабеет, 
и с ним легко справиться. Тело у каппа клейкое, от него исходит дурной запах. 
По этому запаху, так же как и по особой гибкости конечностей, каппа можно 
узнать даже в тех случаях, когда он прикидывается человеком. Проделки каппа 
зловредны: считается, что он имеет обыкновение затаскивать людей и лошадей в 
воду и пить их кровь. В нэцкэ каппа чаще всего изображается сидящим на листе 
лотоса или на раковине, реже — затаскивающим в воду лошадь или в виде конюха. 
Частое изображение столь вредных существ, как каппа, объясняется тем, что их 
символика имеет и оборотную сторону: если каппа победить или оказать ему услугу,
 он начинает служить людям, и особенно полезен бывает рыбакам, загоняя в сети 
рыбу. О таких ситуациях сохранилось немало сказок и преданий».
      Во многих фольклорных текстах тэнгу и каппа причисляют к бакэмоно — 
сверхъестественным существам; впрочем, столь же часто их выделяют в особые 
«категории», тогда как к бакэмоно относят привидений, ведьм, чудовищ и о-бакэ, 
то есть животных-оборотней — лисиц и барсуков. Особняком в этом ряду 
демонических персонажей стоят сёдзё — существа, напоминающие обликом и 
повадками больших человекообразных обезьян. Впервые о сёдзё упоминается в 
китайском «Каталоге гор и морей». В Японии эти существа стали своего рода 
аналогом скандинавских троллей — сильными и злобными, но глупыми. Считается, 
что сёдзё весьма пристрастны к вину; именно поэтому в Японии словом «сёдзё» 
часто называют пьяниц.
      Разумеется, перечисленными демонами и духами круг персонажей японской 
низшей мифологии далеко не исчерпывается, однако подробное рассмотрение этого 
круга не входит в нашу задачу. Поэтому, оставив за спиной бакэмоно и сёдзё, 
каппа и тэнгу, мы вновь обратимся к японской истории — к тому ее фрагменту, 
который сыграл значительную роль в формировании традиционного «гайдзинского» 
(чужеземного) представления о Японии. Речь, конечно же, пойдет об эпохе 
самураев.
      
      «Все мы желаем жить, и поэтому неудивительно, что каждый пытается найти 
оправдание, чтобы не умирать. Но если человек не достиг цели и продолжает жить, 
он проявляет малодушие. Он поступает недостойно. Если же он не достиг цели и 
умер, это действительно фанатизм и собачья смерть. Но в этом нет ничего 
постыдного. Такая смерть есть Путь Самурая. Если каждое утро и каждый вечер ты 
будешь готовить себя к смерти и сможешь жить так, словно твоё тело уже умерло, 
ты станешь подлинным самураем. Тогда вся твоя жизнь будет безупречной, и ты 
преуспеешь на своем поприще».
      Этот отрывок — из «Хагакурэ» («Сокрытое в листве»), знаменитого трактата 
о нормах поведения самураев, принадлежащего перу бывшего самурая Ямамото 
Цунэтомо. Во многом благодаря именно «Хагакурэ» образ самурая с течением лет 
сильно мифологизировался; следы этой мифологизации мы наблюдаем по сию пору —