народа и жречества к царской власти. Свидетельством этого является как 
известная библейская притча о выборе царя деревьями, так и вложенное в уста 
Самуила осуждение царской власти. Все это говорит в пользу того, что титул 
«царь» применительно к Йахве современен появлению царской власти Давида и 
Соломона. В соответствии с господствующей на Переднем Востоке идеологией цари 
стремились использовать представления о царе-боге для укрепления своего 
авторитета и могущества. При этом источником, оказавшим влияние на формирование 
концепции Йахве-царя, мог быть ханаанский культ Баала.
Специалисты считают, что первые пять книг Библии сформировались не ранее Х в. 
до н. э. [3]. Однако, в них речь идет о событиях (воображаемых или 
исторических), имевших место в XVII–XIII вв. до н. э., когда у евреев не было 
письменности. Соответственно, в распоряжении авторов Пятикнижия были 
фольклорные памятники. Опираясь на них, жрецы и писцы царских канцелярий 
изложили события, исходя из интересов складывающегося яхвизма (веры в Йахве, 
бога одного из двенадцати племен Израиля — Иуды (Иехуды), из которого 
происходили цари Давид и Соломон). Первоначально племя Иуды было на 
второстепенных ролях, а Йахве был не единственным богом израильских племен, а 
одним из многих племенных богов. Иудейское единобожие, связываемое в Пятикнижии 
с исходом из Египта и деятельностью Моисея, было у древних евреев следствием 
длительного общественно-политического и религиозного развития, стимулированного 
завоеванием евреями страны Ханаан.
Таковы некоторые пояснения, предваряющие наше вступление в мир мифов Пятикнижия.
 Да, это мифы, потому что только в мифах, а не в реальной жизни, происходят 
чудеса: расступаются моря, животные говорят человеческим языком, по мановению 
руки праведника останавливаются небесные светила и т. п. Да, это мифы, 
отражающие примитивное сознание древних кочевников и земледельцев. Но мы не 
можем от них избавиться, ибо они пронизывают нашу культуру, наше искусство, 
наше сознание. Не можем и не хотим!
В текстах Пятикнижия много такого, что сегодня может быть понято только ученым, 
знатоком религий, истории, быта, фольклора и языков народов Ближнего Востока. 
Сквозь сдержанность и сухость хроникальных повествований прорываются потоки 
поэзии, словно бы хлынувшие из небесной тверди через окна, внезапно распахнутые 
творцом. Эти бурные потоки носят имена «Экклезиаст», с его чеканной, 
ритмической прозой, или "Песня песней", с её лирической проникновенностью. Но 
множество живительных ручьев создают оазисы поэзии в самых неожиданных местах 
этой удивительной книги.
Вот, например, рассказ о заговорившей ослице Валаама, пытающейся остановить 
своего хозяина от его намерений проклясть Израиль. Валаам все же взбирается на 
холм, чтобы совершить злодеяние. Но вместо проклятия из уст его вырывается 
благословение: "Как прекрасны шатры твои, Иаков, жилища твои, Израиль! 
Расстилаются они, как долины, как сады при реке, как алойные деревья, 
насажденные Господом, как кедры при водах" (Числ., 24: 5 — 6).
Моисей, страдавший дефектами речи, на пороге страны обетованной поет свою 
лебединую песнь, которая плохо согласуется с его обликом человека 
косноязычного: "Внемли, небо, я буду говорить. И да слышит земля изречения уст 
моих! Польется, как дождь, учение мое, брызнет, как роса, речь моя, хлынет, как 
ливень на землю и как сильный дождь на траву!" (Втор., 32:1 3).
Неожиданность подобных поэтических всплесков соответствует природе, в которой 
вырос народ-творец Ветхого Завета. Поэзия библейских мифов — это оазисы в 
пустыне с их яркой зеленью и свежестью, которые так контрастируют с окружающими 
песками.
Двенадцать колен Израиля отождествляются с двенадцатью драгоценными камнями 
(рубином, топазом, бериллом, яхонтом, агатом, изумрудом, карбункулом, сапфиром, 
аметистом, хризолитом, ониксом, ясписом (Исх., 39: 10 — 13). Колено Рувима 
сравнивается с крепостью, верхом величия и могущества (Быт., 49: 3), колено 
Иссахар — с крепким ослом, лежащим между загонами (осел не вызывал современных 
ассоциаций) — (Быт., 49: 14), Иуда с львенком, протянувшим лапы к шее врага 
(Быт., 49: 9), Дан — со змеем, ползущим по дороге и жалящим коня (Быт., 49: 17),
 Иосиф — с деревом, разбросавшим ветви над источником (Быт., 49: 22), Нафтали — 
со стройной серной (Быт., 49: 21). И все эти поэтические сравнения 
приписываются умирающему Иакову, знающему не только характеры своих сыновей, но 
и их будущие владения в ещё незавоеванной стране Ханаан.
Непременным элементом эпической поэзии являются фольклорные формулы, хорошо 
известные нам по гомеровским поэмам и русским былинам. Библеисты выделили такие 
формулы в различных частях Ветхого завета. Вот пример. Одна из формул в 
дословном переводе: "умер, насыщенный днями". Она применяется и к героям 
патриархальных времен, и к лицам, которых можно считать историческими. Так же, 
как у Гомера, вместо того, чтобы сказать "пришло утро", говорится: "Встала 
младая с перстами пурпурными Эос". "Насыщенность днями" — поэтическая метафора, 
заменяющая выражение "умер счастливым". Но то, что счастье передается понятием 
«сытость», вполне объяснимо.
Одушевление природы, являющееся свидетельством близости к ней общества 
героического века, нашло выражение не только в приведенных примерах, но и в 
наполнении повествования сценами, участниками которых выступают животные или 
растения. Одна из таких сценок в Ветхом завете отражает злободневную для эпохи 
разложения первобытнообщинных отношений тему: рождение царской власти, 
вытесняющей родоплеменные демократические институты. Участниками собрания 
являются деревья, которым предстоит выбрать древесного царя. Плодоносные 
деревья, которым предлагают царскую власть, отказываются от неё под благовидным 
предлогом: она, не давая ни славы, ни уважения, приносит одно беспокойство.