Александр Немировский

Мифы древности - Ближний Восток


От издателя
Ближний Восток — древнейший регион фиксации мифов, отстоящих от нас на пять 
тысячелетий. Объединение в рамках одной книги шумерских, аккадских, хеттских, 
хананейских, египетских и, наконец, еврейских мифов обусловлено географической, 
политической, экономической и культурной близостью этих народов. Это позволяет 
рассматривать еврейскую Библию как итог религиозно-мифологического развития не 
одного народа, а всего Ближнего Востока и примыкающего к нему Египта, страны 
библейского Исхода. Художественный пересказ мифов сопровождается 
историко-культурным комментарием. Для историков, филологов, искусствоведов и 
широкого круга читателей.



Из потопа времен



И вновь преданье это о потопе,
Вновь до небес возносится кумир,
И вновь кого-то небеса торопят,
Грозя, что в глину превратится мир!
И снова разрушает он жилище,
И снова воздвигает он ковчег,
И снова Арарат спасенья ищет
В кромешном мраке бедный человек.
Но истина написана на глине,
Не прервана тысячелетий нить.
Вот сказ о человеке-исполине,
Заставившем и прах заговорить.
Пред силами неведомыми трепет
В той речи, раболепия печать.
И дерзость та, что боги не потерпят
И от какой не смогут удержать [1].


В мифе все спорно и проблематично, начиная с самого понятия «миф». Единственное,
 что не вызывает сомнения, — глубочайшая его древность. Она недосягаема для 
мысли, и поэтому не возникает вопроса о родине мифа. Однако с полной 
определенностью может быть вычленен и назван древнейший регион фиксации мифов. 
Это Ближний Восток, где уже в конце IV тысячелетия до н. э. (ок. 3200 г.) 
появилось письмо, и вместе с ним открылся единственный шанс спасти от забвения 
многое из того, что люди мыслили о себе и об окружающем их мире, понять, как 
они представляли свою зависимость от могущественных и непонятных им сил природы.
 Впервые на Ближнем Востоке боги, до этого высекаемые из камня и вылепливаемые 
из глины, изображаемые на стенах пещер, обрели имена, вступили в родственные 
связи друг с другом и в воображаемый диалог с людьми. Письменность 
стимулировала мифотворчество. Мифы множились и разрастались, обогащаемые 
мифообменом между народами. Все настойчивей и шире в священную сферу мифов 
вторгались светские, сказочные мотивы. Постепенно, несмотря на консервативную 
силу религии, рассасывается архаический пласт мифов, питаемый человеческими 
жертвоприношениями. Архаические мифы преображаются, переосмысливаются в духе 
новых общественных интересов и задач. Происходит то, что принято называть 
актуализацией мифов.
Европейцы, вовлеченные в круг христианской мифологии, были знакомы с мифами 
греков и римлян, благодаря широко распространившимся с изобретением 
книгопечатания произведениям древних авторов. Но о древнем Ближнем Востоке и 
его мифах они долгое время могли судить лишь по еврейской Библии и её 
греческому и латинскому переводам. Библия и поныне не утратила значения 
важнейшего источника истории и культуры всего ближневосточного ареала. Однако 
благодаря целому каскаду дешифровок древнейших памятников письменности и 
успехам в освоении мертвых языков этого региона стало возможным рассмотреть 
мифологические системы значительно более древние, чем библейская, и представить 
себе их во всем богатстве и художественном совершенстве.
Объединение в рамках одной книги древнейших шумерских, аккадских, хеттских, 
хананейских, египетских и, наконец, еврейских мифов обусловлено географической, 
политической, экономической и культурной близостью народов классического 
Востока. Не случайно ещё до того, как были записаны уже не клинописью, а 
алфавитным письмом библейские предания, на Ближнем Востоке различные племена 
почитали многих богов и героев с одними и теми же или сходными функциям, а 
часто и с одинаковыми именами. Эта же близость позволяет рассматривать 
еврейскую Библию, независимо от времени написания отдельных её книг, как итог 
религиозно-мифологического развития не одного народа и не одной страны Ханаан, 
захваченной и освоенной израильско-иудейскими племенами, а всего Ближнего 
Востока и примыкающего к нему географически и исторически Египта, страны 
библейского Исхода. Именно поэтому понятие "библейская археология" шире, чем 
раскопки на территории древнего Израильско-Иудейского царства. Но включение 
библейских преданий в общий корпус мифов Ближнего Востока не противоречит тому, 
что авторы ветхозаветных книг игнорируют мифы своих ближневосточных соседей 
таким же образом, как позднее христиане, идущие по их следам, отвергали 
античную мифологию как язычество. Влияние ближневосточного «язычества» на 
иудаизм проявляется на содержательном и художественном уровне — ведь 
ветхозаветные авторы работали над тем же материалом, но выстраивали на нем 
монотеистическую концепцию.
Мир ближневосточных мифов, отстоящий от нас на тысячу километров и на пять 
тысячелетий, предстает не просто более отдаленным во времени, чем мир мифов 
Эллады, но неизмеримо более сложным и запутанным. Нам чужды не только имена 
богов, нам подчас непонятна логика сценария их действий, мы не всегда уверены в 
том, что наше изложение правильно её отражает. Но у нас нет сомнений в том, что 
в классической древности существовали с этим миром самые прочные многосторонние 
контакты. Их раскрытием наука занимается много лет. Но они по-прежнему остаются 
загадкой, вернее, тысячью загадок — ибо уходят в прошлое народов 
Средиземноморья, не только карфагенян и этрусков, в восточном происхождении 
которых нет сомнений, но также пеласгов, сардов и сикулов, в историю 
древнекритской, микенской и финикийской колонизаций (последняя дала нашему 
материку название Европа), в историю едва ли не каждого из греческих богов. 
Ведь даже сами греки полагали, что Аполлон, Арес и Афродита были пришельцами на 
европейском Олимпе.
Древние греки, желая назвать кого-либо сказочно богатым человеком, употребляли 
имя одного из царей Малой Азии, владевшего золотыми месторождениями. Теперь мы 
все стали Крезами, поскольку обладаем словесными россыпями, сокровищами 
ближневосточных мифов и преданий. И это богатство сохранено преимущественно с 
помощью самого бросового, не имеющего цены материала — глины, которая дала 
человеческой культуре больше, чем золото, серебро и все драгоценные камни, 
вместе взятые. Вот эти сокровища. Они перед вами. Берите их, пользуйтесь, 
обогащайтесь.
1. Здесь и далее стихотворные эпиграфы без указания автора или переводчика 
принадлежат А.И. Немировскому.



Боги Месопотамии

Древние наблюдатели видели в Месопотамии земной рай, не всегда сознавая, какими 
титаническими усилиями здесь создавалось изобилие. Текущие с гор Урарту Тигр и 
Евфрат с их многочисленными притоками переполнялись весною талыми водами и 
превращали низины Междуречья в сплошное болото. Требовались постоянные усилия, 
чтобы отводить излишние воды в каналы, очищать русла каналов от ила. Зато 
урожай на поливных землях был фантастически велик. Кроме воды и почвы 
Месопотамия не имела природных богатств, какими обладали соседние страны. Ни 
камня, ни леса, ни металлов. Жилища приходилось строить из глины и тростника, 
используя в лучшем случае обожженные на солнце кирпичи. Нефть, которой славится 
современная Месопотамия, была известна в самые отдаленные времена. Но 
применение её в древности было ограниченным.
Древнейшим народом Месопотамии, о котором нам известно из оставленных им же 
письменных памятников, были шумеры. Эти памятники были извлечены ещё в прошлом 
веке из песчаных холмов, возникших на месте древних городов. Но только в XX в. 
удалось прочесть и понять шумерские тексты, открывшие поразительный мир 
шумерской культуры. Теперь ни у кого не вызывает сомнений, что в этот мир 
уходят корнями выросшие на территории обитания шумеров (нижнее течение Тигра и 
Евфрата, впадающих в Персидский залив) аккадская, вавилонская, ассирийская 
цивилизации, а вслед за ними культуры всей Передней Азии.
Наряду с текстами хозяйственного назначения и государственными актами шумеры 
оставили записи своих мифов. Вслед за шумерами их пересказывали аккадяне, 
вавилоняне, ассирийцы, хетты. Значение мифов один современный знаток шумерской 
культуры, много сделавший для их понимания, выразил заголовком своей книги 
"История начинается в Шумере". Вместе с мифами мы погружаемся на глубину пяти и 
более тысячелетий. Мифы раскрывают представления о месте человека в мире, о его 
зависимости от могущественных сил природы и от богов, сотворенных по образу 
людей. Мифы — это священная история, где наряду с богами выступают предки, 
прародители, давшие жизнь «черноголовым» (так себя называли шумеры) и лишившие 
их по оплошности главного блага, которым пользовались сами, — бессмертия. В 
мифах существуют в неразрывном единстве религия, философия, история, поэзия и 
искусство. Из этих текстов мы узнаем, что думали шумеры и аккадяне о 
происхождении вселенной и небесных светил, гор, морей, природных явлений, как 
они представляли себе возникновение человечества и начало его хозяйственной 
деятельности. Мифы, в отличие от близких к ним по форме, но более поздних по 
времени возникновения сказок, не только развивают наше воображение, но и 
обогащают знаниями об отдаленном историческом прошлом. Наиболее очевидным 
проявлением историзма шумерских мифов является то, что мифологическое 
повествование открывается введениями-запевками такого типа: "в давние дни", "в 
давние ночи", "в стародавние ночи", "в давние годы", "в стародавние годы". В то 
же время в шумерских мифах, как правило, отсутствует действие оно заменяется 
пересказом монологов или диалогов, будто бы произносимых богами и 
предметами-символами. Можно думать, что эти тексты исполнялись хором или двумя 
хорами в храмах. Не случайно под некоторыми из них имеются приписки типа — 
"песня под литавры", "плач на флейте", "песня под барабаны". В ходе раскопок 
выявлены музыкальные инструменты, равно как печати и рельефы с их изображениями.
 Сохранились и нотные знаки, пока ещё не дешифрованные.
Формы, в которых мифы Месопотамии донесли до нас историю, не во всем понятны 
современному человеку. Поэтому надо себе представить обстановку, в которой они 
создавались. В конце IV тысячелетия до н. э. страна шумеров и жившего с ними с 
середины III тысячелетия народа семитского происхождения аккадян, была в нижнем 
течении Тигра и Евфрата разделена на десятки общинных поселений. Средоточием 
каждой общины, центром хозяйственно-административной деятельности был храм, 
считавшийся обиталищем определенного божества. До появления городов-государств 
и царской власти правителем каждой шумерской или аккадской общины был верховный 
жрец её храма. От имени этого бога или богини правитель общины осуществлял свою 
административную и религиозную власть.
Главными богами шумеров были Ану (Небо), покровитель Урука, Энлиль (Ветер, 
Воздух, Буря), культовым центром которого был Ниппур; подземные воды и Мировой 
океан были отданы Энки, главному богу г. Эриду. В Уруке почиталась также Инанна,
 богиня любви и распри. Солнечному богу Уту поклонялись в Сиппаре, позднее — в 
Ларсе. Нанна, бог Луны, был покровителем города Ура.
Общин в междуречье Тигра и Евфрата было больше, чем главных богов и богинь, в 
них почитавшихся. Поэтому складывавшиеся мифы, имея определенную единую основу, 
порой существенно отличались друг от друга. В разных общинах одни и те же боги 
имели различную «родословную». Им приписывались подвиги, относившиеся к данной 
общине, а не ко всем шумерам и аккадянам, двум народностям, различным по языку, 
но близким по хозяйственной и общественной организации. При этом одни и те же 
боги в соседних шумерских и аккадских общинах назывались по-разному. Так, у 
шумеров богиня любви и плодородия называлась Инанна, у аккадян — Иштар, 
солнечным божеством у шумеров был Уту, а у аккадян — Шамаш и т. д.
Имелась ещё одна сложность, о которой надо иметь представление: мифы шумеров и 
аккадян, по большей части, — дошли до нас в пересказах более поздних народов — 
вавилонян (II тыс. до н. э.) и ассирийцев (первая половина I тыс. до н. э.), 
которые жили в иных условиях и находились под властью могущественных царей. В 
вавилонских и ассирийских пересказах шумерских и аккадских мифов нашла 
отражение более развитая и сложная политическая организация. При этом очень 
трудно выделить в мифах то, что относится к древнейшей эпохе, а что к более 
поздней.
Наличие множества вариантов мифов Шумера и Аккада выдвигает для каждого, кто 
хочет с ними ознакомить современного читателя, проблему выбора — какой вариант 
предпочтительнее. Осуществляя этот выбор в пользу одного из вариантов, мы 
неизбежно обедняем картину и ограничиваем свой кругозор. Особенно болезненным 
оказалось это вынужденное ограничение для главного произведения литературы 
Двуречья — "Поэмы о Гильгамеше". Этому монументальному эпосу, созданному в 
Вавилоне, предшествовали дошедшие до нас шумерские поэтические рассказы о 
подвигах героя, которые были использованы вавилонским поэтом как источник, как 
трамплин для мощного полета фантазии. Выиграв после этой переработки в 
художественном отношении, древние легенды о шумерском правителе многое потеряли 
в своей информативности.
Выбор нами для переложения вавилонского эпоса, а не шумерских поэм обусловлен 
тем, что перед нами — выдающийся памятник мировой словесности. Уже в первых его 
строках мы сталкиваемся с литературным приемом, впоследствии использованным 
Гомером в поэмах «Илиада» и «Одиссея»: общая характеристика героя дается до 
рассказа о его подвигах. Так же, как и в гомеровских поэмах, в "Поэме о 
Гильгамеше" действие развертывается в двух сферах: в земной, где живут, 
сражаются и гибнут герои, и в небесной, где обитают боги наблюдающие за героями 
и решающие их судьбу. Вавилонская поэма рассуждает о смысле человеческой жизни, 
имеющей один исход — смерть. Все герои мировой литературы, совершая свои 
подвиги, одерживают если не физическую, то моральную победу над смертью, 
обеспечивая бессмертие своему роду, городу, народу.
Гильгамеш — первый из этих героев не только по времени, но по гуманистической 
мотивировке поставленной им перед собой цели. Он совершает немыслимое 
путешествие в страну, откуда нет возврата, в подземный мир, ради своего 
побратима и друга Энкиду. В союзе Гильгамеша и Энкиду впервые выражена идея, 
которая впоследствии будет без конца разрабатываться поэтами и философами, — 
идея противоположности естественного состояния человечества и прогресса. 
Гильгамеш — человек древнейшей городской цивилизации, уже в самые ранние эпохи 
враждебной миру природы. Гильгамеш испорчен преимуществами своего происхождения 
(на две трети бог и на одну треть человек), своей властью, дающей ему 
возможность осуществлять произвол над подданными. Энкиду — дитя природы, 
естественный человек, не знающий ни благ, ни зла цивилизации. В схватке между 
Гильгамешем и Энкиду нет победителя (герои равны физической силой), но Энкиду 
одерживает моральную победу над Гильгамешем. Он уводит его из города в степь, 
выпрямляет характер, очищает душу.



Гора небес и земли

(Миф шумеров) [1]
Когда-то небеса и Земля были слиты, и не было на них ни травы, ни тростника, ни 
деревьев, ни рыб, ни зверей, ни людей. Были они как одна гора в пространстве, 
заполненном вечными водами дочери океана Намму [2], праматери всего сущего. 
Произвела она из себя Ану [3] и Ки [4], сына и дочь, и поселила их раздельно. 
Ану — на вершине горы, а Ки — внизу, под её подножьем. Когда дети подросли, они 
стали крутить головами и искать друг друга. И свела их Намму, соединила как 
мужа и жену. И родила Ки владыку Энлиля [5], наполнившего все вокруг своим 
могучим дыханием жизни.
Потом Ки произвела от Ану ещё семерых сыновей, семь могучих стихий, без которых 
не было бы света и тепла, влаги, роста и процветания. Затем по воле Ану у Ки 
родились младшие боги, помощники и слуги Ану — ануннаки [6]. И стали они все 
соединяться друг с другом, как мужчины и женщины. И рождались у них без счета 
сыновья и дочери, внуки и внучки.
Имелась гора, на которой поселилось многочисленное потомство Ану и Ки. Видя, 
что она отягощена, решил отец богов Ану расширить обиталище своих подопечных. 
Для этого он призвал старшего отрока, своего первенца Энлиля и сказал ему:
— Стала тесна гора для тебя, братьев и сестер твоих. Давай оторвем её верхушку 
и разделим гору на две части.
Сказано — сделано! Разорвали Ану и Энлиль гору. Поднял вершину Ану вверх, а 
Энлиль опустил плоское подножье вниз. Так появилось небо в виде свода и земля, 
как плоский диск с неровностями, горами и ущельями, ибо гора была разорвана, а 
не разрезана ножом. Ану избрал себе небо, а землю оставил сыну, и стал Энлиль 
носиться над ней, проникая взором в самые дальние её концы и наполняя её 
дыханием жизни. Без Энлиля не было бы ни летучих облаков, впитывающих и 
отдающих влагу, как губка, ни растений, ни трав, ни зарослей тростника, ни 
деревьев, приносящих плоды. Братья и сестры Энлиля осветили и согрели землю. И 
пришлась она им по сердцу. И захотели они остаться на ней и обратились к 
старшему брату своему Энлилю:
— Выдели нам место, где бы мы могли жить на земле не разлучаясь.
И соорудил Энлиль в самом центре земного диска город, дав ему имя Ниппур, и 
поселил там братьев и сестер своих. И жили они там по справедливости, ибо не 
было среди них высокомерных и жадных нарушителей договоров и доносчиков. Дал 
Энлиль городу законы и наблюдал сверху, чтобы злодеи и преступники их не 
нарушали.
Убедившись, что Ниппур хорош и его обитатели справедливы, Энлиль решил в нем 
поселиться сам. Он соорудил себе в центре города высокий белый помост, воздвиг 
на нем дом из лазурита — обиталище, поднимающееся вершиной до середины небес и 
простирающее свою тень на все стороны света [7].
Жила в Ниппуре сестра Ану, старица Нунбаршегуну [8] вместе со своей прекрасной 
дочерью Нинлиль [9]. Знала матушка, что молодцы Ниппура бросают на Нинлиль 
жадные взоры, и опасалась за неразумную. Она не отпускала её никуда одну, но 
девушка была упряма и настояла, чтобы ей разрешили омыться в прозрачных водах 
потока.
— Иди, дочь моя, — сказала Нунбаршегуну. — Только знай, что на раскинувшиеся за 
Ниппуром луга спускается из своего храма сам Энлиль. Если увидит тебя огнеокий 
бык, не соглашайся на то, что он тебе предложит. Скажи ему: "Я ещё молода. Еще 
не созрели груди мои, и рот мой ещё мал, не знает он поцелуев. Отступит от тебя 
Энлиль!"
Все было так, как предвидело и чего опасалось материнское сердце. Узрев со 
своих высот прелести Нинлиль, Энлиль спустился к ней с быстротою ветра. Когда 
же божественная дева не уступила вспыхнувшей в нем страсти, он удалился, сделав 
вид, что примирился с отказом. Но, когда Нинлиль явилась омыться на следующий 
день, Энлиль, притаившийся в камышах, налетел на нее, швырнул на дно челна и 
насытился её невинной красотой.
Узнали об этом старшие боги и, вознегодовав, решили на своем совете изгнать 
насильника в подземный мир. Пришлось Энлилю подчиниться этому решению. За ним 
последовала Нинлиль, успевшая привязаться к своему грозному супругу. В толщах 
земли родила Нинлиль первенца Нанну [10], которому было суждено подняться на 
небо, чтобы освещать землю и показывать смертным смену времен. Кроме верхнего 
Нанну, родила Нинлиль ещё трех нижних сыновей, которым не дано было увидеть 
дневного света, ибо, чтобы уйти в верхний мир, надо оставить голову за голову.
По прошествии положенного времени Энлиль и Нинлиль возвратились на небо и жили 
в самом отдаленном его месте, стараясь как можно меньше общаться со смертными. 
Энлиля раздражало их многолюдство, и в своем гневе он обрушивал на людей 
различные бедствия. Редко удавалось кроткой Нинлиль усмирить гнев огнеокого 
быка. И страдало человечество по его вине от чумы, засухи, потопов.
1. Это древнейший из известных нам шумерских космогонических мифов. Миф, 
отвечающий на вопрос о возникновении вселенной, исходит из того, что 
первоначально все стихии, образующие мироздание, существовали в неразделенном 
виде, как огромная гора, плавающая в Мировом океане. Развитие происходит в виде 
отделения и последующего соединения мужских и женских начал, результатом чего 
становится появление и бесконечное умножение новых богов, управляющих стихиями 
или находящихся на побегушках у этих богов или небесных светил.
2. Намму — богиня-прародительница, "мать, создавшая Небо и Землю", 
олицетворение морской стихии и, возможно, изначальных вод. В аккадской 
мифологии, где космогония разработана более детально, божество первого 
поколения, олицетворявшее изначальные соленые воды, приняло облик чудовищной 
Тиамат.
3. Ану (досл. «небо», "верх") — бог неба, с конца шумерской эпохи, когда 
космические боги впервые были сгруппированы в триады (Castellino, 1970, 12) — 
глава верховной триады шумерских богов, в которую, кроме него, входили Энлиль и 
Эа. Его главной резиденцией считался храм в Уруке — Эанна (храм Неба). В 
раннешумерскую эпоху Ану рассматривался как высший бог пантеона. На первое 
место его ставит, в частности, царь Лагаша Гудеа в своей надписи; возглавляет 
пантеон он ещё в период Ларсы и Исины, но затем оказывается вытесненным с 
небесного трона собственным сыном Энлилем, сохранив при этом, однако, свою 
значимость и участвуя во многих начинаниях совместно с новым владыкой небес.
4. Ки — «земля».
5. Энлиль, дословно: "господин воздушного пространства, атмосферы, имя, в 
котором, как считают исследователи, заложен в соответствием со значением слова 
lil ("воздух", «пространство», "буря") двойной смысл дыхание, дух, с одной 
стороны, ветер, циклон, с другой, и первоначально он прежде всего был связан с 
бурными проявлениями природы (ураганом, дождем). Энлиль — владыка всего 
находящегося между небом и мировым океаном, по которому плавает земля, со 
времени третьей династии Ура сменивший Ану на небесном престоле и считавшийся 
отцом богов, как и Ану. Вместе с Ану он решает судьбы Шумера. Он — господин 
жизни, могучий разумом мудрец, всеведущий в законах. В его руках 
устанавливаемые им судьбы людей. Но вместе с тем в своей ипостаси ветра, 
циклона он разрушитель, "дикий бык", "страшный в своем гневе, приводящий в 
трепет небо и землю".
6. Ануннаки (от шумерского nunnak — "порождение божественного владыки") — общее 
название богов, действовавших, как правило, на земле и в подземном мире. Судя 
по изложенному ниже мифу о сотворении людей, это боги, первоначально не только 
не находившиеся ни в чьем услужении, но, напротив, пользовавшиеся трудом другой 
группы богов, игигов, впоследствии рассматриваемых как боги высшие, небесные. 
Надо думать, что свитой богини подземного мира они стали мыслиться именно 
потому, что оказались оттесненными в земные глубины следующим поколением богов. 
Они стали на земле чем-то вроде римских гениев, ведавших людскими судьбами, в 
подземном же мире — судьями.
Количество ануннаков в разных мифах Шумера и Аккада исчислялось по-разному: 
например, в аккадской космогонической поэме "Когда вверху" их 300 отнесенных к 
земному миру и 300 — к подземному; в других мифах названы другие цифры, 
значительно друг от друга отличающиеся. К тому же, термин ануннаки мог 
употребляться для богов вообще (Falkenstein, 1965, 127 и сл.), которых к концу 
ХХ в. до н. э. насчитывалось около 3300, правда, вместе с их эпитетами (Cagni, 
1970, 95).
7. Ниппур считался резиденцией Энлиля. В основе названия его главного храма 
Э-кур ("Великая гора") лежит один из эпитетов Энлиля — Кургал ("Великая гора"). 
Для обеспечения достойных жертвоприношений великому богу в Ниппуре существовал 
специальный питомник для разведения жертвенных животных.
8. Нунбаршегуну — одно из имен Нидабы.
9. Рассказ о соблазнении Нинлиль восходит к более ранней мифологической 
традиции, чем вступающий с ним в противоречие миф о женитьбе Энлиля на Нинлиль.
10. Нанна — бог Луны, в доаккадский период, судя по текстам, существенной роли 
не игравший (Castellino, 1970, 12). И, возможно, именно поэтому его рождение 
оказалось связанным с подземным миром, а не со сферой небесных богов. 
Показательно, что мотив рождения Нанны в Нижнем мире имеется лишь в приведенном 
мифе и больше нигде не присутствует.
Значение Нанны возрастает в новошумерский период. Именно тогда он входит в 
астральную триаду Нанна-Уту-Инанна и начинает рассматриваться как сын Ану и 
порой как отец Уту. В стеле Эаннатума он назван "могучим факелом Энлиля", царь 
Уммы Лугальзаггиси именует себя его визирем, цари III династии Ура называют его 
своим царем; на стеле Ур-Наммы он изображен с атрибутом царского достоинства — 
скипетром (Castellino, 1970, 12). Главный центр его почитания — Ур, где он имел 
храм с большим зиккуратом.



Сотворение людей

(Миф шумеров) [1]
Во дни былые, когда небеса от земли отделились, в былые ночи, когда земля от 
небес отошла, умножилось небожителей племя и от нехватки пищи страдало.
И ануннаки, старшие боги заставили младших, игигов [2] трудиться. И рыли игиги 
канавы, и носили на плечах тяжелые корзины с землею, и орошенные поля засевали. 
И не было конца их труду. И возроптали они, и побросали в огонь свои мотыги, и 
двинулись к Энки [3] искать справедливости.
Заволновались ануннаки: без работников не стало в мире пищи. Собрались они все 
вместе и запричитали, сетуя, что спит Энки в глубине Энгури, куда никто 
проникнуть не смеет. И услышав стоны и жалобы богов, отправилась к Энки 
праматерь Намму.
— Проснись, сын мой! Покинь свое мягкое ложе в глубине тихоструйной Энгуры. Сон 
прогони! Избавь богов от терзаний!
— Я сделал все, что было в силах моих, — ответил Энки, не поднимая головы. — Я 
от трудов утомился. У братьев моих и сестер на уме лишь пиры да веселье.
— Нет! Не все ты сделал, — возразила мудрая Намму. — Помощников ты не сделал, 
которые взяли бы на свои плечи наши заботы [4].
— Каких ещё помощников! — удивился Энки.
— Людей! — ответила Намму. — Пусть они будут по виду на братьев твоих похожи, 
но бессмертья не знают.
— Из чего же я их сделаю? — спросил Энки, спуская ноги с ложа.
— Из плоти Апсу [5], - ответила Намму. — Из самой его сердцевины. Эту плоть 
называют глиной. На воде ты её замешаешь. А лепить тебе Нинмах [6] поможет. И 
ещё семь богинь прекрасных вокруг вас в этот миг да встанут.
Разговор этот слышали боги, и собрались они отовсюду и сказали владычице Намму:
— Наконец, мы, бессмертные боги, будем жить, забот не зная, как лежебоки. 
Пригласи же, Намму, на пир нас. Не скупись на ячменное пиво, какое имеешь в 
запасе.
Так все боги на пир собрались. В сосудах из плоти Апсу светлое пенилось пиво. 
Боги, честь ему отдавая, хвалу возглашали хозяйке и тем, кто своею работой 
небожителям даст пропитанье. Энки и Нинмах рядышком сидели, словно жених и 
невеста, вместе пили и вместе хмелели.
— Я сделаю то, что ты просишь, — обратилась Нинмах к Энки. — Но как бы узнать, 
хорошо или плохо творенье, и судьбу ему как назначить?
— Ты лепи, что душе угодно. Лишь бы люди были на нас, бессмертных, похожи. А 
судьба их — моя забота.
Нинмах руки в воде смочила, глины кусок отщипнула. И задвигались быстрые пальцы,
 создавая богов подобья. Голова же богини кружилась, и земля под нею шаталась, 
словно хмельная. И фигурки, что появлялись на её ладони, совершенством не 
обладали. Вот возникает первый. Руки его слабы, ни согнуться, ни взять ничего 
не могут; а вот и второй, подслеповатый, и третий, с ногою слабою и кривою, на 
червя похожей.
Видит Нинмах, что вышли уродцы, и хотела их расплющить, но Энки уже дал 
сотворенным вкусить хлеба.
— Пусть остаются! — сказал он веско. — Да будет первый стражем дворцовым, 
второй же певцом пусть станет в гареме, мастером дел серебряных третий.
Затем вылепила Нинмах ещё одну пару людей, а вслед за ней и третью. И вновь 
получились уроды. Дал и им Энки вкусить хлеба и определил им судьбы. А потом он 
молвил:
— Давай поменяемся местами. Я буду лепить, а ты подыщешь применение.
И принялся Энки за работу. Со второй попытки ему удалось слепить существо с 
двумя руками и двумя ногами. Но были его ноги тонки, как тростинки, живот вздут,
 спина сгорблена. Был это старец, о которых говорят: "Его день позади".
Обрадовавшись удаче, Энки обратился к Нинмах:
— Назначь этому человеку судьбу, чтобы он мог пропитаться.
Нинмах рассмеялась:
— Какая может быть судьба у такого калеки! Видишь, у него дрожат руки и он 
трясет головой.
С этими словами она подошла к созданию Энки и хлеб ему предложила. Он же не мог 
его взять. Нинмах головой покачала:
— Не живой это человек. Нет ему на земле примененья.
— Но я же нашел примененье для твоих ублюдков, — вскипел Энки. — Отыщи и ты 
примененье для моего созданья.
Так между Нинмах и Энки разгорелась ссора. Много они наговорили друг другу 
обидных слов. Но женщина, даже если она богиня, всегда старается высказаться 
последней, и Нинмах произнесла заключительное слово:
— Отныне не будет тебе, Энки, места на небе. Не будет тебе места и на земле. 
Уйдешь ты в земные глубины и не увидишь света [7].
1. Каждый из мифов, относящихся к циклу о сотворении мира, дает ответ на тот 
или иной вопрос о происхождении божественного порядка или отдельных его 
элементов. Однако этот шумерский миф отвечает не только на вопрос, как 
произошло человечество. С этим вопросом связан и другой, побочный: почему 
человечество несовершенно, почему наряду с полноценными особями, способными 
трудиться, содержать себя и богов, существуют люди немощные и больные, обуза 
общества? Виновниками этого несовершенства рода человеческого выставлены сами 
боги, неумеренные в питье пива. Вековой человеческий порок — пьянство — 
перенесен на богов.
В тексте дошедшего до нас мифа имеются лакуны, не позволяющие понять, каких ещё 
уродов, кроме трех названных, создали боги. Не ясна причина гнева Нинмах на 
Энки, из-за которого последний был изгнан в земные глубины, где ему были 
переданы подземные воды. Видимо, отношения между Нинмах и Энки выходили за 
рамки порученного им дела сотворения человечества, и они были мужем и женой, 
отцами человечества. Если это так, то удаление Энки в его собственный мир, 
связано с необходимостью соединения супругов в нижнем мире.
2. Игиги — в большинстве шумерских и аккадских мифов боги небесные. Из 
подземных к ним относится только Нергал, супруг богини Нижнего мира Эрешкигаль, 
возможно, потому, что по собственному желанию оставил Верхний мир, к которому 
принадлежал по праву рождения. Однако здесь они выступают в качестве 
прислужников более раннего поколения — рожденных от Ану ануннаков, что 
указывает на древнейший мифологический пласт.
3. Энки (дословно: "Дом земли") — владыка первозданной бездны и таким образом 
всех первозданных вод, рек и источников, происшедших из изначального Апсу, а 
значит и мудрости, знания, магии, в представлениях древних тесно связанных с 
водной стихией. Лугальзаггиси, Эаннатум, Энтемена в своих надписях с гордостью 
заявляют, что получили от него ум и мудрость. За советом обращается к нему и 
Гудеа, получает от него план храма, который царю предстоит возвести. С конца 
новошумерского периода с появлением космической триады Энки входит в неё наряду 
с Ану и Энлилем.
Энки — создатель Эриду и всех городов Шумера, в которых пребывают боги, творец 
государства, великий изобретатель, дающий каждой вещи её «судьбу».
4. Мотив создания человечества для обслуживания богов характерен для 
большинства древних мифологий.
5. Апсу — первозданное божество, олицетворение бездны, подземных пресных вод, 
на которых покоится земля. Соответствует греч. Хаосу. Создание людей из его 
плоти может быть понято при сопоставлении с аккадской космогонией, содержащей 
миф о борьбе молодых богов с первым их поколением и о низвержении Апсу. Хотя в 
аккадской переработке материалом для сотворения людей становится кровь Кингу, 
побежденного в том же противостоянии, в каком был убит Апсу, идея использования 
плоти (крови) поверженных богов первого поколения для создания человека 
остается той же.
6. Нинмах ("Госпожа могучая", "Знатная госпожа", "Благородная Госпожа") — 
возможно, такая же богиня-мать, как Намму, порой отождествлявшаяся с Аруру. 
Создает человека и Нинту. О близости Нинмах и Аруру, связанных с 
родовспомогательными функциями, говорит и столь явная параллель, как сотворение 
Аруру из глины Энкиду в поэме о Гильгамеше, сотворение людей в шумеро-аккадской 
билингве ассирийского времени и помощь Мардуку в создании и одухотворении людей.
 Помимо мифа о сотворении людей, Нинмах присутствует в цикле мифов о Нингирсу, 
матерью которого считалась.
О значимости Нинмах в шумерском пантеоне говорит то, что Гудеа называет её 
рядом с Ану и Энлилем, а Эаннатум — рядом с Энлилем. Главной её резиденцией 
считался Киш, хотя почиталась она во многих городах Двуречья. В частности, 
известно о её храме, построенном в Уре во времена I династии Ура, о возведенном 
Энтеменой храме в Лагаше, о храмах новошумерского периода в Лагаше, Кише и Умме.
 Эаннатум, Энтемена и Лугальзаггиси говорят о себе, что они вскормлены молоком 
богини, Гудеа именует её "госпожой, возросшей вместе с городом" (Rinaldi, 1968, 
13).
7. Потомство семи созданных в конечном счете пар постепенно заселило всю землю, 
и несмолкаемый шум стал раздражать Энлиля. Чтобы уничтожить человечество или 
хотя бы уменьшить его численность, Энлиль решает наслать на людей эпидемию, а 
когда её губительных последствий оказывается недостаточно — засуху, голод и, 
наконец, потоп.
В отличие от детально разработанного сюжета о потопе в эпосе о Гильгамеше, в 
шумерской литературе потоп рассматривается, скорее всего, как изолированный 
эпизод, разделивший ход истории на две части, хотя судить об этом с полной 
уверенностью по сохранившимся разрозненным фрагментам невозможно (Castellino, 
1970, 11; Dalley, 1991). Зиусудра назван царем Шуруппака и отнесен к 
допотопному времени. Бог (или боги) объявляют ему о желании уничтожить людей. В 
обмен на спасение Зиусудра обязуется создать в честь богов города и храмы. Семь 
дней и семь ночей бушуют ветры и одновременно обрушивается потоп. После того 
как страна разрушена, на небе появляется Уту, и Зиусудра, открыв окно своего 
огромного корабля, приносит в жертву солнечному богу быка и овцу.
В аккадской параллели мифа о потопе, героем которого сделан Атрахасис, мудрый и 
благочестивый сын царя Шуруппака, раскрывается более обоснованная, чем 
производимый человечеством шум, причина гнева богов — люди восстали против 
своего предназначения быть слугами богов, ублажая их трудом и культом, ради 
которого они и были сотворены. Уничтоженное потопом человечество, согласно 
версии, сохранившейся в «Атрахасисе», восстанавливается благодаря решению 
Энки-Эа вновь сотворить семь мужчин и семь женщин (Heidel, 1963, 259 — 260).
Миф о потопе естественен для месопотамского мира, в котором наводнения были 
постоянным явлением, подтверждаемым также и археологически. Однако 
происхождение его имеет более глубокие корни. Проделанный М. Элиаде анализ 
мифов об уничтожении человечества, привел ученого к мысли, что создатели этих 
мифов усматривали причину одновременно и в прегрешениях людей, и в рано или 
поздно наступающем одряхлении самого мира. Космос, постепенно разрушающийся 
самим фактом своего существования, в какой-то момент приходит в упадок, и 
именно поэтому становится необходимым повторное его создание. По выражению М. 
Элиаде, потоп в макрокосмическом масштабе уничтожает то, что символически 
осуществляется в ходе празднования Нового года — конец мира и греховного 
человечества, чтобы сделать возможным новое творение (Eliade, 1987, 85).



Энки и мироздание

(Миф шумеров) [1]
Отец богов Ану создал жизнь на земле. Энки, сын богини Намму, её упорядочил. До 
него землю покрывали непроходимые чащи и болота — не пройти, не проскакать. Не 
было никакого спасения от змей и скорпионов. Стаи свирепых зверей рыскали 
повсюду, загоняя смертных в мрачные пещеры.
Став за плуг, Энки выкорчевал кустарник, провел по целине первые борозды и 
засеял их зернами. Для хранения урожая он соорудил закрома. Он наполнил Тигр и 
Евфрат животворной влагой и сделал все, чтобы они служили плодородию. Берега их 
он засадил тростником и тем самым их укрепил, воды заполнил рыбой. А поскольку 
одному богу, как он ни мудр, трудно уследить за всем на земле, он, обходя края 
черноголовых, распределил обязанности между богами, каждому назначив следить за 
чем-либо одним. Так, богу Энбилулу он поручил заботу о Тигре и Евфрате, без 
которых не было бы жизни в лежащих между ними землях, питаемых водами. Нанна 
получил богатый рыбой болотистый юг Шумера. Заботу о море он поручил богине 
Нанше [2]. Ишкур должен был отвечать за дожди, Эмкинду — за полевые работы, 
Аншан — за рост растений. Горные пастбища Энки отдал во власть царя гор 
Сумукана, домашний скот пасти поручил богу-пастуху Думузи, показав ему, как 
надаивать молоко и отстаивать сливки, как строить овчарни и хлевы. Возведение 
жилищ он отдал в руки Муштамны, искусство изготовления кирпичей передал Кулле, 
а работы по дереву — Нинмуду. Энки обучил женщин сучить из шерсти овец нить и 
сплетать её в ткань, поручив наблюдать за их трудом богине ткачества Утту.
Заметив, что люди усерднее ухаживают за тем, что принадлежит им, Энки провел 
между участками земледельцев межи, наметил границы между городами.
В стране между двумя реками не было металлов, необходимых для изготовления 
орудий труда и оружия, а также любимые смертными мужами и женами украшения. Но 
Энки было известно, что золото, серебро и медь имеются в изобилии в стране 
Мелухха, куда можно добраться морем. Он показал путь в эту страну, где можно 
было обменять зерно и плоды садов на металлы.
Энки создал город Эриду, подняв в него пресные воды из подвластного ему 
подземного пресного океана.
Чтобы люди не были похожи на зверей, Энки создал установления и записал их на 
скрижалях. Люди должны были их чтить, но он удержал скрижали у себя, чтобы люди 
не возвысились и не были, как боги [3].
1. Создание культуры шумерский миф приписал владыке подземного пресноводного 
океана Энки. Это естественно для народа, обитавшего в граничащем с пустынями 
Двуречье, где пресная вода — основа хозяйственной деятельности, и прежде всего 
земледелия и скотоводства.
2. Нанше — богиня, связанная с предсказаниями, особенно толкованиями снов. Она 
считалась дочерью то Энлиля, то Энки — и в этом случае сестрой Нингирсы и 
Нисабы (Нидабы). Ей поклонялись во многих городах Шумера, но главный центр её 
почитания располагался в окрестностях Лагаша. Она мыслилась его 
покровительницей и даже основательницей династии его царей, среди которых и 
носивший её имя Ур-нанше. Связана она была и с Эриду, городом вод, каналов и, 
следовательно, мудрости. То, что в её имя входил знак рыбы, делает понятным, 
почему ей поручено море.
3. Божественные установления ("сути"), записанные Энки, известны шумерам под 
именем «ме». Один из шумерских поэтов перечислил сто «ме». Из шумерских слов, 
их обозначающих, пока понятны лишь шестьдесят: верховная власть, власть богов, 
корона, скипетр, царская власть, истина, нисхождение в подземное царство, потоп,
 оружие, ужас, раздор, мир, победа и др. Мысль о том, что любой вещи или 
явлению в жизни соответствует идея (или слово), находящаяся во власти богов, 
впоследствии была развита греческим философом Платоном.
Обладание «ме», согласно верованиям шумеров, означало пользование всей полнотой 
власти. Боги вели между собою борьбу за обладание божественным знанием.



Энки и Нинхурсаг

(Миф шумеров)
Еще до того, как боги разделили между собой первозданную землю, была страна 
Дильмун, окруженная свинцовыми водами бездны.
Не было в этой стране слышно ни карканья воронов, ни пронзительного крика 
зловещей птицы, вестницы смерти, не крался на мягких лапах свирепый лев, чтобы 
схватить ягненка, и собаке не от кого было стеречь козлят, не склевывали птицы 
рассыпанных на крыше зерен, не знали люди ни болезней, ни старости, ни звучал 
погребальный плач за городской стеной [1].
Подарил эту землю Энки непорочной Нинсикиле [2].
Возлег он с ней в Дильмуне на ложе. И говорит она ему:
— Вот дал ты мне землю, как брачный дар, а что мне в этом даре? Ведь нет здесь 
воды в каналах, в колодцах же вода горька. Не растут на полях злаки и не 
пристают к берегам корабли.
И как только поднялся над горизонтом Уту, Энки открыл уста земли и выбил через 
них пресную воду. Стала страна Дильмун садом, светлым и чистым. И превратились 
безжизненные пески в изумрудные поля, перемежающиеся цветущими лугами. Выросли 
кусты и деревья. На них появились и запели сладкоголосые птицы.
И стал Дильмун пристанью, домом прибрежным Шумера. И прислала страна Тукриш 
золото из Харали и блестящий лазурит, страна Мелухха — желанный сердолик и 
отличное дерево, страна Махаши — горный хрусталь, страна Маган крепкую медь, 
твердый диорит, Заморская страна — эбеновое дерево, Страна шатров — шерсть 
тончайшую. И все это украсило Ур, сияющий город, святилище, храм царства [3].
И осталась довольна Нинсикила (имя её теперь Нинхурсаг) [4]. И приняла она семя 
Энки. И каждый день её — словно месяц, девять дней её девять месяцев 
материнства. Словно по маслу, словно по нежнейшему маслу родила матерь страны 
госпожу-растение Нинсар [5], и на берегах реки взрастила её. Увидел Энки Нинсар 
и затаился в болотах, прельстившись её зеленеющей красотой. Выйдя на берег, он 
познал Нинсар, и приняла она его семя. Каждый день её — словно месяц, девять 
дней её — девять месяцев материнства. Словно по маслу, словно по нежнейшему 
маслу родила Нинсар дочь Нинкур [6] и на берегах реки взрастила её. Увидел Энки 
Нинкур, и затаился в болотах, прельстившись её юной красотой. Выйдя на берег, 
он познал Нинкур, и приняла она его семя. Каждый день её — словно месяц, девять 
дней её — девять месяцев материнства. Словно по маслу, словно по нежнейшему 
маслу родила Нинкур Утту.
Приглянулась Энки и Утту. Поняла это матерь страны и обратилась к неопытной 
Утту:
— Затаился некто в болотах, в болотах он затаился, но совет тебе дам я полезный,
 моего ты совета послушай.
И дала матерь страны совет Утту, и послушалась девочка её совета.
Обратилась к садовнику Утту, повелев принести ей спелых огурцов, принести 
абрикосов в связках, принести винограда в гроздьях. Подслушал слова Утту Энки и 
повелел он садовнику грозно принести ему, а не Утту, побольше огурцов спелых и 
самых лучших абрикосов в связках, и янтарного винограда в гроздьях. Получив 
дары эти, подвел себе глаза Энки зеленым цветом, взял свой дорожный посох и 
направился к дому Утту.
Постучал он в двери дома, прося открыть их, притворившись, что идет садовник. 
Утту двери распахнула и, всплеснув восторженно руками, взяла у него огурцы 
спелые, абрикосы в связках, виноград в гроздьях. Опьянел от радости Энки при 
виде Утту и, бросившись к ней, поцелуями её осыпал. И возлег с нею Энки, чтобы 
приняла она его семя. Но тут Нинхурсаг появилась. Собрала она семя Энки и из 
него восемь трав взрастила. Поднялись эти травы в скором времени — и лесная, и 
медовая, и садовая, и семенная, и колючая, и густая, и высокая, и целебная.
Увидев растения, Энки удивился и стал спрашивать своего советчика, отчего они 
выросли. Тот начал срезать траву одну за другой и передавать их Энки. И брал 
Энки растения с радостью и поедал их, решая судьбу каждого.
Обнаружила Нинхурсаг, что съел Энки все восемь растений и в ярости прокляла его,
 прокричав: "Глаза мои его больше не увидят", и покинула Дильмун.
И почувствовал Энки боль. Страшно мучился Энки, как роженица мучился он [7]. И 
вместе с ним, ему соболезнуя, страдал весь мир, страдало в нем все живущее. 
Никто не мог помочь Энки, кроме Нинхурсаг. Послал за ней Энки всех зверей, но 
никто не мог её отыскать. Страдания Энки возрастали, мир неотвратимо шел к 
гибели. Тогда лиса, самая ловкая из зверей, обратилась к Энки:
— Если я верну тебе Нинхурсаг, чем ты меня наградишь?
— Если вернешь Нинхурсаг, дерево я для тебя посажу, имя твое я прославлю, — 
отозвался Энки.
И лиса почистила свою шкурку, облизала волоски, хвост распушила, румяна на 
мордочку наложила, понеслась она к Нинхурсаг и сумела её вернуть в Дильмун. 
Посадила Нинхурсаг страдальца на свое лоно и стала спрашивать:
— Что болит у тебя, мой возлюбленный супруг?
И каждый раз, когда отвечал Энки, помогала она появиться на свет целителю, 
изгоняющему из тела несчастного очередную хворь. Первым по слову матери земли 
рожден Абау [8], отец растений, и прошла макушка у Энки. А затем один за другим 
появились и владыка волос, излечивший нестерпимо болевшие корни волос, и богиня,
 излечившая нос, рот, горло, руки, ребро [9], и владыка доброго бока Эншаг [10].

Исцелив Энки, обратилась к нему Нинхурсаг:
— Определи судьбы порожденным мной крошкам.
И определил Энки каждому из новорожденных божеств его назначение. И стал с 
этого времени господином Дильмуна последний из рожденных богов Эншаг. Когда же 
по воле богов произошел потоп, на Дильмуне был поселен благочестивый старец 
Зиусудра, которому была дарована вечная жизнь.
1. Представление о стране вечной жизни и вечного счастья присуще многим народам.
 У древних евреев это Эдем, у древних греков — Острова блаженных. Но Дильмун, 
встающий из шумерских мифов, — древнейшая из стран, когда-либо созданных 
человеческой фантазией. Творцы этого мифа, датируемого концом III тыс. до н. э.,
 описывая сказочную страну Дильмун, лишили её всего, что делало горькой и 
трудной земную жизнь. Дильмун — это "страна наоборот", где нет болезней и 
смерти, жестокости и насилия, где вдоволь влаги и зелени. Если здесь может 
произойти трагедия, как это случилось с богом Энки, то она имеет счастливый 
конец. Современные ученые отождествляют страну Дильмун с Бахрейнскими островами 
в Персидском заливе.
2. Нинсикила ("Госпожа чистоты", "Госпожа девственница") — по справедливому 
мнению В.К. Афанасьевой, один из эпитетов супруги Энки, которая в дальнейшем 
фигурирует под своим основным именем — Нинхурсаг, поскольку перестала быть 
девственницей (Афанасьева, 1997, 478).
3. Толкование текста, характеризующего наступившие в Дильмуне изменения, дано Г.
 Комороци, пользовавшимся помимо таблички с шумерским эпосом "Энки и Нинхурсаг" 
также табличкой из Ура (Комороци, 1976, 5 и сл.). Исследователь полагает, что 
страну Тукриш следует искать к востоку от Двуречья и, скорее всего, это 
территория современного Афганистана. Страна Мелухха — видимо, Индия.
4. Нинхурсаг ("Госпожа горы Хурсаг") супруга Энки, фигурирующая в приводимом 
мифе под этим именем, хотя получила она его после того, как восхищенный её 
мужеством сын посвящает ей созданную гору Хурсаг.
5. Нинсар ("Госпожа произрастание") — одно из шумерских женских божеств 
растительности.
6. Нинкур — одно из божеств растительности, не получившее развития в мифологии 
шумеров.
7. Видимо, эта деталь — свидетельство существования у шумеров известного из 
этнографии обычая кувада, согласно которому символические роды принимались у 
отца, воспринимавшегося как истинный родитель.
8. Абау ("Отец растений") — божество, отождествлявшееся с Нинуртой ("Господином 
Земли"), сыном Энлиля, покровителем растений, плодородия земли, домашнего скота 
и рыболовства.
9. Полагают, что библейский рассказ о сотворении женщины из ребра первого 
человека обязан своим появлением этой детали шумерского мифа о рождении Нинти — 
"Владычицы жизни" и "Владычицы ребра".
10. Эншаг ("Господин бок") — бог-покровитель Дильмуна, функции которого неясны.



Инанна и Энки

(Миф шумеров) [1]
В давние времена богиня Инанна обратила свои мысли к тому, чтобы прославить и 
облагодетельствовать возлюбленный ею город черноголовых Урук. Узнав, что 
владыка вселенной Энки хранит у себя «ме», она решила их добыть и доставить в 
Урук.
Тщательно нарядившись, Инанна отправилась в путь, озаряя все вокруг сиянием 
своей красоты. Увидев её издали, Энки призвал к себе служителя Исимуду и 
обратился к нему:
— Приблизься, Исимуда! Склони ухо к моим словам! Юная девушка совсем одна 
направила стопы к бездне Эриду. Накрой стол чашами с холодной, освежающей 
сердце водой, фигурными сосудами с пивом и ячменными лепешками, залитыми маслом,
 сладкие яства поставь на стол, а потом её впусти.
Выполнил служитель это приказание, и Энки уселся со своей гостьей Инанной за 
стол. Гостья вкусила яства медовые, съела лепешку и запила её водой, пиво же и 
вино едва пригубила. Энки же выпивал один сосуд пива за другим, запивая вином, 
услаждающим душу. Дождавшись, когда господин захмелеет, попросила у него Инанна 
«ме».
— Ничего мне не жаль для тебя, Инанна! — сказал Энки. — Все могу отдать — 
праведность и неправедность, горький плач и радость великую, лживость и 
искренность, мятежность, что поднимается в землях, и её умиротворение, огни 
возгорающиеся и огни угасшие, бегство поспешное из опостылевшего дома и жилье 
новое, и семьи единение, и потомство обильное. И ремесла я тебе отдам, людям 
полезные, и великую силу познания и разумения, и голос закона справедливого, и 
кличи победные, и пение звонкое, и молчание благоговейное, и безмолвное 
почтение, да и все остальное, что захочешь взять.
И вручил Энки Инанне все сто законов «ме».
И возрадовалась Инанна. Как только заснул Энки, погрузила Инанна свою добычу на 
небесную ладью и отплыла в милый её сердцу Урук.
Между тем пробудился Энки. Хмель прошел. Просветлел разум бога. Подняв голову, 
не нашел на своем обычном месте «ме» и взволновался. Не помня о пире, он 
призвал Исимуду и вопросил:
— Где божественность? Где постоянство? Нет на месте ни спуска в подземный мир, 
ни пути из него на землю? Где мои скипетр, жезл и поводья? Царственность где? 
Да и других законов и символов власти там я что-то не вижу, где им положено 
быть.
И ответили Исимуда, опустив голову:
— Отдал ты все, господин, Инанне, сказав, что ничего тебе для неё не жаль.
Ужас охватил Энки.
— О, Исимуда! — воскликнул он. — Склони свой слух к моим словам! Отправляйся 
скорее в погоню и отними у Инанны небесную ладью и то, что в ней лежит. Пусть 
обманщица добирается в Урук пешком. Поспеши, пока она не успела покинуть мест, 
где Уту встает.
Бросился Исимуда за ладьей небесной в погоню, но, увидев, что отплыла ладья и 
уже исчезла из виду, вернулся к Энки ни с чем.
Гнев охватил Энки. И обвинив слугу своего в нерасторопности, вновь отправил его 
вдогонку за обманщицей, дав на этот раз в помощники семерых морских чудовищ.
И догнали Исимуда и семь морских чудовищ небесную ладью, когда Инанна уже 
подплывала к дальней пристани. И обратился Исимуда к богине с подобающей 
почтительностью:
— Госпожа Инанна светлая! Господин мой послал меня с поручением взять назад то, 
что он дал тебе, хмелем затуманенный.
И возмутилась Инанна.
— Разве может великий бог менять решение?! — кричала она. — Разве может ложною 
быть клятва, что дал он мне! Разве боги тому не свидетели!?
На слова её не обращая внимания, ухватились тем временем за небесную ладью 
чудовища, пытаясь захватить её, сбросив в воду возмущенную богиню.
И тогда в великой обиде призвала Инанна на помощь своего служителя Ниншу, чья 
рука не знает дрожи, чьи ноги не ведают усталости. Явившись на призыв госпожи, 
Ниншу отогнал чудовищ, семь раз пытавшихся отнять у богини небесную ладью.
И вновь вернулся Исимуда с пустыми руками к своему господину. И вновь посылает 
его Энки за похищенным сокровищем, на этот раз вместе с пятьюдесятью 
великанами-помощниками.
И с той же речью вновь обратился Исимуда к Инанне, теми же словами, что прежде, 
она ему ответила. И пока Исимуда и Инанна вели спор, великаны ладью схватили, 
чтобы отнять её у богини.
Но воззвала Инанна к богине Ниншубуре, посланнице слов летящих, вестнице 
справедливых слов. И помогла ей богиня. Продолжила Инанна свой путь с великими 
дарами.
И опять ни с чем вернулся Исимуда к Энки. И тот вновь послал его в погоню за 
небесной ладьей Инанны, дав в помощники чудовищ Бездны.
И опять постигла неудача Исимуду. Не удалось вернуть ладью и в четвертый раз, 
несмотря на усилия огромных рыб, набросившихся на ладью со всех сторон. И в 
пятый, и в шестой, и в седьмой раз удается Инанне спастись от своих 
преследователей.
И приводит она ладью к древним вратам Урука [2], чтобы одарить старцев 
мудростью, воинов силою, женщин плодовитостью, детей радостью, и весь город 
божественностью, царственностью и всеми другими захваченными у Энки дарами.
И выгрузила из небесной ладьи Инанна эти дары и сложила их у ворот при огромном 
скоплении жителей города.
И повелел царь быков и овец заколоть и излить на алтари пиво обильное во славу 
Инанны. Барабанам он повелел победно греметь, звучать литаврам звонкоголосым. И 
вознесли люди Урука хвалу великой богине, возлюбившей и одарившей их город.
1. Инанна (соответствующая аккадской Иштар) — шумерская богиня неба, любви, но 
также военное и звездное божество, символом которого является звезда Венера. 
Она считалась дочерью бога неба Ану (по другой версии — бога луны Нанны, 
первородного сына Энлиля), сестрой богини подземного мира Эрешкигаль и 
солнечного бога Уту.
Миф об Инанне, явившейся к людям с добытыми хитростью законами, напоминает 
греческие мифы о похищении Прометеем огня.
2. Таким образом, Инанна плывет сначала по небесному Евфрату, а затем попадает 
на земной Евфрат, в свой родной город.



Женитьба Энлиля

(Миф шумеров) [1]
Город Эреш [2], что на Евфрате, был тогда ещё неприметен и не прославлен. И 
оставалось долго во мраке имя Нидабы [3], той, что была в Эреше царицей и 
вскормила дочь свою Сут, словно телку, себе и людям на радость. А имя Энлиля, 
утеса небес, уже наполняло светом миры.
Обходя владенья свои, оказался Энлиль в Эреше. И в его воротах он деву увидел, 
блиставшую красотою, и сердце его загорелось желанием.
— Дай я одену тебя в одеянья владычицы, — проговорил он, приблизившись к деве,
 — в те одеянья, что знатность даруют и тем, кто ничего не имеет, кроме красоты.

Сут, услышав эти слова, краской покрылась и ответила гордо Энлилю.
— Не за ту ты меня принимаешь. Честная дева может стоять и в воротах нет в том 
позора. А кто ты такой? Откуда явился? По делу какому? Коль дел не имеешь, так 
убирайся.
— Поговорим, — продолжил Энлиль. — Все спокойно обсудим. Дело мое женитьба. Я 
за невестой явился. Будь же моей супругой.
Речь Энлиля ушей Сут не коснулась. Исчезла она, в материнский дом удалилась.
И взревел во гневе владыка, познавший желанье. И Нуску [4], светлоумный 
советчик, без промедленья явился.
— Войди в этот город, — распорядился Энлиль, — и предстань перед троном той, 
кто им владеет. Объясни, что я муж неженатый и желанье имею дочь её сделать 
своею женою и дать ей новое имя Нинлиль [5]. Оно по всем мирам разнесется. 
Воссядет она на престоле рядом со мной и будет вместе со мной владычицей 
черноголовых. И не с пустыми руками предстань пред невестой. Передай ей вот это.

И тотчас Нуску выполнять порученье понесся, в город вступил он в сияньи своем и,
 представ перед троном царицы Эреша, передал ей великую весть слово в слово. И 
Нидаба ему отвечала:
— О советчик, перед великим владыкой стоящий, тот, с кем Энлиль держит совет 
обо всем! Разве тебе непонятно, что раб, желанье владыки узнав, не может 
ответить отказом. И кто не примет милости владыки? А что до обиды, что дочь моя 
претерпела в воротах, то смоют её дары без остатка. Пусть же мой зять, небесный 
утес, за невестой свою присылает сестрицу [6]
И тотчас же призвала Нидаба дочь, что скрылась в покоях, и ей объяснила:
— Привольно живется в материнском доме, сладко в нем спится, но приходит пора, 
когда деве любой его надо оставить. Посланец Энлиля, советчик его светлоумный, 
нас посетил по делу женитьбы владыки. Предстань перед Нуску, дай ему руки омыть 
и поставь ему пиво.
Сделала Сут все так, как мать повелела. И посланец Энлиля раскрыл ладонь левой 
руки и дар передал сокровенный.
Сут его не схватила, но в знак того, что принимает подарок, пальцем к нему 
прикоснулась.
И возвратился светлоумный посланец в город Ниппур, где Энлиль его ждал с 
нетерпеньем, предстал перед троном Энлиля, землю поцеловал у подножия трона и 
передал ответ царицы слово в слово.
И плоть Энлиля возликовала, и сердце его в пляску пустилось. И тотчас же 
радость охватила миры. Заполнились степи лаем, мычанием, гоготанием, ржанием. 
Звери заголосили каждый на своем языке, приветствуя весть о предстоящей 
женитьбе владыки.
Энлиль, не медля, отправил в Эреш стадо отменных овец, большие сыры, источающие 
запах горчицы, и сыры поменьше с другим ароматом, душистый мед золотистый в 
деревянных бочонках, гранаты, брызжущие пурпурным соком, финики из Дильмуна в 
плетеных корзинах, редчайшие фрукты горных деревьев и диковинных зимних садов, 
орехи, драгоценные камни из Харама, далекой страны — ларца сокровищ.
И принял великие дары двор Нисабы, царицы Эреша. И когда их снимали с повозок, 
поднялась походная пыль, подобная туче, до крайнего неба. И двор дары эти не 
вместил. Они заполнили город и вышли за стены.
И приблизилось время блаженства. Аруру, сестрица Энлиля, в храм престольный 
впустила невесту, где для новобрачных из кедровых веток было постелено ложе.
Юная дева свое лоно открыла, и ввел в него Энлиль, небесный утес, свой корень. 
Невеста вожделенья его не прерывала и стала женою. И получила она имя Нинлиль, 
и вместе с ним и другое имя — Нинту [7], какое дается девам, когда они мужу 
раскрывают колени. И стала Нинлиль хозяйкой в доме Энлиля.
И стал день свадьбы Энлиля праздником плодородия, торжеством силы рожденья, 
дающим полям плодородие и сытость черноголовым.
1. Рассказ о женитьбе Энлиля более поздний, чем предыдущий сюжет. По 
справедливому мнению В.К. Афанасьевой, подчеркиваемая законность брака Энлиля и 
Сут-Нинлиль объяснима стремлением перечеркнуть более раннюю версию, уже не 
отвечавшую представлениям общества о морали (Афанасьева, 1997, 368).
2. Эреш — город, локализуемый предположительно между Уруком и Шуруппаком.
3. Нидаба (Нисаба) — богиня культуры, науки, мысли, покровительница библиотек, 
в Исине — также писаного права, изображавшаяся обычно с каламосом писца и 
табличками для счета. Главной её резиденцией был Эреш. Как богиня, имеющая дело 
с письмом, а значит и тростником, из которого делался каламос, она также 
покровительница произрастания тростника, но этим её аграрный аспект и 
ограничивается — приписываемое ранее ей изображение богини, сидящей на колосе, 
ныне с ней не связывают (Castellino, 1970, 22).
4. Нуску — олицетворение жара полуденного солнца, света и огня, самый мудрый 
среди ануннаков, в шумерской мифологии сын, советчик и визирь Энлиля, в 
аккадской — сын лунного божества Сина.
5. Нинлиль ("Госпожа воздушное пространство") — госпожа Неба и Земли, женская 
параллель, как бы дубль Энлиля, имевшая главным центром почитания, как и Энлиль,
 Ниппур. Вместе с тем в ней выделяется функция плодородия, она великая мать и 
одновременно "великая корова", уравновешивающая силу "дикого быка" Энлиля. 
Свадьба Энлиля и Нинлиль тесно связана с плодородием земли.
6. Обряд сватовства включал приход родственницы, роль которой здесь выполняет 
богиня плодородия Аруру.
7. Нинту ("Госпожа рождающая") — богиня-мать, связанная с родовспомогательными 
функциями, отождествляется также с Аруру, Нинмах, Мами.



Когда вверху

(Миф аккадян и вавилонян) [1]
Таблица I.
Когда вверху небеса ещё не имели названья, когда твердь ещё прозвища не имела, 
существовали лишь первородный создатель их Апсу, Мумму [2] мудрый его советчик, 
и Тиамат [3], всего живого праматерь. Обитали они в бездне великой, воедино 
смешивая свои воды.
Когда даже для богов ещё не были возведены жилища, и не расстилались ещё степи, 
когда не были сотворены ещё боги, и они имен ещё не имели и не были назначены 
им судьбы, вот именно тогда и сотворены были боги.
Когда ни болот, ни строений не было видно, вообще ничто имени не имело, вот 
тогда и появились боги. Первыми были созданы и имена получили Лахму и Лахаму 
[4], а долгое время спустя от этих глубинных чудовищ бог Аншар и богиня Кишар 
родились [5]. Много времени они пребывали, к годам прибавляя годы. Потом Аншар 
и Кишар породили Ану, сына, во всем подобного им. И сделал Аншар своего 
первенца во всем равным себе самому. От Ану родился Эа [6], также отцу своему 
подобный, но сильнее отца и деда, превсходивший всех мудростью и силой.
А потом появились и другие боги. Молоды были они и задорны, Тиамат они изнутри 
тормошили, её возмущали чрево. Шумом этим был недоволен Апсу, великих богов 
родитель. Вызвал он мудрого советчика Мумму, и отправились к Тиамат они вместе, 
чтобы совет держать и принять решенье.
Первым отверз уста Апсу и сказал, обращаясь к супруге:
— Поведеньем твоих сыновей я недоволен. Днем нет покоя, ночью сон не приходит. 
Надо бы буйных юнцов уничтожить. В мир тишина возвратится, и спокойно уснуть мы 
сможем [7].
Тиамат рассердилась, она с супругом не согласилась, сочтя, что смерть никого не 
сможет исправить. И Апсу решил сам юнцов уничтожить с помощью верного Мумму.
О замысле этом проведали юные боги. Присмирели, попрятались, где попало, тихо 
сидели в слезах и уныньи, не зная, что делать. И тогда отыскался спаситель, Эа, 
в мудрости первый.
Непрерывно шепча устами заклятье, в воду он опустил слепленную фигурку. И Апсу, 
скованный оцепененьем, стал никому не опасен. Эа сразу его прикончил, а 
советчика Мумму заковал он в оковы. Затем на Апсу, на бездне бескрайней, себе 
жилище построил, чертоги воздвиг он [8]. В них от богини великой Дамкины [9] 
родился у Эа сын первородный. Возликовал родитель, увидев, как прекрасен 
порожденный им отпрыск — с сияющим взором, излучающим мудрость, с походкой 
мужа-владыки, — Мардук ему имя [10]. Четыре всевидящих глаза, четыре уха имел 
он, мудрейший из мудрых, при движеньи из уст его вырывалось пламя. Обладал он 
блеском десятка богов и силой невероятной.
Между тем Тиамат супруга хватилась и, узнав, что он уничтожен, напряглась всем 
телом могучим. Двенадцать породила она острозубых чудовищ с телами, полными яда,
 своим блеском внушающих трепет. Показалось ей этого мало, и добавила Тиамат к 
воинству ещё и человека-скорпиона, и страшного льва, и чудовищных змей, и 
яростных демонов, и беспощадных обладателей чудесного оружия, не знающих страха 
в сражении. Во главе она поставила Кингу [11] и вручила ему судеб скрижали, их 
на грудь ему возложила, обратившись к нему с такими словами:
— Ставлю я тебя над богами, возвышаю над всеми, моим супругом единственным 
будешь отныне.
Таблица II.
Мудрый Эа, о заговоре этом проведав, отправился тотчас к Аншару рассказать о 
том, что праматерь погубить всех богов решила, что она создала уже войско, во 
главе поставила Кингу, что высшую власть она Кингу вручила и скрижали судеб на 
грудь ему возложила.
Растерялся Аншар могучий, вместе с ним и другие боги. Затрепетали боги от 
страха — и Аншар и сын его Ану, о спасеньи не помышляя. Попрятались ануннаки, 
губы поджали, глаза опустили.
Но вдруг Аншар, богов прародитель, воспрянув духом, торжественно встал и молвил,
 обратив слова к ануннакам:
— Я знаю, кто всех превзойдет, кто в схватке всех одолеет, — Мардук, мой внук 
безупречный. Защитником нашим он станет, двенадцать чудовищ рассеет по свету. 
Пошлем за ним мудрого Эа, пусть приведет он сына.
И вызвал Эа Мардука и подвел его к Аншару, и тот объяснил ему, чего ждут от 
него великие боги, среди них — и отец его Эа. И ответил Мардук с подобающим 
сыну почтеньем:
— Возрадуйся, отец! Достаточно силы в руках моих, чтобы шею свернуть Тиамат и, 
повергнув к твоим ногам, мозг её растоптать.
Проговорив так, он обратился к Аншару:
— О господин богов, наши судьбы вершащий! Ответь мне, получу ли я достойную 
награду, если стану вашим мстителем и Тиамат осилю? Согласен ли ты собрать 
богов на собранье и назначить мне великую судьбуперед ними?
Таблица III.
И послал Аншар своего вестника Гагу — созвать богов на великое собрание, чтобы 
поставить Мардука над всеми богами и направить его на схватку с Тиамат и её 
воинством.
Начал Гага по старшинству — с Лахмы и Лахамы, затем обошел игигов ануннаков, 
призвав их в Упшукинак на великое собранье.
И заполнился Упшукинак [12] богами, отовсюду, поспешившим на великое собранье. 
Расцеловавшись друг с другом при встрече и, обменявшись приветствиями, 
устремились они к Аншару, чтоб выяснить поскорее, зачем их собрали всех вместе. 
Ропот поднялся до неба, когда они услыхали, что им назначен владыка. Но Аншар 
их успокоил. Предложил он им угощенье. За столами они расселись и вкушали хлебы 
без счета, мешали вино в своих чашах, запивали пивом ячменным. Одурманенная 
хмелем, из их душ удалилась тревога. От сытости отяжелели тела их, усталость 
овладела умами. И снова к ним Аншар обратился. И с великой готовностью боги от 
вольности отказались и вручили себя Мардуку, признав его господином, хотя ещё 
так недавно, толпой окружив Аншара, наперебой кричали, что молод Мардук, сын Эа,
 чтоб управлять богами, что все они старше Мардука, а многие — родом знатнее.
Таблица IV.
Вручили боги Мардуку жезл власти, на царский трон его усадили, к нему 
обратились с почтительной речью:
— Из нас ты самый могучий, судьба твоя возвышенней наших, и даже великий Ану 
под властью твоей пребывает! Главенство твое навеки, навеки твое превосходство! 
И подчинимся всему мы, что только из уст твоих выйдет, вовек не посмеем 
перечить, приказы твои исполняя. Во всех святилищах наших ты будешь владыкой 
желанным. Получишь ты в них навеки свое постоянное место. Власть тебе мы 
вручаем над миром земным и небесным. Во всех собраниях наших слово твое будет 
первым. Ты мститель наш, наш защитник! Лишь только согласие дай нам, что наших 
врагов уничтожишь.
И дал Мардук обещанье, что Тиамат уничтожит, что ей перережет глотку и в 
сокровенное место её отправит навеки, ветрами ей кровь развеет.
И радовались все боги, игиги и ануннаки, "Мардук — наш царь!" восклицали.
И начал Мардук готовиться к схватке, к битве великой. Лук смастерил, без 
промаха бьющий, к нему быстролетные стрелы, и молнию к стрелам в придачу, и 
сеть, чтоб врагов опутать. Призвал семь ветров на помощь — их первыми в путь он 
отправил, чтоб врагов из укрытий выдуть на поле сраженья.
Прибыл к месту сраженья Мардук в сверкании молний, прекрасный силой своей, 
уверенностью в победе. И на брань отвечая, какою был сразу осыпан, высказал он 
Тиамат и Кингу все, что в душе накипело.
Яростью волн вздымаясь, потекла Тиамат навстречу Мардуку. Ловко он сеть 
набросил на её огромное тело. И, разрывая путы, она разинула глотку, проглотить 
смельчака пытаясь. Но он, отпрянув, ей ветры в глотку направил. С шумом в 
проход ворвавшись, ветры вошли в утробу, и Тиамат раздулась, подобно гигантской 
лягушке, и в неподвижности страшной. И подали лук Мардуку, на тетиву наложил он 
стрелу и оттянул к своей груди. Стрела, полетев со свистом, праматери сердце 
пронзила, его разорвав на части. И дух Тиамат испустила. И ногой наступил он на 
необъятное тело.
И переполнил страх Кингу и воинству передался, задрожал он, и задрожали драконы 
и обратились в бегство, не пытаясь вступить в сражение. Но ускользнуть не дал 
им мудрейший из мудрых. Догнал он Кингу, сорвал с его груди скрижали судьбы, 
что возложила на него Тиамат, и перевесил на свою грудь. Переловил он и 
драконов и, схватив за головы, бросил в мешок и отправил в пещеру, чтобы там 
могли они оплакивать свою судьбу и участь сотворившей их Тиамат.
Расправившись с воинством Тиамат, вернулся Мардук к её телу. И рассек он 
туловище Тиамат пополам, словно устрицу. Половину, что выше была, он поднял 
наверх и прикрыл ею верхние воды, словно стеной. В этой стене, которой он имя 
дал «небеса», пробил он ворота и стражей поставил, чтобы они по его повеленью 
дожди, град и снег выпускали. Из нижней половины могучего тела Мардук создал 
землю и закрыл ею нижние воды, которые заполняли царство отца его Эа. На голову 
Тиамат навалил он гору, чтобы воды не растеклись по поверхности земли, а 
сохранились, из глаз её извлек великие реки Тигр и Евфрат, из груди — источники 
другие, в ноздрях хранилище для пресных вод устроил, а из завитков хвоста — 
связь земли и небес.
Таблица V [13].
Поднялся Мардук на небо и построил там чертоги для Ану, Энлиля и Эа, соорудил 
дома для звезд и планет [14]. Потом он создал Луну, ночь ей доверив. Короной он 
Луну одарил, чтобы её рогами-зубцами месяцы мерить [15]. День же Мардук отдал 
Шамашу, повелев ему разгонять своими мечами-лучами всех злодеев и нечестивцев, 
которым мрак по душе [16].
Таблица VI.
Казалось Мардуку, что завершил он устройство мира. Но как-то раз к нему боги 
явились и сетовать стали, что терпят голод и холод. И задумался он, в сердце 
своем решая, что предпринять, чтобы жалоб и стонов больше не слышать.
И направился к Эа Мардук, и поведал ему, что хочет создать человека, чтобы тот 
взял на себя о богах заботу, чтоб служил им исправно, соблюдая все ритуалы, 
чтобы боги могли наслаждаться миром, ни единой заботы не зная [17]. И просил он 
у отца совета, из чего сотворить человека.
И посоветовал Эа собрать всех богов. Когда же прибыли боги, им объявил Мардук, 
что старшие боги должны ответить за былые обиды, что одного из них надо убить, 
чтобы кровь его стала основой для создания слуг, которые будут кормить и поить 
всех богов, чтобы боги забот не знали. И громко закричали боги, что должен быть 
Кингу убит, ибо он виноват во всем. И тотчас Кингу связали, повлекли его к Эа, 
вину ему объявили, разрезали жилы. Когда же вытекла кровь, взял Мардук глины, 
на крови Кингу её замешал и вылепил он человека. И поручили боги человеку все 
свои заботы.
Благодарные боги решили возвести Мардуку город и храм над бездной. И построили 
они ему такой же прекрасный дворец, какой он имел на земле, назвав его — 
Эсагила, и поставили рядом башню высокую с помещением на самой её вершине, где 
бы, не зная забот, отдыхал Мардук, и куда бы он мог созывать богов на собранья 
[18].
И сразу же, как только завершено было строительство, созвал Мардук всех богов 
на великое собрание и объявил, что будут они приходить сюда в первый день 
каждого нового года, чтобы получить из его рук судьбы на год предстоящий [19].
Выслушали боги слова Мардука и прежде, чем разлететься по своим жилищам, 
подтвердили они ту клятву, что дали на великом собрании, созванном Аншаром. 
Единодушно подтвердили они, что он — владыка Вавилона, что он господин над 
всеми богами земли и неба, что он бог, очищающий жизнь всех богов, что нет 
другого бога, чья б судьба над его судьбой возвышалась.
Таблица VII.
Пятьюдесятью титулами наградили Мардука великие боги, пятьдесят имен у него, 
первое и главное из которых — Мудрый [20]. И сохранили их люди на все времена. 
Повторяет их отец сыну, чтобы запомнил их и, когда настанет время, передал 
своему сыну, и так до скончания веков.
1. Поэма аккадян и вавилонян "Когда вверху", названная так по её первым словам, 
дошла в четырех редакциях, в том числе и ассирийских (из Вавилона, Киша, Ассура 
и Ниневии), практически друг с другом совпадающих, что свидетельствует об 
унификации культа в пределах Месопотамии, объединенной Вавилоном. О 
существовании поэмы не только в записи, но и в устной традиции, свидетельствует 
фраза, завершающая последнюю табличку поэмы: "Учение, что говорили древние в 
прошлые времена, записано и предназначено для обучения в будущем". Первую 
редакцию поэмы на основании анализа языка одни исследователи относят ко времени 
не ранее 1000 г. до н. э. (Rinaldi, 1968, 122), другие — к 1100 или несколько 
более раннему времени (Cavigneaux, 1998, 135).
Шумерологи предполагают наличие шумерского варианта текста, послужившего 
основой для аккадской переработки текста. Хотя не найдено ни одного шумерского 
фрагмента, намеки на его наличие разбросаны по отдельным мифам других циклов, в 
частности упоминается время, когда не было богов и когда появились боги, 
родившиеся от предыдущих; Намму, персонифицирующая, как в аккадской мифологии 
Апсу, первозданные подземные воды, названа в одном месте 
"матерью-прародительницей Неба и Земли", в другом "перворожденной матерью всех 
богов" (Castellino, 1970, 24).
Поэма повествует о создании мира, о нескольких поколениях богов, о борьбе 
младших богов со старшими, в ходе которой из побежденных старших создаются мир 
и человечество. Перед нами великолепный памятник литературы, в котором тонко 
обрисованы характеры мифологических персонажей.
Состоит поэма из семи песен (священное число), каждая из которых занимает по 
табличке. Стержень её — прославление Мардука, и сам смысл её в том, чтобы 
объяснить, как Мардук из божка шумерского захолустья, каким был Кадингшир 
(будущий Вавилон), превратился в самого могущественного бога вавилонского 
пантеона. Собственно, само сотворение богов и мира отступает на задний план 
перед этой главной целью, и фактически, вся поэма — не что иное как гимн, 
предназначенный для исполнения по всей Месопотамии на главном празднике бога, 
разворачивавшемся на протяжении первых двенадцати дней новогоднего месяца 
нисана (марта).
На четвертый день праздничных торжеств после вечерних жертвоприношений, 
завершавших длинный ряд ритуалов, великий жрец, встав с воздетой рукой перед 
статуей бога в храме Эсагила, нараспев декламировал поэму от начала до конца 
(Rinaldi, 1968, 21). Звучала она в этот день и по всем остальным храмам 
Вавилонии.
Чтение поэмы составляло важнейшую часть, идейный центр разработанного действа, 
имитировавшего события, развернувшиеся в мифическом прошлом и прославлявшего 
победу великого бога над силами первозданного хаоса. Праздник Нового года, как 
отмечает М. Элиаде, — это как бы репетиция космогонии (Элиаде, 1969, 65 и сл.; 
Eliade, 1987, 86).
Первый день, воспроизводящий эпизод пленения Мардука, был посвящен искуплению 
царя — как бы утрате им царственного достоинства и возвращения ему власти. 
Сценарий предусматривал унижение царя, что должно было напомнить об опасности 
возвращения мира к докосмическому хаосу, которое чуть не произошло из-за 
пленения бога. Великий жрец лишает царя его атрибутов — скипетра, кольца, 
короны и наносит удары по лицу. Опустившись на колени, царь произносит формулу 
невиновности: "Я не грешил, о господин страны, не пренебрегал я твоей 
божественностью". И хотя Мардук мыслится в этот момент ещё плененным, он 
отвечает устами жреца: "Не бойся. Мардук внял твоей молитве. Он возвеличит твою 
власть".
Следующий день посвящен освобождению Мардука. Он заточен в горах, что 
воспринимается как его смерть, Но так же, как в мифе об Инанне-Иштар или 
египетских представлениях об Осирисе, смерть эта не окончательная. Мардук 
должен спуститься в "долины солнца и света". Его находят, освобождают и после 
этого собирают вместе статуи всех богов, имитируя тот эпизод мифологического 
прошлого, когда боги собрались, для провозглашения Мардука своим владыкой.
Затем царь ведет процессию к Дому Празднования Нового года (Бит-Акиту), 
находящемуся за пределами города. Процессия символизирует движущихся на Тиамат 
богов, возглавляемых Мардуком, и воинство это вступает в ритуальную битву, 
воспроизводящую схватку с воинством Тиамат. При этом царь, естественно, 
персонифицирует Мардука (в ассирийское время вытеснившего Мардука Ассура).
После завершения сражения и возвращения с пира, наступает время священного 
брака царя и храмовой рабыни, персонифицирующей саму богиню. И, наконец, 
происходит определение судеб и жребиев каждого месяца года, среди которых 
плодородие, богатство нового мира, которому предстоит родиться.
2. Мумму — советчик Апсу, обладающий лучами его сияния.
3. Тиамат (аккад. "море") — олицетворение первозданной стихии, чудовище, 
мыслившееся одновременно и как двуполое существо и как существо женского пола.
4. Лахму и Лахаму — мужской и женский демоны водной стихии шумерской мифологии, 
преобразованные в аккадской теогонии в детей Апсу и Тиамат.
5. Аншар и Кишар ("Круг неба" и "Круг земли") — божества, более нигде не 
встречающиеся.
6. Эа (шумерский Энки) — великий бог захваченного аккадянами шумерского Эриду, 
сокрушивший олицетворявшее первозданные воды подземного океана чудовище Апсу и 
унаследовавший от него владычество над подземными водами. В аккадской мифологии 
— "владыка низа.
7. По мнению М. Элиаде слова "установилась тишина" могут быть расшифрованы как 
ностальгия материи (того способа существования, которому соответствуют 
инертность, бессознательность субстанции) по изначальной неподвижности, 
сопротивляющейся любому движению, предварительному условию космогонии (Eliade, 
1987, 83).
8. М. Элиаде обращает внимание на то, что Эа не просто занимает место Апсу, но 
постройкой жилища создает первую организацию хаотической водной массы (Eliade, 
1987, 84).
9. Дамкина — супруга бога Эа. В шумерской мифологии ей соответствует 
Дамгальнуна. В вавилонских текстах она — мать Мардука, отождествляемая с 
Нинсикилой.
10. Мардук — главное божество вавилонского пантеона.
11. Кингу — чудовище, в других мифах не встречающееся.
12. Упшукинак — место собраний богов, в отличие от греческого Олимпа не 
обитавших в одном месте, но имевших постоянное место собраний.
13. Таблица V дошла в фрагментарном состоянии. Исследователи полагают, что там 
рассказывалось о наполнении универсума тем, что названо в тексте "хорошими 
вещами", существующими в земном и небесном мирах. Единственно полный из 
фрагментов повествует в астрономических терминах об образовании звезд, которые 
мыслятся как жилища богов, а также об установлении дней, ночей и месяцев, 
разделивших ранее слитное движение времени.
14. Анализируя космогоническую сторону мифа, М. Элиаде подчеркивает, что хотя 
Небо — половина Тиамат, но звезды — творение Мардука. Точно так же и земля, 
созданная из тела чудовища, дополнена городами и храмами. Таким образам, в 
конечном счете мир оказывается соединением двух начал — хаосного и 
демонического, идущего от первозданности, с одной стороны, и творческой силы, 
воплощающей божественную мудрость, с другой (Eliade, 1987, 85).
15. Измерение времени луной типично для всех народов Двуречья. Не случайно 
Нанна часто встречается в клинописных табличках не под именем, а под номером 30 
— по количеству дней в месяце.
16. Шамаш — аккадский бог Солнца, соответствующий шумерскому Уту. Функция 
стража правосудия и наказания злодеяний — одна из главных для Шамаша, постоянно 
подчеркиваемая в гимнах к нему.
17. Человек создан для служения богам — в этом аккадский миф продолжает 
шумерскую традицию. Но здесь, человек создается из демонического материала, и в 
этом, как подчеркивает М. Элиаде, значительное отличие от шумерской версии, где 
Апсу, чье тело использовалось богами, не воспринимался как сила, им враждебная 
(Eliade, 1987, 85).
18. Месопотамия воспринималась как центр мира, Вавилон с находящимся в нем 
храмом Мардука — как центр Месопотамии. Постановка своей страны и города в 
центр мироздания характерна для мифологических представлений многих народов не 
только Востока, но и Запада (вспомним греческое представление о Дельфах как 
пупе земли).
В табличке дается детальнейшее описание храма с высящейся рядом башней, в 
точности воспроизводящими облик храма Мардука в Вавилоне, носившего то же самое 
название — Эсагила (досл. "Дом с высокой головой"). Первоначально святилище 
Эсагила не было связано ни с Мардуком, ни с Вавилоном, а было посвящено Эа и 
находилось в Эриду. Перенесенное в Вавилон в XVIII в. до н. э. Хаммурапи, оно 
было превращено в храм Мардука и позднее было дополнено зиккуратом Энтеменанки 
("Дом основания неба и земли"), строительство которого начал Навуходоносор I, а 
завершил лишь в VI в. до н. э. Навуходоносор II (Noel, 1998, 131).
19. Воспроизведение в земном жилище Мардука этого акта, разворачивавшегося в 
одноименной небесной резиденции, должно было гарантировать благоприятное 
распределение «судеб» предстоящего года.
20. В конце VI и начале VII таблицы перечисляются все пятьдесят имен 
(распределение имен по двум таблицам объясняется тем, что само деление таблиц 
связано не с содержанием, а с чисто техническими возможностями размещения 
текста).
Хотя Мардук — главное божество Вавилона, в шумерском пантеоне отсутствующее, 
почти все имена шумерские, однако каждому дается объяснение на вавилонском 
языке, и в этих объяснениях раскрываются многочисленные функции бога: он 
очищает святилища, обеспечивает богам чистое небо и определяет их пути, он 
проявляет сострадание к поверженным богам; людям он обеспечивает выздоровление, 
спасает умирающего своими заклинаниями, благодаря ему существует на земле 
богатство и изобилие, он выкорчевывает зло и о многом другом проявляет заботу 
на небе и на земле (Rinaldi, 1968, 40).



С Великих небес к Великим недрам

(Миф шумеров) [1]
С Великого верха к Великому низу мысли свои обратила Инанна, покинула Небо, 
покинула Землю ради нутра земного. В семи городах покинула храмы [2], семь 
своих сил, семь тайн в кулаке зажимая. На голове — венец драгоценный, Шугур ему 
имя, лоб её белою лентой повязан — ей имя "Чела украшенье" В руках её жезл и 
веревка — знаки власти и правосудья. На шее — бусы из лазурита. Браслеты — как 
змейки вокруг запястий, холмики грудей прикрыты сеткой, ей имя "Ко мне, 
мужчина". В веки её притирания втерты "Явись живее". Лоно скрыто повязкой, как 
у всех небесных владычиц.
Инанна в подземное царство шагает. Ниншубура, глашатай её милосердия, рядом. 
Слова её и наказы ухом он ловит:
— Слушай меня, Ниншубура, внимательно слушай. Как только я из виду скроюсь, из 
глаз исчезну, жалобным плачем залейся на холмах погребальных и ударь в барабаны 
в Доме собраний. Щеки и тело в кровь исцарапай, уста изорви ногтями. В клочья 
порви одежду и обойди, как нищий, богов великих жилища. К Энлилю сперва зайди и 
молви, упав на колена: "О, владыка, не дай погибнуть Инанне, дщери твоей, в 
страшном мире подземном. Не разреши серебру твоему, что взор ослепляет, пылью 
покрыться Великого низа. Гранильщик подземный пусть лазурит твой не повредит, 
пусть плотник твой самшит не сокрушит, не дай владычице-деве погибнуть". Если ж 
владыка ветров ухо тебе не откроет, времени не теряй, поспешай к мудрому Нанне, 
знаний владыке. Не поленись ему повторить, что молвил Энлилю. Если и он 
промолчит, то отправляйся к Энки, Великого низа владыке, и повтори ему ту же 
мольбу, слово в слово. Энки знакомы и воды рожденья, и бессмертия травы. Теперь 
же простимся: путь мой налево, твой же — направо.


Идет Инанна, к горе подходит из лазурита,
Но нет пути ей. На семь засовов врата закрыты.
Кричит богиня, вопит богиня: — Открой ворота!
И вопрошает привратник Нети: — Крикунья, кто ты?
— Открой скорее. Ведь пред тобою Звезда Восхода.
— Звезда Восхода, зачем явилась в страну Заката,
В страну, где вопли, в страну, где стоны?
— Свою сестрицу, привратник Нети, мне видеть надо.
— Тогда, Инанна, снимай скорее, снимай корону.
— Зачем корону?
— В подземном мире — свои законы.
Сняла корону, и стало меньше одним засовом.
Суров привратник. Ждет от богини он жертвы новой:
— Теперь сорви, Звезда Восхода, со лба повязку!
Сняла повязку. Привратник снова засовом лязгнул.
Сняла Инанна все облаченья и все наряды.
— Теперь иди! — сказал привратник, окинув взглядом
Нагое тело той, что недавно ещё сияло
Красою женской, что возбуждало и призывало
Мужей к любви и к продолжению рода,
Той, в ком живет и умирает сама природа.
Вступила Инанна в пещеру, склонилась пред троном
Своей сестры Эрешкигаль [3], владычицы непреклонной.
Рядом с нею на креслах судейских семь ануннаков,
Семеро судей, покорных слову её и знаку.
Дух Инанны ушел от сестры ледяного взгляда.
Труп её брошен на крюк с трупами смертных рядом.


А на небе Ниншубура, глашатай желаний Инанны, плачем залился на могильных 
курганах, в честь владычицы щеки и тело в кровь исцарапал, бил в барабан, бил 
перед всем народом, одежду в клочья порвав, обходил храмы. Только владыка Энки 
на мольбу его отозвался. Из-под ногтей грязь он выскреб, из этой грязи он 
сделал кургара. Из-под других ногтей, покрытых красною краской, грязь он 
выскреб. Из этой грязи сотворил галатура. Водрузил этих уродцев он на ладони, 
дал наставленья, как вести себя в мире нижнем, и отпустил он их со словами:
— Летите, кургар с галатуром, и без Инанны, дщери любимой, не возвращайтесь! У 
врат подземных вейтесь, как мухи, у оси дверной ползите, как змеи, к Эрешкигаль,
 владычице великой пройдите и её умолите.
И понеслись кургар с галатуром на крыльях мушиных, славя того, кто из грязи их 
вынул. В щели ворот подземных они залетели, так что и Нети, недремлющий страж, 
их не заметил. Нашли Эрешкигаль, нет, не на троне рожающей в муках. Ее белые 
бедра ничем не покрыты, открыты груди её, как белые чаши, как лук-порей 
растрепаны косы. И говорила владычица мрака, нет, не с супругом — со своею 
утробой:
— Долго ли будешь, чрево мое, терзать меня болью?
И обратились кургур с галатуром к великой богине:
— Можем помочь тебе, о Эрешкигаль. Все в твоей воле.
— О, если можете, то изгоните боль из утробы.
— Можем, владычица! — радостно крикнули оба. — Многого мы не возьмем за эту 
работу. Труп, что висит на крюке, Инанны, госпожи нашей, тело.
— Берите, навозные мухи, только скорее меня избавьте от муки!
Кургар с галатуром, понатужившись, сорвали тело Инанны. Живою водою омыли его, 
травою живою к нему прикоснулись, что дал им Энки, их родитель. И задышала 
богиня, поднялась, зашагала к воротам, слова не молвив. Ее ануннаки догнали, её 
ануннаки схватили.
— Не торопись, Инанна, — они сказали богине. — Коль выбраться хочешь из страны 
без возврата в мир, где ждут тебя боги, в мир, где смертные даров твоих ожидают,
 выкуп должно тебе оставить — душа за душу. Демоны смерти станут твоею свитой. 
Им назовешь замену.
Вот Инанна выходит из Великого низа, а за нею демоны вьются. Они не ведают 
жажды. Голод им неизвестен. Не вкушают они муки, пропущенной через сито, не 
пьют воды проточной. Им незнакома жалость. Вырывают они из объятий мужа его 
супругу, они от груди материнской отрывают младенца.
Первым Инанну встретил глашатай её милосердия, посол Ниншубура благородный. Еще 
на щеках его шрамы видны и порезы, в рубище тело. Увидев Инанну живою, он ей 
повалился в ноги. И демоны тут набежали.
— Его мы возьмем, Инанна, — сказали они богине. — Ты же можешь вернуться в 
город. Он будет тебе заменой.
— Нет, — сказала Инанна. — Этого не возьмете. Плачем он заливался на 
погребальных курганах, бил в барабаны громко в Доме собраний. Он из подземного 
плена мне к жизни открыл дорогу.
Демоны отступили:
— Что ж! Назови нам другого.
В славном городе Умме встретил Инанну Шара [4], там почитавшийся богом. Пред 
ней упал на колени.
Демоны тут набежали, оглушая Инанну воплем:
— Этого дай нам, богиня, и можешь вернуться в город.
— Нет! — сказала Инанна. — Этого не возьмете. Песен он много знает. Стриг он 
мне некогда ногти, мне он расчесывал кудри, песенки напевая.
Демоны отступили:
— Что ж, назовешь нам другого. В город Кулаб [5] вступила богиня. Здесь жил её 
супруг Думузи [6]. Был он до спуска Инанны в толщу земную её любовником 
скромным. Когда же она удалилась, дерзостью обуянный, на лоб напялил корону.
Увидев Думузи на троне, в гневе вскричала богиня:
— Хватайте его! Тащите! Такой он мне больше не нужен!
Так светлая Инанна отдала пастуха Думузи в руки демонов смерти.
1. Текст, впоследствии перенесенный с рядом изменений вавилонским поэтом на 
Иштар, включает 13 табличек и небольшое число фрагментов, обнаруженных при 
раскопках Ниппура. Восстановлено из него 328 строк. Относится этот текст, 
наиболее совершенный из всех дошедших до нас шумерских литературных текстов, к 
середине III тысячелетия, но время составления поэмы считается более ранним.
Миф о нисхождении богини Инанны сохранился во многих вариантах. Больше всего 
расхождений существует в рассказе о судьбе Думузи. Кроме изложенного здесь 
(выдачи Думузи демонам) имеются варианты, согласно которым Инанна упрашивает 
Думузи спуститься вместо неё в подземное царство, и варианты чудесного спасения 
Думузи, которому удается ускользнуть от демонов смерти (Уту по просьбе Инанны 
превращает Думузи в газель, или змею, или ящерицу). Но классическим является 
вариант гибели и возрождения Думузи, возвращение которого в Верхний мир 
знаменовало возрождение природы после зимней спячки.
2. Как считает М. Элиаде, спуск Инанны в подземный мир связан с желанием 
владычицы Верхнего мира царить также и в Нижнем, и "гибельная судьба" Думузи 
предрешена задолго до того, как богиня видит его воссевшим на её троне. "Мой 
возлюбленный, муж сердца моего, я вовлекаю тебя в гибельную судьбу, — говорит 
богиня на ложе любви, словно предвещая трагический исход. — Твои уста сливаются 
с моими устами, ты прижимаешь мои губы к своей голове. Почему же я обрекаю тебя 
на гибельную судьбу" (Eliade, 1987, 76).
3. Эрешкигаль ("Госпожа обширной земли") — владыка подземного мира.
4. Шара — божество круга Инанны (ее сын или возлюбленный), относящееся, с одной 
стороны, к числу божеств войны, с другой — умирающих и воскресающих богов. 
Центр его почитания — Умма.
5. Кулаб — пригородная часть Урука с центром культа Инанны и Думузи.
6. Думузи — божество плодородия. Наказание Инанной своего возлюбленного и 
обстоятельства возвращения в мир живых были не совсем ясны до последних 
публикаций С. Крамера: от вечного пребывания в Нижнем мире его избавляет сестра 
Гештинанна, заменяющая брата, который получает возможность возвращаться на 
часть года в мир живых. Возвращение Думузи отмечалось ритуальными торжествами. 
В новошумерский период многие цари, прежде всего династий Исины и Ларсы, 
идентифицировали себя с ним, полагая, что это обеспечит плодородие полей и, 
следовательно, благосостояние страны (Castellino, 1970, 24).



Иштар и Таммуз

(Миф аккадян) [1]
Возлюбила прекрасная богиня Иштар юного красавца Таммуза [2]. Не могла она жить 
без него ни дня, ни мгновенья, а если он отлучался, она находилась в великом 
волнении.
Однажды отправился Таммуз в степь на охоту и не вернулся. От слуг, 
сопровождавших охотников, богиня узнала, что внезапно налетел вихрь и Таммуз 
упал, как надломленный тростник, и дух испустил.
Великая скорбь овладела богиней. Не могла она примириться со смертью того, кто 
был ей дороже жизни, и мысли она обратила к стране без возврата, к обиталищу 
мрака, к Эрешкигаль, хозяйке подземного мира.
Облачилась Иштар в лучшие свои одеяния, запястья продела в кольца, перстнями 
украсила пальцы, уши — серьгами, подвесками — шею, обвила голову золотою тиарой 
и отправилась скорбной дорогой, которой спускаются тени умерших. Дошла Иштар до 
ворот до медных, которые лишь мертвым открыты, а живым недоступны.
— Откройте! Откройте! — кричала богиня, могучей рукой ударяя по меди, так что 
она, как бубен, гремела. — Откройте, а то обрушу я ваши ворота, сломаю ваши 
запоры и выпущу мертвых наружу.
Привратники шум услыхали и удивленно вскинули брови. Бесшумны ведь тени мертвых.
 Беспокойства они не приносят.
Шум услыхала сама Эрешкигаль, и яростью её наполнилось сердце.
— Кто там ко мне стучится, словно пьяный в двери таверны? Кто дал ему выпить 
столько сикеры!
— Это не пьяный! — почтительно страж промолвил. — Это богиня Иштар, твоя 
сестрица, за Таммузом явилась. Сейчас опрокинет ворота. А кто поднять их 
сумеет?
— Впусти! — приказала хозяйка подземного мира.
Со скрипом отворились ворота. Предстала богиня Иштар перед стражем во всей 
своей красоте великой и несравненной скорби. Но наглый привратник не 
содрогнулся. Глаза его жадно блеснули, когда взгляд упал на тиару. И сняв с 
головы тиару, богиня ему её протянула.
И снова пред нею ворота, ворота вторые из меди. Богиня вручила второму стражу 
кольца и серьги.
А потом — ещё и ещё ворота. Когда же седьмые ворота за её спиною остались, 
нагой она оказалась средь душ, шуршащих во мраке, словно летучие мыши. На ощупь 
она пробиралась и натыкалась на стены, скользкие от крови и слез, натыкалась на 
камни, падала и поднималась.
Нет, не смогли сломить Иштар униженья. С головою, поднятой гордо, она перед 
троном предстала и хозяйке подземного мира сказала:
— Таммуза возврати мне, сестрица. Нет без него мне жизни.
— Закона нет, чтобы мертвым жизнь возвращать ради чьих-то капризов, оборвала 
Эрешкигаль богиню. — Мало ли юнцов в верхнем мире? Пусть Таммуза заменят.
— Таммуз один для меня на свете, — Иштар возразила. — Прекрасному нет замены.
И тут Эрешкигаль обернулась, слуге своему Намтару [3], болезней владыке, рукою 
махнула. Наслал на Иштар он язв шестьдесят, шесть тысяч болячек.
И затихла земля без Иштар. Травы расти перестали. Опустели птичьи гнезда. Овцы 
ягнят не рожали. Семьи людские распались. Овладело землей равнодушье, 
предвещавшее жизни полную гибель и победу могильного мрака.
Боги, глядя на землю с небес, её не узнали. И, всполошившись, послали гонца из 
Верхнего мира в мир Нижний с приказом:
— Иштар возвратить немедля и с нею вместе Таммуза.
Как ни кипела яростью Эрешкигаль, как по бедрам себя ни колотила, как ни вопила,
 что нет возврата из царства её, пришлось ей смириться.
В тот день, когда Иштар вместе с Таммузом возвратились на землю, весна 
наступила. Все на земле зацвело буйным цветеньем. Птицы запели в ветвях, любовь 
прославляя. Жены вернулись к мужьям на брачные ложа. В храмах Иштар настежь все 
двери открылись. Ликующий хор голосов провозгласил:
— Таммуз возродился! К любви возвратился Таммуз
1. Функции шумерской Инанны в аккадской среде перешли к Иштар, богине, широко 
почитавшейся на территории аккадского Двуречья, в том числе и в шумерских 
городах после их завоевания Саргоном, и в сопредельных с Шумеро-аккадским 
царством землях — в Мари, в Эбле, где она почиталась под именем Аштар и имела 
свой храм. Вместе с функциями Инанны к Иштар перешли и связанные с шумерской 
богиней предания и ритуалы. Но это было не слепое заимствование. Аккадские 
поэты внесли свое понимание в общий для двух народов мотив нисхождения богини в 
подземный мир.
2. Таммуз — бог умирающей и воскресающей природы. Соответствующий шумерскому 
Думузи, но игравший в мифологических представлениях аккадян, а вслед за ними 
ассирийцев и вавилонян значительно б(льшую роль, что способствовало 
распространению его культа и за пределы Месопотамии — в Сирии и Палестине, где 
даже после установления единобожия к неудовольствию иерусалимского жречества в 
самом Иерусалиме справлялся его культовый праздник (Иезек., 8: 14).
3. Намтар — ("Отрезатель", "Режущий") — персонификация Судьбы, режущей 
человеческие судьбы, мыслился как слуга и посланник Эрешкигаль, послушный её 
слову, в некоторых мифах — её сын от Энлиля.



Нинурта — бог-герой Ниппура

(Миф шумеров) [1]
Жил в Ниппуре священном Нинурта, сын великий Энлиля, герой, отдающийся битве, 
воитель, южному ветру подобный. Молниями взор его блещет. В блеске восседает он 
на престоле. И владеет оружием он, чье сиянье для врагов ужасно — нет им от 
него спасенья. Оружие это, накрыватель множеств, сеть боевая, что единым ударом 
способна накрыть огромное войско, носит имя Шарур.
Однажды обращается к нему Шарур с такими словами:
— О Нинурта! Охранитель высоких престолов, мой царь и владыка! Знай, что Небо 
семя свое излило ливнем на землю и породило на страх черноголовым дракона Асага.
 Не был он вскормлен материнскою грудью — дикие звери вскормили его своим 
молоком. И отца своего он, воитель жестокий, не знает. В горы зубами вгрызаясь, 
он оставил там свое семя, и поднялись диорит, базальт, гранит и прочие камня 
породы. Камни эти царем избрали Асага, и он возгордился сверх меры — с каменным 
воинством на города нападает, губит деревья. Себя он нагло считает тебе 
подобным в Шумере. Боги захваченных им городов трепещут. В страхе дары ему 
преподносят. О силе твоей проведав, держал совет он с камнями, что избрали его 
на царство, со скалами и с горами, как тебя извести поскорее и расширить свои 
границы. Нелегко пробить твердый камень — ни топор, ни копье не расколют, в 
этом сила войска Асага. Но ведь мы с тобой неразлучны. Полетим и сразимся с 
Асагом.
И ринулся в горы Нинурта. Проносится он, лев могучий, с булавою в руках, 
подобно низвергающемуся с гор потоку, подобно ревущему южному вихрю, в грохоте 
и блистании молний. Впереди него буря несется, а сзади — Шарур догоняет. С пути 
своего он сметает холмы, ломает леса, засыпает землею низины.
Птицы взлететь не в силах, рыбы страдают от жара, степь, почернев, опустела, 
гибнут дикие твари. Руки к груди прижимая, горько Земля рыдает.
Рушит в мятежной стране горы Нинурта, рушит он города, люди гибнут без счета, 
посылая проклятья дню и часу рожденья Асага.
Так подходит Нинурта к логовищу дракона. Но не ведает он, каковы его силы, и 
посылает в разведку Шарура. Обозревает Шарур, покрыватель множеств, с высоты 
своей поле и ужасается числу и силе войска Асага. Вернувшись к Нинурте, ему 
сообщает:
— Необозримо воинство вражье, а нас только двое. Нет, неравны наши силы. Никто 
не скажет, что робки мы сердцем, если в Ниппур возвратимся.
— Стыдись! — воскликнул Нинурта отважный. — Не подобает мне бегство, какими б 
словами не скрыть его сути. Готовься к сраженью.
И вот началось сражение. Дрожала земля, кружился Нинурта над полем боя, все 
время меняя оружье. Цепляясь о землю кривыми когтями, пыль вздымает Асаг до 
крайнего неба.
Нинурта за грудь схватился. Пыль проникает в дыханье. Силы героя слабеют.
И тогда Шарур взвивается в небо и вот уже нависает, как туча, над потрясенным 
Ниппуром и, достигнув порога Энлиля, у бога помощи ищет.
И мысль Энлиль ниспосылает своему могучему сыну.
— Пыль тебе не страшна — ведь воды тебе подвластны. Не медля, открой им выход. 
Они под твоими ногами.
Услышав совет отцовский, Нинурта стал выламывать камни и громоздить их в кучу. 
И хлынули воды неукротимым потоком. От пыли очистился мир.
Затрясся Асаг, как на дереве лист, видя свое бессилье. Нинурта к нему подбежал, 
схватил его за плечо и, черную печень проткнув, из тела вырвал рукой.
Ликует Шарур. Клич победный разнесся, достигнув крайних небес. Услышали боги 
его и, покинув укрытья свои, принялись славить Нинурту.
Только голос Нинмах [2] в их хоре не прозвучал. На ложе, где сын был зачат, 
рыдает владычица-мать, как над ягненком овца. Нет от сына вестей. Ей мнится — в 
опасности отрок. Сердце сжимает боль. Наконец, решает она пуститься в опасный 
путь.
Встретив в горах Нинмах, вскинул брови Нинурта.
— В горы явилась ты, ужасы битвы презрев! — он обратился к ней. Подвиг души 
твоей мною не будет забыт. Гору, что я воздвиг, чтобы воде дать путь, я тебе 
посвящу. Имя ей дам Хурсаг [3]. Ты же, её госпожа, будешь теперь Нинхурсаг. 
Трав её аромат будет отныне твоим. Кедр, самшит, кипарис склоны украсят её, и 
винограда янтарь шею её обовьет, смол ароматных поток даст воскуренье в твой 
храм, недра в дар принесут, медь, драгоценный металл. Диких тварей стада её 
изберут жильем, каждой весной свой приплод будут нести тебе и все вместе они 
славу тебе пропоют.
1. Нинурта, сын Энлиля, — одновременно и бог и культурный герой, покровитель 
плодородия, скотоводства и рыболовства, главных отраслей хозяйства Шумера. 
Сохранилось "Поучение Нинурте" — древнейший из агрономических трактатов в 
поэтической форме.
В образе Нинурты явственны черты бога-грозовика, и как таковой, он противник 
дракона, порождения хтонических сил природы. Но этот дракон, также воплощение 
враждебных Месопотамии гор, откуда исходила постоянная угроза земледельческому 
населению (исторически завоеватели приходили с этих гор — гуттии, касситы, 
эламитяне, мидяне, персы). Миф о Нинурте явно древнее мифов о других шумерских 
героях. Это явствует из его связи с Ниппуром, из абстрактного представления о 
горах как враждебной стихии. Позднее эта стихия воплощается в городе Аратте.
2. Из встающего в мифе о Нинурте образа Нинмах-Нинхурсаг видно, что это не 
только богиня-мать, но и владычица зверей. Высказывалось предположение, что под 
созданной Нинуртой искусственной горой Хурсаг мыслился зиккурат, однако это 
противоречит созданному в поэме образу горы, в котором воплощены неисчерпаемые 
силы плодородия, рожденные освобожденным Нинуртой водным потоком. Вместе с тем 
в легенде о горе просвечивает ностальгическое воспоминание о горной прародине 
шумеров, вынужденных жить в этой плоской стране, лишенной гор и лесов.
3. Хурсаг — досл. "Лесистая гора".



Сказание о Лугальбанде

(Миф шумеров) [1]
Страшны горы Хуррум даже для тех, кто родился в ущельях на берегах грозно 
ревущих потоков, кто провел годы в хижинах, лепящихся на краю бездны, подобно 
ласточкиным гнездам. Для того же, чья родина — город между двумя равнинными 
потоками Тигром и Евфратом, они страшнее и ужаснее в семижды семь раз, особенно 
если у него отнялись ноги и он не в состоянии сделать и шага.
Не иначе враждебные духи этих гор, защищающие Аратту, наслали на могучего 
Лугальбанду болезнь, будучи уверены, что это остановит поход отца его Энмеркара 
[2], сына светлого Уту, на непокорную Аратту.
Но не ведали боги, с кем дело имеют. Поняв, что не может идти, Лугальбанда не 
стал задерживать войска. Призвав отца, он попросил разрешить ему остаться 
одному, уверяя, что догонит воинов ещё до того, как они достигнут Аратты.
Перенесли друзья Лугальбанду в защищенное от ветра место, ложе из кожаных мехов 
устроили, положили рядом во множестве и сыров, и фиников, и смокв, и сладких 
хлебцев, и жир нежнейший ему оставили, и яйца, в масле запеченные, и вино, и 
пива сорта различные — и темное, и из эммера приготовленное, и сладкое, с 
сиропом из фиников смешанное. В изголовье положили железный топор его боевой, а 
железный кинжал, филигранью украшенный, привязали к бедру его.
И приказал Энмеркар воинству путь продолжать.
Воины пошли, не оглядываясь на мрачное ущелье горное, где героя оставили. 
Лугальбанда смотрел им вслед, пока последний не скрылся за скалой. После этого 
юноша с невероятным усилием перевернулся на спину, чтобы встретиться взглядом с 
движущимся по небу верхним предком Уту.
— Должен же Уту увидеть меня, взятого в полон злыми богами этих гор?! — думал 
Лугальбанда. — Должен же он своими лучами-стрелами рассеять их невидимое 
воинство!
Но на спине Уту, кажется, не было глаз. Он продолжал свой путь в царство ночи, 
чтобы принести мертвым свет и тепло.
С трудом дотянувшись до оставленной ему пищи, Лугальбанда поел и забылся сном. 
В сновидении к нему явился Уту и объяснил, что он видел и слышал, но не мог 
отклониться от своего пути, а теперь пришел, чтобы принести исцеление.
И вернул внуку жизненную силу великий бог. Травы жизни, которым он вырасти 
повелел, Лугальбанда жует. Воды жизни, которым он с гор течь повелел, 
Лугальбанда, черпая, пьет. И вот он уже совершенно здоров.
Возблагодарил благочестивый Лугальбанда Уту, вместе с ним других богов и почтил 
их обильным жертвенным пиром. Теперь он мог двинуться в путь. Но за три дня 
воинство должно было уйти далеко и страх охватил Лугальбанду, что он не сможет 
догнать отца и выполнить данное ему обещание.
Внезапно послышался крик, и задрожала от этого крика земля, в страхе понеслись, 
ища спасения в горах, горные козлы и дикие быки. Подняв глаза, Лугальбанда 
увидел прямо над собою огромную львиноголовую птицу, затмевающую сияние Уту. 
Еще у себя в Уруке слышал Лугальбанда об этой птице и знал, что её имя Анзуд. 
Рассказывали о её необычайной дерзости. Анзуд осмелилась похитить знаки власти 
и таблицы наставлений у самого Энлиля, чтобы стать могущественнее всех богов. 
Когда Энлиль заснул, положив голову на таблицы, Анзуд ловко вытащила эти 
таблицы, вместе с ними скипетр Энлиля и улетела с ними в горы. Пробудившись, 
Энлиль обнаружил пропажу и сразу понял, кто похититель. Только сын Энлиля 
крылатый Нинурта мог справиться с Анзуд. По просьбе Энлиля Нинурта настиг птицу 
в горах и пустил в неё стрелу, не дающую промаха. Стрела настигла воровку, но, 
обладая таблицами наставлений, Анзуд отыскала место, где давались советы 
пораженным стрелою, и излечилась. Лишь с третьего раза Нинурта поймал Анзуд и 
отобрал у неё принадлежащее Энлилю.
Не замечая Лугальбанду, птица поднималась ввысь, удаляясь от гигантского дерева,
 высившегося среди голых скал, подобно покрытому шерстью великану. Его могучая 
тень, словно покрывалом, окутывала далекие горы. И понял Лугальбанда, что в 
ветвях его гнездо Анзуд.
И, словно молния, осенила его мысль, что может помочь ему только Анзуд. И 
двинулся он к дереву, откуда вылетела птица, чтобы посмотреть, нет ли в гнезде 
птенца, забота о котором — путь к сердцу Анзуд.
По дороге к дереву Лугальбанде попалась можжевеловая роща. Зная, что 
можжевельник угоден богам, юноша сорвал несколько веток и сунул их себе в 
заплечный мешок.
Достигнув гигантского дерева, Лугальбанда остановился в нерешительности. 
Впервые в жизни юноша испытывал страх. Ведь ни один из смертных не бывал во 
владениях Анзуд, не видел её гнезда, в котором она вскармливает божественного 
птенца. Кто знает, как отнесется Анзуд к непрошеному гостю?
По мере того как Лугальбанда поднимался вверх, цепляясь за ветви, писк детеныша 
Анзуд становился громче и громче. Лугальбанда достал из мешка несколько кусков 
жира и заглянул через край гнезда. Птенец, ещё слепой, разевал клюв и пищал, 
что было сил.
Обрадовавшись, что может оказать услугу, Лугальбанда начал кормить голодного 
птенца. Кусок за куском вкладывал он в его клюв овечий жир, вливал душистый мед 
и прочие яства. Насытив орленка, перед ним разложил Лугальбанда все, что 
осталось, а затем глаза ему сурьмою подкрасил [3], голову ароматным 
можжевельником украсил и, сделав из веток венец Шугур [4], положил его на 
голову орленку.
В это время послышался шум крыльев, и Лугальбанда поспешил покинуть гнездо и 
спрятался в ветвях.
Приблизились к дереву могучие птицы, но писка птенца, которому несли двух 
огромных быков, не услышали. Стали звать его, но не отозвался он.
— Кто птенца нашего похитил?! — застонал орел-отец.
И пронзил небо крик матери-орлицы, в ужас повергнув в горах ануннаков. В страхе 
опустились в гнездо птицы, самого худшего ожидая. А оно — словно жилище богов, 
сияет, в нем сидит птенец, довольный и сытый.
И воскликнула радостно мать-орлица:
— Появись, кто б ты ни был, бог или смертный, чтобы мне наградить тебя достойно.

Лугальбанда вышел из своего укрытия и низко поклонился Анзуд.
Птица предложила юноше богатство.
— Не надо мне богатства, — отвечал Лугальбанда. — Много серебра в Аратте, и я 
его добуду.
— Возьми тогда славу! — сказала птица.
— Славу я сам добуду, — Лугальбанда ответил с поклоном.
И предложила Анзуд:
— От врагов тебя защищу я. Словно Нанна, твой лук засияет, заблестят твои 
стрелы лучами Уту. Словно змеи, на врага устремившись, поразят его грозные 
стрелы, в них вложу я свои заклинанья, что тебе подарю, если хочешь. И ещё тебе 
сеть подарю я, что врагов на поле всех вместе накроет, словно Уту луч и словно 
вихрь могучий.
— Благодарю тебя, Анзуд, — почтительно ответил Лугальбанда. — Но я великих 
твоих даров недостоин. А победу своим мечом я добуду.
И тогда спросила птица:
— Так открой же мне, Лугальбанда, свое желанье. Я любое желанье твое исполню.
И поклонившись, попросил Лугальбанда:
— Пусть не знают мои ноги утомления, пусть, как буря, по земле они несутся, 
чтобы я без труда добрался до места, где противник не ждет моего возвращенья. 
Вот заветное мое желанье. Если Уту будет угодно и с победой вернусь я в свой 
город, то имя твое прославлю я по всему Шумеру, из лучших сортов деревьев твои 
закажу изваянья и в храмах великих богов их прикажу поставить.
— Будет так! — произнесла Анзуд благосклонно. — Станешь ты отныне скороходом, 
над Евфратом и над рвами, как вихрь, понесешься.
В поднебесье Анзуд несется. Бежит по земле Лугальбанда, не уступая в скорости 
птице. Анзуд с небес озирает землю, ищет взглядом войско Урука. Лугальбанда с 
земли озирает горы. И когда вдали показалось облако пыли, вздымаемой войском, 
ему крикнула с неба птица:
— Вот теперь ты и сам отыщешь дорогу, я ж к гнезду своему возвращаюсь. И 
запомни: тот дар, что тобою получен, открывать никому ты не должен — ни отцу, 
ни друзьям, ни братьям. Зло порою в сердцах человечьих рядом с добром гнездится.

Лугальбанда прощается с птицей и, догнав свое войско, переходит на шаг 
неспешный. Увидел Энмеркар сына, заключил его в объятья. При виде героя ликуют 
храбрецы Урука — окружили его, как птенца воробьиная дружная стая, обнимают его,
 целуют, питье и еду подносят, осыпают вопросами Лугальбанду, знать хотят, как 
ему удалось до них добраться, одолев неприступные горы и стремнины, где от 
берега берег не виден.
Не отрыл своей тайны друзьям Лугальбанда, рассказал небылицы. Вдоволь 
наговорившись, все вместе идут к Аратте. Вот уже виден город враждебный, его 
могучие стены. Но едва приблизилось к городу воинство Энмеркара, как из-за стен 
послышались боевые кличи, посыпались дротики, словно ливень из тучи, полетели 
камни, как град тяжелый.
День под стенами Аратты стоит войско. И другой, и третий. И вот уже истекает 
целый месяц, там и год оборот завершает.
Все летят и летят тяжелые камни из-за стен неприступных, все дороги к городу 
они закрыли. Рядом с ними черные деревья поднялись стеною, и приблизиться к 
городу войско не может. Страх охватил огромное войско, воинам в печень проник, 
забрался под кожу. И дрожит, и рыдает сын Уту.
Но затем, успокоившись, к войску взывает:
— Кто может богине Инанне мое отнести посланье, выйди из строя.
Замолкли воины, объятые страхом. Кто решится пройти через горы Хуррума? Кто 
предстать решится перед великой богиней?
Видит царь, что нет храбреца среди граждан Урука, и с тем же призывом 
обращается к наемникам храбрый. Но нет среди них того, кто б решился лагерь 
покинуть.
Энмеркар храбреца среди лазутчиков ищет и, не найдя, вновь наемников к подвигу 
призывает. Безуспешно. Вновь к лазутчикам слово держит. И опять призывы его 
безответны.
И тогда Лугальбанда вперед выходит и родителю молвит с поклоном:
— Отец мой! Я готов доставить твое посланье к Инанне и к утру возвратиться.
— Иди, мой сын, — Энмеркар отозвался. — Иди и передай посланье великой богине, 
какую мы почитаем в Уруке. Напомни ей, что с тех пор, как она избрала меня 
среди многих, изменился Урук, возлюбленный ею. Был он болотом сплошным, из него 
лишь местами кочки сухие торчали, и среди тростника было много тростинок 
засохших. Весь засохший тростник я вырвал, я отвел излишние воды, я воздвиг 
могучие стены, и они, словно петли для птиц, охватили окрестные степи. Почему 
же ко мне Инанна перестала быть благосклонной? Почему покинула город, светлый 
лик от нас отвратила?
Едва отошел от отца Лугальбанда, друзья его окружили, как над покойником, над 
ним запричитали:
— На что ты надеешься, взяв на себя порученье? Не жить тебе в жилищах нашего 
города, не бродить дорогами нашими, не вернуться назад тому, кто скитается в 
горах неприступных.
Отстранил Лугальбанда друзей решительно, в руки взял боевое оружие и словно в 
воздухе растворился — так стремительно в путь он пустился.
За полдня прошел он пять гор, а затем и ещё одну, а потом и седьмую ещё пересек,
 и к полудню перед Инанной предстал, и склонился перед богиней, у подножия 
трона её распростерся почтительно.
Ласково взглянув на него, подняться ему повелела богиня и рассказать, по какому 
делу он прибыл.
Передал Лугальбанда слово в слово посланье отца и, в почтеньи склонившись, стал 
ждать ответа. И ответила внуку Уту великая богиня:
— Живут в сверкающих струях лазурных моих потоков различные рыбы [5]. Одна 
среди них всех огромней. И правит она рыбьим народом, как боги народом двуногих.
 Резвится она в тростниках, хвостом своим плещет, блестя чешуею. На берегу на 
том же растут тамариски. Отыщи тамариск, отдельно стоящий, выдолби из него чан, 
потом из тростников сплети сеть и поймай ту исполинскую рыбу, мне принеси её в 
жертву.
Тогда войско сдвинется с места, и Аратта падет под его напором, все богатства 
её победитель получит.
Едва отзвучали слова Инанны, Лугальбанда скрылся из виду, спеша выполнить волю 
богини [6].
1. Сюжетной основой героического эпоса о Энмеркаре и его сыне Лугальбанде 
является соперничество и борьба между двумя городами-государствами — Уруком и 
лежащим за семью горами городом Араттой, который играет в шумерских мифах ту же 
роль, что в гомеровской «Илиаде» Троя. Возможно, Аратта была реальным городом 
где-то в горах Элама, богатых строительным материалом и металлами. Но эта 
реальность настолько мифологизирована, что возможность отождествления Аратты с 
каким-либо историческим центром сводится к нулю. Примерно такая же картина 
характерна для Трои, реального города, расположенного у входа в Геллеспонт, в 
месте, которое нельзя спутать с каким-либо другим, что не помешало греческим 
героям первоначально принять за Трою город, расположенный далеко от проливов, в 
Ликии.
Миф излагает один из эпизодов многолетнего соперничества Урука и Аратты — поход 
Энмеркара, в котором участвует сын этого урукского царя Лугальбанда. Попавший в 
безвыходное положение, он не только спасается, но и с помощью чудесной птицы 
Анзуд становится скороходом и оказывает неоценимую помощь войску, бросившему 
его на произвол судьбы.
Фантастические птицы присутствуют почти во всех мифологиях древности. Очень 
часто это не птицы в чистом виде, а соединения птиц с существами иной породы — 
конем, львом, змеем, человеком (например, греческие сирены или гарпии). Местом 
гнездовья этих птиц мыслилось гигантское дерево — прообраз мира ("мировое 
древо"). Шумерскому герою удалось не только найти такое дерево в глухих горах 
Хуррума, не только взобраться на него, но и накормить прожорливого птенца, 
оставленного птицей-матерью, и этим заслужить её благоволение.
Обещание Анзудом богатства и власти, отклоненное Лугальбандой, характеризует 
шумерскую фантастическую птицу теми же чертами, что и греческих грифонов, 
стерегущих золото в стране сказочных обитателей севера аримаспов. Власть Анзуд 
над судьбой — черта, роднящая её с мифологическими представлениями других 
народов о вещих птицах — воронах, совах — и богинях мудрости с головами птиц. 
Одновременно Анзуд — покровительница царской власти и её символ. Это явствует 
из рассказа о пророческом сне правителя Лагаша Гудеа, когда царю явился некий 
человек.


Велик он, как небо, как земля, велик.
Корона бога на его голове,
Орел Анзуд на его руке.


Образ Анзуд был воспринят мифами Эблы, где она связана с почитавшимся в Эбле 
Рашапу, богом войны и подземного мира, постоянно встречающимся в списках архива 
Эблы. Изображение этой хищной птицы переходит от одного древневосточного народа 
к другому. Из Месопотамии и Сирии — к хеттам и персам и докатывается до 
двуглавого орла в гербе России.
В мифах об Энмеркаре и Лугальбанде нашли отражение общественные и политические 
отношения времени I раннединастического периода (первая половина III тыс. до н.
 э.) и более поздней эпохи формирования героического эпоса (XX–XVIII вв. до н.
 э.). Городами-государствами управляли правители-цари, но продолжал 
существовать общинный совет старейшин как пережиточный орган родоплеменного 
строя. Царь обладал правом принятия самостоятельных решений, контролировал 
должностных лиц, из которых формировался бюрократический аппарат, ведал 
внешнеполитическими сношениями, руководил народным ополчением.
2. Энмеркар — сын (или внук) Уту, правитель Урука, зафиксированный в шумерском 
"Царском списке" III тысячелетия до н. э. в качестве второго царя I династии 
Урука.
3. Красная краска сурьма считалась достоянием богов огня и дня. В римской 
церемонии триумфа триумфатору, принимавшему облик бога дня Юпитера, окрашивали 
щеки сурьмой. Примечательно, что орел считался священной птицей Зевса-Юпитера.
4. Шугур, согласно толкованию В.К. Афанасьевой, — ритуальный венок или повязка, 
делавшаяся не только из веток, но также из колосьев и драгоценного металла 
(Афанасьева, 1997, 481).
5. Рыба играла в мифах шумеров и аккадян, а затем вавилонян роль космического 
существа и воплощения бога вод. Вавилонский жрец Берос, пересказавший в III в. 
до н. э. на греческом языке мифы Месопотамии, сообщает о рыбе с человеческой 
головой по имени Оаннес. В имени рыбы звучит имя богини Инанны. Будто бы она, 
выплыв на сушу, сообщила людям все знания, обучила их письму, а затем 
возвратилась в родную стихию. Видимо, в мифе о Лугальбанде идет речь о той же 
божественной рыбе.
6. Окончание мифа не сохранилось, но ясно, что Лугальбанда выполнил условия 
Инанны и добыл победу Уруку.



Ловец рыбы Адапа

(Миф аккадян) [1]
В городе Эриду, да прославится его имя среди черноголовых, жил искусный руками 
и чистый духом сын Эа Адапа [2], исполнявший жреческие обязанности в храме отца,
 передавшего ему свои знания.
Каждый день в любую погоду рыбу он ловить отправлялся. Были ею сыты служители 
храма Эа, кормились ею все жители города, мужи и жены, старики и дети.
В то утро море еле плескало волнами, и рыба клевала как никогда. Вытаскивая 
крупную рыбину, Адапа почтительно называл её по имени и уговаривал смириться со 
своей судьбой.
— Прости меня, Сухур, что я оторвал тебя от сладкой донной травы, обращался он 
к рыбине с длинными шевелящимися усами. — Тебе придется лечь рядом с 
толстогубым Гудом. Он уже почти затих. А тебя, Мур, бич рыбаков, я отпущу. Игла 
твоя наносит незаживающую рану.
К полудню дно лодки было полно живым серебром. Адапа начал сворачивать снасти. 
И вдруг откуда ни возьмись появился Южный ветер [3]. Одним мощным дуновением он 
перевернул лодку со всей добычей.
Адапа был человеком тихим и незлобивым, но обидчикам спуску не давал. Недолго 
думая, он ухватился за крыло ветра. От тяжести его тела крыло обломилось и 
безжизненно повисло. Застонал Южный ветер, как раненная стрелою птица, и 
неуклюже полетел в свое обиталище на самом краю земли.
И стихло море. Тяжело дыша, Адапа поплыл к берегу. В тот день в Эриду никто не 
ел рыбы. И это сразу стало известно богу Эа.
— Что случилось? — спросил встревоженно бог, выходя навстречу Адапе. Где твой 
улов, сын мой? Почему ты без лодки?
— Лодку потопил Южный ветер! Я за это сломал ему крыло! — ответил рыболов 
простодушно.
Эа схватился за голову:
— Что ты наделал! Не простит тебе этого Ану!
Как раз в это время Ану с высоты небесного трона озирал свои владения. Увидев, 
что море на огромном пространстве неподвижно, он позвал своего слугу и 
приказал:
— Спустись вниз и узнай, почему стало неподвижным море. Не занемог ли мой Южный 
ветер? Иль ему дуть надоело?
Прошло совсем немного времени, и Ану услышал голос верного слуги:
— О, премудрый отец богов! Южный ветер в постели, лежит он и стонет. Ловец рыбы 
Адапа, сын Эа, обломал ему крыло.
— Дерзкий смертный! — в ярости завопил Ану. — Пусть явится ко мне на суд.
Услышав это, Эа обратился к сыну:
— Иди, Адапа! Ану во гневе, я могу тебе помочь только советом: растрепи волосы 
и посыпь их пылью. Облачись в черные одежды. Может быть, явившись с повинной, 
смягчишь грозное сердце владыки богов. Когда будешь входить в небесные врата, 
будь повежливей с их стражами Таммузом и Гишзидой. Когда они тебя спросят, 
почему ты в траур оделся, скажи, что беда на земле — ушли в царство мертвых 
Таммуз с Гишзидой. Слуги они, но могут за тебя замолвить словечко. И помни: 
если тебе предложат угощенье, — не ешь и не пей! Отвергай и другие дары, чтобы, 
пищи смерти вкусив, не погибнуть.
Поблагодарил Адапа божественного советчика и отправился в дальний путь. Стражи 
небесных ворот спросили его:
— Кто ты? Почему ты явился на небо в одеждах, приличествующих смерти и 
подземному миру?
— Мое имя Адапа. А в трауре я, потому что у нас на земле несчастье исчезли два 
бога великих Таммуз и Гишзида, — отвечал Адапа, как отец его научил, потупив 
глаза.
Переглянулись небесные стражи, и понял Адапа, что удалась его хитрость. Вперед 
побежали слуги, чтобы возвестить господину о приходе Адапы.
— У врат человек появился! — сказали боги Ану. — Его имя Адапа. Он само 
благочестье.
— Пропустите его! — приказал Ану, смягчившись.
Так оказался Адапа перед небесным троном и рассказал владыке обо всем, как было.

— Выходит, что Южный ветер первым затеял ссору, — проговорил Ану, выслушав 
рассказ рыболова. — Это меняет дело. Что же ты стоишь? Ложись, поспи с дороги!
Вспомнил Адапа наставления Эа: "Сон подобен смерти", — и, поклонившись, 
ответил:
— Мне не до сна!
— Тогда садись.
— Мне ли сидеть в присутствии бога?
Адапа все больше и больше нравился владыке небес, и тот предложил ему еду и 
воду жизни.
И на этот раз отказался Адапа, опасаясь отравы.
Удивился Ану и спросил:
— Кто твой советчик?
— Меня наставлял отец мой Эа, — ответил Адапа.
— Не на благо пошла тебе его мудрость, — вымолвил Ану с презрением. Был ты 
ловцом, им и останешься. Вечную жизнь на крючке удержать не сумел ты. Выпустил 
в море её. Не обрел ты бессмертья себе и потомкам. Стражи! Верните на землю его.

1. Аккадский миф об одном из семи мудрецов и прародителей смертных Адапе дошел 
в нескольких редакциях. Одна из копий сохранилась в библиотеке ассирийского 
царя Ашшурбанипала (668 — 627 гг. до н. э.). Она использовалась при изучении 
языка в школе писцов. Текст имеет пропуски.
Занятие рыболовством считалось делом, особо угодным богам, поскольку в 
шумеро-аккадской мифологии первый человек — Оаннес мыслился в облике 
получеловека-полурыбы.
Цель мифа — объяснить, почему люди смертны. Виновником утраты человечеством 
бессмертия выставлен не Адапа, а его советчик Эа. Мифу об Адапе соответствует 
ветхозаветный миф о первом человеке Адаме, который вкусил от древа познания 
добра и зла.
2. Адапа — в мифах аккадян один из семи мудрецов, сын бога Эа, правитель города 
Эриду.
3. Во многих мифологиях Древнего Востока четыре ветра связывались с четырьмя 
сторонами света и мыслились в облике крылатых существ. Южный ветер считался 
неблагоприятным, поскольку неблагоприятной считалась южная сторона — благие 
боги находились на севере. На юге помещалось в некоторых мифологиях царство 
мертвых. Нападение Южного ветра на Адапу может пониматься как попытка унести 
его в царство мертвых.



Полет на орле

(Миф аккадян) [1]
В прославленном городе Кише, что на Евфрате, правил справедливый и мудрый муж 
Этана [2], прозванный черноголовыми пастырем города. Имел он все, о чем только 
может пожелать смертный, кроме сыновей. И это не давало Этане покоя. Не раз ему 
являлся во сне светоч мира Шамаш, но, как только он пытался к нему обратиться с 
мольбою о сыне, тотчас просыпался.
Понял Этана, что мало одной молитвы, что надо принести великую жертву. И 
заколол он в честь светозарного бога шестьдесят откормленных белых быков. И 
возрадовалось сердце Шамаша. В ночь после жертвоприношения Шамаш явился Этане и 
открыл великую тайну:
— Далеко от пути моего на небе имеется трава рождения, кто к ней прикоснется, 
тот не уйдет бездетным в мир без возврата.
— Но боги не дали мне крыльев, — сказал Этана. — Как мне подняться на небо, 
чтобы добыть траву рождения?
— Спустись в глубокое ущелье, — отвечал Шамаш. — Отыщи там орла-калеку. Он 
поможет тебе.
Проснувшись, Этана отправился в горы, где гнездятся орлы, и отыскал там мрачное 
ущелье, куда едва достигал взгляд Шамаша. На самом дне ущелья по стонам нашел 
он орла, ощипанного, со сломанными крыльями и с вырванными когтями.
— О, несчастный! — воскликнул Этана. — Кто с тобою жестоко так обошелся?
— Я сам виновник своих несчастий! — ответил орел с тяжким вздохом. Много лет 
занимал я гнездо на высоком дереве, в корнях которого обитала змея. Мы жили как 
добрые соседи, предупреждая друг друга об опасностях. Если мне удавалось 
догнать и убить онагра, часть добычи получала нижняя соседка. Так мы блюли 
клятву верности, произнесенную перед ликом Шамаша. Но однажды у змеи появились 
детеныши, и мое неразумное сердце замыслило злое. Дождавшись, когда змея 
отправится на добычу, я распростер крылья, чтобы слететь вниз. Один из моих 
орлят, умная пташка, догадавшись о моем намерении, пропищал:
— Остановись, отец! Все взору Шамаша открыто.
Но я не придал значения этим словам и, упав вниз, растерзал и съел змеиных 
детенышей.
Вскоре приползла мать-змея и, увидев, что змеенышей нет, взмолилась 
справедливому Шамашу, чтобы он наказал убийцу беззащитных. И дал Шамаш совет 
змее, отыскать тушу буйвола и в неё проникнуть.
Вскоре почувствовал я милый мне запах гниющего мяса и обратился к детям своим:
— Давайте слетаем, отведаем буйвола.
— Не надо, отец, — закричал мой орленок, умная пташка. — Может, в туше гниющей 
змея притаилась?
Не послушался я малютки, полетел, сел на тушу, клюнул, кругом огляделся, снова 
клюнул, а как очистил все мясо снаружи, в чрево забрался. Тут меня змея и 
схватила, обломала мне крылья, всего общипала, истерзала и бросила в яму, чтобы 
кончил я век свой жалкой, голодною смертью.
Сжалился над орлом Этана, напоил его свежей водой, перевязал ему раны, и быстро 
они затянулись. Орел взмыл в небо, пробуя крылья, и опустился рядом с Этаной. И 
тогда сказал Этана орлу:
— Крылья твои сильны. Отнеси меня на небо, к престолу великого Ану.
— Садись! — отозвался орел. — Поудобней устройся. Прижмись грудью к моей спине. 
Ухватись за крылья руками.
Едва успел Этана за орла схватиться, как тот взмыл в небо. Когда они высоко 
поднялись, орел к нему обратился с вопросом:
— Взгляни на землю, что ты там видишь?
Взглянул Этана вниз и ответил орлу:
— Вся земля стала похожа на холм, а море за нею не шире Евфрата.
Поднялись они ещё выше, и земля показалась рощицей малой. Орел поднимался все 
выше и выше, пока земля стала не шире арыка, который копает садовник.
— Вот теперь мы добрались до верхнего неба, где боги одни обитают, сказал орел, 
и тотчас же Этана увидел небесные врата, а за ними дворец великого Ану.
Спустившись у самого трона, Этана обратился к создателю мира с такими словами:
— О, великий владыка, ты дал мне все, о чем может мечтать смертный. Но нет у 
меня потомства. Умру я, и забудется мое имя, словно бы и не жил я. Одна у меня 
к тебе просьба. Дай мне прикоснуться к траве рожденья.
— Прикоснись, Этана, — сказал Ану. — Ибо Шамаш хвалит твое благочестье.
Тут на глазах Этаны на голом месте выросла сочная трава, и он к ней прикоснулся.
 После этого он поблагодарил Ану, сел на орла и дал ему знак опуститься.
Уже на пороге дома услышал Этана детский плач и понял, что стал отцом. Взял он 
младенца на колени и назвал его Балихом.
Прожил Этана на земле шестьсот лет [3], а когда пришло время уходить к предкам, 
трон Киша занял его сын Балих. От него слава об Этане и его смелом полете 
обошла всех черноголовых.
1. В мифе об Этане контаминированы две темы: бездетный отец, молящий бога о 
мужском потомстве, и борьба орла со змеями. Обе эти темы достаточно широко 
распространены в мифах народов Древнего Востока. Мы встречаемся с ними в 
угаритской, хетто-хурритской, ветхозаветной и индийской мифологиях.
Мотив летящего человека присутствует в месопотамской глиптике III тыс. до н. э. 
Он же характерен для эгейского искусства II тыс. до н. э. и греческого мифа о 
Дедале и Икаре.
Аккадский миф дошел в нескольких редакциях разного времени, одна из них была 
обнаружена в руинах Суз.
Конец текста не сохранился ни в одной из версий. Он восстанавливается на 
основании сообщения о Балихе, сыне Этаны.
2. Согласно "Царскому списку" XXI в. до н. э., перечисляющему правителей, 
обладающих «царственностью», Этана — двенадцатый из царей Киша, правивших после 
потопа.
3. Невероятно длительные сроки жизни шумерских царей ранних династий (как и 
библейских патриархов) связаны со сложившейся в шумеро-аккадском мире 
концепцией времени. Оно подразделялось в сознании древних обитателей Двуречья 
на мифическое, лежащее за пределами народной памяти, уходя в необозримую 
глубину от того момента, как "царственность снизошла с небес", историческое, 
начинающееся примерно с восьмой или девятой послепотопной династии, и 
периферийное, лежащее на краю общественной памяти, в промежутке между 
снизошедшей на землю царственностью и началом исторических династий. Именно это 
время наполнено чудесами и подвигами эпических героев, и поскольку оно 
смыкается с тем мифическим временем, в котором безраздельно действуют боги, чей 
день подобен людскому году, то и жизнь людей «периферийного» времени не 
вписывается в законы времени исторического (Клочков, 1983, 21 и сл.).



Спор Зерна и Овцы

[1]
Было время, люди голыми по земле бродили и траву ртами щипали, как овцы, ибо 
пустовала Гора Небес и Земли, Ану ещё не сотворил ануннаков. Тогда не было и 
зерна, и Утту-ткачихи не было, ибо не было и овцы.
Видя это, обратился Энки к Энлилю:
— Отче! Дай человечеству силу для поддержания жизни.
И опустил Энлиль на землю Зерно и Овцу, приказав отделить их друг от друга. 
Овце дали луг, изобилующий травами, и огородили его загоном. Для Зерна создали 
поле и поместили на нем плуг, ярмо и упряжку. И зажили Зерно и Овца, не мешая 
друг другу. Зерно взрастало в своей борозде, наливаясь влагой небес, наполняя 
житницы своим потомством. И жирела Овца на своем лугу. Из шерсти её 
вытягивались нити, которые Утту-ткачиха превращала в одеяния.
И радовались на Горе Небес и Земли Ану и Энлиль своим творениям. Зерно же и 
Овца затеяли ссору:
— Не гордись, сестра, дарами своими, ибо не ты, а я героям силу даю. Не ты, а я 
— царских дворцов нутро. И пастух, что тебя пасет, сыт мной — не тобой. Что ж 
ты молчишь, Овца? Признай превосходство мое.
И отвечает Овца Зерну:
— Это меня, Зерно, Энлиль, владыка небес, с горы своей опустил, нити, что Утту 
ткет, взяты не от тебя. Я — пропитанье мужей, бурдюк с прохладной водой, ноги 
мужей я берегу от песка и раскаленных камней, сладкое масло я, меня воскуряют 
богам, в моем одеянии царь судит на троне своем, я облачаю жреца, когда он идет 
к алтарю. Можешь ли ты, Зерно, в этом сравниться со мной? Что ж ты молчишь, 
Зерно? Где твое хвастовство?
И сказало Зерно Овце:
— Когда поставят пиво на стол, дар мой хмельной, и вынут из печи хлеба, будет 
тебе конец. Слышишь, как точат ножи? В вечных бегах твоя жизнь. Гонят палкой 
тебя с поля, где я расту. Ветер, что рвется с высот, твой разрушает хлев, мне 
же он нипочем.
— Гонят, и я ухожу, — отвечает Овца Зерну. — Тебя ж и потомство твое вяжут, как 
взятых в плен, и, притащив на гумно, палками насмерть бьют и превращают в пыль. 
Сутью твоей, Зерно, до краев заполняют квашню и, зажигая печь, ставят в огонь. 
Не украшаешь ты стол, а служишь сидящим за ним пищей так же, как я.
Зерно и овца продолжали свой спор, но боги от него свой слух отвратили:
— Отче Энлиль! — Энки произнес. — Пусть Овца и Зерно вместе по миру идут! Доли 
три серебра их упрочат союз. Но две из них Зерну отдадим. Пусть склонится Овца 
пред Зерном, да и остальные все преклонят колени, и тот, кто серебром владеет, 
кто имеет быков и овец, в воротах у того, кто зерно сохраняет, пусть постоит.
Так по воле Энки закончился спор Овцы и Зерна.
1. Боги мыслились не только создателями людей, но и двигателями прогресса, 
творцами культуры. Миф в форме спора между Зерном и Овцой выражает конфликт 
между земледельцами, ведущими оседлую жизнь, и кочевниками-скотоводами. 
Разумеется, боги Месопотамии на стороне Зерна и отдают ему две доли из трех, 
приходящихся на хозяйственную деятельность. Подобные споры-диалоги характерны 
для шумерской мифологии, как это показывают сюжеты "Мотыга и Плуг", "Лето и 
Зима", "Серебро и медь", "Дерево и тростник", "Птица и рыба".


Песня Быка-пахаря
Шагает бык, блестят бока,
И труд вершит он на века.
Корми царя и царский дом,
Трудись, трудись, Энлиля сын,
Черноголовых господин!
Пойду без хитрости в душе
Я к матушке моей Нанше [1].
Я с поля соберу росу
И ей напиться принесу.
И будет волею судеб
Готов взращенный мною хлеб.
Селянин! Вволю ешь и пей.
Недаром мне кричал "Эгей!"
И понукал к труду меня
С зари и до заката дня.
И догоняет он быка
И с ним вступает в разговор:
— Моя работа нелегка,
Промолвил бык, — но до сих пор
На морде шерсть моя густа,
Спина, как в юности, чиста.
Так объясни мне выбор свой.
— Ты несмышленыш глупый мой.
Когда-то под твоим ярмом
Во имя сытости земли
Мы плуг тяжелый волокли
Весь день у неба на виду.
Плетьми хозяин Эмкиду [2]
Благословляет нас к труду.
Бык — земледельцу, не спеша:
— Поля благие орошай,
Пусть даже не падут дожди,
Земля для нас зерно родит.
Эгей! Живей
Быка гони,
Святое поле борони,
И у Энлиля на виду
Веди святую борозду.
И бог Нинурта, наш пастух,
Поднимет добрым пивом дух [3].


1. Упоминание Нанше, богини-покровительницы Лагаша, указывает на место 
проведения праздника.
2. Эмкиду — бог-покровитель земледелия, господин запруд и плотин. Его имя в 
переводе означает "Энки создал".
3. Заключительные строки дают основание предполагать, что трудовая и в то же 
время обрядовая песня исполнялась на празднике урожая.



Спор Плуга и Мотыги

Могучему царскому Плугу дочь бедняка Мотыга однажды бросила вызов, призвав его 
к трону Энлиля. Горластая от природы, далекая от благородства, она возвысила 
голос:
— Напрасно ты бороздою, бездельник, гордишься длинной. Ведь нет никакого толку 
земле от твоих отвалов. Ведь ты же не роешь яму, не добываешь глину, и кирпичей 
не лепишь, и стен ты не укрепляешь, в арыки, что мною прорыты, не направляешь 
воду.
Брезгливо взглянув на Мотыгу, Плуг речь свою начинает размером, какой услышать 
ему привелось однажды:
— Взгляни на меня, деревяшка! Взгляни, как я безупречен. Сам царь под пение 
лютни мою рукоять сжимает и день этот праздником людным в календаре отмечает. И 
нет мне равного в мире. Я целину поднимаю. Я — землемер Энлиля. Благоговенье и 
трепет в людях я порождаю. Я — куча зерна золотого, всему народу я пища. 
Пошевели мозгами, Мотыга, кто кормит нищих колосками — я или ты? И незачем мне, 
сестрица, в грязи с тобой копошиться. У моего ведь дома может всегда поживиться 
бедняк остатком соломы. Мне быть в этом мире князем, тебе ж — в непролазной 
грязи весь век, как рабыне, лазить.
Ответила Плугу Мотыга:
— Пойми, нет в грязи позора, как и в работе малой. Ведь ею возносится город. 
Его украшают каналы, они не тобой ведь прорыты. Тружусь я себе в убыток, не 
числюсь среди чистоплюев. Черноголовых кормлю я на протяжении года. Твоя ж 
краткосрочна работа. Великой славы не жажду, рою рвы и колодцы, но место в 
хижине каждой для малой Мотыги найдется. И когда у костра соберутся после 
работы люди, им о Мотыге куцей полезно услышать будет. Ведь ею руки Энлиля 
твердь от воды отделили.
И завершилась на этом судебная перебранка. Мотыга добилась победы и стала богам 
служанкой, и место нашлось Мотыге в царских покоях великих. Вещи, что в доме 
Энлиля от бедняков носы воротили, кланяться низко привыкли рабыне за десять 
сиклей.
1. Как подметила В.К. Афанасьева, на чьем переводе основывается наше изложение, 
сочувствие автора гимна на стороне Мотыги. Она получает одобрение Энлиля и 
поселяется в царском дворце на равных правах с плугом (Афанасьева, 1997, 372).



Эпос о Гильгамеше



Там, где светлый Евфрат воды к морю стремит,
Высится холм из песка. Город под ним погребен.
Имя ему Урук. Сделалась пылью стена.
Дерево стало трухой. Ржавчина съела металл.
Путник, взойди на холм, в синюю даль вглядись.
Стадо овец бредет к месту, где был водопой.
Песню поет бедуин, нет, не о грозном царе
И не о славе его. Поет он о дружбе людской.


Античный мир немало знал о богах народов Ближнего Востока. Имена Бела (Баала), 
Адониса, Осириса, Исиды были на слуху у греков и римлян. Был известен им и 
Гильгамеш и, как можно думать, уже в древнейшую эпоху, поскольку в поэмах 
Гомера имеются фрагменты, косвенно свидетельствующие о знакомстве с великим 
эпосом Месопотамии. В произведениях латинских авторов можно отыскать и имя 
Гильгамеш в искаженном виде — Гильгамос [1]. Римский писатель Элиан, писавший 
по-гречески, донес до нас версию о чудесном рождении героя, который должен был 
лишить царства деда (Ael., Nat., XII, 21). Заточенный в башню, он был 
освобожден орлом и воспитан садовником, так же как царь Аккада Саргон 
(Шаррукин).
Отрывок эпоса о Гильгамеше был впервые найден в завале ещё не разобранных 
клинописных табличек Британского музея в 1872 г. Открыватель, 
ассириолог-самоучка Джордж Смит прочел часть строки из XI таблицы "человек 
выпустил голубя" и испытал величайшее потрясение, поняв, что стоит у истоков 
библейского мифа о потопе. С этой находки, собственно говоря, и началась 
титаническая работа по восстановлению текста эпоса, его интерпретации и 
переводу на современные языки. Еще не перебрали всю землю с "холмов мертвых", в 
которой могут скрываться клинописные таблички или их обломки с текстами о 
Гильгамеше. Но эпос уже вошел в наше сознание как шедевр мировой литературы.
Эпос о Гильгамеше создавался тысячелетиями. Первоначально Гильгамеш был героем 
шумеров, царем славного шумерского города Урука. Древнейшая пиктографическая, 
доклинописная форма его имени засвидетельствована в этом городе, а также в 
другом шумерском центре — Шуруппаке [2], откуда был родом герой того же эпоса 
Утнапишти. Однако древнейшие свидетельства о Гильгамеше датируются лишь 2150 г. 
до н. э. — это изображения героя на глиняных цилиндрах в окружении зверей.
В несколько более поздних записях из другого шумерского города, Ура, 
повествуется о подвигах Гильгамеша и его отца Лугальбанды. В тех же текстах 
упоминается Энмеркар, возможно, дед Гильгамеша. Большая часть написанного 
шумерами о деяниях Гильгамеша — это краткие сообщения. Интерес к Гильгамешу в 
Уре был, скорее всего, связан с тем, что правивший в городе царь Шульги (2105 — 
2103) объявил богиню Нинсун, родительницу Гильгамеша, своей матерью и, 
соответственно, Гильгамеша своим братом.
Некоторые шумерские мифы о Гильгамеше были инкорпорированы в аккадский эпос. 
Это: 1. Гильгамеш и дерево Халиб; 2. Гильгамеш и чудище Хувава; 3. Гильгамеш и 
бык небес; 4. Смерть Гильгамеша; 5. Потоп; 6. Спуск Инанны (Иштар) в подземный 
мир. Шумерские версии существовали отдельно. Аккадяне же, переработав в начале 
II тысячелетия до н. э. шумерское наследие, создали эпос о Гильгамеше, ставший 
известным многим народам Ближнего Востока. За пределами Месопотамии его отрывки 
находят в Палестине (Мегиддо) и в Сирии (Угарит). Существуют хурритский и 
хеттский переводы эпоса.
Таблички с канонической версией мифа были обнаружены в царской библиотеке 
Ниневии во многих экземплярах. Ими пользовались цари Синаххериб, Ашшурбанипал и 
их придворные. Каноническая версия из Ниневии использовала и адаптировала 
некоторые шумерские версии, но она включила (преимущественно в первой части 
эпоса) и другой материал.
По богатству содержания, по неустаревающей злободневности поднимаемых проблем 
yiin о Гильгамеше не имеет аналогов в дошедшей до нас древней литературе. Из 
стихов вырисовывается город-государство не только в зримых подробностях — 
городская стена, храмовый центр, царский дворец, лежащая за стенами сельская 
местность, где живут пастухи со своими стадами, где есть место для охоты, но и 
как социальный организм со своими неповторимыми особенностями и вечными 
неразрешимыми вопросами. Это прежде всего вопрос власти. Главный герой, для 
восхваления которого в начальной части поэмы у автора не хватает слов, на деле 
оказывается деспотом, создающим для населения невыносимые условия существования.
 Впрочем, автор поэмы находит проблеме дурной власти решение, близкое по 
направлению тому, по которому в ХVIII в. шел Жан Жак Руссо: возвращение к 
природе, к естественности. В город вводится неиспорченный человек природы, дитя 
степей Энкиду. Равный Гильгамешу по силе, он, благодаря неиспорченности и 
истинной человечности, добивается превращения буяна и тирана в идеального 
правителя и народного героя.
Для людей древнего мира, как и для современного, хотя и в меньшей степени, 
вставал вопрос об отношении к высшей силе (богам, богу). Для обычного человека, 
например, римлянина, — это была проблема долга богам, которая решалась 
принесением жертв в надежде на ответные дары богов. Гильгамеш, на две трети бог,
 на одну человек, — был интеллектуалом, философом. Недаром автор, рассказывая о 
его доблестях, вспоминает о семи мудрецах. Заглавную роль в Уруке и других 
городах Месопотамии, играла богиня любви и плодородия Инанна. Гильгамеш 
пользуется услугами жрицы этой богини, чтобы привести в город Энкиду. Но 
открывшиеся ему благодаря встрече с Энкиду преимущества дружбы,?ane?uaa?o грязь 
и порочность всего того, что было тогда принято называть «любовью».
Схватка с Иштар, сначала словесная, а затем и с применением оружия, 
заканчивается для великой богини величайший позором. Ей, покровительнице 
фаллического культа, бросают в лицо фаллос быка, избранного ею для наказания 
Гильгамеша. Конфликт с Иштар заставляет богов принять логически закономерное 
решение — покарать не Гильгамеша, а Энкиду, ибо ему он обязан не столько 
победами над чудовищными внешними силами, сколько победой над самим собой. Без 
Энкиду Гильгамеш не может существовать в испорченном цивилизованном мире. Он 
уходит в пустыню, как много столетий после него поступали пророки Израиля. И 
там же, в пустыне, он принимает решение вопреки законам богов вернуть Энкиду к 
жизни.
Смерть… Перед нею стоит в страхе и недоумении каждый человек в отдельности и 
человеческое общество в целом. В древности была создана разветвленная мифология 
смерти, на разработке которой выросла слава Гомера, Вергилия, Данте. Но автор 
эпоса о Гильгамеше был первым в этом ряду гениев, и его герой, опускаясь в 
страну без возврата, не руководствуется ни жаждой славы, ни политическими 
соображениями. Им руководит только дружба. Конечно же, и Гомер дал великий 
образец дружбы — Ахилла и Патрокла. Но Ахилл не отправляется в аид, он посылает 
туда замену, беззащитных троянских пленников.
Гильгамеш был богоборцем, великим предшественником Прометея. Его подвиг, 
превосходящий все, о чем мог помыслить смертный, не приводит к желаемому 
результату. Но, и потерпев поражение, Гильгамеш остается непокоренным и 
продолжает вызывать у нас чувство гордости своей человечностью, верностью и 
отвагой.
1. Не исключено, что первоначальная форма имени — «Бильгамеш». В этом случае 
имя может быть понято как старый (bilga) человек (mes[ch]).
2. Шуруппак, город Месопотамии, с которым связана легенда о потопе, находился 
близ современного иракского городка Варга. По соседству были найдены 
клинописные таблички и их фрагменты, датируемые 2700 — 2600 гг. до н. э., и 
среди них — древнейшие тексты шумерской литературы (Bott(ro, 1987, 138 и сл.).
Таблица I.


Обо все испытавшем хочу стране я поведать [1],
Обо все изучившем, о сделавшем тайное явным,
Весть передавшем из давних времен допотопных,
Об утомленном скитаньями в странах далеких,
О рассказавшем о них на вечном памятном камне,
О впервые опоясавшем град наш Урук [2] стеною,
О давшем ограду Эанне [3], великой святыне Урука.
На стену Урука взойди, кирпич её прочный потрогай.
Не был ли он обожжен? [4] Посети ограду Эанны,
Ту, в которой теперь богиня Иштар поселилась,
Вспомни царя Гильгамеша, его величье и славу.
Не было среди владык земных ему доблестью равных.
Семеро мудрецов ему служили примером [5].
Был владыка Урука рожден царем Лугальбандой
Мать же его — госпожа Нинсун, степная корова.
Не потому ли себе не знал он в доблести равных?
Были открыты ему всех горных хребтов перевалы.
Мог пересечь океан он, просторы открытые моря,
Солнца увидеть рождение на далеком востоке.
На две трети бог, на одну человек он [6].
Мог своей красотою с любым он соперничать богом.
Был он в сражении туру степному подобен.
И его оружие пукку [7] удивления было достойно.
И дружинники были ему [8] семьею родною.
И поднималась дружина по данному знаку мгновенно.
Днями-ночами он с молодцами буйствовал плотью.
Счастья отцовского старцу не оставляя,
Матери не оставляя услады, единственной дщери.
Муж за супругу свою и ночью не мог быть спокоен [9].
Жалобы на Гильгамеша, на буйство его и дружины
Спать не давали всевышним, лишая покоя и Ану.
И обратился народ однажды к богине Аруру:
— О, богиня, ты род человеческий сотворила.
Кто тебе помешает создать Гильгамешу подобье?
Кем бы он ни был, но пусть ни в чем ему не уступит.
Просьба достигла небес и затронула сердце богини.
Руки она омыла в воде, со дна ком глины достала
И, отщипнув от него, сотворила мужа Энкиду,
Воина-дикаря, покрытого длинною шерстью.
Волосы на голове его спелым колосьям подобны.
Вырос он средь зверья, о человеке не зная.
Быстрые были газели ему родною семьею,
Траву он с ними шипал и теснился у водопоя.
Как-то охотник, искавший добычу, увидел Энкиду,
В ужасе лук уронив, он на миг застыл без движенья.
Прежде не мог он понять, кто газельему стаду,
За которым он гнался, давал такую защиту.
Даже домой возвратившись, трясся от страха охотник.
Лишь увидев отца, освободился от дрожи.
— Встретил я мужа сегодня, силой подобного богу.
С гор он спустился в пустыню вместе со стадом газелей.
Лук уронил я и понял, кем все засыпаны ямы,
Что я нарыл на тропе и накрыл снаружи листвою.
Муж этот мне ненавистен. Меня он лишает добычи.
Жалобу сына услышав, мудрый старец ответил:
— Не по тебе этот муж. Не равен ты ему силой.
Но на него, силача, отыщется в мире управа.
Город есть славный Урук. Им царь Гильгамеш управляет.
Нет на этой земле между рек человека сильнее.
Ты к нему обратись, и тебе помочь он сумеет.
Речи охотника внял владыка града Урука
И обещал он ему помощь свою и защиту.
— Ты в Эанну сходи, посети владенье Инанны.
Воле её и люди и звери степные покорны.
Служит Инанне Шамхат [10] всех лучше девичьим телом.
Сила её — красота, пред которою все уступает.
В степь ступайте вдвоем, вдвоем возвращайтесь с победой.
Двинулись оба они из Урука в степные просторы.
К третьему дню водопоя достигли и сели в засаду.
День протекает, и также и другой, за ними следует третий.
Звери приходят напиться по своим протоптанным тропам.
Нет тем животным конца, сердца веселящим водою.
— Вот он! — выкрик охотника девы дремоту нарушил.
Вот он — дикарь-человек приближается вместе со стадом.
Лоно открой и выставь наружу быстрее красоты.
Ionou подойдет он и зрелищем восхитится.
Не испугайся. Губам его дай прикоснуться.
Выпей дыханье из уст. Пусть телом тебя он покроет.
Дай наслажденье ему — для женщин привычное дело.
И о зверях позабудет, с какими он вырос в пустыне.
Так приступай же. И пусть тебе ласки будут приятны.
Грудь обнажила Шамхат, одеянья свои распахнула.
Дикарь, к ней прильнув, позабыл все на свете.
Oanou миновало ночей, им седьмая катилась на смену.
Занят Энкиду Шамхат и с тела её не слезает.
Утро настало, и взгляд свой он к стаду направил.
Ужас в глазах у газелей, не узнающих собрата.
Хочет он к ним подойти, но в страхе они разбежались.
Ноги не держат Энкиду, не бегать ему, как бывало.
Ибо, силу утратив, человеческий разум обрел он.
Nae o ног он блудницы, словно покорный ягненок.
— Слушай, Энкиду, — вещает она. — Ты богу красою подобен.
Что тебе степь и трава, бессловесные дикие звери?
Хочешь тебя отведу я в Урук несравненный [11]
К дому владыки небесного Ану и к Гильгамешу?
Мощью с ним пока ещё в мире никто не сравнился.
Дружба тебя ожидает, какой ещё в мире не знали.
Тотчас лицо просветлело Энкиду, и к дружбе он потянулся.
— Что ж, я готов, — отозвался. — Веди к своему Гильгамешу.
Neea его не пугает. И крикну я средь Урука:
— Вот я, рожденный в степи, взращенный в стаде газельем.
Мощь моя велика. Мне судьбы людские подвластны.
Двинулись в путь на заре. А в Уруке в то самое утро
Царь пробудился на ложе, напуганный сновиденьем.
— Нинсун, корова степная, — к богине он обратился,
Сон непонятный и странный мне душу теснит и смущает.
В сонме мужей незнакомых, средь звезд вдруг я оказался
Кто-то набросился сзади, и я почувствовал тяжесть,
Тело могучего воина, словно из воинства Ану.
Сбросить его я пытался, но были напрасны усилья.
Град мой Урук пробудился вместе со всею округой.
Люда такого скопленья я доселе не видел.
Что до дружинников верных, они в ногах исполина.
Вскоре и сам к нему всею душой потянулся.
Трудно поверить, но брата мне он казался дороже.
— Сон твой, о милый мой отрок, — богиня царю объяснила,
Послан благими богами и пусть не внушает он страха.
Муж, с каким ты боролся, он не из воинства Ану.
Не небеса исполина — пустыня и горы взрастили,
К мощи его прирожденной и я добавила силу,
Чтобы к нему, как к супруге, ты всей прилепился душою,
Чтобы и в счастье и в горе вы были всегда неразлучны.


Таблица II.


Временем тем же из степи Шамхат и Энкиду выходят,
К дыму костра и к овинам, и к деревеньке пастушьей
Видя гостей необычных, пастухи побросали работу
И окружили толпою шумливой Шамхат и Энкиду.
Слышались речи: — Похож он на самого Гильгамеша.
— Нет! Он немного пониже но костью, пожалуй, покрепче.
Уж не Энкиду ли мы принимаем, рожденного степью?
Как он могуч. Словно воин небесного царства.
Вынесли хлеба гостям и поставили перед Энкиду.
Он без внимания, словно бы бросили под ноги камень.
Мех притащили с сикерой — к нему он не прикоснулся.
Был не обучен еде он, в которой жизнь человека,
И голова его от хмеля ещё не кружилась.
— Ешь же, Энкиду, — Шамхат увещевала гиганта.
Пей же сикеру, напиток зверью незнакомый.
Хлеба отведал Энкиду, так что другим не досталось.
Мех осушил глотком он единым, и душа разгулялась.
Тело свое он ощупал и умастился елеем.
Шерсть свою полотном добротным прикрыл он.
Спать улеглись пастухи, отправился он на охоту
Львов по степи погонять и волков, что овец истребляют.
Утром в Урук несравненный ушли Шамхат и Энкиду.
В стены вступил он, едва не разрушив ворота.
Домы покинул народ и улицы града заполнил,
Чтобы чудо узреть, шагающего исполина.
Руки и ноги, подобные бревнам, какие привозят
С гор Ливана далеких. А где же блудница,
Где Шамхат, красотой которой гордилась Эанна?
Словно ягненок, плетется она за Энкиду.
Как жеребенок на поле за маткою-кобылицей.
Вот и клич раздается, всему Уруку знакомый.
Клич, при котором обычно мужья закрывали все двери,
Чтоб на глаза Гильгамешу их жены не попадались.
Настеж распахнуты двери и страхи былые забыты.
Город у храма Ишхары застыл в ожидании битвы [12].
Кто-то от полного сердца желает победы пришельцу.
Может быть, время наступит, какого не чаяли люди,
Может быть, новый правитель спокойнее прежнего будет,
Женщин оставит в покое, каким-нибудь делом займется.
Меж тем герои схватились, пытаясь друг друга осилить.
Ноги от напряженья в землю ушли по колена.
И земля застонала от боли, какой от рожденья не знала.
Вздулись жилы на шеях и стало тяжелым дыханье.
Капли соленые пота льются с лиц их потоком.
— Что мы, подобно баранам, друг в друга лбами уперлись?
Молвил властитель Урука и первым мышцы ослабил.
И вот они друг против друга стоят, обсыхая на солнце.
Нe только люди Урука, Шамаш, что землю обходит,
От сотворения мира схватки подобной не видел.
— Ты вразумил меня силой, — царь обратился к Энкиду.
Прежде, признаюсь, в тщеславьи себе и не мыслил я равных.
Силой равны мы, Энкиду, в равенство — дружбы основа.
В день этот оба они перед ликом Нинсун появились
— Мать, вот тот друг, о котором ты, сон разъясняя,
Мне говорила недавно: Энкиду, рожденный пустыней,
Равновеликий во всем мне и брата родного дороже.
Вот он, не знающий рода, рожденный горами и степью.
Но никому не сравниться с другом моим в целом мире.
В голос заплакал Энкиду, услышав слова Гильгамеша.
Слезы катились со щек, прожигая у ног его землю.
— Что же ты плачешь? — спросил Гильгамеш у Энкиду.
Что тебе в речи моей показалось обидным?
— Я не обижен, — сказал Гильгамешу Энкиду.
Время проходит. Безделием я недоволен.
Силы мои иссякают. Не вижу я им примененья.
— Прав ты, — сказал Гильгамеш. — Ведь о деле и я помышляю.
Слушай: страна мне известна, на степи она не похожа.
Высятся горы Ливана, покрытые кедровым лесом.
Лес этот оберегает чудовищный воин Хумбаба [13].
Необозримые горы. Никто в глубину не проникнет.
Собрано зло в его теле. Давай, уничтожим Хумбабу
И зло изгоним из мира, и кедры также порубим.
— Эти места мне знакомы, — Энкиду тотчас ответил.
Там по соседству бродил я вместе со стадом газельим.
Необозримый там лес. Никто в глубину не проникнет
За ров, за границу лесную. Голос Хумбабы я слышал.
Он урагану подобен. Уста же Хумбабы — пламя.
Он смерть из уст выдыхает. Кто с ним захочет сразиться?
— Этого я и желаю, — Гильгамеш ответил Энкиду.
Ни лес меня не пугает, ни ров, что его окружает.
В лес мы проникнем с тобою. Оружие есть боевое
Топор у меня, а другое мы мастерам закажем.
И сломим, Энкиду, с тобою любую враждебную силу.
Тотчас, голос возвысив, Гильгамеш призывает умельцев:
— Вы, умельцы Урука, раздуйте горнила мехами.
Пусть поднимается пламя, пусть видит его Хумбаба.
Пусть расплавятся камни зеленые — те, что привозят
На кораблях из-за моря, пусть медь разливается в формы
И превратится в секиры, что нам по руке придутся.
Царю поклонились умельцы, взметнулся огонь над Уруком.
Издали город казался огромной пылающей печью.
Узнав, что замыслил владыка, народ жилища покинул.
Старцы шагали степенно, шествие возглавляя.
Шум голосов на собраньи подобен был шуму Евфрата
В дни, когда льдины крошатся где-то в его истоках.
— Слушайте, старцы Урука, — царь свой голос возвысил.
Слушай, народ Урука. Хумбабу хочу я увидеть.
Чье имя страны сжигает и сотрясает все горы.
И среди кедров могучих хочу его одолеть я
И имя aicauneou Урука, — пусть мир это имя услышит.
И мне поклонятся кедры, как пленников, вам их доставлю
И имя свое навеки прославлю среди народов.
— Ты молод еще, владыка, — все разом ответили старцы.
Следуешь зову сердца, с разумом не считаясь.
Могуч и страшен Хумбаба, погибнешь в бою тяжелом.
Ведь для него оружье твое, что кедровая хвоя.
Бросив взгляд на Энкиду, старцам владыка ответил:
— Старцы, на брата взгляните и свои оставьте волненья.
С ним мне Хумбаба не страшен. Вместе добудем победу.
Мне ли Хумбабы бояться, друга такого имея.
Не одолеет один кручи, а двое взберутся.
Скрученный вдвое канат разорвется не скоро.
Сильного друга обрел я. Готов с ним идти на любого.


Таблица III.


Благословили старейшины братьев, проговорив на прощанье:
Ты, Гильгамеш, повелитель, на силу свою не надейся.
Во всем положись на Энкиду. Степные он ведает тропы,
К дальним походам привычен и к кедрам он знает дорогу.
Ты же, Энкиду, о друге заботься. Устанет — подставь ему спину
Грудью прикрой его в битве и вырой в пустыне колодец.
Чтобы мог о н напиться. Царя мы тебе поручаем.
Если в Урук возвратится, ты будешь с великой наградой.
Только из города вышли, Гильгамеш свой голос возвысил:
— Друг мой, давай в Эгельмах [14] возвратимся,
Там пред Нинсун предстанем.
Жизни пути ей известны, богиня поможет советом.
В дом величайшей богини с робостью братья вступили.
Сына увидев, Нинсун удивленно вскинула брови:
— Вижу я, ты при оружьи, — к Гильгамешу она обратилась.
Враг ли какой угрожает Уруку и ты моей помощи ищешь?
— Враг не опасен Уруку, — Гильгамеш богине ответил.
Мы угрожаем Хумбабе, защитнику кедров ливанских.
Зло все земное вобрал он, и мы его уничтожим.
Братьев оставив одних, богиня к себе удалилась
Чудное тело свое освежить очищающим корнем,
Грудь ожерельем украсить и лентою опоясаться.
Это все совершив, она на кровлю восходит.
Там, совершив воскуренье, свой возвысила голос:
— Шамаш, бог справедливый, огибающий небо и землю,
Гильгамеш мне тобою дарован, объясни же, коль пожелаешь,
Почему ты вложил мне на горе в него беспокойное сердце,
Почему на дорогу направил, ему грозящую смертью?
Говорят, что зла в мире много, но пускай с ним бьются другие.
Так возьми же по крайней мере над сыном моим попеченье.
Когда ты во мрак уходишь, поручай его стражам ночи.
Помолившись, с кровли спустилась и кадильницы погасила,
А затем позвала Энкиду и к нему обратилась с речью:
— Ты воин могучий, великий, хотя и не мною рожденный,
Тебя посвящаю я сыну, служи моему Гильгамешу.
С девами-жрицами вместе, какие верно мне служат.
И в знак посвящения надела ему на могучую шею
Талисман, от бедствий и сглаза, а также ему вручила
Каравай самой испеченный…


Таблица IV.


Снова двинулись братья Шамаша торной дорогой,
Дружеским взглядом хранимы. День завершив, отдыхали,
Хлеба ломоть съедали, и утром двигались дальше.
После ночи одной Гильгамеш обратился к Энкиду:
— Звал ты меня. Меня ты коснулся? Сон почему оборвался?
С тройкою туров могучих один в степи я схватился.
Пыль столбами взметнулась от мощных копыт и от рева.
Был я сражен. Но кто-то, не ведаю — зверь, человек ли
Мне поспешил на подмогу, дал из кувшина напиться.
Что означает видение это и что оно мне предвещает?
— Слушай меня, Гильгамеш! — отозвался Энкиду.
Сон твой прекрасен и пусть он тебя не пугает.
Тот, кто пришел на подмогу — не человек и не зверь он,
Шамаш, наш бог милосердный или, возможно,
Родитель твой Лугальбанда. Поверь мне:
Подвиги, что совершим мы, не будут людьми позабыты.
Снова шагали они и вновь становились на отдых,
Хлеба съедали ломоть и были тревожимы снами,
Ибо виденья ночные богами даны человеку.
Вновь проснувшись средь ночи, к Энкиду царь обратился:
— Звал ты меня. Меня ты коснулся? Сон почему оборвался?
Сон расскажу я другой. В ущельи мы оказались.
Вдруг послышался грохот. На меня гора обвалилась.
Ноги мои придавив. И вдруг появляется некто.
Видом прекрасный. Он с моих камни отбросил
Сердце мое успокоил и дал из кувшина напиться.
Кто этот друг неизвестный? Узнать хочу я, Энкиду.
— Друг мой, — молвил Энкиду, — этот твой сон превосходен.
Благо тебе он сулит, хотя ты и был им напуган.
Ведь не гора обвалилась, это рухнул Хумбаба.
Кедров хранитель могучий больше нам не опасен.
Сбросим мы тело Хумбабы птицам и паса на съеденье.
И снова шагали они и вновь становились на отдых.
Хлеба съедали ломоть. Энкиду вырыл колодец.
К краю его Гильгамеш подошел и бросил щепотку
Взятой из дома муки, и к горе обратился:
— Слушай, гора, и ночное пришли мне виденье.
Ветер холодный подул. Энкиду накрыл Гильгамеша,
Рядом остался стеречь он друга, уснувшего сразу.
Вновь проснувшись средь ночи, к Энкиду царь обратился:
— Третий сон мне привиделся, самый ужасный.
Небо вопило, словно от боли, земля грохотала.
Молнии в небе сверкали, ливень был смерти ужасней.
Гора, что вчера нависала, сделалась пеплом летучим.
Смысл сна распознавший, Энкиду сказал Гильгамешу:
— Вот что сон означает: Хумбаба намного опасней,
Чем мы с тобою считали. В пламенном он одеяньи,
Точнее — в семи одеяньях, одетых одно на другое.
Он под могучей защитой, и чувствую я, что разумней
Будет в Урук возвратиться, с ним не вступая в сраженье.
Тело мое онемело, и в ногах появилась слабость.
— Брат, — Гильгамеш возражает. — Неужто ни с чем мы вернемся,
Путь проделав великий? Неужто уступим Хумбабе?
Вспомни победы былые, и дух твой, Энкиду, окрепнет,
Оцепененье прогонит, вновь мышцы наполнятся силой.


Таблица V.


Ров перейден, и вступают они удивленно
В строй лесных великанов. Дышала природа покоем,
Но коварный Хумбаба к ним подползал незаметно.
Мощное тело его в одеянии было волшебном.
Шамаш заметил опасность, и с неба ударила буря.
Восемь он выпустил ветров, и громы загрохотали.
Молнии перекрестились, словно мечи великанов.
И ослепленный ветрами, и оглушенный громами,
Силы теряя, Хумбаба, голос могучий возвысил:
— Сдадимся тебе, победитель! Можешь взять меня в рабство!
Кедров сруби, сколько хочешь, лесов моих порожденье.
Сам их на место доставлю, дворец для тебя я воздвигну.
— Вспомни коварство Хумбабы! — послышался голос Энкиду.
Он не достоин пощады. Но с ним мы покончим позднее.
Много опасней Хумбабы лучи в одеянии волшебном.
Если погашены будут, творец их могучий затмится.
— Нет! — Гильгамеш отозвался. — Если изловлена птица,
Птенчикам некуда деться. Сначала Хумбабой займемся.
Что до лучей сиянья [15], оставим их напоследок.
Так, убеждая Энкиду, топор Гильгамеш поднимает,
С силой его направляя прямо в затылок Хумбабы.
В грудь хранителя кедров меч свой вонзает Энкиду.
— Время птенцами заняться — молвил владыка. — И сразу
Стал топтать он ногами светящееся одеянье.
Меж тем Энкиду другое сорвал с неподвижного тела
И бросил в яму с водою — и в яме вода закипела,
Пар испуская горячий. Энкиду же сеть набросил
На пять остальных сияний. И все они оказались
В той же кипящей яме, её заполнив до края.
— Теперь возьмемся за кедры! — сказал Гильгамеш и секирой
Он по стволу ударил. И лес задрожал от удара.
— Что ты делаешь, друг мой, — проговорил Энкиду.
Тело живое ты губишь. Я чувствую запах крови.
Сходна она с людскою, только другого цвета.


Таблица VI.


Утром, от сна пробудившись, Гильгамеш очищает оружье.
Грязное скинув с себя, все чистое он одевает.
В мантию облачившись, он примеряет тиару.
На красоту Гильгамеша Иштар направила взор свой.
С речью к нему обратилась: — Супругом стань мне, владыка!
В дар от меня ты получишь небесную колесницу,
Золотом блещут колеса, остов янтарный пылает.
Сразу же быстрые мулы тебя на небо доставят.
Ты дворец мой увидишь и пройдешь через двери
В благоухание кедров. Перед тобою колени
Слуги мои преклонят, и одарят богатством.
— Слушать тебя не желаю. — Гильгамеш отвечает богине.
Лучше сам одарю я дарами, какими желаешь.
Дом твой небесный украшу, зерном амбары наполню,
Только б тебя не коснуться. Твое отвратительно лоно.
Ты — как жаровня, которая в холод тепла не приносит,
Ты — как дырявая дверь, что в дом пропускает все ветры,
Ты — как колодец без крышки, песчаному вихрю открытый,
Ты — сандалия, жмущая ногу, ты — мех, пропускающий воду.
Вспомни, кого ты любила, и в любви клялась, не краснея.
Где юноша чудный Думузи и почему он страдает? [16]
Пастушонка-птичку любила и его, как других, погубила.
Слышишь — плачет он: "Крылья, верни мне крылья"!
Лев могучий тебе полюбился — семь ловушек ему награда.
Жеребца ты на ложе пустила, чтоб отправить потом в конюшню,
Чтоб уздечку в рот ему всунуть и лишить желанной свободы.
И ещё пастуху-козопасу ты любовь свою подарила.
На костре выпекал он лепешки, сосунков приносил ежедневно
Ты ж его превратила в волка, и его гоняют подпаски.
Был тобою любим Ишаллану, твоего он касался лона.
Где теперь этот муж влюбленный? В паука ты его превратила! [17]
Эту дерзкую речь услышав, взвилась в небо богиня осою
И предстала перед очами своего родителя Ану.
Слезы лились потоком, а глаза, как звезды, сверкали.
— О, отец мой, — она вопила. — Гильгамеш нанес мне обиду:
Перечислил мои прегрешенья, опорочил меня перед всеми.
— Ты сама, — ей родитель ответил, — оскорбила царя Урука.
Потому-то и перечислил Гильгамеш твои прегрешенья.
— Нет, он будет мною наказан, — не унималась богиня.
Если ты меня не поддержишь, преисподнюю я открою
И оттуда выпущу мертвых, чтоб живых они всех пожрали.
Устрашенный этой угрозой, обратился Ану к богине:
— Я согласен. Какую же кару ты решила ему назначить?
— Дай быка мне, — сказала богиня, — пусть его он погубит.
— Будет бык, — отвечает Ану. — Только он нуждается в корме,
Ибо бык он земной, не небесный, любит он траву и мякину,
Но в зерне его главная сила. Так очисти людские амбары,
Чтобы бык мой не был голодным и сражаться мог с Гильгамешем.
— Будет сделано, все, что ты просишь, — отвечала отцу богиня.
Эту ночь запомнили люди. Бык свалился с неба на землю,
Опустился на берег Евфрата. В семь глотков осушил он реку,
И побрел он, мыча, к Уруку, — ведь Иштар его погоняла.
До сих пор можно видеть ямы от дыхания страшного зверя.
Шум услышали побратимы и покинули города стены.
Бык, узрев идущих героев, брызнул в лица им едкой слюною
И хвостом ударил огромным. От удара Энкиду согнулся,
И за рог он быка ухватился, приподняв могучую морду.
Гильгамеш же ударил в горло, и свалился бык бездыханным.
У чудовища вырезал сердце Гильгамеш в подарок Шамашу.
Со стены Урука богиня изрыгала в бессильном гневе
Побратимам хулу и проклятья. И тогда Гильгамеш изловчился
У быка он вырезал корень и швырнул им в лицо богини.
Созвала всех блудниц богиня, чтоб оплакать эту потерю.
Этот бычий огромный корень, что на ствол был похож древесный.
Гильгамеш же созвал умельцев, чтоб рога в серебро оправить.
В них входило шесть мер елея, чтобы им совершить возлиянье
В честь отца своего Лугальбанды.


Таблица VII.


День тот веселье принес им. До темноты вспоминали,
Как быка поразили и как над Иштар надсмеялись.
В сон погрузились они. И средь ночи вскрикнул Энкиду,
Разбудив Гильгамеша, о виденьи поведал он другу.
— Мне небесный дворец приснился и великих богов совещанье.
И вещает Ану Эллилю: — Но они быка погубили
И Хумбабу, хранителя леса. И они похитили кедры.
Гильгамеш за это в ответе. Умереть царь Урука должен.
— Нет, за все ответит Энкиду! — возмущенно Эллиль воскликнул.
В разговор их Шамаш вмешался: — 3а какую вину он в ответе?
Не твоим ли велением, Ану, бык небес и Хумбаба убиты?
— Помолчал бы ты лучше, сын мой, — отозвался Ану во гневе.
Ведь ты сам был их провожатым и пособником их преступлений.
Лег Энкиду на ложе бледный. Его губы затрепетали.
Гильгамеш залился слезами: — Почему, о друг мой любезный,
Почему меня оправдали? Ведь мы оба Хумбабу убили
И быка небес поразили. И советчиком был нам Шамаш.
Но тебя я спасу от смерти. Умолю я богов о прощеньи.
На алтарь принесу все богатства. Все кумиры озолочу я.
Вдруг послышался Шамаша голос. Вместе с лучами проник он.
— Не помогут вам эти жертвы. Ни к чему вам золото тратить.
Не меняет Ану решенья, не вернется в уста ему слово.
Такова судьба человека. Все живущее смерти подвластно.
— Я готов богам подчиниться, — в слезах отвечает Энкиду.
Пусть сбудется все, что предрек ты, этот сон посылая вещий.
Но пока со мною мой разум, прими мои пожеланья.
Я, как зверь, родился в пустыне и людских не знал бы страданий,
Если б мимо прошел охотник, не привел бы в пустыню блудницу.
До сих пор бы с газелями пасся и теснился у водопоя.
Пусть же будет кара обоим. Посылаю я им проклятья.
Пусть охотника руки ослабнут и он тетивы не натянет!
Пусть стрела не достигнет цели, пусть капкан его звери обходят!
Но обрушатся главные беды пусть на злодейку-блудницу.
Об очаге пусть забудет, пусть её из гарема прогонят!
Пусть пиво в прок не пойдет ей, пусть оно выйдет рвотой!
Пусть она живет одинокой и пусть на холоде стынет!
Пусть посетит её нищий, пусть бродяга её колотит! [18].
Тогда Шамаш возвысил голос: — Не виновата блудница.
Я проклятье твое снимаю. Кто, Энкиду, кормил тебя хлебом?
Кто тебя познакомил с сикерой, что приносит забвение бедам?
Кто в товарищи дал Гильгамеша, что сейчас сидит с тобой рядом.
Он сердце твое успокоит, как положено брату и другу,
На почетное ложе уложит, призовет он царей иноземных
И обряд свой исполнив скорбный, удалится ко львам в пустыню.


ТаблицаVIII.


Едва лишь утро зарделось [19], Гильгамеш над Энкиду, склонился,
Положив на грудь ему руку, гимн пропел ему погребальный:
— Сын пустыни и друг мой лучший, породила тебя антилопа,
Молоком ты вскормлен газельим на далеких пастбищах горных.
О тебе вспоминают звери, что теснятся у водопоя,
В кедровых рощах, Энкиду, о тебе горюют тропинки,
Плачут гор лесистых уступы, по которым с тобой мы взбирались.
И Евлей [20] проливает слезы, и рыдает Евфрат многоводный,
Возвратившись в прежнее русло, о быке небес вспоминает.
Слезы льют старейшины града, те, что нас в поход провожали,
Женщины плачут в Уруке, тебя кормившие хлебом
Плачет тот, кто вина тебе подал. Свои волосы рвет блудница,
Тебя приведшая в город и сделавшая человеком.
Как же мне о тебе не плакать, когда мы, как братья родные.
Ты, Энкиду, — топор мой мощный, ты мой кинжал безупречный,
Щит мой, меня спасавший, плащ, что ношу на праздник.
Почему ты меня не слышишь? Тронул грудь, а сердце не бьется.
Покрывалом тебя накрою, как лицо накрывают невесте… [21]
Едва лишь утро зарделось, призвал Гильгамеш всех умельцев,
Всех работающих руками — кузнецов, камнерезов и прочих.
Поручил им кумир изготовить, какого не было в мире.
Чтоб стоял, как живой, Энкиду на подножье из вечного камня.
Чтоб из золота было тело, лик из светлого алебастра,
Чтобы кудри лоб украшали и сияли лапис-лазурью…
Едва лишь утро зарделось, слепил Гильгамеш фигурку
Изготовил столб деревянный, на него фигурку поставил.
Сосуд из лазури медом наполнил, чашу из сердолика елеем
И к богам обратился небесным с мольбой о душе Энкиду.
Жертву учуяли боги, Гильгамеша услышали слово,
И из жилищ небесных они опустились на землю.
Эллиль уста открывает, вещает он Гильгамешу:
— Все, что дыханье имеет, должно подчиняться закону.
Пахарь взрыхляет землю, сеет, посев убирает.
Ловчий зверей убивает, сыт он и в шкуре звериной.
Но смерть постигает любого, мрак сменяется светом,
Свет сменяется мраком. Жребий людей одинаков.
Что же ты ищешь в мире, живущем по вечным законам?


Таблица IX.


Сердце терзая плачем, царство свое покинув,
Бежал Гильгамеш в пустыню. И у холмов песчаных,
Похожих на женские груди, он опустился на землю.
В сон погрузился мгновенно. Но он не принес утешенья.
И не дождавшись рассвета, он направился в горы.
Львиный рык он услышал, увидел, что звери резвятся,
Словно щенята играли. — Почему вам неведомо горе,
Гильгамеш ко львом обратился. — Ушел ведь из жизни Энкиду,
Тот, с которым когда-то у водопоя теснились,
Стрелы от вас отводивший, засыпавший землею ловушки,
Где Энкиду, скажите? От зверей не дождавшись ответа,
Гильгамеш поднимает секиру и бросается молнией к стае.
Упал стрелою меж львами, беспамятных сокрушая [22].
Сразу за перевалом простирались крайние горы.
В бездну их корни уходят, касаются неба вершины.
Здесь начало восхода и окончанье заката,
Горы по имени Маша [23]. Дверью закрыта пещера
И стражи её охраняют в облике скорпионов,
Но с головой человека.
Ужас превозмогая, Гильгамеш к скорпиону подходит.
— Людям здесь нет прохода. — сказал скорпион. — Только Шамаш
Может вступить в пещеру. Мы ему открываем ворота.
— Я ищу умершего друга, — Гильгамеш отозвался со стоном.
Был Энкиду мне младшим братом, и сразили мы вместе Хумбабу.
Также вместе быка одолели. Я хочу Утнапишти увидеть.
Он один один бессмертья добился. Дай войти мне в эту пещеру.
Двери открылись бесшумно, уступая могучему чувству.
Вступил Гильгамеш в пещеру и шагал, шагов не считая.
То, что для Шамаша было одною короткою ночью,
Для Гильгамеша стало дюжиной лет без рассвета.
И все же рассвет забрезжил, и все же дыханье ветра
Щек Гильгамеша коснулось. Шагая ветру навстречу,
Он вышел из мрачной пещеры. Взору открылась роща.
С деревьев плоды свисали, похожие на земные,
Но красоты несравненной. Рукою он к ним потянулся
И оцарапал пальцы, капли крови оставив
На мертвых подобиях яблок, смоквы и виноградин.
И стало понятно герою — деревья окаменели,
Стволы стали черным камнем и лазуритом листья,
Плоды топазом и яшмой, рубином и сердоликом [24].
И сад этот создан для мертвых, чтоб на пути к преисподней
Напомнить о прежней жизни, к которой не будет возврата.


Таблица Х.


Покинув обманную рощу, и выйдя к сиянию Солнца,
Герой океан увидел, бескрайнюю нижнюю бездну.
Над бездной утес узрел он, похожий на черную птицу,
Пившую воду клювом. И головой этой птицы
Казался дом невысокий, без окон, с плоскою кровлей.
К нему Гильгамеш подходит и видит, что дверь закрыта.
Но не укрылось от слуха за дверью чье-то дыханье.
— Прочь убирайся, разбойник, — послышался голос женский.
Сюда нет дороги бродягам, здесь я, хозяйка приюта,
Самих богов принимаю, и их угощаю сикерой.
И знают меня все боги, для них я хозяйка Сидури.
— Добром отопри мне двери. Иначе я их сломаю.
Вовсе я не разбойник и не бродяга безвестный.
Я на две трети от бога, и на одну — человека.
Зовут меня Гильгамешем, из города я Урука,
Который мной же прославлен. С другом моим Энкиду
Я уничтожил Хумбабу, что лес охранял кедровый,
Мы также быка убили, что послан на нас был с неба.
Я львов могучих рассеял, что памяти не имеют
И тосковать не умеют о тех, кто за них заступался.
Тотчас дверь отворилась, чтобы впустить Гильгамеша.
В лицо заглянув пришельцу, сказала хозяйка Сидури.
— Скажи мне, убивший Хумбабу, — ничуть мне его не жалко,
Скажи, почему ты грустен. Почему голова поникла?
— Как голове не поникнуть, и как лицу не увянуть,
Гильгамеш ответил хозяйке, — если мой друг Энкиду,
С которым труды мы делили, могильным сделался прахом.
Вот почему, как разбойник, странствую я по миру.
Мысль о брате любимом мне не дает покоя.
Путь к нему покажи мне. Как попасть к Утнапишти.
Море вброд перейду я, лишь бы к нему добраться.
Хозяйка герою вещает: — От века здесь нет переправы.
Свинцовые воды смерти облетает Шамаш, как птица,
И проплавает на лодке старец один Уршанаби [25],
Что перевозит мертвых. Знает он путь к Утнапишти,
К единственному из смертных, ушедшему от закона.
Простился герой с Сидури, стопы свои к лесу направил.
Вышел из леса к реке он, на берегу увидел
Челнок и с ним рядом старца с копьем или длинною палкой.
— Что бродишь, отстав от мертвых, — сказал Уршанаби герою.
Входи, я тебя доставлю прямо к пристани вечной.
— Нет, не отстал я от мертвых, — ответил герой Уршанаби.
В груди моей бьется сердце, хотя во взгляде нет блеска,
Щеки от горя увяли, от слез голова поникла.
— Вот чудо! Я слышу удары, — проговорил Уршанаби.
Действительно, сердце бьется. Зачем же сюда явился,
В эту страну без возврата, в вечные воды смерти.
— Пришел я печалью гонимый, — Гильгамеш Уршанаби ответил.
Хочу отыскать я друга и сделать его бессмертным.
Теперь пропусти меня к лодке и отвези к Утнапишти.
— Идем, — сказал Уршанаби. — Твою я выполню просьбу.
Другие, кого возил я, меня ни о чем не просили.
Вот шест тебе для равновесья. Им воды не касайся.
Расстегнул Гильгамеш свой пояс, раздевшись, свою одежду
К шесту привязал он крепко и поднял шест, словно мачту.
Челн Уршанаби погнало, так что влаги свинцовой
Смерти самой подобной, Гильгамеш шестом не коснулся.
Утнапишти по острову ходит, окруженному вечной бездной.
Шагая путем неизменным, свои он обходит владенья.
Неподвижна вечная бездна. Из неё не выпрыгнет рыба.
Нет над нею ни шума крыльев, нет ни резкого птичьего крика.
За горами, которых не видно, — Шуруппак и воды Евфрата.
Никаких нет вестей оттуда, лишь приходит челн Уршанаби,
Ибо нет промедленья у смерти. — Что с моими глазами случилось?
Эй, жена! Это челн Уршанаби, но над ним поднимается парус.
Никогда ещё не бывало, чтобы парус здесь поднимали.
— Не волнуйся, глаза твои зорки, — Утнапишти жена отвечает,
Как в те годы, когда средь тумана, застилавшего землю и небо,
Ты спасения гору увидел и к вершине её причалил.
И мои глаза видят парус. И мертвец этот парус держит.
Посмотри, как бледны его щеки. Утонул мореход, наверно,
Что без паруса жить не может. И плывет он быстрее прочих
В край, куда торопиться не нужно, ибо нет для умерших возврата.
— Говоришь несусветное что-то! — возразил жене Утнапишти,
Много сотен лет наблюдаю, как провозят души умерших,
Свой сохраняющих облик. Кто тут не был! И царь, и пахарь,
И флейтист, и кузнец, и плотник. А привозят их без короны,
Без мотыги, без горна, без флейты.
Посуди, кто у мертвого спросит, что он взять с собой захотел бы.
Гильгамеш на берег выходит, оставляя челн Уршанаби.
Он шагает, следы оставляя на песке, и сразу понятно,
Что ни мертвый с челна Уршанаби, а пришелец с живою душою.
И подходит к нему Утнапишти, обращаясь к нему с вопросом:
— Почему твои щеки впали, почему голова поникла?
Может быть, от долгих скитаний твои опалились щеки?
Может быть, от ветра и стужи нет в глазах твоих больше блеска?
— Потерял я младшего брата. Он ушел в страну без возврата,
Отвечает герой Утнапишти. — Примириться я с этим не в силах.
Все мне в жизни стало немило. Вот ищу я его по миру.
Покачал головой Утнапишти, отозвался речью печальной.
— Почему ты не хочешь смириться с долею, назначенной людям.
Для людей на собраньи бессмертных судьба не оставила места.
Осознай, что богини и боги — полновесные зерна пшеницы,
Ну а все остальное — мякина. Людям Смерть не дает пощады.
Дом людской недолговечен, как печать, что мы ставим на глине.
Даже ненависть наша мгновенна…


Таблица XI.


— Как же ты ушел от закона? — Гильгамеш его вопрошает.
Чем ты лучше меня и прочих? Ни сильнее, ростом не выше.
Почему ты почтен бессмертьем. Чем сумел угодить всевышним?
— Вышло так. В Шуруппаке жил я, что стоит на реке Евфрате.
Город этот тебе известен. Я земляк твой и дальний предок.
Город древний, богам любезный. Они на собранье явились
Ану, Эллиль, гонец их Нинурта, и Эа был вместе с ними.
К потопу сердца их склонились [26]. Дали клятву о неразглашеньи.
Не нарушил той клятвы Эа, чьему сердцу я был любезен.
Опустившись с неба на землю, к своему обратился он дому:
— Слушай стенка, смекай, если можешь:
День придет, с неба хлынет ливень.
Но тебя перед этим, стенка,
Разберет хозяин на бревна,
Чтобы плот из бревен построить,
Чтобы на плоту том поставить,
Дом большой, с четырьмя углами,
Тот, кто в этом окажется доме,
Избежит внезапной кончины.
Был намек мне этот понятен. Но одно оставалось неясным
Как воспримут мое поведенье Шуруппака народ и соседи.
— Объясни, — посоветовал Эа, — что решил ты отплыть к Океану,
Над которым властвует Эа. Приступил я к работе неделя.
Разобрал дом отцовский на бревна и разрушил дома ограду.
Бревна с досками мне пригодились, плот получился наславу.
Дом поставил с прямыми углами на огромный ящик похожий,
Разделил на девять отсеков. В высоту он имел шесть палуб.
Чтобы вода в него не сочилась, я заделал щели смолою.
Дети мне её приносили. Взял сосну под весло кормовое.
Приступил к заготовке припасов. Ввел овец и баранов на пищу,
Скот степной и зверье лесное разместилось в моем жилище.
Ввел семью свою с мастерами, что в работе мне помогали,
И назначил каждому место. Шамаш принял о нас заботу,
Объявив о начале ливня, чтоб мы дверь засмолить успели.
Утро бледное чуть загорелось, как возникла черная туча,
Возвратившая ночь, и сразу грохотанье послушалось Адду,
И его не выдержав взгляда, вся земля сотрясалась, как чаша.
Южный ветер рванулся в горы, сокрушая деревья и скалы.
Устрашились боги потопа, под защиту бросились Ану.
И у ног его растянувшись, как собаки, от ужаса выли.
И Иштар истошно вопила, словно роженица в схватках:
— Покажите мне негодяя, что потоп обрушил на землю.
Не затем я людей рожала, чтобы в рыб они превратились.
Все шесть дней от начала потопа наше судно несло и качало,
Семь ночей пребывая во мраке, бурных волн ощущал я удары,
Но они становились слабее. Юный ветер стихало понемногу.
Ливень больше не бил по кровле. И окно отворить я решился.
Шамаш мне осветил пространство, и из глаз моих хлынули следы
Океан вокруг расстилался, Человечество сделалось глиной.
Сколько дней протекло, что не помню, но к окну подошел я снова.
И увидел на горизонте из воды выступавшую гору.
Я узнал её по очертанью. Ницар было горе этой имя.
Судно к ней я сумел направить, и гора его удержала.
Постепенно вода спадала, и я дни отсчитывать начал.
С наступлением дня седьмого голубка отпустил я на волю.
Но обратно он возвратился, ибо почва ещё не просохла.
Вслед затем стрижа отпустил я, но и он назад возвратился
Ворон был мной отпущен последним. Спад воды заметила птица
И уже назад не вернулась. Резкий крик я её услышал.
Дверь открыв, спустился на землю. Совершил на горе воскуренье.
Дважды семь поставил курильниц, наломал я кедровых веток.
Миртовых веток добавил, запах этот учуяли боги,
И слетелись они, словно мухи, к этой жертве жадной гурьбою.
Мать-богиня явилась последней. Ожерелье из лазурита
Украшало дивную шею, дар владыки небесного Ану.
И рукою к нему прикоснувшись и любуясь его сияньем
Говорит она: — Камень этот, мне подаренный, призван отметить
Избавление земли от потопа. Насыщайтесь же, боги, дарами,
Вы достойны их, только Эллиля от людских даров отгоняйте.
Это он один самолично истребление людям назначил.
Также Эа, мой покровитель, обратился к Эллилю с укором.
— Ты напрасно потоп устроил, ты устроил его, не подумав.
На виноватых и правых напрасно возложил ты равную кару.
Раз людей появился излишек, напустил бы львов на них хищных,
Или отдал волкам бы в пищу, или б Эрру [27] призвал на помощь.
А теперь покажи Утнапишти и жене его место для жизни.
Подошел виновник потопа. Я на судне скрывался от страха.
Но меня он на землю вывел, со словами ко мне обратился:
— Человеком ты был, Утнапишти, а отныне богам ты подобен.
И отныне твое жилище — устье рек. И нет тебе смерти.
Так я здесь оказался средь бездны наравне с моею женою.
Так, за муки и послушанье награжден нескончаемой жизнью.
Вдруг заснул Гильгамеш, и речи окончания он не услышал.
Сон дохнул на него необычный, буре песчаной подобный.
Говорит жена Утнапишти: — Разбуди человека для жизни.
Пусть на родину он возвратится той знакомой ему дорогой.
Покачал головой Утнапишти. — Не спеши. Пускай отоспится.
А пока напеки ему хлеба и на ложе поставь караваи.
На стене же ножом зарубки не забудь отмечать дневные.
Миновал семь дней, от которых на стене зарубки остались.
А когда Гильгамеш пробудился, от него Утнапишти услышал:
— Овладела смерть моей плотью, ибо не было сновидений.
— След усталости — сон твой долгий, — Утнапишти его успокоил.
Посмотри, что сделалось с хлебом, для тебя испеченным женою,
Для еды он теперь непригоден. но ты жив. К ручью отправляйся,
Смой смертельного сна остатки, замени свое одеянье.
Впрочем, вот челнок показался. Уршанаби тебе поможет.
И когда Гильгамеш удалился, говорила жена Утнапишти:
— Зачерствел мой хлеб. Человеку что же дать теперь мне в дорогу?
— У кого беспокойное сердце, — отвечает жене Утнапишти,
Тот житейской не знает заботы, человек этот сыт не хлебом,
А своим дерзновеньем безумным. И взамен зачерствевшего хлеба
Беспокойному мужу открою я свое сокровенное слово.
Ключевою водою умылся Гильгамеш и сменил одежды.
Стало тело его прекрасно, но печаль о лица не сходила.
В челнок Гильгамеш опустился, рядом став с Уршанаби,
И услышал он голос зычный мудреца Утнапишти:
— Ты ходил, уставал и трудился. С чем домой возвратишься?
Я открою тебе на прощанье свое сокровенное слово.
Есть цветок на дне океана, лепестки на высоком стебле
Пламенными язычками. Если ты, Гильгамеш беспокойный,
Этот цветок добудешь, не грозит тебе злая старость,
Обойдет тебя смерть стороною. Вот оно, потаенное слово.
Гильгамеш это слово услышал и стрелою метнулся к колодцу.
Привязал к ногам своим камни и на дно погрузился бездны.
Привлечен был взгляд полыханьем цветка на колючем стебле.
Лепестки огня язычками пламенели во мраке бездны.
Прикоснувшись к цветку рукою, Гильгамеш о шипы укололся.
И, приняв его кровь живую, разгорелся цветок, словно факел.
И поднявшись с ним на поверхность, Гильгамеш сказал Уршанаби:
— Вот цветок, добытый из бездны и дающий жизни надежду,
Отнимающий силы у смерти. Возвращусь я в Урук несравненный
И цветок на людях проверю. На себе его испытаю [28].
Гильгамеш с Уршанаби простился. Перед ним открылась пустыня.
В ней оазис и пруд глубокий. Захотел остудить свое тело
Гильгамеш в водоем опустился. Когда же наверх он поднялся,
Змея перед ним промелькнула. Змея цветок уносила,
На ходу свою шкуру меняя. Гильгамеш залился слезами:
— Для чего свой век я трудился, никому не принес я блага…


1. Создатель эпоса так же, как Гомер и его продолжатели, начинает с краткого 
представления достоинств своего героя, который не только совершал подвиги, но и 
сам их увековечил, использовав для этого не глину, а вечный камень. Автору 
могли быть известны надписи царя Лагаша Гудеа о восхвалениями своей 
деятельности, надпись царя Вавилона Хаммурапи.
2. Урук (современный город Варка, на юге Ирака) — один из самых прославленных 
городов Шумера. Согласно легендарной традиции, — это второй из городов, 
добившийся гегемонии над шумерами, Основателем царской династии считается 
Мескиагашер, сын бога солнца Уту. Основание Урука приписывается его сыну 
Энмеркару, которому наследовал эпический герой Лугальбанда, отец Гильгамеша. 
Археологические раскопки Урука, начавшиеся в 1849 г., продолжаются до сих пор, 
ибо по площади (5 кв. км) Урук — один из самых крупных городов древней 
Месопотамии.
3. Эанна, храм Ану, бога неба, по-шумерски "дом Ану". Согласно археологическим 
данным, это комплекс построек, над которыми возвышалась башня — зиккурат. Одним 
из многочисленных храмов огороженного стеною священного участка был храм богини 
любви и плодородия Инанны (Ининн), соответствующей аккадо-вавилонской Иштар. 
Зиккурат, называвшийся Згииаримин, был сооружением Ур-Намму, основателя царской 
династии Ура.
4. От стен Урука, считавшихся творением Гильгамеша, остались лишь следы в почве.
 Археологи датируют их началом III тысячелетия до н. э.
5. Семь мудрецов — герои этиологического мифа, распространенного в Месопотамии, 
Ханаане и Индии. Во времена Гомера сюжет был унаследован античным миром и 
наполнился новым содержанием.
6. Таким образом, по формальным признакам Гильгамеш — герой в греческом 
понимания этого термина. Правда, в эллинских мифах никогда не определялась 
соотношение в герое божественных и человеческих начал.
7. Пукку — какое-то оружие, которое не может быть отождествлено с широко 
распространенными типами вооружения. Возможно, это сеть, известная древним 
шумерами и позднее использовавшаяся в римских гладиаторских боях.
8. Дружина — постоянный контингент воинов, дополняемый в случае надобности 
ополчением. У царя и дружинников были близкие отношения. Они были вхожи во 
дворец. В мирное время, как это видно из эпоса, население страдало от 
«подвигов» царя и его «молодцев».
9. Эти и другие опущенные при изложении не совсем ясные детали поведения 
Гильгамеша характеризуют его как "бич народа", «тирана» в современном смысле 
этого слова. Последующая победа над ним человека природы Энкиду очеловечила 
Гильгамеша.
10. Царь направляет охотника в Эанну, где в храме Инанны-Иштар жили жрицы, 
поддерживавшие культ любви и плодородия сексуальными действиями. Слово 
«блудница» вносит негативный оттенок, чуждый представлениям древних почитателей 
Инанны-Иштар.
11. Эпитет полеонима Урук одними исследователями переводится «площадный», 
другими «огражденный». Мы условно берем термин «совершенный».
12. Ишхара — божество неизвестного происхождения, почитавшаяся в Передней Азии, 
у семитов и хурритов (в Уре, Угарите, Вавилоне), возможно, принадлежащая 
дошумерскому языковому субстрату, первоначально, богиня плодородия, 
впоследствии "владычица справедливости" и воительница. В эпосе о Гильгамеше она 
заменяет враждебную герою Иштар, и с нею находится в священном браке герой 
эпоса.
13. В шумеро-аккадской мифологии чудовище Хумбаба (шумерск. Хувава), охраняющее 
по поручению бога Эллиля кедровый лес Ливана, виделось многоногим и многоруким 
существом, таким же, как в греческой мифологии владыка Запада Герион.
14. Эгальмах — великий дворец.
15. Лучи сияния — сказочное оружие, которым наделен Хумбаба.
16. Иштар предала своего возлюбленного Думузи, отдав его своей сестре — богине 
преисподней.
17. В рассказах о возлюбленных Иштар она не только богиня плодородия, но также 
богиня охоты, войны, покровительница культуры. Отсюда пойманный ею лев, 
прирученный конь, животное войны, связь с садовником, превращенным затем в 
паука.
18. Проклятье Энкиду блуднице характеризует ситуацию "свободной любви" в 
Месопотамии. Наряду с жрицами и жрецами любви, находившимися в 
привилегированном положение, были уличные проститутки, ютившиеся близ стен и 
поджидавшие клиентов в людных местах (см.: Bott(ro, 1998, 352 и сл.).
19. Эта словесная формула используется аккадским поэтом для разделения эпизодов 
во времени.
20. Река Евлей (совр. Карун) текла к востоку от Шумера. В сохранившихся частях 
эпоса нет сведений о посещении героями этих мест.
21. Прощание Гильгамеша с Энкиду напоминает гомеровский плач Ахилла над 
Патроклом (Il., XVIII, 316 и сл.). Ахилл также кладет руки на тело друга и 
вспоминает совместно совершенные ими подвиги. Но насколько Гильгамеш гуманнее 
Ахилла. Он не приносит богам человеческих жертв, посвящая им лишь фигурку из 
глины. Сознавая себя виновником гибели Энкиду, он удаляется в пустыню, 
породившую Энкиду и, не примиряясь со смертью, пытается вывести душу друга из 
преисподней.
22. Гильгамеш считался противником львов и часто изображался на глиняных 
статуэтках сражающимся со львами. Этот зрительный образ был воспринят греками и 
воплощен в образе Геракла, считавшегося победителем чудовищного льва и 
изображавшегося в львиной шкуре.
23. Горы, через которые прошел Гильгамеш, по представлению шумеров и аккадян, 
находились на краю света, поддерживая небесный купол. Через отверстие в этих 
горах бог солнца спускался после завершения дня в царство ночи, чтобы на 
следующее утро пройти через такие же горы с другой стороны земли.
24. В представлениях о саде подземного мира могли отразиться впечатления от 
посещения подземных пещер.
25. Уршанаби — лодочник, перевозчик душ мертвых в преисподнюю, предшественник 
этрусского Хару и греческого Харона.
26. Почти повсеместное распространение мифа о потопе имеет общий архаический 
источник — одна или несколько катастроф. Варианты — результат миграции из 
Месопотамии. Потопы составляют часть своего рода космических ритмов.
27. Эрра — бог эпидемий в шумеро-аккадской мифологии.
28. Из-за обрыва текста неясна роль цветка, похищенного змеей. Не исключено, 
что она была сходной по назначению с золотой ветвью в мифе об Энее в 
преисподней в изложении Вергилия. Вероятнее всего, прибывший в подземный мир 
дорогой солнца Гильгамеш (один или вместе с Энкиду) мог вернуться лишь обладая 
"цветком солнца" как символом верхнего мира.



Мифы страны фараонов



На поверхности камня отражается власти сиянье
И со звездами царская близость.
С той поры, как вы промелькнули меж храмов,
Ваши лбы источают божественность
Дальней жизни, и святость, как прежде,
Вместе с важностью обнимают ваши колени.
Невозмутима ваша краса.
Ее родина — вечность.

Герман Гессе

Древние греки рассказывали о каменной статуе египетского героя Мемнона, которая 
издавала звуки, как только её касалось лучами солнце. Такими поющими камнями 
оказались каменные статуи и плиты, испещренные письменами. Когда их удалось 
прочесть, они запели гимны богам, сотворившим небесные светила и землю, 
поведали о судьбах умерших в подземном мире. Солнцем оказался человеческий 
Разум, воспетый А.С. Пушкиным как раз в те годы, когда Франсуа Шампольон 
совершил свое великое открытие.
К песням камня присоединили свои голоса египетские пески, сохранившие папирусы 
с письменами. Так раскрылась перед человечеством картина фантастического мира, 
в чем-то сходная с той, которая была ему известна из Библии и из творений 
греческих поэтов, но во многом и отличная от нее.
К несчастью, песни камней и песка часто обрываются на полуслове. То, что нам 
известно, — это отрывки богатейшей религиозно-мифологической литературы 
Древнего Египта. Немалые трудности при воссоздании цельной картины вызваны 
противоречивостью египетских рассказов о богах, обусловленной обстоятельствами 
многовековой истории египетского народа. На протяжении тысячелетий египтяне 
жили в отдельных, мало связанных друг с другом областях — номах. В каждом номе 
почитали своих богов. Подчас это были воплощения одних и тех же сил природы с 
разными именами. Так, богом земли в одних номах был Акер, в других — Геб, 
богиня-мать в одном номе именовалась Мут, в другом — Исида. Представления о 
боге с одним именем в разных номах были также противоречивы. Если в мифах нома 
Гелиополя бог Сет — злейший противник солнечных богов, то в мифах нома 
Гераклеополя он "очаровывающий Сет" — помощник бога солнца Ра, спасающий 
солнечную барку и её «команду» от смертельной опасности. С необычайной 
текучестью представлений о богах связывалась также возможность изменения их 
родословной и отождествления одних богов с другими.
Египетские боги и богини часто выступали в облике животных, птиц, 
пресмыкающихся, и это очень удивляло греческих путешественников, которые 
привыкли мыслить своих богов в человеческом облике. Греческий историк Плутарх, 
объясняя почитание египтянами бегемота и крокодила, писал, что это следствие 
страха перед этими самыми ужасными из диких животных. Но в Египте поклонялись и 
другим животным, не вызывавшим ужаса, например зайцу, газели, лягушке. Поэтому 
греки придумали и другое объяснение удивлявшего их облика египетских богов: 
чем-то напуганные, боги в страхе надели звериные маски и в них остались.
Современные исследователи доказали, что культ животных у всех народов древнее 
почитания богов в человеческом облике. Таким образом, стало ясно, что 
египетская мифология сохранила черты глубочайшей древности. Однако это отнюдь 
не свидетельствует о её примитивности. Религиозно-мифологическая система Египта 
отличается такой изощренной доскональностью, какой не знает ни одна из развитых 
религий древности.
Египет был страной древней земледельческой культуры, и героями египетских мифов 
становились боги, покровительствующие земледелию: "кормилец Нил", солнечные 
божества Ра, Амон, Атон, — враждебные богам окружающих долину Нила пустынь, 
откуда дули губительные, иссушающие ветры и приходили племена, жадные до 
египетских богатств.
Героев-полубогов, типа месопотамского Гильгамеша, египетская мифология не знала,
 как не знала она ни их подвигов в борьбе с дикой природой, ни их благодеяний 
человечеству. Возможно, это связано с характером политической системы, когда 
«героическим» считалось продвижение чиновника по бюрократической лестнице 
(Большаков, Сущевский, 1991, 3 и сл.).
Как и другие народы Переднего Востока, египтяне почитали юного умирающего и 
воскресающего бога растительности, называя его Осирисом. Любовь Осириса и его 
супруги Исиды — тема одного из главных циклов египетских мифов, отражающих 
природный цикл (рождение, увядание, смерть, возрождение). С воскресением 
Осириса связывалась возможность возвращения к жизни умерших при условии 
сохранения тела как вместилища души. Отсюда не имеющее параллелей по 
разработанности и затрате средств стремление уберечь человеческие останки от 
гниения с помощью мумификации и сооружения гробниц из вечного камня. Культ 
вечности наложил отпечаток на все стороны египетской идеологии и культуры, в 
том числе и на мифологию.
В египетских мифах нашло отражение складывание сословной общественной 
организации деспотичного государства, равно как и противоречия между "Двумя 
Землями", как египтяне называли вытянувшуюся с юга на север зажатую пустынями 
узкую долину Нила и обширную его Дельту. Некоторые боги становились 
покровителями царей при жизни и охранителями нетленной мумии. Но и сам 
находящийся под покровительством богов царь мыслился богом: при жизни — Гором, 
а после смерти — Осирисом.
Во всех мифологических системах, начиная с самых примитивных, почитались воды в 
виде речных духов, богов и богинь. Но ни одна из рек не занимает места, 
сопоставимого с тем, какое принадлежит в египетской мифологии Нилу. Хапи (как 
называли реку египтяне) пронизывал не только страну, но и сознание её 
обитателей. Он мыслился стержнем жизни и смерти, существуя не только как зримая 
река, создающая плодородие, но и как небесный поток, снабжающий водою все 
народы. И в то же время Нил протекал по полям подземного мира и был связан с 
водами смерти, с умирающими и воскресающими богами, с похоронными обрядами. Нил 
мыслился богом и отцом богов.
Огромную услугу в понимании египетских мифов оказывают находящиеся в 
распоряжении науки изображения богов на рельефах в гробницах и храмах, статуи и 
статуэтки. Сохранившиеся изображения египетских богов — это окаменевшие мифы. 
Боги представлены в своем полуживотном-получеловеческом облике (с человеческими 
телами, но головами кошек, соколов, шакалов) с атрибутами своей власти. 
Создатели этих произведений удивительным образом донесли своеобразие духовной 
жизни египтян. Но застывший язык форм и жестов настолько условен и символичен, 
что его дешифровка не уступает по сложности дешифровке иероглифов. В египетских 
росписях и рельефах, несмотря на их реалистическую манеру, нет ничего от 
иллюстрации к эпизоду мифа. При этом загадочен как каждый элемент изображения, 
так и их сочетание (Рак, 2000, 19 и сл.).



Сотворение мира

(Гелиопольское сказание) [1]
Говорит Владыка Вселенной после того, как он воссуществовал:
— Я тот, который воссуществовал как Хепри [2]. Я воссуществовал, и 
воссуществовали существования, и многие существа вышли из моих уст. Не было ещё 
ни неба, ни земли. Не было ещё ни суши, ни змей. Простирался неоглядный Нун, 
застывший в неподвижности погруженный в непроницаемую тьму [3]. Выйдя из него, 
я не отыскал места, куда ступить, и поэтому создал вечный холм Бен-Бен. Став на 
него, поразмыслил я перед лицом своим и приступил к творению. Будучи один, я 
выплюнул Шу [4] изо рта, изрыгнул Тефнут [5]. И произнес тогда Нун: "Да 
возрастут они!" Но затерялись созданные мною Шу и Тефнут во мраке, ибо не было 
ещё тогда света, и пришлось мне послать на их поиски свое Око. Слишком долго не 
возвращалось оно, и сотворил я себе другое, новое Око и наделил его 
великолепием.
Между тем разыскало мне старое Око во тьме Шу и Тефнут и вернулось вместе с 
ними ко мне. И радуясь тому, что вновь со мной мои дети Шу и Тефнут, я омыл их 
ручьями слез. Потекли слезы на землю, и там из них слепились люди. Око же 
разгневалось на меня за то, что на его законном месте появилось другое Око [6]. 
Но я успокоил его, укрепив на моем челе, чтобы стало мне Око вечной защитой, 
даже когда творения мои удаляются от меня.
1. Текст представлен на папирусе Бремнер-Ринд времени Александра, сына 
Александра Македонского, и датируется 312 — 311 гг. до н. э. Однако его 
содержание восходит к эпохе фараонов, к так называемым "Текстам пирамид", 
которые также частично использованы в нашем переложении.
2. Хепри — одно из имен солнечного божества Атума, усиливавшее в подлиннике 
аллитерацию: слово «Хепри» произведено от египетского глагола «существовать». 
Возможно, в русском языке эту аллитерацию можно было бы передать словами 
"воссуществовали как сущность".
3. Нун — во всех египетских космогониях олицетворение первозданных вод 
праокеана, окружавшего землю. В Гелиополе из вод Нуна возникло солнце Атум. В 
Гермополе Нун и его супруга Наунет составляли первую пару богов в образах 
лягушки и змеи. В Мемфисе Нун был отождествлен с Птахом, а в Фивах — с Амоном.
4. Этот способ творения — фактически аналог характерного для многих космогоний 
варианта творения словом. Шу — бог воздуха, точнее, персонификация пространства 
между небом и землей, ибо имя его означает «пустота». По другой версии мифа, 
Атум выдохнул Шу через нос. Шу изображался в виде человека с распростертыми 
крыльями, держащего в руках символы жизни.
5. Тефнут — богиня влаги и в то же время богиня мирового порядка. Ее земным 
воплощением считалась львица. Тефнут была так тесно связана с Шу, что часто их 
воспринимали как пару богов в облике львов.
6. В некоторых толкованиях старое Око рассматривается как правое, 
олицетворенное с Солнцем, новое — как левое, олицетворение Луны. Символ защиты 
бога и его восприемников фараонов — Солнечное око, изображаемое в виде 
змея-урея — входило как составная часть в корону богов и фараонов.



Сотворение мира

(Мемфисское сказание) [1]
Было время, когда не существовало ещё мира, не существовало и богов. Первым 
появился Птах [2], никем не рожденный, сам по себе. Он-то и создал мир и 
населивших его богов. Зародилась в сердце Птаха мысль в образе Атума, возникла 
она на языке в этом образе. Сначала сотворил Птах Ка [3] — свой двойник, и анх 
— знак жизни, которую решил создать на земле. И прежде чем приступить к 
заселению земли богами, Птах создал их силу, чтобы вселить в богов в момент их 
сотворения. Птах в каждом теле, во рту каждого из богов, всех людей, всех 
зверей, всех червей и всего живущего, ибо он мыслит и повелевает всеми вещами, 
какими хочет. Девятка богов Атума возникла из его семени и пальцев, но Девятка 
богов Птаха — это зубы и губы в этих устах, которые произносят названия всех 
вещей и из которых вышли Шу и Тефнут. Девятка Птаха создала зрение глаз, слух 
ушей, обоняние носа, дабы они все передавали сердцу, ибо всякое истинное знание 
происходит от восприятия, язык же повторяет лишь то, что замыслено сердцем. 
Именно так были рождены все боги, Атум и его Девятка. И каждое божественное 
слово возникло из того, что задумало сердце и выговорил язык. Так были созданы 
не только боги, в том числе Хемсут [4], давшая пищу, без которой прекратилась 
бы жизнь на земле. Так дана была жизнь миролюбивому и смерть преступному. Так 
были сотворены всякие работы, всякие искусства, и среди них согласное движение 
рук, ног и тел по приказу, задуманному сердцем и выраженному языком. И было 
сказано о Птахе: "Он, сотворивший все сущее и создавший богов". И так было 
установлено и признано, что его могущество превосходит могущество других богов. 
Сам Птах, супруга его Сехмет и их сын Нефертум, в чье владение отдал Птах всю 
растительность земли, составили триаду. И умиротворился Птах, создав все вещи, 
и произнес божественные слова. Он породил богов, создал города, основал номы, 
водрузил богов в их святилища, учредил их жертвоприношения, основал их храмы. И 
вошли по его воле боги каждый в свое тело из всех древесных пород, камня и 
глины и приняли в них свой облик [5].
1. Данный текст относят ко времени царя XXV эфиопской династии Шабаки (около 
710 г. до н. э.). В это время древний политический и религиозный центр Мемфис 
вновь стал столицей и "весами обеих земель", главным религиозным центром, и это 
потребовало обоснования в виде прославления Птаха.
Во вводной части "Стелы Шабаки" сказано, что фараон нашел в храме полуистлевший 
папирус и велел воспроизвести его текст на камне. Это явно выдумка, так же как 
и сообщение о находке в храме Йахве в Иерусалиме текста древних законов. Такого 
восхваления Птаха не могло быть в древние времена. Нововведением является то, 
что мир и боги созданы не с помощью физического акта, как это характерно для 
древних космогонии и теогонии, а мыслью и словом. Мемфисский текст делает 
понятным появившийся примерно в то же время в Палестине рассказ о сотворении 
мира Йахве.
2. Птах (Пта) — главный бог Мемфиса, культ которого приобрел общеегипетский 
характер и был распространен также в Нубии, на Синае, в Палестине. Он имел 
титул "главный руководитель ремесленников" и изображался в одеянии, плотно 
стягивающем все тело, кроме кистей рук, с посохом. Греки отождествляли Птаха, 
как покровителя ремесел, с Гефестом (Herod., III, 37).
3. Ка — первоначально олицетворение жизненной силы богов и царей, воплощение их 
могущества. Часто богам приписывалось несколько Ка. Впоследствии обладание Ка 
стало приписываться и людям, так что оно понималось не только как жизненная 
сила, но и как двойник человека, нераздельно существующий вместе с ним и при 
жизни, и после смерти.
4. Хемсут — женская параллель Ка.
5. Совсем по-иному рисуется образ Птаха в гимне эпохи Нового царства: "У тебя 
нет отца, который вскормил тебя после рождения, у тебя нет матери, которая тебя 
родила. Ты сам себе Хнум (т. е. творец)… Ты вступил в страну как правитель… Ты 
прогнал мрак и небытие лучами своих очей, этих барок, плывущих по небу… Твои 
оба глаза преобразуют день и ночь, твой правый глаз — Солнце, твой левый глаз — 
Луна, твои отображения — вечные звезды". В эту эпоху храм Птаха в Мемфисе был 
огромным комплексом, включавшим храм Аписа и многих других богов. Птах приобрел 
их черты.



Сотворение мира

(Гераклеопольское сказание) [1]
Создал владыка обеих земель для людей, своего стада, вышедшего из тела его, 
небо и землю, уничтожив хаос и сотворив воздух для дыхания. Сотворил он 
растения, животных, птиц и рыб для их пропитания. Сотворил он на благо живущих 
по их желанию свет и, восходя на небе, плывет по нему, чтобы могли люди 
созерцать его. Создал он правителей, поручив им поддерживать слабого, сотворил 
чары, чтобы могли люди защищаться от предстоящего, и воздвиг места для молитв, 
откуда мог слышать их плач и мольбы.
Но грозен он по отношению к тем, кто злоумышляет против него, даже если это его 
собственные дети, беспощадно истребляет он врагов своих.
1. Гераклеопольский рассказ о сотворении мира составляет часть сочинения XXII в.
 до н. э. "Поучение гераклеопольского царя своему сыну", хранящегося в Эрмитаже.

Город Хенсу, известный грекам под названием Гераклеополь, считался одним из 
мест, где творец впервые вступил на сушу из первозданной океана. О главном боге 
Гераклеополя Хершефе в одном из текстов говорилось: "Где он восходит, земля 
озаряется, его правое око — солнце, левое — луна, его душа — свет, из носа его 
выходит дуновение, чтобы все оживлять".



Хнум — творец мира [1]

Благотворен божественный Хнум, сын Нуна. Исходит из него сладостное дыхание 
севера. Вдохнули его рожденные им боги, вдохнули его вылепленные им на 
гончарном круге люди, пронизало оно все, что имеет форму, движется и живет. 
Хнум создал обе земли, построил города и разделил поля.
1. Текст, на котором основывается изложение, обнаружен в греко-римском храме 
селения Эсне. Центрами почитанияХнума — одного из древнейших египетских богов, 
кроме Эсне, были остров Элефантина, Антиноя и многие места Нубии. Первоначально 
Хнум мыслился в облике барана с закрученными рогами, впоследствии — человека с 
бараньей головой. Хнум считался подателем воды, хранителем истоков Нила. 
Рисунки, изображающие его лепящим человека и его двойник Ка на гончарном круге, 
появились в Египте в середине II тыс. до н. э., в период правления XVIII 
династии.



Великая восьмерка

(Гермопольское сказание) [1]
Вначале были Хаос и Бездна, Беспредельный и Беспредельная, Мрак и Тьма, Воздух 
и Буря — четыре супружеские пары, восемь божественных стихий. Они создали Свет 
и первозданную Твердь, на которой появился первый из городов — Хемену [2].
1. Эта легенда о сотворении мира бытовала в городе Среднего Египта Хнуме 
("Восьмерке"), который греки называли Гермополем — городом Гермеса, поскольку 
он был центром почитания Тота, отождествляемого ими с Гермесом. Восьми стихиям 
в египетском оригинале соответствуют Нун и Наунет, Хух и Хаухет, Кук и Куакет, 
Амон и Амаунет. Изображались они с головами лягушек и змей, живущих в болоте.
В отличие от космогонии других египетских городов здесь два первых элемента 
мироздания — свет и твердь — порождение четырех мужских и женских начал-стихий. 
Не исключено, что первоначально четыре пары мыслились как четыре сменяющих друг 
друга мировых периода (золотой, серебряный, медный, железный века), а 
соединение их — позднейшая жреческая конструкция, призванная объяснить название 
города.
2. Существовала и менее абстрактная версия рождения мира, согласно которой 
появился на изначальном холме лотос, и родился из цветка лотоса лучезарный Ра. 
Заплакал младенец от радости, что обрел жизнь, и слезы его, касаясь холма, 
превращались в людей. И создали люди на первозданном холме город Гермополь. А 
может быть, Ра появился не из лотоса, а из яйца, снесенного на первозданном 
холме Великим Гоготуном, который первым прорезал своей белизной извечную тьму и 
нарушил вечное безмолвие Нуна своим раскатистым гоготанием. Но каково бы ни 
было рождение Ра, с его появлением разлился свет по земле. И в освещенном им 
мире создал Ра первую пару богов — Шу и Тефнут, от которых и пошли все 
остальные боги.



Бог Тот [1]

Призвал к себе однажды Ра своего сына Тота и сказал ему:
— Будь моим лунным глазом на небе, когда я освещаю страну блаженных. И станут 
говорить о тебе с почтением: "Это Тот, заместитель Ра".
Так стал Тот помощником Ра, его визирем, и оказалось в его ведении время, а 
вместе со временем также и счет. Перешли к нему знания и священное письмо. Стал 
он на земле покровителем тех, кто пишет и ведет счет, а в загробном мире сам 
выполнял работу писца на великом суде богов [2]. И поскольку у него на глазах 
постоянно взвешивали сердца умерших прежде, чем решить их судьбу, Тот стал 
владыкой Истины [3] и помощником судей в вынесении справедливых приговоров.
1. Миф о Тоте, как и предшествующий о восьмерке богов, связан с городом 
Гермополем. Бог Тот, как полагают египтологи, получил имя от названия одного из 
мест его культа. Тот почитался в облике болотной птицы ибиса, пожирательницы 
змей, или обезьяны павиана. Его считали богом Луны и, подобно другим лунным 
богам, волшебником и знатоком магии. В эпоху Древнего царства Тота считали 
"владыкой чужестранцев" и "господином кочевников", позднее от этой функции у 
Тота сохранилось представление о нем как о знатоке языков разных стран. В эпоху 
Среднего царства Тот приобретает функции Судьи, божества времени и медицины 
(Тураев, 1898, 34 и сл.).
2. От эпохи Нового царства дошли обращенные к Toтy молитвы писцов. У древних 
египтян существовала и особая богиня искусства письма — Сешат, которая в ряде 
мифов фигурирует как его жена.
3. Богиня истины Маат, хотя и реже, чем Сешат, мыслилась супругой Тота.



Явление Амона [1]

Первым из богов появился Амон, великий владыка Фив, первой земли, выступившей 
из начальных вод. Никем не сотворенный, Амон создал сам себя. Он явился в 
облике прекрасного нильского гуся. И прозвучал его голос, голос великого 
гоготуна, голос, нарушивший безмолвие только что рожденного мира.
И стал он дыханием жизни всего сущего. Ведь имя его — жизнь. Из глаз его 
появились люди, из уст — боги, сотворил он растения и все, что есть на земле 
живого и мертвого. А когда появился песок и обозначились границы пахотных 
земель и основной земли на холме, Амон указал людям их пути, и благоустроили 
они города.
1. В космогонии Фив, ставших столицей Египта, на главную роль вышел один из 
второстепенных членов восьмерки богов — Амон-Амаунет. Его отождествили с 
древними богами Мемфиса и Гелиополя, провозгласив древнейшим из богов обеих 
земель. В соответствии с этим и город Амона Фивы стал считаться древнейшим из 
городов, а его воды и суша объявлены «первозданными».
По укоренившейся в Египте привычке мыслить богов в образах животных, Амона 
представили в облике барана той новой курдючной породы, которая в эпоху Нового 
царства вытеснила старые породы этого животного. Гуси, бывшие излюбленной пищей 
египтян, приносились в жертву богам как особое лакомство. Может быть, отсюда 
образ прекрасного нильского гуся, который приобрел в фиванском мифе Амон-Ра.
Центром почитания Амона в Фивах стал грандиозный Карнакский храм, позволивший 
считать Фивы новым Гелиополем. В этом храме к Амону обращались следующим 
образом: "О Ра, которому мы молимся в Карнаке, великий в доме обелисков, 
гелиополитанец, господин новолуния, царь и владыка всех богов, сокол, глава 
всех людей, прячущий от своих детей свое истинное имя в имени Амон".



Гимн Атону [1]



Великолепен, Атон, твой восход на горизонте.
Живой солнечный диск, положивший жизни начало,
Ты восходишь на восточном горизонте,
Красотою своей наполняя пространство.
Ты прекрасен, велик, светозарен и возвышен над землею,
Лучами ты обнимаешь пределы земель, тобою сотворенных.
Ты — Ра, ты тянешься к ним и их достигаешь.
Ты подчиняешь их для тобою возлюбленного сына [2].
Ты заходишь на западном горизонте — и земля во мраке;
Как мертвые, спят люди, с головою укрывшись, не видя друг друга.
Добро, что под их головами, незаметно уносят воры.
Из логовищ львы выходят, и из песка выползают змеи,
Ибо земля безмолвна, и скрылся все сотворивший.
Но снова земля расцветает, когда ты, Атон, восходишь
Солнечным диском, когда ты сияешь, мрак разгоняя лучами.
Обе Земли, ото сна пробуждаясь, к тебе простирают руки.
Тела свои омывая, облачаясь в одежды, они за работу берутся,
Тебя прославляя. Зеленеют повсюду деревья и травы
Тебя прославляя, когда ты сияешь… И щиплет стадо траву.
Птицы из гнезд вылетают и взмахами крыльев
Твою прославляют душу. Скачут, резвятся все твари с восходом.
Плывут корабли на юг и на север путями, какие открыты сияньем,
И рыба речная играет. Когда же в глубины морей свет проникает,
Жемчужина зреет в своей оболочке и семя растет в мужчине,
Дитя — в материнской утробе. Даешь ты рожденным дыханье
И им уста отворяешь. Зародыш тебя, Атон, в яйце прославляет,
Птенчику сквозь скорлупу ты даруешь дыханье.
Ее пробивая клювом, к тебе он стремится на шатких ножках.
Неисчислимо тобой сотворенное и сокрыто от глаза людского.
Земли ты единый создатель и всего, что её населяет,
Людей, скота и всех тварей, имеющих ноги и крылья.
Каждого, где бы он ни был, ты судьбой наделяешь.
Пусть языки людские различны и разного цвета кожа людская,
Всех одаряешь ты пищей, всем жизни предел назначаешь.
И Нил тобой сотворен в глубинах подземных.
По собственной воле ты его вывел из мрака,
Наружу, обеим Землям на радость.
И дальние страны лучей твоих милостью живы,
Нилом с небес ниспадая, ты им пропитанье даруешь,
Каждую пашню лучи твои холят, ты поднимаешь побеги,
Их в колосья выводишь, в меру давая тепла и прохлады,
Ты сам небосвод свой воздвиг, чтобы им подниматься,
И созерцать творенья свои и чтоб они тебя лицезрели,
Города и селенья, все реки твои, все поля и дороги.
Ты — единый во многом, солнечный диск животворный,
Пылающий, сияющий, бесконечно далекий и близкий,
Тысячью проявлений в сердце, познавшем тебя, пребываешь,
В созданном Ра, и даешь ему постичь твои очертанья.
Ведаю я, Эхнатон, одной твоей правдой живущий,
Что все в деснице твоей, что люди тобою лишь живы,
Ты их пробуждаешь ради царя, плоти твой частицы,
Ради живущего правдой, — пусть дни его в мире продлятся.
И ради прекрасной красою Атона Нефертити [3], царицы
Обеих земель, — да будет жива она, здрава и не стареет.


1. Правление фараона Аменхотепа IV (1365 — 1348 гг. до н. э.) знаменательный 
эпизод в истории распространения культа бога Солнца. При отце Аменхотепа IV, 
Аменхотепе III, произошло соединение в одном лице светской и религиозной власти.
 Царский визирь Птахмос стал одновременно верховным жрецом Амона. Во дворце в 
Фивах возникает оппозиция, религиозным знаменем которой становится солнечный 
диск Атон, одна из древних гелиополитанских форм бога Ра. Во главе этой 
оппозиции становится наследник престола. Прийдя к власти, на шестом году своего 
правления, Аменхотеп IV совершив религиозный переворот, переменил свое имя на 
Эхнатон (составной его частью стало имя Атон), провозгласил Атона главным богом 
Египта и перевел свою резиденцию во вновь построенный город Ахетатон ("Горизонт 
Атона").
В этом городе и был обнаружен "Гимн Атону", написанный, как можно думать, самим 
царем-реформатором. Он интересен и как художественное произведение, которым 
может быть открыта книга шедевров мировой поэзии, и как 
религиозно-мифологический памятник, свидетельствующий о том, что Восток и его 
культура не были неподвижны и что им известны выдающиеся творческие личности.
Новым в этом гимне, по сравнению с гимнами другим богам, является религиозный 
универсализм. Атон рассматривается как божество, облагодетельствовавшее не один 
Египет, а все человечество. Гимн написан в то время, когда египтяне владели 
захваченными ими частями Сирии и Нубии. Знакомство с этими народами и их 
религиями дало возможность убедиться, что чужеземцы почитают под другими 
именами того же Атона. Признание этого факта в гимне, рассчитанном на 
исполнение в храмах, было необычайной смелостью, подобной проповеди первыми 
иудеями-христианами Библии среди чужеземцев.
2. Имеется в виду сам фараон, переменивший первоначальное имя Аменхотеп ("Амон 
доволен") на Эхнатон ("Полезный Атону").
3. Нефер-Неферу-Атон — тронное имя жены Эхнатона царицы Нефертити, возможно, 
его сводной сестры. Особой известностью она стала пользоваться после открытия в 
новой царской столице в мастерской ваятеля Тутмеса скульптурных её портретов, 
ныне хранящихся в музеях Каира и Берлина.



Миф о будущих бедствиях [1]

Судьба, предназначенная вам ещё в давние времена, в век Девяти богов, свершится.
 Доблестный муж грядет, скорбя о том, что свершается в стране…
Грязь повсюду. Нет мужа, одеяние которого было бы в это время белым. Воистину: 
земля перевернулась, как гончарный круг. Грабитель стал владельцем богатств; 
богач превратился в грабителя. Воистину: чужеземной землей стал Египет. Номы 
разгромлены. Варвары извне пришли в Египет. Нет больше нигде египтян. Воистину: 
золото, ляпис-лазурь, серебро, малахит, сердолик украшают шеи рабынь. 
Благородные женщины скитаются по стране. Владычицы дома говорят: "О если бы 
было, что поесть". Тела их обезображены лохмотьями, сердца их разрываются, 
когда они молят богов о здоровье того, кто раньше молил сам. Воистину: вскрыты 
лари из эбенового дерева. Воистину: строители гробниц стали земледельцами. Те, 
которые были уже в ладье бога, впрягаются в плуг. Воистину: смех забыт. Он 
нигде не слышен. То, что можно услышать в стране, — это стенания, смешанные с 
воплями. Воистину: волосы выпали у всех. Не различается сын мужа от такого, 
который не имеет отца.
Маленькие дети говорят: "О если бы отец не дал бы мне жизнь!" Воистину: детей 
знатных разбивают о стены. Дети любимые лишены погребения. Хнум скорбит из-за 
бессилия своего. Воистину: те, которые лежали в месте бальзамирования, брошены 
на холмы. Тайны бальзамировщиков раскрыты. Воистину: человек, ожесточившись 
сердцем, кощунствует: если бы я знал, где бог, то принес бы ему жертву! 
Воистину: убивает человек братьев матери своей. Дороги обезлюдели, ибо на всех 
путях засады. Воистину: нет человека вчерашнего дня. Страна в бессилии своем, 
подобно сжатому льняному полю. Воистину: зерно гибнет на всех путях. Едят траву 
и запивают её водой, отнимают пойло ото рта свиней.
Воистину: закрома разрушены, стражи их повергнуты на землю, люди лишены платья 
и умащений. "Нет ничего", — говорят они. Воистину: похищены скрижали из 
великолепной судебной палаты, вскрыты архивы, податные списки и списки по учету 
урожая уничтожены, свитки законов выброшены, и топчат их перекрестках всех 
дорог. Воистину: великолепная судебная палата стала местом, открытым для всех, 
бедняки вхожи в Великие дворцы, а дети вельмож выгнаны наружу. И невежде 
кажется прекрасным все совершающееся на его глазах.
Смотрите: огонь вскинулся высоко; его пламя исходит от врагов страны. 
Свершились дела, о которых нельзя было и помыслить. Царь захвачен бедными 
людьми. Немногие, не знающие закона, лишили его власти.
Смотрите: в один час разрушена столица и стали известны тайны царей Верхней и 
Нижней страны. Столица встревожена всеобщей бедностью. Все стремятся разжечь 
междоусобицу. Тот, кто не мог сбить себе гроба, стал владельцем гробницы, а 
погребенный соколом выброшен из пирамид, и опустела пирамида. Смотрите: тот, 
кто не мог построить себе и хижины, теперь владеет домом, а придворные изгнаны 
из домов царя. Смотрите: вельможи ютятся в опустевших закромах. Тот, кто не 
спал даже рядом со стеной, стал собственником ложа. Смотрите: щеголявший 
роскошью одеяний теперь в лохмотьях. Тот, который никогда не ткал для себя, 
теперь облачен в тонкое полотно. Смотрите: тот, который никогда не строил себе 
даже лодки, стал теперь судовладельцем. Истинный же собственник судов взирает 
на них, но они уже не принадлежат ему. Смотрите: тот, который не имел опахала, 
живет в тени. Бывшие же в тени охлаждаются только дуновением ветра. Смотрите: 
простолюдины страны стали богатыми. Собственники богатств стали неимущими. Тот, 
который был сам посыльным, посылает другого. Смотрите: тот кто не имел своего 
хлеба, стал собственником амбара. Его кладовая наполнена чужой собственностью. 
Смотрите: та, которая узнала себя лишь по изображению на воде, стала 
собственницей зеркала. Смотрите: начальники страны спасаются бегством, они не 
находят даже милостыни. Смотрите: скот разбегается. Нет никого, кто бы его 
собрал. Каждый приводит его к себе и ставит свое клеймо. Смотрите: благородные 
женщины голодны, мясники же сыты тем, что они закалывали для других.
Смотрите: убивают человека рядом с братом его, и брат бежит, чтобы спасти себя. 
Смотрите: тот, который не имел даже своей упряжки, стал владельцем стада. 
Смотрите: тот, который брал в долг зерно, теперь сам дает его. Смотрите: все 
приближается к гибели. Ремесленники не работают. Похитили враги страны её 
ремесла. Смотрите: тот, для кого собирали жатву, не получает её. Тот, который 
не пахал для себя, получает урожай. Жатва созревает, а о ней никто не заботится.
 Писец сидит в своей канцелярии, руки его бездействуют.
1. Египетский текст "Речение Ипувера" можно назвать мифом о будущих бедствиях. 
Такие мифы были распространены в соседней с Египтом Палестине, где они 
назывались пророчествами, и в ряде других стран Древнего Востока. Можно также 
сопоставить египетский и индийский мифы о будущих бедствиях и убедиться в том, 
сколь много и них общего как в структуре повествования, так и в отдельных 
описаниях, хотя не вызывает сомнения, что древние индийцы, описывая грядущие 
бедствия, были независимы от египтян. Близость содержания однотипных текстов 
объясняется тем, что их создатели использовали один и тот же прием воссоздания 
ужасного будущего: переворачивали существующие, реальные условия жизни и 
социальные отношения. Этим же нехитрым приемом пользуются и современные авторы 
фантастических романов, также исходящие из современного состояния и делающие 
различного рода допущения.
Несмотря на существование параллельных текстов, не позволяющих трактовать 
"Речение Ипувера" как описание реальной социальной и политической катастрофы, 
этот памятник истолковывали как рассказ о действительно имевшем место 
социальном перевороте, восстании рабов и бедняков 1750 г. до и. э., т. е. 
времени, отделяющего Среднее царство от Нового царства. Эта дата неприемлема, 
ибо списки "Речения Ипувера" относятся к эпохе Древнего царства.



Возвращение пламенного Ока [1]

Давным-давно, когда бог Ра был ещё царем Египта, дочь его Тефнут, которую из 
горячей любви к ней он сделал своим пламенным Оком, поссорилась с ним и ушла. 
Грозной львицей бродила она по пустыням Нубии, опаляя пламенем песок и камни, 
повергая врагов дыханием своим. И погрузился Египет во мрак и траур [2]. 
Покинула радость дома и хижины. Никто не украшал их цветами. Никто не пил 
хмельного. Были забыты пляски и пение. Горевал и дряхлый Ра. И призвал он к 
себе сына своего Шу и вместе с ним бога Тота. И сказал он им:
— Не уберег я своего солнышка. Разыщите и приведите его!
Приняли Шу и Тот личины обезьян и отправились в путь-дорогу. Увидев пламенную 
дочь Ра, Шу и Тот почтительно обратились к богине и передали просьбу великого 
бога вернуться в Египет. Но не рассеялся гнев Тефнут и обрушилась она на 
посланцев Ра, грозя растерзать их острыми когтями, если не скроются они с глаз 
её.
Тогда Шу и Тот применили хитрость. Они кривлялись перед нею, стали они 
увеселять её прыжками и умиротворили сердце грозной богини. И оставила Тефнут в 
песках гнев свой. Решила она вернуться на чело отца своего. В радости сняли Шу 
и Тот обезьяньи шкуры и приняли приличиствующие им образы. Пошли все вместе в 
Египет. Еще в Нубии, в городе Омбосе, произошла встреча дочери и отца. Там же 
соединились в браке Тефнут и Шу, дети Ра, брат и сестра.
В день созревания виноградной лозы и половодья Тефнут возвратилась в Египет, 
чтобы лицезреть египетский Нил вместе со всеми чудесами своей возлюбленной 
земли. И возликовала она. Жрецы несли в дар Оку Ра таких же быстрых, как Тефнут,
 газелей, гусей-гоготунов. Они встречали её сосудами с вином и чашами с 
пенящимся пивом. Они украшали её цветами, ветвями финиковой пальмы и сикомора, 
сверкающими диадемами, пестрыми тканями. Жрицы в праздничных одеяниях били в 
бубны, потрясали систрами [3]. Они пели:
— О, как прекрасен твой лик, Тефнут, когда ты возвращаешься в возлюбленную 
страну! Как ликует Ра при твоем появлении!
Многие, переодевшись в обезьяньи шкуры, потешали народ и, прыгая, призывали 
богиню:
— Иди, Тефнут! Спустись к Египту, о газель пустыни, великая и могучая в Нубии!
1. Миф о возвращении Тефнут, как многие другие сходные сюжеты, возник из 
ритуала возрождения плодородия, расцвета природы, совпадавшего с половодьем 
Нила. Такой календарный праздник существовал у всех народов Переднего Востока. 
Его связывали с возвращением Адониса, Таммуза, Аттиса и других умирающих и 
воскресающих богов. В отличие от них и от родственного им египетского бога 
Осириса, Тефнут — женская богиня, которую мыслили Оком солнечного бога Ра. 
Частью праздника Тефнут был её брак с братом Шу. Такие родственные браки не 
только не запрещались в Древнем Египте, но считались угодными богам.
Праздник Тефнут включал церемониальное шествие, сопровождаемое народным 
гулянием, поднесением статуе богини даров, пеняем гимнов. Очевидно, статуя 
Тефнут водружалась на свое пустовавшее место в храме Ра в городе солнца 
Гелиополе.
2. В основе изложения мифа — Лейденский папирус. В более ранних текстах 
Солнечным оком Ра именуется Хатор, как и Тефнут, отождествлявшаяся с львицей.
3. Уход Тефнут совпадал с наступлением засухи.
4. Систр — музыкальный инструмент. Изображения его часто носили как амулет, 
охраняющий от злых духов.



Истребление людей [1]

Состарился бог Ра, царствовавший в Египте над людьми и богами. И замыслили люди 
против него зло. Узнав об этом, сказал его величество тем, кто был в свите:
— Позовите, приведите мне Око мое, Шу, Тефнут, Геба, Нут вместе с их родившими, 
с теми, которые находились вместе со мною, когда я был ещё частью Нуна. Пусть 
явится и сам Нун со свитой своей. И да не увидят их люди. Пусть соберутся боги 
в Великом присутствии, в том месте, где я создал сам себя, и скажут все, что 
они думают о людях, замысливших против меня зло.
Были приведены боги, и распростерлись они перед его величеством, и обратились 
они к Ра:
— Скажи свои слова старейшему из нас!
И обратился Ра к Нуну:
— Бог старейший! Боги-предки! Люди, созданные из моего глаза, замыслили против 
меня зло. Я бы мог их истребить, но я призвал вас, чтобы услышать ваше мнение.
Тогда сказал Его величество Нун:
— Сын мой Ра, бог более великий, чем создавший его и чем сотворившие его. 
Крепок твой трон и велик страх перед тобой. Да направится твое Око против 
оскорбивших тебя.
Оглянулся Ра и не увидел людей.
— Смотрите, — сказал он богам, — сердца их в страхе, они убежали в пустыню.
Тогда сказали боги Его величеству:
— Отправь Око свое, пусть оно догонит людей, пусть поразит их, ибо нет другого 
Ока, кроме того, что сходит в образе Хатор.
И отправилась свирепая львица Хатор-Сохмет в пустыню. И начала она истреблять 
людей день и ночь.
Стояла она в крови и пила её с ликующим сердцем. Крикнул Ра:
— Ты совершила то, что тебе приказано. Возвратись!
Но она не повиновалась и продолжала убивать людей. Тогда сказал Ра своим 
быстрым гонцам:
— Бегите в Элефантину [2]. Принесите побольше красного камня.
И принесли они много красных камней. Призвал Ра бога-мельника из Гелиополя. 
Приказал он ему превратить камни в пыль. Служанки тем временем размололи ячмень 
и приготовили 7000 сосудов пива. Бросили в сусло красную пыль, и оно 
уподобилось крови.
И явился Его величество царь Верхнего и Нижнего Египта Ра вместе с богами, 
чтобы взглянуть на это пиво, ибо близилось утро истребления людей богиней. 
Посмотрел Ра на пиво, подобное крови, и обрадовался:
— Оно прекрасно! Я спасу им людей. Снесите его туда, где свирепствует Хатор.
И вылили сосуды на поля, и заполнили со всех четырех сторон влагой. Утром 
явилась свирепая львица Хатор-Сохмет и стала лакать, и сладостно было ей. И 
побрела она, опьянев, не узнала людей, которых замыслила истребить всех до 
последнего человека.
И сказал ей Ра:
— Иди в мире. Пусть в этот день каждый год тебе приносят сосуды с пивом по 
числу моих служанок, моловших ячмень.
1. Миф об истреблении людей богами возник как объяснение праздника в честь 
Хатор-Сохмет, когда богине приносили окрашенное пиво, заменявшее кровь 
человеческих жертв. Это тот же праздник, который описывается в мифе о 
возвращении пламенного Ока, и сам миф является вариантом мифа, изложенного выше.

2. Элефантина — остров ниже первого порога Нила, в эпоху фараонов военная база, 
торговый и религиозный центр Египта.



Исида чаровница и вымогательница [1]

И состарился Ра, величайший из богов, создавший самого себя, сотворивший землю, 
небо, воду, воздух, богов, людей, зверей, скот, червей, птиц и рыб. Он стал 
содрогаться в кашле, дрожали его губы, выделяя слюну. Стали его белые кости 
серебром, загорелые руки и ноги — золотом, пышные волосы — лазуритом, память же 
притупилась.
И отвернулись лица богов и людей от пресветлого бога, и обратились к Исиде, ибо 
во всем подобная Ра, она была молода, сильна и обладала знанием всего, чем 
богато небо.
Сокрытого же имени Ра Исида не знала, и замыслила она открыть эту тайну, 
неведомую никому из богов и людей, ибо ведающий имя бога обретает над ним 
власть.
Подобрала Исида слюну Ра, стекающую на землю, растерла её с пылью в своей 
ладони и растянула образовавшийся комок в длинного змея с головою в виде 
наконечника стрелы, — да не убежит от него никто живой.
Со змеем в руке отправилась Исида на путь Ра, которым он обходит обе земли 
Египта. Только Ра приблизился, как змей его ужалил. И задрожали его челюсти, 
затряслись руки и ноги, почернело лицо. Яд заливал его тело, подобно тому, как 
Нил во время наводнения заливает берега.
Собрался великий бог с духом и, укрепив свое сердце, воззвал к богам за 
помощью:
— Вы, вышедшие из меня, выслушайте, что со мной произошло: пронзило меня болью 
нечто, чего я не смог увидеть и схватить. Сердце мое пылает, тело дрожит… Не 
огонь ли это? Не вода ли это?
Услышав эти слова, явились к Ра его дети и при виде отца залились бессильными 
слезами. Одна Исида не плакала, не рыдала. Выступила она вперед и произнесла с 
невинным видом:
— Что с тобою, отец? Не наступил ли ты на змея, самим же сотворенного? Не 
подняло ли на тебя голову одно из творений твоих?
— Откуда это мне знать, дочь моя, — простонал Pa. — Не видел я причинившего мне 
боль. Но я то холоднее воды, то горячее огня. Я не вижу неба, влага выступила 
на моем теле, как у смертных.
Выслушав это, Исида сказала:
— Назови мне имя твое, божественный отец. Ибо живет тот, кто имеет имя, а у 
умершего нет имени.
— О каком имени ты говоришь, дочь моя? — проговорил Pa. — Всем известно, что я 
создатель неба и земли, отверзающий очи, творящий свет, смежающий очи и 
творящий мрак, отмечающий год, месяцы и дни, разливающий Хапи. Утром я Хепри, в 
полдень — Ра, вечером — Атум.
— Не было твоего имени во всем, что ты перечислил, — отозвалась Исида. — 
Поэтому ты дрожишь и покрываешься потом. Назови свое имя, и тело твое выбросит 
яд. Ибо живет тот, чье имя изречено.
А яд жег, распространяясь по всему телу. Жар его был сильнее пламени. Не вынес 
Ра этой муки и, наклонившись к уху своей дочери, прошептал свое сокрытое имя. 
Не спрашивайте его у меня! Ибо сказанного Ра не услышал никто, кроме Исиды.
И возликовало её сердце, радуясь тому, что его госпожа стала владычицей всего 
мира. И разверзла Исида свои уста:
— Вытекай яд, удалялся из Ра, отца моего.
Ра перестал дрожать, лицо стало белеть, испарился пот.
— Вот мне стало легче! — выдохнул он. — Пойду-ка я своим путем.
И зашагал он. Боги же потянулись за ним.
Осталась одна Исида-чаровница. Когда боги скрылись из глаз, богиня не стала 
скрывать своей радости.
— Я владычица мира, я владычица! — восклицала она. — Сам Ра во власти моей!
1. В тексте этой легенды, записанной на "Туринском папирусе" конца Нового 
царства, Исида выступает в роли покровительницы египетской магии. Ей удается 
обрести власть над Ра, выведав его сокровенное имя. Слова, сказанные для 
излечения Ра от укуса ядовитой змеи, воспринимались египтянами как действенное 
заклинание.



Осирис и Исида [1]

Родился у богини неба Нут и бога земли Геба первенец. Голос с неба возвестил 
всему живому: "Появился Осирис, могучий бог, творящий добро, владыка земли до 
её пределов".
Взглянул Ра со своей солнечной высоты на прекрасное лицо младенца с сияющими 
глазами и доброй улыбкой. Великая любовь к Осирису вошла в его сердце.
Позднее у Нут и Геба родился второй сын, которому дали имя Сет [2]. Был он 
высок ростом, с телом человека и головою осла.
Еще позднее на свет появились две прекрасные сестры Осириса и Сета богини Исида 
и Нефтида [3].
Став властителем земли, Осирис отучил людей от дикарского образа жизни, показал,
 как возделывать землю, сеять и выращивать полезные злаки, сажать виноградники, 
изготавливать из ячменя пиво, а из гроздьев винограда вино. Он же обучил, как 
добывать и обрабатывать руды, строить города и прогонять болезни, а также 
почитать богов. Странствуя, он подчинил себе всю землю, но не оружием, а 
словами убеждения.
В жены себе он взял Исиду, которая полюбила его и помогала во всем. Она умела 
останавливать кровь, излечивать от укуса змей и скорпионов, прогонять злых 
духов. Женою Сета стала Нефтида.
Люди полюбили Осириса и восхваляли его силу и благость. В одном из гимнов они 
пели:


О, Осирис, ты — луна, находящаяся на небе.
Ты становишься юным по собственной воле.
Ты и Хапи великий на берегах в начале Нового года.
Люди и боги дышат влагой, какую ты из себя изливаешь.


Только один Сет ненавидел Осириса за его силу и доброту, за любовь, которую он 
внушал к себе всему живущему на земле. И решил Сет погубить Осириса и захватить 
трон, который тот занимал по праву первородства и с согласия всех богов. И 
замыслил он злодейский план, не посвятив в него никого, даже жену свою Нефтиду, 
ибо знал, что она ему не позволит причинить брату зло.
Как-то, когда Исида отлучилась из дому, а Осирис спал, растянувшись на ложе, в 
дом прокрались соглядатаи Сета и сняли с Осириса мерку. По ней был сколочен и 
затейливо украшен деревянный ящик. День спустя пригласил к себе Сет гостей, 
поставив на видном месте тот ящик. Его красота вызвала оживление и похвалу 
мастерству столяра. Кое-кто потянулся к ящику, чтобы его ощупать. Тут хозяин 
дома сказал:
— Я подарю этот ящик тому, кому он придется по росту.
Один за другим ложились в ящик гости Сета, но был он всем велик. Когда же в 
него лег Осирис, он сразу же уперся подошвами в край. Тут Сет дал знак своим 
притаившимся сообщникам. Они выбежали из своих укрытий, захлопнули крышку ящика,
 заколотили её гвоздями и залили расплавленным свинцом.
Так ящик Сета стал для Осириса гробом. Подхватили его гости, и, выйдя потаенным 
протоком к Нилу, раскачали и бросили его в воду. Вернулась Исида в дом свой и 
не нашла возлюбленного супруга. Сразу же возникло подозрение, что это козни 
Сета. От слуг злодея узнала Исида, как был погублен Осирис. Облачилась богиня в 
траурные одежды, отрезала прядь своих прекрасных волос и, выйдя на берег Нила, 
зарыдала. Ее услышала Нефтида. Стали они обе призывать Осириса: "О, прекрасный 
юноша, вернись в свой дом! Давным-давно мы не видим тебя. Да вернешься ты в 
прежнем образе твоем…"
Пропев песню до конца, приняли сестры облик птиц: Исида — птицы Хат, Нефтида — 
соколицы. Взмахнув крыльями, они полетели на поиски Осириса, одна — налево, 
другая — направо. Но Сет, знавший, откуда был брошен ящик и какое его понесло 
течение, отыскал его раньше. Вытащив труп брата-врага, он разрезал его на 
двенадцать частей и разбросал по обеим землям Египта и по номам.
— Пусть теперь поищет Исида своего возлюбленного супруга! — злобно произнес Сет.

1. Миф об Осирисе (егип. Усир) восстанавливается на основании обстоятельного 
пересказа, принадлежащего греческому писателю Плутарху, и по многочисленным 
египетским текстам. Полагают, что первоначально Осирис был божеством города 
Джеду, расположенного в восточной части дельты Нила. Очень рано Осирис был 
отождествлен с богом того же города Анджети и заимствовал его атрибуты (два 
пера на голове, посох и плеть). Заняв центральное место в царском культе, 
Осирис стал почитаться в месте погребения фараонов Абидосе, вытеснив бога 
мертвых Анубиса, ставшего его спутником и слугой. Установление родства с богом 
земли Гебом превратило Осириса в бога земных глубин, бога, держащего на своих 
плечах вселенную и рождающего из пота рук своих Нил. Впоследствии (с конца 
Нового царства) Осирис был связан с Ра и стал изображаться с солнечным диском 
на голове. Сюжетообразующим элементом мифа является борьба Осириса с его братом 
Сетом, мыслимом как воплощение засухи и вообще зла. Геродот отождествлял 
Осириса с Дионисом (II, 144).
2. Сет — в египетской мифологии бог чужих стран, пустыни. Его священными 
животными считались свинья, вызывавшая у египтян отвращение, а также осел. По 
другим представлениям, Сет — великий бог-воитель, помощник Ра в его борьбе с 
чудовищным змеем Апопом. Греки отождествляли Сета с Тифоном, сыном Геи и 
Тартара.
3. Нефтида ("Владычица дома") — супруга Сета, по другим версиям Осириса. 
Функции её достаточно неопределенны.



Собирание частей тела Осириса [1]

Просчитался Сет в своих замыслах, ибо не одна Исида, а многие боги отправились 
искать части тела Осириса, разбросанные по всем городам и номам.
Нелегко пришлось богам: лишь с семнадцатого дня четвертого весеннего месяца 
начали они их находить одну за другой. Первой была обнаружена голова, 
спрятанная на горе Запада и охраняемая хищной птицею и волком. Бог Тот 
приподнял голову и увидели боги под ней скарабея. Его отдали в некрополь 
Абидоса. На следующий же день удалось найти глаза цвета растущего папируса, 
спрятанные в толще горы Запада.
А потом на протяжении двенадцати дней обнаружили боги и тело, и сердце, 
находившееся под охраной крокодила и спрятанное им под собственным сердцем, и 
кишки, принявшие облик живого змея, и легкие, запрятанные в зарослях папируса 
на болотах дельты, и ребра, которые стерег Анубис. Когда в Восточной области 
нашли ногу, она породила серебряного змея. Боги поместили его в голову быка по 
имени Анти [2]. А на следующий день в Средней области удалось обнаружить 
детородный член Осириса, который поместили в храме Белого барана. Потом 
выпахали из земли внутренности Осириса. Из них вышли четыре бога, которых 
назвали Владыками внутренностей. И наконец, последний день месяца стал днем 
отыскания руки Осириса. На ней сидел лев, чтобы её невозможно было найти. Но с 
неба опустились два сокола, один схватил и приподнял львиную лапу, другой 
выхватил руку Осириса.
Все эти дни, дни пахоты, когда были найдены и сложены части разбросанного Сетом 
тела Осириса, отмечаются по всему Египту.
1. Миф о собирании частей тела Осириса сохранился в позднем документе, на 
папирусе конца I в. до н. э. ("Папирус Жермильяк"), содержащем описание 
праздника пахоты, длившегося двенадцать дней. В каждый из этих дней боги 
отыскивают одну из частей тела Осириса, которые затем складывают как обломки 
разбитого вдребезги драгоценного сосуда.
2. Имя Анти читается в последнее время как «Немти». Он считался божеством 
пустыни и изображался в виде сокола на полумесяце. Греки отождествляли его с 
Антеем (Рак, 2000, 359).



Рождение Гора

Во время поисков брата и супруга ощутила Исида в себе биение семени Осириса и, 
возликовав, обратилась к богам:
— О, боги! Семя Осириса в моем чреве. Я создала образ бога в яйце, и он будет 
управлять этой землей. Он унаследует Гебу. Он будет сохранять память о своем 
отце. Он отомстит Сету, врагу своего отца.
И молвили боги:
— Пусть зреет семя Осириса. Создадим защиту соколу, находящемуся в чреве. Пусть 
родит Исида согласно нашей воле.
И родился младенец в болотах, и был назван матерью Гором. Был прекрасен сирота. 
Любовалась им Исида и прятала его, чтобы не убили.
Однажды она отправилась в город, когда же вернулась, застала младенца 
недвижимым. И закричала она что было сил:
— Вот я! Вот я!
Услышали рыбаки вопль богини. Побросали сети, оставили свои дома и явились на 
помощь Исиде. Но какая была от них помощь, если они даже не могли понять, что с 
младенцем? Наконец, пришла богиня болот, владеющая искусством оживлять, со 
знаком жизни в руках. Она сказала:
— Не бойся! Не бойся, Гор! Не унывай! Не унывай, мать бога! Ребенок недоступен 
недругам. Заросли непроходимы. Смерть через них не пройдет. Ищи настоящую 
причину заболевания, и оживет Гор для своей матери. Думаю, что его ужалил 
скорпион или укусил змей.
Тогда вложила Исида свой нос в рот Гора, чтобы выведать запах его головы. И она 
нашла, что он ужален.
Обняв Гора, она заметалась, словно рыба, брошенная на жаровню:
— Ужален Гор, ужален Гор, — причитала она. — Ужален Гор, младенец прекрасный, 
золотой, дитя невинное, сирота.
На причитания явилась Нефтида, и её вопль разнесся по всему болоту, переполошив 
его обитателей. Явилась богиня Серкет и посоветовала Исиде:
— Воззови к небу! Да поднимут весла гребцы Pa. Да не движется ладья Ра, пока 
сын твой недвижим.
И обратила Исида вопль к небу. И солнце остановилось над нею, не двигаясь с 
места. Бог Тот явился со своими чарами и успокоил Исиду:
— Нет вреда для твоего сына Гора! Защита его — ладья Ра. Она пребудет на своем 
месте, пока не исцелится Гор. Я же спустился с неба с дыханием жизни.
Обращаясь к Гору, Тот проговорил:
— Пробудись, Гор! Защита твоя крепка. Ладья стоит над тобой. Будут закрыты 
истоки Хапи, иссохнут растения, пока Гор не будет исцелен.
Торжество Гора
Исцелившись и возмужав, Гор вступил в битву с Сетом, в первую из длительных и 
жестоких войн, какую знала многострадальная страна Хапи. Во время сражения Сет 
вырвал у Гора око, разрубил его на шестьдесят четыре части и разбросал по всему 
Египту. На помощь сыну Осириса пришел Тот, он отыскал шестьдесят три части 
глаза и вернул его юноше.
Потеряв надежду одолеть Сета, решил Гор доверить свою судьбу решению девяти 
богов. Тяжба с Сетом была не столь длительной, сколь их война, но в ходе её 
возникали острые моменты. Судьи-боги, которым было представлено дело, не могли 
прийти к согласию и даже оскорбляли друг друга. Пришлось обратиться за советом 
к самой богине Нейт. Ее ответ последовал незамедлительно:
— Отдайте сан Осириса его сыну Гору, не совершайте великой несправедливости.
После этого суд продолжался ещё много лет. Давление на судей стала оказывать 
нетерпеливая мать Гора Исида. Ответчик Сет потребовал удалить её, пригрозив, 
что сам покинет заседание и суд не состоится. Сочтя это требование справедливым,
 председатель суда Геб перенес суд на остров. Лодочнику было приказано не 
перевозить на остров ни одной женщины, похожей на Исиду. Исида же, приняв облик 
дряхлой горбатой старухи, подошла к лодочнику и, поскольку ни в чем не походила 
на себя, была перевезена на остров.
Судьи в это время, кажется, по случаю переезда на новое место, устроили пир. 
Укрывшись в зарослях, Исида наблюдала за ними. Когда же появился Сет, сердце её 
вспыхнуло яростью. Она приняла облик птицы Хат и, устроившись на вершине акации,
 стала осыпать Сета оскорблениями. И снова Сет заявил суду протест. И было 
решено наказать лодочника, перевезшего на остров Исиду, и тут же он был наказан 
палками.
После этого судьи переправились на западный берег Хапи и удалились в горы. Там 
они приняли решение возложить корону на голову Гора и возвести его на трон 
Осириса. Но Сет не смирился. И тогда боги пришли на помощь Гору. Геб поставил 
свою сандалию на голову Сета, а Гор заключил убийцу отца в оковы. И лишь тогда 
он отправился на Запад, чтобы увидеть своего отца.
— Я пришел к тебе, о отец, — сказал он — Я победил твоего врага Сета. Дрогнуло 
его сердце, ибо он уступает тебе величием, Рожден ты был ранее его, и доблестью 
ты превосходишь его. Я нанес ему удар и спас свой глаз от его руки. Я отдаю его 
тебе, в нем — твоя душа и мощь. Я привел Сета в оковах и поместил его под тобой,
 чтобы он нес тебя и трепетал под тобой. О Осирис! Гор отомстил за тебя.
И взял Осирис око из рук сына, и пробудился он, и встал, и овладел своим телом. 
И возрадовался Атум, отец богов, возликовали Шу с Тефнут, Геб с Нут.
— Иди к нам! — сказали они, — Или к нам, Осирис, наш старший брат.



Бата и Ануп [1]

Жили два брата от одной матери, от одного отца. Старшего звали Ануп, младшего — 
Бата. Был у Анупа дом, поле и скот. Имел он жену. Бата находился на попечении 
Анупа, как сын. Ануп его кормил и одевал, Бата пас скот, обрабатывал поле, 
собирал урожай. Младший был прекрасным юношей. Второго такого не отыскать во 
всей стране: сила бога была в нем. Каждый день по своему обыкновению он уходил 
из дома со скотом, вечером же возвращался нагруженный сеном, молоком, сучьями и 
иной добычей полей. Все это он ставил перед старшим братом, восседавшим рядом с 
женой, наскоро ел, пил и отправлялся в хлев на ночлег. И так каждый 
день-деньской. Бата слушался брата и даже коров слушал. Говорили они ему: "Вон 
там хороша трава", — и он вел их туда, куда им хотелось. Коровы тучнели и 
давали богатый приплод.
Было это перед пахотой. Ануп сказал Бате:
— Поле уже очистилось от воды. Готовь упряжку и семена для посева. Утром начнем 
пахать.
С утра они пахали вместе, чтобы не дать высохнуть земле. Работа спорилась. И 
радовались этому их сердца. Но вот не хватило семян, и сказал старший младшему:
— Сбегай-ка за семенами. Амбар тебе откроет жена.
Бата застал жену перед бронзовым зеркалом. Она делала себе прическу. 
Запыхавшись, он сказал ей:
— Побыстрее дай мне семян. Брат мой ждет.
— Пойди возьми сам, — сказала женщина. — Видишь, я причесываюсь.
Юноша взял из хлева большой горшок, наполнил его в амбаре семенами и взвалил на 
плечо. Когда он поднялся, женщина ждала его у входа.
— Сколько ты взял семян? — спросила она.
— Три меры пшеницы, две ячменя. Всего пять мер, — ответил Бата.
— Ты очень сильный, — сказала жена брата. — Я любуюсь тобой каждый день.
Подойдя ближе, она обняла Бату и сказала:
— Давай полежим вместе. Тебе это будет на пользу. Сошью я тебе красивую одежду.
Бата же стоял с тяжелой ношей на плече. Лицо его покрылось красными пятнами, 
как у южной пантеры.
— Как же так, — сказал он, кипя от гнева. — Ты мне вместо матери, брат мне 
вместо отца. Не повторяй больше этих гнусностей, и я тоже буду молчать.
И отправился Бата в поле, где его ждал брат, и они работали до темноты. Старший 
отправился домой первым. Младшему надо было пойти за скотом и собрать сено.
Жена в тот вечер не ждала Анупа у порога. Никто не зажег света, не подал воды 
для рук. Ануп зажег светильник и увидел жену на ложе. Лицо её, как показалось, 
было в синяках, ибо лживая женщина в нескольких местах намазала его сажей.
— Кто тебя обидел? — спросил он.
— Твой младший брат, — ответила она со стоном. — Он явился за зерном и, увидев 
меня, сказал: "Пойдем полежим". Когда же я ему сказала: "Разве я не мать тебе? 
Разве твой брат тебе не вместо отца?", он меня избил, и так сильно, что я не 
могу встать.
Услышав это, стал Ануп похож на южную пантеру. Он наточил нож, открыл ворота 
хлева и, сжимая нож в руке, стал за ними, чтобы убить брата.
Он же возвращался, по своему обыкновению нагруженный полевым добром. Пока он 
его сгружал у ворот, животные сами стали входить в хлев. И вот слышит Бата 
голос первой коровы:
— Беги! Брат твой стоит с ножом, чтобы тебя убить.
Бата знал, что животные его любят и не станут обманывать. Но он не поверил 
сказанному. Тогда послышался голос второй коровы:
— Беги, Бата!
Юноша наклонился и, увидев под воротами ноги брата, бросился бежать.
Ануп же за ним с ножом. Видя, что его догоняют, взмолился Бата Ра:
— О, Владыка благой, знающий правду и ложь, мне помоги!
И простер Ра между двумя братьями реку, кишевшую крокодилами, так что Бата 
оказался на одном берегу, Ануп — на другом. И крикнул младший старшему:
— Не уходи, пока не выйдет из мрака солнечный диск. Перед ликом его я докажу 
свою правоту. Воздаст он по заслугам каждому из нас. Но с тобою я не останусь, 
уйду в Долину кедра.
И вот осветилась земля, и увидели братья друг друга, и сказал младший старшему:
— Вот ты хотел меня убить, даже не выслушав меня, хотя ты мне вместо отца. А 
было так. Я явился, чтобы взять зерна, а твоя жена мне говорит: "Пойдем 
полежим". Клянусь Ра, что так это было. Если же тебе мало моей клятвы, то 
смотри.
Он взял острый тростник и оскопил себя на глазах брата. Ануп же, видя это, 
метался по берегу и рыдал. Он хотел обнять Бату и просить у него прощения, но 
река кишела крокодилами.
— Теперь, — сказал Бата, — возвращайся домой и ходи сам за скотом, у которого 
больше совести, чем у твоей жены-блудницы! В Долине кедра я вырву из груди свое 
сердце и возложу его на самую вершину древа. Я буду жить вместе с ним. Если же 
кедр срубят, явись, чтобы найти мое сердце. Не сразу ты его найдешь! Не падай 
духом! Положи его в чашу с прохладной водой, и я оживу.
Так разошлись братья, один направился в Долину кедра, другой, сжимая нож, домой.
 Достигнув дома, Ануп убил жену и отдал её тело на съедение псам и шакалам. 
После этого он осыпал себя пылью и сел оплакивать брата.
Бата же достиг Долины кедра. Все дни он проводил в охоте, ложился спать под 
кедром, на верхушке которого он укрепил свое сердце. Затем он решил построить 
себе дом и построил его, заполнив всем необходимым для жизни. Так он жил, пока 
однажды не встретил у дома Девятерых богов, обходивших землю, чтобы исполнить 
ей предначертанное.
Увидели боги Бату и обратились к нему:
— Эй! Телец Девятки богов. Неужели ты живешь один с тех пор, как покинул своего 
старшего брата из-за его жены? Знай же, ты отомщен, ибо убита та негодная 
женщина.
Бата молчал. Лицо его не выражало ни радости, ни горя.
Глядя на Бату, боги сокрушались сердцем. Ра же сказал Хнуму:
— Слушай! Сотвори для Баты жену, чтобы не жил он один.
И сотворил Хнум деву. Была она лицом и телом прекраснее всех женщин, ибо 
вложено в неё семя каждого из богов.
И явились боги посмотреть на работу Хнума. Хатор же, взглянув на красавицу, 
предрекла:
— Она умрет от ножа.
И хотя Бата уже не был мужчиной, взял он деву к себе. Она поселилась в его доме.
 И вновь проводил он дни в охоте за дичью и, принося добычу, складывал её у ног 
девы. И сердце его трепетало. Перед тем, как погрузиться в сон, он говорил ей:
— Не выходи наружу, чтобы тебя не похитило море, потому что ты женщина и сама 
не сможешь спастись, мое же сердце покоится на верхушке кедра.
И открыл ей Бата все, что с ним случилось и как он перестал быть мужчиной.
Однажды ночью вышла дева погулять на берег моря, под кедром, на верхушке 
которого, как цветок, пламенело сердце Баты. Увидело море её красоту, 
взволновалось и погнало за нею свои волны, кедру же сказало:
— Помоги мне её поймать!
И протянул кедр свою колючую ветвь. Пробегая мимо, дева оставила на ветви прядь 
своих благоуханных волос. Море взметнулось и её унесло. Всласть натешившись 
прядью, море выбросило её на берег Египта, к тому месту, где стирали прачечники 
дворца. Пропитал божественный аромат одеяния фараона, да будет он жив, невредим 
и здрав, — и он вызвал прачечников и бранил их, ибо запах не давал спать.
Прачечники же не знали, что делать. И начальник прачечников, — да будет и он 
жив, здрав и невредим, — тоже ничего не понимал, и на сердце его была печаль, 
ибо не было дня, чтобы его не бранил фараон.
Но вот однажды он вышел на холмик как раз против того места, где лежали в воде 
волосы. Он взял их с собой и отнес фараону, — да будет он жив, невредим и здрав.

Фараон, не зная, чьи это волосы и откуда они, призвал своих мудрых писцов, и 
они объяснили:
— Это волосы девицы Ра. Семя всех богов в ней. Это тебе дар из чужой страны. 
Разошли по всем странам людей, чтобы доставить эту деву сюда. Пусть с ними 
будут воины, ибо такая дева должна кем-то охраняться.
Прошло много дней, и все посланные в чужеземные страны вернулись в Египет. Из 
Долины кедра вернулся только один, его пощадил Бата, чтобы он известил его 
величество, — да будет он жив, невредим и здоров, — что остальные перебиты, ибо 
Бата не захотел расставаться с девой.
Тогда его величество повелел отправить в Долину кедра великое множество воинов 
и колесниц, а вместе с ними — женщину с такими прекрасными украшениями, перед 
которыми не может устоять ни одно девичье сердце.
И воинство фараона вернулось в Египет благополучно вместе с супругою Баты. Его 
же самого, погубившего множество воинов, не было, дева же, которую фараон 
весьма полюбил и нарек Великой любимицей, сказала:
— Если фараон, — да будет он жив, невредим и здрав, — хочет смерти Баты, пусть 
он пошлет воинов, чтобы они срубили кедр между домом и морем, ибо на нем сердце 
Баты.
Фараон послал воинов. Они срубили кедр. Бата тотчас пал мертвым в доме своем.
На следующий день после этого Ануп, брат Баты, сел за стол. Ему подали сосуд с 
пивом, но оно выплеснулось через край. Подали ему сосуд с вином, но оно 
замутилось. Тогда надел он сандалии и одеяние дорожное, взял посох и направился 
в Долину. И вошел он в дом брата своего. Застав его на ложе недвижимым, он 
залился слезами, ибо не было для него человека дороже Баты.
Вытерев слезы, отправился Ануп искать сердце брата в сучьях кедра, на земле под 
ним и на берегу.
Три года прошло в поисках, когда же пошел четвертый год, пожелало сердце Анупа 
возвратиться в Египет. Он сказал себе: "Отправлюсь утром".
Но утром он стал снова искать и к вечеру нашел какое-то зернышко. Это и было 
ссохшееся сердце брата. Ануп заполнил чашу прохладной водой и бросил в неё 
зернышко. Ночью оно впитало в себя воду, и возник Бата, дрожащий всем телом, 
как в лихорадке. Было тогда его сердце ещё в сосуде. Дал Ануп ему выпить, и 
встало сердце на свое место. Стал Бата таким, каким был прежде.
Они обняли друг друга и заговорили, впервые после долгой разлуки.
И сказал младший старшему брату:
— Смотри, превращусь я в большого Быка с шерстью различных оттенков. Ты сядешь 
мне на спину, и мы ещё до рассвета перенесемся туда, где моя жена, ибо жаждет 
мое сердце мести. Его величество, — да будет он жив, невредим и здрав, — даст 
тебе золота и серебра столько, сколько в теле моем окажется веса. Ибо явлюсь я 
великим чудом и радостью для всего Египта. Затем ты вернешься в свое селение.
Taк все и было. Фараон наградил Анупа. Бата один во дворце остался, как Бык 
священный. Прошло дней немало, и Бык вступил в кухню и стал рядом с Великой 
любимицей и заговорил с ней:
— Смотри, воистину я жив.
Она же, не узнав его голоса, спросила:
— Кто ты?
— Я — Бата, муж твой, которого ты предала. Ибо ты фараону нашу тайну открыла, 
чтобы я умер. Но видишь, я жив, я Бык.
Испугалась она, убежала. Бык же вышел из кухни. И начался день обычный, для 
фараона приятный. Вино ему жена Баты налила, и был фараон с нею ласков, и она 
сказала ему слова такие:
— Есть у меня заветное желанье. Поклянись его исполнить.
— Я исполню, — фараон ответил.
— Есть во дворце Бык, ни на что не годный. Печени его отведать желаю.
Фараон схватился за сердце. Сильно оно заболело. Но не изменил он слову, 
возвестил о великой жертве. Наутро народ собрался. Главный мясник явился, чтобы 
совершить закланье. Быка взвалили на плечи. Нож в его шею вонзился. Бык 
рванулся, отлетели две капли крови. Одна упала по одну сторону врат фараона, 
другая — по другую сторону. За ночь из обеих капель поднялись два древа, одно 
краше другого. Фараону о том возвестили. И сказали ему так:
— Это великое чудо для фараона, — да будет он жив, невредим и здрав.
И ликовал весь Египет. Вся страна приносила жертвы чудесным деревьям. Фараон 
вместе со всеми. Он открылся народу в окне из лазурита, сияющий ликом, с венком 
из цветов на шее. И выехал он на колеснице, — да будет он жив, невредим и здрав,
 — чтобы взглянуть на деревья. Великая любимица покинула дворец отдельно. Когда 
же они оба сели под одним из деревьев, услышала жена Баты голос:
— Эй, лживая. Мне известно твое коварство. Убить ты меня захотела. Но все же 
живу я.
Потеряла жена Баты от страха сознанье. Увезли её, когда же пришла она в чувство,
 к фараону явилась. Был фараон с нею ласков. И сказала она фараону:
— Поклянись мне богом, о чем попрошу — исполнишь.
Когда же поклялся он богом, она проговорила:
— Вели срубить деревья, что у твоих врат появились. Нет от деревьев пользы. 
Прикажи из них сделать мебель.
Фараон схватился за сердце. Сильно оно заболело. Но остался верен он клятве. И 
мастерам приказал он срубить два священных дерева. Чтобы кощунства не видеть, 
фараон во дворец удалился. Она же села поближе, чтоб наблюдать убийство.
И топоры застучали. Одна отлетела щепка, любимице в рот попала. Она её 
проглотила и зачала от щепки. Мастера же сделали мебель, много красивых стульев.
 На стульях она сидела, растущее холила чрево, не зная, что в нем её гибель.
И вот минуло время, у любимицы фараона крепкий младенец родился. С вестью 
пришли к фараону, что появился наследник, и сына ему показали. Он взял его на 
колени и возлюбил с первого взгляда.
Наполнился ликованием Египет Верхний и Нижний. Фараон пребывал на троне, всем 
источая милость. Он назначил сына царевичем Куша, когда же немного он вырос, 
приказал ему быть наследником всего Египта. Когда же минуло время и фараон 
вознесся на небо, наследник занял трон. И первым делом он при всем народе 
поведал о преступлениях той, которой рожден на свет.
Когда же совершился суд, суд справедливый и строгий, привели во дворец из 
селенья того, кого звали Анупом. Был он вельможам представлен. Тридцать лет 
Бата правил Египтом, а затем вознесся на небо, и занял его место Ануп.
1. Критика единодушно признает это произведение самой крупной жемчужиной в 
ожерелье древнеегипетской литературы. Его часто называют "Сказкой о двух 
братьях". И в самом деле, сказочный элемент в повествовании силен: мотив 
неверной жены, говорящие коровы, сердце на верхушке кедра, метаморфозы Баты. 
Однако превращения Баты носят явно сакральный характер священный бык, священные 
деревья. Наряду с людьми здесь действуют и боги. Да и простые ли сельчане 
главные герои — Бата и Ануп? Бата — город 17-го египетского нома Каса 
(греческий Кинополь), где почитался Бык Бата, а вместе с ним и Анубис (отсюда 
имя старшего брата).
"Сказка о двух братьях" — скорее всего, изложение священного ритуала в храме 
Анубиса-Баты. Таково происхождение большинства мифов: сначала ритуал или 
священная церемония, затем — миф.



Мир богов Эблы [1]

Город Эбла был неизвестен Библии, но упоминался царями Месопотамии Саргоном, 
Нарамсином, Гудеа как враждебный им город "Верхней страны". Европейские 
исследователи тщетно искали Эблу и на морском побережье Сирии, и во внутренней 
её части, и в Анатолии под горами Тавра. В 1964 г. археологическая экспедиция 
римского университета начала раскопки холма Телль-Мардик во внутренней части 
Сирии, поблизости от aoi?iai ii aaee?eia ai?iaa yoie no?aiu Алеппо. Холм 
оставался без древнего названия, до находки в 1975 г. каменной плиты с надписью,
 оставленной одним из царей Эблы. И почти сразу после этого был обнаружен 
царский архив из 15 000 табличек, перевернувший представления не только об 
истории территории "плодородного полумесяца", примыкающей к морю, но и всего 
Переднего Востока. Долгое время считалось аксиомой, что Междуречье Тигра и 
Евфрата было колыбелью цивилизации, а земли к западу от него — степями, в 
которых обитали варварские племена, угрожавшие этому культурному очагу и только 
воспринимавшие блага цивилизации. Оказалось, что Эбла не уступала городам 
Двуречья в древности, а в плане контактов с окружающим миром далеко их 
превосходила.
Таблички Эблы использующие шумерскую клинопись содержат тексты на архаическом 
семитском языке, родственном аккадскому, арамейскому, арабскому и ивриту. Они 
освещали все стороны жизни этого центра, процветавшего ещё до объединения 
Аккада и Шумера под властью царя Саргона. Среди них были и официальные 
документы, характеризующие административную и хозяйственную деятельность царей, 
словари, школьные упражнения, гимны.
Эбла управлялась царями, прибавлявшими к своим именам (Игриш-Халаи, Иркаб-Дама, 
Иби-Сипика) шумерский титул «эн», который в семитском языке соответствовал 
термину «маликум» — царь. Одним из открывателей Эблы, Г. Петтинато было 
высказано предположение о том, что цари Эблы выбирались. Другой итальянский 
археолог, сооткрыватель Эблы, П. Матье, напротив, полагает, что правители Эблы 
были самодержцами и обладали не только судебной властью, но сосредоточивали в 
своих руках все нити хозяйственной и финансовой деятельности.
Главный источником богатства царей и государства в целом была торговля. Через 
Эблу проходили караваны, доставлявшие из Анатолии и Египта в Двуречье и 
многочисленные города самого "плодородного полумесяца" то, что наиболее 
ценилось царями — драгоценные металлы и камни. Часть этих богатство оседала в 
хранилищах царей Эблы. Один из текстов сообщает о поступлении 1740 мин золота, 
что составляет 870 кг этого металла. Бесспорно, царям Эблы платили дань 
подвластные им цари, но сведения об этом отсутствуют. Цари Эблы поддерживали 
отношения как с городами Двуречья, так и с центрами "плодородного полумесяца" — 
с Кархемышем, Харраном, Эмером, Мари, Алалахом.
Архив Эблы опубликован далеко не полностью, и медленней всего идет публикация 
его литературных и мифологических текстов, понимание которых неизмеримо сложнее,
 чем текстов экономических, и вызывает споры среди семитологов. Но и по тем 
материалам, которые уже находятся в распоряжении науки, можно составить 
некоторое представление о религиозных взглядах жителей Эблы, круге почитаемых 
ими богов и культе. Основной источник наших знаний о пантеоне Эблы — таблички с 
перечислением ежемесячных жертвоприношений, осуществлявшихся как правителем и 
членами его семьи, так и многочисленными чиновниками и жрецами.
Имена богов зафиксированы и в словарях, в том числе двуязычных, 
шумеро-эблаитских, что дает возможность сопоставления с миром шумерской религии,
 лучше знакомым исследователям. В ряде случаев словари дают и транскрипцию, и 
это помогает установить правильное чтение большинства теонимов. Извлекаются 
имена эблских богов также из ономастики.
Что касается литературных текстов, фрагментарных и сложных для интерпретации 
даже в тех случаях, когда они написаны на шумерском языке, а не на эблаите, в 
них не сохранилось (или во всяком случае пока не прочитано) ни одного чисто 
мифологического сюжета. Это главным образом заклинания, порой составлявшие 
целые серии собранных вместе табличек, большинство которых на шумерском языке и 
часто обращено к тем же богам, которые привлекались для заговоров в городах 
Шумера (например, шумерская богиня Нингирима, обычно встречающаяся в шумерских 
ритуальных формулах, применявшихся при заклинаниях и в обрядах очищения); 
многие из них близки к аналогичным текстам Шуруппака (Matthiae, 1989, 288).
Несколько текстов из Эблы представляют собой гимны. В отличие от заклинаний они 
написаны на эблаите, однако, как и заклинания, тесно связаны с 
шумерско-аккадской религиозной традицией. Сравнительно хорошо сохранившийся 
гимн Шамашу (более сотни строк), наряду с самим Шамашем, солнечным богом Аккада,
 содержит упоминания ряда других как шумерских, так и аккадских богов (Matthiae,
 1989, 289; Matthiae, 1995, 162 и сл.).
Дошла часть и ещё одного посвященного Шамашу гимна. Единственная сохранившаяся 
табличка не дает возможности восстановить его содержание, но, исходя из 
упоминания шумерского бога Энлиля и протекающего по шумерским землям Евфрата, 
можно думать, что в нем Шамаш прославляется как покровитель дальних странствий 
(Matthiae, 1989, 289).
Не поддается восстановлению и длинный гимн, прославляющий шумерскую богиню 
Нисабу. Это богиня, которую шумеры связывали с "домом знания" и изображали с 
принадлежностями для письма и счетными табличками [2]. Появление гимна во славу 
этой богини понятно, если вспомнить, что в школах писцов штудировали шумерский 
язык и шумерскую мудрость. При фрагментарности текста содержание гимна 
восстановить до сих пор не удалось, но судя по упоминанию в нем 
северомесопотамской страны Субарту и заморского Дильмуна, речь могла идти о 
широком диапазоне знаний и мудрости, исходящих от этой покровительницы науки и 
знания, а не о намеке "на дальние маршруты и торговлю с далекими странами", как 
полагает П. Маттье (Matthiae, 1989, 289).
Особое место занимают тексты с описанием ритуалов, которые относятся ко всему 
тому, что древние определяли как «царственность». Они собраны в XI томе Archivi 
Reali di Ebla. Ритуалы, относящиеся к коронации и царскими свадьбам, дополняют 
наши представления о религиозном мире Эблы.
Отдельные намеки, имеющиеся в заклинаниях, гимнах, описании ритуала, говорят о 
наличии у народа Эблы собственных мифов, но восстановить сюжеты по этим намекам 
невозможно. Зато о круге их мифологических пристрастий косвенно можно судить по 
тем фрагментам шумерских мифов, которые изучались в писцовых школах Эблы. Среди 
них две обнаруженные в архиве Эблы копии шумерского варианта мифа о потопе, 
отрывки эпического текста с упоминанием Гильгамеша, три экземпляра гимна 
Господину неба и земли. Исследователями отмечалось, что сохранившиеся фрагменты 
шумерских литературных сочинений свидетельствуют об особом интересе к 
произведениям, связанным с Уруком (Matthiae, 1989, 291).
Таким образом, несмотря на ограниченность дошедших до нас сведений, религиозная 
жизнь Эблы вырисовывается с не меньшей ясностью, чем современные ей Шумера и 
Аккада, хотя и остается немало спорного в отношении субординации и функций 
отдельных богов пантеона. Прежде всего нет единого мнения в отношении главы 
пантеона. Дж. Петтинато (Pettinato, 1986, 331 и сл.) полагает, что это Даган, 
божество, почитание которого было широко распространено в западносемитском мире 
по крайней мере начиная с середины III тысячелетия до н. э. О значимости Дагана 
свидетельствует и ономастический материал.
Отсутствие же его имени в списках богов Эблы, по мнению исследователя, "связано 
с религиозной концепцией табуации имени". Дж. Петтинато и вслед за ним многие 
другие семитологи именно Дагана видят в часто встречающихся определениях типа 
«Господин», "Господин богов", "Господин страны" (Pettinato, 1986, 333; Matthiae,
 1989, 289).
П. Маттье, напротив, верховными богами склонен считать для периода, 
предшествовавшего аккадскому вторжению, супружескую пару, в которой мужское 
божество плодородия типа Дагана или Адада условно фигурирует под именем Куры 
(соответствие клинописных знаков точному имени бога не установлено) и Барамы, 
чье имя полностью исчезло в последующей сирийской религиозной традиции. Один из 
их храмов располагался на скале рядом с дворцом, другой за городскими стенами 
(Matthiae, 1995, 163). Именно эта пара получала наибольшее количество 
официально установленных жертв от царя, членов царской семьи, сановников и 
жрецов (Matthiae, 1989, 289). Верховным богом Эблы Куру считал и И.М. Дьяконов 
(Дьяконов, 1985, 334). Однако мнение это возобладало сравнительно недавно: ещё 
в конце 80-х гг. тот же П. Маттье с ним не был согласен и относил к Куре 
встречающиеся в ритуальных текстах упоминания "великой богини Эблы" и 
изображения на печатях женской фигуры, укрощающей львов, считая, что Кура — это 
великое женское божество плодородия, владычица домашних и диких животных, 
близкое по функциям к Иштар (Matthiae, 1989, 292 и сл.)
В настоящее время считается, что Иштар вобрала в себя функции другой, 
исчезнувшей к началу II тысячелетия богини хтонического характера Ишкхары, 
именуемой в текстах "Госпожой скорпиона". В её ведении были заботы о плодородии 
земли и плодовитости людей и животных (Matthiae, 1989, 295).
Из мужских божеств, относимых в Эбле к числу великих богов, известен 
впоследствии исчезнувший из сирийских пантеонов Идакул (или Идабал), чтение 
имени которого и функции разными исследователями определяются по-разному: одни 
(в том числе П. Маттье) считают его супругом Ишкхары, лунным божеством, 
аналогом аккадского Сина, другие — богом дождя и града, ипостасью Ваала — 
Хадада (Дьяконов, 1985, 334). До тех пор, пока не была обнаружена в текстах 
супруга этого божества, его даже считали женским.
Четырех богов Эблы Дж. Петтинато относит к числу хурритских (Pettinato, 1986, 
331). Это Адаммау, Аштаби, чьи имена входят в названия месяцев, Хебат и 
упоминавшаяся выше Ишкхара. Однако хурритская их атрибуция встретила возражения 
других исследователей. Так, И.М. Дьяконов отмечает, что хурриты появились в 
Эбле лишь во II тысячелетии, составив в возрожденной после аккадского 
разрушения Эбле значительную часть нового населения. Они не могли передать её 
доаакадскому пантеону своих богов и сами заимствовали из дохурритского 
субстрата имена Адаммау, Аштаби и Ишкхары (известной в регионах, где хурритское 
присутствие не засвидетельствовано); в отношении же Хебат, по мнению ученого, 
следует говорить о неправильном прочтении имени (Дьяконов, 1983, 335).
Целый ряд богов, почитавшихся в Эбле, совпадал как по аналогичной или близкой 
форме имен, так и по функциям с богами других западносемитских городов. Среди 
них уже упоминавшийся Даган, а также бог Грозы Адад (в форме Адда). В функции 
Адада входило и обеспечиваемое небесными явлениями плодородие. Последние 
десятилетия Эблы, когда город вошел в сферу политического и культурного влияния 
Алеппо, где находился главный центр его почитания, Адад появляется на печатях 
Эблы в типичной для него иконографии: с жезлом в одной, поднятой руке, топором 
и уздой — в другой. Сохранилось и его монументальное изображение на стеле, 
самое древнее из найденных до настоящего времени (Matthiae, 1995, 166). С 
начала II тысячелетия это величайший бог во всех городах Внутренней Сирии, не 
только ведавший плодородием земель, но и взявший в свои руки правосудие среди 
богов и людей (Matthiae, 1989, 166).
Судя по обилию в текстах Эблы имен, содержащих концовку — il, значительную роль 
в религии Эблы играл Ил, известный всем семитским религиям (в том числе и как 
обозначение бога вообще). О глубокой его древности свидетельствуют угаритские 
мифы, где он выступает как почитаемый, но уже одряхлевший и постепенно 
оттесняемый более молодыми богами.
С сакрализацией царской власти, возможно, связан Малик, после падения Эблы 
утративший ту значительную роль, какую играл в Эбле. Широко почитался Шамаш, 
названный по аккадскому шаблону сыном Сина, хотя в пантеоне Эблы присутствует 
собственное лунное божество.
Из наиболее распространенных богов, общих западносемитскому миру, в текстах 
архива представлены также важнейшее семитское божество Ваал (Баал угаритских 
текстов середины II тысячелетия), Рашап (или Расап), архаическая форма 
знакомого по Библии имени Решефа, бога Грозы, загробного мира, смерти и 
неотделимых от неё войн и эпидемий, бог-ремесленник Кашалу (более поздняя, 
угаритская форма — Котар), связанный с первозданными водами и мудростью Эа 
(шумерский Энки), Аштар (Иштар более поздних текстов), почитавшаяся даже после 
окончательного уничтожения Эблы хеттами в расположенном на той же территории 
ассирийском святилище как небесная и одновременно хтоническая великая богиня, 
владычица любви, плодовитости и плодородия, вместе с тем войны и правосудия, а 
также царственности и первозданного подземного океана (Matthiae, 1995, 165).
Аштар-Иштар, судя по шумерским параллелям и более поздним ритуалам Сирийской 
богини, была главным действующим лицом торжественного ритуала бракосочетания 
царя и не менее торжественно отмечавшегося праздника нового года. Богиню 
олицетворяла правящая царица, соединение с которой царя мыслилось актом, 
стимулирующим плодородие.
Вошли, хотя и в меньшем числе, в пантеон Эблы также шумерские боги. Среди них 
достаточно широко представлены Энлиль (в форме Иллилу), главный бог Шумера, 
самый значительный центр почитания которого находился в Ниппуре, Нергал, бог 
подземного мира, богиня-покровительница знания Нисаба, Ану, чьи два древнейших 
святилища известны в Уруке, а также, несмотря на наличие их аккадских аналогов 
— Инанна (аккадская Иштар) и Уту (аккадский Шамаш), особенно часто Энки 
(аккадский Эа), главный центр почитания которого был в Эриду, и реже его 
супруга Нинки. В заклинаниях жители Эблы обычно призывали, как и их шумерские 
соседи, богиню Нингириму. Определенную, правда, пока неясную роль играло 
божество Даму из круга Думузи.
Все эти боги-чужеземцы порой имели на территории Эблы собственные храмы. 
Некоторые из них были тесно связаны с ритуалами Эблы; многие включены в 
официальные списки получателей жертв, и это боги не только родственного жителям 
Эблы семитского мира, но и шумерской части Месопотамии, причем нередко 
относящиеся к достаточно далеким регионам Южной и Северной Месопотамии и даже 
расположенного в Ливане Библа — например, Нидакул из Арукату, Адаб из Халама, 
Луба, Абатти и Анниз (Pettinato, 1986, 332). Содержащиеся в текстах уточнения, 
к какому именно из городов относится божество, включенное в список, скорее 
всего, может рассматриваться как свидетельство особой заинтересованности 
правителей Эблы в покровительстве того или иного чужеземного бога на конкретной 
территории, с ним связанной. И это во многом объясняет уникальную практику 
широкого привлечения чужих богов обильными жертвами и соучастием в ритуалах. 
Другим древневосточным обществам такая практика неизвестна. Торговый характер 
экономики Эблы требовал заботы о безопасности дальних маршрутов, по которым 
направлялись купцы. Это объясняет уважение населения Эблы к богам своих 
торговых партнеров. Но в ономастике имена этих богов отсутствуют. Здесь 
зафиксирован круг семитских божеств, главным образом великих — таких как Кура, 
Идакул, Ил, Рашап, Каниш, Шамаш, Даган (Matthiae, 1989, 297).
Естественно, что со сменой населения после восстановления Эблы ок. 2000 г. до н.
 э. пантеон не остался неизменным. Многие боги исчезли; некоторые, переменив 
имена, вошли в пантеоны других сирийских городов; появились новые боги, о чем 
можно судить, однако, лишь на основании косвенного материала сопредельных 
земель. Для нас же здесь представляет интерес пантеон в том виде, в каком он 
сложился в древнейший период истории Эблы, до аккадского завоевания, поскольку 
это самое древнее свидетельство о религиозном мире Сирии.
1. Раздел написан Л.С. Ильинской.
2. Изображения богини, восседающей на колосе, которые раньше относили к Нисабе 
(Нидабе), теперь принято считать женским божеством плодородия, скорее всего, 
Аншан (Cancellino, 1970, 22).



Гимн Шамашу [1]



Неба привратник, Шамаш прославленный!
Жизни хранитель, царской власти оплот,
Бог сияния и ликования, гонитель страха,
Рожденного Апсу,
Страж уставов, назначенных Эа [2],
Зоркое око над всеми странами,
Торговцам безопасность дарующий,
Наполняющий землю богатствами.
Породы деревьев все драгоценные
Кипарис и кедр с можжевельником,
Ароматное масло и мед сладчайший
Сохраняющий для люда торгового,
На суда грузить помогающий
И эти товары и богам благовония,
Блеск свой по всей земле расточающий,
Лучами своими весь мир покрывающий,
Одаряющий двор Энна-Ура
Свинцом, золотом, ляпис-лазурью.
Земля травою зеленой покроется,
Засверкают на небе молнии,
Вздрогнет Шаршар, гора могучая,
При появлении лучей Шамаша,
Богатства его великого.
Быки разбегутся в ужасе.
Шамаш сиятельный, торговец доблестный
Море пересечь торопится,
Чтобы там насладиться отдыхом.
Там в чертоге, Шамашу назначенном,
Трон поставлен его сиятельству,
Сыну Сина святилище [3].
Боги к порогу дома приблизились,
Также и звезды с неба сошедшие.
Светом его наслаждаются издали,
Чтоб не мешать досугу властителя.
Рассекает Апсу Эа ударами,
В Апсу двое богов спускается [4]
Остальные — над Апсу устроились.
Шамашу слава!


1. Гимн, прославляющий Шамаша, интересен во многих отношениях. Солнечное 
божество, многократно названное в других текстах шумерским именем Уту, в этом 
гимне предстает под аккадским именем и именуется сыном лунного аккадского 
божества Сина, пользовавшегося в Эбле почитанием наряду с чисто местным 
Идакулом, занимавшим, судя по количеству положенных ему официальных жертв, 
намного более высокое положение, чем Син. Гимны в честь солнечных богов 
характерны для всех восточных религий, и здесь Эбла не представляет исключения. 
Но гимн, сохраняющий мифологический образ бога, сложившийся за пределами Эблы 
(в аккадском мире — бог, наполняющий светом обширные земли, страж правосудия, 
карающий его нарушителей) включает черты, в мифологической метрополии этого 
образа отсутствующие, но отражающие специфику торговой экономики Эблы.
С десяток раз он назван воином (Matthiae, 1989, 289), но вместе с тем он — 
торговец и покровитель торговцев, помогающий им овладевать богатствами дальних 
стран и успешно доставлять их на своих судах.
Наряду с Шамашем в гимне присутствуют и другие боги. Это божества шумерского и 
аккадского пантеонов, и нет в нем ни одного божества, которое бы относилось 
исключительно к пантеону Эблы. Показательно, что в гимне подчеркивается, что 
Шамаш помогает торговцам доставить благовония и прочие экзотические блага в 
священный двор Энлиля, а не верховных или хотя бы главных богов Эблы. Как этот 
факт, так и указание на основание двух храмов Шамаша — одного в горах, другого 
в центре моря, где солнце клонится к закату (как полагает Маттье, скорее всего 
на Кипре), говорит о стремлении представить солнечного бога универсальным 
божеством, не скованным узкими рамками одного города или страны.
Поэтическое переложение наиболее полно сохранившихся частей гимна сделано А.И. 
Немировским по приводимому П. Маттье (Matthiae, 1995а, 142 143) переводу В.Г. 
Ламберта, впервые опубликованному в Journal of Cuneiform Studies. - 1989. - 41.
2. И в шумерской и в аккадской мифологии Эа воспринимался как бог мудрости, 
постоянный советчик богов. Отсюда упоминание установленных этим богом порядков.
3. В заключительной части гимна Эа становится главным действующим персонажем, 
обеспечивающим стабильность мира ежедневно повторяющимся уничтожением 
первозданного чудовища, олицетворения бездны. Это место показывает, что широко 
распространенный в семитском мире миф о начале мира, приобретший наиболее 
завершенную форму во II тысячелетии в поэме "Энум элиш" ("Когда вверху"), был 
известен авторам гимна в несколько ином варианте, характерном для ряда 
космогоний, в которых зарождение, уничтожение и возрождение мира — результат 
непрерывной борьбы сил порядка с первозданной стихией.
4. На шумерскую основу связанного с уничтожением Апсу мифа указывают шумерские 
имена спустившихся в Апсу (бездну) богов: это Пиригбанда и Нанше.



Кура и Барама [1]

Приносит царица, покидая дом отца своего, золотой браслет в качестве дара, и 
передает она для бога Солнца овцу как священное приношение. Но не входит царица,
 покидая дом отца своего, в храм бога Кура. И не поднимается она на стены 
города, но простирается на земле за их пределами. Помедлив у ворот храма Куры, 
вступает она на вспаханное поле [2]. И получает она на вспаханном поле красное 
одеяние с пестрой полосой, облачается в него, украшает себя золотой цепью и 
ожерельем. Как дар богам, как священное приношение передает царица, покинувшая 
дом отца своего, золотой брус весом в 40 сиклей [3], ткань тончайшую и другое 
красное одеяние. И лишь затем вступает царица в храм Куры и передает туда 
четырех баранов, четыре серебряных ожерелья, подобных лунному серпу [4], для 
бога Куры, для богини Барамы, для бога Ишру и для бога Анира [5]. И ещё четыре 
малых и два больших сосуда из самшита передает она для трапез Куры и Барамы, а 
два остроконечных сосуда для притираний, чтобы ещё прекрасней стали Кура и 
Барама. А ткачихе, искусной в изготовлении одеяний, передает царица шерсть двух 
овец, чтобы соткала она одеяния по образцу тех, что носят в городе Мари [6].
И вступление это царицы в храм Куры происходит в третий день месяца кхалит. На 
четвертый день того же месяца царь и царица направляются к Ненашу. На 
протяжении пятого дня царь и царица занимают два трона отцов своих, 
поставленных близ вод Нирара [7]. Две сбруи для колесницы — их дар, дар дома 
отца для поездки в дом поминовения ушедших царственных предков. И поедут вместе 
с ними к Ненашу Кура и Барама. Подготовлена колесница, на которой поедут 
великие боги, четыре каната и две кипарисовых оси, два дышла из тополя, большое 
ведро для воды, ткань для колесницы, тростниковая циновка, перекладина дышла, 
уздечки; тук будет поставлен на колесницу.
Четыре великолепных быка, черных и гладких, будут переданы в качестве дара Куре 
и его колеснице [8]. Адуллу и сын Ишаила понесут к колеснице Бараму. Башалу и 
сын Ирдамаика [9] понесут Анира к колеснице. Двух быков человекоголовых [10], 
бронзовый сосуд и сосуд серебряный понесут сыновья богов к колеснице, покрытой 
шкурою мула.
И направляются они по дороге Луба к Ненашу. Первым движется Анир, за ним Кура с 
Барамой. И выходят Кура, Барама, царь и царица на перекрестке дороги Луба, 
выходят в сторону Ирада. Когда бог Солнце восходит в Ираде, барана, овцу, 
серебряное ожерелье, подобное лунному серпу, передает Эннаил [11] от дома царя 
богу Абур-лиму [12] в Ираде.
Выходят они из Ирада и движутся в сторону Удугхуду; когда восходит бог Солнце в 
Ниапе, направляются по длинной дороге в сторону Ненаша. На перекрестке Ненаша 
входят они в усыпальницу и совершается очищение усыпальницы.
Когда царь и царица входят в усыпальницу, баран, овца, серебряное ожерелье, 
подобное лунному серпу, передается богу Агу Ненаша [13].
Вступив в усыпальницу, отправляются Кура и Барама в свой предел и там пребывают.
 Входит и царь в свой предел, царица же — в свой. И пока находятся царь и 
царица в своих пределах, передает Эннаил быка серого цвета, двух овец, 
серебряное ожерелье, подобное лунному серпу, для бога Иббини-лима; двух овец, 
серебряное ожерелье, подобное лунному серпу, для бога Шагиша; двух овец, 
серебряное ожерелье, подобное лунному серпу, для бога Ишркут-Даму.
Поднявшись с льняных полотнищ, выходят царь и царица, и усаживаются они на 
троны отцов своих и ждут, когда наступит миг появления бога Солнца. Как только 
восходит бог Солнце, взывает "Тот, кто назначен взывать", плакальщики же 
затягивают плач, плач богини Нинту [14], разгневанной богини. И "Тот, кто 
отвечает за сияние", молит о возвращении сияния, и Нинту делает вновь сияющими 
и Куру и Бараму, и царя, и царицу. "Тот, кому поручено окропление", трижды 
окропляет из кувшина усыпальницу Ненаша. Сын Нацаму [15] кладет на стол цепь 
для сокровищницы богини Аштар [16], помещая её сбоку от богини, и затем трижды 
приподнимает её, третий раз — перед восходящим богом Солнцем.
Овцу для Куры, овцу для Барамы, овцу для Ишру передал Ибриум [17] на глазах у 
Куры, пока царь и царица оставались в пределе. Передает Ибриум также телку и 
овцу для восходящего бога Солнца. В течение десяти дней по овце для Аштар, за 
десять дней десять овец для богов передает Ибриум. "Тот, кому поручено 
окропление", окропляет усыпальницу. Очищенное масло предусмотрено для богов, 
предусмотрено оно и для людей. Плакальшики исполняют плач, а человек города 
Харугу произносит слова благословения. Затем трижды проигрывают плач царя, 
трижды — плач царицы и семь раз произносит благословение женщина, на которую 
возложена забота об одеяния, о покрывале для царицы. После этого покрывает она 
голову и руки царицы, пока царь и царица сидят на тронах отцов своих. Когда бог 
Солнце приближается к дверям предела Куры, царица сидит слева от царя. Царь и 
царица несут сосуды с маслом в то время, когда боги и суверены [18] входят в 
свои два предела. Царь и царица не должны вручать приготовленного, пока боги и 
суверены находятся в своих пределах. Приготовленное было вручено предыдущим 
вечером. А пока они находились в усыпальнице, для семикратного повторения 
ритуалов было соткано четыре одеяния по образцу тех, что носят в Мари: для Куры 
и Барамы и для царя и царицы.
Когда они направляются к Саце, руки их не украшены, руки их не соединены. 
Первин стада царя и царицы никто не ест. Потом ест их царица и тогда начинают 
есть и все остальные. Пока царь совершает священнодействие в храме для бога 
Шагиша, устанавливается статуя для духа-покровителя царя, а затем и для 
духа-покровителя царицы. Царь передает серебряное изображение богини Ишкхары 
[19] из самшитового дерева с серебряной головой и серебряный пояс на чаше. 
Передает он также изображение львицы из самшитового дерева с серебряной головой,
 серебряный пояс и чашу на цепи.
И остаемся мы для двух семикратных ритуалов на протяжении семи дней и ещё семи 
дней. Когда мы отпраздновали в этот день семикратный ритуал, голова Куры 
покрывается, и выходят царь и царица. И затем возвращаются они в храм богов 
чтобы вкусить жертвенной козлятины.
1. Один из наиболее значимых религиозно-мифологических документов архива — 
обстоятельно изложенный ритуал царской свадьбы. О том, что ритуал царской 
свадьбы был воспроизведением свадьбы главных богов пантеона и в Эбле должен был 
существовать соответствующий праздник бракосочетания богов, свидетельствуют 
паралели с сопредельным шумеро-аккадским миром. Праздник, занимавший по 
торжественности второе место после новогодних торжеств, хорошо известен по 
клинописным текстам I тысячелетия до н. э. Золоченые статуи вносили в брачные 
покои, где они бок о бок проводили всю ночь (точная параллель внесения Куры и 
Барамы в их предел и оставление там наедине, пока в своих пределах находятся 
царь и царица). Хотя подобного описания ритуала для III тысячелетия до н. э. в 
Месопотамии не сохранилось, имеющиеся тексты позволили шумерологам прийти к 
выводу, что брак богов в шумеро-аккадском мире представлялся как союз царя и 
царицы (см.: Kramer, 1945; Kramer, 1983). Наличие в Эбле праздника 
бракосочетания богов, сходного с шумеро-аккадским, вытекающее из ритуала 
царской свадьбы, предполагает и наличие соответствующего иерогамического мифа.
Ежегодное нисхождение бога на ложе жрицы в специально отведенном помещении 
храма, или освященный богами союз царской четы, или ритуал соединения царя с 
жрицей мыслились залогом плодородия земли, плодовитости людей и скота, 
всеобщего благосостояния.
Документ дошел в трех практически одинаковых редакциях. Судя по разным именам 
действующих лиц, эти варианты связаны с тремя царскими свадьбами. Приводимый 
вариант относится к свадьбе второго из царей Эблы. По существу это скрупулезно 
разработанный сценарий, в котором расписана роль каждого из участников 
мифологического действа, определен точный маршрут, которому должна следовать 
священная процессия с указанием мест остановок в священных местах и действий, 
которые во время этих остановок должны производиться.
Начинается маршрут за городскими стенами на вспаханном поле, проходит через 
находящееся рядом с этим полем святилище главного божества города Куры и его 
супруги Барамы, затем продолжается в усыпальнице обожествленных царственных 
предков, и завершается в храме Куры и Барамы в Саце, в дворцовом комплексе Эблы.

С возвращением в Сацу в действие вступала великая богиня Ишкхара, именуемая 
также «Львицей» и именно ей, а не Куре и Бараме отводится главная роль на этом 
последнем этапе. (Matthiae, 1995, 155). Отход Куры и Барамы на задний план в 
завершающей части свадьбы, скорее всего, связан с тем, что царская свадьба 
воспринималась как аналогия брака главных богов Эблы. Кура с Барамой в этой 
части церемонии как бы сливались с вступающими в брак царем и царицей.
Судя по тому, что супружеская пара главных богов города в виде статуй 
сопровождает царскую чету на всем её пути и боги в конечном счете оставляются 
наедине в брачных покоях храма, можно думать, что священный ритуал царской 
свадьбы в точности имитирует брак Куры и Барамы. Описание его должно было 
соответствовать содержанию мифа, до нас не дошедшего (или ещё не выявленного в 
ждущих прочтения текстах Эблы).
Сокращенное переложение ритуала дано по приводимому П. Маттье переводу под ред 
П. Фронцароли, впервые опубликованному в XI томе Archivi Reali di Ebla 
(Matthiae, 1995а, 154 и сл.).
2. Вспаханное поле и половой акт на нем — важнейший элемент ритуалов, связанных 
со стимуляцией плодородия.
Такова в греческой мифологии связь Деметры с Иасионом на трижды вспаханном поле,
 от которой родился Плутос (богатство, изобилие), и подобные же ритуальные 
действия, сохранившиеся в праздниках ряда современных народов (Фрезер, 1980, 
465 и сл.).
3. Сикль — весовая денежная единица на древнем Востоке, в современной Эбле 
Месопотамии — 8, 4 г. Таким образом, 40 сиклей — 336 г.
4. Украшения в форме лунного серпа, видимо, свидетельствуют о знакомстве народа 
Эблы с общесемитским мифом о свадьбе лунного бога. Вариант этого мифа 
сохранился в более позднем тексте из Угарита о женитьбе лунного божества Йариху 
на дочери бога лета Хархаббу Никкаль. Детальный эблский ритуал может помочь 
пониманию краткого изложения угаритского мифа. Также и в более поздних, 
финикийских религиозных представлениях сохраняется значимость лунного серпа 
(изображения на стелах финикийских тофетов, маски с прорезями для глаз в форме 
лунного серпа).
5. Ишру и Анир — божества Эблы, не имеющие параллелей в других семитских 
религиях.
6. Ткачество, таким образом, находится под особым покровительством царицы. 
Также и в афинской мифологии оно было предметом особой заботы владычицы города 
Афины, получавшей в день посвященного ей праздника одеяние, вытканное афинскими 
девушками из знатных семей. Греческий миф о славившейся своим мастерством 
Арахне, вызвавшей на состязание Афину, позволяет думать, что в семитском 
мифологическом мире существовала богиня с этим именем, которое находит 
объяснение в семитском глаголе со значением «ткать», имеющим ту же самую основу.
 Символически пряха держала в своих руках нити жизни. Богини судьбы (мойры 
греческой мифологии и парки мифологии римской) мыслились прядущими нить 
человеческой жизни.
7. Связь магического свадебного обряда в Эбле с водным источником может быть 
понята из хеттского текста сходного содержания — объезда хеттским царем и 
царицей определенной территории. Ритуал осуществлялся там близ источника, 
находящегося в лесу у города Тауриса, при этом царь совершал омовение (Ардзимба,
 1982, 13 — 15). Вода повсеместно считалась средой для возрождения жизни 
("живая вода").
8. Принесение жертвы колеснице связано с её обожествлением, явлением, в 
древности распространенном. Колесница играла особую роль в религиозных 
представлениях народов близкой к Эбле Малой Азии. Это священный предмет хеттов 
в том же обряде объезда территории царем и царицей. Фригийский царь Мидас 
приказал поставить на акрополь как жертву Зевсу повозку на которой к месту 
свадьбы приехал его отец поселянин Гордий с его матерью-жрицей (Just., XI, 7, 
5; Curt., III, 3; Arr., Anab., II, 3, 4). Это была та самая повозка с узлом, 
разрубленным Александром Македонским. Такие же представления о святости 
колесницы имелись и у этрусков, народа малоазийского происхождения. На 
колеснице отправляется в Рим Танаквиль со своим мужем, будущим римским царем, и 
так же, как во Фригии, на его голову падает орел — священная птица Зевса 
(этрусского Тинии). Как священные предметы колесницы часто захоранивались в 
гробницах этрусских лукумонов.
9. Адуллу и Башалу — царские сановники. В двух других вариантах ритуала названы 
другие имена. Сыновья Ишаила и Ирдамаика — жрецы, назначенные для перенесения 
изображений богов — как великих, так и более низкого ранга. Возможно, Ишаил и 
Ирдамаик — имена не отцов этих людей, а богов, чьими служителями они были. Судя 
по тому, что на каждое божество назначалось по два жреца и по аналогии с 
принятой практикой, статуи богов переносили на носилках.
10. Человекоголовые быки — распространенные в Шумере гении-покровители царского 
дома (шеду). Для Эблы не засвидетельствовано наличия таких же гигантских 
многометровых статуй этих божеств, как в Шумере, однако использование их 
изваяний в ритуале царской свадьбы показывает, что шумерский образ связанного с 
царской властью фантастического животного был в Эбле воспринят.
11. Абур-лим и упоминаемые ниже Иббини-лим, Шагиш, Ишркут-Даму — имена 
обожествленных царственных предков, известные также и по династическим спискам, 
находящимся в тех же архивах.
12. Эннаил — имя сановника или жреца.
13. Бог Агу Ненаша — местное божество, связанное с Ненашем.
14. Нинту (в переводе с шумерского, прекрасно знакомого писцам Эблы: "Госпожа 
рождающая") — в шумерской мифологии в узком смысле — богиня, 
покровительствовавшая рождению, богиня-прародительница, в широком — эпитет 
любой богини-матери. Включение в обряд плача Нинту свидетельствует о связи 
свадебного ритуала с культом умирающих и возрождающихся богов, важной частью 
которого является оплакивание богиней-супругой погибшего бога, предшествующее 
его возвращению в мир живых. Последующее указание на вновь дарованное сияние 
подкрепляет эту связь. Царская свадьба, гарантирующая продолжение жизни и 
возвращение к жизни связанного с плодородием божества явления одного порядка.
15. Сын Нацаму — скорее всего, жрец.
16. Аштар — эблаитское написание аккадского имени Иштар, выступающей здесь в 
ипостаси богини любви. Наличие сокровищницы Аштар-Иштар, как и приносимые ей в 
жертву овцы, — свидетельство значимости аккадской богини в пантеоне Эблы.
17. Ибриум — великий визирь, запечатленный в ритуале, относящемся к свадьбе 
второго царя Эблы — Иркаб-Даму, чье имя часто встречается в документах архива.
18. Под суверенами имеются в виду обожествленные царственные предки, чьи имена 
приведены раньше.
19. Ишкхара — божество Эблы, другим семитским мифологиям неизвестное.



Тысяча богов хеттского царства

Переднеазиатский массив при взгляде на него из космоса видится огромным 
туловищем с седой головой — Кавказом, предплечьем — Месопотамией и могучей 
рукой, протянутой к Балканам. Эта рука, омываемая Эгейским и Черным морями, 
именуется Малой Азией. Условия для жизни были здесь менее благоприятными, чем в 
Месопотамии, которую недаром считали земным раем. Реки с трудом пробивали себе 
путь через каменные громады. Из-за вымываемой ими соли они были часто 
непригодны для орошения. Климат полуострова суров. Летом — иссушающая жара, 
зимой — холода. Однако культура была здесь очень древней. Она питалась 
жизненными соками Месопотамии, передавая их через узкий пролив Европе, но 
одновременно пользовалась её природными и человеческими богатствами: через 
узкий пролив (греки называли его Бычьей переправой — Босфором) с востока на 
запад и с запада на восток передвигались народы. Древнейшими известными нам 
переселениями были греческое, армянское, фракийское, этрусское, киммерийское. 
Из более поздних можно назвать кельтское.
В центре Малой Азии ещё до III тыс. до н. э. обитал народ хатты, как полагают 
лингвисты, близкий по языку и культуре древнейшим обитателям Кавказа. В III тыс.
 до н. э. здесь появился новый народ, язык которого, как стало ясно после 
открытия и дешифровки надписей, был близок древнегреческому, армянскому и 
другим языкам, которые называют индоевропейскими. Новые поселенцы приняли имя 
прежних обитателей и стали называться хеттами.
О хеттах много говорится в Библии, которая знает их как обитателей страны 
Ханаан. Сообщается о том, что бог, заключивший договор с Авраамом, передал ему 
наряду с другими землями и земли «хеттеев». Знаменитый царь Соломон был сыном 
Давида от жены хеттея Урии, очевидно, также хеттеянки. Да и в гареме Соломона 
было "много жен-хеттеянок". Из египетских иероглифов после их прочтения стало 
известно о соперничестве хеттов с египтянами за обладание страной Ханаан, 
которую впоследствии стали называть Палестиной. Хеттский царь в египетских 
документах выступает как равный противник египетского фараона. Особое значение 
имела находка текста договора между хеттами и египетским фараоном на стене 
храма в Карнаке. Хетты клялись в соблюдении соглашения "тысячью богов и богинь".

Но где находилось Хеттское царство? Что это за боги и богини, которых почитали 
хетты? Были ли о них рассказы, подобные египетским мифам? Ответы на эти и 
другие вопросы были получены после раскопок в 1906 г. на крутом берегу реки 
Кызыл-Ирмак (древн. Галис — "соленая"), где была обнаружена столица 
могущественной хеттской державы с царскими архивами. Тогда же обратили внимание 
на известную уже ранее в окрестностях хеттской столицы отвесную скалу Язылыкая 
с высеченными на ней изображениями богов, крылатых демонов, воинов в длинных 
одеяниях и остроконечных шапках. Нетрудно было догадаться, что изображены хетты 
и их боги.
Через девять лет после открытия хеттской столицы чешским ученым Бедржихом 
Грозным были прочтены найденные во время раскопок клинописные надписи на 
глиняных табличках. Позднее были расшифрованы хеттские иероглифические тексты, 
и перед удивленным человечеством предстала неведомая цивилизация во всем 
богатстве её представлений о самой себе и окружающем мире.
Сложность хеттского мира богов в нерасторжимом слиянии трех мифологических 
систем — месопотамской, хурритской, анатолийской. Прийдя на территорию, занятую 
до них народом высочайшей культуры хаттами, хетты не могли не воспринять их 
мифологических представлений. Но и сами хатты в их тесном общении с миром 
Месопотамии вобрали многие из мифологических представлений Двуречья. В хеттских 
архивах сохранились тексты не только на хеттском языке, но и на 
неиндоевропейских языках предшественников: и хаттов, и хурритов — народа, 
близкого по культуре и религии к обитателям Месопотамии и Сирии. Используя в 
богослужении то хурритские, то месопотамские, то собственно хеттские имена 
богов, нередко хетты воспринимали их как синонимы, порой же, избегая упоминания 
имен, обходились определением типа бог Грозы, бог Моря, бог Солнца, бог Луны, 
хотя все эти боги имели вполне определенные имена, в ряде мифов появляющиеся в 
том или ином варианте — хаттском, хурритском, месопотамском.
Так бог Солнца может фигурировать под хаттским именем Эштан, хеттским Иштан или 
хурритским Шимеги (Шимиге), но может носить также и лувийское имя Тиват, 
палайское Тият или выступать как шумерский Уту.
Наряду с мужскими солнечными божествами была у хеттов и богиня с хаттским 
именем Вуруншему, ставшая главным женским божеством хеттского пантеона в период 
возникновения хеттской державы (XIV–XIII вв. до н. э.).
Как и в других теогониях, в хеттском мире богов одни поколения сменяются 
другими. Сначала на небесах царил Алалу, отец Кумарби, его сменил Ану, затем, 
свергнув Ану, воцарился Кумарби, проглотивший семя Ану, из которого родился бог 
Грозы, оттеснивший Кумарби и прочно занявший место на небесном престоле.
Наряду с богами, олицетворяющими небесные явления и стихии, имелись 
многочисленные боги, управляющие чувствами (Желание, Страх и Ужас), 
боги-священные предметы (Престол, Щит), боги-злаки (Зерно), боги-профессии 
(Пастух, Кузнец).
Хетто-хурритская мифология оказала значительное влияние на греческую, и 
нетрудно понять, каковы пути проникновения этого влияния. Греки ещё во II тыс. 
до н. э. заселили берега Малой Азии и прилегающие к ней острова и общались там 
и с хеттами, и с народами, находившимися в сфере хеттской государственности и 
культуры, — лидийцами, ликийцами, фригийцами, карийцами и киликийцами.



Царствование на небесах [1]

В давние времена был на небесах царем Алалу [2]. Восседал он на троне, и 
могучий Ану [3], первый из богов, стоял перед ним, склонялся к его ногам и 
протягивал ему чашу с питьем. Девять лет [4] царил Алалу на небесах. Но на 
девятом году его чашник Ану вступил с ним в битву и победил его. И Алалу 
пришлось спасаться бегством, и бежал он подальше от Ану, вниз, в земные глубины 
[5]. Скрылся он в подземном мире, а на трон воссел Ану.
Сидел Ану на троне, и могучий Кумарби стоял перед ним, склонялся к его ногам и 
протягивал ему чаши с питьем. Девять лет царил Ану на небесах. Но на девятом 
году чашник его Кумарби начал с ним битву. И не выдержал Ану, и бежал от 
могущества его рук [6]. Пытался скрыться он на небе, но устремился Кумарби 
вслед за Ану, догнал его, и сбросил вниз на землю. Оскопил он Ану [7], укусив 
его острыми своими зубами, и проглотил его семя, силой его мужской овладев. 
Соединилось семя Ану с внутренностями Кумарби, как медь соединяется с оловом, 
чтобы образовать бронзу.
И безумная радость охватила Кумарби, и смеялся он от радости, что воссядет 
теперь на небесный престол [8].
Повернул к нему голову Ану и проговорил:
— Вот веселишься ты, радуясь, что проглотил силу мою мужскую. Ликуют 
внутренности твои. Рано веселишься ты, Кумарби. Отяжелеет твое чрево, в которые 
вошло семя мое. Забеременеешь ты могучим богом Грозы Тархунтом [9], и 
неотразимым Аранцахом [10] забеременеешь ты, и могучий Ташмишу [11] рожден 
будет тобой из моего семени, проникшего тебе в чрево, и ещё двух страшных богов,
 словно гири, поставил я в твоем чреве. И разобьешь ты голову себе о скалы горы 
Ташша [12]
И устрашили Кумарби слова Ану, и захотел он избавиться от семени Ану. Попытался 
выплюнуть он его. Но глубоко в чрево проникло семя Ану и не удалось Кумарби 
избавиться от него [13].
Вскоре почувствовал Кумарби, что зарождается жизнь в чреве его и направился в 
Ниппур [14], чтобы провести там месяцы своей необычной беременности.
И вот наступило время родов. Нелегко пришлось Кумарби. Не хотели сыновья 
покидать чрево его. И пришли ему на помощь четыре великих бога, среди них Ану, 
забывший свою обиду, Мардук и владыка мудрости Эа [15]. Владели искусством 
магии боги и стали они взывать к чреву, прося выпустить находящихся внутри 
сыновей, торопить и самих их выйти наружу:
— Выйди наружу из его тела через череп его, или же выйди наружу через рот [16], 
или же через положенное место! — обратился один из них [17] к тому, кого хотели 
увидеть первым.
Не внял словам этим ни один из богов, находившихся в чреве Кумарби, не 
поторопился выйти наружу.
И тогда начал говорить Мардук. Говорил он, обращаясь к Кумарби, но на самом 
деле речь была к чреву его, и говорил он словами бога Грозы, что был внутри, 
словно сам бог Грозы пророчествовал о своем будущем:
— Привет тебе, владыка источника мудрости! Земля мне даст свою силу, небо мне 
даст свою доблесть, Ану мне даст свое мужество, Кумарби мне даст свою мудрость, 
Энлиль мне даст свою мощь [18].
Но и магические слова Мардука не ускорили рождения ни одного из богов.
И стали повторять поочередно Ану и Эа, соблюдая положенный магическим словам 
ритм:
— Выйди наружу! Выйди наружу!
Заколебался было владыка мудрости Эа, дал выход мыслям своим и сомнениям, но 
все же не переставал повторять:
— Выйди наружу! Выйди наружу!
Ану же стал искать другие слова убеждения:
— О выйди, выйди! Он подобен женщине. О выйди же наружу! О, бог Грозы великого 
города, выйди через рот, а если не хочешь — через положенное место.
И добавил Эа, как это сделал до него Мардука, слова от имени ещё не родившегося 
бога.
— Если я выйду через ухо, это осквернит меня. А если я выйду через положенное 
место, будут ли у него боли, как у женщины?
Пока раздумывал бог Грозы внутри Кумарби, ища выход, другой бог отыскал место 
для выхода — он пробил череп Кумарби, расколол его, как раскалывают камень и 
через него выбрался наружу [19]. Это был Кацал, царь и герой [20]. И едва 
поднявшись на ноги, предстал он перед Эа. Кумарби же согнулся и упал на землю, 
потеряв сознание. А прийдя в себя, стал призывать богиню Намше, свою союзницу, 
и требовать, обращаясь к Эа:
— Дай мне ребенка, чтобы я мог его сожрать [21].
Не стал спорить Эа, но вместо ребенка вручил камень Кумарби [22]. И стал 
вгрызаться Кумарби в то, что считал своим сыном. Но крепок был диорит [23], и 
он обломил об него зубы. И с воплем от боли выплюнул Кумарби камень.
Священным стал этот камень, побывавший во рту великого бога [24]. Эа установил 
его культ, определив жертвоприношения, которые должны совершать люди в 
соответствии со своими возможностями: люди богатые — приводить быков и овец, 
бедные — приносить ту пищу, которую едят сами.
И люди сразу же стали нести жертвы, и это помогло выйти наружу богу Грозы. Не 
пошел он вслед за своим братом, а вышел великий герой положенным путем. И не 
почувствовал боли Кумарби.
Дав жизнь богу Грозы, двинулся Кумарби к горе Ганцура [25] и там в присутствии 
Ану вышел из тела Кумарби бог Шувалиаши [26], вышел он положенным путем, как и 
бог Грозы.
А затем породил Кумарби ещё двух богов, двух ужасных богов породил он, как 
предрекал ему Ану после его победы [27].
Первым из рожденных Кумарби богов возвысил голос бог Грозы. Он возвестил богам, 
что убьет Кумарби, его породившего, и займет его место на небесном троне [28].
Но Ану призывает его к умеренности. Опасается он, что после убийства Кумарби на 
очищенное богом Грозы место воссядет кто-то иной, а не победитель Кумарби [29].
Ярость вызывает у бога Грозы совет Ану. Проклинает он богов, препятствующих ему 
осуществить свой замысел и обращается к Шерри, одному из двух быков, влекущих 
его колесницу
Но и Шерри начинает призывать бога Грозы к умеренности, просит он не проклинать 
богов, не поддерживающих его замысла, ведь среди этих богов и мудрый Эа.
Услышал Эа слова проклятия, направленные на него, и гнев против бога Грозы 
охватил его сердце и возвысил он голос, обратившись к богу Грозы:
— Как смеешь ты произносить слова проклятия против меня?! Я ведь слышал, как 
проклинал ты меня и продолжаешь проклинать! Если возжечь огонь под котлом с 
пивом, закипит его содержимое.
А тем временем пополнялась семья богов. Породила земля двух сыновей от небесной 
Колесницы. Ждал появления сынов Земли Эа и считал месяцы, потому что союз 
Колесницы и Земли совершился в его городе Абцуве [30] и возрадовался, когда 
получил он известие о появлении на свет новых богов [31].
1. Миф о небесной царственности, дошедший в копиях середины XIV конца XIII в. 
до н. э., составляет часть цикла, состоящего по крайней мере из пяти песен, в 
которых излагаются разные эпизоды борьбы богов за верховенство в пантеоне. 
Большинство этих текстов дошло в слишком фрагментарном виде, чтобы иметь полную 
уверенность правильности их восстановления. Неясен и порядок их расположения.
Единственно, в чем у исследователей полное согласие, — это то, что миф о 
небесной царственности начинает этот цикл. Переход власти от Алалу к Ану и от 
него к Кумарби, несомненно, должен был начинать рассказ о богах, и начальная 
часть этого повествования ясна, но место, касающееся захвата власти Кумарби его 
сыном богом Грозы, не сохранилось. Оно может быть реконструировано на основании 
других мифов, и уверенность в правильности реконструкции дает то, что в 
хеттской мифологии бог Грозы мыслится как глава пантеона.
Победа над отцом была одержана далеко не сразу. В одном из фрагментарно 
дошедших текстов бог Грозы, названный царем Куммии, обращаясь к Ану, говорит 
ему: "Кумарби, отец богов, не будучи женщиной, породил и взрастил меня, семь 
раз посылал он меня против Темной земли и побеждал я её, семь раз посылал он 
меня против неба и побеждал я его, и передала мне земля героизм, Нара же 
мудрость мне передал, и обладаю я теперь и героизмом и мудростью, врученными 
мне". Напоминанием о своих героических деяниях, бог как бы подчеркивает, что 
достоин благодаря этим заслугам высшей власти.
Хеттский мифологический текст открывает путь к пониманию цикла греческих мифов 
о смене поколений богов, о борьбе богов и титанов. Куммии хурритского мифа 
соответствует греческий Олимп, на котором также сменяются поколения богов, 
оскопляя и изгоняя своих отцов. Сходство борьбы поколений хеттских богов за 
власть над небом с ссответствующими строками «Теогонии» Гесиода давно обратило 
на себя внимание. Но спорным остается вопрос о путях проникновения этого 
мифологического мотива в Грецию — непосредственно из Анатолии, откуда родом был 
отец Гесиода, или через торговые эмпории северносириийского побережья. Влияние 
хеттской теогонии на греческую проступает не только в смене божественных 
поколений, но и в отдельных отмеченных ниже деталях.
Начинается миф введением с торжественной формулой призыва к "древним богам" 
послушать. Исследователями обращено внимание на то, что это торжественная 
формула, сходная с той, какую употребляли в международных договорах перед 
списком свидетелей, и истинность предстоящего рассказа, поскольку 
перворожденные боги присутствовали при описываемых событиях и могут их 
удостоверить (Pecchioli Daddi, Polvani, 1990, 116 — 117).
2. Алалу — древнее месопотамское божество. Наряду с ним в разворачивающемся 
действии участвуют и другие боги с месопотамскими (Ану, Эа-Энки, Мардук) и 
хурритскими (Кумарби, Аранцах, Ташмишу) именами, среди «слушателей» и 
«гарантов» достоверности из наиболее значимых месопотамских богов присутствуют, 
кроме Ану, также Энлиль и Нинлиль.
3. В месопотамском мире Ану относился к числу наиболее почитаемых богов, 
занимавших небесный трон до Энлиля.
4. Девять лет, срок смены богов в хурритском мифе, имеет точную параллель в 
гомеровском рассказе о царе Миносе, в девятилетие раз поднимающемся на гору для 
встречи с Зевсом, верховным богом, вручающим ему власть на следующее 
десятилетие.
5. Подземный мир мыслился хеттами как место пребывания богов первого поколения, 
так что Алалу мог укрыться среди "древних богов", вместе с которыми он 
упоминается в хеттских текстах.
6. Победа Кумарби, отождествлявшегося с Даганом, Илу и Энлилем, над богом 
старшего поколения, сопоставима в аккадской мифологией со сменой Ану Энлилем.
7. Сравн. с греческим мифом об оскоплении Кроном Урана. Хеттское влияние здесь 
не только в появлении мотива оскопления, но и в образах самих богов, поскольку 
и Ану, и Уран в переводе означают «Небо». Таким образом, речь идет практически 
об одном и том же мифологическом образе.
8. Особая радость, охватившая Кумарби после оскопления Ану, а не только 
одержанный победы, связана с представлениями древних народов о значимости 
мужской силы для правителя, поскольку в ней — залог процветания подданных, и 
тот, кто лишился своей силы, не может больше оставаться царем. Следовательно, 
Кумарби получает уверенность, что боги не вступятся за свергнутого владыку, 
чтобы вернуть ему трон.
9. Как считают хеттологи, употребление хеттским переписчиком имени Тархунта 
противоречит хурритскому контексту мифа, где должно было стоять имя Тешуба, 
поскольку в пределах Малой Азии вся географическая среда, сколь она ни 
расплывчата, — хурритская (горы Ташша и Ганцура, город Куммия), а за её 
пределами — месопотамская — Ниппур (Pecchioli Daddi, Polvani, 1990, 129).
10. Аранцах — хурритское название Тигра, обожествленного, как и все реки.
11. Ташмишу (хеттский Шуволия) — хурритское имя брата и помощника бога Грозы 
Тешуба. В хурритской мифологии мыслился божеством подземного мира.
12 Ташша — обожествленная гора, находившаяся на территории хурритов.
13. По мнению П. Мериджи (Meriggi, 1953, 114) испорченный конец первой колонки 
содержит рассказ о попытке Кумарби перенести свою беременность на кого-либо 
другого, это, например, могла быть гора, мать Улликумме.
14. Возможно, выбор Ниппура не случаен, поскольку это главный город шумерского 
Энлиля, в древнейший период, как и Кумарби, сменившего, на небесном престоле 
Ану. Также и Нанше, которую в последующем изложении Кумарби призывает на помощь,
 в шумерской мифологии — дочь Энлиля. Поэтому можно думать о переработке в мифе 
о Кумарби мифологических мотивов, связанных с Энлилем, который в более раннем 
мифологическом пласте мыслился прежде всего как бог ветра, грозы, урагана.
15. Присутствие Мардука рядом с Ану и Эа порождает проблемы с теологической 
точки зрения. Бог второго поколения поставлен в один ряд с первоначальными 
богами Ану и Эа. Ряд исследователей полагает, что, переписывая древний 
поврежденный текст, писец ставил имена по своему усмотрению.
16. "Через рот" — так предлагают переводчики мифа понимать стоящее в тексте "из 
души", поскольку местопребыванием души у хеттов считался рот.
17. Имя первого бога из этой четверки утрачено.
18. Отнесение этих слов к богу Грозы предложено на том основании, что они 
сопоставимы с другим текстом, явно к нему относящимся, в котором бог Грозы 
говорит о себе, обращаясь к Ану (Pecchioli Daddi, Polvani, 1990, 119).
19. Сравн. с греческим мифом о рождении Афины из головы Зевса, расколотой 
молотом Гефеста.
20. Идентификация бога, обозначенного идеограммой Кацал, вызывает споры в науке.
 В частности Р. Верне и вслед за ним С. Пеккиоли Дадди и А. Польвани полагают, 
что речь идет об апеллятиве реки Аранцах, что подчеркивает необычность, как бы 
«перевернутость» происходящего — в противовес обычному восприятию богов, 
воплощенных в реках и горах, река оказывается мужского рода, а гора женского, 
поскольку и роженицей оказывается бог, а не богиня (Pecchioli Daddi, Polvani, 
1990, 120).
21. Желание сожрать появившегося бога связано с угрозой, которую, прежде чем 
отправиться на небо, обрушил на Кумарби Ану. И это делает тем более явным 
влияние на греческий мифа о Кроне, пожиравшем рождавшихся детей, чтобы не быть 
ими свергнутым с небесного трона.
22. Камень, врученный вместо ребенка, ещё более сближает хеттский миф с мифом о 
Кроне, которому Рея передает вместо Зевса завернутый в пеленки камень. Согласно 
предположению В.В. Иванова, назначение камня — лишить Кумарби зубов, обезопасив 
таким образом жизнь родившегося бога (Иванов, 1977, 284).
23. Камень диорит — это также апеллятив Уллукумме, что подчеркивает связь 
рассказа о попытке Кумарби предотвратить потерю высшей власти с песней об 
Уллукумме.
24. Скорее всего, сам миф возник как объяснение древнего культа камня.
25. Ганцура — гора на хурритской территории.
26. Шувалиаши — теоним неизвестного нам происхождения.
27. Что это за боги, неизвестно, поскольку непосредственно за сообщением об их 
появлении идет большая лакуна.
28. Текст сильно испорчен, и с приведенным его восстановлением, предложенным П. 
Мериджи, согласны не все хеттологи. Однако в изложении итальянского 
исследователя содержание речи бога Грозы представляется тем более убедительным, 
так как в свое время Ану, угрожая Кумарби рождением великих богов из его семени,
 особо выделял бога Грозы, что свидетельствует о наибольшей угрозе власти 
Кумарби прежде всего от этого бога.
29. Переводчики текста полагают, что слова Ану о том, что победой над Кумарби 
может воспользоваться кто-то другой, можно связать с такого рода попытками, 
изложенными в мифах об Улликумме, Хедамму и в других сходных сюжетах, 
показывающих, что такие претенденты были.
30. Было обращено внимание на близость названия города с местом пребывания Эа в 
аккадских мифах. Апсу — воды подземного Океана (Pecchioli Daddi, Polvani, 1990, 
124).
31. Эти новые персонажи появляются после лакуны, другая лакуна начинается сразу 
же после рассказ о них. Поэтому место этих богов в общей композиции не совсем 
ясно. Появление колесницы (обычно атрибута бога Грозы) союз её с Землей, 
которому способствовал Эа, и последующее рождение двух новых богов может 
означать конец противоречий между богом Грозы и Эа, в пользу чего говорит 
радость Эа при рождении сыновей Земли и Колесницы, но можно предположить также 
и то, что Эа способствовал появлению сыновей Колесницы бога Грозы, чтобы 
использовать этих сыновей в борьбе с богом Грозы подобно тому, как Ану 
воспользовался сыновьями повергнутого им Кумарби для лишения его власти 
(Pecchioli Daddi, Polvani, 1990, 126).



Песнь об Улликумме [1]

Таблица I.
Лишившись власти, стал думать Кумарби, как покарать бога Грозы, стал он 
замышлять против него зло. Когда же вся душа его, как драгоценный камень, была 
обрамлена мудростью, он покинул свой трон, взял в руку жезл, обул ноги в буйные 
ветры, как в сапоги, и отправился из города Уркисы [2], в котором жил, к 
Холодному озеру. Кружась над ним, он увидел большую скалу, и сердце его 
возликовало. Спустился он на эту скалу и оставил на ней свое семя.
Прошло время, и разродилась скала Холодного озера крепеньким малышом. Богини 
Судьбы и богини Защитницы взяли его и отнесли к Кумарби, положив на колени. 
Возрадовался Кумарби, начал убаюкивать младенца и выбирать ему имя поласковее. 
Не было у него лучшей советчицы, чем душа, и вступил он с нею в беседу:
— Как мне сына назвать, которого мне принесли? Назову я его Улликумме [3]. 
Пусть он тянется к небу и станет там царем! Славный город Куммию пусть он 
растопчет! Пусть бога Грозы поразит, развеет его, как мякину, раздавит, как 
муравья! Пусть позвоночник Ташмишу надломит, как тростник! Пусть всех богов, 
что на небе, распугает, как птиц, пусть расколотит их, как пустые горшки! Но 
кому мне сына моего отдать? Кто примет его от меня как дар? Кто на Темную землю 
доставит так, чтобы не увидел его ни бог Солнца, ни бог Луны, чтобы не узрел 
его бог Грозы, Куммии царь могучий, чтобы Иштар не увидела его, Ниневии 
владычица?"
И призвал к себе Кумарби слугу Импалури и молвил:
— Слушай, Импалури, что я тебе скажу! В слух превратись! Жезл в свою руку 
возьми. А ноги обуй в буйные ветры, как в сапоги! К богам Ирсиррам, вестникам 
моим, шагай! Скажи им: "Приходите! Вас Кумарби к себе призывает!"
Услышав призыв, заспешили, заторопились Ирсирры, поднялись они с тронов своих, 
путь неблизкий прошли за мгновенья. И сказал им Кумарби:
— Сына возьмите! Примите его как дар, отнесите на Темную землю! Торопитесь! 
Летите быстрей! Пусть на правом плече Упеллури [4], на ком боги построили небо 
и землю, стоит он, как меч! Каждый день пусть растет он на сажень, а за месяц 
растет на четверть версты.
Взяли Ирсирры сына с колен Кумарби, подняли они его, как дар драгоценный, 
прижали к груди, понесли, на колени к Энлилю положили.
Поднял очи Энлиль, на малыша посмотрел. Тело его из камня кункунуцци [5]. И 
начал Энлиль со своей душой говорить: "Кто этот малыш? Не суждено ли ему 
вступить в тяжкие битвы с великими богами? Лишь Кумарби мог замыслить такое 
зло! Он, породивший бога Грозы, породил ему и врага".
Только это промолвил Энлиль, как ирсирры взяли малыша и поставили его на плечо 
Упеллури, как меч. И начал ребенок расти. Каждый день он вырастал на сажень, 
каждый месяц — на четверть версты. Уже за пятнадцать дней поднялся Улликумме 
высоко. Словно меч, он в море стоял, и было оно по пояс ему. Как молот, 
вздымался тот камень, уже достигая храмов небесных.
Бог Солнца взглянул с небес, и увидел он Улликумме, с ним он встретился 
взглядом. И начал тогда бог Солнца беседу с душою своею: "Кто там в море растет 
не по дням — по часам, на богов непохожий?"
И направился бог Солнца к морю, когда же до моря дошел, руку свою опустил на 
лицо того, кто к небу вздымался. Камень нащупав, он задрожал от гнева и 
направился к богу Грозы.
Увидев его приближенье, прислужник бога Грозы Ташмишу стал так рассуждать перед 
владыкой своим:
— Почему является к нам бог Солнца, властитель великой страны? Наверное, забота 
его не проста. Нам этим нельзя пренебречь. Ведь если на небе сраженье или мятеж,
 в нашей стране голод и смерть.
— Поставь трон, Ташмишу, чтобы гость наш мог сесть. Стол прикажи накрыть, чтобы 
насытиться мог.
Бог Солнца, явившись, не сел на престол, не притронулся к пище. Дали чашу ему с 
питьем, не пригубил он её. Тогда спросил его бог Грозы:


Уж не тот ли прислужник плох,
Что поставил трон,
Раз ты не хочешь сесть?
Уж не тот ли стольник плох,
Что поставил стол,
Раз ты не хочешь есть?
Уж не тот ли кравчий плох,
Что чашу с вином поднес,
Раз ты не хочешь пить?


Таблица II.
И услышал бог Грозы бога Солнца речь, узнал он, что в море камень растет. И от 
гнева его исказился лик. И снова он богу Солнца сказал:


На столе да будет сладок твой хлеб,
Вкуси ты его!
В чаше твоей да будет сладким вино,
Выпей его!
Пей, угощайся теперь,
Утробу насыть,
Делом займешься потом.


Услышав эти слова, бог Солнца стал светел душой. Стал хлеб на столе сладок ему, 
сделалось сладким вино. Насытив утробу свою, в небо он поднялся. Бог Грозы стал 
в душу мудрость вбирать. Он и Ташмишу за руки взялись и вместе покинули храм. 
Сестра их Иштар спустилась с небес. И стала она с душой своей рассуждать: "Куда 
мои братья летят? Надо мне посмотреть".
Полетела быстро Иштар, братьев своих догнала, за руки их взяла. Полетели все 
вместе к горе, которую Хаззи [6] зовут. Царь Куммии к морю лицо обратил. Он 
камень страшный узрел. И в гневе его исказился лик. На землю он сел, и слезы 
его потекли, как ручьи. Весь в слезах он такие слова произнес:
— Кто выстоять может в сражении с чудищем этим? Кого же оно не повергнет в 
ужас?
И сказала тогда Иштар богу Грозы такие слова:
— Дано тебе, брат, мужества на десятерых, но надобно хитрость здесь применить. 
Это дело мое.
Бубен взяла Иштар и лютню и песню запела пред Улликумме. Пела долго она, на 
острых камнях плясала она перед ним, а камень был глух и нем. Тогда из моря 
вышла большая волна, и, коснувшись богини, проговорила она:
— Перед кем ты поешь, Иштар? Зачем уста свои наполняешь медом? Глух истукан! 
Ничего он не слышит, ничего он не зрит! Милосердье ему недоступно! Уходи, о 
Иштар! Брата своего отыщи поскорей, пока камень не сделался могучим бойцом. 
Пока не разросся череп его.
Услышав эти слова, богиня Иштар отбросила бубен и лютню, украшения с себя 
сорвала и, в голос ревя, удалилась.
Между тем готовился к битве владыка Грозы, отдавая приказы Ташмишу:
— Пусть приготовят корм для быков! Благовонное масло пусть принесут! Пусть 
натрут благовоньями Шерри рога! Да будет золотом хвост у Теллы покрыт! Дышла в 
упряжи бычьей пусть повернут! Пусть сверху на упряжь камни положат! Пусть с 
неба грозы сведут, какие могут скалы за верст девяносто разбить, обломками поле 
покроют верст на восемьсот! Пусть вызовут буйные ветры и ливни, вместе с ними и 
молнии, чье сверканье ужасно!
Услышав эти слова, Ташмишу, бога Грозы верный помощник, поспешил, заторопился. 
Он с пастбища Шерри привел. Он Теллу спустил с Имгарру-горы, ввел их во 
внутренний двор, благовонное масло принес, натер он Шерри рога, хвост у Теллы 
золотом стал покрывать, дышло в упряжи бычьей он повернул, на упряжь камней 
наложил, с неба грозы он свел, взял боевое оружье, колесницы взял боевые.
И только тогда бог Грозы к Улликумме лицо свое вновь обратил и увидел, что тот 
стал выше в две сотни раз.
Таблица III.
Донесся призыв бога Грозы и до других богов. Колесницы они запрягли и вступили 
на них. Грянул громом тогда Аштаби [7], могучий воитель. Громыхая, понесся он к 
морю. Воинство он повел из семи десятков богов. Но Улликумме потряс небеса, 
отряхнул их, как одеянье. Он продолжал расти, возвышаясь над морем на две 
тысячи верст. Он был поднят, как меч, едва не касаясь покоев и храмов богов. 
Высотою он был в девять тысяч верст и настолько же был широк. Он у Куммии врат 
стоял, он стоял над Хебат [8] и храмом её.
Весть о боге Грозы не доходила к Хебат, и она, волнуясь о муже своем, служанке 
Такити такие сказала слова:
— Где мой супруг? Я слов не слышу его, и от других богов давно не слышно вестей.
 Может быть, Улликумме, о коем вещали они, их одолел? Жезл в руку возьми, ноги 
обуй в буйные ветры, как в сапоги, на поле сраженья лети. От бога Грозы мне 
весть принеси.
Услышав эти слова, заспешила, заторопилась Такити, но, вылетев, увидала, что 
нет к полю боя путей и дорог. Закрыл их своим гигантским телом Улликумме. 
Заметалась Такити, не зная, что делать, как быть.
К госпоже она вернулась назад. Ташмишу же взял в руки жезл, ноги в буйные ветры 
обул, как в сапоги, на высокую башню взлетел, место занял напротив Хебат и 
слово такое ей молвил:
— Бог Грозы покинул Куммию, и я вместе с ним. Мы на месте, что поскромнее. Мы 
ждем, пока придет наш срок.
Увидала тогда Хебат Ташмишу и навстречу ему сделала шаг. И упала бы с крыши она,
 если бы жены дворца не подхватили её.
После того вернулся Ташмишу к богу Грозы и господину сказал:
— Где же нам быть? Какую вершину избрать? Улликумме силен. Не останется вскоре 
на небе царя. Послушай меня! Давай в Апсу пойдем и там предстанем пред Эа, чтоб 
попросить у него таблички древних речений. Когда мы к воротам дворца подойдем, 
пять поклонимся раз. Перед дверями его столько же поклонов отдадим, когда же 
появится он, пятнадцать поклонимся раз. И, видя, как мы покорны ему, Эа к 
мольбам снизойдет, вернет могущество наше былое.
Принял бог Грозы к сердцу этот совет, заспешил, заторопился он, с трона слетел 
своего. Взявшись за руки, боги совершили свой путь и Эа отдали поклоны.
Эа мудрость в душу свою вобрал и вышел во внутренний двор.
Объяснил Эа богам, что истукана из камня Кумарби сотворил, чтобы соперничал он 
с богом Грозы.
Окончив речь, Эа отправился к Упеллури, исполину, на чьем теле боги поставили 
небо и землю. Увидев Эа,
Упеллури поднял глаза. И начал Эа речь:
— Упеллури, не знаешь ты разве, кто на тебе растет? Что камень на тебе стоит, 
сотворенный Кумарби против бога Грозы. Поднят он, как молот, небеса он и храмы 
богов и Хебат собою затмил. Огромен ты, потому и не знаешь того, кто быстро 
растет.
Ответил Упеллури Эа так:
— Когда боги воздвигли на мне небо с землей, неведомо было мне. И когда отсекли 
от меня небо с землей, я тоже не знал. Теперь же что-то мешает мне на плече, но 
я не ведаю, что.
Тогда Эа схватил Упеллури и правым плечом его повернул. И увидел Упеллури бога, 
что на плече его стоял.
И обратился Эа к богам:
— Услышьте, о боги, слово мое. Неведомы вам дела далеких времен, отцов и дедов 
ваших дела, ибо записаны они на складнях, а складни те за семью печатями. 
Неведомо вам, что в давние времена небо с землей были к Упеллури прикреплены и 
что их от подножья отпилили пилой. Так и теперь мы отпилим того, кто на плече 
Упеллури стоит, кого сотворил Кумарби как соперника всем богам.
Услышав эти слова, укрепили боги свой дух и, заревев, как быки, ринулись в бой, 
в последний бой с Кумарби и порожденьем его. Был впереди бог Грозы, а в руках 
его пламенела пила… [9].
1. Изображение в "Песне об Улликумме" битвы двух поколений хурритских богов 
имеет сходные черты с рассказами греческих мифов о битве богов и титанов. В то 
же время в греческих мифах отсутствует мотив роста каменного чудовища, 
угрожающего горе богов.
2. Уркиса — хурритский город Северной Месопотамии, в хурритской мифологии — 
местопребывания Кумарби.
3. Улликyммe — дословно "Разрушитель Куммии", священного города бога Грозы.
4. Упеллури — великан хурритской мифологии, несущий на себе небо, землю и море.
5. Кункунуцци — какая-то твердая порода камня, возможно базальт или диорит.
6. Хаззи — гора в устье Оронта, в Угарите известная под названием Цаффон и 
считавшаяся местом пребывания богов.
7. Аштаби — бог-воин хуритской мифологии.
8. Хебат — великая богиня в хеттской и хурритской мифологиях, возможно, 
семитского происхождения; супруга бога Грозы Тешуба, мать бога Шаррума. В 
некоторых молитвах она ассимилируется с солнечной богиней города Аринны 
Вуруншему, имеющей дохеттское (хаттское) происхождение. Полагают, что культ её 
пришел в Анатолию из сирийского города Халпи (современный Халеб в Сирии). На 
рельефах Язылыкая она изображена стоящей на пантере (Хачикян, 1980, 586).
9. Здесь обрыв в тексте. Но ясно, что чудовище было побеждено, поскольку, как 
явствует из в других мифов, бог Грозы сохраняет верховную власть.



Хедамму-разрушитель

(Миф хурритов)[1]
Прибыло как-то раз Великое море в дом Кумарби. Показал Кумарби ему свое жилище, 
и когда увидел, что понравился ему дом, сказал без обиняков.
— Видишь сам, что просторен мой дом, но нет в нем хозяйки. Не отдашь ли ты, о 
Море, дочь свою, прекрасную Шертапшурухи мне в жены?
"Захочет ли Шертапшурухи покинуть морские просторы? — подумало Море. Но не век 
же ей плескаться в моих волнах. Да и найти ли зятя лучше, чем могучий Кумарби?"
— Хорошо, о великий Кумарби, отец богов! — ответило Море после короткого 
раздумья. — Приходи через семь дней в мой дом и получишь из рук моих 
Шертабшухури. Желанна она многим, как сладкое молоко, но отдам я её тебе, чтобы 
не был ты одинок.
И возрадовался Кумарби, услышав эти слова. Кликнул он слуг своих и велел 
созвать музыкантов, чтобы проводили с почетом дорогого гостя под удары 
барабанов и звон бронзовых кимвалов до самого дома.
На седьмой день устроилось Великое море на сидении в ожидании Кумарби. И пришел 
Кумарби, как было условлено и получил в жены самую прекрасную из дочерей. И 
родила она ему отпрыска-змея, которого назвали Хедамму.
Поручил Кумарби заботы о сыне верному своему слуге. Пока тот был мал, омывал 
его слуга водой и натирал маслом, заботился о том, чтобы сыт был сын Кумарби. 
Нелегко было насытить Хедамму. Приводил слуга по две тысячи быков, и коней, и 
коз, и ягнят. Но не могли они насытить прожорливого Хедамму. Проглотив 
принесенную пищу, набрасывался Хедамму на отвратительных саламандр и лягушек, 
водившихся вокруг Куммии и Дуддула [2], собак и рыб заглатывал он тысячами, 
словно это был сладчайший мед. Но ничто не могло насытили чрева Хедамму. И стал 
он, едва подрос, разорять в поисках пропитания целые страны, уничтожая города.
Услышали боги вопли людей, мольбы о помощи, к ним обращенные, и взволновались. 
Стали совещаться Небо, Земля, Энлиль и Иштар [3], как узнать, что случилось на 
земле. И предложила Иштар пойти проверить, в чем дело, действительно ли людям 
угрожает гибель и боги могут лишиться положенных им жертв.
Направилась Иштар к морю, которое облюбовал Хедамму, и увидела по пути 
разрушенные им города. "Какой же силой должен обладать тот, кто способен один 
сокрушить целый город?" — подумала богиня. И тут появился из моря сам Хедамму.
Испугалась Иштар, задрожала всем телом. Поспешила в свой дом. Но не успела она 
отдалиться от моря, как появился перед ней вестник и позвал её на собрание 
богов.
И пришла великая царица Ниневии к богам, позвавшим её. Но страх все ещё 
сковывал её сердце. Поставили боги перед ней кресло, чтобы могла она с 
удобством устроиться в нем, но не села Иштар на него. Пододвинули поближе стол 
с яствами, но не притронулась к ним богиня. Протянули ей чашу с ароматным вином,
 но даже не пригубила она его.
— Почему не хочешь ты сесть? Почему не ешь? Почему не пьешь, госпожа? — 
заголосили встревоженные боги.
Зарыдала Иштар и проговорила сквозь слезы:
— Как же могу я садиться, как же могу я есть и пить, когда родился ужасный 
Хедамму, мятежник, угрожающий людям гибелью.
И сказал Эа, владыка мудрости:
— Незачем губить род человеческий? Разве люди не приносят нам положенных жертв? 
[4] Если погибнет человечество, не будет больше у нас праздников с обильным 
угощением, забудем мы вкус хлеба, некому будет нам предложить даже самых 
простых напитков. И придется тогда великому царю, богу Грозы самому взяться за 
плуг и лемехом землю взрыхлять, а великой его супруге Хебат и прекрасной Иштар 
свои забавы забыть и взяться за жернова, чтобы зерно молоть.
Заволновались боги, стали наперебой спрашивать друг друга, кто же замыслил так 
поступить с людьми, кто виновен в появлении этого мятежника Хедамму.
И обратился тогда Эа, владыка мудрости, к Кумарби:
— Почему именно ты стремишься уничтожить людей? Разве люди не несут тебе зерно 
со своих полей? Разве не совершают они, о Кумарби, отец богов, тебе возлияний. 
Разве не приносят тебе радости их жертвы? О, Кумарби, зла людям не замышляй! 
Коль человечий сын не снимет с полей зерна, будешь от голода ты щелкать зубами, 
как волк. Приношений не будет в твой храм, и радость покинет его. Крови людской 
не желай! Не желай и слез ты людских!
Ничего не ответил Кумарби богам. Но вернувшись в свое жилище, позвал он верного 
визиря своего Мукишану и сказал ему:
— Отправляйся немедленно, мой верный слуга, к Морю. Под водой, под землей 
пролегает тайный путь, и пройди по нему так, чтобы тебя не заметили ни бог 
Солнце, ни бог Луна, ни боги Земли.
И передай ему, что прошу я его прибыть ко мне по срочному делу. И не забудь 
сказать, чтобы двигался он тайными путями, никем не замеченный.
И тотчас же вскочил с сидения Мукишану и отправился тайными путями, проходящими 
под водой и под землей, какие наметил Кумарби. Никем не замеченный достиг он 
Моря и сказал, как повелел его господин:
Зовет тебя, о Море, Кумарби, отец богов. И дело, по которому зовет он тебя, 
безотлагательно. Не медли! Сразу же отправляйся в путь. Но иди под водой, под 
землей, чтобы не заметили тебя ни Солнце, ни Луна, ни боги Земли.
Услышав эти слова, тотчас же поднялся встревоженный бог и поспешил к жилищу 
Кумарби, чтобы выслушать, по какому срочному делу позвал его отец богов. Прошел 
он под землей, под водой, как научил его Мукишану, и не заметили его ни Солнце, 
ни Луна, ни боги земли. В один прыжок преодолел он этот неблизкий путь и 
предстал перед Кумарби, вынырнув из-под земли прямо к его трону.
И поставил перед тестем кресло Кумарби, чтобы расположился он в нем поудобнее, 
придвинул стол, заставленный яствами, наполнил кубки сладким вином. И ели и 
пили отец богов и Великое море, сидя рядом. Наконец, Кумарби позвал Мукишану и 
сказал ему так, чтобы слышало Великое море:
— Обрати свое ухо к словам моим, Мукишану. Закрой покрепче ставни, задвинь 
засовы… [5]
И поняло Море из слов, обращенных к верному визирю, зачем пригласил его Кумарби.

Между тем, боги вновь собрались, чтобы держать совет, как спасти человечество 
от разрушительной силы Хедамму. И предложил один из богов свой план, как 
сделать могучего дракона безвредным. Пришелся по душе этот план богине Иштар и 
отправилась она совершать омовение.
Омыв свое прекрасное тело, она втерла в него благовония, и, украсившись 
драгоценностями, двинулась в путь, а её Чары бежали за ней, как собачонки. И 
обратилась она к своим иеродулам Нинатте и Кулитте, чтобы шли на берег моря и 
играли там на кимвалах до тех пор, пока не привлечет музыка Хедамму.
Выполнили иеродулы поручение своей госпожи, великой богини. Появилась из 
морских глубин голова дракона, выполз удивленный Хедамму на берег и увидел 
Иштар. Прекрасно было её обнаженное тело, источавшее тончайший аромат, но не 
дано дракону понять женскую красоту — все живое воспринимал он как пищу, 
заполнявшую ненасытное чрево. И разинул Хедамму свою огромную пасть, чтобы 
проглотить богиню. Но вовремя отпрянула она и скрылась из виду.
Но не привыкла Иштар терпеть поражения, тем более, что от её находчивости и 
очарования зависели судьбы людей, а значит и благополучие богов, без людей 
невозможное. И вновь она пришла на берег, чтобы ещё раз попытаться соблазнить 
чудовище, хотя страх не отпускал её.
— Что со мной? Я вся дрожу? — проговорила Иштар.
— Что ты за женщина? — спросил Хедамму, выползая из воды, словно увидел её 
впервые.
Поняла Иштар, что разговор с ней отвлечет внимание Хедамму и он не заметит, что 
она будет делать.
— Я рассерженная девушка, — ответила Иштар. — Сердита я на тебя, и гнев 
наполняет меня, словно листва, заполняющая горные леса [6].
С этими словами склонилась Иштар перед Хедамму, соблазняя его своей красотой.
Удивился Хедамму этому ответу и не заметил, как, приблизившись, Иштар 
выплеснула в воду ароматный настой. Обволок дурманящий аромат огромное тело 
дракона, приятная истома охватила Хедамму, как только попала ему в рот вместе с 
морской водой всего одна капля влитого в море настоя, сладкий сон охватил его. 
Замедлились его движения и лишь лениво продолжал заглатывать он лягушек и 
саламандр. И тогда поманила его, сонного, богиня к себе, увидел он, как 
прекрасно во всей его сияющей красоте её обнаженное тело, и потянулся к ней, и 
семя Хедамму оплодотворило богиню и забеременела она змеями.
1. Миф о Хедамму, живущем в воде прожорливом змее-разрушителе, дошел в шести 
копиях, но все они настолько фрагментарны, что могут дать лишь общее 
представление о сюжете. Но ясно, что сюжет этот относится к циклу, связанному с 
Кумарби и его борьбой с богом Грозы. Исследователи полагают, что связь между 
мифами об Улликумме и о Хедамму проявляется в ряде точек соприкосновения: в 
обоих случаях декларируется союз Кумарби и моря, многие из богов являются 
общими для обоих мифов (кроме Кумарби — Эа, Иштар), в обоих мифах Иштар 
пытается соблазнить чудовище, хотя в случае с глухим м слепым каменным 
истуканом Улликумме неудачно; прожорливость Хедамму сопоставима со способностью 
Улликумми поглотить огромное количество воды, но главное, центральная тема того 
и другого мифа — это создание Кумарби противников богу Грозы, при этом к обоим 
героям прилагается один и тот же хеттский эпитет имеющий значение «мятежник» 
(Pecchioli Daddi, Polvani, 1990, 135). Это часть какого-то большого цикла, 
соединившего мотивы разных мифологических традиций — хурритской, месопотамской 
и анатолийской.
Хеттологи относят Хедамму к драконам, хотя в тексте он драконом не назван ни 
разу, на том основании, что миф постоянно подчеркивает его прожорливость, и 
само имя его содержит шумерский детерминатив, означающий змея (Pecchioli Daddi, 
Polvani, 1990, 134), а Иштар оплодотворенная им, должна родить зм(я Шавушки.
2. Куммия и Дуддул — города Северной Месопотамии, мыслившиеся резиденцией бога 
Грозы и часто присутствующие в хеттских ритуалах.
3. Аккадская богиня Иштар — параллель хурритской богини Шаншуки, 
засвидетельствована в Анатолии со времен появления в Каппадокии ассирийских 
торговых колоний. Ее имя присутствует в договорах и анналах Шупилулиумы. 
Преемник Шупилулиумы Муршиль установил её культ в ряде городов, особенно в 
Шамуне, где вплоть до времени Хаттушили она считалась покровительницей этого 
города. Соответственно и в хеттской мифологии она занимает почетное место.
4. По отдельным намекам исследователи этого текста полагают, что Кумарби стал 
говорить о непокорности людей, поднявших восстание, хотя сам возбудил какой-то 
мятеж против бога Грозы, в котором был замешан Хедамму (Pecchioli Daddi, 1990, 
7). После лакуны мы видим Кумарби вновь встретившимся с Морем.
5. Речь Кумарби к визирю не сохранилась.
6. Предлагается и другое понимание этого сильно испорченного места: Иштар 
называет себя служанкой, посланной в горы приготовить жертвенные столы, и 
притворно просит помощи Хедамму (Иванов, 1977, 152).



Иллуянка [1]

Вновь пошатнулся трон бога Грозы Тешуба [2], когда поднялся против него дракон 
Иллуянка. Жил Иллуянка в глубокой пещере, наслаждаясь мраком подземелья и лишь 
изредка выползая на землю [3]. Но мало показалось ему земли и подземных глубин. 
Обуяло его желание захватить и небо. И развернулась великая битва возле города 
Кишкилушша близ Нерика [4].
Обращенный в бегство, воззвал Тешуб к богам, над которыми царствовал:
— Помогите! Помогите!
Но не захотели помочь боги своему владыке. Только дочь Тешуба Инара [5] не 
могла стерпеть нанесенной отцу обиды и стала думать, как вернуть отцу трон.
Выставила она на столах обильное угощение, наполнила доверху сосуды вином и 
пивом, а затем поспешила в Зиггаратту, где жил могучий муж Хупашия. Отыскав его,
 она сказала:
Есть у меня для тебя дело.
И ответил ей Хупашия:
— Пусти меня к себе на ложе, и я готов на любое.
И возлегла Инара с ним. А когда он насладился её любовью, повела его с собой и 
укрыла близ пиршественных столов. Затем принарядилась Инара и отправилась к 
пещере, где обитал Иллуянка. Остановившись у входа, крикнула она дракону:
— Приходи на пиршество!
Не заставил себя ждать дракон. Он вылез вместе со своими сыновьями и пополз 
вслед за Инарой. И ели они досыта, и пили, опустошив все выставленные Инарой 
сосуды, и опьянели настолько, что уже не могли вернуться к себе в пещеру.
Тут-то и появился Хупашия из своего укрытия и связал Иллуянку крепкой веревкой. 
Позвала Инара отца, и заколол Тешуб ненавистного дракона. И как только тот 
испустил дух, трусливые боги, покинувшие Тешуба, вновь собрались вокруг него, 
признав его власть над собой.
И полюбился Хупашия Инаре, и построила она для свиданий с ним дом на скале в 
городе Тарукке, строго настрого запретив ему выглядывать в единственное окошко 
[6].
— Когда я буду покидать дом и отправляться в степь, — сказала она возлюбленному,
 — ты не должен выглядывать в окно.
Она боялась, что Хупашия увидит свою жену и сыновей и покинет её.
И Хупашия не выглядывал в окно, а терпеливо ждал её возвращения, когда покидала 
она дом на скале. Но однажды, соскучившись, Хупашия выглянул в окно и увидел 
свою жену и своих сыновей. И овладела им тоска. И когда вернулась Инара, 
обратился он к богине:
— Отпусти меня, о Инара, стосковалось сердце мое по жене и сыновьям.
— Зачем же ты выглядывал в окно!? — выкрикнула рассерженная богиня. Зачем 
нарушил мой запрет!?
Распаленная ревностью, разрушила она весь дом до основания и убила Хупашию. И 
не было с тех пор на этом месте никаких строений — травой засеял его бог Грозы.
А Инара, дав выход своей ярости и успокоившись, отправилась в Кишкилушшу, чтобы 
передать охрану своего собственного дома царю, а вместе с заботой о своем доме 
отдала она ему во власть отобранные у Иллуянки подземные воды [7].
И учредили хетты в память этого события праздник пурулли [8]. А гора Цалийану 
пролила дождь на город Нерик, напоив поля влагой, и принесли ей в дар хлеб 
благодарные горожане [9].
1. Рассказ об Иллуянке вписывается в широко распространенную модель 
космогонического мифа об убийстве дракона божеством (или героем) с целью 
освобождения проглоченных им вод или людей. Рассказчиком мифа назван Келла, имя 
которого уводит в глубокую хаттскую древность, в эпоху, предшествующую созданию 
хеттской державы, а сам миф разыгрывался (или зачитывался) во время праздника 
пурулли, как полагают, связанного с началом весны и сельскохозяйственного года 
(Kammenhuber, 1976, 75; Pecchioli Daddi, Polvani, 1990, 112). Однако в названии 
праздника присутствует основа пур, имеющая параллели в этрусском спур, греч. 
полис, и можно думать, что это был праздник в честь божества покровителя города,
 победителя дракона.
Текст мифа о борьбе Тешуба и Иллуянки дошел в двух версиях в девяти списках 
новохетского времени, но восходит он к более древнему периоду хеттологи 
отмечают следы архаического языка, но главное — на основании брачных обычаев, 
соответствующих древнему хеттскому празднику пурулли (Pecchioli Daddi, Polvani, 
1990, 39 — 40). Это характерный для восточных мифологий сюжет схватки с 
драконом, составляющий неотъемлемый элемент космогонии или защиты уже 
установившегося порядка от сил изначального хаоса. Иллуянка — даже не имя в 
собственном смысле слова, это имя нарицательное, означающее «дракон», "змей".
2. Тешуб — бог Грозы хурритов и урартов, связанным городом которого считалась 
Куммия.
3. Древняя версия делает его морским существом, как и другого противника бога 
Грозы — Хедамму.
4. Место битвы — указывает на хаттскую среду возникновения мифа. Также и 
Циггаратта и Тарукка, упоминаемые ниже, связаны с расположенным севернее 
Хаттуши Нериком, главным центром культа бога грозы на хаттской территории.
5. Инара, воплощающая воинственность и силу, — древняя анатолийская богиня, 
покровительница царской власти, засвидетельствованная ещё в начале II 
тысячелетия до н. э. в текстах Каниша, в хеттской и хаттской мифологиях 
считалась дочерью бога Грозы Тару, отца Телепина.
6. Окно — важнейший мифологический символ в мифах переднего Востока (Топоров, 
1980, 250 и сл.). На прорубке окна в доме Ваала настаивал его строитель 
Котар-ва-Хасис. Окно играет особую роль в мифологии этрусков, выходцев их 
Анатолии. Окно в храме Мастарны (Сервия Туллия) использовалось для свидания с 
его покровительницей богиней Фортуной. Окном, соединяющим жилище с верхним 
миром мыслился имплювий этрусского дома.
7. В этой сцене характер Инары сближается с чертами, типичными для Иштар, что 
было отмечено Хоффнером (Hoffner, 1969, 140) и принято другими исследователями. 
Отмечалось также, что до нас дошел поздний текст, поэтому нельзя исключить, что 
поведение Иштар было внесено в древний оригинал копировавшим его писцом 
(Pecchioli Daddi, Polvani, 1990, 42).
8. Пурулли — один из главных хеттских праздников, отмечавшихся весной. Ритуал, 
связанный с этим праздником, не в меньшей мере, чем место действия мифа и 
действующие в нем персонажи, показывает хаттское происхождение мифа.
9. Наряду с изложенным, существовал и другой вариант мифа об Иллуянке, 
сохранившийся на той же табличке, что и первая версия, после значительной (в 40 
строк) лакуны. Согласно этой второй версии, победитель захватил сердце и глаза 
Тешуба. Именно поэтому и покинули его боги, до того беспрекословно ему 
подчинявшиеся. Поняв, что спасти его сможет лишь помощь людей, Тешуб женится на 
дочери ничем не приметного бедняка.
Когда подрастает рожденный от неё сын, Тешуб повелевает ему взять в жены дочь 
дракона с тем, чтобы, проникнув в дом врага, добыть и вернуть ему похищенные 
Иллуянкой сердце и глаза. Как только это удается сделать, великий бог Грозы 
восстанавливает свою мощь и побеждает дракона в новой великой схватке, 
развернувшейся на берегу моря.



Гнев Телепина [1]

Воспылало сердце Телепина [2] однажды неукротимым гневом, и покинул он жилище 
богов. И сразу же густой туман окутал окна, дома наполнился удушливым дымом. В 
очаге погасли поленья, застыли боги каждый на своем возвышении. Задыхались овцы 
в своих загонах, быки и коровы — в стойлах своих. Оголились горы. Высохли 
источники. Быки, люди и овцы перестали соединяться в пары, а те, кто уже носил 
в себе семя жизни, не в состоянии были родить [3].
И созвал к себе бог Грозы, отец Телепина, богов и богинь страны хеттов.
— Разгневался мой сын Телепин, — обратился он к ним, — покинул наш дом, и все 
остановилось в росте. Всему живому пришла погибель.
И оправились все боги, великие и малые, на поиски Телепина, но не могли его 
найти. И бог Грозы призвал к себе орла и приказал ему:
— Иди, обыщи высокие горы, обыщи прозрачные воды, осмотри глубокие ущелья. 
Найди Телепина.
Полетел орел, но не нашел он бога Телепина и, возвратившись, сказал:
— Обыскал я высокие горы, обошел глубокие долины, пронзил взглядом прозрачные 
воды. Нет там Телепина.
— Так сделай же что-нибудь, о бог Грозы! — воскликнула богиня-мать Ханнаханна 
[4]. — Пойди сам и разыщи Телепина.
И отправился бог Грозы на поиски своего сына. Но не нашел он его, и тогда 
Ханнаханна вызвала пчелу и сказала ей:
— Поищи Телепина.
— Что может сделать пчела [5], - усомнился бог Грозы. — Великие и малые боги 
искали Телепина и не нашли.
— Иди принеси пчелу, — настойчиво повторила богиня-мать.
И пошел бог Грозы за пчелой и принес её.
Взяв из рук бога Грозы пчелу, обратилась к ней богиня-мать:
— Лети! Ищи бога Телепина. А когда найдешь, ужаль его в руки, ужаль его в ноги, 
намажь воском ему глаза и руки, очисти его, освяти его и приведи ко мне.
И полетела пчела. Облетела она высокие горы, обыскала глубокие долины и 
прозрачные воды и нашла Телепина на лесной лужайке в стране Линцина [6], 
ужалила его в руки, ужалила в ноги. И поднялся Телепин и воскликнул, 
рассвирепев:
— Как ты смеешь беспокоить меня, когда я сплю? Почему ищешь общения со мной, 
разгневанным?!
Злость наполнила душу бога.
— Замкну я источники! — неистовствовал он. — Отклоню реки с их путей! Превращу 
русла их в камень! Города сокрушу я! Дома в них размечу!
И навлек он гибель на человечество, уничтожил быков и овец.
И сказал бог Грозы Ханнаханне:
— Как рассержен Телепин! Что же нам делать? Ведь мы умрем с голоду.
И посоветовала мудрая Ханнаханна призвать на помощь Камрушепу [7], которой 
ведомы великие тайны.
И тотчас на зов владыки богов явилась Камрушепа с крылом орла [8].
И обратилась она к Телепину с ласковым словом:
— Да смягчится твоя душа! Вот втирания от ушибов, о Телепин! Вот в утешение 
тебе, о Телепин, сезам и фиги. И подобно тому как мягки и нежны эти фиги, так 
да смягчится сердце твое. Как оливковое дерево хранит в себе масло, как 
виноградная лоза таит в себе вино, как внутри фиги тысяча семян, так пусть 
внутри твоей души таится благосклонность. Как соединяются в пиве солод с 
закваской, так да воцарится у тебя гармония с человечеством. Как чиста полба, 
да будет чиста душа твоя, о Телепин! Как сладок мед и мягко масло, так да будет 
сладка и мягка душа твоя, о Телепин!
Вот смотри, Телепин, обрызганы тончайшим маслом твои пути, и теперь ты можешь 
двигаться вперед по дороге, политой тончайшим маслом. Вот приношу я тебе 
тростник, и как гибок он по своей природе, так да будет сердце твое готово 
склониться к нам.
Но не угас гнев Телепина. Шагает он, блистая молниями и грохоча громом, и внизу 
преисподняя перевернута вверх дном. Видит это Камрушепа, берет с собой крыло 
орла и приближается к Телепину, держа его под своим оком. И гнев его, и злость, 
и ярость — под неусыпным оком её.
И говорит Камрушепа богам:
— Идите, о боги, к Хапантали [9], что пасет овец бога Солнца, отберите 
двенадцать баранов [10], я же возьму зерна Телепина и магией воздействую я на 
него. Вот беру я сито с тысячью отверстий и рассеиваю зерно его, а баранов 
Хапантали обжаривает со всех сторон для Телепина. А затем забираю я у Телепина 
из тела зло его, забираю его неистовство, забираю гнев его, забираю ярость его.
Разгневан Телепин, и сердце его и душа его сжаты, словно солома в скирдах. Как 
сгорает эта солома, так да сгорит гнев, злость, неистовство Телепина, и как 
истощен солод, так что не несут его в поле и не используют его как семя и не 
выпекают из него хлеб, так да истощатся неистовство, злость, ярость Телепина.
Разгневан Телепин, душа его и сердце его — пылающий огонь, но как угасает этот 
огонь, так да угаснут гнев, неистовство, ярость Телепина.
Оставь, о Телепин, гнев, оставь неистовство, оставь ярость. Как вода в желобах 
не возвращается назад, так да не изольется больше неистовство Телепина.
Сошлись боги под боярышником на свое собрание и расселись все боги Папая, 
Иштуштая и связанные с ними богини судьбы [11], Халки [12], Миятанципа [13], 
Ламма [14], Хапантали. Для богов долгие годы закрепила я и очистила.
Взяла я зло из тела Телепина, взяла гнев, взяла неистовство, злость взяла, 
взяла я ярость, злой язык, и злую лодыжку я забрала. Взяла я весенние цветы, я 
основала вечное жертвоприношение.
О боярышник, весной ты одет в белое, в сезон сбора урожая — пылаешь красным 
цветом. Когда проходит под тобой вол, ты тянешь его за холку, и когда овца 
стремится удалиться от тебя, тянешь ты её за шерсть. Вот так же и ты, о Телепин,
 вытяни из себя гнев, неистовство, злость, ярость.
Когда рассержен бог Грозы, его останавливает человек бога Грозы [15], когда 
кипит котел, его останавливает повар, так и мои слова да остановят гнев, 
неистовство, ярость Телепина. Взгляни — вот тебе закваска пива и солод. Как они,
 соединяются внутри и опьяняют человека, изгоняя из сердца его гнев и 
угнетенность духа, так опьянеешь и ты, и уйдет гнев из сердца твоего.
И исчезли гнев Телепина, неистовство и злость!
Не идут гнев, неистовство, ярость, злость Телепина в цветущее поле, приносящее 
плоды, в виноградник, или в лес, но идут они дорогой подземного мира.
Открыл привратник семь створок, вытащил семь затворов. Внизу, в преисподней 
стоят котлы из бронзы и крышки их из свинца, затворы их из железа, так что тот, 
кто входит, больше не выйдет наверх, но найдет свою гибель внутри. Так пусть 
захватят они неистовство, злость, ярость Телепина, чтобы никогда им не 
возвратиться назад.
И пусть злой язык и злой глаз войдут внутрь и потом больше не поднимутся вверх 
и сгинут внутри.
Всласть ешь и пей всласть, о Телепин. Вот тебе нежнейшее масло. Маслом этим 
обрызгана дорога. Возвращайся же в твой дом, в кровать твою из лучшего дерева и 
там отдохнешь.
И Телепин вернулся в свой дом и возобновил заботу о своей стране. Туман ушел из 
окна, дым покинул дом, ожили алтари богов, запылали поленья в очагах, перестали 
задыхаться в дыму овцы в овинах, в стойлах — быки, и мать стала заботиться о 
своем сыне, овца о своем ягненке, корова о своем теленке, Телепин же стал 
заботиться о царе и царице, чтобы жизнь и силу дать им на все времена.
1. Сохранившийся в трех несколько отличающихся друг от друга версиях миф об 
исчезновении сына бога Грозы Телепина относится к типу мифов об исчезновении 
богов, повествующих о бедах, связанных с этими исчезновениями, поисках и 
обязательном возвращении. К этой же группе относятся приводимые ниже мифы об 
исчезновении бога Грозы и падении на землю бога Луны, покинувшего положенное 
ему место на небе, а также дошедший во фрагментах миф об исчезновении бога 
Солнца, из-за чего на Земле и даже на Небе воцарился холод, парализовавший весь 
мир.
В числе исчезавших богов оказываются почти все значимые боги хеттского 
пантеона: кроме названных выше, — богиня-мать Ханнаханна, Инара, Анцили, Цукки, 
При этом часть их (бог Грозы, бог Солнца, Ханнаханна) до того как исчезнуть 
самим, принимают деятельное участие в поисках других пропавших богов.
Все эти мифы имеют сходную композицию: исчезновение, которое в отличие от мифов 
земледельческих народов не связано с уходом в подземный мир, катастрофические 
последствия этого исчезновения, поиски и возвращение магическими обрядами, 
после чего установившийся в мире порядок восстанавливается.
2. Близость хеттского теонима Телепин с именем греческого героя Телефа — не 
случайное совпадение: греческий Телеф, считавшийся сыном Геракла и дочери 
аркадского царя, связан с Анатолией: он помогает царю Мизии в борьбе с его 
врагами и наследует царский престол. Он раны, нанесенной пришельцем Ахиллом, 
его исцеляет бог-покровитель Трои Аполлон. Телепин почитался горцами Кавказа 
сванами, его имя присутствует в сванских ритуальных обрядах (Иванов, 1980а, 
498).
3. Исследователями текста отмечалось, что последствия исчезновения Телепина 
более катастрофичны, чем обычно они рисуются в мифах, связанных со сменой 
сезонов, а скорее характеризуют чрезвычайные ситуации типа засух, эпидемий или 
землетрясений и сближаются с мифами об уничтожении человечества 
(Pecchioli-Daddi, Polvani, 1990, 74 и сл.).
4. Ханнаханна — анатолийская богиня, связанная с плодородием земли и 
плодовитостью людей и животных; в хеттской версии мифа о Гильгамеше она имеет 
отношение к рождению Энкиду.
5. Видимо, появление пчелы не случайно. Как отмечает В.В. Иванов, пчела связана 
с ритуалами Малой Азии: пчелами называли вплоть до III в. до н. э. жриц 
богини-матери Кибелы, и с женскими богами связан культ пчел у сванов и абхазов, 
сохранивших следы культа Телепина (Иванов, 1977, 264).
6. Линцина — город хаттского происхождения на юге Анатолии, важнейший центр 
культа бога Грозы. Судя по частому его появлению в международных договорах 
хеттских царей, играл значительную роль в политической жизни хеттской державы.
7. Камрушепа — хеттское и лувийское имя великой анатолийской богини магии, 
почитавшейся в разных районах Анатолии. Некоторые исследователи предлагают 
видеть в её имени хеттскую основу со значением «туман», "облака" и 
истолковывать как "гений облаков" (Goetze, 1953, 266; Kammenhuber, 1961, 
183–184), другие — как "дух пчелиного роя" (Иванов, Топоров, 1980, 354), третьи 
— как "царица страны" (Pecchioli Daddi, Polvani, 1990, 113). В хаттской версии 
мифа ей соответствует Катахцивури — под этим именем анатолийская богиня 
почиталась на хаттском и палайском юге Анатолии.
В другом варианте мифа напуганные боги призывают для успокоения гнева Телепина 
смертного, именно ему и принадлежит честь успокоения Телепина с помощью 
орлиного крыла и даров.
8. Крыло (чаще всего, орлиное) — атрибут жриц в хеттских обрядах (Иванов, 1977, 
264).
9. Хапантали — богиня хаттов с функциями богини-покровительницы, культ которой 
был воспринят хеттами. Ряд исследователей считает её принадлежащей кругу Инары 
(Kammenhuber, 1976, 75; Pecchioli Daddi, Polvani, 1990, 112). Имя её 
встречается не только в ритуалах, но и в международных договорах.
10. Число 12 играло особую роль у малоазийских народов. Оно сохранило значение 
и у выходцев из Малой Азии этрусков.
11. Богини судьбы, часто связываемые с Папаей и Иштуштаей, относятся к числу 
хтонических божеств. Исследователи считают их богинями, отмеряющими границы 
человеческой судьбы, подобно греческим мойрам или римским паркам, на основании 
значения самих их имен, выраженных идеограммой со значением «писать», 
"вырезать", "делать насечки", «устанавливать» (Pecchioli Daddi, Polvani, 1990, 
82).
12. Халки — персонификация зерна.
13. Миятанципа — божество произрастания, в основе имени которого лежит 
прилагательное, относящееся к обилию урожая.
14. Ламма — божество, связанное с созреванием урожая.
15. Человек бога Грозы — особый жрец в культе, осуществлявшемся в Нерике; в 
этом тесте трактуется как заклинатель (Pecchioli Daddi, Polvani, 1990, 83).



Исчезновение бога Грозы [1]

Разгневался бог Грозы на весь мир [2], да так сильно, что, покидая жилище, 
перепутал крылатые башмаки: правый надел на левую ногу, левый — на правую. 
Хлопнул дверью, и больше его не видели.
И сразу же густой туман окутал окна, дома наполнился удушливым дымом. В очаге 
погасли поленья. Задыхались тысячи богов, застыв каждый на своем возвышении. 
Задыхались овцы в своих загонах, быки и коровы — в стойлах своих. Ели они и не 
могли насытиться, пили и не могли напиться. Овца не подпускала к себе ягненка, 
корова — теленка. На полях перестали расти злаки, в лесах — деревья. Оголились 
горы. Высохли источники. Люди и боги стали умирать от голода и жажды.
Бог Солнца устраивал в этот день праздник.
Созвал он к себе тысячу богов и богинь страны хеттов. Ели боги на празднике 
бога Солнца приготовленные для них яства, но не могли насытиться, пили, но не 
могли утолить жажды. Повернул бог Солнца голову в поисках бога Грозы, но не 
обнаружил его. И понял он, что нарушен порядок.
И призвал к себе бог Солнца орла и приказал ему:
— Обыщи высокие горы, глубокие долины и прозрачные воды. Найди бога Грозы.
Полетел орел, но не нашел он бога Грозы. Возвратившись, он сказал:
— Обыскал я высокие горы, облетел глубокие долины, пронзил взглядом прозрачные 
воды. Нет там бога Грозы.
И тогда отправился отец бога Грозы к его деду и спросил его:
— Скажи мне, родитель, откуда такая великая беда? Иссохли небо и земля, 
Разрушилось семя жизни. Кого винить в том, что произошло?
— Никто, кроме тебя, не виновен в этом, — ответил дед бога Грозы.
— Но не виновен я! — взволнованно возразил обескураженный бог.
— Выясню я это, — ответил дед пропавшего бога, — и если виновен ты, то убью.
И направился встревоженный отец бога Грозы к богине Ханнаханне. И спросила его 
богиня:
Почему пришел ты к нам, о отец бога Грозы?
— Потому что рассержен бог Грозы, мой сын, и все в мире иссохло и разрушилось 
семя жизни. И отец мой сказал мне, что это моя вина, что выяснит он это и убьет 
меня. Так что же случилось? Что делать мне?
— Не бойся, — успокоила Ханнаханна. — Если это твоя вина, я её поправлю, если 
не твоя, — тоже поправлю. Пойди поищи бога Грозы, пока его дед ещё ничего не 
знает.
Отправился отец бога Грозы на поиски сына, но, не найдя его, вернулся к 
Ханнаханне.
И тогда сказала Ханнаханна:
— Иди, принеси пчелу [3].
— Что может сделать пчела? — Крылья её так малы, да и сама она так мала, — 
усомнился отец бога Грозы, но все-таки выполнил поручение богини-матери, и 
пчеле удалось разыскать пропавшего бога Грозы [4].
— Вернулся! Вернулся мой сын, — возрадовался отец бога Грозы. — Он принес зерно,
 плодородие принес он с собой. Дым оставил окна, ушел из домов. Загорелись 
поленья в очагах. Не задыхаются больше овцы в загонах, быки в стойлах. Едят они 
и насыщаются, пьют и утоляют жажду. Овца заботиться о своем ягненке, корова — о 
своем теленке. Перед алтарем растянута шкура ягненка, а внутри дымится мясо его.
 Это послание ради царя и царицы к богу Грозы. Внутри алтаря — правое бедро. 
Как крепко это бедро, так да будет крепка царица. А царю, сыновьям и дочерям 
его — долгие годы [5].
1. Запечатленное в мифе исчезновение бога Грозы, главы пантеона, составляло 
часть магического ритуала, имевшего целью благополучие царской семьи, а 
следовательно, и всего народа. Ритуал этот совершался во всех храмах во время 
праздника возвращения бога, сходного с тем, который сопровождал праздник 
возвращения Телепина. И поскольку мифы, связанные с умирающими или исчезающими 
богами, сходны по заложенной в них идее, не удивительно, что миф об 
исчезновении бога Грозы в главной его версии и миф об исчезновении 
разгневанного Телепина близки по содержанию. Поскольку в храмах разных городов 
существовали свои версии, исходящие из установившейся мифологии, но 
варьировавшие в отдельных деталях, ряд текстов, до нас дошедших, в отдельных 
эпизодах отличается от главной версии. Так, одна из них, включает странный 
эпизод со встречей отца пропавшего бога с его дедом, отнесенной к 
североанатолийскому городу Лицине.
2. Причина исчезновения бога Грозы, как и причина гнева Телепина, не названа. 
Для мифологического сознания хеттов она не имела значения значение имели только 
пути возвращения исчезнувшего бога и восстановление нарушенного в мире 
равновесия. И это равновесие восстанавливалось при помощи магии, составлявшей 
важнейшую часть ритуала.
3. Описание поиска бога Грозы пчелой утрачено и восстанавливается 
комментаторами на основании отдельных сохранившихся слов по аналогичным мифам. 
Найден ею бог Грозы спящим в лесу близ Линцины. Эпизода с укусом, подобного 
эпизоду мифа о Телепине, судя по фрагментам, в мифе об исчезновении бога Грозы 
нет.
4. Подробности возвращения найденного бога неясны, но судя по тому, что для 
водворения его на место потребовалось проведение ритуала, найденный, он не 
соглашается вернуться.
5. После изложения самого мифа во всех версиях размещались предписания по 
проведению ритуала с точным указанием порядка действий. Лучше всего сохранилась 
табличка с ритуалом из города Куливишны, дающая наиболее полное представление о 
ходе праздничного действа.
На ведущей к храму дороге расстилается ткань курешшар с разложенными на ней 
сухими хлебцами и произносятся следующие слова: "О бог Грозы Куливишны, вступи 
на ткань курешшар. Ни колючки, ни булыжники не поранят больше твоих ног. Да 
будет гладок путь под твоими стопами".
Затем "владыка заклинаний" берет "боярышник, что растет в долинах", и стоя 
произносит весь текст рассказа об исчезновении, поисках и возвращении бога 
Грозы.
Как и в ритуале, сопровождавшем праздник возвращения Телепина, сообщается, что 
Камрушепа с помощью разбросанного из сита с тысячью отверстий зерна и 
обжаренных с двух сторон баранов выхватывает из тела бога Грозы гнев и злобу, 
ярость и неистовство. Смягчение гнева уподобляется вспыхнувшей и прогоревшей 
соломе, пылающему и угасшему огню, вытекшей из желоба воде. Сохраняя идею 
удаления гнева, злобы, неистовства и ярости бога навсегда из мира людей и богов,
 ритуал, связанный с богом Грозы, выражает её несколько иными образами. О том, 
что гнев, злость, ярость и неистовство покинут дома людей, оставят дорогу царя 
и не двинутся ни в поля, ни в леса, пятки сообщают пальцам, пальцы — ногтям, 
ногти же — Нижнему миру, а Нижний мир — солнцу, которое все это относит в море, 
где располагаются те же самые бронзовые котлы со свинцовыми крышками, которые в 
мифе о Телепине отнесены к преисподней. В этом варианте в них, словно в ящике 
Пандоры, сосредоточены кровь и слезы, гной и краснота, всякого рода болезни и 
многие другие беды.
И как только ушло в море все недоброе, стали прежними и голова бога, и глаза, и 
белки глаз и зрачки, и ресницы и лоб, и брови.
Заклинания, произносимые в ритуале, близкие к включенным в ритуал Телепина, 
сохраняя главную идею, имеют некоторые отличия в отдельных образах и метафорах, 
и, кроме того, здесь ярче выражена направленность на благоденствие царского 
дома. В тексте заклинания говорится: "Как расцветает цветок шанкуни, пусть 
расцветет цветок души твоей, о бог Грозы, и да внемлешь ты этой мольбе. Склони 
же ухо свое, выслушай, что говорят тебе царь и царица. Вот перед тобой фига. 
Оставь же печаль свою. И как фига имеет внутри тысячи семян, отбери из слов и 
сохрани в сердце своем лишь слова добрые и отринь злые слова. Как раскалывается 
сезам и отбрасывается шелуха его, так пусть внесут успокоение слова в сердце 
твое. Отбрось, о бог Грозы, злые слова, и возьми себе одни добрые. Как 
сладчайший виноград содержит вино внутри, как внутри оливы — масло оливковое, 
да будут внутри царского дома жизнь, сила, долголетие, радость и царю, и царице,
 и их сыновьям. А кто скажет злое доброму богу Грозы, кто злое скажет против 
царя или против царицы, ничего не получит от бога Грозы, кроме кислых яблок 
лесных".
Несмотря на отсутствие в тексте имени бога, обозначаемого просто как бог Грозы, 
исследователи этого текста на основании ряда фонетических моментов считают, что 
речь идет о хеттском боге Грозы Тархунте (Pecchioli Daddi, Polvani, 1990, 8).



Падение бога луны [1]

Как-то раз бог Луны свалился с неба, и попал он на рыночную площадь. Никто не 
видел его, и поскольку стало совсем темно, охватил страх бога Грозы. Тоскливо 
стало ему. И пустил он на землю дождь и сильный ливень вслед за дождем.
Подошла к богу Грозы Хапантали, встала рядом с ним и пустила в ход заклинания.
А тем временем Камрушепа посмотрела вниз с неба и, увидев, что произошло, 
воскликнула:
— Бог Луны свалился с неба, и попал он на рыночную площадь. Заметил его 
отсутствие Бог Грозы и пустил на землю сначала дождь, потом потоки ливня, и 
затем дал вырваться ветрам. Это потому что охватил его страх, потому что 
тоскливо стало ему. И к нему приблизилась богиня Хапантали и, встав рядом, 
пустила в ход свои заклинания!
— Что ты собираешься делать — заволновалась Карумшепа, спустившись к богу Грозы.

— Я двинусь в горы и обрушу скалы, — ответил бог.
— Мне страшно! — закричала Камрушепа. — Тоска охватывает меня! Пусть уйдут 
Страх и Ужас [2], пусть будут они взаперти.
Богу Грозы и самому было страшно. И он дал себя уговорить и вернул бога Луны на 
небо. Мир словно родился заново, ибо на земле стало совсем светло [3].
1. Текст, записанный в период расцвета хеттской державы, но восходящий к более 
раннему времени, дошел в виде короткой билингвы на хаттском и хеттском языках. 
При этом левая колонка содержит хаттский оригинал, а хеттский перевод 
расположен справа. Это единственный текст, дошедший до нас и в дохеттском 
оригинале и в хеттском восприятии. Миф включен в ритуальный текст на хеттском 
языке, произносившийся жрецом бога Грозы во время особенно сильных бурь и гроз 
для успокоения гнева бога Грозы. Включение мифологического рассказа в ритуал 
смягчения гнева бога Грозы показывает, что истоки мифа лежали в связи 
неблагоприятных атмосферных явлений с затмениями луны.
Текст дошел на трех табличках. В первой табличке сообщается, по какому случаю 
должен совершаться ритуал, и прилагается список всего необходимого для его 
исполнения. Это один или двое быков, пять овец, два сосуда определенного 
размера с разными сортами пива, девять хлебцев средних размеров, два горячих 
хлеба, кислый сыр точно указанного размера, фрукты, сосуд с медом, мера соли, 
какое-то количество меди и, кроме того, медные кинжал и топор, а также три 
копья, одно из которых из красной, второе — из белой, а третье — из черной 
шерсти[4].
Вслед за этим дается указание жрецу бога Грозы, названному в тексте "человеком 
бога Грозы", взять пятьдесят хлебцев, кувшин вина, кувшин молока, сосуды с 
маслом, несколько сосудов серебряных и медный, один из лаврового дерева и как 
только загремит бог Грозы, разломать хлебец, совершить возлияние молоком и 
зачитать содержание текста на хаттском языке.
Использование хаттского языка в самом начале ритуала для чтения мифа, тогда как 
ритуал произносится на хеттском языке, чрезвычайно интересно, поскольку 
удостоверяет хаттское происхождение мифа и его введение в хеттский религиозный 
праздник в период, когда хаттский язык вышел из употребления За вводной частью 
следует само изложение мифа и затем описание ритуальных действий. Сначала 
предписывалось трижды выпить приготовленное в честь бога питье, затем вывести 
двух запряженных в коленцу быков, вынести копье, боевое оружие бога Грозы и 
разломать три хлебца.
Затем, стоя, вновь трижды выпивали питье, и в это время то ли наблюдали за 
разбушевавшейся стихией, то ли воспроизводили гром, молнии, облака, дождь, 
имитируя действия бога Грозы, и разламывали ещё три хлебца.
В то время как жрец бога Грозы пил свою чашу, никто не должен был произносить 
ни единого слова.
После того, как выпивали свои чаши жрецы, изображавшие божеств с хеттским 
именем шеппиты, разламывалось ещё одиннадцать хлебцев.
И наконец, жрец бога Грозы совершал возлияние перед его статуей.
Сопоставление хаттского оригинала с хеттским переводом привело исследователей к 
утверждению, что миф об упавшей с неба Луне не может быть поставлен в один ряд 
с другими мифами, в которых, как в мифах о Телепине, о Солнце или об Иллуянке 
действуют боги с хаттскими именами. Все перечисленные мифы, даже если и 
исходили из хаттских образцов, представляли собой хеттскую переработку, 
приспособленную к хеттскому менталитету, тогда как миф о Луне — не что иное, 
как простой перевод с хаттского. Он особенно ясно показывает, насколько 
зависима была хеттская мифология от предшествующей хаттской культуры (Pecchioli 
Daddi, Polvani, 1990, 111).
2. Страх и Ужас — первоначально хаттские, а затем хеттские божества., 
мифологически связанные с богом Грозы. Видимо, справедливо полагает В.Вс. 
Иванов, что Страх и Ужас (Даймон и Фобос), носящиеся над полем брани, 
появляются в «Илиаде» под влиянием хеттской мифологии (Иванов, 1980б, 591).
3. Многочисленные лакуны табличек и в хаттской и в хеттской версиях не 
позволяет с точностью установить конец, но переводчики текста по отдельным 
обрывкам полагают, что в конечном счете бога Грозы удается смягчить и он 
разрешает луне вернуться на небо (Von Schuler, 1988; Kammenhuber, 1976, 114; 
Pecchioli Daddi, Polvani, 1990, 110). Благополучное завершение вытекает и из 
самого ритуала, цель которого (успокоение гнева бога Грозы) должна быть 
достигнута по самому замыслу предпринимаемых действий.
4. Странный образ стрел из шерсти находит неожиданную параллель в 
представлениях римлян о Сатурновом веке, когда сам Юпитер "имел лишь скудельный 
перун" (Ovid., Met., I, 202).



Бык, сдвинувший горы [1]

Однажды перед служителем храма города Аринны предстал человек в пестрой одежде. 
На шее у него было деревянное ярмо, на голове — корзина и стрелы.
— Что со мною случилось? — взревел странный посетитель. — Почему мне надели 
ярмо и поставили на голову корзину? Ведь я ничего не похитил из дома! Не брал 
ни коровы, ни быка, ни овцы! Как бы вам от этого не было беды! Я опустошу 
страны! Пошлю стрелы в сердца недругов.
— Не грози нам! — ответило божество. — Разве ты не знаешь, кто держит в своих 
руках все: и реки, и горы, и океаны? Это я пригвоздил горы, чтобы они не 
сдвигались с места. И море я пригвоздил, чтобы оно не отступило, обнажив дно.
Пока бог это говорил, у незнакомца возникли на голове рога, тело его покрылось 
пестрой шерстью, на руках и ногах выросли копыта. В ужасе наблюдал за этим 
превращением служитель храма. И только когда огромный бык выбежал из храма, 
служитель закричал:
— Смотрите, смотрите, это страшный бык. Но почему у него согнут рог?
Обернувшись, бык сказал:
— Потому, что я ходил в поход. Путь загораживала мне большая гора. Я её сдвинул 
с места. И победил море. Вот рог и погнулся.
Обо всем этом узнала богиня Солнца, восседавшая на троне. Она приказала своим 
военачальникам:
— Идите в Хальпу. Скажите воинам, чтобы они были готовы к сражению.
1. Мифы о превращении животных в людей и людей в животных распространены у 
многих народов. В греческих мифах рассказывается о принятии Зевсом облика быка, 
чтобы похитить и увезти за море красавицу Европу. Почитание быка как бога 
засвидетельствовано в Малой Азии в древнейшие времена. Изображение священного 
быка в окружении крошечных фигурок людей и животных встречается в хаттской и 
хеттской культурах уже в VII тыс. до н. э. (поселение Чатал Гуйюк). Рельефы из 
Чатал Гуйюка показывают существование религиозного праздника, участниками 
которого были люди в бычьих масках. Такова религиозно-мифическая основа мифа о 
превращении человека в быка.
Хеттский миф дошел до нас в виде отрывка, без начала и конца. В начале рассказа 
речь могла идти о тектонической катастрофе, виновником которой считался бог-бык.
 Горы, им передвинутые, в древности назывались Тавром, т. е. "Бычьими горами". 
Ярмо, корзина и стрелы на голове человека в бычьей маске — детали неизвестного 
нам ритуала, с помощью которого в храме совершалось умилостивление и обуздание 
быка.



Солнце и Океан [1]

Бог Солнца к брату своему Океану в гости пожаловал. Раскаленная колесница 
багрецом окрасила волны. В подводном дворце воцарилась суматоха. Все тридцать 
сыновей Океана, молодец к молодцу, на совет явились. Всполошились они: "Где 
гостя посадим? Чем угощать будем?" По залам, с ног сбиваясь, носились слуги. 
Престол для владыки небесного готовили. Стол, что из кости слоновой, яствами 
накрывали.
Как только волны зашипели, высыпали за ворота сыновья Океана дядю встречать. 
Все пути благовониями окропили, коврами устлали. Ввели гостя дорогого в дом, на 
престол усадили с почетом. Слуги поднесли яства: пусть насыщается гость после 
долгой дороги. А затем, когда его Сиятельство пустые блюда отставил, Океан с 
ним начал беседу:
— Получил я твое послание, брат мой, и слугу к тебе отправил с дарами ответными.
 Но слуга мой возвратился, не найдя твоего жилища ни на земле, ни на небе. За 
ним я жреца отправил, что гаданьям обучен. Он обратно ко мне не вернулся.
— У меня нет нужды в твоих слугах, — ответил его Сиятельство. — Не гадателя 
ожидал я. Хочу с тобой породниться. Дочерей у тебя тридцать. Разглядело их око 
мое с высоты небесной. Дай мне одну в жены.
Омрачилось лицо Океана. Поник головой он долу. Из глаз его хлынули слезы. 
Потекли по щекам его белым, как воды текут по каналам.
— Как мне жаль тебя, брат мой Солнце! Ты живешь как бобыль одинокий. Но помочь 
я тебе не в силах. Дочерей у меня есть тридцать. Я их выдал за братьев. Они 
сидят пред тобою, а супруги их в водах резвятся. Не могу я разрушить согласье, 
что веками царит в моем доме. Если я склонюсь к твоей просьбе, мои дети меня 
покинут. С кем я останусь?
1. Миф объясняет наблюдаемое исчезновение солнца в море — заката. Море 
мыслилось одновременно и как царство мертвых. Тридцать сыновей и дочерей Океана 
— это боги царства мертвых. Сватовство Солнца напоминает попытку греческого 
мифологического героя Египта сосватать своих сыновей к пятидесяти дочерям брата 
Даная.



Сын полей [1]

С женщиной-рабыней бог провел ночь, и родился у неё сын. Его отнесли в место, 
угодное богам, и там оставили.
Мальчик лежал на том месте, куда его принесли. Туда пришли животные из селения 
и напоили ребенка молоком. После того животные приходили вновь и возвращались в 
селение. Ребенок, ещё несмышленыш, напился молока и не плакал.
Пастух проследил, куда удаляются животные, и увидел ребенка, такого прекрасного,
 какого свет не видывал. Пастух спрятался в мешок, наблюдая за ребенком. Его 
приходили кормить не только коровы, но и овцы. Выйдя из мешка, пастух взял 
ребенка и отнес его к своей жене. Он назвал его сыном полей.
1. Миф о сыне бога, вскормленном животными и воспитанном пастухом, сохранился 
среди надписей о военных походах хеттов к городам побережья Черного и 
Средиземного морей. Видимо, этот отрывок является началом рассказа о знаменитом 
полководце. Подобного рода мифы широко распространены как на всем Древнем 
Востоке (Месопотамия, Палестина, Иран, Китай), так и в Европе (Греция и Италия).




Охотник Кешши [1]

Жил некогда охотник Кешши. Другие уходят в горы и возвращаются с пустыми руками.
 А он всегда приходил с добычей — с антилопой, косулей или кабаном. И собаки у 
него были быстрее и бойчее, чем у других. Тетива лука его никогда не сырела, и 
стрелы не давали промаха.
Многие отцы дочерей, полагая, что он пользуется особым благоволением богов, 
старались почаще попадаться ему на глаза, надеясь стать его зятем. Но Кешши 
всегда торопился домой, ибо дома его ждала мать, да и был он человеком 
неразговорчивым.
Однажды, возвращаясь с охоты, увидел он прекрасную деву Шинтальмени [2] и 
застыл, как вкопанный. И не хотел он даже слышать с тех пор о других девах. И 
стала Шинтальмени его женой. С этого времени не расставался Кешши с прекрасной 
Шинтальмени, которая заменила ему и горы, и лес. Собаки его бродили по селению 
голодными. Его уже нельзя было увидеть у алтарей, где сельчане приносили 
положенные жертвы богам. Не приносил он богам не только дичи, но даже хлеба и 
вина, что были в доме.
Огорченная изменениями, происшедшими в сыне, мать упрекала его в лености, и 
решил Кешши отправиться на охоту, как прежде. Взял он копье, собрал своих собак 
и двинулся к горе Натара, откуда никогда не возвращался без добычи. Однако боги,
 раздраженные невниманием Кешши, не послали ему даже зайца.
Помня о своих прежних удачах, Кешши не хотел возвращаться с пустыми руками и 
бродил по горам три месяца, страдая от голода и жажды. И лишь заболев, двинулся 
к дому.
Когда он вернулся, обросший волосами, худой, с потухшими глазами, сельчане не 
узнали его и только потому, что он направился к своему дому, поняли, что это он.

Изменилось и поведение Кешши — по ночам он разговаривал во сне, а утром, 
уединившись с матерью, рассказывал ей свои ночные сновидения, прося их 
истолковать. Семь снов приснилось Кешши, и каждый из них пугал его все больше и 
больше. Несколько из них показались ему особенно пугающими. То он говорил с 
дверью и хотя забыл, что сказала ему дверь и что он ответил ей, сам этот 
разговор вызывал тревогу, то он нес что-то с горы Натара, направляясь в Синнар, 
и опять не помнил он, пробудившись, что же он нес и зачем направлялся в Синнар. 
А потом приснился ему блок диорита. Он рухнул с неба и поразил не только слуг, 
что были с ним, но и одно из божеств. Не успел Кешши пережить ужаса этого сна, 
как увидел себя идущим охотиться на льва, и едва он вышел за дверь, как сразу 
же заметил направляющегося к нему бога Дамнашшараса в окружении змей [3].
1. Миф об охотнике, пренебрегшем положенными богам жертвами и понесшем за это 
наказание, — частый фольклорный сюжет, встречающийся у многих народов. К 
сожалению, из-за отсутствия конца таблички, где раскрывался бы смысл 
приснившихся охотнику снов и наверняка сообщалось, чем завершился конфликт с 
богами, невозможно судить о месте, какое занимал в хеттской мифологии этот 
мотив.
Миф был восстановлен хеттологами из пяти фрагментов, один из которых, на 
хурритском языке, хотя и имеет значительный объем, настолько поврежден, что не 
поддается прочтению и используется лишь для внесения отдельных уточнений в 
тексты других фрагментов.
2. В хурритском варианте этого имени — Шентаминни имеется основа «шинта» — семь,
 поэтому некоторые исследователи предлагают связывать имя жены Кешши с числом 
снов, которые он впоследствии видит.
3. После пересказа героем сюжета последнего из снов в тексте большая лакуна, за 
которой следуют отдельные практически нечитаемые строки.
Корова, солнце и рыбак [1]
Нежна была весенняя трава на лугу, освещаемом лучами бога Солнца. Радуясь весне 
и зелени, щипала траву корова розовыми губами. Прекрасна была корова, а от 
нежной травы становилась ещё прекраснее. И вспыхнула страсть в сердце бога 
Солнца.
Приняв облик юноши, спустился он с неба и обратился к корове с притворным 
возмущением:
— Зачем ты губишь на моем лугу траву, поедая едва проклюнувшиеся нежные 
росточки?
Стала оправдываться корова, и завязался слово за слово между ней и юношей спор. 
И не заметила прекрасная корова грозившей ей опасности. Стремительно 
приблизившись к ней, овладел ею бог, и отяжелела корова. Проходит месяц, а 
затем и второй, и третий, и четвертый, пятый, и шестой, и седьмой, и восьмой, и 
девятый. А на десятый месяц родила корова сына.
И взревела она, вскинув морду к небу, как только увидела своего сына. 
Разъяренным взглядом пронзила она стоявшее в зените Солнце.
— О, я несчастная! — вопила корова. — Ног у меня четыре. Почему же я родила 
двуногого?
Разверзла она пасть, словно была не коровой, а львицей, и двинулась на сына, 
чтобы уничтожить его.
Но вовремя заметил бог Солнце опасность, грозящую сыну, и, мгновенно представ 
перед коровой, выхватил ребенка и спас его от ярости обезумевшей матери. Унес 
он его с собой на небо и вскоре, найдя в горах укромное место, скрыл его там, 
поручив заботам птиц и змей.
Бродил в горах рыбак. И заметил он издали что-то непривычное для диких гор. 
Подошел он поближе и видит прекрасного младенца, окруженного птицами и змеями. 
Взмыли птицы в воздух при приближении человека. Поднимаясь все выше и выше, 
вскоре они растворились в синеве неба. Отползли и змеи. Рыбак потер тельце и 
голову ребенка, чтобы убедиться, что жив мальчик. И подумал он: "Пожалели меня, 
бездетного, боги. Привело меня сюда Солнце ради ребенка". И со словами горячей 
благодарности обратился он к Солнцу:
— О, великий бог Солнце, ты прекрасно знаешь, что нет у меня сыновей, вот ты и 
привел меня на это место, к ребенку.
Поднял рыбак малыша с земли, вернулся с ним домой и, сев на пороге, позвал жену 
и сказал ей:
— Выслушай внимательно, что я скажу тебе. Возьми этого ребенка и иди с ним в 
комнату, растянись на кровати и кричи, что есть сил. Все в городе услышат и 
скажут: "Жена рыбака родила сына". И принесут в наш дом — кто хлеб, кто пиво, 
кто мясо.
И приняла жена рыбака ребенка из рук его, пошла с ним в комнату и, растянувшись 
на кровати во всю её длину, как роженица, принялась кричать, что было сил. И 
когда услышали её крики жители города, стали они говорить друг другу: 
"Смотри-ка, жена рыбака родила сына". И понесли они в дом рыбака дары — кто 
хлеб, кто пиво, кто мясо.
1. Текст дошел в единственной редакции XIII в. до н. э. Начинается он с гимна, 
прославляющего Иштар и её иеродул. Связь гимна с последующей историей ребенка, 
родившегося от страсти Солнца, вспыхнувшей к корове, и о рыбаке, этого ребенка 
нашедшем, неясна из-за лакуны.



Дети царицы Канеша [1]

Родила царица Канеша [2] за один лишь год тридцать сыновей. Удивившись этому, 
она сказала:
— Что бы это значило? Что это за невидаль такая?
И она наполнила кувшины нечистотами, вложила в них новорожденных и отдала реке. 
И понесла их река к морю страны Цальпы [3]. Здесь боги взяли детей из моря и 
вырастили их.
Прошли годы, и у царицы родились тридцать дочерей. Она вырастила их сама. 
Сыновья тем временем отправились обратно в город Несу, где они родились. 
Достигнув Тамармары [4], они сказали горожанам:
— Мы видим, что вы согрели дворцовые покои. Не для нашего ли осла? [5].
— Нет, — сказали горожане, — мы ждали гостей из другой страны. Оттуда тоже 
должен прийти осел. Там царица Канеша родила в один год тридцать дочерей. Было 
у неё и тридцать сыновей, но они исчезли.
— Так вот кого мы ищем! — радостно воскликнули юноши. — Это же наша мать! 
Пойдем в город Несу.
Так они и сделали. Но боги, их воспитавшие, сделали так, что мать не узнала 
своих чад. И дала она пришельцам своих дочерей. Не узнали они своих сестер. 
Только у одного из братьев что-то шевельнулось в сердце.
— Не наши ли это сестры? — сказал он. — Не совершайте такого проступка. Это не 
по нашему закону [6].
Но братья провели со своими сестрами ночь.
1. Перед нами типичный календарный и близнечный миф. Число «тридцать» связано с 
числом дней и ночей, шире — с троичностью строения космоса и мирового древа. 
Вступление в кровосмесительный брак братьев и сестер разрабатывается также в 
греческом мифе о Данаидах, где сестры, не желая вступать в кровосмесительный 
брак, убивают супругов в первую брачную ночь, кроме одной, нарушившей закон. 
Рождение близнецов у многих народов считалось сверхъестественным явлением. От 
них старались избавиться тем или иным путем. Мотив предания новорожденных реке 
является общим для греческих и этрусских мифов (миф о близнецах Ромуле и Реме, 
воспринятый римлянами).
2. Канеш — вариант названия города Неса, древней столицы хеттов на реке Хуланна.
 По имени этого города хетты называли свой язык несийским.
3. Черное море, куда впадала Хуланна.
4. Тамармара — город на севере Малой Азии, религиозный центр хеттов.
5. Осел у многих народов Древнего Востока был священным животным. Видимо, он 
привел юношей на родину, и поэтому его ожидал почет.
6. Речь идет о новом законе, отменившем древнюю практику кровнородственных 
браков.



Мифы и легенды Угарита

Звездным часом сиро-палестинской археологии стали осуществленные в 1928 г. 
раскопки на севере Сирии холма Рас-Шамра. Здесь когда-то стоял небольшой город 
Угарит, но именно ему мы обязаны подлинными сокровищами хананейской культуры. 
Раскопаны храмы Ваала и Дагана, а также царский дворец с архивом глиняных 
табличек, испещренных клинописными знаками. Каждый из них обозначал звук, но в 
отличие от древнегреческого и современных алфавитов — только согласный. 
Таблички были написаны на аморейском языке, родственном древнееврейскому и 
арабскому, отсутствие гласных создавало определенные трудности в прочтении и 
понимании теонимов, этнонимов и географических названий, но со временем они 
были преодолены.
Дешифровка угаритских текстов в 1930 г. Ш. Виролло, Э. Дармом и X. Бауэром дала 
жизнь угаритоведению, комплексной дисциплине, изучающей историю, язык и 
культуру Угарита, поставленной на строго научную основу У. Олбрайтом и С.Х. 
Гордоном. С. Сегертом была создана грамматика угаритского языка.
Изучение деловой документации и частной переписки, равно как и археологических 
материалов, позволило выявить широкие торговые и культурные контакты Угарита. 
Угарит испытал эгейское, египетское, хеттское и месопотамское влияние.
Наибольшее внимание исследователей привлекли угаритcкие поэмы, гимны и иные 
тексты религиозного содержания, записанные в XIV в. до н. э. со слов верховного 
жреца храма Баала по специальному распоряжению царя Никмадду. Это было 
каноническое собрание сакральных текстов, подобное библейскому канону. Такие же 
точно зафиксированные тексты, судя по упоминаниям Филона Библского (ap. Euseb., 
Praep. Evang., I, 9) и Иосифа Флавия (Ant., Ill, 5, 3; С. Ар., I, 17) имелись в 
финикийских центрах Берите и Тире.
"Русских переводов угаритских мифов пока, к сожалению, нет", — писал в 1977 г. 
В.А. Якобсон в комментарии к статье К. Гордона "Ханаанская мифология" (Гордон, 
1977, 232). За прошедшее время появились научные переводы эпических поэм об 
Акхите и Карату, выполненные И.Ш. Шифманом (Шифман, 1993), и ряд литературных 
переложений (Иванов, 1980в; Немировский, 1994; Циркин, 2000). Но угаритская 
мифология для неспециалиста в нашей стране — по-прежнему чужедальняя 
малозначащая гостья. Между тем, список посвященных ей работ на европейских и 
восточных языках давно перешагнул тысячную отметку. Среди них многочисленные 
научные переводы и статьи, печатающиеся в специальных международных 
угаритоведческих ежегодниках «Ugaritica» и «Ugarit-Forschungen» и в других 
изданиях. Угаритоведение как научная дисциплина переживает свою зрелость, а 
мифы в ней — едва ли на самый разработанный раздел, связанный с религией 
Ханаана в целом и с библеистикой.
Открытие параллельного еврейской Библии канона мифо-поэтических и сакральных 
текстов, и притом более древних, чем она, сразу поставила его в центр внимания 
мировой науки. Уже как курьез вспоминалась когда-то нашумевшая книга, 
выводившая Библию из Вавилона (Делич, 1911). Незачем было искать так далеко. 
Иерусалим и Угарит были ближе друг к другу, но провал панвавилонизма учил 
осторожности, и никто уже не считал Угарит родиной Библии, хотя для понимания 
библейских сакральных понятий и образов угаритские тексты давали неизмеримо 
больше, чем месопотамские. Совпадение библейских топонимов и теонимов с 
угаритскими также не означало, что на основании угаритских текстов можно лучше 
понять смысл Библии. Возникшая в рамках одной с угаритскими текстами культуры 
Библия отталкивалась от них неизмеримо решительнее, чем христианство от 
иудаизма, поскольку это был враждебный библейскому монотеизму политеизм. Йахве 
Библии не имел ничего общего ни с Илу, ни с Баалом, хотя он и вырос из той же 
ханаанской купели и сохранил некоторые её черты.
Религиозно-мифологические поэмы Угарита до того, как стать каноном, возникли в 
народной среде как памятники устного народного творчества. Образы угаритской 
поэзии отличаются богатством и разнообразием, присущими эпической поэзии других 
древних и современных народов. Используются сравнения из мира живой и мертвой 
природы. Боги и полубоги сравниваются с дикими и домашними животными, с 
растениями. Это создает эффект приближения воображаемого действия в недоступных 
людям верхней и нижней сферах, вызывая соответствующий поклонению богам 
эмоциональный настрой. Так, для обрисовки изменений, наступающих в мире с 
воскрешением бога растительности, используется следующее выражение: "Небеса 
изливают елей, ручьи наполняются медом".
В угаритских текстах боги подобны людям и отличаются от них лишь огромным 
могуществом и бессмертием. Боги антропоморфизированы, но не в равной степени. 
Наибольшим количеством человекоподобных качеств обладают Илу и Анат. Так, Илу 
наделен головой, спиной, грудью, руками, пальцами, волосами, кровью; у богини 
Анат — спина, грудь, руки, длинные ноги, лицо, ухо, мускулы (Page, 1998, 603 и 
сл.). Боги пируют, наслаждаются женщинами и вином, ненавидят, воюют друг с 
другом, проявляют коварство и жестокость. Им ведомы все человеческие чувства. 
Верхние боги обитают на высоких горах, что естественно для народа предгорья. 
Картина жизни угаритских богов зеркальное отражение жизни народа, населявшего 
морское побережье, жившего в стране, богатой камнем и лесом.
Пантеон Угарита возглавлял бог Илу, известный народам, родственным угаритянам 
по языку, как Эл, Элим, Элохим, Илум, Аллах. От имени этого бога происходят 
многие распространенные ныне имена, о чем обычно не догадываются те, кто их 
носит: Михаил, Гавриил, Даниил, Самуил. Имена эти, как правило, могут быть 
точно переведены. Так, имя Самуил состоит, из двух слов: саму «имя» и ил(у) — 
«бог», и означает: "Мое имя Илу". В древности родители, дававшие ребенку это 
имя, рассчитывали на то, что бог Илу не откажет ему в своем покровительстве.
Древние боги, подобно людям, имели отчества и прозвища. А у самого Илу отчества 
не было, так как он не имел ни отца, ни матери. Он считался родителем других 
богов и богинь, древнейшим из них. Отсюда его прозвища: Создатель богов, Творец 
всех творений, Вечный отец, Владыка лет. Пережитком того времени, когда боги 
почитались в виде животных, является прозвище Илу — Бык.
Место пребываний Илу, его постоянная резиденция — гора "у устья Реки, у истоков 
Океанов обоих". На этом угаритском Олимпе у Илу имеется дом, где собираются 
боги, обитающие в других местах, на совет богов, а также и гонцы, знакомящие 
Илу с тем, что происходит в верхнем и нижнем мирах. В угаритских поэмах Илу — 
благообразный старец с седой бородой, обычно восседающий на троне, но могущий 
спуститься с него в случае опасности, чтобы скрыться в других помещениях дворца,
 или упасть на землю, чтобы выразить чувство скорби.
Образ Илу, созданный мифами, сформировавшимися в начале II тыс. до н. э., не 
всегда соответствует представлениям о нем верующих, живших во время записи 
мифов. Так, в одном из гимнов в честь Илу он предстает в образе могучего воина.
Имя другого главного бога угаритян, Баал, может быть переведено как «господин», 
"князь". Его прозвища Силач или Могучий указывают на то, что его считали 
сильнее других богов. Иные прибавления к имени Баала указывают на местность, 
которой он владел. Так, имя Баал Хаман (или позднее Баал Хаммон) 
свидетельствует, что он считался владыкой горного хребта Амана. Полагают, что 
это другое название упомянутой в гимне горы Цапану. Еще один эпитет Баала — 
Хадад — означает «Громовик».
Отцом Баала считался бог Даган, брат Илу, податель пищи, кажется рыбной, 
поскольку «даг» на языке семитских народов — «рыба». Таким образом, Баал — 
племянник Илу, но его почтительно называли "сыном Илу". На Востоке понятия 
«отец» и «сын» не обязательно характеризовали родственные отношения и могли 
указывать на принадлежность к старшему и младшему поколениям.
У каждого из богов должен быть подвиг, главное дело его вечной жизни. Очевидно, 
главный подвиг Баала — победа, одержанная им над семиголовым драконом Латану, 
которого также называли властителем и гибким змеем. Глиняная табличка с 
повествованием о грандиозной схватке Баала с этим чудовищем пока не найдена, 
поэтому образ Латану и его место в представлениях угаритян о сотворении мира 
недостаточно ясны. К счастью, Библии, священной книге древних евреев, живших к 
югу от Угарита, известен дракон с тем же именем (в огласовке — Левиатан или 
Левиафан) и библейские упоминания Левиафана могут дополнить образ угаритского 
Латану. В одном библейском псалме (гимне) единому богу Йахве последний 
воспевается как "восседающий на драконе потопа". В другом псалме Йахве 
воздвигает свой трон "на корнях моря" (вспомним "истоки Океанов обоих" 
угаритских мифов). Из этого становится ясно, что Латану — это первозданный 
дракон, наподобие Апсу, на котором вавилонский бог Эа возвел свое жилище. Таким 
образом, есть основание полагать, что победа Баала над Латану имела такое же 
значение, как победа Эа над Апсу, что гора, где находится резиденция Илу и 
шатер Баала, воздвигнута, по представлениям угаритян, на побежденном Баалом 
морском чудовище, "на корнях моря".
Боги Угарита мыслились семейными людьми, имеющими жен и детей. Но могучий 
воитель Баал в мифах изображается холостяком, не имеющим поначалу "ни дома, ни 
двора". Однако упоминаются его дочери — Пидрай (видимо, «Жироносная»; вспомним 
проливающийся с небес елей), Талай ("Росная"), Арцай ("Земная"). Возможно, 
однако, что это не дочери, а жены Баала. Как бы то ни было, их имена отражают 
представления, связанные с Баалом как Подателем дождя, Посылателем росы (без 
росы в климатических условиях Угарита не могло быть урожая) и Владыкой земли.
Главным противником Баала в мифах Угарита выступает бог смерти и засухи Мут, 
столь же могучий, как он ("Баал силен, но и Мут силен"). Вражда между Баалом и 
Мутом имеет космический характер. Рингом схватки служит вся земля, а от 
результата единоборства зависит жизнь или смерть не только людей, но и 
небожителей. Нe случайно, узнав о поражении Баала, Илу предвещает, что и ему 
вслед за Баалом придется опуститься в подземный мир, в царство Мута. Описания 
владений Мута не столь пространны, как рассказ о нижнем мире в эпосе о 
Гильгамеше или в греческих мифах о владениях Аида. Названы лишь части 
подземного мира и "грунтовые воды", от которых ведется отсчет слоев, населенных 
душами мертвых и подземными богами.
Среди богинь в угаритской мифологии наиболее деятельна дева Анат. В своем 
первоначальном облике она — покровительница охоты. Охота, судя по рельефам на 
стенах древневосточных царских дворцов и статуям царей с орудиями охоты, — 
любимое развлечение царя и царской свиты. Как богиня охоты, Анат является 
покровительницей царской власти. Но она сама охотница подземного мира, 
обшаривающая его горы и холмы и имеющая свой дом под землей. Баал, приглашающий 
её в горное гнездо, для Анат — далеко живущий бог. Но для любви Анат к Баалу 
расстояния не препятствие. Для её любви не помеха и смерть возлюбленного. Она 
вступает в поединок со смертью и, выиграв его, возвращает Баала к жизни. В 
образе Анат, так же как и в аккадском образе Иштар, любовь торжествует победу 
над смертью. Это первые из образов женщин-героинь в мировой литературе.
Характер Анат отличается непреклонностью. Можно думать, что Анат была судьей 
наблюдаемого у всех народов земли жестокого обряда перехода из юношеского 
возраста в возрастную группу взрослых, известного современной науке под 
названием инициации.
Как богиня-дева, Анат выступает в мифах соперницей богини-матери Асират. Это 
соперничество завершается победой Анат, поскольку Асират не играет в мифах 
значительной роли, а Анат — главная их героиня. Однако в религиозном культе 
Угарита XIV–XIII вв. до н. э. первенство принадлежит не Анат, а Асират и другой 
угаритской богине — Астарте. Это противоречие можно объяснить тем, что образ 
Анат отражает древнейшие представления о богах, предшествующие сильному 
месопотамскому влиянию на религию и мифологию западных семитов.
Наиболее выпукло образ Анат раскрывается в эпической поэме об Акхите, где она 
проявляет свой характер богини охоты и соперницы юного охотника, одержимой 
желанием овладеть принадлежащим ему волшебным луком. Союзниками Анат и врагами 
Акхита в этом произведении выступают хищные птицы, исконные недруги 
земледельцев.
Постоянным участником угаритского повествования о богах является бог с двойным 
именем — Котар-ва-Хасис, переводимым как Пригожий-и-Мудрый. Личное имя этого 
бога, обитающего в подземном мире и стоящего навытяжку перед богом смерти и 
бесплодия Мутом, вызывало ужас, как и он сам, и поэтому держалось в тайне. В 
угаритских мифах Пригожий-и-Мудрый — мастер на все руки: строитель, кузнец, 
плавильщик, литейщик, сапожник. Он обладает кузницей, использующей подземный 
огонь, где создает оружие и орудия труда, мечи и орала. Примечательно, что 
кузницу Пригожего-и-Мудрого помещали на острове Крите. В этом отражалась 
религиозная близость Эгеиды и Ближнего Востока.
В разделе, посвященном мифам Месопотамии, мы познакомились с богом солнца 
Уту-Шамашем. В угаритской мифологии ему соответствует богиня Шапаш, названная 
"лампадой Илу". Как и Уту-Шамаш, Шапаш наделена способностью все видеть, и ей 
поручает Илу узнать, где пребывает возродившийся Баал. Для этого она спускается 
вместе с Анат в подземный мир. Представление о том, что солнце может спуститься 
в царство ночи, характерно для мифов многих древних народов и является попыткой 
объяснить куда исчезает солнце с наступлением темноты.
В фантастическом мире угаритских мифов явственны черты реальной жизни. Власть 
Илу над другими богами характеризуют полномочия царя-жреца, обладавшего как 
светской, так и религиозной властью. Перечислены все признаки этой власти в 
виде царских регалий (высокого трона с подножием, судейского скипетра), 
церемоний поклонения царю. На основании описания в мифах совета богов 
воссоздается то же учреждение при царе Угарита. В слабости престарелого Илу 
проявилась ограниченность власти угаритских царей древнейшего времени, когда 
царь ещё был не самодержцем, а первым среди равных.
В той значительной роли, которую играют в угаритских мифах сельскохозяйственные 
мотивы, проявилась решающая роль сельского хозяйства в жизни обитателей страны 
Ханаан. Мифы дополняют данные археологии об этом регионе как месте зарождения 
древнейшей земледельческой культуры. На основании угаритских мифов 
восстанавливаются обряды, с помощью которых люди пытались добиться благоволения 
богов, совершая омовения и очищения.
С давних пор идут споры о том, что появилось раньше — религиозный обряд или миф.
 Угаритские мифы дали возможность понять, что эти споры беспочвенны, так же как 
дискуссия о том, что было раньше — яйцо или курица. Угаритские мифы — составная 
часть обрядов и церемоний. Это устный рассказ, сопровождающий религиозное 
действо, часть разыгрывавшейся в храме постановки о судьбах богов и созданного 
ими мира. Такое же религиозное происхождение имели и греческие трагедии.
Культура Угарита — это культура древнейших обитателей средиземноморского 
побережья Азиатского континента, известных кочевникам-евреям, захватившим южную 
часть этого побережья в XIII в. до н. э., как хананеи. Евреи восприняли 
культуру хананеев во всем её богатстве и разнообразии. Об этом свидетельствуют 
их священные книги — Библия. Открытие угаритских поэм дало для понимания 
обстоятельств создания Библии и возникновения образа единственного бога Йахве 
больше, чем все другие памятники древневосточной литературы вместе взятые.
Значение религиозно-мифологических текстов Угарита не ограничивается влиянием, 
оказанным на древнееврейскую религию и мифологию. Они проливают свет также и на 
формирование греческой мифологии. Если ранее, когда ещё не были известны 
угаритские тексты, мифы о выходцах с Востока, переселившихся в Грецию, 
истолковывались как воспоминание о плаваниях финикийцев на Запад и их обитании 
в землях, населенных предками греков, то ныне становится ясным, что контакты 
греков с Ближним Востоком появляются задолго до расцвета финикийских городов 
Сидона и Тира. Материалы раскопок Угарита показали, что выходцы из Эгеиды жили 
на территории Угарита с XVIII в. до н. э. и могли там ознакомиться с теми 
легендами, с которыми мы познакомимся в этой главе.
Следы угаритского, шире — ханаанского, влияния на греческую мифологию 
обнаруживаются в представлениях о богах, занимающих многовершинный Олимп. 
Греческой священной горе Олимп соответствует гора Цапану угаритских мифов. 
Примечательно, что эта гора в верховьях реки Оронта, известная грекам под 
именем Касий, в греческих мифах фигурировала как место схватки между 
предводителем греческих богов Зевсом и змееногим, изрыгающим огонь чудовищем 
Тифоном, после поражения упрятанным под землю. Таким образом, угаритский змей 
Латану соответствует не только древнееврейскому Левиафану, но и греческому 
Тифону.
В греческих мифах Олимп был местом обитания богов старшего поколения, затем 
изгнанных и низведенных в подземный мир. В более древних греческих мифах также 
известно о соперничестве младших и старших богов, но дело не доходит до 
изгнания последних. В некоторых образах греческих божеств мы обнаруживаем черты 
угаритских богов и богинь. В Зевсе и Посейдоне много общего с Илу и угаритским 
богом морей Йаммой. Греческий бог-кузнец Гефест вырос из угаритского 
Котар-ва-Хасиса. Можно думать, что в первоначальном своем облике владыки 
подземного огня, имевшего кузницу на одном из островов (Лемносе или Сицилии), 
облик Гефеста отражал представления об этом угаритско-финикийском ремесленнике, 
мастере на все руки, изготовителе оружия и драгоценностей, которые находят в 
погребениях микенской, раннегреческой эпохи. Греческие богини-девы Артемида и 
Афина (в древнем написании — Атана) вышли из образа угаритской богини-девы Анат.
 Первая восприняла её жестокость и необузданный нрав, вторая — мудрость и 
рассудительность. Еще более очевидна связь между греческой богиней любви и 
плодородия Афродитой и угаритскими Асират и Астартой. Однако влияния угаритской 
мифологии на греческую не следует преувеличивать. Греческие сказители знали об 
угаритских мифах и персонажах угаритско-финикийской мифологии, но они были 
самостоятельны в трактовке её наследия.



Баал и Мут [1]

К Баалу, на вершину горы Цапану пожаловали гонцы Мута [2] Гипар и Угар [3] и к 
нему обратились:
— Тебе повеленье от Мута, Илу любимца. Вот оно слово в слово. Умом пораскинь. 
От львицы барашек бежит, мести страшась. Верно, что и дельфин не проживет без 
воды. Верно и то, что буйвол является на водопой. Стремится к источнику лань. 
Предел мечтаний осла — трава, как можно больше травы. Но все живое в своем 
сжимаю я кулаке. И каждого, прежде чем съесть, на семь раздираю частей. Слуги 
готовят питье и мне его подают. В ущелье, в подземных глубинах меня посети, 
Баал. Будешь сидеть на пиру рядом с моею родней. Но что бы ни скушал ты, что бы 
ни выпил ты, придется тебе изрыгнуть. Ибо проткну я тебя так же, как ты гибкого 
змея Латану когда-то пронзил насквозь [4].
Выслушав эти слова, гонцам ответил Баал:
— Готов я за вами идти. Надо взглянуть на того, кто гибелью мне грозит.
Баал и двое гонцов вместе отправились в путь. Когда немного прошли, Мут очам их 
предстал. Огромен и страшен он был: одна губа на земле, другая — на небесах. 
Язык же касался звезд. Баала страх одолел, убоялся скачущий на облаках. Подумал 
он про себя: "Мут проглотит меня. Я в чрево его опущусь. Будет это тогда, когда 
созреют плоды, сады дадут урожай" [5].
Обратился Баал к послам:
— Передайте слово мое, Баала Могучего, Муту, сыну Илу: "Прими меня, Мут, как 
друга. Слугою хочу быть твоим, пойду я к тебе в кабалу".
И снова они в пути. Когда же достигли мрачных владений Мута, в ущелье его 
вступили, узрели высокий трон и Мута, сына Илу, на нем. Баал вновь повторил: 
"Прими меня, Мут, как друга. Слугою хочу быть твоим, пойду я к тебе в кабалу".
Мут доволен был, что недруг его устрашен, что он покорился ему.
— Ах, вот ты какой! — громко он произнес. — Явился готовый служить. Спускайся 
же дальше вниз вместе со свитой своей. Семь захвати ветров, семь возьми облаков,
 семь тебе верных юнцов, восьмерых кабанов и дочь, что с неба роняет елей. 
Возложи на руки шкуру, жиром наполни ладони [6], понеси в обеих руках. Опустись 
в дом одиночества, в землю. Ты будешь причислен к тем, кто опустился в нее. Как 
только испустишь дух, познаешь подземных богов — и сразу оплачут тебя.
Баал покорен был. Он сошел на поля, какими владеет Лев, богини Мамету [7] 
супруг. Там с Коровой он был обручен, на ложе любви с ней лежал семь и 
семьдесят раз. Когда же сошел с нее, тотчас дух испустил, а корова тельца 
родила.
Предстали Мута гонцы перед Илу самим и сказали ему:
— Из бездны к тебе мы пришли, край пастбищ подземных пройдя, поле Мамету Льва. 
Баала увидели мы там в глубинах земных. Пришли мы, чтобы сказать: скончался 
князь, владыка земли.
Известием этим был благостный бог потрясен. С трона сойдя, он на скамеечку сел, 
с неё же спустившись, на землю лег. Он стал кататься в пыли, на макушку насыпал 
прах, одеянье свое накрыл смертным покровом, камнем кожу свою изодрал, срезал 
пряди на обоих висках, щеки и подбородок тростинкою избороздил, место груди, 
что над сердцем, он обработал, как сад, спину вспахал, словно долину. Затем, 
голос возвысив, промолвил:


Баал мертв!
Горе тебе, народ!
Сына Дагана нет!
Горе твари любой!
Вместе с Баалом спущусь
И я в утробу земли.


Бродила по миру Анат; все обшарила горы, вплоть до земной утробы, вплоть до 
пастбищ до нижних, опустилась к полям, какими владеет Лев, богини Мамету супруг.
 Баала нашла и накрыла его одеянья смертным покровом, расцарапала подбородок и 
щеки, избороздила плечи, место груди, что над сердцем, она вспахала, как сад, 
спину вспахала, словно долину. Затем возвысила голос:


Баал мертв!
Горе тебе, народ!
Сына Дагану нет!
Горе твари любой!
Вслед за Баалом и мы
Сойдем в утробу земли.


Спустилась вместе с Анат Илу лампада Шапаш. Насытилась плачем она. Утолила 
жажду слезами. Дева Анат со словом к ней обратилась:
— Тела Баала могучего мне не поднять. Взвали мне его на плечо.
Согнувшись от великого груза, вступила Анат на высоты Цапану. Баала оплакала, 
слез не жалея, засыпала тело землей и рядом уселась. Отдохнув, она заколола 
быков, чтобы душу Баала насытить, шестьдесят заклала козлов и столько же горных 
косуль, чтобы душу Баала насытить.
Затем очи она обратила к владениям Илу и направилась к устью реки, к истокам 
Океанов обоих. И достигла она владений творца всех творений в Цапану. К ногам 
она Илу склонилась, плашмя повалилась на землю, почести воздавая. Затем 
обратилась к Илу, горечи не скрывая:
— Ты бы, родитель и царь, к Асират слова обратил, чтобы она, не навлекая на род 
наш позора, на погребенье явилась и сыновей привела. А то ведь недруги наши 
могут подумать, что рада она, что умер могучий Баал. А на место Баала, что 
удалился из жизни, пусть выберет сына любого, какого сама пожелает.
Насмешки не понимая, бог простодушный призвал Асират и ей объявил:
— Владычица! Вместо Баала, что удалился из жизни, выбери сына, какого сама 
пожелаешь, чтобы занял он трон, который пустует.
Асират назначила сына Астара [8]. Ужасный было ему имя. Поднялся он на вершину 
Цапану, на трон взгромоздился, но пятки его болтались [9], скамеечки не 
доставая, голова его в трон уперлась, подголовья не достигая.
День за днем проходили. Дева Анат страдала. И сердцем тянулась к Баалу, как 
корова к своему теленку, как овца к своему ягненку. И явившись во владения Мута,
 край одежды его ухватила, потянула за бахрому одеянья и свой возвысила голос:
— Мут, пробудись! Я за братом пришла!
— Что тебе надобно, дева Анат? — Мут ответил, зевая. — Мне недосуг. Землю я 
обхожу от края до края. Взбираюсь на кручи, спускаюсь в глубины до самых нижних 
полей. Алчет жизней людских моя глотка. Любо мне посещать города, где радость и 
красота, видеть на лицах испуг. Был я на пастбищах тех, где Лев Мамету владыка. 
К Баалу Могучему я подошел и его проглотил [10]. В пасти моей он исчез, как 
козленок. Вот почему с той поры земля не знает дождей и солнце нещадно палит. 
Горестно небесам склоняться в лапы мои.
День протек, за ним протек и другой. По прошествии многих дней Мута опять 
посетила дева Анат. Схватила она его, сына любимого Илу. Мечом его рассекла, 
пропустила сквозь сито, прожгла на огне, меж жерновами его размолола и, чтобы 
птицы не съели, пернатые не расклевали, рассеяла в море.
Тогда же Илу, уснув, голос во сне услыхал: "Вот посмотри! Баал живет! Всмотрись,
 милосердный бог, вновь существует он — князь, правитель земли! Небеса вновь 
изливают елей, русла ручьев, что были, как камень, сухи, вновь наполняются 
медом. Князь, правитель земли, к жизни вернулся".
Очи открыв, Илу возликовал, ноги с ложа спустил, угрюмость прогнал и улыбнулся, 
голос возвысил и произнес:
— Сяду-ка я и отдохну, сердце свое успокою. Ведь Баал Могучий живет, правитель 
земли вновь появился.
Затем он призвал к себе деву Анат и слово такое ей молвил:
— Дева Анат, внимай! Шапаш, лампаде моей, волю мою возвести: журчат ручьи на 
полях, журчат полевые ручьи. Баал Могучий литься им приказал и пашни поить. Но 
я не вижу его. Я не ведаю, где он, князь и правитель земли.
Возвысила голос Анат:
— Слушай, Шапаш, повеление Илу Быка, отца твоего. Хочет он знать, где пребывает 
Баал Могучий, князь и правитель земли [11].
— Буду Баала искать! — Шапаш обещала.
— Я тебе помогу, — сказала Анат.
Вот проходит день, за ним проходит другой, по прошествии многих дней Шапаш 
вместе с девой Анат Баала нашли под землей, путь на гору Цапану ему указали. 
Вернувшись, Баал схватил Астара, с трона на землю швырнул и разметал всех мужей,
 что Астару служили. Снова на царстве Баал Хаддад.
Месяц сменяет другой, год за годом идет. На году на седьмом вновь появился Мут, 
Илу любимец. Возвысил голос он свой:
— Из-за тебя я, Баал, принял позор, из-за тебя пропущен сквозь сито, меж 
жерновами раздроблен, обожжен над огнем, в муку превращен, в море рассеян.
Не захотел Баал внимать Муту, спиной к нему повернулся, удалился на гору Цапану,
 на высоты свои.
И собрал свою свиту Мут, семь верных ему юнцов, кабанов восемь. Им сказал:
— От Баала, от брата, обиду я претерпел, хотя нас мать одна родила. Идемте со 
мной. С Баалом хочу я сразиться.
Каптару покинув, Цапану достигнув, набросился Мут на Баала. Друг с другом 
схватились они. Ударились друг о друга, как кремень о кремень. Мут силен, но и 
Баал силен. Бодались, как буйволы. Мут силен, но и Баал силен. Кусали друг 
друга, как змеи. Мут силен, но и Баал силен. Лягались, как жеребцы. Мут силен, 
но и Баал силен. Мут упал, но и Баал упал.
Шапаш, Илу лампада, молвила:
— Внимай мне, о Мут, сын Илу. Зачем вражда тебе с братом? Об этом может 
услышать Илу, отец твой. Он может обрушить шатра твоего опоры, опрокинуть может 
трон твоего царства, разломать он может скипетр твоего судейства.
И устрашился Мут Могучий, сын Илу, Илу любимец. Голосом он хрипучим попросил у 
Баала пощады. На трон посадил он Баала в шатре его царском.
Все это Илу увидел с высокого трона. Со словом он обратился к Муту, своему 
любимцу:
— Можешь вкушать свой хлеб! Он силу тебе дает. Губами цедить вино. Оно утеху 
дает. Шапаш и земные князья, боги, что под землей, будут во власти твоей. 
Котар-ва-Хасис будет в свите твоей, спутником будет твоим. В честь он твою 
вознесет дыма столбы. Навытяжку перед тобой он будет стоять [12].
1. Этот сюжет — одна из частей обширного цикла мифов о Баале, видимо, 
открывающая этот цикл. Его герой — угаритский бог-громовержец, постоянные 
эпитеты которого — Алийян ("могучий", "богатырь"), Баал Зебул (библейский 
Вельзевул — дьявол) — "скачущий на облаке". Место обитания Баала в угаритских 
мифах — гора Цапану (или Цафон, как её называли угаритяне), поднимавшаяся на 1 
800 м над уровнем моря. На семитских языках Баал (Бел) «владыка», "господин", и 
имя бога-грозовика могло служить общим обозначением божества вообще.
2. Мут — общесемитское «смерть» и её бог в широко разработанной на Ближнем 
Востоке, особенно в Месопотамии, мифологии смерти (Bott(ro, 1987, 487 и сл.). 
Местопребывание Мута — Хамрай, ущелье в подземном мире, властителем которого он 
является. Топография ближневосточного мира мертвых отличается от устройства 
греческого аида.
3. Гипар и Угар — здесь боги, осуществляющие связи между Верхним и Нижним 
мирами. По функциям они соответствуют вестникам Ветхого завета, посылаемым 
Йахве на землю. Имена Гипар и Угар не имеют надежного толкования. В мифе о 
борьбе Баала с Пожирающими Угар — противник Баала: рожденные от него чудовища с 
бычьими рогами и буйволиными горбами убивают Баала.
4. Таким образом, причина вражды Мута к Баалу в том, что он убийца космического 
змея Латану, соответствующего библейскому Левиафану. В этой своей ипостаси 
бога-драконоборца Баал осуществляет функции индийского Индры, убийцы 
змеевидного чудовища Вритры, хеттского бога Грозы, противника Иллуянки, и 
греческого Аполлона, победителя дракона Пифона.
Но он, как видно из последующего изложения, — также умирающий и воскресающий 
бог, подобный месопотамскому Думузи (Таммузу), которого выводит из "страны без 
возврата" шумерская богиня любви Инанна (аккадская Иштар). В соответствии с 
этой ипостасью смерть Баала отнесена в сюжете ко времени сбора урожая ("Будет 
это тогда, когда созреют плоды").
5. У всех древних народов жир считался излюбленной пищей богов. Под упоминаемой 
шкурой, возможно, мыслится мех для жира.
6. Мамету (Мамиту, Маммиту) — в аккадской мифологии одна из богинь подземного 
царства, супруга бога смерти Нергала или бога чумы Эрры, судья подземного мира 
вместе с ануннаками. Значение теонима «клятва» ("обязательство") дает основание 
для толкования богини Мамету как олицетворения кары клятвопреступникам, 
осуществляемой в одной из частей подземного мира. Возможно, Лев Мамету — 
чудовище у её трона, съедающее грешников. Однако в данном сюжете Баала пожирает 
сам Мут.
7. Астар — бог плодородия, противник Баала, прототип греческого бога войны 
Ареса.
8. Сохранилось несколько изображений угаритских богов на тронах, но такой тип 
трона неизвестен.
9. Заглатывание чудовищем, имеющее многочисленные параллели в мифах разных 
народов, в том числе у евреев в предании об Ионе, которого проглотил кит, можно 
рассматривать как таинство символической смерти, предшествующей возрождению 
(Элиаде, 1996, 256 и сл.).
10. К помощи всевидящего солнца в поисках уведенного смертью прибегает и 
греческая Деметра в известном мифе о похищении Персефоны.
11. Каптару (Кафтор, Кефтиу) — древневосточное обозначение о. Крита, теснее 
других греческих островных территорий связанное со страной Ханаан. Не случайно 
Зевс в облике быка переносит финикиянку Европу на остров царя Миноса. Впрочем, 
некоторые исследователи ищут Кафтор в Малой Азии.
12. Текст в угаритском оригинале оканчивается следующей формулой:
Подписал Ил-милк из
Шабону,
Рассмотрел Аттин
Парланц, верховный жрец,
высший пастырь,
Сверил Никмаду, царь
Угарита, повелитель
Йаргабу, господин
Теремину.
Это свидетельствует о том, что царь и жрецы удостоверили его соответствие 
местным религиозным традициям.



Баал и Анат [1]

Семь девиц умащали Анат, благовония в кожу её втирая, и от тела её исходил 
аромат. Соединились в нем запахи дичи и меда [2]. Закрыв ворота дворца, вышла 
на поле Анат, где её ожидали юнцы, войско богини, а вместе с ними сыны городов. 
Сокрушала Анат в долине врагов, истребляла народ. Поражала она горожан и людей, 
что с моря явились, истребляла пришедших с Востока [3]. Пробивалась она сквозь 
недругов строй. С обеих сторон были головы павших, словно живые. Руки над нею 
взлетали, как саранча, кисти храбрых падали в кучи. Головы она бросала себе за 
спину, кисти рук отправляла в чрево свое, по колено стояла в крови, в крови 
храбрецов она омывала ножные цепочки. Старцев жезлом гнала, как овец. Лук свой 
приставив к бедру, стрелы она метала.
Затем возвратилась она во дворец, но сердце её убийствами не было сыто, не было 
сыто резней, что она учинила врагам. Кресла швыряла она в храбрецов, в воинов 
кидала столы, скамейки метала в могучих героев. При виде трупов блаженство её 
охватило, вспухла печень её, ибо она погружала колена в кровь храбрецов, ножные 
цепочки в ней омывала.
Потом она в чаше омыла руки свои, очистила их в небесной росе, а также дождем 
Скачущего на облаках. И, завершив омовенье, вновь призвала девиц семерых. Кожу 
они умастили Анат. И вновь от тела её исходил аромат. Соединились в нем запахи 
дичи и меда. Аромат благовоний разносился на тысячу поприщ в течение дня.
К ней в это время явились посланцы Баала. Издали их увидав, задрожала Анат от 
макушки до пят, чресла её затряслись, капли пота на лбу показались. Голос 
возвысив, послов вопросила она:
— Что вас ко мне привело? Может быть, недруг какой, мной не добитый, на Баала 
вновь ополчился? Или какая иная беда угрожает скачущему на облаках? Разве мало 
врагов я его сокрушила? Был среди них и сам Йамма, Илу любимец. Не поразила ли 
я дракона о семи головах, гибкого змея [4]? Разве не я Мута повергла? Может 
быть, изгнан опять Баал с Цапану высот, с трона могучего царства?
Анат поклонились юнцы, к её припали стопам, пали пред нею ниц, почести ей 
оказав. Затем ей отвечали они:
— Посланье у нас для тебя от Баала, сильнейшего среди всех. Передаем его слово 
в слово. Явись в обитель мою, о Анат! Земле передай зерно, котел ей с хлебом 
пожертвуй. Посох в руки возьми, накинь на плечи суму. Пусть ноги не медлят твои,
 стопы твои пусть поспешат. Есть у меня, о чем поведать тебе. Лепет деревьев и 
бормотание камней, жалобы струй, текущих с неба на землю, от звезд к океану. 
Чертоги воздвигнуть хочу, подобных которым небо не знает, которых и в мыслях 
нет у людей, у толп, наполняющих землю. Будут чертоги также твоими, Анат, на 
вершине власти моей, ибо этого я хочу, владыка Цапана, с тобою, Анат, 
пребывающей в мыслях.
— Да, я явлюсь, — живо посланцам ответила дева. — Хлебную жертву выдам земле, 
котел в её недра зарою. Вы же, после пути отдохнув, собирайтесь снова в дорогу. 
Я отправляюсь ранее вас к далеко живущему богу, через толщу земную пройду 
вместе с водою грунтовой, с нею же поднимусь через земные слои.
Так она вышла на путь, что ведет к вершинам Цапану, в тысячу мер, в десять 
тысяч длиной. Баал, издалека сестру заприметив, к ней свиту отправил из своих 
дочерей. Деву они ублажили, свежей водой Анат напоили, обмыли росою, что 
сочится с небес, смешав её с туком земли. После того к ней обратился Баал:
— Среди богов я один бездомный. Есть чертоги у Илу, есть жилище у госпожи 
Асират, помещенья у других её сыновей. Комнатами наделил Илу-Бык моих дочерей, 
невест непорочных. Только мне одному он дома дать не желает.
— Он даст тебе дом! — Анат ему возразила. — Уступит он ради меня и себя. Ибо 
швырну я его, словно овцу, на землю. Кровью омою седины его бороды, если ты дом 
не получишь, как боги другие, как сыновья Асират.
Грозно топнув ногой, Анат обратилась к устью Реки, к истокам Океанов обоих, Илу 
достигла горы, вступив во владенья царя и отца, и возвысила голос:
— Радуйся, Илу, что на свете живешь! Радуйся, что я тебя ещё не схватила, что 
на земле ты ещё не лежишь, как овца. О сыне подумай своем, что не имеет жилища, 
как другие твои сыновья.
Услышав дочери крик, Илу бежал через семь своих комнат, и из восьмой такое ей 
слово сказал:
— Знаю я, дочь, что твое необуздано сердце, словно бы мужем, не девою ты 
родилась. Просишь ты дом для Баала, и уступить я готов.
— Мне, — вещала Анат, — давно твоя ведома мудрость. Ибо она тебе вместе с 
бессмертьем дана. Каждое слово твое — счастливая участь. К Баалу Могучему ты 
милостив, как никогда. Мы же, богини, к этому дару готовы. Баалу Могучему все 
мы поможем.
— Да, — подхватила Асират, — мой сын не имеет дома, как у меня и у других моих 
сыновей. Все мы просим тебя о постройке дома для Баала, мы все твоего повеления 
ждем.
— Что ж, — Илу промолвил, к супруге своей обращаясь. — Выбери двух сыновей, 
гонцами отправь на Каптару, где пригожий и мудрый Котар обитает. Пусть он 
построит дом для Баала, могучего бога, такой же, какой он тебе построил.
1. Еще один шедевр ханаанской поэзии. Характер Анат соткан из противоречий. Не 
знающая пределов бессмысленная жестокость, обращенная против правых и виноватых,
 против обитателей городов и против врагов, им угрожающих с моря и суши, и 
женская преданность вплоть до самопожертвования. Перебирая в памяти образы 
греческих богинь, на складывание которых оказал влияние образ Анат, мы не 
находим ей равных ни в жестокости, ни в страсти. Но в изображении любовного 
чувства у автора поэмы о любви в древности были соперники, точнее соперница — 
Сафо, сумевшая передать состояние любви как жестокую болезнь.
2. Запах дичи исходил от Анат, поскольку она богиня охоты, запах меда — 
очевидно, потому, что благовония растворялись в меду. Изображение Анат в виде 
обнаженной женщины, стоящей на царе зверей льве сходно с более поздними 
изображениями малоазийской матери богов Кибелы.
3. Недостаточно ясно, кем были смертные, которых уничтожает Анат. Существует 
мнение, что Анат, действуя по приказу Илу, истребляет провинившееся 
человечество. Однако Запад и Восток, как мы полагаем, — не просто меризм: под 
людьми, пришедшими с моря и с востока, явно имеется в виду конкретные враги 
страны Ханаан — "народы моря", филистимляне (пеласги) и сикулы, завоевавшие 
прибрежную полосу в XIII–XII вв. до н. э., кочевники, в том числе 
израильско-иудейские племена, наступавшие из пустыни, и цари Месопотамии 
неоднократно вторгавшиеся в Ханаан. Полет отделенных от туловища голов и рук 
может быть объяснен распространенным в Египте и Ассирии обычаем отсекать у 
мертвых головы, руки или другие части тела для подсчета уничтоженных врагов.
4. В предшествующем сюжете Латану убивает не Анат, а Баал. Такого рода 
противоречия — не редкость в мифах, как это ясно и на примерах мифов древней 
Греции.



Баал и Йамма

Котар-ва-Хасис ("Пригожий-и-Мудрый"), строитель и мастер на все руки, торопился,
 как никогда. Свернув с пути своего, направился он к истокам двух потоков, 
верховьям Океанов обоих, достиг владений отцовских, вступил на вершину горы 
всех времен, перед Илу склонился и, как слуга, распростерся.
И сказал ему Илу:
— Сооруди немедля дом для мне любезного Йаммы, дворец для владыки всех вод и 
потоков.
Не скрылось это от взора и не укрылось от слуха богини Шапаш Пресветлой, 
которая небо дневное обходит. Возвысив свой голос, что было сил она закричала:
— Слушай, могучий Баал! Илу, отец наш и Бык, лицо обратил свое к Йамме, владыке 
всех вод и потоков, дворец ему хочет построить, твое ниспровергнуть царство и 
разломать твой скипетр.
Баал направился к Илу и молвил ему с обидой:
— О, Илу, Бык и родитель! Разве тебе неизвестно, что я не имею дома, каким 
обладают боги, что я не имею двора, который бы львы охраняли. Ты же, к Йамме 
склонившись, ему приказал построить дворец…
— Да, выбор мой пал на Йамму, — Илу ответил. — Царем я решил его сделать. Ведь 
ты жены не имеешь, сыновей не имеешь.
Тем временем боги собрались на гору родителя Илу. В доме его разместившись, 
вкушали бессмертные пищу, которая их достойна. И тотчас послы показались, 
которых Йамма отправил. Илу не поклонившись, они к богам обратились:
— Послал нас великий Йамма, потоков и вод владыка. Средь вас пребывает Баал, 
рожденный богом Даганом. Он Йаммы давний невольник, строптивый раб и неверный. 
За ним мы явились и просим его немедленно выдать.
Боги склонили шеи к коленям и побледнели от страха. Никто из них не решился 
замолвить хотя бы слово, словечко в защиту брата.
Баал же вперед выходит и с Илу становится рядом.
— Почему вы, боги, молчите, к коленям склонивши шеи? — промолвил Баал Могучий.
 — Почему б нам не выступить вместе против дерзости Йаммы?
И подняли головы боги, ожидая решения Илу.
— Да, Баал — подданный Йаммы, — к богам обратился Илу. — Был взят он им в плен 
и должен ему, как раб, подчиняться.
Тут выхватил Баал секиру и меч свой из ножен вырвал. Но Анат его схватила за 
правую руку, за левую руку схватила.
— Убийство послов, о Баал, — произнесла богиня, — чести твоей недостойно. Послы 
не явились сами. Они выполняют волю того, кто стоит над ними, слова его 
повторяют.
Бросил Баал секиру, меч свой в ножны отправил, и сразу послы удалились, гнева 
его опасаясь. За ними Баал Могучий Илу шатер покинул, Анат за ним поспешила.
— Послов я изгнал, сестрица, — молвил Баал Могучий. — Теперь я возьмусь за 
Йамму. Я сокрушу его царство, а самого повергну и растопчу ногами.
— Ты прав, — Анат согласилась. — Тебе я не раз говорила, что Йамма твой злейший 
недруг. Отнять твое царство он хочет. Котар-ва-Хасис оружье тебе изготовит, 
новые две дубины. Имя первой — Гонитель, ты ею Йамму прогонишь и обратишь его в 
бегство. Имя второй дубине — Да ослабеет Йамму. Опустишь её на череп владыки 
всех вод и потоков. Он упадет на землю, и дух из ноздрей его выйдет [1], - 
сказав это, Анат улетела, к себе удалилась.
Лет протекло немало. Анат, дом свой покинув, землю посетить пожелала. У дворца, 
который Котар-ва-Хасис построил, владычица опустилась. К рабам, охранявшим 
ворота, она обратилась с вопросом:
— Скажите, дома ли Баал? В каких он обитает покоях?
— Нет господина дома, — Анат ответили слуги. — Баал свой дом покинул и на луг 
Шамку отправился охотиться на быков [2].
На луг, чье имя Шамку, дева Анат полетела. И вот, поднимая очи, Баал её увидел 
и крикнул нетерпеливо:
— Скорей опускайся, сестрица. Врагов я теперь не имею. Пеплом и пылью стали те, 
кто со мной враждовали. Ничто нам теперь не мешает дружить и любить друг друга.
Спустилась Анат на землю и не узрела Баала. К ней бык приближался могучий, 
глаза его страстью пылали. Метнувшись быку навстречу, Анат обняла его шею [3].
Через год у Анат родился теленок [4].
И направилась Анат на вершину горы, и крикнула оттуда Баалу:
— Счастливец Баал! Прими добрую весть! Рожден у тебя теленок, дикий бычок, 
скачущий на облаках.
И возрадовался Баал Могучий, что у него появился первенец.
1. Илу не выполнил своего обещания построить дом для Баала. Этому помешал бог 
моря Йамма. Ему было оказано предпочтение. Анат и Шапаш этим возмущены. Илу 
собирает совет богов, с которым, видимо, хочет согласовать все решение 
построить дом для Йаммы. Чувствуя поддержку Илу, Йамма направляет послов с 
требованием выдать Баала как раба и пленника. Это предполагает заключение между 
Илу и Йаммой специального соглашения наподобие известных нам по договору между 
Египтом и царем хеттов о выдаче перебежчиков.
И вновь на помощь Баалу приходит Анат. С помощью волшебного оружия, 
изготовленного Котар-ва-Хасисом по просьбе Анат, Баал расправляется со своими 
недругами и соединяется в священном браке со своею спасительницей.
2. Луг Шамку (совр. Хуле) — по-видимому, прибрежный луг озера в верховьях 
Иордана. Из текста неясно, охотился ли Баал на быков или их пас.
3. Из описания принятия Баалом облика Быка и рождения у Анат теленка, ясно, что 
он был таким же быком, как Илу, но прозвище Бык закрепилось за верховным богом, 
Баалу же оставлены другие эпитеты.
4. Сыном этой супружеской пары считался Амурру, прародитель амореев, но трудно 
сказать, мыслили ли его аналогичным "дикому бычку".



Дворец для Баала

Теперь, когда Йамма был устранен, не осталось никаких препятствий для 
сооружения дворца. И Баал стал готовиться к строительству.
Горные недра дали ему серебро и золото, по морю доставили драгоценные камни. 
Собрал он и людей, готовых пожертвовать всем, чтобы великий бог обрел достойное 
его жилище. И послал он гонцов за Котар-ва-Хасисом.
И прибыл Работающий руками к Баалу и сел вместе с ним за стол, украшением 
которого был целиком поджаренный бык, и за трапезой Баал поведал гостю о планах 
своих:
— Вот место, где жить я хотел бы, — сказал он, обводя вокруг себя круг. — Гора 
Цапану, к которой я привык.
— Место хорошее, — похвалил гость выбор хозяина, — отсюда виден весь мир. Дверь 
будет обращена на восход Шапаш, лампады богов. А на какой стене мне поставить 
окно?
— Какое ещё окно? — удивился Баал. — Мне достаточно одной двери.
— Но ведь я же буду строить дворец, не сарай. Во дворце должно быть окно.
Не хотел окна во дворце Баал, ибо боялся лишнего глаза. Но не стал возражать он 
мастеру, зная, что тот строптив и может вообще отказаться строить дворец.
— Начинай работу, — сказал Баал, — а в отношении окна я подумаю.
На следующий день закипела работа. С гор Ливана были доставлены кедры. 
Работающий руками развел огонь. Шесть дней горел он, а на седьмой заготовленное 
серебро превратилось в плиты. Из всего этого Котар-ва-Хасис воздвиг дворец 
размером в тысячу мер, десять тысяч полей.
Завершив работу, мастер пригласил Баала, и тот не мог найти слов, выражающих 
восхищение. На пиршество он пригласил многих богов, и среди них семьдесят детей 
Асират.
Каждому поставил он трон, выставил море вина, без счета быков, овец и баранов и 
решил проверить, сколько городов признает его власть. И обошел он всю страну. 
Все города склонили перед ним головы — признали его власть.
Успокоенный, он вернулся к себе на гору. Боги уже разошлись. Котар-ва-Хасис был 
за работой. Подойдя к нему Баал молвил:
— Пусть будет в моем доме окно, как ты этого хотел.
Богиня Шапаш и её дочь Кобылица
Была у Шапаш, обходящей все небо и всю землю, дочь-Кобылица. А кто был её отцом 
— горный ли источник, пробужденный её лучами, камень ли, обожженный её жаром, 
океан ли, измеренный её светом, или само небо, она не смогла бы ответить. Да и 
кто бы осмелился её об этом спросить?
И когда укусила змея Кобылицу, она могла обратиться только к матери:
— О мать моя Шапаш, — простонала Кобылица. — Пусть мне поможет Илу, источник 
всех рек и течения двух Океанов!
Но в то время охотился Илу на птиц и жарил свою добычу, равнодушный к судьбам 
мира. И даже при виде приближающейся к нему вестницы Шапаш не отложил своих 
занятий. И все другие боги и богини, к которым обращалась Шапаш, — Баал и отец 
его Даган, Анат и Астарта, Йариху и Рашап отвернулись. Никто не захотел помочь 
страдающей Кобылице. Только Харан [1] внял просьбе Шапаш, но за это попросил, 
чтобы Кобылица осталась в его городе, во дворце его, осчастливив их своим 
присутствием.
Кобылица и мать её Шапаш без колебаний дали свое согласие. И тогда, оставив 
Кобылицу в своих покоях, поторопился Харан в страну Аршах [2], славную 
зарослями тамарисковыми и рощами финиковыми. Тамариском отряхнул он зло, 
Кобылицу поразившее, ветвью пальмы истребил его.
И как только уничтожил Харану поразившее Кобылицу зло, прекратились её 
страдания. Возрадовалась Кобылица. И возликовала вся природа, вместе с 
несчастной страдавшая. Вернулась к ней её мощь, и забурлила, закружилась жизнь, 
словно водный поток, к океану несущийся [3].
Между тем вернулся Харан, искусный бог, в город свой, предвкушая радость 
встречи с Кобылицею, исцеленной им. Но не выбежала она ему навстречу, как он 
ждал, с веселым ржанием. Ворота дворца оказались закрытыми накрепко. Заперла их 
Кобылица, знавшая искусство заклятия, и понял Харан, что не открыть их ему, 
даже если он призовет на помощь всех богов. Бессильны и люди, и боги перед 
заклятием.
И, стуча в ворота дворца своего, стал он спрашивать Кобылицу неблагодарную:
— Почему ты заперлась от меня? Разве нет у меня с тобой и с твоей матерью 
соглашения? Разве я не выполнил обещанного?
И послышался голос Кобылицы из-за стены:
— Да, ты выполнил обещанное, и покинула боль меня. Но хочу я, чтобы искусством 
своим ты поделился с моей матерью, чтобы открыл ты ей свое умение от укуса змеи 
излечивать. И как только ты это сделаешь, я пущу тебя в твой дворец, сниму с 
ворот его заклятие.
Согласился Харан без колебания. Не пожалел своего искусства великого, но прежде 
чем вручить его Шапаш, спросил Кобылицу строптивую, станет ли она ему женою 
верною?
И ответила Кобылица Харану, с нетерпением ответа за воротами ждавшему:
— Буду я женой твоей верною. Но как свадебный дар передашь моей матери змею и 
ядовитую ящерицу, а в оплату любви — ещё одно пресмыкающееся, чтобы были у 
матери моей помощники, когда будет она твое искусство использовать.
И на это согласился Харан без колебания. И отомкнула Кобылица ворота дворца и 
стала его женою верною.
А Шапаш, лампада богов, с тех пор никогда не отказывает в помощи ни людям, ни 
богам, от укуса змеи страдающим, а убирает яд змеи из тела укушенного — подобно 
тому, как лучи её в полдень убирают тень с земли.
1. Харан — бог-целитель. Искусство исцелять укусы змей и сама змея, 
обладательницей которой он был, судя по упоминаемой в том же сюжете передаче её 
в качестве свадебного дара, сближают его с шумерским Нингишзидой, хтоническим 
божеством, сопровождаемым рогатой змеей, и греческим Асклепием, чьим атрибутом 
был жезл, обвитый змеей.
2. Страна Аршах — земля, связанная в представлении угаритян с обилием 
тамарисковых зарослей и финиковых рощ. Вне мифологического контекста не 
встречается.
3. Ликование природы и бурление жизни, возобновившееся с излечением Кобылицы, 
порожденной богиней Солнца, показывает, как справедливо отмечается 
исследователями, связь Шапаш с миром жизни (Циркин, 2000, 362).



Эпос об Акхите [1]



Горе тебе, муж рапаитский [2], воин могучий Харнама [3],
Братья твои давно с сыновьями и родичи не одиноки.
Отпрыска ты лишь один не имеешь и счастья земного не знаешь.
Молит богов он, силу дающих, и на пир к себе призывает.
Кормит весь день до отвала и поит, пока не напьются,
Пояс распустит и снимет одежды, ночь на ложе встречает.
Так чередуются дни и ночи, пиры и молитвы о силе.
Утром седьмым в его сновиденье вступает Баал могучий.
И обращается он к Даниилу, спящему крепко, со словом:
— Вижу, о муж рапаитский, скорбишь ты, лишенный потомства,
Радуйся, Илу-бык, мой родитель и отец всех тварей живущих,
Зная, как ты кормил его сыновей, ничего не жалея,
Мне приказал передать тебе силу, силу мужскую.
Будет сын у тебя, в чертоге зазеленеет побегом,
Плиты могил он предкам поставит и им зажжет воскуренья,
Оборонит он твои скрижали и тебя самого от наветов.
Будешь ты пьян, подаст тебе руку, с земли поднимая,
Если одежда твоя загрязнится, её очистит от грязи,
Кровлю дома покроет, если она обветшает [4].
Так что иди к жене, Даниилу, муж рапаитский,
Рядом её положи и возымей в поцелуях.
Женская плоть наполнится силой и вскоре отяжелеет.
Сын, которого ждешь ты, выйдет из чрева побегом зеленым.
Возликовал Даниилу, муж рапаитский, радостный вопль испуская
И в покои свои поспешил он, песнь напевая:
— Будет сын у меня, как у братьев моих, слава родителю Илу,
Давшему силу! Будет сын у меня, одиноким я больше не буду!
Слугам он приказал девиц привести пригожих,
Дочерей Дающего свет, как ласточки, быстрых [5].
Поил он их и ласкал день первый и день второй,
Ласкал он их и кормил третий, четвертый день.
Утром седьмого дня, насытившись силой мужскою,
Радости ложа познав, они ушли из чертогов.
Полон надежд, на ложе своем, пальцы руки отгибая,
Месяцам счет вел Даниилу — первый, второй,
Третий, четвертый… [6].
Четырнадцать минуло лет, дважды по семь.
Из мальчика вырос муж, имя ему Акхит.
Столько же лет сестре, имя её Пагат.
И Даниилу решил, что сын его в возрасте том,
Что должен оружьем владеть, и в горы отправил гонца
К тому, чье имя гремит, как медь когда плющат её,
К Работнику-богу, кого Котар-ва-Хасис зовут.
И вот на день на седьмой, Даниилу в ворота прошел [7],
К полю, где рядом гумно, туда, где дуб вековой [8].
Под этим дубом всегда он тяжбы людские решал,
Не обижал никогда вдовицы и сироты [9].
Только он поднял глаза — видит, как сходит с высот,
Гость, которого ждал, с луком чудесным в руках.
— Вот тебе лук, мудрец, — Котар Даниилу сказал.
И передал мастер лук, прямо в руки царю.
Глазами цель отыщи, стрела её поразит.
Принял подарок царь и жену свою пригласил:
— Даниитянка [10], - он сказал, — угости владыку Хикупта [11],
Ягненка подай на стол, питьем его душу утешь.
Поила она его, кормила она его и уважила всем.
И уходя в свой шатер, на стол положил Котар,
Колчан свой, тяжелый от стрел.
Даниилу сына призвал и лук ему передал,
И стрелы ему передал и строго ему наказал:
— Помни, мой сын, из всего, что ты стрелою сразишь,
Лучшую долю отдать ты должен деве Анат.
Прижав подарок к груди, ушел на охоту Акхит.
Увидела лук Анат, и сердце её зажглось [12].
Ослабли бедра её, она схватила копье,
Ударила оземь древком, и вся земля затряслась,
Камни скатились с гор, волны вознес океан.
Чтобы сердце унять, рванулась она к вину,
Но в ярости не смогла кубок к губам поднести.
Чашу на землю швырнув, она зашипела змеей.
К юноше подойдя, она ему говорит:
— Слушай, юный Акхит! Ты ведь не знаменит.
Лук, что в твоих руках, славы не принесет,
Как его ни носи. Золота попроси
Будет оно твоим, и пожелай серебра
Или иного добра — ты его обретешь
Если отдашь мне лук. Но, подавляя дрожь,
Ответил Анат Акхит: — Лук мне в подарок дан.
Кедры в твоих руках, что украшают Ливан,
И сухожилья козлов, и крепкие их рога,
И высокий тростник, что на речных берегах.
Котару все передай, и он тебе лук смастерит.
Выслушав эти слова, дева вещала так:
— Вечности пожелай — ты обретешь её,
Бессмертия пожелай — я его ниспошлю,
Вместе с Баалом самим будешь года исчислять,
Месяцам счет вести. Будет, как у него
Пиршеством день твой любой [13].
— Вновь ты плетешь обман? — молвил юный Акхит.
Ложь бесполезна твоя. Ведь ни один человек
Бессмертья ещё не обрел. Как умирают все,
Так же скончаюсь я. Лук мой не для тебя,
Он не для женской руки — создан он для мужей.
— Как ты смеешь дерзить!? — вскрикнула Илу дочь,
Грозно топнув ногой. В воздух она взвилась,
Землю пересекла и к устью речному проникла,
Там, где истоки океанов великих обоих,
И во дворце родительском преданной дщерью
К трону владыки-отца прильнула с притворной мольбой.
Стала, однако, она поносить дитя Даниилу,
Смерти его у Илу-быка добиваясь.
Благостный Илу напрасно пытался дочь успокоить.
Дерзкая, на него она обрушилась с бранью:
— Пусть твои дочери этим дворцом не кичатся.
Мне высота нипочем, я схвачу их за косы.
Так же и ты моей не избегнешь расправы,
Алою кровью твоей седину я украшу,
Пусть тебя защищает Акхит, сын Даниилу.
Горестный вздох испустил великий владыка:
— Знаю, Анат, твою дерзость. Знаю и доблесть.
В мире во всем на тебя не найдется управы.
Мне ли спорить с тобой из-за смертного мужа.
Воля твоя. Я желаньям твоим не помеха.
Ринулась дева, с родителем не попрощавшись.
Только звезды за её плечами мелькали.
Радостный смех её разносился по миру.
Вот она на пути к городу Абуламу,
Коим от века владел вельможный Йариху [14].
В городе том проживал искусник Йатпану.
Он и без слов понимал желанья бессмертных.
— Вижу я, о Анат, — к деве он обратился
Лук чудесный теперь душу тревожит твою.
Луком этим владеет сын Даниилу,
Стрелы — как мысль, и смерти от них не избегнуть.
— Страх твой напрасен, — дева Йатпану сказала.
Коршуном станешь, могучей небесною птицей,
Крона у дуба густа, и Акхит тебя не заметит,
В темя клювом ударишь, в нежное темя.
Это сказав, она посадила Йатпану за пояс,
В воздух взлетела и тотчас скрылась из виду.
Только Акхит под дубом решил подкрепиться,
Только за трапезу сел он, как коршунье налетело.
Дева Анат была в этой стае такою же птицей.
Юный Акхит хищников стаю заметил.
Лук он схватил и разломал о колено
Прежде, чем коршун ударил кривым своим клювом
В темя Акхита один раз, другой и третий,
Прежде чем кровь на землю хлынула током,
Прежде чем юноши дух благовонный,
Ноздри покинув, в небо взвился пчелою.
Коршунов стая тело Акхита терзала [15],
Дева Анат с обломками лука возилась.
Слезы потоком по щекам девичьим катились.
— Что ты наделал, Йатпану!? — дочь Илу вопила.
Ты для не меня не сберег чудесного лука!
Дева Пагат, на плече носящая воду,
Чтобы поить на полях отцовских растенья,
Знала движение звезд и волю богов постигала.
Издалека ей хищные птицы предстали.
Треск волшебного лука она услыхала.
С плачем к отцу прибежала юная дева.
— Слушай, отец, — сказала она Даниилу,
Слушай меня, служитель богов справедливый,
С неба беда опустилась на милого брата,
Дева Анат на него коршунье напустила.
Дочери так отец Даниилу ответил:
— Брат твой, Пагат, обладает луком волшебным,
Мыслям его острые стрелы послушны.
Коршунов стаю он расстреляет мгновенно.
— Видела я, — дева Пагат продолжала,
Там среди птиц одну с ликом Йатпану,
Из Абуламу этот воин жестокий.
— Слушай меня, о Пагат, носящая воду,
Дочери так мудрый сказал Даниилу,
И без тебя ячмень на полях обойдется,
Я для тебя запрягу сейчас же ослицу,
Сядешь ты на нее, чтоб увидеть своими глазами
То, что тебе в видении боги послали
Вслед за тобою своих гонцов я направлю,
Чтобы они о происшедшем узнали.
Дочь проводив, в ворота прошел Даниилу,
К площади той, где колосья били цепами,
Где он судил и рядил народ по уставу,
Не обижая сирот и несчастной вдовицы,
Где чужестранцы его иногда навещали,
Чтобы беседою с ним, мудрецом насладиться
В небе высоком над ним облака проплывали,
Песню свою им пропел Даниилу:
— Где вы скитались грядою своею летучей,
Где вы семь лет пропадали, сестрицы?
Почва иссохла, Шапаш на небе ярится,
Скрылся Баал и к нам не является тучей.
Слышен ли вам напев земли заунывный?
Скрылся Баал и к нам не спускается ливнем.
Гимн свой пропев облакам, он покинул места,
Где судил и рядил, и на луг стопы он направил,
Где каждый знал стебелек, и к траве обратился:
— Знала ты ласку струй и можешь расти в жару,
Чтобы скот прокормить. Даже в несчастьях моих
Верю я все же, трава, что скосит тебя мой сын.
Затем он на поле пошел, что долго не знало дождя.
В руки он взял колосок, поцеловал в усы.
— Освобождаю тебя я от опалы, дружок,
Он сказал колоску. — Зерна свои сохрани,
Скоро мой сын придет, ими наполнит амбар.
Только произнести эти слова он успел,
Видит — идут гонцы. Лица у них темны.
Царь подбегает к ним и первый им говорит:
— Верно ль видение то, что увидела дочь моя?
Верно ли, что на Акхита в гневе великом Анат?
Голову наклонив, молча стояли гонцы.
— Правда ль, мой сын убит? — не унимался отец.
Правда ли, что его коршун-злодей растерзал?
Правда ли, что ему в беде никто не помог?
— Верно, — сказали гонцы, не поднимая глаз.
Выпустила Анат душу его из ноздрей,
И улетела душа, словно пчела, в небеса.
Ударил могучей рукой себя Даниилу в грудь.
С силой ударил такой, что загудела она.
Эхом отозвались на этот удар леса.
Взор устремив в небеса, коршуна царь узрел
Крылья свои распластав, он над дворцом парил.
— Мне тебя не достать, — коршуну царь прокричал.
Может тебя схватить только один Баал
Крылья твои обломать может один Баал.
Бросит к моим ногам — взрежу я брюхо твое,
Перья твои ощипать, тело сына найду.
Только проговорил — возник перед ним Баал.
В небо вознесся он, коршуна быстро схватил,
Крылья ему обломал, перья ему ощипал,
И швырнул с высоты прямо к ногам отца.
Коршуну взрезал живот, вырвал ему кишки
Но не нашел Даниилу там Акхита костей.
Сына увидев в беде, мать всполошилась его.
Баал коршуницу схватил, крылья ей обломал,
Перья её ощипал, бросил к ногам отца.
Взрезал он птице живот, кости сына нашел.
К царскому склепу свои он направил стопы.
Там он, рыдая, предал останки сына земле.
Выполнив горький свой долг, покоя он не нашел.
К небу руки воздев, проклятье он произнес:
— Горе тебе, ручей, бьющий струей из скалы!
Возле тебя убит сын мой, могучий Акхит.
Рухнет пусть эта скала! Пусть солнце тебя сожжет!
Горе тебе и дуб — ведь под кроной твоей
Первенец мой погиб. Гром пусть тебя поразит.
Пусть свирепый кабан корни твои обнажит.
Пусть возьмет тебя сушь, пусть сгниешь на корню,
Но не тебя, а Анат больше всего я виню.
Пусть погибнет она и отроки вместе с ней! [16]
Царь возвратился к себе в свой опустевший дворец.
Женщин скорби призвал, и к небу поднялся плач,
Щеки терзали они, груди рвали свои.
С ними вместе рыдал, слезы по сыну он лил.
Лишь на седьмой [17] он год слезы утер со щек,
Плакальщицам сказал, чтобы покинули дом,
Жертвы принес богам — те, что их сердцу милы.
Подходит к нему Пагат. Светел девичий лик.
— Благослови меня, — дева отцу говорит,
Силой меня одари, крепостью рук мужских,
Чтобы могла я сразить тех, кто брата убил.
Обнял храбрую дочь Даниилу, к сердцу прижал:
— Ты мой дух подняла, приносящая воду Пагат!
Смерть теперь понеси тем, кто Акхита убил.
И облачилась Пагат, как муж, в одеянье отца,
Меч взяла и копье, закрыла доспехами грудь
И, попращавшись с отцом, воинский путь избрала.
Был этот путь освещен светлым оком Шапаш,
На храбрую деву Пагат смотрела она с высоты [18].


1. В поэме об Акхите, в отличие от других угаритских религиозно-мифологических 
текстов, наряду с богами действуют герои — мудрый царь Даниилу, его сын Акхит, 
дарованный богами царю за его благочестие, и союзница Акхита его сестра Пагат, 
любящая своего брата так же, как Анат Баала, не сестринской любовью. Пагат — 
соперница Анат, ибо богиня предлагает Акхиту в обмен за лук также и свою любовь.
 Пагат противостоит ей и как покровительница земледелия богине охоты.
Таким образом, поэма об Акхите — эпическое произведение, обладающее всеми 
признаками любовного романа с характерными для него ситуациями любви, ревности, 
отчаяния и мести, сочувствием к любящей и страдающей личности, интересом к 
семье и частным отношениям. Угаритский миф-роман древнее на целое тысячелетие 
произведений того же жанра у греков. Нельзя считать случайностью, что греческие 
романы появляются в годы близкого соприкосновение античного и древневосточного 
общества, после завоеваний Александра Македонского, в эпоху эллинизма.
Наше литературное переложение эпоса об Акхите на русском языке не первое. Ему 
предшествует переложение Вяч. Вс. Иванова (Иванов, 1980в, 576 и сл.), оцененное 
И.Ш. Шифманом как "несостоятельное с историко-филологической точки зрения" 
(Шифман, 1993, 286). Тем не менее как художественное произведение талантливого 
автора, нашего коллеги, оно состоялось. Работая над тем же текстом независимо 
сначала в 1994 г. (Немировский, 1994, 94 и сл.), а затем в ходе подготовки этой 
книги, мы старались учесть как критику И.Ш. Шифмана в адрес Вяч. Вс. Иванова, 
так и толкования текста, предложенные другими авторами, ставя перед собой, 
однако, задачу сделать текст читаемым и сохранить образы природы и 
пронизывающее всю поэму чувство отцовской любви.
2. Понятие «рапаитский», "рапаиты" — предмет давних споров ученых. Одни 
полагают, что «рапаиты» — это боги или полубоги, участвующие в магических 
обрядах плодородия, другие — считают их привилегированными мертвецами в царстве 
мертвых или среди богов, третьи воинами-аристократами.
3. Харнам — топоним или теоним неизвестного значения.
4. В обязанности сына у западных семитов, как и у многих других древних народов,
 входило поддержание культа предков, забота о родительском доме и уход за отцом,
 каким бы он ни был. Так поступили сыновья Ноя Сим и Иафет, тогда как Хам 
насмеялся над пьяным обнаженным родителем (Быт., 9: 18 — 27). К этому автор 
добавляет защиту доброго имени отца, как понимают в этом месте текст Дж. Гибсон 
(Gibson, 1978, 49) и И.Ш. Шифман (Шифман, 1993, 215).
5. В подлиннике стоит слово snnt с неясным значением. Одни исследователи 
трактуют его как «ласточки» (Gibson, 1978, 106; Шифман, 1993, 233), другие — 
как «ваятельницы» (Aistleintner, 1959, 69).
6. Разрыв в тексте с очевидной утратой рассказа о рождении и детстве сына и 
дочери Даниилу. Можно предположить появление также сведений о Йатпану, будущем 
убийце Акхита.
7. Воротам принадлежала особая роль в очистительных обрядах и ритуалах 
основания городов у многих народов древности. Городская площадь мыслилась 
культовым местом, центром микрокосма. Поэтому при основании города на площади 
вырывалась круглая яма, через которую проходила воображаемая вертикаль, 
соединяющая три мира. Этруски и вслед за ними римляне называли отверстие этой 
оси словом, означающим «мир» (этр. manth, лат. mundus). В мундусе захоранивали 
первины урожая. В этой связи и обмолот зерна в угаритском тексте, совершающийся 
на площади, может рассматриваться как сакральный акт.
8. Дерево, под которым сидел царь, — священное дерево. Культ деревьев известен 
также у древних евреев. В Библии упоминаются дуб плача, вещий дуб, пальма, под 
которой сидела пророчица Дебора, священное гранатовое дерево у Гибеа.
9. Защита вдов и сирот как слабых и беззащитных считалась священной 
обязанностью царя. Вавилонский царь Хаммурапи заявляет во введении к своим 
законам, что его обязанность "уничтожать преступников и злых, чтобы сильный не 
притеснял слабого". Сходное выражение в еврейской Библии: "судите сироту, 
решайте дело вдовы" (Исх., 1: 17).
10. Даниитянка, так же как в других случаях «хурритянка» — обозначение этноса, 
к которому принадлежала жена Даниилу, называемая также «девой». Это возможное 
указание на знакомство автора поэмы с одним из "народов моря" данунами (или 
данитами Библии), оказавшимся вместе с филистимлянами и сикулами на побережье 
страны Ханаан в XIII в. до н. э. Впрочем, даниитянка могла быть рабыней, 
привезенной из страны Дануна, т. е. Греции.
11. Хикупту — город Египта Мемфис, одна из предполагаемых резиденций 
бога-ремесленника (Шифман, 1993, 229).
12. Разрыв в тексте с утратой нескольких стихов. Судя по греческим параллелям, 
Акхит мог забыть выделить Анат её долю и этим вызвал её появление перед ним.
13. В последующих неразборчивых стихах содержится намек на то, что Анат 
предлагает юноше не только бессмертие, но, подобно Иштар в поэме о Гильгамеше, 
также и свою любовь.
14. Йариху — угаритский бог Луны, выступающий противником Баала и Анат. От 
рабыни у Йариху рождаются чудовища с бычьими рогами, в сражении с которыми по 
одному из мифов того же цикла гибнет Баал. В городе Йариху Абулуму обитает 
убийца юного Акхита Йатпану.
15. Нападение хищных птиц на человека за трапезой — мифологический мотив, 
известный нам по эпосу об аргонавтах (нападение гарпий на слепого фракийского 
царя Финея — Hes., frg., 81 — 83; Apoll. Rhod., Arg., I, 211 и сл.; II, 273 и 
сл.; Paus., III, 18, 15). Другие мотивы, свидетельствующие о связях между 
греческой и угаритской и вообще ханаанской мифологией, см.: Gordon, 1965, 212 — 
213; Гринцер, 1971, 141 — 149. Анат по своей природе считалась покровительницей 
хищных птиц.
16. Хула Даниилу, обращенная к Анат, убийце сына, показывает глубокое отличие 
двух почти современных религий, возникших на одной и той же почве Ханаана. На 
обрушившиеся на Иова бедствия он отвечает: "Господь дал, господь взял. 
Благословенно имя Господне" (Иов, 1: 21 — пер. С. Аверинцева).
17. Согласно иудейской традиции, траур по умершему длился семь дней в 
соответствии со священным характером этого числа. В эпосе семь дней 
превращаются в семь лет.
18. Окончание повести дошло в поврежденном состоянии. Пагат отправляется мстить 
убийцам брата. Из дальнейших отрывков следует, что Йатпану собирается отравить 
Пагат. Видимо, ему это не удается. Последние строки, взятые из поэмы о рапаитах,
 дошедшей в отрывках, дают понять, что рапаиты помогают Пагат возродить Акхита, 
и рождается у неё от него сын (Циркин, 2000, 132).



Эпос о Карату [1]



Горем был сокрушен Карату [2], правитель Дитану,
Был в плену у печали Илу любезный служитель.
Дом дотла уничтожен, восемь братьев погибли,
Нет у него и супруги, верной мужу в несчастье,
Родичей пятерых поразил болезнью Рашап,
Шестеро поглощены волнами гневного Йаммы.
Плакал Карату, и вопли его небеса наполняли.
Слезы катились из глаз непрерывным потоком,
Падали слезы на землю, словно блестящие сикли.
Тяжким забылся он сном, слезы мешая со стоном [3],
И явился к нему в сновиденьи пророческом Илу.
— Что ты рыдаешь, о царь? — бог обратился к Карату,
Что тебя в горе твоем может, скажи мне, утешить?
Может быть, власть над людьми, какою лишь я обладаю,
Может богатство, а может быть что-то иное?
Плакать довольно. Возьми серебро и желтое злато [4],
Вместе с ларцом, и рабов заодно с их потомством,
Богу на это ответил, упав на колени Карату:
— Мне ни к чему серебро или желтое злато.
Что мне делать с богатством, когда сыновей не имею?
Родичей нет у меня, кому бы его я оставил.
И на эти слова возразил ему Илу могучий:
— Толку в слезах не найдешь. Скорей отправляйся походом,
Чтобы невесту добыть себе в царстве Удумми [5].
Эту страну разори и потребуй Хурритянку-деву [6],
Прелесть её от Анат, неземная краса от Астарты,
Очи её — словно чаши из алебастра,
И ожерелье на шее из ляпис-лазури.
Только её забери и с нею одной возвращайся.
И возродится твой род от этой девы прекрасной.
И пробудился Карату совсем другим человеком.
Руки омыл от плечей он до самых кончиков пальцев
И совершил он богам возлияние жертвенной кровью,
В жертву принес он козленка им и ягненка,
Также и птиц быстрокрылых, какие бессмертным любезны,
Вылил вино на огонь из серебряных кубков.
Это все совершив — так, как бог повелел в сновиденьи,
Он на стену поднялся, взывая к богам об успехе.
А затем со стены он спустился, чтоб войско созвать для похода,
Хлебом наполнил телеги — запас на полгода для войска.
Было войско Карату небесному ливню подобно.
Ратников в нем под копьем находилось тысяч под триста,
А рабов без числа, земледельцев же вовсе без счета.
Дом свой закрыл холостяк, несли на носилках больного,
Хроменький ковылял, еле плелся слепец по дороге,
Взятый на деньги вдовы, шагал с рядом наемник,
И новобрачный, дома оставив жену молодую,
Брел вслед за ними, о ложе своем сокрушаясь [7].
Шли они день и другой, и третий также шагали.
Храма достигли они Асират, богини великой,
Что украшает собой страну сидонийцев и тирян [8].
Дал в этом храме обет Карату великой богине:
Он обещал серебра весом ровно в две трети
Веса хурритянки, золота в треть её веса,
Если прибудет она в его подворье женою [9].
И четвертый шли они день, пятый, шестой шагали.
Как саранча, опустились на поле с пшеницей [10],
И подвергли они город царский набегу,
Также селения все, что вокруг него находились.
Жертвами стали и жены, что возвращались с водою,
И жнецы на полях, и люди, несущие хворост.
Стоны, ржанье и лай, и вой, и мычанье
Мощные стены дворца в эту ночь проникали.
Царь Удумми Пабелли, сон и покой потерявший,
Утром к Карату послов отправляет с дарами
С золотом желтым в ларце своем драгоценном
И с серебром, и с рабами, до смерти в неволе живущим [11].
И обратились послы к Карату с низким поклоном:
— Слово тебе от Пабелли царя, принесли мы, владыка!
Землю мою ты покинь, оставь мой город Удумми.
Вот тебе выкуп за это — золото и колесницы,
И серебро, и рабы, и иное богатство.
— Твой не нужен мне выкуп, — послам отвечает Карату.
Деву хочу я Хурритянку, дочь, рожденную первой.
Прелесть её от Анат, неземная краса от Астарты,
Очи её — словно чаши из алебастра,
И ожерелье на шее из ляпис-лазури.
О её красоте мне поведал Илу владыка.
И возвратившись, предстали послы пред Пабелли.
Был сокрушен царь Удумми ответом Карату,
И он снова к Карату послов отправляет.
Слово царя Карату послы передали.
— Как я отдам тебе дочь, какую ты просишь,
Если к голодному руку она простирает,
Жаждущим чашу с водой родниковой подносит?
Ты её заберешь, а они устремятся за нею.
Будет стенать и рыдать осиротевшее царство
Так, как корова во хлеве ревет, потерявши теленка.
Эти слова не смягчили жестокого сердца Карату
Вновь потребовал он для себя Хурритянку-деву.
Отдал в жены её несчастный Пабелли,
И стенала страна его, словно корова ревела
В хлеве своем опустевшем об уведенном теленке.
И привел победитель царевну в чертоги златые,
На подворье доставил он молодую супругу.
И на свадьбу к нему все собираются боги
Прибыл Илу-отец, и могучий Баал, и Йариху,
И к отцу всех богов Баал обратился со словом:
— Дай, отец мой, благословенье и силы Карату.
Поднял Илу, отец всех живущих, кубок десницей,
Слово он молвил, которое трижды желанно:
— Вот, Карату, жену ты в свои доставил чертоги,
Девой юной привел к себе на подворье,
И родит она семерых сыновей тебе славных,
А после них ещё и восьмого добавит.
Грудь свою Анат им сосать предложит,
Асират молоком их своим напоит,
Возвеличен ты будешь среди рапаитов,
Вознесен в собрании знати Дитаму.
А потом восьмерых дочерей ты получишь,
И они среди всех рапаитов тебя возвеличат.
Слово свое завершая, кубок бог допивает.
И не спеша по жилищам своим расходятся боги.
Только они исчезли, только скрылись из виду,
Деву царь призывает на свое высокое ложе.
Что ни год, сыновья у Карату обильно рождались,
Зачинала и вновь рожала Хурритянка-дева.
И вознесен был Карату средь мужей рапаитских.
Между тем Асират свое сердце наполнила гневом,
Вспомнив обет Карату, она возвысила голос:
— Слово нарушил Карату, больше нет ему веры.
Хворь, от какой нет спасенья, она на царя напустила.
Месяц болен Карату, два месяца он в постели,
Третий месяц более, а на четвертый месяц
Страшась приближения Мута, зовет он Хурритянку-деву:
— Слушай, жена! Теленка зарежь пожирнее [12],
Кувшины с вином откупорь [13] и призови на застолье,
Оруженосцев мне верных, сколько б их ни было дюжин.
И появились все разом и жирного ели теленка,
Сладким вином запивали, молили богов о Карату,
Их ублажали дарами, и слезы они проливали,
Сердцем своим сокрушаясь, и в горе пальцы ломали.
Но не были приняты жертвы, мольбы не услышали боги.
И вновь Хурритянка-дева дружину в дом призывает,
И вновь она поит и кормит верных оруженосцев.
И над своим господином рыдают они, как над мертвым:
— Горе нам без Карату. Уйдет он в страну Заката,
Жену он свою покинет, оставит свою дружину,
Оруженосцев оставит он на юнца Йаццибу!
Но не были приняты жертвы, мольбы не услышали боги.
Толда Хурритянка магов к себе на пир приглашает:
— Ешьте и пейте, о маги! Свое покажите искусство,
Чтобы справиться с хворью, какая царя одолела.
Пили и насыщались маги в покоях Карату,
Стрелы метали в воздух [14], словно быки, ревели.
Но было все понапрасну. Хворь искусства сильнее.
Во сне о болезни Карату принесло сновиденье
Сыну его Илихау. Так возвестил ему голос:
— Хворь на отца напустили, страдает он тяжкой болезнью.
К Илу явись с мольбою, может быть, он услышит,
Жертвой насытишь владыку, может быть, он поможет.
И зарыдал Илихау, заскрежетал он зубами.
— Неужто ты нас покинешь? Тебя мы считали вечным,
Чья сила была нам в радость? Останемся мы без владыки,
Будем бродить по подворью, подобно бездомным собакам [15],
Видя, как достоянье отца жена расточает
И как пустеют амбары. Тебя оплакивать будут
Вечные горы Баала, Цапану священное поле.
Слезы ронять все будут, друг друга в беде вопрошая:
— Правда ль скончался Карату, служитель великого Илу?
Сын поспешил в покои, чтобы с больным проститься.
Родитель вскинул десницу и прекратил причитанья:
— Слезы твои бесполезны, душу они иссушают,
Нутро они надрывают. Деву, сестру Восьмую [16]
Ты призови, чей голос всех голосов сильнее.
Пусть Восьмая рыдает, пусть поля оглашает,
Своды небес тревожит болью, идущей от сердца.
Жди появления Шапаш с воинством звезд на небе.
Выйди навстречу богине вместе с сестрой Восьмою.
Пусть узнает богиня о горе, меня постигшем,
Ведать должна, что Илу жертву приносит Карату.
В левой руке пусть держит громкозвучащий бубен [17],
В правой руке пусть держит приношенье за мертвых.
Тотчас отца покинул праведный сын Илихау
С елеем в руках и с плодами деревьев,
Что в жертву богам предназначил.
Отроки черпали воду из пруда на участке сестрицы.
Вышла она из покоев, увидела милого брата,
Узрела в руках Илихау она приношенье за мертвых.
Ноги её подкосились, она задрожала всем телом.
— Что-то стряслось дурное? — она у брата спросила.
— Болен отец наш, болен, занемог наш родитель,
Жертвы он Илу приносит, готовит пир погребальный.
— Зачем ты меня волнуешь? — с плачем она вопрошает.
Как это все случилось, мне расскажи скорее.
— Вот уже третий месяц, как наш родитель болеет,
Месяц четвертый отец наш покоев не покидает,
Буду я строить гробницу с камерой погребальной,
Тебе её должно украсить [18]. И зарыдала Восьмая,
Заскрежетала зубами и к небесам возопила:
— Неужто он нас покинет, кого мы считали вечным,
Чья сила была нам в радость? Останемся мы без владыки,
Будем бродить по подворью, подобно бездомным собакам,
Видя, как достоянье наша мать расточает,
И как пустеют амбары. Тебя оплакивать будут
Горы Баала, отец мой, Цапану священное поле
Слезы ронять — святыня, что шире земных пределов.
Она поспешила к покоям, чтобы отца увидеть,
Чтобы с отцом проститься.
Оставив отца, Восьмая покинула страждущий город.
Она удалилась в пустыню, чтоб снова отца оплакать.
Елей захватив, Илихау вышел в соседнее поле.
Елей выливая на землю, к природе он всей обратился
К водам, земле и небу, к Баалу, что громом владеет:
— Пролейтесь дожди на пашню, которая засыхает,
Пусть в борозды льется влага и поднимается полба
Пусть зеленеет пшеница, пахарь пусть возликует,
Пусть все твари земные увидят милость Дагана.
Хлебом пусть он наполняет наши пустые амбары,
Меха — вином золотистым и маслом прозрачным — кувшины.
Пусть от владений Карату Мут кровавый изыдет!
Услышал эту молитву в покоях великий Илу.
Богов он призвал и к детям с вопросом таким обратился:
— Скажите, богини и боги, кто Карату излечит.
Семь раз повторил вопрос он. Никто ему не ответил.
— Идите, — сказал богам он, — на ваши вельможные троны,
Сам я займусь леченьем любезного мне Карату.
Сам изгоню из тела ту хворь, что в нем поселилась.
И вот в руке его глина, добрая глина в деснице,
Вылепил он фигуру, похожую на человека.
Назвав её Шатикату, он к ней обратился со словом:
— Лети, Шатикату, не медля, в чертоги царя Карату!
Минуй города незаметно, скрытно пройди селенья.
Выгони хворь из тела, которая в нем засела,
На лоб наложи алтею [19], от пота омой ему шею,
И накорми его сразу хлебом и бычьим мясом
Изыдет вместе с болезнью враг его Мут кровавый.
И сделала все, как велели, и одолела Мута.
Исчезла в небесных высях. Карату к жене обратился:
— Дай мне, Хурритянка-дева, мяса и хлеба побольше.
Заколи поскорее ягненка, и следом за ним — барана!
Занял трон свой Карату, словно и не был болен.
Рады все — один лишь Йаццибу, его первенец, недоволен [20].
Сотрапезники, окружив его, на отца поднять голос требуют:
— Ты иди к отцу и скажи ему, повтори ему слово твердое
Что насильник он из насильников, не решает он дел убогого,
О сиротах он не заботится, защищать вдовицу не хочет он,
Как сестра ему — ложе хворого, как жена ему — ложе смертное.
И от трона пусть он отступится, пусть его передаст здоровому.
И подходит сын к трону царскому, повторяет слова нечестивые:
— Ты насильник, отец, из насильников, не решаешь ты дел убогого,
О сиротах ты не заботишься, защищать вдовицу не хочешь ты,
Как сестра тебе — ложе хворого, как жена тебе — ложе смертное.
Отступиться от царства должен ты, и на трон посадить здорового.
И Карату ответил дерзкому: — Пусть Харан пробьет тебе голову!
Пусть Астарта, слава Баала, копьем твое темя расколет!
В грязь с вершины падешь за нечестие! [21]


1. Дошедшее до нас в виде трех табличек повествование о Карату является малым 
эпосом, эпилием, главная тема которого — бедствия, обрушившиеся на царя, и их 
преодоление. Первое из бедствий — полное уничтожение всего рода. Возродить род 
помогает царю бог Илу, дающий указания, где добыть невесту и как это сделать. 
Поход за невестой — обычный эпический мотив, требующий от героя преодоления 
препятствий, в нашем случае — большого расстояния, отделяющего страну Карату от 
страны невесты, хурритянки, и нежелание отца расставаться с дочерью. Карату 
возвращается к себе во дворец и восстанавливает благодаря плодовитости 
«девы-Хурритянки» свой род, но новая беда: богиня Асират вспоминает о данном 
царем обете и насылает на него смертельную болезнь. Близкие царя проявляют 
чудеса преданности, чтобы сохранить царю жизнь, но это удается сделать только 
богу Илу. Вернувшись к жизни, царь ликует, но ещё одна напасть: на его власть 
посягает первенец. В поэме отсутствует конец, и как справляется Карату с этой 
напастью остается неизвестным.
2. Имя Карату (в другой огласовке — Керет) не может быть связано с каким-либо 
народом страны Ханаан, равно как и с поздними пришельцами "народами моря". 
Исходя из семитской основы его толкуют как «рубище» (Шифман, 1993, 64).
3. Против Карату ополчились боги, враждебные миропорядку, созданному Илу, среди 
них — Рашап, угаритский бог эпидемий, соответствующий месопотамскому Эрре и 
греческому Аполлону. Бог этот упоминается в еврейской Библии в формуле "кто 
предназначен в пищу Рашапу" (Втор., 32: 24), т. е. погибли от мора. Эпидемии, 
уничтожавшие целые города и страны, на древнем Востоке — обычное явление.
Царь Карату в отличие от библейского Иова не задавал ни себе, ни богу вопросов 
о причинах обрушившихся на него бед. Но у древнего слушателя или читателя такой 
вопрос мог возникнуть. И ответ лежал на поверхности. Карату встает как 
царь-деспот. Достаточно прочитать описание похода Карату за невестой, ради 
которого была оголена вся страна, вопреки всем законам вовлечены в поход хромые,
 слепые, больные и наложен налог на вдовиц. Для того чтобы не звучало осуждение 
дурного царя, дающее повод для негативного отношения к царской власти как к 
институту, был вставлен эпизод с нарушением клятвы, данной богине Асирате, о 
которой она вспомнила через много лет. Об этой клятве ничего не говорится богом 
Илу, наперед объясняющему Карату весь план его операции. Таким образом, 
становится ясно, что этот эпизод был вставлен, и перед нами свидетельство 
древнейшей в истории человечества цензуры.
4. Под "желтым золотом" в соответствии с хурритским термином, раскрывающим 
понятие, имеется в виду "драгоценный камень", и в этой связи упоминается его 
хранилище (Шифман, 1993, 75).
5. Расположение Удумми неизвестно, если это только не древнесирийский город 
Эден. Если это реальное место, то какими бы преувеличенными и неточными ни были 
сведения эпоса, из него можно заключить, что Дитану отделялась от Удумми 
большим расстоянием, и путь проходил от пустыни через страну Ханаан и её города 
Тир и Сидон. Вместе с тем Удумми часто отождествляется с библейским Эдемом или 
понимается как фантастическая страна наподобие "тридевятого царства, 
тридесятого государства". Дальность этой страны подчеркивается необходимостью 
запасти продовольствия для войска на шесть месяцев.
6. Хурриты — народ, близкий по языку как урартийцам, так и дагестанцам, 
обитавший в конце II тысячелетия до н. э. в Северной Месопотамии и Северной 
Сирии и исчезнувший из текстов в I тысячелетии до н. э. В Угарите 
засвидетельствовано почитание хурритсих богов.
7. Контингент войска Карату таков, словно в древности существовало понятие 
тотальной мобилизации. В поход отправились даже увечные и слепые. Заставили 
раскошелиться и несчастную вдовицу — речь идет о незаконной повинности, 
наложенной на вдов, которых Карату обязал нанимать воинов для участия в походе. 
Призывая новобрачного, Карату нарушил закон, который много позднее перешел в 
кодекс Моисея: "Если возьмет человек жену новую, пусть он не идет в поход, да 
будет он в доме своем один год и радует жену свою, которую взял" (Втор., 24: 5).

8. В поэме упоминаются города Тир и Сидон, но не Угарит. Отсюда предположение, 
что сказание о Карату возникло ещё до появления в Угарите амореев, в III 
тысячелетии до н. э., в эпоху расцвета Эблы, и принадлежит не к угаритской, а 
иной мифологической традиции, но было воспринято угаритянами как часть их 
истории (Циркин, 2000, 364).
9. Странное вознаграждение богини не в обычных мерах веса, а частью веса 
невесты может быть объяснено из другого текста Угарита, свадьбы лунного бога 
Йариху. В свадебном зале близ невесты и её родни находились весы и гири.
10. Образ саранчи при описании набегов народов пустыни на цивилизованную 
территорию. используется также в Ветхом Завете (Суд., 6:5).
11. В тексте "бессрочные рабы", видимо, противопоставлены кабальным рабам.
12. Теленок у семитских народов закалывался тогда, когда в доме появлялись 
именитые гости. Сравн. библейский рассказ о благочестивом Лоте, предложившем 
своим гостям — божьим посланцам — теленка (Быт., 18: 7 — 8). Приносился теленок 
также в жертву богам.
13. Вино, наряду с маслом и хлебом было главным видом питания. Оно считалось 
божьим даром, лающим радость (Втор., 8: 7 — 10; Суд., 9:13; Пс., 104: 5).
14. Метание стрел — видимо, способ лечения, изгнание болезни, с помощью магии. 
В ходе раскопок в сиро-палестинском регионе найдены стрелы с надписями. По 
полету стрел также совершались гадания (Иез., 21: 26).
15. Собака в еврейской Библии — нечистое животное, пожирающее трупы и падаль. 
Слово «собака» воспринималось как ругательство (I Сам., 24: 15; II Сам., 9: 8; 
16: 9). Видимо, сходные ассоциации вызывал образ собаки и в угаритском обществе.

16. «Восьмая» — могло быть именем благочестивой дочери Карату. Например, у 
древних римлян дочери имели имена-числа: Прима, Секунда, Терция.
17. Имеется в виду изгнание болезни с помощью шума, известное по этнографии 
разных народов.
18. Строительство гробницы и её украшение вовсе не являлось признанием 
поражения в попытке спасти жизнь больного Карату. Смерть и жизнь мыслились как 
сообщающиеся сосуды. Погружение в подземную пещеру (погребальный склеп) было 
подобием заглатывания богом смерти (Мутом, китом, крокодилом или иным 
чудовищем), после чего следовало возрождение.
19. Алтея (алтей, проскурняк) — лекарственное растение Средиземноморья и юга 
Европы и Азии (семейство мальвовых). В античную эпоху его свойства были описаны 
учеником Аристотеля Феофрастом в "Истории растений". Вплоть до настоящего 
времени алтей используется при различных воспалительных процессах.
20. Противопоставление двух братьев, благочестивого и почтительного нечестивому 
и дерзкому — частый мотив в фольклоре многих, в том числе и восточных народов 
(сравн. с египетской сказкой о двух братьях).
21. Большинство исследователей полагает, что в несохранившемся конце поэмы 
сообщалось о каре, постигшей нечестивого сына.



Мифы Пятикнижия



Ты, ставшая скрижалями веков,
Соперниц и соперников не зная,
Как будто состоишь ты не из слов,
А из песчинок слеплена Синая.
И если ты творенье божества,
То имя божеству тому Природа,
Основа человечьего родства
И сгусток человеческого рода.


О жизни, историческом прошлом и религии древних евреев впервые стало известно 
не из глиняных табличек с клинописными надписями, извлеченных из-под насыпанных 
ветрами времен песчаных холмов, не из надписей на стенах гробниц, а из Библии, 
передававшейся на протяжении трех тысячелетий из поколения в поколение 
первоначально таким же образом, как до изобретения книгопечатания 
переписывались и передавались из рук в руки поэмы Гомера и Вергилия, труды 
античных философов и историков [1].
Библия — это сборник из нескольких десятков книг религиозно-исторического, 
законодательного, пророческого и литературно-художественного содержания. В ней 
выделяют две части: Ветхий завет и Новый завет. Христиане признают священными 
обе эти части, но непосредственно с христианством связан Новый завет, в котором 
идет речь о жизни, смерти и учении Иисуса Христа, а также его ближайших 
последователей. К истории древнего Востока относится лишь Ветхий завет, 
наиболее объемная часть Библии.
Ветхий завет распадается на три крупных раздела: 1. Пятикнижие; 2. Пророки; 3. 
Писания. Пять книг первого раздела — это «Бытие», "Исход", «Левит», "Числа", 
«Второзаконие». Во второй раздел ("Пророки") входят книги "Иисус Навин", 
«Судии», две "Книги Самуила", две "Книги царей", рассказы о двенадцати "малых 
пророках". В раздел «Писания» входят «Псалтырь», "Притчи Соломона", «Иов», 
"Песня песней", «Руфь», "Плач Иеремии", "Книга проповедника" ("Экклезиаст"), 
«Эсфирь», книги пророков Даниила, Эзры, Неемии, две книги Хроник.
Пятикнижие — не только первая, но и основополагающая часть Ветхого завета, о 
чем говорит и название еврейского оригинала «Тора» (Закон). Здесь раскрывается 
концепция "избранного народа" и его договора с богом, согласно которому бог 
оставил прародителю Аврааму и его потомству страну Ханаан, а Авраам обязался 
почитать только этого бога и выполнять все его предписания. Во исполнение 
договора-обещания бог с помощью Моисея выводит народ из рабства в Египте, дает 
ему в пустыне заповеди и законы и приводит к границам страны Ханаан, которую 
Моисею дано было узреть перед кончиной, но не войти в нее.
Первые пять книг Ветхого завета как иудейская, так и христианская традиция 
приписали Моисею. Сомнения в его авторстве высказывались уже в древности, а 
затем в Средние века. В ХVII в. благодаря труду Баруха Спинозы эти сомнения 
приобрели характер аргументированной критики, опирающейся на элементарную 
логику: описание смерти и погребения Моисея не могло принадлежать ему самому. 
Новый этап в критике Пятикнижия составили работы ученых ХVIII в., обративших 
внимание на различное написание в книге «Бытие» имени бога: Йахве и Элохим. Это 
позволило выделить параллельные повествования, восходящие к авторам, 
использующим каждое из этих имен. Так, уже к XIX в. удалось приблизиться к 
пониманию сложной картины формирования Пятикнижия и других частей Ветхого 
завета.
К концу XIX в. критики Ветхого завета выделили в нем уже четыре составные 
части; наряду с Яхвистом и Элохистом — Деутрономист (автор "Второзакония") и 
Жреческий кодекс, отрывком из которого начинается книга «Бытие». В соответствии 
с представлениями критиков об исторических судьбах народа-творца Библии и 
развитии его религии были выдвинуты гипотезы о происхождении и хронологии 
каждого из четырех первоначальных источников Ветхого завета. Так, выдающийся 
немецкий исследователь Ветхого завета Ю. Велльгаузен был уверен, что Жреческий 
кодекс — самый поздний из первоначальных источников, поскольку в нем наиболее 
явственно проявляется идея единого бога. По мнению Велльгаузена, большая часть 
ветхозаветных текстов относится к VI–V вв. до н. э. — к эпохе Вавилонского 
пленения и времени, непосредственно ему предшествующему. Это считалось 
наивысшим достижением критики Библии. Однако находки внебиблейских текстов, на 
которых мы остановимся ниже, привели к тому, что концепция Велльгаузена (за неё 
до самого последнего времени продолжали цепляться лишь в нашей стране, полагая, 
что позднее жреческое происхождение Библии льет воду на мельницу 
антирелигиозной пропаганды) рассыпалась, как вавилонская башня.
XIX век в области изучения Ветхого завета завершился также мощной, но, как 
вскоре выяснилось, фальшивой нотой панвавилонизма, сводившего все богатство 
культуры древнего Израиля к заимствованиям из Вавилона. Ошибочность этой 
концепции стала в полной мере ясна после введения в научный оборот шумерских 
религиозно-мифологических текстов, показавших, что сама вавилонская литература 
была по отношению к шумерской вторичной.
В самом начале XX в. в ходе раскопок Суз, одной из столиц Персидской державы, 
был обнаружен базальтовый столб с текстом законов вавилонского царя Хаммурапи, 
впервые бросивших свет на ветхозаветные законы, приписываемые Моисею. Такое же 
значение имело открытие более древнего кодекса законов царя шумерского города 
Ларсы Липитиштара (XX в. до н. э.) и законов хеттских царей (ХIV в. до н. э.).
Публикация в середине XX в. текстов шумерских эпических поэм о Гильгамеше, 
Энмеркаре и Лугальбанде, рассказов о сотворении мира, нисхождении в подземный 
мир позволило зафиксировать влияние шумерской мифологии на текст Ветхого завета.
 Это влияние было определено в мотивах "божьего сада", жены первочеловека, 
первоначального единства языка, впоследствии утраченного при смешении языков. 
Изучение формирования в шумерской мифологии образа верховного божества многое 
объяснило в метаморфозах Йахве. Шумерские пословицы и поговорки выявили 
происхождении ряда афоризмов в книге "Притч царя Соломона".
Уже в XIX в. Египет дал значительный литературный и иконографический материал, 
параллельный ветхозаветным рассказам о пребывании Иосифа в Египте, исходе 
евреев из Египта и завоевании Израилем земли Ханаан. В начале XX в. в 
распоряжении науки оказался архив фараона-реформатора Эхнатона (Аменхотепа IV) 
из Телль-эль-Амарны конца XV — начала XIV в. до н. э., содержащий переписку 
фараонов с палестинскими и сирийскими царьками (династами). Это дало массу 
параллелей для понимания темного периода формирования ветхозаветных преданий и 
особенно легенд о завоевании страны Ханаан Иисусом Навином. В Библии говорится, 
что Иисус Навин вел войну с 31 царем этой страны (Нав., 12: 24). Из текстов 
Телль-эль-Амарны стало известно о существовании городов-государств, частично 
совпадающих с библейскими, об их внутренних трудностях и внешней угрозе им со 
стороны апиру (кочевых племен или разбойников). Некоторые письма царьков 
Ханаана адресованы приближенному фараона, египетскому должностному лицу Ианхуму,
 имеющему титул "носитель опахала". Видимо, этот человек (судя по имени, семит) 
занимал при дворе то же положение, что и библейский Иосиф. Это доказывает, что 
и после изгнания гиксосов, которые иногда отождествлялись с евреями, семиты 
продолжали жить в Египте, а некоторые из них занимали видное положение при 
фараоне. Предположительно может быть отмечено также влияние религии солнечного 
бога Атона на формирование концепции Йахве, которую традиция связывает с именем 
выходца из Египта Моисея.
Особенно очевидной беспочвенность концепции создания Библии 
жрецами-фальсификаторами выявилась после открытия и введения в научный оборот в 
30 — 40-х гг. ХХ века религиозно-мифологических текстов Угарита, написанных на 
языке семитского происхождения, родственном древнееврейскому. Если раньше 
каждый общий мотив Библии и произведений шумеро-вавилонской литературы были 
склонны объяснять прямым заимствованием, то со времени открытий в Угарите стало 
очевидным существование общесемитских мифологических представлений — общего 
источника, питавшего поэму о Гильгамеше, эпос об Акхите и книгу Бытия.
Ветхий завет долгое время был единственным источником сведений о быте, обычаях, 
этнической, политической и культурной истории не только евреев, но и многих 
других народов Переднего Востока — египтян, финикийцев, сирийцев, вавилонян, 
хеттов. Не было и, видимо, никогда не будет книги, которая содержала бы о своем 
времени столько разнообразных и точных сведений, и в этом значении Библия 
сопоставима с целой библиотекой, поскольку перед нами действительно огромное 
собрание отдельных книг, содержащих уникальную информацию
На бесчисленном количестве примеров подтверждена безупречная точность римской 
поговорки: "Книги имеют свои судьбы". Одним суждено забвение, другим — вечность.
 Среди последних Библия отличается настолько сложной и запутанной литературной 
судьбой, что вряд ли когда-либо будет доступно полное её постижение. Поэтому 
уместно ограничиться характеристикой основных этапов истории Библии. Первый из 
них — долитературный период, когда у израильско-иудейских племен, обитавших в 
пустыне, но уже вступивших в контакт с земледельческим населением страны Ханаан,
 складывался свой фольклор как светского, так и религиозного содержания, когда 
фигуры героев-предков и жрецов-пророков обрастали корою преданий, постепенно 
закрывавших историческую сердцевину.
Длительность долитературного этапа истории Библии не может быть установлена. Но 
само содержание включенных в её книги шедевров народного творчества говорит о 
том, что в них очень древнее смешано со сравнительно поздним. И это общая 
закономерность, прослеживаемая в культурах разных этносов (например, индийский 
эпос объединил представления целого тысячелетия).
Второй, столь же длительный период истории библейских текстов — это превращение 
фольклора в литературу (Фрезер, 1989). Его начало — появление у древних евреев 
письменности — совпадает, как у большинства других народов, с возникновением 
государственности и государственной религии. Находившиеся на царской службе 
писцы наряду с записью царских указов, описью дворцовых и храмовых богатств и 
ведением царской переписки составляли книги, которые известны нам по названиям 
(например, "Книга Праведного"). Это были сборники религиозного и 
патриотического характера, включавшие как фольклорные произведения, так и 
хроникальные записи. Ссылки на эти книги и отдельные выдержки из них 
сохранились в дошедших до нас ветхозаветных книгах.
Составители вошедших в Библию книг обращались к своим современникам, преследуя 
вполне определенные цели. Поэтому библейские книги, независимо от того, какова 
была их дальнейшая судьба, изначально тенденциозны. Их авторы стремились 
представить историю отдельных племен, иногда чуждых в этническом и языковом 
отношении, как повествование о разросшейся семье, происходящей от одного предка.
 Другая генеральная тенденция — жизнь племен с древнейших пор направлялась 
волей бога, с которым праотцы заключили соглашение почитать его одного в обмен 
на покровительство и поддержку в конфликтах с другими народами. Концепция 
договора давала возможность обращаться к фольклорным произведениям, в которых 
присутствовали иные боги, объясняя поражения или бедствия "избранного народа" 
нарушением этого договора.
Возражение против использования термина «миф» в отношении Библии связано с его 
упрощенным истолкованием в значении «выдумка» [2]. Миф непременный элемент 
народного творчества и первоначального научного знания, присутствует в Библии в 
формах этиологических преданий, этнографических и культовых легенд, а также 
сказок. Этиологические предания представляют собой попытки объяснить на 
мифологическом уровне происхождение названий городов и местностей, например, 
Вавилона — смешением языков (Быт., 12: 9), соляных столпов на берегу Мертвого 
моря, напоминающих человеческие фигуры, — любопытством жены Лота (Быт., 19: 28).
 Примерами этнографических легенд является объяснение зависимого положения 
народа хананеев недостойным поведением их предка Хама (Быт., 9: 22 и сл.), 
этнонима измаилиты — от Измаила, сына Авраама и рабыни Агарь (Быт., 16: 11 и сл.
). Культовые легенды объясняли происхождения обрядов от празднеств и священных 
предметов, например, обрезание свидетельствует о заключении договора между 
Богом и народом (Быт., 17: 9 — 11; Нав., 5: 7 — 8). Следы сказок сохранились в 
некоторых образах животных, например, появление говорящих животных (Быт., 3: 1 
и сл.). Часть этих сказок, первоначально связанных с тотемистическими 
представлениями, постепенно приблизилась к нравоучительным басням.
"Все течет, все изменяется". Это изречение эллинского мудреца применимо не 
только к реке, в которую нельзя войти дважды, но и к бурному потоку 
человеческого сознания, в котором рождались боги. Образ ветхозаветного бога 
напоминает меняющих свой облик богов языческих. В книге Бытия бог Элохим (Эл) — 
типичный бог племен, кочующих по степи от Месопотамии до Египта. В Исходе он 
уже Йахве, и в его облике явственны черты египетского бога солнца Атона и 
угаритского громовержца Баала. Вместе с богом изменилось и его окружение.
В этом отношении наиболее показательны метаморфозы змея, появившегося 
первоначально как существо, высказавшее сомнение в правдивости творца и 
наказанное за это (Быт., 3). В дальнейшем змея стали называть «сатаной» (евр. 
«сатан» — «противник», "наветчик") (I Цар., 29: 4; II Цар., 19: 23). В 
послепленный период сатаной уже зовут одного из "сынов божьих", который по 
поручению Йахве должен был выполнять функции обвинителя (Зах., 3: 1 и др.). И 
лишь позднее под влиянием дуализма персидской религии сатана превращается в 
особое сверхъестественное существо и в главу невидимых сил, враждебных богу. 
Несмотря на это, Сатана не стал равновеликим противником Йахве, каким был Хаос 
и его порождения в вавилонской и угаритской религиях. Он мог ужаснуть людей, но 
самому богу не был страшен. Спор между Йахве и «противоречащим» ему (в книге 
"Иова") — лишь риторический и художественный прием с целью доказать 
сомневающимся могущество бога.
Крайняя редкость употребления в Пятикнижии титула «царь» применительно к Йахве 
указывает на то, что ветхозаветные авторы, сообщая об отдаленном прошлом, 
старались избегать этого обозначения, — видимо, оно не присутствовало в 
памятниках народной поэзии, служивших им источниками. С другой стороны, 
наделению Йахве царским титулом могло препятствовать отрицательное отношение 
народа и жречества к царской власти. Свидетельством этого является как 
известная библейская притча о выборе царя деревьями, так и вложенное в уста 
Самуила осуждение царской власти. Все это говорит в пользу того, что титул 
«царь» применительно к Йахве современен появлению царской власти Давида и 
Соломона. В соответствии с господствующей на Переднем Востоке идеологией цари 
стремились использовать представления о царе-боге для укрепления своего 
авторитета и могущества. При этом источником, оказавшим влияние на формирование 
концепции Йахве-царя, мог быть ханаанский культ Баала.
Специалисты считают, что первые пять книг Библии сформировались не ранее Х в. 
до н. э. [3]. Однако, в них речь идет о событиях (воображаемых или 
исторических), имевших место в XVII–XIII вв. до н. э., когда у евреев не было 
письменности. Соответственно, в распоряжении авторов Пятикнижия были 
фольклорные памятники. Опираясь на них, жрецы и писцы царских канцелярий 
изложили события, исходя из интересов складывающегося яхвизма (веры в Йахве, 
бога одного из двенадцати племен Израиля — Иуды (Иехуды), из которого 
происходили цари Давид и Соломон). Первоначально племя Иуды было на 
второстепенных ролях, а Йахве был не единственным богом израильских племен, а 
одним из многих племенных богов. Иудейское единобожие, связываемое в Пятикнижии 
с исходом из Египта и деятельностью Моисея, было у древних евреев следствием 
длительного общественно-политического и религиозного развития, стимулированного 
завоеванием евреями страны Ханаан.
Таковы некоторые пояснения, предваряющие наше вступление в мир мифов Пятикнижия.
 Да, это мифы, потому что только в мифах, а не в реальной жизни, происходят 
чудеса: расступаются моря, животные говорят человеческим языком, по мановению 
руки праведника останавливаются небесные светила и т. п. Да, это мифы, 
отражающие примитивное сознание древних кочевников и земледельцев. Но мы не 
можем от них избавиться, ибо они пронизывают нашу культуру, наше искусство, 
наше сознание. Не можем и не хотим!
В текстах Пятикнижия много такого, что сегодня может быть понято только ученым, 
знатоком религий, истории, быта, фольклора и языков народов Ближнего Востока. 
Сквозь сдержанность и сухость хроникальных повествований прорываются потоки 
поэзии, словно бы хлынувшие из небесной тверди через окна, внезапно распахнутые 
творцом. Эти бурные потоки носят имена «Экклезиаст», с его чеканной, 
ритмической прозой, или "Песня песней", с её лирической проникновенностью. Но 
множество живительных ручьев создают оазисы поэзии в самых неожиданных местах 
этой удивительной книги.
Вот, например, рассказ о заговорившей ослице Валаама, пытающейся остановить 
своего хозяина от его намерений проклясть Израиль. Валаам все же взбирается на 
холм, чтобы совершить злодеяние. Но вместо проклятия из уст его вырывается 
благословение: "Как прекрасны шатры твои, Иаков, жилища твои, Израиль! 
Расстилаются они, как долины, как сады при реке, как алойные деревья, 
насажденные Господом, как кедры при водах" (Числ., 24: 5 — 6).
Моисей, страдавший дефектами речи, на пороге страны обетованной поет свою 
лебединую песнь, которая плохо согласуется с его обликом человека 
косноязычного: "Внемли, небо, я буду говорить. И да слышит земля изречения уст 
моих! Польется, как дождь, учение мое, брызнет, как роса, речь моя, хлынет, как 
ливень на землю и как сильный дождь на траву!" (Втор., 32:1 3).
Неожиданность подобных поэтических всплесков соответствует природе, в которой 
вырос народ-творец Ветхого Завета. Поэзия библейских мифов — это оазисы в 
пустыне с их яркой зеленью и свежестью, которые так контрастируют с окружающими 
песками.
Двенадцать колен Израиля отождествляются с двенадцатью драгоценными камнями 
(рубином, топазом, бериллом, яхонтом, агатом, изумрудом, карбункулом, сапфиром, 
аметистом, хризолитом, ониксом, ясписом (Исх., 39: 10 — 13). Колено Рувима 
сравнивается с крепостью, верхом величия и могущества (Быт., 49: 3), колено 
Иссахар — с крепким ослом, лежащим между загонами (осел не вызывал современных 
ассоциаций) — (Быт., 49: 14), Иуда с львенком, протянувшим лапы к шее врага 
(Быт., 49: 9), Дан — со змеем, ползущим по дороге и жалящим коня (Быт., 49: 17),
 Иосиф — с деревом, разбросавшим ветви над источником (Быт., 49: 22), Нафтали — 
со стройной серной (Быт., 49: 21). И все эти поэтические сравнения 
приписываются умирающему Иакову, знающему не только характеры своих сыновей, но 
и их будущие владения в ещё незавоеванной стране Ханаан.
Непременным элементом эпической поэзии являются фольклорные формулы, хорошо 
известные нам по гомеровским поэмам и русским былинам. Библеисты выделили такие 
формулы в различных частях Ветхого завета. Вот пример. Одна из формул в 
дословном переводе: "умер, насыщенный днями". Она применяется и к героям 
патриархальных времен, и к лицам, которых можно считать историческими. Так же, 
как у Гомера, вместо того, чтобы сказать "пришло утро", говорится: "Встала 
младая с перстами пурпурными Эос". "Насыщенность днями" — поэтическая метафора, 
заменяющая выражение "умер счастливым". Но то, что счастье передается понятием 
«сытость», вполне объяснимо.
Одушевление природы, являющееся свидетельством близости к ней общества 
героического века, нашло выражение не только в приведенных примерах, но и в 
наполнении повествования сценами, участниками которых выступают животные или 
растения. Одна из таких сценок в Ветхом завете отражает злободневную для эпохи 
разложения первобытнообщинных отношений тему: рождение царской власти, 
вытесняющей родоплеменные демократические институты. Участниками собрания 
являются деревья, которым предстоит выбрать древесного царя. Плодоносные 
деревья, которым предлагают царскую власть, отказываются от неё под благовидным 
предлогом: она, не давая ни славы, ни уважения, приносит одно беспокойство. 
Царем соглашается стать бесполезное колючее деревцо терн, которому нечего 
терять.
Размышляя о причинах живучести верований, часто говорят о красоте храмов и 
привлекательности обрядов, забывая о том, что Библия — один из самых 
совершенных храмов, какие когда-либо создавало человечество. Чем пристальнее в 
него вглядываешься, тем он становится прекраснее. Речь идет не столько о 
религиозном содержании, сколько о художественной форме. Она не в последнюю 
очередь обеспечила торжество Библии над умозрительными доктринами, свидетелями 
которого стали мы. При этом следует помнить, что величие этого памятника 
раскрыто прежде всего учеными, исследовавшими каждый из составляющих его камней 
и всю структуру здания в целом, а также писателями и поэтами разных народов, 
сумевшими воспроизвести его эпизоды средствами современных языков.
Книги Ветхого завета, содержащие мифы, стадиально относятся к тому времени, 
когда на основе легенд и мифов складывались эпические произведения типа 
вавилонской поэмы о Гильгамеше и поэм Гомера «Илиада» и «Одиссея», которые 
вскоре легли в основу развивающейся греческой историографии. От Ветхого завета 
в той его части, которая содержит изложение мифов, нельзя ожидать большего 
историзма, чем от гомеровских поэм, но поскольку других, чисто исторических 
трудов на еврейском языке применительно к ранней эпохе не существует, 
приходится извлекать историческую информацию и из них.
1. Понятие «книга» в Библии, равно как в произведениях античных авторов, не 
совпадает с современным употреблением этого слова применительно к печатным 
книгам. Объем древней книги зависел от длины папирусного свитка, определявшейся 
удобствами чтения при его развертывании. Отсутствие технических возможностей 
соединения отдельных «книг» в единый свиток обуславливало неизбежность 
повторений, особенно в начале книг, чтобы у читателя создавалось цельное 
впечатление о произведении в целом. Это же частично вызывало появление 
противоречий в повествовании разных книг, в большей мере, чем это имеет место в 
современных книжных томах.
2. С этим возражением нам приходилось встречаться на бытовом уровне, но даже 
западные исследователи, авторы книги "Mythologies of the Ancient World", 
переведенной на русский язык, не осмелились включить библейскую мифологию в 
свой обобщающий труд, хотя в разделе "Хананейская мифология" рассматривают её 
как часть мифологии Ханаана.
3. Впрочем, в конце XX в. открылся новый виток гиперкритицизма по отношению к 
ветхозаветным текстам, дающий основание говорить о тупике, в котором оказалась 
библеистика. Так Ф.Р. Дейвис полагает, что ни одна из ветхозаветных книг не 
может быть датирована ранее персидской или эллинистической эпохи и что по этим 
текстам нельзя судить не только о II тысячелетии до н. э., но и первой половине 
I тысячелетия до н. э. (Davies, 1995). Таким образом мифами оказались и Исход, 
и завоевание страны Ханаан, и царство Давида и Соломона. Эта концепция никак не 
согласуется с близостью библейских и угаритских образов. Откуда бы могла 
появиться эта близость, если бы тексты создавались в эпоху, отделенную от 
гибели Угарита шестью веками? Зачем беглецам из Вавилона и Суз (именно им 
Дейвис приписывает создание ветхозаветных текстов) нужно было к пленениям 
VII–VI веков приписывать ещё одно — египетское?



Сотворение мира [1]



В оный час, когда над миром новым
Бог склонил лицо свое, тогда
Солнце останавливали словом,
Словом разрушали города.

Николай Гумилев

Когда в начале сотворил Элохим [2] небеса и землю [3], не имела земля ни формы, 
ни вида, и была тьма над лицом бездны [4], и дуновение божье витало над водой 
[5].
И сказал Элохим: "Да будет свет!"
И стал свет. И увидел Элохим, что свет хорош, и отделил свет от тьмы. И назвал 
он свет днем, а тьму назвал ночью. И был вечер, и было утро: день первый [6].
И сказал Элохим: "Да будет твердь [7] внутри вод и да отделит она воды от вод".
И сотворил Элохим твердь и отделил воды, что под твердью, от вод, что над 
твердью. И назвал Элохим твердь небесами. И был вечер, и было утро: день второй.

И сказал Элохим: "Да соберутся воды, что под небесами, в одно место. И да 
явится суша!"
И это свершилось. И назвал Элохим сушу землей, а стечение вод морями. И увидел 
Элохим, что это хорошо.
И сказал Элохим: "Да произведет земля зелень — траву, имеющую семена, и деревья,
 приносящие плоды по роду своему" [8].
И свершилось это. Выпустила из себя земля зелень — траву, имеющую семена, и 
деревья, приносящие плоды. И увидел Элохим, что это хорошо. И был вечер, и было 
утро: день третий.
И сказал Элохим: "Да будут светильники на тверди небес, чтобы отделять день от 
ночи, давать знамения и указывать времена, дни и годы" [9].
И воздвиг Элохим два больших светильника: светило великое, чтобы управлять днем,
 и малое светило, чтобы управлять ночью, и к ним добавил звезды. И водрузил 
Элохим их на тверди небесной, чтобы освещать землю и управлять днем и ночью, 
чтобы отделять свет от тьмы. И увидел Элохим, что это хорошо. И был вечер, и 
было утро: день четвертый.
И сказал Элохим: "Да воскишит вода живыми тварями и да воспарят птицы над 
землею перед ликом тверди небесной".
И сотворил Элохим рыб больших и пресмыкающихся, которыми воскишела вода, и 
пернатых всякого рода. И увидел Элохим, что это хорошо. И благословил их Элохим,
 сказав: "Плодитесь, размножайтесь и наполняйте воды морей, а пернатые да 
размножаются на земле". И был вечер, и было утро: день пятый.
И сказал Элохим: "Да произведет теперь земля существа живые по роду их — скот, 
ползающих тварей и зверье".
И появились они. И увидел Элохим, что это хорошо. И тогда сказал Элохим: 
"Создадим человека [10] по образу нашему и подобию и дадим ему власть над 
тварями, что в море, и над пернатыми, что в небе, и над всем живым, что 
наполняет землю".
Так создал Элохим человека по образу своему. По образу своему он сотворил его, 
мужчиной и женщиной сотворил он их. И благословил их Элохим, и обратился к ним: 
"Плодитесь и размножайтесь, наполняйте землю, и овладейте ею, и властвуйте над 
тварями в море, и над пернатыми в воздухе, и над всем, что двигается на земле".
И сказал Элохим: "Смотрите, я дал вам в пищу все травы, имеющие семена, по всей 
земле, и все деревья, приносящие плоды, чтобы они кормили вас. А всем животным, 
что на земле, всем пернатым, что в воздухе, и пресмыкающимся на земле, имеющим 
душу живую, передал я всю траву зеленую для пропитания".
И стало так. И взглянул Элохим на все, что создал. И увидел он, что это очень 
хорошо. И был вечер, и было утро: день шестой.
Так были сотворены небеса и земля со всем их воинством. Завершил Элохим свой 
труд на седьмой день [11], и почил он в этот день от трудов своих. И 
благословил Элохим день седьмой, и освятил его, ибо тогда отдыхал он от трудов 
своих, трудов сотворения.
1. Цель этой открывающей Библию главы — показать, что весь мир и все его 
обитатели созданы единым Богом, торжествующим над темною бездною вод. Изречение 
слова мыслится как превращение задуманного в реальность говорить означает 
действовать и распространять. Свет тогда становится светом, когда получает имя. 
Равным образом, сотворение человека — это не материальный акт созидания, а 
дарование сотворенному духа божьего и наречение его именем. Бог творит один, не 
зная ни противников, ни помощников. И красота, которую он открывает, 
открывается для него самого, а не для посторонних зрителей.
Эти идеи вступают в противоречие с тем, что думали о происхождении мира другие 
народы Древнего Востока, уверенные, что мир создан из тел побежденных богами 
чудовищ. Автор этой библейской главы знал о существовании иных космогоний, в 
частности, варианта создания мира из тела чудовища Тиамат. Более того, как 
покажет дальнейший анализ, он использовал их как основу для своего рассказа, не 
считая, однако, нужным ни ссылаться на них, ни их оспаривать. И только 
благодаря открытию месопотамских, египетских, протофиникийских (ханаанских) 
текстов появилась возможность понять, чем пользовался библейский автор и от 
чего он отталкивался в создании собственной оригинальной концепции сотворения 
мира.
В рассматриваемой главе не только раскрываются представления ветхозаветного 
автора о Боге-творце, но и создается образ сотворенного Богом мироздания, или 
космоса, как его называли греки. Небо замыкалось твердью в форме купола, 
выкованного, как это явствует из описаний в других частях Библии, из тонкой 
меди или железа. На его стороне, обращенной к земле, прикреплены солнце, луна и 
звезды. Над куполом (твердью) находятся воды, которые Бог может выпустить в 
виде дождя, снега, росы. Земля в форме плоского диска с приподнятыми краями 
поддерживала небесную твердь с находящимися за нею небесными водами. Края земли 
мыслились приподнятыми, как горы или столпы. Небесные воды, находящиеся за 
твердью, омывали и нижнюю часть земли, где находилось царство мертвых.
Эта картина космоса в Ветхом завете близка к древневавилонской, но не совпадает 
с нею. У вавилонян было несколько небес (три, семь), предназначенных для 
обитания множества богов. Единственному богу Ветхого завета соответствует одно 
небо. Но в различных частях священной книги иудаизма и христианства встречается 
выражение "небо небес", являющееся пережитком более древних представлений о 
множестве небес для многих богов. Да и само древнееврейское слово, «небо» имеет 
форму множественного числа (небеса).
2. Элохим (Эл) — божество, присутствующее во многих семитских мифологиях. Эл 
происходит от основы wl — "быть сильным". Эл-Элохим любимый и высший бог 
пантеона Ханаана.
3. Выражение "небеса и землю" здесь употребляется в значении «мир», т. е. все 
пространство от неба до земли. Этот прием обозначения целого указанием крайних 
его частей называется меризмом и наряду с библейской широко используется также 
и в угаритской литературе.
4. Слову «бездна» соответствует еврейское «техом». Лингвистически оно восходит 
к арабскому «тихамат» — «хаос» и аккадскому «Тиамат» — имени богини 
первоначального хаоса-океана, существовавшего до сотворения мира как его 
материал. Согласно шумеро-аккадской мифологии, возникновение мира связано с 
единоборством бога Мардука с чудовищем Тиамат. В других частях Ветхого завета 
«техом» является синонимом «моря».
5. Слову «дух» в еврейском тексте соответствует слово, означающее «дуновение», 
"ветер". Таким образом, это не абстрактное, а конкретное понятие, отвечающее 
древнейшему представлению о первоначальном состоянии мира.
6. Выражение "И был вечер, и было утро: день первый" указывает на присущий 
древним евреям способ исчисления дня (суток) от вечера, а не от утра или 
полудня, как у других древних народов.
7. Еврейское слово «твердь» имеет тот же корень, что и глагол «расплющивать» 
(молотом). Образ тверди мог сложиться в то время, когда уже существовало 
кузнечное ремесло и в других религиях выделились боги-кузнецы: в угаритской — 
Котар-ва-Хасис, в греческой — Гефест. Образ еврейского бога-кузнеца размыт 
монотеистическими представлениями — Каин (дословно "кузнец") представлен 
родоначальником земледелия.
8. В Пятикнижии названы кедр, дуб, акация, кипарис, тамариск, миндаль, тополь, 
пальма, оливковое дерево, смоковница и др. С деревьями связаны многочисленные 
религиозные и мифологические представления: "древо жизни", "древо познания 
добра и зла", "дуб плача", "дуб истины". Многие населенные пункты в Палестине 
получили названия по деревьям. Представление о деревьях, связанных с Верхним и 
Нижним мирами, отсутствует.
9. Отделение дня от ночи с помощью небесных светил задолго до Йахве осуществил 
вавилонский бог Мардук: "Наннара (Луну) он светить заставил, ночь ему вверил, 
он поставил его украшением ночи, чтобы дни обозначать". И у других народов 
изменение фаз луны и положения солнца использовалось для измерения времени. 
Само слово «месяц» в ряде языков явилось основой для понятия «мера».
10. Употребление слова Адам (человечество) эквивалентно словам «адама» (почва), 
«адамие» (кровь) что дало основание мифу о создании человека из красной земли — 
глины (GLAT, s. v. Adam).
11. Седьмой день как день отдыха богов после сотворения ими мира присутствует 
также в аккадской космогонической поэме "Когда вверху". Это отражает особое 
место семерки как священного числа в представлениях древних народов, живших по 
лунному календарю.



Сад Эдема и сотворение Евы

Когда не росло ещё на земле даже дикого кустика, не произрастало на ней даже 
дикой травинки, ибо не посылал Йахве-Элохим дождя на землю, и не было на ней 
человека для её возделывания и лишь пар поднимался от земли и орошал её лицо, 
вылепил Йахве-Элохим человека из праха земного, вдохнул в его ноздри дыхание 
жизни, и стал человек душою живою [1].
И насадил также Йахве-Элохим на земле сад, сад Эдем [2] на восточной стороне, и 
поместил туда человека, которого создал.
И взрастил Йахве-Элохим на земле деревья, прекрасные на вид и приятные на вкус. 
А посреди Эдема росло древо познания добра и зла [3]. И вытекала река из Эдема 
для орошения сада, разделяясь и образуя четыре главные реки. Имя первой — Пишон,
 и обтекала она земли Хавила. И прекрасно было золото этой страны, и находили 
там также олово и камень оникс. Имя второй реки Гихон. Это она обтекала землю 
Куш. Имя третьей реки — Худдекиль, и протекала она к востоку от Ассирии. 
Четвертой же реке имя Прат [4].
Поместил Йахве-Элохим человека в саду Эдема, чтобы выращивать его и охранять. И 
наказал Йахве-Элохим человеку: "От каждого дерева в саду можешь ты есть. Но не 
ешь от древа познания добра и зла, ибо день, в который ты вкусишь от него, 
станет для тебя последним".
И сказал Йахве-Элохим: "Нехорошо быть человеку одному. Сотворю помощника, 
соответственно ему". И сотворил Йахве-Элохим из земли всех зверей полевых и 
птиц небесных, и провел перед человеком, чтобы услышать, как назовет он их. И 
какие имена им даст человек, под такими они и будут.
И дал Адам имена домашним животным, и птицам небесным, и всем тварям полевым, 
но Бог не отыскал среди них помощника, соответствующего человеку.
И навел тогда Йахве-Элохим на Адама крепкий сон, и вынул у него одно из ребер, 
и закрыл то место плотью. И преобразовал Йахве-Элохим ребро, взятое у Адама, в 
женщину, и привел к Адаму.
Посмотрел Адам на неё и проговорил нараспев [5]:
На сей раз это кость от костей моих
И плоть от плоти моей.
Она будет называться женой,
Потому что взята от мужа [6].
И прилепились они друг к другу, и стали единой плотью. Оттого человек и поныне 
покидает отца своего и мать свою и прилепляется к жене, и становятся они одной 
плотью [7].
Были же Адам и жена его нагими, какими произвел их на свет Йахве-Элохим, но не 
стыдились своей наготы, потому что не замечали её.
Змей же был хитрее всех диких зверей, созданных Йахве-Элохимом. И спросил он 
жену:
— Верно ли, что наказал Йахве вам не есть ни от какого дерева в саду?
И ответила жена змею:
— От деревьев в саду можем мы есть. Но о плодах дерева, что посреди сада, нам 
сказал Йахве: "Не ешьте и не прикасайтесь к ним, чтобы не умереть".
— Нет, не умрете! — прошипел змей. — Известно Йахве, что если вкусите от плодов,
 то откроются глаза ваши и вы будете, как боги [8], знающие добро и зло.
И увидела жена, что дерево хорошо для еды и вожделенно для созерцания, и взяла 
от его плодов, и ела их, и дала супругу, который был с ней, чтобы и он ел.
И открылись у обоих глаза, и поняли они, что наги, и сшили они листья 
смоковницы, и сделали себе опоясания.
И услышали они голос Йахве-Элохима, пронизывающий сад, и скрылись Адам с женой 
за деревьями. И позвал Йахве-Элохим Адама и спросил его:
— Где ты?
— Услышав твой голос в саду, — ответил Адам, — я убоялся из-за наготы и поэтому 
скрылся.
— Но кто же, — спросил Йахве, — кто открыл тебе наготу? Не ел ли ты от древа, 
запретного для тебя, что стоит посреди сада?
— Ел, — сознался Адам. — Жена, которую ты мне привел, дала мне от того древа, и 
я ел.
И обратился Йахве-Элохим к жене:
— Зачем ты сделала это?
— Меня обольстил змей, — ответила жена, — и я ела.
И тогда произнес Йахве-Элохим, обратившись к змею:
— За то, что ты это сделал,
Отныне проклят среди всех животных домашних
И среди всех зверей полевых.
Будешь ты передвигаться на чреве своем,
Пыль ты будешь глотать во все дни жизни своей.
Положу я вражду между тобой и женой человека.
И между потомством её и потомством твоим,
И будет оно вечно разить тебя в голову,
Ты же будешь жалить его в пяту [9].
— А тебе, — повернулся он к жене, — я дам муку твою в беременности. И, умножая 
род человеческий, будешь рождать детей в муках [10], и будет вожделение твое к 
мужу твоему, и получит он власть над тобою.
— Из-за тебя же, Адам, за то, что открыл слух для слов жены своей и ел от древа,
 от которого я есть запретил, будет проклята земля, и в муках станет кормить 
тебя во все дни жизни твоей. И произрастит тебе земля тернии и волчцы, и едой 
твоей будут дикие травы. Будешь ты есть хлеб, пропитанный потом лица твоего, 
пока не вернешься в землю, из которой взят, ибо ты прах и в прах обратишься 
[11].
И назвал Адам жену свою Евой (Хаввой), потому что стала она матерью всех 
живущих [12].
И сделал Йахве-Элохим Адаму и жене его одежды из кожи, и одел их.
И подумал он, глядя на них: "Вот Адам, как один из нас [13] в познании добра и 
зла, и теперь как бы он не протянул руку, и не взял от древа жизни, и не вкусил,
 и не жил вечно".
И изгнал его Йахве-Элохим из сада Эдема, чтобы возделывал землю, из которой был 
взят. И поставил на востоке у сада Эдема керубов [14] и вращающееся острие меча,
 чтобы охранять дорогу к древу жизни.
1. От рассказа о сотворении небес естествен переход к трагической истории 
отношений человека с Богом-Творцом. За это взялся другой автор, который условно 
назван Яхвистом. Главной трудностью, с которой он столкнулся, было соединение 
мифопоэтической традиции о начале человечества, бытовавшей на всем Переднем 
Востоке, с рассказом о сотворении мира, имеющим строгую религиозно-философскую 
форму. Справиться с этой задачей он не смог. И вторая глава книги Бытие 
представляет собой рассказ, мало связанный с предшествующим повествованием и во 
многом противоречащий ему. Вместо ригоризма и магии чисел жреческого кодекса 
здесь — вольный поток образов, хотя и направленный в русло религиозной идеи.
Так же в шумерском мифе о сотворении человека бог Энки, задумавший создать 
служителей для богов, призвал богиню-мать замесить глину из самой сердцевины 
первозданной бездны (Афанасьева, 1997, 43). В другом шумерском мифе та же 
богиня, именуемая "госпожой всех богов", помогает вылепить пробную партию людей 
— семерых мужчин и семерых женщин. В вавилонском мифе, пересказанном 
по-гречески в III в. до н. э. вавилонским жрецом Беросом, говорится, что люди и 
животные, способные дышать, были сделаны из глины, замешанной на крови богов. 
Мотив сотворения обитателей земли из глины не чужд и египетской мифологии. Так, 
бог-гончар Хнум (впоследствии отождествленный с солнечным богом Ра) творит 
людей на гончарном круге, а его помощник Хекет вдувает в их ноздри дыхание 
жизни.
2. Слово «Эдем» (древнеевр. "эйден"), видимо, происходит от аккадского «один» — 
"равнина, степь, пустыня", что соответствует местоположению библейского сада. В 
то же время близкое по звучанию слово «эден» (роскошь, блаженство, наслаждение) 
вызывало у древнего читателя еврейского оригинала ассоциацию с богатством 
растительности и влаги божьего оазиса в мире, страдающем от палящего солнца и 
недостатка воды.
3. В других произведениях древневосточной религиозно-мифологической литературы 
нет никаких следов древа познания, поэтому интерпретация этого образа вызывает 
сложности. Вкушение от древа познания может быть воспринято в философском плане 
как универсальное знание человека об окружающем мире и самом себе. Но в научной 
литературе указывают и на более узкое значение: знание сексуальных отношений и 
их связи с продолжением рода. В подтверждение этому приводят роль наготы 
(осознание её послужило непосредственной причиной изгнания первой человеческой 
пары из Эдема), а также то, что глагол «познать» в Ветхом завете — синоним 
вступления в половую связь (Engnell, 1955, 15). Однако страх бога, что люди 
станут равными богам, говорит в пользу расширительного понимания "древа 
познания добра и зла".
4. Реками Эдема названы великие реки Двуречья Тигр и Евфрат, но также и Гихон, 
источник Иерусалима.
5. Это первый в Ветхом завете стихотворный отрывок, вкрапленный в прозаический 
текст. Он, как и другие поэтические отрывки Библии, взят из собраний 
героических и иных песен обитателей Ханаана, находившихся в распоряжении 
повествователя (Cross, 1973, 47 и сл.).
6. Последние две строки стихотворного отрывка — игра слов, основанная на том, 
что еврейские слова «иш» (муж) и «ишша» (жена) однокоренные.
7. Происхождение жены от ребра мужа и их прилепление (евр. "габок") друг к 
другу выражают библейскую концепцию брака — женщина создана как подобие и 
дополнение мужчины. Это подтверждается также еврейским термином вступление в 
брак: «фегабок» — дословно "становиться одним телом".
8. Выражение "как боги" — след многобожия, заимствование из источника, которым 
пользовался библейский автор.
Умело устранив в рассказе о сотворении мира все то, что применительно к этому 
сюжету предшествующими космогониями толковалось как столкновение враждебных сил 
(бога и дракона-хаоса) и, таким образом, представив бога единственным творцом 
материального и духовного мира, библейский автор все же не обошелся без 
противника (оппонента), ибо ему потребовалось избавить бога от вероятного 
обвинения, что он наряду с благом ("и он увидел, что это хорошо") создал зло, 
возложив ответственность за то, что плохо, на другого. Этим «другим» и стал 
змей — тот самый змей, который в месопотамских версиях космогоний был 
противником бога или материалом для создания им космоса.
9. Проклятая богом змея является широко распространенным мотивом в сказках 
многих народов мира.
10. Представление о том, что в божьем саду рожали без мук, восходит к 
шумерскому мифу о сказочной стране Дильмуне, в которой богини производили на 
свет дочерей, "словно по маслу, словно по маслу, по прекрасному нежнейшему 
маслу" (Афанасьева, 1997, 36 — 38).
11. Сходная мысль о возвращении человечества и материал, из которого оно было 
создано, проходит в эпосе о Гильгамеше в рассказе о потопе: "И человечество в 
глину вернулось".
12. Имя Ева (в еврейском оригинале — Хавва) связано методом народной этимологии 
с еврейским словом «хай» — «жить». Однако с позиций современной лингвистики эта 
этимология не выдерживает критики. Среди попыток интерпретации этого слова 
можно указать на сопоставление с еврейским словом «хавват» в значении 
"поселение из шатров". Связывают это имя и с позднеарамейским «хавва» (арабское 
"хавна"), имеющим значение «змея», полагая, что сказание о Еве выросло на 
основе более древних преданий о змееподобной богине, похожей на статуэтки 
минойского Крита.
Применение к Еве определения "мать живущих" могло быть связано с её пониманием 
как богини-матери, повсеместно почитаемой на Переднем Востоке и в Эгейском мире.

13. "Один из нас" — ещё одно свидетельство того, что в источнике, к которому 
восходит миф, речь шла не о единственном боге, а о богах.
14. Керубы — в данном контексте «стражи». В других местах Ветхого завета керубы 
— полубожественные существа, наделенные крыльями, львиным туловищем и 
человеческим лицом.
Соответствием керубам по имени и функциям являются ассиро-вавилонские Карибу, 
крылатые львы или быки с человеческим лицом, помещаемые при входе во дворец 
(Гальбиати, Пьяцца, 1992, 126). В христианском вероучении керуб превратился в 
херувима, ангела высшего чина.



Авель и Каин с его потомством [1]



Пустынею я вновь один бреду,
Хрустят под сапогами кости веток.
Как страшно быть у Бога на виду:
Ведь взгляд его так мстителен и меток.
И тени нет, какая при луне
По-обезьяньи жалко подражала.
И скорпион вонзает в душу мне
Свое, как луч, отточенное жало.


Родился у Евы от Адама первенец Каин [2], и она возрадовалась ему как дару 
божьему. Потом родила она второго сына, дав ему имя Авель [3].
Каин стал земледельцем, и земля, от которой он получал плоды, давала ему силы. 
Был он крепок руками и дерзок умом. Авель, брат Каина, пастырь овец, был робок 
и благочестив.
С нетерпением ждал Каин созревания плодов и колосьев и, едва дождавшись урожая, 
принес лучшую его долю Йахве. Но даже не взглянул Всевышний на принесенные дары,
 и дым отвергнутой жертвы узкой струйкой стелился по земле.
Авель принес Йахве в жертву ягнят и тук их и склонил перед ним главу. 
Благосклонно принял дары Йахве, и дым от жертвенного костра взвился прямо к 
престолу божьему.
— Чем я провинился перед тобой, Боже?! — с обидой и огорчением воскликнул Каин.
 — Разве тружусь я меньше брата моего Авеля?! И разве его дары лучше моих?!
И поникло лицо его. И услышал Каин голос из-за туч:
— Отчего досадуешь ты? Почему поникло лицо твое? Ведь если станешь лучше, 
будешь прощен, а если не станешь лучше, грех у дверей твоих. Он влечет тебя, но 
ты властен над ним.
Сколько ни вдумывался Каин в смысл этих странных слов, не смог он их понять: "О 
каком грехе говорит Йахве? И кто его совершил? Если не я, а кто-то другой, 
пусть он и несет за это наказание! И почему грех лежит только у моих дверей? 
Ведь у меня и брата моего Авеля один отец и одна мать!"
И поднялась со дна души Каина ревность к брату. Разумом он понимал, что чувство 
это недостойное и что Авель невиновен в том, что его возлюбил Йахве. Но ничего 
он не мог с собой поделать. Как только он вспоминал нанесенную ему обиду, сами 
сжимались у него кулаки. Невыносимо было видеть брата среди поля, колосившегося 
его, Каина, трудами, и он с плачем убегал куда глаза глядят.
Однажды во время одного из таких приступов обиды и ярости он встретил Авеля, 
шагающего ему навстречу с улыбкой на лице. Авель радовался тому, что видит 
брата. Но Каину, ослепленному гневом, показалось, что любимец Бога насмехается 
над ним. Он поднял с земли камень и вложил в удар всю силу ярости.
Упал Авель, как сноп, и кровь его вылилась на землю. Бросился Каин на 
холодеющий труп Авеля, пытаясь поднять и вернуть ему жизнь. Но, поняв, что брат 
мертв, обратился в бегство и бежал до тех пор, пока оставались силы.
Пробудившись после мертвого сна, убийца поднял голову и услышал негромкий голос 
Йахве:
— Скажи, где брат твой Авель?
Понимал Каин, что Йахве всевидящ и уже знает о случившемся. Но вновь закипела 
ярость в душе его, и не захотел он сознаться в своем преступлении.
— Откуда я знаю! — выкрикнул он. — Не сторож я брату своему!
— Что ты натворил! — проговорил Йахве. — Голос твоего брата вопиет ко мне из 
земли. И отныне ты будешь проклят самой землей, отверзшей свои уста, чтобы 
принять кровь брата твоего [4]. Не станет она больше давать тебе силы, когда 
будешь возделывать её. Изгнанником и скитальцем ты будешь на земле.
— Велика моя вина и непростительна! — признался Каин. — Но такого наказания мне 
долго не нести. Ведь любой, кто встретит меня, убьет.
— Не надейся! — сурово произнес Йахве. — Всякому, кто убьет Каина, отомстится 
всемеро. А чтобы могли узнать Каина среди тысяч, вот тебе моя печать!
И наложил Йахве на лоб Каина печать несмываемую [5].
И ушел Каин от лица Йахве. Поселился он в земле Нод [6], к востоку от Эдема. 
Там родила ему жена сына Ханоха [7]. И построил Ханох город, которому дал имя 
сына своего Енох. У Еноха родился Ирад, у Ирада — Мехивел. Михивел родил 
Мафусала, у Мафусала — Лэмех. Было у Лэмеха две жены — Ада и Цилла. Ада родила 
Иавала, родоначальника всех живущих в шатрах и пасущих стада, а имя брата его, 
создавшего кифару и свирель, чтобы веселить сердца, — Иувал [8]. Цилла же 
родила Тувал-Каина, искусного в изготовлении орудий из меди и железа [9]. А 
сестра Тувал-Каина — Наама.
И взял Лэмех в руки кифару, творение своего сына, положил у ног меч, выкованный 
другим сыном, и запел, обращаясь к женам:


Ада и Цилла, песне моей внемлите!
Жены Лэмеха, вслушайтесь в каждое слово!
Мужа я убиваю за каждую рану,
Отрока — за царапину любую.
Всемеро отомстится за Каина,
За Лэмеха — в семьдесят семь раз [10].


У Адама же после Каина и Авеля был от Евы ещё один сын. Дал его Еве Бог, чтобы 
не тосковала она об Авеле, которого убил Каин, и назвала она его Сиф (Шэйт), 
что означает «замена», потому что он заменил Авеля, убитого Каином.
1. В главах, посвященных детям человеческим, делается следующий шаг в 
конкретизации истории человечества и его отношений с Богом. Адам был обречен на 
труд "в поте лица своего". Но на что была направлена эта деятельность? Первые 
сыновья Адама и Евы, Каин и Авель, были один земледельцем, другой — пастухом, 
представителями двух древнейших хозяйственных занятий. Симпатии Бога — на 
стороне скотовода Авеля, поскольку Йахве первоначально был Богом пустыни, по 
которой кочевал со своими стадами создавший его народ.
Это предпочтение и становится причиной конфликта между братьями, закончившегося 
первым пролитием человеческой крови. В отличие от других богов Ближнего Востока,
 ставивших человеческие жертвы выше всех прочих жертвоприношений, Йахве был 
противником пролития крови человека, если оно не было актом возмездия за 
преступления. Фактически библейский рассказ о Каине — это иллюстрация к одной 
из заповедей: "Не убий!", перенесение этого императива в далекое прошлое 
человечества. Таким образом, третья глава, наряду с уточнением понятия «труд», 
дополняет образ Бога первой и второй глав весьма существенной чертой, 
выделяющей его среди прочих современных ему богов Переднего Востока.
Разумеется, первый земледелец не мог понять мотивов, заставивших Бога 
предпочесть кровавую жертву Авеля его первинам урожая. И скрытая мысль текста в 
том, что человек не должен задумываться над тем, почему Бог одному больше 
благоволит, чем другому.
2. Каин, чье имя произошло от еврейского слова со значением "кузнец", — 
родоначальник странствующего рода кузнецов-кенитов, часто упоминаемого в других 
частях Библии (Исх., 17: 8 — 16; 18, 1 — 2; Суд., 1: 16 и др.). Поскольку 
введение нового металла — железа было нарушением вековых бытовых и религиозных 
традиций, те, кто занимались его обработкой, считались людьми, связанными с 
демоническими силами. Поэтому первое человекоубийство на земле приписано 
носителю этого имени, хотя в самом рассказе Каин фигурирует как земледелец 
(овцы Авеля пасутся на его полях). Впрочем, не исключено, что миф отражает 
ритуальное жертвоприношение, связанное с оплодотворением почвы (Хук, 1991, 109).

3. Имя Авель, видимо, имеет значение «сын». Оно было широко распространено в 
древней Италии в форме Авл. По нашему мнению, оно восходит к ономастике 
этрусков, выходцев из Анатолии.
4. В образе земли, отверзшей уста, чтобы принять кровь, пролитую на нее, 
исследователи усматривают след почитания богини-матери.
5. По смыслу текста, Каин получает «защитительную» печать, которая должна его 
спасти от людей, могущих на него напасть, хотя людей на земле не было. Это 
совершенно несовместимо с представлениями о первоначальной стадии жизни на 
земле (Хук, 1991, с. 110). В более позднее время печать могла быть татуировкой, 
знаком бродячего племени, посвятившего себя ремеслу. Если же принять толкование 
мифа как отражение ритуального убийства, можно рассматривать эту печать в 
качестве знака, накладывавшегося на исполнителя ритуала и подчеркивавшего его 
священную функцию.
6. Еврейское слово «нод» имеет значение «странствие», так что в названии страны 
отражается скитание, на которое был обречен Каин за убийство брата. Размещение 
же страны Нод к востоку от Эдема, возможно, объяснялось тем, что на востоке 
находились горы, богатые металлом.
7. Ханох — евр. «воспитанник».
8. Изобретение и усовершенствование музыкальных инструментов и в других 
древневосточных мифологиях отнесено к начальным временам существования 
человечества, а их создатели фигурируют как культурные герои.
9. Распределение между тремя сыновьями Лэмеха (в дополнение к земледельческой 
деятельности его предка Каина) остальных древнейших занятий человечества 
(включая и пастушество, ранее закрепленное за Авелем) наводит исследователей на 
мысль, что эта глава соединила две различные версии, в одной из которых 
человеческий род производился не от Адама, а от Каина.
10. Эта народная песня, как во многих других случаях в Пятикнижии, более 
древняя, чем опирающееся на неё прозаическое повествование.



Ноев потоп [1]



Над останками судна Ноева,
Над чалмою горы Арарат
В ослепительном небе лазоревом
Мощнокрылые птицы парят.
Сколько царств родилось и сгинуло,
Сколько тысяч минуло лет,
Но все ищет стая орлиная
Допотопного голубя след.


Было это тогда, когда люди стали умножаться и дочери рождались у них красивые и 
прелестные. И не раз сыны богов, посылаемые с неба на землю, прельщались 
красотою дочерей человеческих, стали заглядывать в шатры и задерживаться в них. 
И рождали дочери человеческие исполинов, приближавшихся силою к богам [2]. И 
сказал Йахве: "Да не пребывает мой дух в человеке вечно, пусть пределом ему 
будет 120 лет!"
И узрел Йахве, что велико зло от человека на земле и что стала земля неправедна,
 испорчена, что кривыми стали земные пути, и раскаялся, что создал человека, 
восскорбел в сердце своем.
Но один человек по имени Ной [3], праведный и непорочный в своем поколении, был 
любезен Йахве, ибо ходил его путями. И сказал ему Йахве:
— Замыслил я конец всему живому, ибо земля переполнилась злодеяниями. И вот 
очищу я от них землю. Ты же сооруди себе из дерева гофэр [4] ковчег [5], сделай 
в нем помещения и покрой смолой изнутри и снаружи. И пусть будет длина ковчега 
в триста локтей, ширина — в пятьдесят, а высота — в тридцать. И пробей в нем 
вверху окно, и дверь помести сбоку, и пусть будут настилы — нижний, средний и 
верхний. Ты войдешь в ковчег с женой твоей, с сыновьями твоими и женами их, ибо 
я хочу установить с тобой мой союз. И возьмешь ты с собою в ковчег ото всех 
тварей каждого вида самца и самку от пернатых, от пресмыкающихся по земле, от 
скота и зверья, чтобы остались они вместе с тобою в живых. Возьми с собою всего,
 чем они питаются. Будет это тебе и им пищей.
И сделал Ной все, как повелел ему Йахве.
И вновь обратился к нему Бог со словами:
— Войди же в ковчег со всем твоим семейством и возьми из скота чистого по семи 
пар самцов с их самками, а из нечистого по паре возьми и птиц небесных по семи 
от каждого вида, чтобы сохранить их потомство по всей земле [6]. Ибо ещё через 
семь дней начну я изливать на землю дождь, и не прекратится он сорок дней и 
сорок ночей, пока не очищу я землю от всего, что сотворил.
И выполнил Ной все, что повелел ему Йахве.
И вот на втором месяце семнадцатого дня шестисотого года жизни Ноя разверзлись 
все отверстия великой бездны, и все окна небесные отворились. И хлынул дождь на 
землю, и шел он, не переставая, сорок дней и сорок ночей.
Воды прибывали и разливались по земле. Ковчег же плыл и плыл по поверхности. 
Хлынули воды с такой силой, что скоро покрыли всю землю до самых высоких гор. 
На пятнадцать локтей поднялась вода, и погибла всякая плоть, что двигалась по 
земле, — и пернатые, и скот, и звери, и все твари, ползающие по земле, и все 
люди, её населяющие. Остался один Ной и всё, что было с ним в ковчеге.
Прибывали воды на земле сто дней и ещё пятьдесят до тех пор, пока не вспомнил 
Йахве о Ное. И навел он ветер на землю, и воды остановились, и закрылись 
источники бездны и окна небесные. И перестал изливаться дождь с неба. И начали 
воды постепенно отступать от земли, и убывали они сто пятьдесят дней.
На седьмом месяце, на семнадцатый его день, остановился ковчег у гор Араратских 
[7]. Продолжали убывать постепенно воды, и на первом дне десятого месяца 
показались вершины гор.
Подошел к концу сороковой день, когда Ной растворил окно [8] в ковчеге и 
выпустил ворона, и он, полетав там и сям, пока земля высыхала от вод, вернулся. 
Затем Ной отправил голубя — узнать, убыла ли вода с земли. Голубь не отыскал 
места, где бы он мог кормиться, и вернулся. Ной протянул ему руку, взял его и 
внес в ковчег.
Подождав семь дней, Ной вновь растворил окно и выпустил голубя из ковчега. И 
возвратился голубь к вечеру с сорванным листом оливы в клюве [9]. Так узнал Ной,
 что воды понизились. Когда же засиял ещё один, седьмой день, Ной снова 
выпустил голубя, и тот больше не вернулся. Ибо на шестьсот первый год жизни Ноя,
 в первый день первого месяца земля обсохла, хотя и не полностью. Высохла она 
во втором месяце, на его двадцать седьмой день. И снял Ной кровлю с ковчега и 
пустил в него свет.
Тогда Йахве сказал Ною: "Выйди из ковчега и выведи твою жену, твоих сыновей и 
их жен, выпусти всех тварей, что были с тобою, и пусть они плодятся и 
умножаются на земле".
Тогда все покинули ковчег, и Ной воздвиг Йахве алтарь и принес на всесожжение 
от каждого вида чистых животных и птиц. Ощутив приятный аромат [10], подумал 
Йахве: "Не буду больше поражать живых тварей, как я это делал. Не буду больше 
губить землю из-за человека, потому что зло в нем от бурления сердца, от юности 
его. Пусть пребывает земля до скончания веков, и да не прекратятся сев и жатва, 
холод и зной, лето и зима, день и ночь".
Подумав так, Йахве благословив Ноя и сыновей его, сказал им:
— Плодитесь и размножайтесь и наполняйте землю. Да трепещут перед вами звери 
земные, птицы небесные и рыбы морские — все, что движется по земле. Ибо отдано 
оно вам в пищу. Только плоти с душою её, с кровью её не поедайте. Кто же 
прольет кровь человеческую, у того самого кровь прольется, ибо по образу 
божьему сотворен человек. Я устанавливаю союз [11] с вами, и с потомством вашим,
 и со всяким существом, что с вами, и не будет более истреблена всякая плоть 
потопом, и не будет более потопа на земле. И послужит радуга [12] в небе знаком 
союза между мной и вами. Знайте же: как только появится она на небе в облаке, я 
вспомню о союзе, который поставил между мною и вами и между всем, что живет на 
земле.
1. Библейский рассказ о потопе имеет близкие параллели с шумерскими, аккадскими 
и вавилонскими мифами, относящимися к такой же катастрофе. В древнейшем 
шумерском мифе (конец III тыс. до н. э.) любимцем богов, спасенным от потопа, 
был Зиусудра, в аккадской версии — Атрахасис, в эпосе о Гильгамеше — Утнапишти 
из древнего города Шуруппака, в пересказе шумерского мифа вавилонским жрецом 
Беросом (III в. до н. э.) — Ксизуфор, очевидно, искаженное имя Зиусудры. Имя 
Утнапишти означает "нашедший жизнь". Согласно шумерскому мифу, Зиусудра правил 
36 000 лет, ровно в шестьдесят раз больше, чем жил Ной до потопа.
Переосмысление мифов древнего Двуречья осуществлено в Библии в духе победившего 
единобожия: устранены боги, принимающие решение о потопе, и инициатором его 
становится один Йахве. Вместо немотивированного решения устроить потоп ("богов 
великих потоп устроить склонило их сердце…") выставлены этические соображения — 
желание очистить землю от злодеяний. Не имеет параллелей в Месопотамии и 
установление через Ноя завета с человечеством, хотя раскаяние 
шумеро-вавилонских богов в содеянном явно показывает, что нового потопа они 
устраивать не собирались.
И все же авторам библейского рассказа не удалось полностью устранить элементы 
многобожия, характерные для прототипов этого сюжета. Остатком такого многобожия 
является упоминание "о сынах божьих" (в еврейском тексте — "бне элохим"), 
которые опускались с неба к смертным девам (Быт., 6: 4). Эти "сыны божьи" (в 
месопотамской и ханаанской религии — младшие боги) в дальнейшем упоминаются в 
Библии уже как «вестники» (в греческом тексте ангелы). Ветхозаветный рассказ о 
потопе состоит из двух версий, "шитых белыми нитками". Об этом свидетельствуют 
употребление для обозначения Бога двух терминов — Йахве и Элохим (в переводе 
унифицированных), различная длительность потопа (сорок дней и сорок ночей — по 
одной версии, более года — по другой), а также стилистические отличия (так, в 
одной версии Бог рекомендует ввести в ковчег "самца и самку" разных животных, в 
другой "самца с его самкой"; в одной версии — по паре всех животных, в другой — 
по паре нечистых и по семь пар чистых).
2. Представление об исполинах как первопоколении живущих на земле, присуще 
многим мифологиям: мы находим его в мифах угаритских и греческих.
3. Библейское имя Ной (евр. noah, от nwh — «успокаивать», "утешать") 
фактический перевод аккадского Нухху ("Успокоенный").
4. Дерево гофэр — кипарис (от шумерского «гипару» — "слово"), имеется также в 
вавилонском и ассирийском языках. Отсюда же греческое «кипариссос».
5. Ковчег — старое русское слово со значением «ящик», "ларец". В шумерском и 
аккадо-вавилонских мифах вместо ковчега фигурирует ладья, обладающая волшебными 
свойствами. Ковчег, детально описанный в книге "Бытие", — собственно говоря, не 
корабль, а дом на плаву, объем которого по подсчетам современных исследователей 
составлял 64896 куб. м. Но по типологии — это священный корабль, 
предшественником которого было судно шумерского героя потопа Утнапишти. 
Подобные ему суда засвидетельствованы в Египте. У греков это — «Арго», за 
постройкой которого следила сама Афина.
6. Представление о «чистых» и «нечистых» животных — свидетельство существования 
религиозных запретов на поедание некоторых животных и на принесение их в жертву 
богам. Такими табуированными животными у евреев и других семитских народов были 
свинья, верблюд, заяц, тушканчик, ворона и пр.
7. Арарат — название гористой местности, известной уже аккадянам как Урарту 
(название гор и страны). В вавилонском тексте местом высадки любимца бога Эа 
названа гора Ницир (в переводе, видимо, Гора спасения). Ее отождествляют с 
горой Пир Омар Гудрун, имеющей высоту 300 м. Вавилонский жрец III в. до н. э. 
Берос сообщает, что корабль Зиусудры остановился в курдских горах.
8. Также в вавилонском мифе Утнапишти (а в аккадской версии Атрахасис) 
открывает окно своего огромного корабля перед тем, как принести жертву богу 
Солнца, чей свет падает на его лицо. Окно — непременный элемент храма страны 
Ханаан, как это ясно из спора Баала с Котар-ва-Хасисом.
9. Использование птиц для проверки состояния земли представлено также в 
месопотамских версиях мифа о потопе. В вавилонской версии из корабля 
выпускаются голубь, ласточка и ворон. В ветхозаветном тексте черный ворон и 
белый голубь противостоят как «чистая» и «нечистая» птицы: «нечистая» не могла 
быть выпущена последней, поскольку предвиделась добрая весть.
10. Сравн. с тем же мотивом в поэме о Гильгамеше: "Боги почуяли запах жертвы, 
боги слетелись на жертву, как мухи".
11. Главное место в мифе о потопе — установление союза, завета (берит) между 
Богом и Ноем. Этот союз, впоследствии возобновлявшийся, дал само понятие 
"Ветхий завет" — союз между Богом и избранным народом.
12. Странное обращение к радуге, возможно, ассоциативно связано с красочным 
эпизодом шумеро-вавилонского мифа о потопе. Богиня-мать клятвенным жестом 
поднимает над головой украшавшую её шею дугу ожерелья из лазурита, дар бога 
Неба, и произносит:
О боги! На шее у меня лазуритовый камень.
Как его я воистину не забуду,
Так эти дни я воистину помню,
Во веки веков я их не забуду! (Дьяконов, 1961, 77).



Сыновья Ноя

Были у Ноя сыновья — Сим (Шейм), Хам и Иафет [1]. От этих трех населилась земля.
 Начал Ной возделывать землю и насадил виноградник [2]. Прекрасен был первый 
урожай земли, напоенной разлившимися водами. Отжав янтарные грозди, приготовил 
Ной благоуханное вино. И выпил он вина, радуясь жизни, опьянев же, уснул в 
своем шатре [3], обнаженный.
Зайдя в шатер, увидел Хам, отец Ханаана, наготу отца своего и, выбежав наружу, 
стал при братьях насмехаться над родителем. Сурово взглянули Сим и Иафет на 
Хама и, взяв отцовские одежды, накинули себе на плечи, и, пятясь, вступили в 
шатер. Там они сбросили одежды на отца и, не узрев его наготы, удалились.
Проснулся Ной и, протрезвев, увидел себя покрытым. Так он узнал о проступке 
среднего, нечестивого сына и пропел:
Да будет проклят за Хама сын его Ханаан,
И да будет он рабом у братьев своих.
Да даст Йахве простор Иафету,
И да обитает он в шатрах Сима [4].
И прожил Ной после потопа ещё 350 лет. Всего же его жизни было 950 лет.
1. Давая Ною троих сыновей: Сима, Хама и Иафета (Иапета) и представляя их 
родоначальниками всех других народов и языков, библейский автор исходил из 
критериев, которые во многом нам не понятны. Среди них было и представление об 
языковой близости, но оно не было единственной основой для градации. 
Языкознание XIX — начала XX вв., пользовавшееся именами Сим, Хам, Иапет для 
общего обозначения языков, библейские критерии не принимало во внимание. 
Например, Н.Я. Марр, формулируя так называемое "новое учение о языке", под 
яфетическими языками понимал третий этнический элемент в создании 
средиземноморской культуры и относил к яфетическим языкам некоторые кавказские, 
этрусский и баскский языки, между тем как Ветхий завет считает сыновьями Иафета 
просто отдаленные народы. Так, его сыновьями названы Хомер и Магог, которые, 
скорее всего, мыслились родоначальниками киммерийцев и скифов, вторгшихся в 
Малую Азию в эпоху формирования Библии. Сыном Иафета назван и Мадай, 
родоначальник мидян. Мидийский язык на самом деле был близок скифскому и, 
возможно, киммерийскому. Можно было подумать об отнесении к Иафету иранских 
народов, если бы среди его сыновей не было Иавана, родоначальника ионийцев и 
вообще эллинов, а также Тубала, Мешеха и Тираса. Они родоначальники тибаренов, 
их соседей месхов (ныне известных как турки-месхетинцы) и, скорее всего, гетов, 
поскольку в их владениях была река Тирас (Днестр). Во всяком случае за 
выделением этих народов в общность ощущается логика, — геты, киммерийцы и скифы 
были соседями, и по своему этническому облику они мало отличались от эллинов, 
лидийцев, тибаренов и месхов.
Применительно к двум другим братьям — Симу и Хаму — критерии библейского автора 
не столь однозначны. Присутствует и языковая близость, поскольку сыном Сима 
назван Арам, родоначальник арамеев, ближайших родственников евреев по языку. 
Изучение арамейского языка началось с комментариев к Ветхому завету. Но почему 
среди сынов Сима присутствует Элам, эпоним народа, создавшего древнее 
государство? Эламский язык имеет мало общего с языком евреев, арамеев, халдеев 
и относится современными исследователями к числу дравидийских языков. Тот же 
вопрос вызывает имя потомка Сима Луд, в котором правомерно видеть 
родоначальника обитателей эгейского побережья Малой Азии лидийцев. Лидийские 
надписи VII–V вв. до н. э. не дают основания говорить о близости лидийского и 
еврейского языков. Почему же тогда Луд ближе к Симу, чем Тубал и Мешех, 
обитатели той же Анатолии, связанные с Иафетом?
Наибольшую вражду у повествователя вызывает Хам, и он особо подчеркивает, что 
сын его Ханаан будет рабом потомков Сима. Мотивы такого отношения к Ханаану не 
требуют разъяснений, но к сыновьям Ханаана отнесен Сидон, родоначальник 
финикийцев, говоривших на родственном евреям языке, да и вообще все народы, 
заселявшие Ханаан (хетты, иевусеи, амореи, гергесеи, евеи, аркеи, синеи). Вряд 
ли со всеми ними евреи не могли найти общий язык. Очевидно, применительно к 
Хаму и его потомкам используется неязыковый критерий. Это подтверждается 
наличием среди сыновей Хама Хуша, отца Нимруда, с именем которого связано 
семитское Двуречье.
Другие сыновья Хама — Мицраим (Египет) и Фут (родоначальник ливийцев). С 
египетским языком древние евреи были лучше знакомы, чем с лидийским, и поэтому 
они, возможно, улавливали близость египетского языка с языками некоторых племен,
 родоначальники которых были названы сыновьями Мицраима (лудеи, анамеи, 
невтухеи и др.). Но среди них присутствуют филистимляне и кафтореи, то есть 
пеласги и критяне, язык которых не имел с египетским ничего общего, но они 
могли быть поселены египтянами на соседней территории после неудачного 
нападения на долину Нила.
Интересно и происхождение самих имен Сим, Хам и Иафет. Ведь за ними не стоят, 
как за их сыновьями и внуками, особые этносы. Применительно к Иафету нельзя 
исключить то, что за ним стоит эллинский мифический персонаж Иапет, отец 
Атланта и Прометея. Передатчиками легенды об Иапете могли быть филистимляне 
либо эллины.
2. Возделывание винограда — одно из древнейших занятий населения Переднего 
Востока. Вино удостоверено археологической находкой сосуда середины III тыс. до 
н. э. В Палестине вино наряду с хлебом и оливковым маслом было основным 
средством питания.
3. Шатер — жилище кочевников, упоминаемое в Ветхом Завете 340 раз, встречается 
также в угаритских текстах. До позднего времени сохранялось сакральное значение 
шатра. Согласно Диодору (ХХ, 63, 1) карфагеняне во время сражения ставили 
священный шатер.
4. Четвертый по порядку стихотворный отрывок в книге «Бытие», предваряющий 
описание потомства Иафета, Хама и Сима. Очевидно, он восходит к недошедшему до 
нас эпическому произведению, которое излагал составитель "таблицы народов". 
Примечательно, что хананеи рассматриваются как рабы и Сима и Иафета, являвшихся 
соседями. Видимо, имеется в виду раздельное господство над одной частью 
хананеев — филистимлянами (или хеттами), и над второй — израильтянами. Эта 
ситуация может быть датирована XII в. до н. э., к которому следует отнести 
эпическое произведение.



Вавилонское столпотворение [1]

В то время вся земля была устами одними и одним наречьем. Когда же люди 
переместились на Восток, они отыскали долину в земле Сеннаар и там поселились. 
И решили они: "Давайте налепим кирпичей и обожжем их огнем". И стали у них 
кирпичи вместо камней, земляная смола заменила известь. И сказали они друг 
другу: "Давайте построим город и башню с главою до небес. Этим мы создадим себе 
имя и не рассеемся по поверхности земли".
Взглянул Йахве на город и башню, которую строили сыны человеческие, и сказал:
— Вот как! Они один народ, и все изъясняются на одном языке. Если они начнут 
что-либо делать или что-либо задумают, не будет для них препятствий ни в чем. 
Сойдем же и смешаем там их язык, чтобы один не понимал речи другого.
И рассеял их Йахве оттуда по всей земле, и прекратили они строить город. 
Поэтому и дано было ему имя Вавилон (Бабел), ибо Бог смешал (евр. "балал") там 
язык всей земли.
1. Краткий рассказ о том, как люди сообща строили город и уходящую в небо башню 
и что из этого проистекло, может показаться в развернувшемся повествовании 
книги Бытие чужеродным телом, тем более из предшествующей главы вытекает, что 
дети человеческие уже расселились по лицу земли, разделенные не столько 
пустынями и морями, сколько проступком одного из братьев, запятнавшего себя и 
своих потомков именем «Хам».
Строительство вавилонской башни можно рассматривать как первое коллективное 
неповиновение человечества Богу, продолжившее индивидуальное непослушание (Адам 
и Ева). Причина мятежа та же, что и в греческих мифах, самомнение. "Прах 
земной" замыслил увековечить свое имя — он пожелал подняться своим рукотворным 
творением до самых небес. Преступлению соответствует наказание, сравнительно 
мягкое, поскольку уже обещано, что люди больше не будут истребляться. 
Человечество, некогда единое, ибо оно имеет общую родословную, разделено по 
языкам и разбросано по земле. Этим самым предотвращена также возможность нового 
совместного посягательства на небесную сферу.
Некогда возникновение этого сюжета связывали с впечатлением, которое произвел 
Вавилон на попавших в плен иудеев. Но против VI в. до н. э. как времени 
включения рассказа о столпотворении в Пятикнижие говорит не только история 
формирования его текста, но и сообщаемые в книге Бытие сведения о том, что 
Вавилон претендовал на господство в стране Ханаан уже в то время, когда Авраам 
кочевал в степях близ ещё не разрушенных Содома и Гоморры. Поэтому можно думать,
 что и задолго до того, как плененное население Иерусалима использовалось на 
строительных работах, на обитателей Ханаана должна была производить впечатление 
уходящая в небо громада вавилонской башни и других храмовых башен-зиккуратов, 
которые высились над городами Месопотамии. К настоящему времени выявлено не 
менее 33 этих священных башен в 27 различных городах (Гальбиати, Пьяцца, 1992, 
180). Можно думать, что функционально они играли такую же роль облегчения 
контактов с верхним миром, как отверстия в кровлях этрусских и италийских 
атриумов (Немировский, 1983, 175).



Патриархи



Пусть фикция они и их родство.
Поэзия фантазией могучей
В их образах справляет торжество
Над памятью истории сыпучей.
Они бессмертны, эти старики,
Бредущие пустынею восточной.
Не занесут бездушные пески
Их вечный и божественный источник.


В двадцати трех главах книги Бытие содержатся рассказы о жизни потомков Ноя — 
Авраама, Исаака и Иакова, прародителей древних евреев и родственных им арабских 
и иных племен, кочевавших во II тыс. до н. э. в степях и пустынях между 
Месопотамией и страной Ханаан (Палестиной), а также южнее — на Аравийском 
полуострове.
В конце XIX — начале XX в. возобладало мнение, что рассказы об Аврааме, Исааке 
и Иакове (их принято называть патриархами) сложились где-то в VII–VI вв. до н.
 э. в канцеляриях преемников Давида и Соломона. Против этого взгляда выступили 
ученые второй половины XX в., в распоряжении которых оказались тексты II тыс. 
до н. э. из ряда древневосточных центров Ура, Нузи, Мари, Алаллаха, Угарита, 
Хаттусы. Сопоставление с этими текстами рассказов о патриархах если и не дало 
возможности рассматривать Авраама, Исаака и Иакова как исторических лиц, то 
показало историчность воссоздаваемой Библией религиозной, правовой, бытовой 
ситуаций. В рассказах о патриархах перестали видеть досужие домыслы поздней 
эпохи, определив их как ценные исторические источники, характеризующие 
верования, обычаи и быт кочевых народов Ближнего Востока II тыс. до н. э.



Аврам и его договор с Богом [1]



От родных многоводных Халдейских равнин,
От нагорных лугов Арамейской земли,
От Харрана, где прожил до поздних седин,
И от Ура, где юные годы текли,
Не на год лишь один,
Не на много годин,
А на вечные веки уйди.

Владимир Соловьев

В халдейском городе Уре жил потомок Ноя и Евера Тэрах с сыновьями Аврамом, 
Нахором и Харраном [2]. Но не дал Бог Харрану долголетия. Умер он раньше отца, 
оставив сына Лота и двух дочерей, одну из которых, Милку, взял в жены Нахор.
Не остался Тэрах в Уре, но покинул его вместе с сыном своим Аврамом, женой его 
Сарой и внуком своим Лотом. Направились они в страну Ханаан (Канаан), но, не 
дойдя до этой земли, поселились в городе Харране. Там и умер Тэрах в возрасте 
двухсот пяти лет.
Авраму же (тогда ему было семьдесят пять лет) явился Бог и сказал:
— Удались с земли твоей и из дома отца твоего в землю, которую я тебе укажу. И 
произведу я от тебя великий народ, и возвеличу имя твое, и будешь ты 
благословен. И я благословлю всех, кто благословляет тебя, а того, кто 
проклинает тебя, прокляну. И будут благословенны в тебе все народы земли.
Выполнил Аврам то, что наказал ему Бог. Взял он с собой Сару, жену свою, и 
племянника своего Лота, и все имущество, которое они нажили, а также рабов и 
рабынь, которых приобрели в Харране.
Тронулись они в путь и достигли страны Ханаан. И прошел Аврам страну эту до 
места Шихэма, к дереву теребинт, носившему название теребинт Морэ [3]. Жили 
тогда в этой стране хананеи. И вновь явился к Авраму Бог и сказал:
— Вот эту страну я и отдам твоему потомству.
И воздвиг Аврам жертвенник Богу в том месте, где он явился ему.
А оттуда направился Аврам к горе, что к востоку от Бетэла [4], и разбил свой 
шатер так, что Бетэл был от него к западу, а Ай [5] — к востоку. Здесь он 
соорудил ещё один жертвенник Богу, явившемуся к нему, и затем двинулся на юг. 
Ведь голод был тогда в стране, и решил Аврам спуститься к Египту, чтобы 
поселиться там.
Когда подошли они к Египту, Аврам сказал Саре, жене своей:
— Вот, я знаю, что ты — женщина приятной наружности и, когда египтяне увидят 
тебя, они скажут: "Это его жена" — и убьют меня, а тебя оставят в живых. Скажи 
же, что ты — моя сестра, чтобы не было мне от тебя беды и чтобы я остался жив.
И действительно, когда Аврам вступил в Египет, увидали придворные фараона, что 
женщина очень хороша собой, и рассказали об этом фараону. И взята была Сара в 
дом фараона. И была от этого Авраму оказана милость. Приобрел он мелкий и 
крупный скот, и рабов и рабынь, и ослов и верблюдов [6]. И поразил Бог фараона 
и дом его тяжкими карами из-за Сары, жены Аврама. И призвал фараон Аврама и 
сказал ему:
— Что же ты натворил! Зачем ты не сказал мне, что она твоя жена? И я едва было 
не взял её в жены. Забирай её себе и уходи.
И фараон послал людей, чтобы они вывели Аврама и всех, кто был с ним, на дорогу.

1. Этим рассказом библейская картина сотворения мира, человечества и его 
расселения по земле сменяется древнейшей историей того региона, который обещан 
Симу и его потомкам. Понимание авторами Пятикнижия этнической и культурной 
общности населения центральных территорий Переднего Востока нашло отражение в 
биографии выходца из Ура (древнейшего культурного центра Двуречья) 
Аврама-Авраама, ставшего по воле Бога кочевником и прародителем оседлых и 
кочевых народов Палестины и простирающихся к востоку от неё степей и пустынь. 
Переселение Авраама обычно связывают с древнейшим арамейским переселением 
семитских народностей, которое предшествовало переселению Израиля.
Рассказ вписывается в эпоху, когда в Вавилоне правил царь Хаммурапи, названный 
в 14-й главе Бытия Амрафелом. Таким образом, это первая половина XVIII в. до н.
 э. Выбор Харрана как нового места обитания Авраама мог быть связан с тем, что 
в обоих городах главным считалось лунное божество. Упоминаемое в легенде 
посещение Авраамом Египта должно быть отнесено ко времени, предшествующему 
завоеванию этой страны "царями пастухов" гиксосами: в XVIII в. кочевники, 
посещавшие Египет подобно Аврааму, могли быть разведчиками, облегчившими 
последующее гиксосское вторжение.
Авраам рисуется человеком простым и суровым, строго блюдущим интересы своих 
домочадцев и собственную выгоду. Суковатый посох в его руке воспринимается как 
символ власти, поскольку в период окончательного оформления рассказа он уже 
успел превратиться в царский скипетр.
В основе рассказов об Авраме-Аврааме и других патриархах лежат племенные 
легенды, записанные, скорее всего, в середине Х в. до н. э., при царе Соломоне. 
Наряду с этим использовались и предания первоначального населения страны Ханаан,
 объясняющие природные катастрофы и происхождение названий отдельных культовых 
мест.
2. Имя Аврам (Абрам) известно египетским текстам середины II тыс. до н. э. в 
форме Абирам. В ту же эпоху существовала крепость Абирама. Имя Нахор 
соответствует городу Нахору, упомянутому в документах государства Мари VIII в. 
до н. э., в каппадокийских табличках того же столетия и в ассирийских надписях 
XIV в. до н. э. Имя Харран соответствует городу Харрану, известному и из 
документов Мари. Тэрах (Фарра) — одно из географических названий в Северной 
Сирии. Скорее всего, оно и дало имя отцу Авраама. Появление в Библии имен, 
совпадающих с названиями местностей, засвидетельствованных в столь раннее время,
 — показатель древности рассказов о патриархах.
3. Теребинт — дерево Палестины, достигающее высоты до 15 м и возраста в 
несколько сотен и даже тысяч лет. Упомянутый теребинт Морэ — видимо, одно из 
деревьев, почитавшихся первоначальными обитателями страны Ханаан. Высказывалось 
мнение, что слово «морэ» ("учение") может служить указанием на то, что в этом 
месте существовал оракул. В греческом и вслед за ним латинском переводе Библии 
переводчик, не поняв значение слова «теребинт», воспринял его как греческое 
«аулон» — «лощина», "ущелье".
4. Бeтэл (дословно "дом Эла") — ныне арабская деревушка Бейтин к северу от 
Иерусалима. Раскопки У. Олбрайта (сезоны 1927, 1954, 1957 и 1960 гг.) выявили 
поселение, существовавшее с IV тыс. до н. э., с храмом конца III тыс. до н. э., 
в котором вскрыты следы жертвоприношений и цилиндры с изображениями ханаанских 
божеств Астарты и Баала.
5. Ай (евр. Хай) — город на восточном склоне Вениаминовых гор, ныне Эт-Телль в 
12 км к северу от Иерусалима. Как показали раскопки 1933 — 1940 гг., город был 
разрушен ещё в конце бронзового века.
6. Большая часть ученых считает упоминание верблюдов в качестве собственности 
Авраама анахронизмом, полагая, что в распоряжении кочевников в те времена 
вьючными животными были лишь ослы. Массовое использование верблюдов во второй 
половине II тысячелетия до н. э. было настоящей революцией в жизни кочевников, 
ибо с помощью этих "кораблей пустыни" можно было передвигаться на далекие 
расстояния, в то время как обладание одними ослами привязывало к местностям, 
имевшим водные ресурсы.



Разделение Аврама и Лота [1]

Так пришлось Авраму со своей женой Сарой и племянником Лотом двинуться из 
Египта со всем своим имуществом. Был же Аврам богат скотом, серебром и золотом. 
И шел он переходами с юга до того места, где прежде стоял его шатер между 
Бетэлом и Айем. Там он остановился и принес жертвы Богу на алтаре, что был им 
возведен ещё до ухода в Египет.
И у Лота, который всюду ходил с Аврамом, были также стада, отары и шатры. И так 
велико было имущество обоих, что страна не могла их прокормить, когда они были 
вместе. После одной из ссор между пастухами Аврама и Лота Аврам сказал 
племяннику:
— Вот вся земля перед тобой. Чтобы не было раздоров между нами, между пастухами 
моими и твоими, отделись от меня. Если ты пойдешь влево, то я двинусь направо, 
а если ты — направо, я — налево.
И поднял Лот взгляд свой и увидел долину Иордана, обильно напоенную его водами. 
Тогда, до разрушения Содома и Гоморры, она была словно Божий сад или земля 
Египетская. Избрав себе долину Иордана, Лот двинулся к востоку и раскинул шатры 
свои до самого Содома. Аврам же остался жить в земле Ханаанской.
И явился Бог к Авраму и сказал ему:
— Подними глаза твои, посмотри с того места, где стоишь, на север, юг, восток и 
на запад. Всю эту землю, которую видишь, я отдаю тебе и потомству твоему навеки.
 И умножу я потомство твое подобно песку: как не счесть песчинок, так и не 
исчислить его. Встань, пройди по этой земле вдоль и поперек, потому что тебе 
отдаю её.
И перенес Аврам свой шатер к дубраве Мамре [2], что в Хевроне, и построил там 
Богу алтарь.
1. Разделение Аврама и Лота — это не разрыв родственных отношений, а типичный 
пример отпочкования от первоначального рода нового младшего рода, во главе 
которого становится новый родоначальник, обладающий той же властью, что и 
патриарх старого рода. Род у евреев, как и у других семитских народов, был 
тесно связан с кочевой (или полукочевой) жизнью, поскольку малая семья была не 
в состоянии перегонять скот, переносить шатры, рыть колодцы и защищать 
имущество от чужаков. После перехода к оседлой жизни, когда роды превращались в 
объединения по территориальному принципу, а патриархи становились сельскими и 
городскими старейшинами, должны были сохраняться предания, делавшие одни рода 
старше других. Именно такие предания легли в основу рассказа об Авраме и Лоте.
2. Мамре — местность вблизи Хеврона, где находилась священная роща, 
почитавшаяся доизраильским населением страны Ханаан. Название рощи совпадает с 
именем одного из трех содомцев, участвовавших вместе с Аврамом в освобождении 
Лота и возврате его имущества (Быт., 14: 24). Скорее всего, персонаж получил 
имя по названию рощи.



Обещание Бога



На пологе небесного шатра
Роятся неопознанные звезды.
Полночи остается до утра.
Задуман мир, но до конца не создан.
И он уже достанется другим,
А ты уйдешь в молчание шеола,
Но вознеси перед уходом гимн
За звездный свет с небесного престола.


Было видение Авраму. Услышал он голос Бога своего:
— Не бойся, Аврам. Я твой щит. Великая награда ждет тебя.
— Что можешь дать ты мне, Йахве-Элохим? — спросил Аврам. — Ведь нет у меня 
потомства, и дом свой оставлю я чужому человеку, домочадцу Элиэзеру из Дамаска.
— Нет! — вновь услышал Аврам голос Бога. — Не оставишь ты дом твой. Но тот, кто 
произойдет от недр твоих, будет твоим наследником.
И вывел он Аврама наружу и сказал:
— Взгляни на небо и сосчитай звезды, если тебе это удастся. Сколько звезд 
видишь ты над своей головой, столько потомков дам я тебе[1].
И поверил Аврам Богу. И Бог, видя его праведность, напомнил:
— Я Господь, который вывел тебя из Ура Халдейского и привел в эту землю, чтобы 
дать её тебе во владение.
Радостно было Авраму слышать эти слова, но все же не смог удержаться от просьбы 
дать ему знамение.
— Как же я узнаю, — спросил он Бога, — что буду владеть этой землей?
И Бог ответил ему:
— Возьми трехлетнюю телку, трехлетнюю козу и трехлетнего барана, возьми также 
горлицу и молодого голубя.
Понял Аврам, что ему нужно делать. Взял животных и птиц, на которых указал ему 
Бог, рассек пополам и телку, и козу, и барана и положил рассеченные части друг 
против друга. Птиц же оставил нерассеченными [2].
До темноты отгонял он коршунов, пытавшихся спуститься на трупы, но с заходом 
солнца им овладел крепкий сон, а вместе с ним пришли мрак и ужас. И вновь он 
услышал голос Бога:
— Знай: потомки твои придут сначала в землю чужую и порабощены будут и 
угнетаемы на протяжении четырехсот лет, но произведу я суд над народом, что 
поработит их, и уйдут они с имуществом великим, и вернутся в эту землю, 
отданную мной потомству твоему. А ты же умрешь в старости доброй.
При этих словах в полной темноте вспыхнуло пламя огненное, и дым заклубился 
вокруг огня, и прошли пламя и дым между половинами рассеченных животных.
В этот день заключил Бог завет с Аврамом, передав ещё не родившемуся его 
потомству все земли от реки Египетской до великой реки Евфрата со всеми 
народами, их населявшими [3].
1. Явление Бога, возвещающего судьбу, — прием, часто использовавшийся задолго 
до Ветхого завета в шумерской и аккадской литературе. В этом контексте перед 
нами пророчество задним числом. Бог возвещает судьбу Израиля.
2. Исследованиями Дж. Фрэзера установлено, что странный обряд с рассеченными 
животными характерен для многих народов на ранних стадиях их развития, 
прохождение между разрубленными половинами животных скрепляло даваемую клятву.
3. Далее дается подробное изложение условий договора и благодеяний, ожидающихся 
за их выполнение.



Сара и Агарь

Шли годы. Аврам и его жена старились, а детей у них все не было. И сказала Сара 
Авраму:
— Не избавил меня Бог от бесплодия. Войди же к служанке моей Агари, и, быть 
может, я буду иметь детей от неё [1].
И дала Сара Авраму рабыню, египтянку Агарь, и вошел он к ней. Поняв, что у неё 
будет ребенок, Агарь стала пренебрегать госпожой. И явилась тогда Сара к мужу и 
сказала ему:
— Ты обидел меня. Рабыня, которую я дала тебе, пренебрегает мною. Пусть же 
рассудит нас Господь!
— Твоя служанка в руках твоих, — ответил Аврам. — Делай с ней, что тебе угодно.
И стала притеснять Сара Агарь, и та убежала от неё в пустыню. Там у водного 
источника по дороге в Цур отыскал её вестник Бога.
— Возвратись к госпоже своей и покорись ей, — сказал он. — И будет умножено 
твое потомство и не будет ему числа. Сыну же, которого ты родишь, дашь имя 
Измаил [2], ибо услышал Бог о страданиях твоих. Силен он будет, как дикий осел 
[3], и пойдет от него многочисленный народ.
Покорилась Агарь и вернулась к шатрам Аврама. И, действительно, вскоре родился 
у неё сын. Назвала она его Измаилом, как повелел ей через вестника своего Бог, 
чьего имени она не знала и которого звала Богом видения.
Было тогда Авраму восемьдесят шесть лет, и радовался он своему первенцу.
Тринадцать лет спустя, когда Авраму было уже девяносто девять лет, а сыну его 
Измаилу — тринадцать, вновь услышал Аврам голос Бога:
— Я Бог Всемогущий [4], и вот мой завет между мною и тобою. Будешь ты отцом 
множества народов и отныне станешь называться не Аврамом, а Авраамом, ибо по 
воле моей народы и цари произойдут от тебя. И дам тебе землю Канаан на владение 
вечное. И поставлю я между мною и тобою и всеми потомками твоими завет вечный в 
том, что один я буду Богом твоим и потомков твоих. А в знак завета между мною и 
тобою и потомством твоим пусть будет обрезан всякий младенец, родившийся в доме 
твоем или купленный за серебро [5].
— А жену свою, — добавил Бог, — не называй больше Сарою. Имя её теперь будет 
Сарра [6]. Благословлю я её и дам тебе от неё сына, от которого и произойдут 
народы многочисленные и цари народов этих.
Упал Авраам ниц на землю, чтобы отблагодарить Бога за добрые вести, хотя с 
трудом удержался от смеха, подумав про себя: "Неужели от столетнего будут дети 
и девяностолетняя родит!" Но вслух не решился высказать Богу сомнений и лишь 
сказал:
— О, хотя бы Измаил был жив.
— Нет! Именно Сарра родит тебе сына, — проговорил Бог. — Ты назовешь его 
Исааком [7], и именно через него заключу я вечный завет с потомством твоим. И 
Измаила не оставлю я: благословил я его и произведу от него великий народ и 
двенадцать царей родятся от него [8]. Но завет свой заключу я с Исааком, 
которого родит тебе Сарра в это время на следующий год.
1. Обычай усыновления детей рабыни в случае бесплодия законной жены 
засвидетельствован в древневосточном законодательстве и правовых документах 
II тыс. до н. э. При этом законы вавилонского царя Хаммурапи (XVIII в. до н. э.
) предусматривают привилегированное положение рабыни, родившей детей своему 
господину, но в то же время дают законной супруге право требовать 
почтительности от рабыни.
2. Измаил (Ишмаэл — "Эл услышал") — мифический родоначальник северных арабских 
племен.
3. У древних обитателей Палестины и окружавших её пустынных территорий с ослом 
не связывались негативные ассоциации.
4. Бог, явившийся Аврааму, назвал себя Эл Шалдай, а не Йахве или Элохим. Эл 
(Ил) был богом хананеев.
5. Обрезание — магический обряд уродования тела, распространенный в древности у 
египтян, эдомитян, аммонитян, моавитян и израильтян" Другие семитские народы 
(вавилоняне и ассирийцы) его не применяли. Изображение обрезания на стенах 
одной из египетских гробниц эпохи древнего царства свидетельствует об обрезании 
в Египте юношей, а не младенцев. Согласно Геродоту (II, 104) "только три народа 
на земле исконе подвергают себя обрезанию — колхи, египтяне и эфиопы. Финикийцы 
же и сирийцы и те, кто в Палестине, сами признают, что заимствовали (обрезание) 
у египтян".
6. Сарра — евр. Sarah, досл.: «царица». Имя обосновывается внутренним смехом 
женщины при известии, что она родит в глубокой старости (Быт., 18, 12 — 13). 
Также и Измаил «насмехался» над Исааком (Быт., 21, 9).
7. Исаак (евр. Ицхак — "бог да воссмеется") — сын Авраама.
8. Двенадцать — священное круглое число, считавшееся угодным богам деление года 
по двенадцати знакам зодиака, равно как и народа, не только на Востоке, но и в 
Эгеиде. Двенадцати племенам, возводившим родословную к Измаилу, соответствовали 
двенадцать колен Израиля. Ассирийские источники знают племена арабов-измаилитов 
Набату (т. е. Нафиаф), Кидраа (Кедар), Идибаель (Адбеел). Сама (Фема?), Адумат, 
Маса (Масса), Тема (Думая). Античные авторы упоминают набатеев, думофеев, 
кедаренов, фаиман, итуреев. Таким образом, нет полного совпадения перечней 
имен-этнонимов.



Гибель Содома и Гоморры



И праведник шел за посланником Бога,
Огромный и светлый, по черной горе,
Но громко жене говорила тревога:
— Не поздно, ты можешь ещё посмотреть
На красные башни родного Содома,
На площадь, где пела, на двор, где пряла,
На окна пустые высокого дома,
Где милому мужу детей родила.
Взглянула — и, скованы смертною болью,
Глаза её больше смотреть не могли,
И сделалось тело прозрачною солью,
И быстрые ноги к земле приросли.

Анна Ахматова

Сидел как-то Авраам в дубраве Мамрэ во время дневного зноя в тени своего шатра 
и дремал. Когда же пробудился и поднял глаза, увидел вблизи себя трех юношей. 
По их внешности и одеянию он сразу понял, откуда они, и бросился навстречу. 
Поклонившись им до земли, он обратился мысленно к Богу:
— Владыка! Если я обрел благословение в глазах твоих, не проходи мимо раба 
твоего!
Поскольку юноши стояли, не исчезая, понял Авраам, что Бог внял его мольбе. 
Поэтому он крикнул, чтобы рабы принесли воды.
— Омойте ноги, гости небесные! — сказал он пришедшим. — А я принесу чего-нибудь,
 что бы вы подкрепили силы свои.
— Пусть будет так! — сказал один из юношей с достоинством.
И скрылся Авраам в шатре. Оттуда раздался его взволнованный голос:
— Сарра! Поскорее замеси три меры лучшей муки и спеки лепешки!
Пока гости делали вид, что смывают со ступней дорожную пыль, Авраам успел 
сбегать к стаду, выбрать самого лучшего, нежного теленка и дать его рабу, чтобы 
он поджарил лучшие части. Другой же раб позаботился о молоке и сливках.
И вот уже гости сидят в тени деревьев за полотном, уставленным яствами, и молча 
насыщаются. Авраам же, стоя рядом, наблюдает за ними [1].
И спросили вестники Авраама, где жена его Сарра.
— В шатре, — ответил Авраам. И тогда один из вестников обратился к нему со 
словами:
— Я опять буду у тебя в то же время следующего года, и будет сын у Сарры, жены 
твоей.
Услышала эти слова Сарра, стоявшая у входа в шатер, и внутренне рассмеялась, 
подумав, что стара для того, чтобы иметь сына.
И заметил это Бог, хотя вход в шатер был позади него, и обратился к Аврааму с 
упреком:
— Чему это рассмеялась жена твоя Сарра, подумав, что стара для того, чтобы 
родить? Разве есть что-либо трудное для Бога?
Услышала Сарра слова, обращенные к мужу, и, испугавшись, не созналась в своем 
неверии.
— Я не смеялась! — проговорила она.
— Нет, ты смеялась! — произнес Бог, вставая. Вслед за ним поднялись и остальные 
мужи и пошли по дороге, ведущей в Содом. Авраам провожал их, не смея спросить, 
какое они выполняют поручение.
Тогда Бог, решивший, что Авраам достоин узнать тайну, скрываемую от остальных, 
сказал:
— Тяжел, велик грех Содома и Гоморры, громогласен будет и их вопль.
И понял Авраам, что посланники идут вершить над Содомом и Гоморрой кару 
Господню. И хотя он презирал нечестивых жителей этих городов и уже успел 
высказать им свое презрение, он вспомнил о трех содомцах, людях храбрых и 
честных, которые помогали ему отбить из рук врагов племянника его Лота, 
попавшего в беду. И из уст его вырвались слова:
— Господи! Неужели ты погубишь праведного вместе с нечестивым? Должно же быть в 
этом городе хотя бы пятьдесят праведников?! Разве нельзя пощадить город ради 
них? Неужели Судья всей земли поступит вопреки правосудию?
— Если я найду в Содоме пятьдесят праведников, не трону город.
Промолчать бы Аврааму и отойти, но его обуяла отвага, граничащая с дерзостью.
— Владыка! Я прах, я пепел под твоими стопами, но разреши мне спросить: "А если 
в Содоме будет сорок пять праведников? Неужели все погибнут из-за недостающих 
пяти?"
— Нет, не погибнут! — ответил Бог.
— А если их будет сорок? — не унимался Авраам.
— Я оставлю жизнь остальным ради сорока, — сказал Бог.
— А если двадцать? Если десять? — продолжал спрашивать Авраам.
— Не истреблю ради десяти, — отозвался Бог.
— А если…
Авраам хотел сказать три, имея в виду тех содомцев, которых он знал. Но Бог, 
утомленный его назойливостью, уже ему не внимал. И, поняв это, Авраам вернулся 
к своему шатру и молча сел, обратив взор на восток.
Посланцы между тем достигли шатров Лота, которые были разбиты за городской 
стеной Содома. Уже стемнело, и Лот не различил в прохожих вестников Бога, 
приняв их за обычных людей, но встал им навстречу, поклонился незнакомцам и 
сказал:
— Зайдите в мой шатер, рабыни дадут вам воды для омовения ног и постелят 
постель, а утром отправитесь в свой путь.
— Нет, — отозвались вестники. — Мы привыкли ночевать под открытым небом.
Но так как Лот настаивал, они зашли в его шатер, омыли ноги и приняли угощение, 
поставленное на стол.
Жители Содома, узрев с городской стены незнакомцев, вошедших в шатер Лота, 
высыпали из ворот и, окружив шатер, стали требовать, чтобы Лот выдал им своих 
гостей для наслаждения их плотью.
Вышел Лот наружу и сказал, обращаясь к неистовствующей толпе:
— Братья мои! Не делайте мерзости. Выдать гостя, взятого в дом, великий грех. 
Хотите, я дам вам двух своих дочерей, не познавших мужа, вместо этих юношей?
Но они не слушали его и приблизились, чтобы ворваться в шатер силой.
И тут почувствовал Лот руки на своих плечах. Это гости втянули его в шатер. И 
сразу после этого снаружи послышались вопли и стенания:
— Что со мной? Я ничего не вижу! Дай мне руку!
Это слепотой были поражены все нечестивцы, окружавшие шатер. И они долго ещё 
кричали и плакали, пока не разбрелись кто куда.
И объявили вестники Лоту, что посланы уничтожить это место за грехи жителей его.
 И спросили они Лота;
— Кто из близких есть у тебя здесь или в горах? Сыновья ли, дочери ли, или 
зятья, или ещё кто-то, кто дорог тебе в этом городе? Выведи их отсюда.
Вышел Лот из шатра и передал зятьям своим слова вестников. Но они не поверили, 
полагая, что он шутит.
Между тем занималась заря, и вестники стали торопить Лота:
— Встань! Возьми жену свою и обеих дочерей своих, которых мы видим здесь, чтобы 
не погибнуть вам за беззакония города.
И так как медлил он, вестники вывели за руки Лота, жену его и двух дочерей и 
повлекли подальше от Содома.
Один из вестников сказал:
— Идите вперед, не останавливайтесь и не оглядывайтесь, чтобы не погибнуть.
Лот и две дочери его сделали так, как им было велено. И не видели они, как Бог 
пролил на Содом и Гоморру серу и огнь с небес, как перевернул все жилища людей, 
как истребил растительность и уничтожил всех жителей до единого. Жена же Лота, 
будучи по-женски любопытной, оглянулась и превратилась в соляной столп [2]. 
Оставшись без жены, Лот жил вместе с дочерьми в пещере. В пьяном виде отец 
сожительствовал с ними как с женами и родились тогда враги Израиля Моав и Аммон 
[3].
Авраам встал утром и пошел на место, где стоял перед лицом Бога, и, взглянув на 
восток, увидел, что дым поднимается с земли, как от печи.
1. Выраженная в этом сюжете идея типична для фольклора ряда народов: боги (или 
посланцы богов) посещают местность, где им оказывают гостеприимство благородные 
люди, избегающие благодаря этому всеобщей гибели или награждаемые долголетием. 
(Сравн. греческий миф о Филемоне и Бавкиде). Поиски Содома и Гоморры 
археологами пока не дали результатов, но в реальности геологической катастрофы, 
в результате которой появилось Мертвое море, наука не сомневается. Разрушение 
Содома и Гоморры — это один из вариантов уничтоженная человечества, подобный 
версии о потопе с той же мотивацией — испорченность людей.
2. Здесь используется местная легенда о происхождении соляных столбов в 
юго-западной части Мертвого моря. Народная этимология объясняет также 
происхождение имен Моав и Аммон сожительством Лота со своими дочерьми.
3. Моав — семитская народность, обитавшая между Мертвым морем и Сирийской 
пустыней. Аммон — родственная моаву народность, обитавшая к востоку от Иордана. 
Легенда о происхождении моавитян и аммонитян отражает вражду к ним евреев в 
эпоху написания книги «Бытия».



Агарь в пустыне



В одном шатре вас Авраам родил
И вывел под один шатер небесный.
Зачем же, Исаак и Измаил,
Столетьями вас разделяет бездна?
И почему ликует сатана,
Святую землю наполняя страхом,
Когда и кровь у вас течет одна,
И имена от Йахве и Аллаха?


Снял Авраам шатры свои и двинулся вместе с людьми и скотом к югу, подальше от 
места, испепеленного гневом Господним. Поселился он между Кадешем и Цуром в 
землях Герары [1].
В этой земле и произошло то, что обещал Бог Аврааму. В назначенный Богом час у 
Сарры родился сын, и дано ему было имя Исаак.
Вражда между Саррой и Агарью разгорелась с новой силой. Ведь Измаил был 
первенцем Авраама. Когда же на свет появился Исаак, Сарра потребовала, чтобы 
права первородства принадлежали ему. К тому же, ей показалось, что Измаил 
насмехается над её новорожденным. И она приказала Агари убираться вон.
Всю ночь ворочался Авраам на ложе, не зная, как поступить. Не желал он зла 
своему первенцу, но, помня, что Бог обещал произвести от него великий народ, не 
опасался за его судьбу и не стал спорить с Саррой из-за Агари и Измаила: чтобы 
не было в шатре раздоров, он решил отпустить Агарь со своим первенцем.
Поднялся на заре Авраам, взял мех с водою и повесил его на плечо Агари, дал ей 
хлеба в руки, нежно простился с сыном. И двинулись они в Беер-Шебу. В тот день 
был сильный ветер, и занесло песком все тропы. Женщина заблудилась. Вскоре 
кончился хлеб и иссякла вода. Уложила Агарь сына, ослабевшего от голода и жажды,
 под куст и побрела, чтобы не видеть его страданий. Отойдя на расстояние полета 
стрелы, распростерлась она на земле и подняла вопль, как при погребении. 
Залился плачем и Измаил. Не имея сил подняться, призывал он криками мать. Не 
услышала Агарь. Но услышал Бог и отправил с неба вестника. Приблизившись к 
женщине, вестник сказал:
— Что с тобою, Агарь? Что напугало тебя? Услышал Бог голос сына твоего. Иди к 
нему и сохрани его, ибо произведет от него Бог великий народ.
И открылись глаза Агари. Увидела она, что сидит у колодца, доверху наполненного 
водой. Набрала она воду в мех и пошла к кусту, где оставила Измаила, чтобы 
напоить его.
С той поры Бог все время пребывал с Измаилом, и он вырос в пустыне и сделался 
метким стрелком из лука. Мать взяла ему жену из Египта, и родила египтянка 
Измаилу двенадцать сыновей. И дали они свои имена племенам, кочевавшим от 
Хавилы до Цура, что по пути к Ассирии, ибо были вождями этих племен [2].
1. Герара — местность на юго-западе Палестины, занятая в XII в. до н. э. 
филистимлянами.
2. Двенадцать на Востоке считалось священным числом, угодным богам. Деление 
года на двенадцать знаков зодиака, равно как и народа на двенадцать колен 
(городов), было принято также у народов эгейско-анатолийского региона.



Жертвоприношение Исаака

Немало лет было прожито Авраамом в земле Ханаанской, когда решил Бог испытать 
его:
— Вот я! — сказал он ему. — Возьми своего сына Исаака, и пойди в землю Мориа, и 
принеси его там во всесожжение на горе [1], которую покажу.
Дрогнуло сердце родителя, ибо он любил Исаака больше жизни своей. Но не посмел 
Авраам ослушаться Бога. Оседлал он своего осла, взял с собою двух слуг и отрока 
Исаака, нарубил дров для всесожжения и отправился туда, куда ему было приказано.

На третий день пути Авраам поднял голову, и глазам его предстал холм, где он 
должен был принести в жертву сына. Обратившись к слугам, он приказал им 
остаться с ослом, передал сыну вязанку дров, взял огонь и нож, и пошли они 
вместе. Они ещё не поднялись на холм, как отрок сказал отцу:
— Вот огонь, нож и дрова. Где же овен для всесожжения?
— Бог сам усмотрит себе овна, — ответил Авраам, не останавливаясь.
На вершине холма Авраам разложил дрова так, чтобы они лучше горели, связал 
отрока и положил его поверх дров. Затем он поднял нож, чтобы заколоть сына [2]. 
И в это мгновение, когда он собирался опустить нож, послышался голос Бога:
— Авраам! Авраам! Не простирай руки на сына твоего, ибо я убедился в твоем 
страхе и послушании.
И сразу же послышался шум за спиною Авраама. Оглянувшись, он увидел барана, 
запутавшегося рогами в кустах. Взял он его и принес в жертву Богу вместо сына 
своего. И нарек он это место именем "Бог усмотрит".
И вновь услышал Авраам голос, прозвучавший с небес:
— Не пожалел ты для меня сына своего единственного, и за это благословлю я тебя 
потомством бесчисленным, как морской песок. И овладеет оно вратами врагов своих.
 И благословятся в твоем потомстве все народы земли за то, что ты послушал меня.

Шли годы. Кочевал Авраам со своими стадами и отарами по земле Ханаанской. И 
умерла на земле этой, в Хевроне, его жена Сарра в возрасте ста двадцати лет. И, 
оплакав её, пошел Авраам к хеттеям, обитателям этой земли, и сказал им:
— Пришелец я, осевший у вас. Дайте мне участок для погребения моей покойницы.
И согласились хеттеи из уважения к Богу Авраамову продать лучшее из 
погребальных мест для его жены — пещеру и поле Эфроново при ней, напротив Мамре 
[3], что в земле Ханаанской. И стали это поле и пещера погребальным уделом 
Авраама в земле хеттеев.
1. Упоминание холма или горы как места жертвоприношений указывает на влияние 
религии хананеев, почитавших горы своей страны. Из библейской традиции известно,
 что это влияние достаточно долго сохранялось у израильско-иудейского населения 
Палестины: религиозная реформа Иосии (621 г. до н. э.) содержала специально 
оговоренный запрет совершать воскурения на высотах "воинству небесному".
2. Обрекая своего сына на заклание, Авраам действовал согласно господствовавшей 
в те времена сакральной практике принесения в жертву детей, удостоверенной у 
первоначальных обитателей Ханаана и финикийских колонистов как письменными, так 
и археологическими памятниками. Более того, эта практика пережила эпоху 
патриархов и сохранилась у потомков хананеев, в то время как у греков, римлян и 
даже этрусков от неё отказались. Библейский автор заставил своего героя 
поступать в соответствии с уже осужденным иудейским монотеизмом обычаем, чтобы 
показать отличие бога Израиля от других богов, требующих кровавых человеческих 
жертв. Жертвоприношение, отмененное в данном эпизоде Богом таким же образом, 
как в греческом мифе было остановлено жертвоприношение дочери Агамемнона 
Ифигении, явилось своего рода прецедентом отмены человеческих жертвоприношений, 
хотя последние, как это явствует из рассказа о принесении Иефаем в жертву 
дочери, продолжали совершаться.
3. Топоним Мамре созвучен арамейскому «мамра» — слово. Видимо, поэтому этот 
участок назван местом погребения человека, услышавшего Слово Господне.



Женитьба Исаака



И величавый, смуглолицый
Степных просторов вольный сын,
Идет за стройной вереницей
Своих верблюдов бедуин.
То в мирной и счастливой сени
Случайной рощицы олив
Верблюды спят, склонив колени,
Пока не будит их призыв.

Самуил Маршак

Будучи в преклонных годах, Авраам призвал раба, старшего в доме и управляющего 
всем имуществом, и приказал ему отыскать для сына своего Исаака жену, но не из 
хананеянок и хеттеянок, не в той земле, где он состарился, а в той, из которой 
вышел, где оставил могилу отца своего и свой род.
— А если, — спросил раб, — женщина той земли не пожелает идти со мною, не 
возвратить ли сына твоего в страну, из которой ты вышел?
— Поостерегись, — воскликнул Авраам, — возвращать сына моего земле, из которой 
я вышел! Если женщина не захочет идти с тобою, возвращайся, и не будет на тебя 
гнева моего.
Поклялся раб, что поступит так, как ему было велено, взял у господина десять 
верблюдов, нагрузил их сокровищами и отправился в Месопотамию (Арам-Наараим), в 
город Нахора [1].
Прибыв под стены города, раб связал верблюдам задние ноги и стал дожидаться 
вечерней прохлады, когда женщины выходят черпать воду. А чтобы узнать ту 
женщину, которая подходит сыну господина его, решил он попросить у Бога 
знамения и обратился к нему:
— Господин господина моего, сотвори милость! Сделай так, чтобы дева, которую 
назначишь ему в невестки, согласилась зачерпнуть воды для меня и моих верблюдов.
 Иначе как мне её узнать?
И едва он произнес эти слова, как из ворот вышла дева с кувшином на плече, по 
одеянию и внешности не похожая на хананеянок и хеттеянок. Наполнив кувшин, она 
стала подниматься к воротам. Опомнившись, посланец Авраама побежал ей навстречу 
и, поклонившись, сказал:
— Разреши мне, красавица, испить из твоего кувшина.
Ласково улыбнувшись, дева опустила кувшин, и раб припал к нему. Вода была 
холодной и сладкой, словно из горного источника.
— Мы пришли издалека, — молвил раб, вытирая губы тыльной частью ладони. — 
Верблюды господина моего изнемогают от жажды.
— Я их напою! — с готовностью подхватила девушка и бросилась к источнику, чтобы 
наполнить лохань.
Пока верблюды со свойственной им величавой неторопливостью тянули толстыми 
губами сквозь редкие желтые зубы воду, раб любовался девой.
— Скажи, как тебя зовут? — спросил он. — Из какого ты рода?
— Я Ревекка (Ривка), — ответила дева [2], легко вскидывая кувшин на плечо. — 
Отец мой Бетуэл, рожденный Милкой для Нахора.
— О Боже! — ликующе воскликнул раб. — Да ведь Нахор брат моего господина 
Авраама, пославшего меня за невестой для своего сына! Он дал мне украшения не 
для продажи, а чтобы я одарил ими ту, которая достойна их носить.
С этими словами он выхватил из заплечной сумки носовое кольцо и вдел в ноздри 
девушки.
Растерявшись, Ревекка побежала к воротам, расплескивая воду.
Дома Ревекку встретил её брат Лаван [3]. Увидев сверкавшее на солнце кольцо и 
узнав, откуда оно, Лаван поспешил к источнику, где увидел незнакомца, сидевшего 
на колоде.
— Зачем ты здесь? — обратился он к нему. — В доме моего отца найдется место для 
тебя, твоих верблюдов и их погонщиков.
Пока одни рабы омывали посланцу Авраама ноги, другие накрывали стол. Но, сев за 
него, гость не стал есть, а попросил себя выслушать. И рассказал он о рабах и 
рабынях своего господина, о его верблюдах и верблюдицах, об ослах и ослицах, о 
его золоте и серебре. И только после того, как Лаван успел утомиться от перечня 
всего, чем наградил Бог Авраама, сказал, что супруга его господина Сарра родила 
в возрасте девяноста лет сына, которого назвали Исааком, и что он достиг 
возраста, когда женятся, и что господин не хочет иметь невесткой хананеянку или 
хеттеянку.
Услышав все это, Лаван сказал:
— От Господа пришло это дело. Я согласен отпустить сестру свою Ревекку через 
десять месяцев. Пусть она ещё побудет со мной и с матерью.
— Сжалься! — взмолился раб. — Авраам уже не молод, и каждый день Бог может 
послать за ним.
— Будет так, как пожелает сама Ревекка, — ответил Лаван и послал за сестрой.
— Пойдешь ли ты сразу с этим человеком? — спросил он.
— Пойду! — ответила Ревекка без колебаний [4].
Как-то вечером, до наступления прохлады, Исаак прогуливался по полю и увидел 
лениво бредущих верблюдов, а рядом с ними раба и деву с золотым кольцом, 
сверкавшим в ноздрях.
Ревекка, увидев Исаака, спросила у своего провожатого:
— Что это за муж, идущий нам навстречу?
— Это Исаак, сын господина моего, — ответил раб.
И взяла дева покрывало и накрыла им голову.
Ввел Исаак Ревекку в шатер матери своей Сарры и сделал её женой, возлюбил её и 
не стал более горевать о своей матери [5]. И было тогда Исааку сорок лет.
Женился и Авраам, и шесть сыновей было у него от нового брака, и не только 
десятерым внукам успел он порадоваться, но и двум правнукам. Законным же сыном 
своим, однако, считал Авраам одного только Исаака и ему одному отдал все, что 
было у него, а остальных сыновей с их потомством отослал в земли восточные.
Скончался Авраам в старости доброй, насыщенный жизнью, в возрасте ста 
семидесяти пяти лет. И похоронили его Исаак и Измаил в Хевроне, в пещере, что 
против Мамрая, где незадолго до него была похоронена Сарра в земле хеттея 
Эфрона.
1. Нахор — город Верхней Месопотамии по соседству с Харраном.
2. Имя Ревекка не поддается истолкованию.
3. Слово «Лаван» ("Лбн") часто встречается в памятниках II тысячелетия до н. э. 
как название местностей, но как личное имя не засвидетельствовано.
4. Брак между Исааком и Ревеккой принадлежит к тому типу, который известен в 
брачных документах середины II тысячелетия из Нузи под названием «ахатуту». 
Ревекка выдается замуж не отцом, а братом, не обладающим властью отца, могущего 
выдать дочь замуж за кого угодно без её согласия. В случае с Ревеккой требуется 
согласие невесты, и Ревекка его дает.



Близнецы [1]

Минуло двадцать лет после того, как Исаак ввел Ревекку в шатер, а детей у них 
не было. Возносила Ревекка Богу мольбы о потомстве, а он словно бы не слышал. 
Лишь на двадцать первый год брака ощутила она в чреве своем сильные толчки и 
пошла вопросить Бога, что это может значить. И сказал ей Бог: "Два народа в 
чреве твоем, выйдут они из утробы и разойдутся. И один народ станет сильнее 
другого. И старший будет служить младшему".
Так оно и оказалось. Сначала появился первый младенец — мохнатый, как плащ из 
шерсти, и красный, как перец. Ему дали имя Исав [2]. Второй вышел из чрева, 
держась за пятку первого. Его назвали Иаковом [3].
Выросли мальчики непохожими друг на друга. Все тело Исава было покрыто волосами.
 Был он человеком степи, искусным в звероловстве. Иаков же был кротким и 
изнеженным обитателем шатров. Исав был любимцем Исаака: приносимая им дичь была 
по его вкусу. Ревекка же больше любила Иакова, и он всегда находился при ней.
Однажды Исав явился с охоты усталый и голодный, и в ноздри ему ударил 
соблазнительный запах чечевицы. Иаков, сидя у костра на корточках, помешивал 
варево палочкой, делая вид, что не слышит шагов.
Тогда Исав сказал:
— Я долго гонялся за дичью, голоден и устал. Не дашь ли ты мне поесть вот этого 
красного?
— Хорошо, — ответил Иаков. — Только не даром. Отдай мне за миску похлебки 
первородство.
— Бери! — с готовностью отозвался Исав. — К чему мне мое первородство, если я 
подыхаю с голода?
Протягивая брату миску дымящейся похлебки, Иаков сказал:
— Поклянись же, что первородство теперь мое!
— Клянусь, — отмахнулся Исав, хватая миску.
И он ел и пил, и пренебрег первородством.
Поев, Исав встал и пошел в степь, радуясь прожитому дню.
1. Предание о братьях-близнецах Исаве и Иакове, так же как широко известная 
римская легенда о Ромуле и Реме, принадлежит к числу близнечных мифов и служит 
дал объяснения существовавшей в эпоху создания предания вражды и соперничества 
между потомками братьев-близнецов. Конфликт, начавшийся уже в материнском чреве,
 раскрывается в столкновении различных природных задатков и связанным с 
характерами братьев образом их жизни. Исав выбрал близкую ему по душе вольную 
жизнь охотника, дающую удовлетворение, но не всегда приносящую средства к 
существованию.
Занятие скотоводством, любезное "человеку шатров" Иакову, напротив, приносило 
верный доход, а при хитрости, которой Иаков был наделен сверх меры, могло 
служить и источником обогащения. Для развития конфликта библейский автор вносит 
дополнительный мотив — первородство. Первенец пользовался не только большой 
любовью родителей, но и обладал правом преимущественного наследования семейного 
имущества. В библейском сюжете дело осложняется тем, что первенец был любимцем 
отца, а второй сын любимцем матери, которая оказывает ему поддержку в его 
противозаконном стремлении стать наследником Исаака. Осуществлению планов 
последнего способствует и характер Исава. Занятие охотой сделало Исава 
равнодушным к собственности. Богатство не было его самоцелью, и он с легкостью 
отказывается от первородства в момент голода, в обмен на миску чечевичной 
похлебки.
2. Исав (Эйсав) — «Косматый».
3. Иаков — одно из древнейших семитских имен, засвидетельствованное впервые в 
надписи вавилонского царя Хаммурапи в форме «Иакибула». Один из захваченных 
египетским фараоном городов страны Ханаан назывался Иаков-эль.



Пять колодцев Исаака

И пришел на землю голод — такой же, как во дни Авраама. И откочевал Исаак в 
Герар, к царю Авимелеху, рассчитывая оттуда двинуться в Египет. Явился ему 
Господь с таким словом:
— Не ходи в Египет. Будь пришельцем в этой земле. Я благословлю тебя и исполню 
клятву, которую дал Аврааму.
И поселился Исаак в Гераре, засеял там землю и получил урожай сторицей. И стал 
он богат. Были у него стада мелкого и крупного скота и много пахотных земель.
И филистимлян одолела зависть. И засыпали они землей все колодцы, вырытые ещё 
во времена Авраама. И вновь выкопали рабы Исаака колодец в долине, и вода там 
была пресной.
И повздорили пастухи Герары с пастухами Исаака, говоря: "Это наша вода". И он 
назвал колодец «Есик», потому что они спорили с ним. И выкопали рабы Исаака 
другой колодец, и о нем был спор. И назвал Исаак колодец «Ситна». Затем выкопал 
Исаак ещё один колодец и дал ему имя «Рехнон», потому что был там простор.
После этого он перешел в Беер-Шебу и жил там. И явился ему там Господь, который 
сказал:
— Я бог Авраама, отца твоего. Не бойся, потому что я с тобой и благословляю 
тебя и умножу потомство твое.
И устроил Исаак жертвенник и раскинул близ него шатер, и принялись там рабы 
копать колодец.
И тогда пришел к нему из Герары Авимелех с другом своим Ахузафом и Фихолом, 
военачальником.
И спросил Исаак:
— Для чего вы ко мне пришли? Ведь раньше вы меня возненавидели.
Они же сказали:
— Мы увидели, что Господь с тобою и пришли заключить с тобой договор, чтобы ты 
не делал нам зла и мы делали тебе одно добро.
И устроил Исаак им пир. Они ели и пили и, встав рано утром, дали друг другу 
клятву. И отпустил их Исаак с миром.
И в тот же день рабы возвестили Исааку, что в колодце, который они выкопали, 
была вода. И назвал Исаак этот колодец «Шива»
Исаву было в то время сорок лет. И взял он себе в жены двух хеттеянок. И они 
были в тягость Исааку и Ревекке.
Прошло много лет. Исаак стал совсем стар и потерял зрение. Он по-прежнему любил 
Исава больше, чем Иакова, хотя первенец и огорчил его, приведя в шатер двух 
жен-хеттеянок. Чувствуя приближение смертного часа, старец попросил Исава взять 
свой лук и колчан и отправиться в степь, чтобы добыть дичи и приготовить из неё 
кушанье, которое ему нравилось более всего, ибо хотелось ему набраться сил, 
чтобы благословить первенца.
Разговор происходил при Ревекке, и, как только Исав удалился, она немедленно 
отыскала Иакова.
— Сын мой! — проговорила она торопливо. — Немедленно отправляйся к стаду и 
заколи двух козлят. Я приготовлю блюдо, которое любит твой отец, а ты поднесешь 
его ему, чтобы он благословил тебя перед кончиной.
— Что ты такое говоришь, мать?! — удивился Иаков. — Отец слеп, но он может меня 
ощупать. Я же человек гладкий, а брат мой — косматый. Не благословит меня отец, 
а проклянет, как обманщика.
— Пусть на меня падет проклятие, если отец не благословит тебя, воскликнула 
Ревекка.
Сварив козлят и обильно приправив их горькими травами, Ревекка взяла одежды 
Исава и одела в них Иакова. Затем она обложила руки и шею любимца кожей козлят. 
Вошел переодетый Иаков к отцу и сказал:
— Поешь дичи моей и благослови меня.
— Как скоро ты возвратился, Исав, — удивился Исаак.
— Бог быстро послал мне дичь, — объяснил хитрец.
— Подойди, я тебя ощупаю, — приказал отец. — Ты ли сын мой Исав?
Потрогав сына руками, Исаак пробормотал:
— Голос — голос Иакова, а руки — руки Исава.
Поев и выпив вина, старец попросил сына поцеловать его. Ощутив любимые Господом 
запахи пота и поля, Исаак благословил мнимого Исава:
— Даст тебе Бог от небесной росы и от тука земли вдоволь хлеба и вина! Да 
послужат тебе народы и да поклонятся тебе племена, да будешь ты господином над 
братьями! И да поклонятся они тебе!
Едва Исаак благословил Иакова, как с охоты вернулся Исав. Подготовил он любимое 
отцом кушанье и, войдя к старцу, сказал:
— Поешь, отец, дичи и укрепи силы свои.
— Кто ты? — спросил отец.
— Я твой первенец Исав.
— Кто же тогда принес мне дичи и накормил до тебя? — заволновался Исаак. — Кого 
же я благословил?
— Думаю, что это брат мой Иаков, — отозвался не сразу Исав. — Однажды он уже 
купил мое первородство, а теперь хитростью выманил отцовское благословение. 
Неужели для меня ничего не осталось?
Услышав эти слова, Исаак возопил воплем великим:
— Не дается дважды благословение. Тебе придется самому добывать хлеб мечом и 
служить брату. Но, когда вознегодуешь, свергнешь его иго со своей шеи.
И проговорил Исав в сердцах:
— Убью я Иакова, брата моего, ибо он обманом похитил отцовское благословение. 
Убью, как только придет день оплакивания отца нашего.
Услышав эту угрозу, Ревекка отыскала Иакова и сказала ему:
— Беги к брату моему Лавану в Харран. Ибо Исав грозит убить тебя. Вернешься, 
когда утолится ярость его и он позабудет о своем обещании.
Исааку же Ревекка сказала:
— У Лавана, брата моего, найдет себе Иаков невесту из племени нашего, ибо я 
страдаю от хеттеянок, приведенных Исавом. Если и Иаков женится на хеттеянке, к 
чему мне тогда и жизнь?



Иаков в Харране

И отправился Иаков в Харран [1]. По пути, когда зашло солнце, взял он один из 
камней, подложил себе под голову и забылся сном.
И увидел он во сне лестницу, отвесно стоящую на земле и касающуюся небесной 
тверди. Сновали по этой лестнице вестники Бога туда и сюда. Бог же обратился к 
спящему:
— Я Господь! Бог Авраама и отца твоего Исаака. Землю, служащую ложем, тебе 
отдам я и потомству твоему. И будет оно неисчислимо, как песок морской. И 
распространишься ты на все четыре стороны света. И я буду всюду с тобою, куда 
бы ты ни пошел. И верну я тебя в эту землю, тебе обещанную.
И пробудился Иаков от сна своего. Небо было прозрачным. Парили птицы. Но в 
памяти Иакова стояла лестница до самого неба, и слышал он слова Бога. Стало 
страшно ему, ибо он ощутил присутствие Божье. Взял он камень из-под головы, и 
поставил его памятником, и облил елеем [2]. Решив, что место это должно быть 
навеки священным, он назвал его Бэт-Элом — домом Божьим, потому что здесь ему 
открылись врата небесные. Господу же он дал обет, сказав ему:
— Если ты будешь со мною и сохранишь меня в пути, которым я иду, если дашь мне 
пищу и одежду и вернусь я невредимым в дом отца моего, если будешь Богом моим, 
то камень, что поставил я памятником, будет домом твоим, а из всего, что 
даруешь мне, отдам тебе десятую часть.
Двинувшись на восток, увидел Иаков в степи колодец, а вокруг стада овец и 
пастухов.
— Братья мои! — обратился он к ним. — Откуда вы?
— Мы из Харрана, — ответили пастухи.
— А не знаете ли вы Лавана?
— Как не знать! — оживились пастухи. — А вот идет сюда Рахиль, дочь его.
Увидев Рахиль, Иаков помог напоить ей овец, а затем стал целовать девушку, 
мешая поцелуи со слезами. Рахиль, вспыхнув, оттолкнула незнакомца, но Иаков 
стал ей объяснять, что целует по-родственному, ибо он — сын Ревекки, родной 
сестры её отца.
Быстрыми стопами помчалась Рахиль к Лавану, чтобы обрадовать отца появлением 
родственника. Лаван, оглядев Иакова, приветствовал его и предложил зайти в 
шатер. Наутро он поручил племяннику пасти своих овец, ибо у него было мало 
пастухов [3].
Целый месяц пас Иаков овец Лавана за хлеб и воду. Рассчитываясь с пастухами, 
Лаван обратился к нему:
— Чем же мне расплатиться с тобою? Не даром же ты служил!
— Мне не надо серебра, — ответил Лавану Иаков. — Мы родственники. А вот если 
отдашь мне в жены Рахиль, младшую дочь твою, я готов тебе служить семь лет за 
нее.
Красива станом и прекрасна лицом была Рахиль, и полюбил её Иаков с первого 
взгляда. И служил он за неё семь лет, и они показались ему как несколько дней, 
потому что любил он Рахиль.
Через семь лет, день в день, напомнил Иаков Лавану, что исполнился срок, и 
устроил Лаван свадебный пир. И не заметил Иаков после пира, что привел к нему 
Лаван не Рахиль, а свою старшую дочь Лию, которая была некрасива лицом и слаба 
глазами. Лишь утром, обнаружив подмену, взял он Лию за руку и отвел к тестю со 
словами:
— Что же это ты сделал со мной? Не за Рахиль ли я служил тебе семь лет?
— Не знаю, как у вас, — ответил Лаван, — но у нас в Харране никто не выдает 
младшую дочь раньше старшей. Дождемся новой недели, и я дам тебе и Рахиль, за 
которую будешь служить ещё семь лет.
Так у Иакова появилось две жены. И служил он за Рахиль тестю семь лет. Любил он 
Рахиль, но она была бесплодна. Лии же Бог, увидев, что она нелюбима, дал одного 
за другим четырех сыновей [4].
Рахиль же позавидовала сестре и сказала Иакову:
— Дай мне детей, а если не дашь, незачем мне жить.
И разгневался Иаков на Рахиль и сказал:
— Разве я Бог, который посылает чреву плоды?
— Тогда, — сказала Рахиль, — возьми служанку мою Валлу, войди к ней, пусть она 
родит на колени мои].
И родила Валла Иакову сына. Возликовала Рахиль, что услышал её мольбу Бог. А 
когда ещё одного сына родила Валла, Лия дала мужу свою служанку Зельфу. И 
рождали попеременно Лия и Зельфа сыновей Иакову. Видя это, вспомнил Бог о 
Рахили и отверз чрево её. И родила она сына, которому дали имя Иосиф.
Вскоре после рождения Иосифа сказал Иаков Лавану:
— Отпусти меня, чтобы я пошел в свою землю. Отдай жен и детей моих ведь 
отслужил я за них тебе.
— Я знаю, что Бог благословил меня за тебя, — ответил Лаван. — И я готов 
наградить тебя. Назначь себе награду, и я дам её.
— Ничего не отдавай мне за прошлое, — проговорил Иаков, — а давай я послужу 
тебе ещё и опять буду пасти и стеречь твой скот, а ты за это отдашь мне всех 
черных овец и тех, что с крапинами, пятнами или полосами, каких найду в стаде 
сейчас и какие родятся во время службы моей.
Обрадовался Лаван, знавший, что животных с такой окраской очень мало, и сразу 
же отделил зятю нескольких коз и овец. И стал Иаков пасти остальной скот Лавана,
 и становилось в стаде полосатых и пятнистых животных все больше и больше, ибо 
Иаков, нарезав свежих сучьев, срезал с них кору, обнажив белые полосы и крапины,
 и втыкал их в землю у водопоя. Вот и давали овцы и козы, наглядевшись на сучья,
 ягнят и козлят с крапинами и полосами.
Видя, как стадо Иакова растет, а его уменьшается, мрачнел Лаван.
1. В сюжете контаминированы две версии, согласно одной — тесть Иакова живет в 
Харране, согласно другой — в Кедене, в первом случае он сын Нахора, во втором — 
Бетуэла.
2. Обливание камня маслом — обряд фетишизма, свидетельствующий о почитании в 
древности камней. Этот культ засвидетельствован археологическими раскопками в 
Палестине и пережитками в верованиях мусульман-арабов.
3. Дальнейший рассказ о службе Иакова пастухом у Лавана может быть понят в 
свете вавилонских контрактов, законов царя Хаммурапи, документов 
Нововавилонской и Персидской эпох.
4. Странная для нашего понимания история состязания жен и рабынь Иакова в 
рождении ему двенадцати сыновей — ключ ко всему повествованию. Имена этих 
сыновей произведены от реальных племен времени создания Библии. Лия родила 
шестерых детей и восхвалялась как родоначальница племен (Суд., 4: 11). Одни из 
них, якобы происходившие от законных жен, обладали большей территорией и 
пользовались большим влиянием. Более слабые племена считались происшедшими от 
рабынь.



Бегство и примирение [1]

Видя недовольство Лавана и его сыновей и опасаясь за свое имущество, Иаков 
решил бежать. Вызвал он в поле Рахиль и Лию, будто к скоту, а на самом деле — 
чтобы переговорить с ними.
— Вы сами знаете, — обратился он к женам, — что я служил отцу вашему всеми 
силами, а он лишал меня заработанного. Но Бог вступился за меня. Отнял Бог скот 
у отца вашего и отдал мне. Этот же Бог внушил мне, что пора возвращаться на 
родину. Что вы думаете об этом?
— Как сказал тебе твой Бог, так и делай! — ответили Лия и Рахиль, Богатство, 
которое отнял Бог у отца нашего, — наше и детей наших.
И посадил Иаков жен и детей своих на верблюдов, взял с собой скот и все 
богатство свое, что приобрел, и отправился в землю Ханаан к отцу своему Исааку.
Рахиль же, когда Лаван пошел стричь овец, взяла отцовских богов [2].
И ушли они, и перешли через реку, направляясь к горе Галаад. Только на третий 
день Лаван хватился беглецов и, собрав свою родню, отправился в погоню. Через 
семь дней нагнал Лаван Иакова.
И вошел он в шатер Иакова, и обратился к нему:
— Зачем ты ушел тайком? Зачем укрылся от меня? Я бы проводил тебя с весельем и 
музыкой, с тимпанами и гуслями. Ты не дал мне даже поцеловать внуков моих и 
дочерей моих. Но пусть ты ушел! Зачем ты ещё похитил богов моих?
— Я боялся, что ты не отпустишь дочерей своих, — ответил Иаков. Богов же твоих 
я не брал. Обыщи шатры и убедись в этом сам.
Обыскал Лаван шатры и не нашел своих божков. Не нашел он их и в поклаже. Божки 
были спрятаны Рахилью под верблюжьим седлом. С верблюда же она не сошла, 
сказавшись больной.
Когда пришел Лаван к Иакову с пустыми руками, тот дал волю гневу.
— Мало того, — кричал он, — что я работал на тебя двадцать лет и не ел баранов 
твоего стада, и даже от животных, растерзанных зверем, убыток брал на себя! 
Мало того, что днем страдал от жары, а ночью от стужи, что сон бежал от моих 
глаз! Ты ещё обвиняешь меня в воровстве!
— Все, что есть у тебя, это мое, — ответил Лаван. — Но пусть это будет и твоим. 
На этом заключим союз и разойдемся.
И взял Иаков камень, и поставил его, как рубеж [3]. И родственники, пришедшие с 
Лаваном, набрали камней и стали бросать на тот камень. Вырос холм.
И сказал Лаван Иакову:
— Холм этот — свидетель, что ни я не перейду к тебе за него, ни ты ко мне.
И заколол Иаков жертву на холме, и позвал родичей своих есть хлеб. Поев хлеб, 
они переночевали на холме.
После этого послал Иаков гонцов к Исаву сказать, что возвращается с женами, 
детьми и имуществом, чтобы приобрести благоволение брата своего.
Вскоре гонцы вернулись, сообщив, что Исав идет навстречу с четырьмя сотнями 
вооруженных людей. Испугавшись, обратился Иаков к Богу с мольбой защитить его 
от гнева брата и напомнил, что обещал он ему возвращение на родину и потомство 
неисчислимое, как песок морской.
Под вечер отвел Иаков обеих жен, и обеих наложниц своих, и одиннадцать сыновей 
своих через полувысохший поток и остался один. Во мраке к нему приблизился 
некто и схватил его за плечо. Иаков не уступал ему, и тот, видя, что не может 
одолеть, коснулся рукой бедра его. Почувствовал Иаков нестерпимую боль, но все 
равно не отпустил незнакомца. Тот же попросил:
— Отпусти меня, ибо восходит заря.
— Не отпущу, — ответил Иаков, — пока не благословишь.
— Как твое имя? — спросил некто. Иаков назвал себя, полагая, что без этого 
невозможно благословение.
— Отныне имя твое будет Израиль [4], - отозвался соперник, — потому что ты 
боролся с Богом и с людьми и одолел.
— Как зовут тебя? — спросил Иаков.
— Незачем тебе знать мое имя, — ответил Бог. — Я благословлю так.
Выслушав благословение, Иаков отпустил того, кто заявил себя Богом, но имени 
назвать не пожелал.
Когда Иаков пошел с места, где боролся, то почувствовал, что хромает.
Вдали показалась толпа. Поняв, что это Исав со своими людьми, Иаков поставил 
впереди рабынь с детьми от них, за ними — Лию с детьми, а потом Рахиль с 
Иосифом. Сам же пошел впереди всех и, приблизившись к Исаву, отдал ему земной 
поклон семь раз.
Заключил Исав брата в объятия и стал покрывать его лицо поцелуями.
Подняв глаза, Исав увидел женщин и детей и спросил:
— Кто это у тебя?
— Дети, которых Бог даровал рабу твоему, — ответил Иаков и ещё раз поклонился.
Вслед за ним поклонились рабыни со своими детьми, за ними — Лия со своими 
детьми, последними же — Рахиль с Иосифом.
1. Рассказом о бегстве Иакова из Харрана и его примирении сначала с тестем, 
затем с братом завершаются приключения Иакова на чужбине. В ходе странствий 
Иаков вступает в борьбу с Богом, дающим ему новое имя — Израиль. И хотя на 
основании предшествующих и последующих глав можно заключить, что библейский 
автор заставляет героя бороться с самим Элохимом, против этого вывода говорит 
то, что Элохим не мог вступить в борьбу с простым смертным и тем более 
оказаться слабее его. Разгадку дает место схватки — берег реки. Очевидно, бог, 
не пожелавший назвать своего имени, — это божество реки, вступающее в схватку с 
каждым, кто собирается её перейти. О таких речных богах, сражающихся с героями, 
известно из греческих мифов.
2. Божки, похищенные Рахилью, именуются в библейском тексте «терафим». Одна из 
клинописных надписей Нузи сообщает о наследовании сыном отцовских божков. По 
законам Хаммурапи, зять, обладавший таким божком, пользовался правом наследства 
наряду с сыновьями. Все это объясняет мотивы действий Рахили.
3. Камень как святыня, разделяющая участки, почитался и другими народами. У 
этрусков это tular, у римлян — terminus.
4. Израиль (евр. Израэл) — "Он сражался с Элом и победил" (сравн. Быт., 32: 38; 
35: 10) — фигурирует в Ветхом завете в нескольких значениях: как обозначение 
потомков Исаака и Иакова; как название северных еврейских племен, возглавляемых 
Ефраимом, в отличие от южных еврейских племен во главе с Иехудой (Иудой).



Странствия Иакова

Помирившись, братья разошлись. Исав возвратился к себе в Сеир [1], а Иаков 
направился сначала к Сихему [2], затем к Бетэлю [3], где соорудил ещё один 
жертвенник Богу, явившемуся ему там двадцать лет назад, когда бежал он от брата 
своего Исава.
Перед Бетэлем Иаков приказал всем бывшим с ним спутникам удалить чужеземных 
богов и очиститься, и отдали они ему идолов и серьги, которые носили в ушах. Он 
закопал все это под теребинтом в Сихеме.
И вновь явился ему в Бетэле Бог, чтобы благословить его и напомнить, что имя 
его теперь не Иаков, а Израиль, и что множество племен произойдет от него, и 
что землю, отданную Аврааму и Исааку, вручает он отныне ему и потомству его.
И снова они пустились в путь. В дороге Рахиль разрешилась ещё одним младенцем, 
но занемогла и умерла. Она дала новорожденному имя Бен-Они, но Иаков стал 
называть его Вениамином [4].
Похоронив жену у дороги и поставив над её могилой памятник, отправился Израиль 
в Хеврон, или Мамре, где кочевали Авраам и Исав, к отцу своему, где застал 
брата своего Исава. Умер Исаак на руках сыновей, будучи стар и насыщен жизнью, 
в возрасте ста восьмидесяти лет.
1. Сеир — безлесая обнаженная горная цепь к югу от Мертвого моря, заселенная 
враждебным (судя по Ветхому завету) евреям племенем эдомитов. Это племя 
известно по египетским документам из Телль-эль-Амарны (XIV в. до н. э.).
2. Сихем — один из древнейших городов Ханаана, упоминаемый в книге Бытия. (12: 
6; 25: 4; 35: 4; 37: 12 — 14). В римскую эпоху он назывался Наблусом.
3. Бетэль — дословно: "Дом Бога".
4. Бен-Они (евр.) — "Сын несчастья", было переделано отцом так, что стало 
означать "Сын счастья" — Вениамин. Имя это в форме Бану-Йамину встречается в 
текстах Мари в начале II тыс. до н. э.



Иосиф



На скошенном поле не будешь стоять, словно сноп,
И в пояс тебе не поклонятся братья-колосья.
За дерзкую ложь, за гордыню пустых твоих снов
На рабство в Египет ты будешь отправлен, Иосиф.
Но милостью Йахве становится явью твой сон.
Родню потеряв, чужеземцам ты станешь находкой.
Египет тобою от голода будет спасен,
И даст фараон тебе пажити Нила на откуп.
Но, вспомнив однажды пустыни неистовый зной,
Дым горький кострища и запах овчарен забытый,
Во имя отца и на благо отчизны родной
На братьев преступных не будешь держать ты обиды.


Вместе с Иосифом читатель «Бытия» покидает кочевья патриархов и оказывается в 
одной из великих держав древнего мира — в фараоновском Египте. История Иосифа, 
чудом избежавшего жестокости братьев, а затем коварства женщины и ставшего 
благодаря умению истолковывать сны вторым после фараона человеком в царстве, — 
собственно говоря, не миф, а повесть или новелла, использующая выработанные 
израильтянами и их предшественниками приемы повествовательного искусства. Она 
призвана объяснить, каким образом часть евреев оказалась на территории Египта и 
жила там на протяжении нескольких сотен лет.
Перед нами законченный сюжет с цепью последовательно сменяющих друг друга 
эпизодов, с определенным местом действия каждого (степь, отцовский дом, дворец 
египетского сановника, тюрьма, дворец фараона и т. д.), с главными и 
второстепенными персонажами, каждый из которых выполняет возложенную на него 
задачу. Основной мотив повествования — спасение юноши, попавшего в тяжелые 
обстоятельства и при этом сохранившего честность и любовь к своим ничтожным, 
ограниченным братьям.
Выявляя особенности мифологического жанра на материале ветхозаветных новелл об 
Иосифе, Ионе, Руфи, Эсфири, можно подметить следующую его особенность: речь 
идет о приключениях за пределами Израиля, а если в Израиле, то с обязательным 
участием чужестранки. Обычно все эти истории имеют благоприятный исход. 
Параллелью библейским новеллам являются египетские рассказы — о Синухете, о 
мореходе, потерпевшем кораблекрушение, о взятии Яффы. Там также действие 
переносится на чужбину, но женщины в них, за редким исключением, не участвуют.
Этот жанр, независимо от того, возник ли он под чьим-либо влиянием или нет, был 
в библейской литературе новшеством, знаменующим отсутствовавший прежде интерес 
к человеческой личности, к её переживаниям и страданиям. В круг жрецов и 
летописцев — регистраторов священных и светских событий решительно вступает 
повествователь, для которого события и факты, почерпнутые из устных преданий, 
народных песен и старых записей, — материал для создания образов.
Разумеется, эти новеллы не лишены религиозной идеи, их герои и героини 
выступают как спасители и спасительницы; Иосиф, попавший в рабство к египтянам, 
спасает свой род от голодной смерти; Эсфирь и Юдифь — весь народ от геноцида. 
Как правило, все они действуют на свой страх и риск, независимо от Йахве, 
который как главное действующее лицо отступает на задний план, но живет в 
помыслах и деяниях людей. Впервые проявляются такие человеческие качества, как 
самопожертвование, героизм.
Повесть об Иосифе, как это становится особенно ясно из рассказов о 
благословении Иаковом сыновей, написана в то время, когда потомки этих сыновей, 
составившие двенадцать колен Израиля, уже владели страной Ханаан, играя в ней 
каждый свою роль. Из слов благословения, относящихся к Иуде, можно заключить, 
что потомки его — иудеи — уже успели занять господствующее положение среди 
племен Израиля, а это было при царе Давиде. Таким образом, перед нами 
произведение, цель которого не только заинтересовать слушателя и читателя, но 
также и обосновать политическую идею.
Появление в Египте Иосифа по времени близко к вторжению в Египет из пустыни 
гиксосов и их поселению как раз в той части Египта, которая была отведена 
Иосифу и его братьям. Поэтому уже в древности и в новое время мало кто избежал 
соблазна отождествить евреев с гиксосами или представить их как народ, 
вторгшийся вместе с гиксосами. Но картина процветания единого египетского 
государства под властью могущественного фараона, рисуемая в повести об Иосифе, 
имеет мало общего с Египтом времени гиксосского владычества. И это вполне 
естественно, поскольку источником описаний быта и обычаев египтян для автора 
повести был Египет его времени. И хотя он однажды употребляет выражение "нагота 
земли египетской", оно относится к бедствиям от недорода, а не от вражеского 
вторжения.
Полагаем, что не следует преувеличивать историзма повести об Иосифе. Если бы 
даже сохранился египетский документ с рассказом о человеке с этим именем, мы бы 
не узнали в нем библейского Иосифа, ибо последний является именно тем 
персонажем, который был нужен, чтобы удовлетворить самолюбие народа, создающего 
собственную государственность, но никогда не забывавшего о рабстве у египтян. 
Если народ находился в рабстве, то по крайней мере один его представитель, хотя 
бы инкогнито, был вторым лицом в государстве и во время его жизни народ 
благоденствовал. Таким образом, все, что касается возвышения Иосифа и его 
влияния в Египте, — это патриотическая легенда, весьма далекая от эпохи 
гиксосов, когда пришельцы могли играть в Египте политическую роль.



Любимец Иакова

Было у Иакова двенадцать сыновей. Более других он любил Иосифа [1], сына своей 
старости. Видимым знаком этой любви был подаренный ему куттонот [2] из тонкой 
раскрашенной шерсти. Другие братья, ходившие в грубой домотканой одежде, 
возненавидели Иосифа и не могли говорить с ним спокойно. Непримиримая вражда к 
Иосифу, однако, началась в то утро, когда он рассказал им свой сон:
— Вот мы вяжем снопы посреди поля, и мой сноп поднялся прямо, ваши снопы 
обступили его и склонились перед ним [3].
Зажглись глаза братьев мрачным блеском. "Неужели, — подумали они, Иосиф будет 
властвовать над нами?"
Немного времени спустя Иосиф поведал братьям ещё один сон:
— Мне поклонились солнце, луна и одиннадцать звезд.
Братья вовсе обозлились и стали обзывать Иосифа самыми обидными именами.
Услышал это Иаков-Израиль и, когда пришло время посылать сыновей пасти скот, 
отправил всех, кроме Иосифа.
Пасли сыновья Иакова скот близ Сихема, и долго не было от них вестей. Тогда 
отец сказал Иосифу:
— Пойди-ка взгляни, здоровы ли братья твои и цел ли скот.
И отправился Иосиф в Сихем, но не нашел там братьев своих. От человека, 
бродившего по полю, он узнал, что братья откочевали в Дотан [4], и отправился 
туда.
Братья увидели Иосифа издалека и, прежде чем он приблизился, стали злоумышлять 
против него. Они сказали друг другу: "Вот идет этот сновидец. Пойдем убьем его, 
бросим в какой-нибудь колодец и скажем, что его растерзал хищный зверь. 
Посмотрим тогда, сбудутся ли его сны?!"
Один Рувим с этим не согласился:
— Не надо проливать крови, — сказал он. — Бросим его в какой-нибудь засохший 
колодец.
Рувим понимал, что ненависть братьев к Иосифу требует выхода, и надеялся, что 
ему в дальнейшем удастся освободить его и вернуть отцу. Сказав это, он удалился,
 чтобы не слышать криков и плача юноши.
Когда Иосиф подошел к братьям, они сорвали с него куттонот, а самого бросили в 
высохший колодец. Затем, усевшись вокруг костра, стали разрывать крепкими 
зубами припасенную пищу. В это время раздался звон колокольцев. Подняв глаза, 
братья увидели караван измаильтян, двигавшийся по дороге из Галаада. По 
распространявшемуся аромату они поняли, что измаильтяне везут благовония в 
Египет.
Тут Иуда сказал братьям своим:
— Что пользы, если мы убьем Иосифа, брата нашего. Давайте продадим его 
измаильтянам, чтобы не было на нас вины в его смерти.
Когда караван приблизился, братья вытянули Иосифа из колодца и продали его за 
двадцать сребреников.
Тогда возвратился Рувим. Увидев, что колодец пуст, он разорвал на себе одежды и 
стал кричать:
— Мальчика нет! Что мне делать? Куда идти?
Тем временем братья закалывали козла, чтобы вымазать его кровью куттонот Иосифа.
 Сделав это, они понесли куттонот отцу и сказали ему:
— Мы это нашли. Не одежда ли это Иосифа, брата нашего?
Узнал Иаков куттонот Иосифа. Разодрал одежды, посыпал пепел на голову свою и 
оплакивал сына много дней. Утешали Иакова все сыновья и дочери его, но он 
продолжал плакать, повторяя:
— В горе сойду я к сыну моему в преисподнюю.
1. Иосиф — мифический прародитель группы племен, обитавших в западной и 
центральной частях Палестины. На эту же племенную территорию указывает место 
захоронения Иосифа в Сихеме.
2. Куттонот — нижняя льняная одежда, обычно носимая жрецами. Отсюда произошло 
греческое слово «хитон».
3. Вера в вещие сны была в древности всеобщей как на Востоке, так и на Западе. 
Возник особый жанр литературы сновидений — сонники. В снах аккадского варианта 
поэмы о Гильгамеше вслед за рассказом и сне следует истолкование сна. Это 
характерно и для снов, упоминаемых в Библии. Первые сны Иосифа не снабжены 
толкованиями, поскольку смысл их прозрачен.
4. Дотан — поселение в 18 км от Самарии на юго-востоке плодородной равнины, 
через которую проходил древний караванный путь из Сирии в Египет, начинавшийся 
от Дамаска. Впервые Дотан упомянут в перечне городов Ханаана времени походов 
фараона Тутмоса III (XVI в. до н. э.). Американские раскопки 1953 — 1960 гг. 
холма, сохранившего древнее название, показали, что это поселение существовало 
с ранней эпохи бронзы до эллинистического времени.



Иосиф в доме Потифара [1]

Измаильтяне, прибыв в Египет, продали Иосифа Потифару [2] — начальнику 
телохранителей фараона. По тонкому, одухотворенному лицу азиата Потифар понял, 
что перед ним не грубый пастух, а юноша, наделенный природным умом и 
сообразительностью. Оценка эта оправдалась в первые же месяцы службы Иосифа. 
Господин отдал на попечение молодому рабу свой дом со всеми слугами. Все было 
бы хорошо, если бы достоинства Иосифа одновременно не оценила и госпожа, 
решившая, что не эфиоп-носильщик, не голубоглазый ливиец-пастух, а 
красавец-бедуин должен заменить на ложе супруга, занятого важными 
государственными делами.
Иосиф делал вид, что не замечает бросаемых на него жадных взоров, не понимает 
подаваемых ему знаков. Тогда госпожа сказала ему без обиняков:
— Ложись со мною.
С достоинством поклонившись. Иосиф ответил:
— Господин передал в мои руки скот и рабов, но не тебя, досточтимая госпожа. 
Ибо ты ему жена. Как же я сделаю то, о чем ты говоришь!
Однако жена Потифара не унималась, и не было дня, чтобы она не склоняла его ко 
греху.
В один из дней, когда в покоях никого не было, развратница бросилась к Иосифу и 
схватила его за одежду, увлекая юношу к ложу. Оставив одежду в её руках, Иосиф 
бежал [3].
Тогда госпожа подняла вопль и, когда появились слуги, показывая одежду Иосифа, 
объяснила им, что домоправитель напал на нее, чтобы надругаться.
Дождавшись мужа, она со слезами рассказала ему то же самое, что слугам. 
Рассвирепев, Потифар приказал бросить Иосифа в темницу, где были заключены 
узники фараона.
1. Эпизод с соблазнением Иосифа имеет, скорее всего, древнеегипетское 
происхождение. Клевета жены, не добившейся удовлетворения преступной страсти, 
присутствует в египетском мифе "О двух братьях".
2. Египетское имя Петифар присутствует в документах XXI династии (1085 — 950 гг.
 до н. э.). Оно принадлежит отцу Астана, жреца города Он, будущего Гелиополя.
3. Эпизод с женой-совратительницей имеет прямую параллель с египетской повестью 
о двух братьях.



В темнице

Было во внешности Иосифа нечто такое, что выставляло его с самой выгодной 
стороны. Поэтому и начальник темницы, наблюдательный, как все люди его 
профессии, выделил молодого человека среди других узников, дал ему свободу в 
пределах своих владений. Обладая связкой ключей, Иосиф беспрепятственно входил 
в любую из камер и общался с их обитателями. Так он познакомился с двумя 
знатными египтянами, ранее служившими фараону и пользовавшимися благоволением 
фараона, но затем попавшими в немилость. Один из них начальствовал над 
виночерпиями дворца, другой — над пекарями его величества.
Однажды Иосиф застал их со скорбными лицами. На вопрос: "Как спалось?" — они 
ответили, что не сомкнули глаз б(льшую часть ночи, ибо были напуганы 
непонятными снами.
— Поведайте мне ваши сны! — любезно предложил Иосиф. — На родине меня называли 
сновидцем.
— Мне снилось, — начал главный виночерпий, — что передо мной виноградная лоза с 
тремя голыми ветвями. Внезапно ветви выкинули листки, а затем и почки, 
превратившиеся в янтарные ягоды. В руках моих оказалась драгоценная чаша, из 
которой любит пить мой повелитель, да будет он здрав и невредим. Я сорвал 
гроздь, сжал её в кулаке над чашею и подал чашу повелителю.
— Возрадуйся! — сказал Иосиф виночерпию. — Тебя ждет царская милость. Три голых 
ветви — это три дня, по прошествии которых ты вернешься во дворец к прежней 
службе своей, ибо не найдет в тебе фараон вины. Когда прибудешь во дворец, не 
забудь сказать фараону, что я был украден из земли Иврим и здесь не совершил 
ничего дурного.
— Истолкуй и мой сон, — вмешался в разговор бывший пекарь. — Вот я несу на 
голове три плетеные корзины со свежевыпеченным хлебом для моего повелителя. И 
вдруг на меня набросились птицы и стали клевать хлеб прямо с головы моей. И я 
не смог их отогнать.
По мере того как пекарь рассказывал свой сон, лицо Иосифа мрачнело, а когда тот 
закончил, прервалось дыхание его и из глаз хлынули слезы.
— Что же ты молчишь, приятель? — обратился пекарь к Иосифу. — В чем смысл моего 
сна?
— Приятно сообщать добрые вести, — молвил Иосиф, вытирая лицо свое. Невыносимо 
быть вестником бед. Лучше бы ты не рассказывал мне сна. Но если ты это сделал, 
знай правду. Через три дня фараон снимет с тебя голову и повесит её на дереве. 
Птицы будут клевать твою плоть.
И случилось так, как предсказал Иосиф. На третий день фараон простил виночерпия,
 и вернул его ко двору, и принял чашу из его рук, а к пекарю послал палача.
Прошло ещё два года, ничем не примечательных для Иосифа. Он по-прежнему 
находился в темнице. Не вспомнил начальник виночерпиев в радости своей об 
Иосифе, забыл его.



Сны фараона

Через два года фараону привиделось во сне: стоит он у Нила и видит, как выходят 
одна за другой семь прекрасных на вид и тучных коров и пасутся в тростниках. И 
вот вслед за ними на берег поднимаются семь безобразных, тощих коров и 
становятся рядом с коровами-красавицами. Затем семь безобразных и тощих съели 
семерых прекрасных на вид, тучных животных. После чего фараон от страха 
проснулся. Когда он вновь заснул, то увидел, как на одном стебле внезапно 
поднялось семь колосьев, полных и красивых. Затем выросло семь тощих, 
обожженных восточным ветром колосьев, и последние колосья поглотили первых. 
Пробудившись, фараон подумал, что такой сон должен иметь смысл, и смутился его 
дух. Приказал он собрать предсказателей и мудрецов со всего Египта. Рассказал 
он им свои сны, но ни один из них не мог объяснить их смысл.
Тогда сказал начальник виночерпиев фараону:
— Ныне вспоминаю я о своих прегрешениях. Когда фараон прогневался на своих слуг,
 он отправил меня и старшего пекаря под стражу в дом заключения. И приснились 
нам обоим в одну ночь разные сны. Там был молодой слуга начальника 
телохранителей. Мы рассказали ему свои сны, и он истолковал их. И в точности 
исполнилось нам предсказанное. Я был возвращен на свое место, а старший пекарь 
— повешен.
И послал фараон за Иосифом, и его поспешно вывели из ямы. Узник подстригся, 
переменил одежду и пришел во дворец. И сказал ему фараон:
— У меня был сон. Никто не мог его истолковать. Я слышал о тебе, что ты умеешь 
толковать сны.
— Нет, не я, мой Бог даст ответ тебе на благо, — сказал Иосиф.
После того фараон рассказал Иосифу свои сны.
Выслушав, Иосиф сказал:
— Два твоих сна — один сон. И я возвещу тебе только то, что желает свершить Бог.
 Семь прекрасных коров — это семь лет, и семь полных колосьев — это те же семь 
лет. Семь тощих, ужасных коров, которые вышли вслед за первыми, — это семь 
других лет, и семь пустых, высушенных восточным ветром колосьев, — те же семь 
других лет. Бог предвещает тебе, что наступят на всей земле Египетской семь лет 
великого изобилия. Но за ними придут семь голодных лет. И забудется 
благоденствие Египта, ибо голод, который последует, будет очень тяжек. То же, 
что сон повторился дважды, означает, что Бог тверд в своем решении и оно вскоре 
исполнится. Поставь над Египтом мужа разумного и мудрого. И пусть выбранные им 
сборщики собирают в семь лет изобилия пятую часть урожая земли Египетской и это 
великое зерно отдадут в города под твое наблюдение. Это будет запасом на семь 
голодных лет. И не сгинет земля Египетская!
Иосиф повелитель Египта и его спаситель
Пришлась речь Иосифа по душе фараону. Понравилась она всем его слугам. И изрек 
фараон:
— Найдем ли мы другого человека, в котором был бы Дух Бога, как в этом?
И сказал фараон Иосифу:
— Так как Бог открыл тебе все это, то нет никого, кто был бы так разумен и мудр,
 как ты. Поэтому ты будешь стоять над моим домом. И весь народ будет 
управляться по слову твоему. Я буду выше тебя лишь троном.
Фараон снял с пальца перстень с печатью и, передавая его Иосифу, сказал:
— Этим я ставлю тебя над всею землею Египетской.
После того фараон приказал облачить Иосифа в одеяние из тонкого льна и возложил 
ему на шею золотую цепь. И, усадив его на вторую свою колесницу, приказал везти 
через всю страну. И возглашали перед ним: "Аврейх!" ("На колени!").
Затем он возвратил Иосифа во дворец и сказал ему:
— Я — фараон, но без твоей воли никто во всем Египте не пошевелит ни ногой, ни 
рукой.
После этого Иосифу было пожаловано имя Цафенат-Панэйах [1]. Ему была дана в 
жены Асенат [2], дочь Потифара, жреца города Она. Так обрел Иосиф полную власть 
над всей страной. А было ему тогда, когда он впервые предстал перед фараоном, 
тридцать лет.
И наступили семь лет изобилия, о которых предвещали сны фараона, истолкованные 
Иосифом. От каждого зернышка произвела неистощимая Египетская земля горсть 
полновесных зерен. Иосиф с помощью выделенных ему людей собрал весь урожай и 
пятую его часть заложил в царские закрома во всех египетских городах от порогов 
Нила до его устья. Амбары ломились от хлеба.
Тогда же, ещё до наступления голодных лет, Асенат, подарила Иосифу двух сыновей.
 Первенцу Иосиф дал имя Манассия[3], сказав: "Бог дал мне забыть все муки мои и 
весь дом отца моего". А другому — Ефраим [4], сказав: "Бог сделал меня 
плодовитым в земле страдания моего".
За семью плодородными годами пришли семь пустых лет. Нил едва вышел из берегов. 
Брошенные в землю семена, хотя и взросли, не вышли в колос. Тысячи египтян 
покинули села и ринулись в столицу, моля фараона о хлебе. Фараон же сказал:
— Идите к Цафенат-Панэйаху!
Тогда-то Иосиф открыл закрома, чтобы продать хлеб и накормить голодных.
1. Египетское имя Иосифа значит "Говорит Бог, и да живет он!".
2. Асенат — "Принадлежащая богине Нейт".
3. Манассия (Менаше) — мифический прародитель одного из колен Израиля. Впервые 
племя Манассия выступает в оборонительных боях против мадианитян (Суд., 6 — 7).
4. Ефраим — мифический прародитель одного из колен Израилевых. Второй из 
сыновей Иосифа, получивший право первородства. Место поселения потомков Ефраима 
— гора Ефраим, среднепалестинский кряж, родина Иисуса Навина и место пророчеств 
пророчицы Деборы. Сыновей Иосифа (иосифитов) называли также "домом Иосифа". 
Неясно, входили ли племена Манассия и Ефраим в "дом Иосифа", или они результат 
раскола первоначального племени Иосифа на два племени.



Братья Иосифа в Египте [1]

От недорода страдали не только египтяне, но и люди страны Ханаан, а также те, 
кто рядом с нею. Когда у Иакова иссякли запасы хлеба, он призвал к себе сыновей 
и сказал им:
— Возьмите серебро и поспешите в Египет, чтобы не умереть. Вениамин же, мой 
младший, пусть останется со мной, чтобы с ним не случилось несчастья.
И заполнили сыновья Иакова мешки серебром, навьючили ими ослов и двинулись 
дорогой, проторенной годами, протоптанной тысячелетиями, в Египет, в самую 
богатую и могущественную страну тогдашнего мира. Дождавшись приема у знатного 
вельможи, ведавшего запасами, братья бросились ему в ноги, умоляя, чтобы им 
продали хлеба.
Не признали они брата, восседавшего на высоком сиденье в пышном одеянии 
царедворца, а он узнал их с первого взгляда, и сердце, вспомнив причиненное зло,
 вскипело от гнева.
— Вы — соглядатаи! — сурово обратился он к ним. — Вы пришли, чтобы высмотреть 
наготу этой земли.
— Нет, господин! — ответили братья. — Мы не соглядатаи, а честные люди. Отец 
послал нас в Египет, чтобы купить зерна. Было всего нас двенадцать. Один 
младший остался с отцом. Был ещё один, но он пропал.
Эти слова почему-то вызвали у вельможи ещё большую ярость. Он крикнул стражей, 
и братьев повели в темницу. Там у них было предостаточно времени, чтобы 
поразмыслить о своей судьбе.
— За что нас карает Бог Авраама? — вопрошал один из братьев, ломая руки. — За 
что он преследует нас?
— Будто не знаешь! — отозвался Рувим. — Вспомни, как вы бросили Иосифа в яму, 
как он плакал и умолял о пощаде. Смягчились ли ваши сердца? Вот за это с нас 
взыскивается.
Через три дня Иосиф вызвал к себе братьев и объявил им свое решение:
— Вот как я узнаю, честные ли вы люди. Оставьте одного из вас у меня, а сами 
идите и отнесите хлеб семьям вашим. А младшего брата, о котором говорили, 
приведете, чтобы оправдаться.
Так сказал Иосиф. На самом деле он просто хотел видеть Вениамина, 
единоутробного брата. Сердце его истосковалось по нему.
И снова братья затараторили, размахивая руками и перебивая друг друга. И вновь 
успокоил их Рувим, напомнив на своем языке о судьбе Иосифа. И не знали они, что 
вельможа понимает их язык. И не догадались, почему после слов Рувима он 
поспешно удалился и оставил их одних. Никто в доме не видел, что Иосиф 
обливается слезами.
Вернувшись, вельможа приказал продать пришельцам хлеб за серебро и сам, видимо, 
продолжая не доверять пришельцам, проследил, как им заполняли мешки.
1. Встреча Иосифа с братьями после его продажи в Египет — пик семейной трагедии,
 но ещё не развязка. Исполнилось предсказание, данное Иосифу во сне. Да, он 
сноп, перед которым склонились другие снопы. Да, он звезда, перед которой 
преклонились другие звезды. Но пока это известно ему одному. Братья ещё не 
осознали свою вину, между ними нет Вениамина, непричастного к преступлению. Еще 
отец Иаков не знает, что Иосиф жив. Действие продолжается на этот раз по 
сценарию Иосифа.



Возвращение

Оставив в Египте Семиона (Шимона), братья взвалили мешки на ослов и 
поторопились в Ханаан, к отцу и семьям своим.
Перед ночлегом в пути один из братьев открыл мешок свой, чтобы дать корма ослу, 
и при лунном свете блеснуло серебро. И сказал он братьям своим:
— Серебро мое возвращено. Вот оно в мешке у меня.
И смутились их сердца. Переглянувшись, они заголосили:
— Что это Бог сделал с нами! Мы честные люди! Мы отдали серебро и не знали, что 
оно возвратилось к нам.
И вернулись они к шатрам Иакова в страну Ханаан, и рассказали отцу обо всем, 
что случилось в Египте, и о начальнике той земли, и о его требовании оставить 
одного из братьев, и о странном желании увидеть Вениамина, а также о том, что в 
мешке каждого оказалось серебро, отданное ими за хлеб. Показали они это серебро 
отцу, и он удивился не меньше, чем они.
— О, бог Авраама и Исаака! — простонал Иаков. — Взгляни только, что они со мною 
делают. Нет Иосифа, нет Семиона, и Вениамина взять хотят!
И сказал Рувим Иакову:
— Убей двух моих сыновей, если я не верну тебе Вениамина.
— Нет! — сказал Иаков. — Не пойдет мой сын с вами. Если с ним что случится, 
сведете вы меня в могилу.
Голод давил землю. Хлеб, привезенный из Египта, был съеден. Тогда Иуда 
обратился к Иакову:
— Тот человек высказался настойчиво: "Если с вами не будет младшего брата, 
можете вовсе не являться". Если ты пошлешь с нами брата, мы готовы отправиться 
в Египет, мы вновь привезем еды.
— Зачем вы вообще сказали, что у вас есть брат? — спросил Иаков.
— Но тот человек расспрашивал нас о нашей родне, — сказали братья. Жив ли у нас 
отец? Есть ли у нас ещё братья? Так что мы должны были ответить. Мы же не могли 
предвидеть, что он скажет: "Приведите своего брата".
— Отпусти своего сына с нами! — сказал Иуда. — Ведь мы идем, чтобы не умереть 
ни нам, ни нашим детям. Я ручаюсь за его возвращение. Ты получишь Вениамина из 
моих рук. Если бы мы не медлили, то давно могли бы вернуться с хлебом дважды.
— Пусть будет по твоему! — сказал Иаков. — Захватите с собою плодов этой земли. 
Отнесите тому человеку немного бальзама и меда, благовонной смолы, орехов и 
миндаля, серебра же захватите вдвое более прежнего. Возможно, к вам вернулось 
серебро по оплошности. И пусть с вами идет брат ваш. Пусть даст вам Бог 
всемогущий милость у этого человека, и будут отпущены и Семион и Вениамин. Если 
же мне суждено умереть бездетным, — тому воля божья.



Снова в Египте [1]

Взяли братья Иосифа из рук отца своего дары и вместе с Вениамином отправились в 
Египет.
Иосиф, увидев Вениамина с братьями, сказал дворецкому:
— Введи этих людей в дом, заколи скот и приготовь пищу, потому что эти люди в 
полдень будут обедать у меня.
И сделал дворецкий то, что ему было сказано, и ввел пришельцев в дом Иосифа.
Когда за братьями закрылись ворота, испугались они и кто-то из них сказал:
— Сейчас на нас нападут, возьмут в рабство и захватят наших ослов, потому что 
серебро, которое мы заплатили за хлеб, оказалось в наших мешках!
И обратились они к дворецкому:
— Послушай, господин наш. Мы уже здесь были, чтобы купить провизию. По дороге 
домой мы открыли наши мешки и обнаружили в них серебро, заплаченное за хлеб. Мы 
не знаем, как оно там оказалось. Прими его из наших рук.
Дворецкий их успокоил:
— Все хорошо! Не бойтесь! Ваш Бог и Бог отца вашего вернул вам ваше серебро.
После этого он вывел к ним Семиона, дал им воды для омовения, задал корм 
проголодавшимся ослам. Братья же приготовили свои дары и сели в ожидании 
полудня, ибо слышали, что царедворец возвращается обычно в это время.
Когда вернулся Иосиф, они внесли в дом дары, бывшие у них, и поклонились ему до 
земли.
Он же, к немалому их удивлению, справился о здоровье их отца.
— Здоров слуга твой, наш отец. Он ещё жив.
При этом они, вновь поклонившись, пали ниц.
Иосиф же поднял глаза, обратив их на Вениамина, сына своей матери, и сказал:
— Так это тот младший брат, о котором вы мне говорили? И добавил, обратившись к 
нему:
— Да будет с тобой милость Божья, сын мой.
Потом он быстро покинул зал, ибо сердце его было взволновано при виде брата. Он 
удалился во внутреннее помещение и там плакал. После того он омыл лицо, взял 
себя в руки, вернулся и приказал:
— Накройте на стол!
Ему принесли египетскую еду, а братьям другую — ибо египтяне не могут есть 
вместе с евреями. Их пища для египтян мерзостна.
И так они оказались перед ним: первородный по своему первородству, младший по 
своему возрасту.
Иосиф же посылал им все новые и новые кушанья, также из числа тех, что подавали 
ему. Вениамину же досталось впятеро больше, чем другим. И пили они, и, 
разгорячившись от доброго вина, прославляли египетского царедворца на своем 
языке.
1. Центральное место в этом эпизоде занимает пир, который свел братьев в одном 
помещении, но оставил их ещё чуждыми друг другу и сидящими за разными столами. 
По вине братьев Иосиф перестал быть евреем, приняв обычаи чуждой им страны. И 
даже вино, которое наливалось из одного кувшина, только разгорячило их, но не 
разрушило разделявшую их преграду.



Развязка

Когда все были сыты и хмельны, вызвал Иосиф дворецкого и сказал ему: "Наполни 
мешки этих людей хлебом, сколько они смогут унести. И положи серебро каждого их 
них в отверстие его мешка. А в мешок младшего положи вместе с его серебром чашу 
мою серебряную.
Наутро братья и их ослы были отпущены.
Когда же братья вышли из города, Иосиф послал им вдогонку воинов, чтобы учинить 
обыск.
Удивились братья, при виде воинов, объявивших, что у их господина пропала 
дорогая серебряная чаша, и никто, кроме них, не мог её взять.
— Мы — честные люди! — возмущенно проговорил Рувим. — Никогда наша рука не 
поднималась на чужое. Можете нас обыскать. Если пропажа найдется, мы все станем 
рабами господина, а похитителя выдадим на казнь.
И совсем растерялись братья, когда чаша была извлечена из вещей Вениамина и 
воины схватили его, чтобы вернуть в Египет. Не решаясь оставить брата, они все 
пришли к Иосифу и, упав ниц, стали умолять даровать Вениамину жизнь. Но 
царедворец настаивал на том, чтобы виновный понес наказание. Тогда Иуда 
предложил себя в залог с тем, чтобы вернули Вениамина, ибо его смерти не 
вынесет престарелый отец.
Иосиф, с трудом сдерживая рыдания, приказал слугам и воинам удалиться и, 
оставшись с братьями наедине, открылся им:
— Я — Иосиф, брат ваш. Услышав это, братья настолько испугались, что онемели и 
не могли слова вымолвить. Иосиф пожалел их.
— Не терзайтесь, что продали меня сюда, — успокаивал он их. — Бог Авраама и 
Исаака не допустил бы моей погибели, зная, что вам будет угрожать голод. 
Остается ещё пять лет из числа тех семи, когда земля не будет родить. Идите к 
нашему отцу и передайте ему, чтобы он немедленно пришел и поселился в земле 
Гошэн [1], близ меня со всем, что имеет.
Фараон же распорядился, чтобы выделил Иосиф братьям колесницы для жен и детей 
их и дал пищу на дорогу. И дал им Иосиф колесницы, и путевой запас, и по 
перемене одежды каждому. Вениамину же — пять перемен одежд и в придачу триста 
сребреников. А отцу он отправил десять ослов, навьюченных лучшим из того, что 
производилось в Египте, и ещё десять ослиц, навьюченных зерном, хлебом и 
другими припасами.
1. Гошэн (Гесем) — земля в Нижнем Египте, на пути в страну Ханаан. Она 
примыкала к западному, Пелузийскому рукаву Нила.



В Египет

И отправился Иаков со всем, что ему принадлежало, в Египет. Пришел он в 
Бер-Шебу и принес там жертву Богу отца своего Исаака. И явился Бог Иакову в 
ночном видении, и сказал:
— Иаков! Иаков!
— Вот я! — отозвался Иаков. После этого он услышал:
— Я — Бог, Бог твоего отца. Не бойся идти в Египет. Я хочу сделать тебя там 
великим народом. Я поведу тебя в Египет и выведу тебя оттуда. Когда настанет 
время, Иосиф закроет твои глаза.
После этого Иаков покинул Бер-Шебу. Подняли сыновья Иакова отца своего, детей и 
жен на колесницы, посланные фараоном.
И взяли они скот свой и имущество свое, которое приобрели в стране Ханаан, и 
пришли в Египет. Всех душ, пришедших в Египет вместе с Иаковом, было шестьдесят 
шесть, Иосиф запряг свою колесницу и выехал навстречу отцу своему в Гошэн, и 
увидел его, и обнял его, и долго плакал, не отпуская.
Мешая слова со слезами, сказал он:
— Наконец мы вместе. Иаков же ответил:
— Увидев тебя, сын мой, я могу умереть.
— Теперь я пойду к фараону, — сказал Иосиф. — Объясню я ему, что отец мой и 
братья мои пришли ко мне вместе со своим скотом и всем, что у них есть.



Прием у фараона [1]

И принял фараон пятерых сыновей Иакова, которых выбрал для этого Иосиф, 
позволив им лицезреть себя во всем своем величии и великолепии. Иосиф стоял 
рядом со сверкающим золотом и драгоценными камнями троном, так что, склоняясь 
перед фараоном, братья склонялись и перед ним.
Когда посетители, ошеломленные царской роскошью, обрели слух и зрение, фараон 
милостиво вступил с ними в беседу, поинтересовавшись, чем они занимались у себя 
на родине.
— Мы — скотоводы [2], - ответили братья в один голос. — Мы и наши предки. Мы 
явились, чтобы поселиться в стране твоей, ибо нам, рабам твоим, негде пасти 
стада. В земле Ханаанской голод и бескормица.
Выслушав это, фараон повернулся к Иосифу:
— Вот видишь, явились отец твой и братья твои к тебе. Расстилается перед тобою 
вся земля Египетская [3]. Посели же отца и братьев на лучшем месте. Пусть они 
обитают в земле Гошэн. И, если ты найдешь, что между ними имеются способные 
люди, поставь их смотрителями над моими стадами.
После этих слов братья, низко кланяясь фараону, удалились, и Иосиф впустил 
своего отца и подвел его к трону.
— Сколько лет жизни твоей? — спросил фараон у старца.
— Лет моих странствия сто тридцать! — ответил Иаков. — Коротки они и суровы. Не 
достигли они лет жизни моего отца в днях его странствия.
После этого Иаков благословил фараона и покинул его. Иосиф же дал отцу своему, 
и братьям своим, и домочадцам собственное владение в Египетской земле, в лучшей 
части страны, как повелел фараон. Находились они на его содержании, получая 
хлеб по потребности.
1. Поселение семьи Иосифа в Египте должно было получить санкцию фараона, и тот 
согласился принять родню царедворца. Чтобы не ставить отца, не повинного в его 
бедствиях, наравне с братьями, продавшими его в рабство, Иосиф устроил отцу 
отдельную аудиенцию фараона. Иаков может не кланяться фараону и как человек 
почтенного возраста благословляет его. Интересен ответ Иакова на вопрос фараона 
о возрасте. Старец не просто называет число прожитых им лет, но говорит о жизни 
более суровой и краткой, чем у патриархов первого и второго поколений. В этом 
ответе сказывается вполне определенная концепция постепенного ухудшения жизни, 
которая в греческой мифологии отразилась в мифе о четырех возрастах 
человечества. Авраам — это золотой век, Исаак — серебряный, Иаков — бронзовый. 
Читатель и слушатель подготавливаются к тому, что худшее впереди.
2. На самом деле Иаков и его сыновья были пастухами овец, но Иосиф предупредил 
братьев, что пастухи овец для египтян мерзость. Поэтому братья назвали себя 
скотоводами. Также и в греческом мире имелось технологическое различие между 
пастухами, пасшими скот (быков и коров) и овец.
3. Перед нами формула, впервые появившаяся в рассказе о Лоте, когда перед ним 
открывается вся "иорданская земля" (Быт., 13: 10). Также и филистимлянин 
Авимелех в обращении к Аврааму: "Вот земля моя перед тобой" (Быт., 20: 13).



Иосиф и земельная реформа в Египте [1]

Между тем у египтян кончился хлеб. Голод усиливался. Разорена была земля 
Египетская, оскудела также и земля Ханаанская, кормившаяся египетским хлебом. 
Иосиф же собрал в уплату за хлеб из царских амбаров все серебро, какое имелось 
у подданных фараона, и внес его во дворец. И хотя в царских амбарах хлеб ещё не 
иссяк, народу было не на что его покупать.
Египтяне явились к Иосифу, чтобы сказать:
— Дай нам хлеб! Не умирать же нам от того, что у нас вышло серебро?!
— Вы будете жить, — сказал Иосиф, — если приведете ваш скот.
И привели египтяне своих лошадей [2], стада мелкого и крупного скота, а также 
ослов. За это открыл им Иосиф закрома на целый год.
По наступлении нового года явились египтяне к Иосифу и вновь попросили у него 
хлеба, объяснив, что у них не осталось ни серебра, ни скота, чтобы за него 
расплатиться.
— Не погибать же нам перед твоими глазами! — закончили они свой рассказ. — 
Возьми нас и земли наши за хлеб. Дай нам семян, чтобы вовсе не захирела земля 
Египетская.
И выкупил Иосиф всю землю, находившуюся во владении отдельных лиц, для фараона. 
С этого времени фараон стал обладателем всей земли в Египте. Но ему не 
принадлежали земли храмов, потому что жрецам за молитвы богам выдавались 
участки на кормление, которые запрещалось продавать.
После этого сказал Иосиф народу египетскому:
— Вот вам семена. Засевайте землю. От хлеба, который вырастите и соберете, 
будете отдавать фараону пятую часть, оставляя четыре части на пропитание себе, 
и детям вашим, и домочадцам, и на засев поля.
И сказали египтяне Иосифу:
— Ты спас нашу жизнь. Да обретем мы милость перед лицом твоего господина, будем 
его рабами.
И установил Иосиф земельный закон, который действует до сих пор [3]. Земля в 
Египте, кроме той, что у жрецов, принадлежит фараону, и за пользование ею 
вносится пятая часть урожая.
1. С этим отрывком в повествование об истории израильтян входит экскурс в 
историко-правовую сферу Египта. Повествователь обратил внимание на то, что 
отличало отношения собственности в Египте и в стране Ханаан. В Египте вся земля 
считалась собственностью фараона, и за пользование ею все, кроме жрецов, 
находившихся на особом положении, должны были отдавать пятую часть урожая. В 
соответствии с мышлением своего времени, наблюдатель не допускал, что 
сложившийся порядок — результат многовековой эволюции. Единовременная земельная 
реформа, превратившая египтян в рабов фараона (из других источников известно, 
что им приписывались сверху и сроки сева, и выбор сельскохозяйственных культур),
 была приписана одному человеку, чужестранцу на египетской службе.
2. Эта деталь указывает на то, что окончательная редакция рассказа об Иосифе 
принадлежит сравнительно позднему времени. Лошади появились в Египте после 
нашествия гиксосов и, во всяком случае в древности, не использовались для 
сельскохозяйственных работ.
3. Выражение "до сих пор" в этом, как и во многих других местах Библии, — 
свидетельство существования временн(го промежутка между действием и его 
описанием.



Смерть Иакова [1]

По прошествии семнадцати лет жизни в земле Гошен Иаков почувствовал, что 
истекает срок его земного странствия. Призвал он первым к себе Иосифа и сказал 
ему:
— Смотри! Теперь я умираю. Но пусть с вами будет Бог и возвратит вас в страну 
отцов. Тебе, Иосиф, я оставляю землю, чтобы отличить тебя от братьев. Отнял я 
её у амореев своим мечом и луком. Поклянись, что не предашь тела моего чужой 
земле, но перенесешь туда, где погребены мои отец и дед.
И принес клятву Иосиф. И благословил Иаков детей Иосифа, рожденных в Египте, и 
предрек им потомство многочисленное. А затем попросил подойти остальных сыновей 
своих и каждому возвестил их будущее:


Сойдитесь, сыны мои, и я вам поведаю
Все то, что вас ожидает в будущем.
Садитесь рядышком и послушайте
Родителя вашего Израиля.
Рувим, любимым ты был моим первенцем.
Ты сила моя, корень мощи моей.
Но вместе с ними отшумишь ты, как воды,
Не будет у тебя ни над кем преимущества
За то, что вступил ты на ложе отцовское
И предал его осквернению.
Левий, Симеон, вы всегда неразлучны!
Неправедным будет ваше оружие.
И нет моей доли в ваших деяниях.
От гнева явится к вам поражение.
Как у быков, ваши жилы подрежутся,
И ляжет на вашу ярость проклятие.
Разделитесь вы во Иакове, рассеитесь во Израиле.
Иуда, сын самый достойный мой,
Не сходит рука твоя с горла у недругов.
Тебе поклоняются братья твои.
Львенку подобен ты, отрок мой,
Добычу свою несущему.
Как лев ты и львица на отдыхе.
Кто подступить к ним осмелится!
Кто их спугнуть попытается!
Жезл царский из рук не выпадет,
Пока новый владыка не явится
И ему все народы поклонятся.
Зебулон, ты у моря поселишься
До пределов Сидона, близ гавани.
Как осел с костями широкими,
Иссахар, между вод ты разляжешься,
Убаюканный изобилием.
Со спиною, для ноши подставленной,
И в кабальном рабстве окажешься.
Дан, ты станешь коленом Израиля,
Судьей для народа будешь ты,
Поползешь змеей подколодною,
Притаишься, как аспид жалящий,
Поражая копыто конское.
Гад! Теснить тебя будут полчища,
Но, могучий, ты не поддашься им.
От Ашера хлеба изобильные.
Царям же достанутся лакомства.
Нафтали, олень быстроногий ты,
И прекрасно твое красноречие.
Возрастание — доля Иосифа,
Как у вод растущего дерева,
Чьи ветви простерты над стенами.
И сколько бы ни грозили тебе,
Сколько ни враждовали с тобой,
Тетива твоя будет натянута,
Сильны будут руки лучника,
Что к главе Ефраима протянуты,
Угрожая также Манассии.
Порожденье ты мощи Иакова
Твердыни нашей и пастыря.
Возлюблен ты Богом Иакова,
Одарен ты благословеньями,
От божьих небес исходящими,
От бездны внизу находящейся,
От груди и от тела матери.
Родителя благословение
Превыше с гор посылаемых.
Да осенят они голову
И темя Иосифа-отрока,
И братьев его, верных Господу.
Вениамин, волком рыскающий,
Дичь по утру пожирающий,
Добычу делящий вечером [2].


Окончив говорить, Иаков поднял ноги свои на постель и скончался, 
присоединившись к предкам.
И упал Иосиф на лицо отца своего, и плакал над ним, и целовал его. После этого 
он приказал набальзамировать тело Иакова. На это ушло сорок дней. Все 
оплакивание длилось семьдесят дней. Когда прошли эти дни, явился Иосиф к 
фараону и поведал ему о предсмертной просьбе отца. И разрешил фараон отвезти 
прах отца Иосифа в страну Ханаан. И дал Иосифу колесниц, всадников и множество 
слуг своих.
Иосиф шел за саркофагом отца по зыбучим пескам при свете солнца и под бледной 
иудейской луной, и прошлое возвращалось к нему то сладковатым запахом кизяка, 
то заунывным воем шакалов. Песок набивался в сандалии. Наклоняясь, чтобы его 
высыпать, Иосиф невольно кланялся пустыне, давшей жизнь отцам и праотцам и 
взявшей их в свои сыпучие холмы. Иногда ветер взметал песчаный вихрь, и тогда 
слышались голоса их душ.
Египет, воздвигая гробницы из вечного камня, сохраняя бренную плоть с помощью 
соды и благовонных масел, создал культ вечности. Но это самообман. Вечен ветер, 
превращающий и твердый камень в песок и пыль. Вечна пустыня, наступающая на 
обработанные поля и приобщающая их к своему одиночеству. Вечен Бог, имени 
которого никто не узнает, Бог пустыни, которому поклонялся отец, брезгливо 
отворачивавшийся от кумиров с песьими и крокодильими мордами. Пока сохранится 
вера в Бога Авраама, Исаака и Иакова, их потомки останутся жить в памяти 
пустыни и порыв горячего восточного ветра будет доносить их имена.
Дойдя до Горэн Аатад, что по ту сторону Иордана, плакали там сопровождающие 
тело великим и горестным плачем. И длился он семь дней. Хананеи, люди той 
страны, наблюдая это, сказали: "Велика у египтян скорбь". Поэтому называется 
это место "Плач египтян за Иорданом".
После того отнесли тело Иакова в землю Ханаанскую и погребли в пещере, которую 
Авраам приобрел вместе с полем у хеттея Эфрона.
После похорон Иосиф, его братья и все их сопровождавшие возвратились в Египет. 
Братья продолжали трепетать перед Иосифом, полагая, что он ненавидит их и 
откладывал месть из-за отца. Поэтому они отправили к Иосифу человека со 
словами: "Отец перед смертью просил передать, чтобы ты простил нашу вину, наш 
грех. Так выполни же его волю". Услышав это, Иосиф заплакал:
— Не Бог я, чтобы карать и миловать, — объяснил он братьям. — Но можете не 
бояться меня, ибо ведомо мне, что Бог обратил ваше зло в добро. Спасая от 
смерти меня, он сохранил жизнь народу моему.
И жил Иосиф в Египте ещё много лет. И увидел он внуков и правнуков. Умирая, он 
призвал все семейство свое и сказал:
— Вот я умираю, но Бог посетит вас и выведет из этой земли в землю, о которой 
клялся Аврааму, Исааку и Иакову.
И взял он с них клятву вынести его кости из этой страны.
И умер Иосиф ста десяти лет от роду. И набальзамировали египтяне его тело, и 
положили в саркофаг, по египетскому обычаю.
1. Смерть Иакова — эпизод первоначального повествования о патриархах, в которой 
неизвестный автор инкорпорировал повесть об Иосифе. И как ни пытался он скрыть 
швы — они очевидны. Иосиф, повествованием о котором завершается книга "Бытие",
 — фигура, чуждая патриархам.
2. Это описание двенадцати племен Израиля, вложенное в уста умирающего отца и 
имеющее фольклорную форму поучения сыновей отцом, — одна из самых информативных 
глав Пятикнижия. Информация, однако, относится не ко времени пребывания 
израильтян в Египте и даже не к эпохе завоевания ими страны Ханаан, а к периоду,
 когда союз племен прекратил существование, многие племена исчезли, другие же 
вступили в союз с враждебными Израилю народами.
Исходя из этой ситуации и исторических фактов, автор пророчества "задним 
числом" пытается выставить религиозно-этическое обоснование этнической истории 
родственных израильско-иудейских племен. Упадок племени Рувим объясняется 
пренебрежением его мифического эпонима патриархальной моралью. Исчезновение 
племен Семион и Левий как обладателей определенных территорий связывается с их 
необузданностью. Здесь автор пророчества вступает в противоречие с традиционной 
оценкой судеб потомков Левия в книгах «Исход» и "Иисус Навин", где «рассеяние» 
объясняется закреплением за ними культа Йахве на всей территории Израиля.
Племя Иссахар, занявшее плодородную долину Йезрееля, сравнивается с охотно 
несущим свою ношу" костистым ослом", попавшим в кабалу к неведомому народу.
Ашер, заселивший побережье Средиземного моря к югу от Тира, характеризуется как 
производитель хлеба и поставщик лакомств для царей. Остается неясным, что это 
были за лакомства и для каких целей они предназначались.
Племя Ефраим, столь деятельное в эпоху судий, упоминается лишь в связи с 
угрозой ему со стороны могущественного соседа Иосифа.
Оценка племени Дан кажется противоречивой. Дан — эпоним племени данитов, 
переселившегося в верховьях Иордана. Роль его как "судьи над Израилем" — просто 
истолкование несемитского имени народа на семитской основе. Коварство же и 
змеиная мудрость Дана, того самого племени, из которого происходил благородный 
герой Самсон, имеет под собой, возможно, не столько похищение людьми Дана 
священных предметов (Суд., 18), сколько неизраильское их происхождение. Имя 
Дана встречается в египетских текстах проклятий (XVIII в. до н. э.), в архивах 
Мари, а также в списке городов и местностей, завоеванных египетским фараоном 
Тутмосом III около 1470 г. до н. э. Но это же имя носит дануна — один из 
"народов моря", вторгшихся в Египет в XIII–XII в. до н. э. Возможно, даниты 
принадлежали к племенному союзу, созданному Моисеем.
Очень выразительна оценка племени Вениамин, считавшего своим прародителем 
самого кроткого из сыновей Иакова-Израиля. Потомки Вениамина превратились в 
волков, живущих разбоем. Эта оценка соответствует поведению вениаминитян, 
описанному в книге «Судьи», когда объединились все племена Израиля, чтобы их 
истребить.
На фоне этих оценок выделяется восторженный отзыв о потомках Иуды. Именно им 
поклоняется все остальные сыновья Иакова-Израиля, как в свое время их 
родоначальники преклонялись перед Иосифом. Имеется в виду образование 
Иудейского царства при Давиде со столицей в Хевроне. Автора восхищает 
воинственность племени Иуды, позволяющая сопоставить его с львиным семейством.
Однако в полной мере сочувствие автора на стороне потомков Иосифа, сочетающего 
могущество с набожностью. Иосиф в описании пророчества заслужил благословления 
всех трех миров, при этом средний мир — земля характеризуется средствами 
языческой мифологии, по которой она не создание Йахве, а богиня-мать.



Исход


Если бы Египет не был бы отделен от страны обетованной пустыней, её нужно было 
бы создать, чтобы обратить избранный народ в истинную веру.
Самуил Франц

Книга «Исход» (вторая книга Пятикнижия) посвящена событиям, которые играют в 
истории иудаизма решающую роль, — бегству из Египта, осуществленному по 
настоянию Йахве и с его помощью харизматическим лидером Моисеем (Моше). Во 
время этого бегства заключается договор между Израилем и Йахве (а не Элом, как 
ранее), устанавливаются законы, соблюдение которых стало обязательным для 
каждого потомка Иакова (Израиля).
Более двухсот раз упоминается в Ветхом Завете Египет (Мишраим). Израиль же в 
египетских текстах назван лишь единожды — в связи с победой над ним египетского 
фараона Мернепты ок. 1200 г. до н. э. Это несоответствие давно привлекло к себе 
внимание исследователей, пытавшихся дать ему объяснение. Как бы то ни было, 
проблемы исторического многовекового пребывания евреев в Египте и их удаления 
оттуда не существует — народная память, весьма щепетильная во всем том, что 
касается бедствий, не могла ошибиться. Но возникает вопрос о длительности 
пребывания древних евреев в дельте Нила и обстоятельствах их удаления оттуда. 
Эти вопросы в том или ином направлении решаются с помощью письменных египетских 
источников и книги египетского жреца Манефона (III в. до н. э.), написанной на 
греческом языке.
Поскольку победа Мернепты над Израилем датируется 1200 г., до этого времени 
евреи должны были находиться в Египте, и их следует искать среди азиатов, 
захвативших Египет и владевших им около столетия до воцарения в XVI в. до н. э. 
фараонов XVIII династии (ок. 1580 — 1345). Египетские тексты называют их 
гиксосами. Это подтверждается враждебной греко-египетской традицией (Манефон, 
Апион), с которой полемизирует римско-еврейский писатель I в. н. э. Иосиф 
Флавий (Йосеф бен Маттитьяху) в сочинении "Против Апиона". Однако Манефон 
датирует освобождение Египта от гиксосов, которых называет «прокаженными», 
началом XVIII династии, а не периодом её распада. В связи с этим предлагается 
две даты исхода — верхняя и нижняя, последнее время правления Рамсеса II (1301 
— 1235). Главным аргументом в пользу низкой хронологии исхода служит упоминание 
в книге «Исход» города Питхона, который известен по египетским источникам как 
Пер-Рамсес.
Книга «Исход» возникла много позднее этого события, скорее всего, не ранее 
времени царей Давида и Соломона. В распоряжении её авторов не могло быть 
письменных источников — письмо у древних евреев появилось после завоевания ими 
страны Ханаан. Царские писцы живописали бедствия евреев в Египте и по пути из 
Египта в землю обетованную, подчеркивая преимущества жизни свободного народа 
под властью его собственных царей.
Сама тема признания фараоном Йахве, становится понятной в связи с отношениями 
между Египтом и Израилем во времена Соломона: даже Моисей с Аароном не смогли 
убедить фараона в могуществе Йахве, а Соломон добился этого, получив дочь 
фараона в свой гарем. Для рассказчика не имеет значения имя фараона — был ли 
это Рамсес II или его ничтожный преемник. Таким образом, ветхозаветный текст не 
может быть использован для характеристики ситуации в Египте XIII в. до н. э. Он 
только свидетельство реальности Исхода (или изгнания) из Египта.
Еще менее историчен рассказ о странствиях в пустыне. Исход представлен как 
преодоление не только внешних преград (сопротивление фараона и самой безводной 
пустыни), но и инертности народа, который не был убежден в необходимости 
покинуть Египет и пуститься в странствия. Это препятствие, реальное или 
вымышленное, возвысило Моисея и его бога Йахве. Библейский автор забывает о том,
 что говорится в древних книгах о времени до удаления из Египта. Йахве 
становится богом Исхода, богом пустыни, дающим своему народу заповеди на одной 
из её гор. И это наталкивает на мысль, что только в Египте, в условиях рабства 
племенной божок превратился в единственного бога, подобного египетскому Атону 
времен царствования Эхнатона. Если это так, становится понятной версия о 
воспитании Моисея египетской царевной и само его египетское имя. Евреи, оставив 
Египет, унесли не имущество египтян, как говорится в книге «Исхода», а мятежную 
идею единого божества, отвергнутую преемниками Эхнатона.
Значительная часть «Исхода» — это рассказ о пустыне, пролегающей между рабством 
и свободой, между Египтом и землей обетованной. Йахве — проводник через пустыню,
 самый странный из проводников. Он заставляет обходить дороги, углубляться в 
глушь, описывать круги. Но это не удивительно. Ведь Йахве той поры — это 
знойный ветер пустыни, дующий, куда ему хочется, превращая пески в свитки и 
выписывая на нем загадочные узоры, которые может понять только поэт:


Скажи мне, чертежник пустыни,
Арабских песков геометр,
Ужели безудержность линий
Сильнее, чем дующий ветр?

Осип Мандельштам

Главный персонаж книги «Исход» — Моисей — стоит на рубеже двух исторических 
эпох и этим он, подобен Янусу, обладающему двумя лицами. Одно из них обращено в 
кочевое, патриархальное прошлое еврейских племен, другое — в его 
государственное будущее. Сын осевшего на границах Египта кочевника, он, 
благодаря стечению обстоятельств, занимает, если верить легенде, выдающееся 
положение в фараоновском Египте и пользуется преимуществами многовековой 
культуры, но, жертвуя ими, возвращает народ из египетского рабства в исходную 
кочевую среду.
Моисей — не народный вожак, увлекающий своим красноречием угнетенных, как 
поступали полулегендарные римские народные трибуны. Ветхий завет наделяет 
Моисея косноязычием, а его рупором делает брата Аарона. Он не военачальник. В 
минуты военной опасности Моисей оказывается способным лишь на молитву. Даже 
идея разделения народа на отряды принадлежит не Моисею, а его тестю Иофору. 
Моисей — вероучитель, идущий за Богом. Его пробуждает от сорокалетней спячки 
Бог, призывающий спасти свой народ и обещающий ему землю обетованную. Моисей 
колеблется, сомневаясь в том, что народ пойдет за ним. И только после того, как 
Бог в Египте показывает свое могущество, Моисей превращается в народного 
предводителя.
Эллинизированные еврейские писатели, пытаясь определить место Моисея во 
всемирной истории, сравнивали его с Ликургом и Солоном. Это сопоставление 
учитывало лишь одну, хотя и важную, сторону деятельности Моисея — 
законодательную. Но Моисей принадлежит иной эпохе, чем законодатели Греции. В 
нем больше общего с другим законодателем — критским царем Миносом, также 
удалявшимся на священную гору, чтобы "в девятилетие раз общаться с великим 
Зевесом". Примечательно, что Йахве, призывающий Моисея на гору Синай, выступает,
 подобно Зевсу, как повелитель молний. Моисей и Минос — законодатели одной 
исторической эпохи, к которой, возможно, принадлежал и вавилонский царь 
Хаммурапи — автор кодекса законов.
Моисей — эпический герой с трагической судьбой. Он жертвует всем, чтобы вывести 
свой народ из рабства и привести его, преодолевая невероятные препятствия, в 
страну обетованную. Но ему не дано самому переступить желанный рубеж. Пустыня 
для его народа равнозначна тому, чем для греков было море. Моисей, подобно 
Одиссею, — герой-скиталец, сталкивающийся не только с внешними препятствиями, 
но и с предательством своих спутников. Они, выведенные им из Египта, делают все,
 чтобы скитания были более долгими и мучительными. Для обуздания команды своего 
пустынного ковчега Моисей проявляет ту же железную волю, что и Одиссей, не 
останавливаясь перед самыми суровыми мерами. Моисей, так же как и Одиссей, 
стремится к той земле, которую населяли его предки. Но эта земля не связана для 
него ни с какими личными воспоминаниями. Она рисуется ему чертами гомеровского 
Элизиума и ветхозаветного Эдема.
Выросший во дворце фараона, Моисей мог быть обучен египетским иероглифам, но за 
долгие годы жизни в шатрах с бедуинами ветер пустыни должен был очистить его 
память от чуждой еврейскому народу той поры письменной премудрости. Поэтому, 
даже не принимая в расчет доводов критиков против приписываемого Библией Моисею 
авторства первых пяти книг Ветхого завета, мы должны будем отвергнуть его с 
порога. Но все же почему еврейские книжники видели в Моисее, вопреки его 
биографии, создателя ядра Ветхого завета? Потому ли, что это была первая 
значительная личность в еврейской истории? Или, может быть, в Пятикнижии 
имелось нечто, что говорило об её авторе, как о человеке, знакомом с 
египетскими премудростями? На последнее предположение наталкивает необычайная 
близость рассказа о сотворении мира к гермопольской космологии. Повесть о 
Моисее, подобно рассказу об Иосифе, должна была принадлежать людям, хорошо 
знакомым с египетской литературой. Это были разные люди, может быть, 
современники, но обладавшие различным темпераментом, способностями и видением 
мира. Автор рассказа об Иосифе был человеком, склонным к сентиментальности, 
автор книги «Исход» — суровым человеком, отягощенным ненавистью к египтянам, но 
не лишенным поэтичности.
Книга «Исход» — ключ для понимания изменений в общественном сознании, которые 
происходили у израильских племен на их многовековом пути от почитания 
родоплеменных богов-героев Авраама, Исаака, Иакова к яхвизму как вере в единого 
бога-покровителя "избранного народа". Именно в этой книге безымянный автор 
вкладывает в уста Богу такое заявление: "Я, Йахве, ваш Бог, который вывел вас 
из Египта" (Исх., 6: 7). И с чрезмерностью новичка Бог то демонстрирует фараону 
свое могущество, то, как опытный политик и педагог, формирует характер своего 
народа, изматывая его испытаниями в пустыне.
Источником книги «Исход», как это установлено наукой, является устная традиция, 
впоследствии переработанная в духе договора между Йахве и сынами Израиля. Надо 
думать, что в первоначальном яхвистско-элохистском изложении Моисей был 
единственным посредником между Богом и народом. Но жречество, взявшее на себя 
переработку этого изложения, не могло допустить, чтобы во времена зарождения 
яхвизма рядом с избранником Бога не было человека в льняном эфоде, прообраза 
иерусалимского жреца. Так в повествование по широко используемому во многих 
ранних литературах приему (вспомним, Ромула и Рема) у Моисея появляется «брат», 
притом старший, наделенный даром слова. Чтобы развязать язык Аарону, пришлось 
превратить Моисея в косноязычного.
Влияние жреческой традиции в книге «Исход» проявилось не только в появлении 
двойника Моисея, но и во включении в общее повествование рассказа о 
возникновении главного религиозного праздника пасхи и во многом другом, дающем 
возможность позднему жречеству утверждать, что главным спасителем Израиля из 
рабства был Йахве, и только от него зависело, кому вступить в страну 
обетованную.



Спасение Моисея

Минуло более четырехсот лет после кончины Иосифа, сына Иакова. Египтом правили 
новые фараоны, не помнившие о чужеземце, спасшем их страну от голода. 
Пребывание сыновей Израиля по соседству с Нилом стало внушать египтянам 
опасения. Один из фараонов призвал приближенных и обратился к ним со следующими 
словами:
— Народ Израиля расплодился и размножился. Наполнилась им земля Гошэн, как 
сыпучим песком, занесенным восточным ветром пустыни. Надо ослабить этот 
размножившийся народ, иначе в случае войны он будет на стороне наших недругов. 
Оторвите же пришельцев от стад. Пусть они строят крепости и работают на 
рудниках. Поставьте над ними надсмотрщиков, чтобы жизнь их стала горькой, 
трудом тяжелым над глиною, над кирпичами, на поле, на рудниках, и сокращена, 
насколько возможно.
И изнуряли народ работами. И построил он два города для царских припасов — 
Питхом и Раамсес [1].
Несмотря на эти меры Израиль не уменьшался в числе. Поэтому фараон призвал 
повивальных бабок, строго наказав им умерщвлять при родах всех младенцев 
мужского пола. Из страха перед Богом не выполнили они этого приказа, и Израиль 
продолжал увеличиваться в числе. Тогда фараон вновь призвал к себе повитух, 
чтобы спросить с них.
Оправдываясь перед фараоном, они сказали:
— Женщины Израиля, в отличие от египетских, настолько здоровы, что рожают сами, 
до того, как мы к ним приходим.
И отпустил их фараон, замыслив по-иному ослабить чужеземцев. Повелел он воинам 
обходить шатры, отнимать у матерей новорожденных мальчиков и бросать их в реку. 
И пошел стон по земле Гошэн.
Одна из жен племени Левия, уже имевшая сына Аарона [2] и дочь [3], родила 
мальчика. Поскольку он был прекрасен на вид, мать прятала его в шатре три 
месяца. Когда же воины фараона стали обходить шатры, она взяла корзинку из 
тростника, осмолила её и, положив туда младенца, поставила в камыши на берегу 
реки. А дочь её спряталась, чтобы наблюдать [4].
На следующее утро вышла дочь фараона к Нилу омыться, а рабыни её ходили по 
берегу, чтобы никто не увидел наготы царской дочери. Вдруг они услышали плач и 
по нему отыскали корзину. Царевна открыла её и сказала рабыням:
— Этот младенец из детей иврим, которых уничтожают по приказу отца моего.
И тут подошла еврейская дочь и спросила:
— Не привести ли мне кормилицу-ивриотку, чтобы она дала младенцу грудь?
— Приведи! — молвила царевна. И когда явилась мать Аарона, дочь фараона 
сказала:
— Возьми этого младенца и вскорми его для меня.
Через несколько лет, когда мальчик вырос, кормилица принесла его к дочери 
фараона. И был он у неё вместо сына. Дано было ему имя Моисей (Моше), потому 
что, как говорила царевна, он был вынут из воды [5].
1. Согласно новейшим археологическим раскопкам, эти города соответствуют 
египетским городам Пер-Рамсес и Кантир, близ Авариса, разрушенным при фараонах 
XXI династии в XI в. до н. э. (Lemaire, 1998, 35).
2. Аарон в Ветхом завете — первый из священников Йахве. Родственные отношения 
Аарона и Моисея и сама историчность первого вызывают у исследователей сомнения. 
Полагают, что Аарон был первосвященником Эла, а не Йахве. Имя Аарон не имеет 
надежной семитской этимологии и было, очевидно, египетским.
3. Автору рассказа о рождении Моисея имя его сестры неизвестно. Ниже этой 
сестрой названа пророчица Мариам (Мириам), которой приписан гимн Йахве. 
Родственные отношения в семье Левия (сестра Мариам, брат Аарон) поздняя 
жреческая конструкция.
4. Легенда о младенце в корзине (ящике), погружаемой в реку (или море), его 
чудесном спасении и последующем воспитании богами (или царями) широко 
распространена во многих мифологиях. У вавилонян это предание о царе Саргоне из 
Акки, у хеттов — рассказ о сыновьях царицы Канеша, у греков миф об основателе 
Микен Персее.
5. На самом деле имя Моисей (Моше) происходит от египетского глагола «мши» со 
значением «рождать» и является составной частью ряда египетских имен типа 
Тутмосес ("Рожденный Тотом").



Бегство



Я раб греха, во гневе яром
Я египтянина убил,
Но, устрашен своим ударом,
За братьев я не отомстил.
И, трепеща неправой брани,
Бежал неведомо куда,
И вот в пустынном Мидиане
Коснею долгие года.
В трудах бесславных, в сонной лени,
Как сын пустыни, я живу.
И к мидианке на колени
Склоняю праздную главу.

Владимир Соловьев

Прошло ещё несколько лет. Однажды, гуляя там, где лепили кирпичи, Моисей увидел 
тяжкие работы братьев своих. В другой раз Моисей увидел, как египтянин бьет его 
соплеменника. Вскипело сердце Моисея. Он убил египтянина и зарыл его тело в 
песке. Слух об этом вскоре распространился среди египтян и израильтян.
И вышел он на другой день, и видит он, что два еврея ссорятся. И сказал он 
неправому:
— Зачем ты бьешь ближнего своего?
Тот же ответил:
— Откуда взялся такой судья и начальник над нами? Не думаешь ли ты убить меня, 
как убил египтянина?
И испугался Моисей, помня, что об убийстве стало известно. И, опасаясь за жизнь,
 бежал Моисей от фараона в пустыню, где кочевало племя мадианитян [1], и сел 
там у колодца.
Было у жреца мадианитян семеро дочерей. Пришли они к колодцу, начерпали воды в 
лохани, чтобы напоить овец отца своего. Вдруг, откуда не возьмись, ватага 
пастухов. Они отогнали овец и девиц. Тогда Моисей поднялся с места своего и 
прогнал пастухов, овец же напоил.
И явились девицы к отцу своему и сказали ему:
— Какой-то египтянин избавил нас от пастухов и даже начерпал нам воды и напоил 
овец.
И сказал отец дочерям:
— Зачем же вы оставили этого человека? Позовите его и пусть он ест мой хлеб.
И согласился Моисей есть хлеб. Была ему дана в жены одна из семи дочерей по 
имени Циппора. И родила она Моисею сына, которому было дано имя Гиршом, потому 
что Моисей стал пришельцем в чужой земле.
1. Мадианитяне — арабское племя, впервые упомянутое в Библии как племя Едома, 
чьи цари правили раньше царей Израиля (Быт., 36: 35). Родоначальник племени 
Мадиан считался сыном Авраама и его жены Кеттуры (Быт., 25: 2; 4).



Призвание Моисея

Шло время, и каждый год напоминал другой, ибо в жизни Моисея ничего не менялось.
 Он помогал тестю по хозяйству и пас его овец. И не знал Моисей, что умер 
фараон, в доме которого он вырос, не ведал, что новый фараон по отношению к 
Израилю был ещё хуже прежнего, что стон израильтян поднялся до самого неба, так 
что, услышав его, вспомнил Бог свой завет с Авраамом, Исааком и Иаковом.
Как-то Моисей пас овец у подножья горы Хорив [1], которую мидианитяне назвали 
Божьей горой. И видит он — из тернового куста поднялось пламя. Подошел он ближе,
 чтобы понять, почему куст горит огнем, не сгорая.
Из куста послышалось:
— Моисей, Моисей, это ты?
— Да, я, — выдавил из себя Моисей, приближаясь к кусту.
— Не подходи! — продолжал голос. — Место, на котором ты стоишь, священно. Сними 
обувь с ног своих!
Сделал Моисей, как было ему приказано.
— Я — Бог отца твоего, — послышалось из тернового куста. — Бог Авраама, Бог 
Исаака и Бог Иакова.
При этих словах Моисей закрыл лицо руками, потому что боялся увидеть Бога.
— Я узрел, — вещал Бог, — бедствия народа моего в Египте и услышал его вопль, 
заполнивший небо. Я иду избавить его от египтян и вывести из этой земли в землю 
хорошую и просторную, текущую молоком и медом. Повелеваю я тебе: иди к фараону 
и выведи народ мой из Египта.
— Как же я это сделаю? — усомнился Моисей. — Кто я такой, чтобы идти к фараону? 
Послушает ли он меня?
— Иди! Я буду с тобою! — сказал Бог. — И вот тебе знамение: при выходе из 
Египта вы совершите мне служение на этой горе.
— Но вот я приду к сынам Израиля, — не унимался Моисей, — и скажу им: "Бог 
отцов ваших послал меня к вам", а они спросят: "Как имя Бога, который тебя 
послал? Что я им отвечу?"
— Скажешь так: "Говорит Бог отцов ваших. Бог Авраама, Исаака и Иакова. Я есть 
тот, кто я есть" [2]. А затем соберешь старейшин и передашь им, что вечносущий 
Бог отцов их, Бог Авраама, Исаака и Иакова, повелел повиноваться тебе, его 
посланцу. После того ты явишься к царю Египта и попросишь разрешения удалиться 
со всем народом на три дня в пустыню, чтобы принести жертвы Господу. Не 
позволит этого фараон, если не принудить его рукою крепкою. И я протяну руку 
свою и поражу Египет всеми чудесами моими, и тогда он отпустит вас. И не с 
пустыми руками уйдете вы.
— И все же, — настаивал Моисей, — мне могут не поверить, не послушать голоса 
моего…
— Что у тебя в руке? — перебил Бог.
— Посох, — ответил Моисей.
— Кинь его на землю.
Бросил Моисей посох, и он стал змеем, и в страхе обратился Моисей в бегство.
— Остановись! — приказал Бог. — Приблизься к змею и возьми его за хвост.
Сделал Моисей так, как ему было приказано, и змей превратился в его руках в 
посох.
— Теперь отправляйся, — сказал Господь. — Это для того, чтобы поверили, что 
явился к тебе Господь.
— Но тяжелоречив я и косноязычен! — возразил Моисей. — Ведь не с овцами 
говорить и не с женой, а с людьми, нуждающимися в Божьем слове.
И напомнил тогда Бог Моисею:
— Разве ты забыл, кто дает человеку уста, кто делает его немым или речистым, 
зрячим или слепым? Иди смело, как повелел я тебе, и буду я при устах твоих, и 
вложу в них слова, которые будешь ты произносить.
— Может быть, ты все же пошлешь кого-нибудь другого? — робко проговорил Моисей.
И возгорелся гнев Бога на Моисея, задрожал его голос от возмущения:
— Если косноязычен ты, будет говорить вместо тебя брат твой Аарон. Ты будешь 
влагать в уста его слова, которые я передам тебе, он же произносить их перед 
народом. Иди же! И не забудь взять жезл в руку твою, чтобы творить им знамения.
1. Хорив — гора в Синайской пустыне, где впоследствии Бог через Моисея дал 
народу законы (Исх., 19 — 20). Иногда она называется горой Элохима (Исх., 3: 1; 
4: 27; 18: 5; Числ., 10: 3).
2. Поскольку на еврейском языке "Я есть" звучит как «Ехое», в этом 
звукосочетании исследователи усматривают созвучие с «Йахве» и интерпретируют 
данное место как первый в общении со своими избранниками намек Бога на его имя.



Египетские казни [1]

И простился Моисей с Богом и вернулся с легким сердцем в дом своего тестя. 
Посадил он жену и сыновей своих на осла и отправился в Египет, крепко сжимая в 
руке свой посох, на котором зарубками были обозначены годы, прошедшие от 
бегства из Египта. И был зарубками этими покрыт почти весь посох.
Тем временем Бог явился к Аарону, жившему по-прежнему в земле Гошэн, и повелел 
ему идти навстречу брату, чтобы встретить его в пустыне. Повиновался Аарон и 
пошел навстречу брату. И встретились они у той самой Божьей горы, где впервые 
явился Моисею Бог в несгорающем кусте терновника. И пересказал Моисей Аарону 
все слова, какие ему говорил Бог.
Было тогда Моисею восемьдесят лет, Аарону — восемьдесят три.
Пошли братья к народу и собрали старейшин, и передал Аарон слова Бога, а Моисей 
продемонстрировал знамения в знак истинности этих слов.
Обрадовался народ тому, что вспомнил Бог о нем, увидев бедствия его, и поверил 
в свое избавление. И тогда направились Моисей с Аароном во дворец. Фараон 
приказал их впустить, но, не дав сказать ни слова, спросил:
— Кто вы такие, от чьего имени пришли?
— Мы братья Моисей и Аарон, — ответил Аарон. — И явились мы от Бога иврим, 
повелевшего тебе отпустить народ наш в пустыню на три дня пути, чтобы принести 
жертву Богу нашему.
Но не внял фараон словам братьев.
— Кто такой ваш Бог, чтобы голоса его я послушался?! — возмутился он. — 
Никакого Бога вашего не знаю я! Вы же попусту отвлекаете народ от работы его. 
Прочь ступайте с глаз моих.
И в тот же день повелел фараон надзирателям, поставленным над народом, не 
давать больше соломы для изготовления кирпичей, а количества кирпичей требовать 
прежнего.
— Ленивы они, — пояснил он, — ленивы, потому и кричат: пойдем принесем жертву 
Богу нашему. Да отяготится работа их, чтобы не внимали пустым речам.
И рассеялся народ по всей земле Египетской искать жнивье вместо соломы. А 
притеснители их торопили, говоря:
— Выполняйте работу, назначенную на каждый день.
Так ещё больше утяжелилось положение народа, и упрекали люди Моисея и Аарона за 
это.
— Владыка! — взмолился Моисей Богу. — Для чего ты послал меня? За что обрек 
народ свой на ещё более тяжкие страдания? А избавить — не избавил его!
И напомнил тогда Бог Моисею, что заключил он с Авраамом, Исааком и Иаковом 
завет, обещав отдать их потомству землю Ханаанскую, и что услышал он стон 
народа своего на земле Египетской и вспомнил о завете своем. И ещё сказал он 
Моисею:
— Знай, я являлся к Аврааму, Исааку и Иакову, назвавшись Богом всемогущим, и 
лишь тебе я открываюсь с именем Йахве. И узнаете вы, что я ваш Бог, выведший 
вас из-под ига египетского.
И повелел Йахве Моисею вновь пойти к фараону и потребовать, чтобы отпустил он 
народ Израиля, а если скажет фараон "подтверди чудом слова свои", бросить жезл 
[2] перед ним.
Сделали Моисей и Аарон, как повелел им Йахве, и бросил Моисей жезл свой, и 
пополз он у ног фараона.
— Не удивил меня твой Бог, — отозвался фараон. — Это чудо доступно и нашим 
богам.
И призвал фараон мудрецов и чародеев египетских. Бросили они на землю свои 
посохи, и из них тоже выросли змеи. И хотя змей Йахве в одно мгновение 
проглотил змеев нечестивых египетских богов, фараон воскликнул:
— Идите прочь с глаз моих! И вновь ушли Моисей и Аарон ни с чем. Когда же они 
остались одни, Моисей услышал голос Йахве, обращенный к нему:
— Упорно сердце фараона. А ты явись к нему утром, когда он выходит на берег 
Нила. Стань у него на пути с посохом в руке и скажи: "Бог евреев послал меня к 
тебе сказать: "Отпусти мой народ, чтобы совершил он служение ему в пустыне". О 
том, что это воля Господня, ты узнаешь, когда ударю я жезлом по воде и она 
превратится в кровь".
Сделали Моисей и Аарон так, как им было велено. Аарон произнес то, что ему 
передал Моисей, а Моисей ударил жезлом по воде. И потек Нил кровью, и подохла 
вся рыба. Воссмердела река, и невозможно было пить из нее. И кровь была во всех 
озерах и всех вместилищах вод по всей земле Египетской. И стали египтяне копать 
ямы возле реки, чтобы напиться.
Но не тронуло это чудо фараона, ибо и его волхвы смогли повторить то же самое. 
И пошел он к себе во дворец.
Через семь дней вновь услышал Моисей голос Йахве:
— Явись к фараону и передай ему повеление отпустить народ, если же не пожелает 
он сделать этого, ударь жезлом по реке, потокам и озерам, и воскишат они жабами,
 которые расползутся по всему Египту и заполнят поля, дворы и дома, забьются в 
постели фараона, и слуг его, и народа его и проникнут в печи их и квашни.
Сделали братья, как повелел Бог, но не подействовала угроза на фараона, 
непреклонным оставалось сердце его. И простер Моисей руку с жезлом на реки, 
потоки и озера, и заполнили жабы всю землю Египетскую.
И хотя то же самое смогли сделать волхвы египетские, на этот раз испугался 
фараон и, призвав Моисея и Аарона, сказал:
— Помолитесь Богу вашему, чтобы он удалил эту мерзость, и я отпущу народ 
принести жертву в пустыне.
Взмолился Моисей Господу. И тотчас жабы вымерли на полях, в домах и во дворцах 
и остались лишь в Ниле. Но не отпустил фараон евреев, как обещал.
И ещё семь раз обрушивал Бог на Египет казни, насылая мошек и мух, посылая мор 
на скот, на урожай — саранчу и град, на людей — нарывы и воспаления, повергая 
всю страну во мрак, так что три дня стояла тьма густая по всей земле Египетской,
 и не видели египтяне друг друга [3].
Стонал народ египетский, моля фараона уступить просьбе чужеземных магов, но он 
продолжал упорствовать.
Пояснил Моисею Йахве, что это он вливает упорство и непреклонность в сердце 
фараона, чтобы умножить свои чудеса в земле Египетской. И обещал ему, что ещё 
одну казнь, самую страшную, наведет на Египет, после чего фараон не только 
разрешит народу совершить служение своему Богу в пустыне, но навсегда выпустит 
его из своей страны.
1. Описание трудностей, с которыми столкнулись Моисей и Аарон в своей миссии, 
представлено как состязание двух воль, двух умений — воли Бога и воли фараона, 
умений Моисея и египетских магов. Египтяне считались великими магами. Магия 
играла большую роль в каждодневной жизни египтян. На стеле египетского бога 
Гора он изображен стоящим на крокодиле со змеей, скорпионом и газелью в руках. 
Этим животным приписывалась особая вредоносная сила. Стремление заставить 
фараона признать могущество Йахве указывает на то, что книга «Исход» написана в 
годы правления царя Соломона, когда Израиль добился признания Египтом.
2. Сохранились жезлы, подобные тем, которые описаны в книге Исход. Они из 
слоновой кости и украшены изображениями мифических животных.
3. Казни египетские, изображенные как следствие решения Йахве наказать египтян 
за отказ фараона отпустить евреев из Египта, — реальные бедствия, от которых на 
протяжении веков страдало население долины Нила. Библейский автор 
сконцентрировал их на коротком промежутке времени, чтобы показать могущество 
Бога и его готовность освободить избранный народ от рабства. Восточный ветер, 
ветер пустыни (кадим) приносил в Египет саранчу, иссушал источники и море, 
губил посевы, но также был особенно близок Йахве и как бы нес его решения. В то 
же время хеттские источники XII в. до н. э., а также сообщение Геродота (I, 94) 
позволяют предположить, что в XII в. какие-то атмосферные явления породили 
голод, охвативший огромные пространства Азии и Европы, заставившие массу 
народов сняться с насиженных мест в поисках пропитания.



Последняя из казней египетских и пасха [1]

Обратился тогда Бог к Моисею и Аарону:
— Да будет этот месяц у вас первым среди месяцев года, будет он их главой. 
Объявите всем — пусть каждый род и каждое семейство моего народа возьмет себе 
по агнцу мужского пола без какого-либо порока. А если семейство так 
малочисленно, что не съесть ему агнца, пусть возьмет с соседом, ближайшим по 
дому. И пусть он хранится до четырнадцатого дня этого месяца, а к вечеру того 
дня пусть заколют его и обмажут кровью его оба косяка и перекладину дверей 
домов своих. И пусть съедят в ту самую ночь испеченного на огне, с опресноками 
и горькими травами пусть съедят его. И пусть за столом сидят подпоясанные, в 
дорожных одеждах, в обуви дорожной, с посохами в руках и едят с поспешностью. 
Это будет пасха.
А я пройду по земле Египетской в эту самую ночь и поражу каждого первенца в 
Египте, у людей, и у скотины, и над всеми богами египетскими произведу суд. И 
будет кровь на дверях ваших знаком того, что вы там находитесь. И, увидев кровь,
 я пройду мимо вас, и не будет у вас язвы губительной, когда буду поражать я 
Египет. И да будет этот день памятен, и празднуйте его, как установление вечное.
 Семь дней ешьте опресноки, и на первый и седьмой день созывайте священное 
собрание, и никаких работ не совершайте в эти дни. И если спросят когда-нибудь 
дети ваши, что это за праздник, ответьте: "Это пасхальная жертва Господу, 
который прошел мимо домов сыновей Израиля в Египте, поражая египтян" [1].
И сделали сыны Израиля так, как им было велено. И в полночь Бог поразил всех 
первенцев Египта: от первенца фараона, восседающего на троне, до первенца 
узника, что в темнице, и все первородное от скота.
И не сомкнул той ночью глаз ни сам фараон, ни слуги его. Весь Египет не спал. 
Стоял над Египтом великий стон, потому что не было дома, где бы не оплакивали 
мертвого. И не дожидаясь утра, ночью же призвал фараон Моисея и Аарона и сказал 
им:
— Встаньте и убирайтесь из Египта, из среды народа моего — и вы, и сыны ваши, и 
идите, как просили, совершать служение Богу, и берите с собой, как хотели, и 
мелкий скот, и крупный скот ваш.
И обрадовались египтяне, узнав о решении фараона. Ведь давно стонал народ 
египетский, моля фараона уступить просьбе чужеземных магов. И торопили они 
сынов Израилевых, потому что боялись смерти. Сыны же Израилевы, по совету 
Моисея, переданному Богом, выпрашивали у египтян вещи серебряные и вещи золотые,
 и одежды у египтян они выпрашивали, каждый у соседа или соседки своей. И 
внушил Бог египтянам, чтобы дали они, и обобрал египтян народ Израиля.
И покинули евреи Египет, взяв с собой и то, что дали им египтяне, и стада 
своего скота, крупного и мелкого. И захватили они с собой также тесто лепешками 
пресными, ибо оно ещё не вскисло — ведь торопили их египтяне, и не могли 
медлить они, и даже припасов себе не приготовили. Было это после четырехсот 
тридцати лет пребывания в Египте [2]. Ночь бдения перед уходом из Египта стала 
пасхальным даром господу, а опресноки, приготовленные из пресного теста, — 
пасхальной едой.
Вместе с евреями ушло много другого разноплеменного народа. Моисей же захватил 
с собою кости Иосифа, потому что заклинал, умирая, Иосиф сынов Израилевых, 
чтобы не оставляли его костей в чужой земле, когда Бог вернет свой народ в 
землю Ханаанскую.
1. Это описание ежегодного праздника пасхи (пейсаха), который отмечался задолго 
до победы иудаизма ещё пастухами мелкого скота. Во время обряда проводилось 
кровавое жертвоприношение молодого животного и съедались дикие травы. Позднее, 
после поселения среди земледельцев Ханаана, — вместо трав использовался пресный 
хлеб, употреблявшийся местными жителями во время весеннего праздника маццот. 
Обрядом руководил не священник (их ещё не было), а глава рода или отец 
семейства. С возникновением религии Йахве древний пастушеский обряд был 
историзирован. Он связывался с исходом из Египта как праздник воспоминания об 
избавлении от египетского рабства. Во время реформы культа в 621 г. до н. э. 
родовой и семейный праздник был превращен в храмовый обряд. Наряду с мелким 
скотом стали приносить в жертву и крупных животных. Мясо не только жарили, но и 
варили, употребляли вино. Пасха утратила связь с жатвой и рождением молодняка 
кочевников.
2. Длительность пребывания какой-то части израильско-иудейских племен в Египте 
не должна вызывать сомнения, хотя об этом нет сведений в египетских источниках, 
а у евреев не было во II тысячелетии до н. э. письменности и исторических 
хроник. Народная память, если речь идет о многовековом рабстве, не могла 
навлечь на себя позора, если для этого не было оснований. Цифра 430 лет 
позволяет отнести поселение евреев в Египте к XVI в. до н. э.
По морю, как посуху


Аравийское месиво, крошево,
Растяжимых созвездий шатры.
Это зренье пророка подошвами
Протоптало тропу в пустоте.

Осип Мандельштам

Так после четырехсот тридцати лет пребывания в Египте сыны Израиля покинули 
землю Египетскую. И отправились они из Раамсеса в Суккот [1], и расположились 
станом на краю пустыни. Было их шестьсот тысяч [2], не считая детей и 
многочисленной толпы иноплеменников.
И сказал Моисей народу, передавая ему слова Йахве:
— Запомните этот день, когда вышли вы из Египта, из дома рабства вашего. 
Сегодня вышли вы, в месяце абибе [3]. Поведет вас Йахве в землю Ханаанскую, в 
землю, молоком и медом текущую, которую навеки отдал отцам вашим. Помните и 
совершайте каждый год в этом месяце ему служение. Семь дней ешьте только 
опресноки, пусть не будет у вас хлеба квасного все дни эти в напоминание о том, 
что Йахве рукою крепкою вывел вас из Египта, из дома рабства вашего. На седьмой 
же день справляйте праздник Богу.
Не повел Моисей народ дорогой, что вела в землю филистимскую, ибо была она 
близка и, сразу встретив сопротивление и испугавшись войны, люди могли захотеть 
вернуться в Египет. Повел он их по воле Йахве пустынной дорогою к Тростниковому 
морю (Ям Суфу) [4]. Йахве же шел впереди: днем — в облачном столпе, ночью же — 
в огненном.
Тем временем фараон, пожалев, что отпустил чужеземцев, отправился за ними в 
погоню — с пехотою, с конным войском, с боевыми колесницами.
Увидев поднятую копытами и колесами пыль, обрушили беглецы на Моисея упреки:
— Зачем ты повел нас из Египта? Лучше служить египтянам, чем погибнуть под 
копытами их коней в пустыне.
Но не потерял Моисей веры в Йахве, и тот утешил его словами:
— Египтян, которых вы видите, не увидите вы больше вовеки. Так скажи сынам 
Израиля, чтобы смело шли к морю, ты же протяни свой посох, и расступится оно. И 
пройдут сыны Израилевы среди моря, как посуху. И покажу я фараону силу свою.
При этих словах облачный столп, находившийся впереди беглецов, оказался сзади 
них. Для сыновей Израиля он был облаком и светочем, для египтян — мраком, и не 
сблизились одни с другими всю ночь.
И когда подошли сыны Израилевы к морю, Моисей простер руку с посохом и Йахве, 
вняв своему пророку, погнал волны восточным ветром. И расступились воды, и 
пошли сыны Израилевы сквозь море посуху. Воды же стояли стенами справа и слева 
от них.
И погнались за ними египтяне, и вошли кони, колесницы и всадники в море, и шли 
до рассвета. В утреннюю стражу [5] взглянул Йахве на воинство египетское из 
столпа облачного и огненного и привел его в замешательство. Застопорились 
колеса, отяжелел их ход.
Увидев это, египтяне стали говорить: "Давайте побежим, ибо Бог на стороне 
Израиля".
И сказал Йахве Моисею:
— Протяни длань свою к морю, и пусть обратятся воды на египтян — на колесницы 
их и на всадников их.
И простер Моисей руку свою к морю. И покрыли воды колесницы и всадников фараона.
 Не осталось ни одного из них, словно никогда их и не было.
И восславили Бога спасенные от гибели, Мариам же, пророчица, сестра Аарона и 
Моисея, взяла в руки свой тимпан, и вышли за нею женщины с тимпанами, и стали в 
круг, и запела Мариам хвалу Богу:


Пою Йахве, ибо высоко вознесся он;
Коня со всадником в пучину моря он вверг.
Крепость моя и ликование — Йахве.
Он был спасением мне.
Он Бог мой, и прославляю его;
Бог отца моего, и превозношу его.
Йахве — муж брани, Йахве имя ему.
Колесницы фараоновы и войско в пучину моря он вверг,
И избранные военачальники его потонули в Ям Суфе.
Сомкнулись пучины над ними,
Они погрузились в глубины, как камни.
Десница твоя, о Йахве, мощью вознесена,
Десница твоя врага сокрушает.
Ты сокрушаешь превосходством величия
Ополчившихся на тебя,
Возжигаешь гнев свой, и он палит их, как солому.
От гнева ноздрей твоих, Йахве, взгромоздились воды,
Струи вздыбились стогами,
Смерзлись пучины в сердце моря.
Молвил враг: "Погонюсь, настигну,
Разделю добычу, насытится ими душа моя,
Обнажу меч мой, истребит их рука моя!"
Но стоило дунуть тебе, как покрыло их море,
Словно свинец, погрузились они, в воды могучие.
Кто ж ты, о Йахве, среди богов?
Кто, как не ты, прославлен святостью,
Удостоен хвалы, как созидатель чудес?
Ты простер десницу свою, и земля поглотила их.
Ты ведешь милостью своей народ, тобою избавленный,
Расчищаешь дорогу силой своей к дому своей святыни.
Услышали народы, и объял их трепет,
Ужас охватил жителей земли филистимской [6],
Смутились князья Эдома,
Смутились вожди Моава,
Хананеи объяты унынием.
Да нападут на них страх и ужас [7].
От величия силы твоей да оцепенеют они, как камень,
Пока проходит народ твой, Йахве,
Пока проходит этот народ, сотворенный тобою.
Ты введешь его и насадишь его на горе, что унаследовал [8],
На месте, что приготовил для своего обитания, Йахве,
Во святилище, Владыка, возведенном руками твоими,
Где будешь ты царствовать во веки веков.
Когда в море вступили кони фараоновы с колесницами,
Обратил на них Йахве воды морские.
И сыны Израиля прошли сушею среди моря [9].


1. Раамсес и Суккот — египетские крепости, охранявшие долину Нила от вторжений 
кочевников с Востока.
2. Цифра 600 тысяч применительно к выведенным из Египта евреям, совершенно 
неправдоподобна, так же как и многие другие цифры библейских текстов. Можно 
думать, что она взята из данных переписи при Давиде и некритически перенесена в 
прошлое.
3. Абиб — весенний месяц, именуемый «первым» и "главой месяцев". Меноним 
сопоставляется с ассирийским «эбу» ("блеск") и толкуется как "месяц солнечного 
блеска".
4. Кружной путь Моисея в страну Ханаан вместо прямого через пустыню Негев, 
которым пользовались Исаак и братья Иосифа, видимо, избран был потому, что 
восточнее крепостей Раамсес и Микхат имелся ещё один ряд египетских крепостей 
(одна из них — Мигдол). Чтобы не поставить беглецов между молотом и наковальней,
 Моисей повел их на юг, к Красному морю и далее его восточным побережьем по 
пустыне.
5. Разделение ночи (от темноты до рассвета) на «стражи», как на Востоке, так и 
на Западе, заменяло часы. Слово «час» засвидетельствовано у греков лишь в IV в. 
до н. э.
6. Упоминание земли филистимлян служит указанием на то, что песня Мариам 
относится ко времени после вторжения в Египет "народов моря" и поселения одного 
из этих народов — plst — филистимлян на побережье страны Ханаан, то есть после 
XIII в. до н. э.
7. Сочетание синонимических понятий «страх» и «ужас», скорее всего, не случайно.
 В хеттской поэзии это два божества. В гомеровском эпосе Страх и Ужас (в 
греческом описании — Даймон и Фобос) носятся над бранным полем во время 
наиболее ожесточенных схваток ахейцев с троянцами.
8. В мифах народов древнего Востока горы считались местом обитания богов. Под 
горой, унаследованной Йахве, имеется в виду страна Ханаан.
9. Вставленная в повествование о Моисее песня Мариам, включающая опущенные нами 
строки о совершенном Йахве чуде, явно послужила автору книги Исход источником 
для изложенного выше эпизода о переходе израильтянами Красного моря и чудесном 
уничтожении преследователей. Перед нами тот редкий случай, когда сохранился 
источник и основанное на нем изложение. Древность песни Мариам доказывается не 
только архаичностью языка, выявляемой при сопоставлении её лексики с лексикой 
других частей книги Исход, но и большей тематической близостью с мифами Угарита,
 где море (Йамма) выступает противником Баала и где победа последнего 
описывается в выражениях, сходных с теми, какие присутствуют в песне Мариам.
Первые дни в пустыне


Последний мех с водою выпит,
Ни капли на иссохший рот,
И в мираже встает Египет
Среди немыслимых щедрот.
Прохладной влаги льются струи.
Зерном забиты закрома.
Над духом тело торжествует.
Эдемом кажется тюрьма.
Иссякло всякое терпенье,
И нет к спасению дорог.
И в это самое мгновенье
Родился на Синае Бог.


После спасения на Тростниковом море Моисей со своим народом все более и более 
углублялся в пустыню. Три дня, страдая от жажды, сыны Израиля шли через пустыню 
Шур [1]. Миновав её, они оказались в местности, где их взгляду предстали 
озерца; наполненные желанной влагой. Когда же они, расталкивая друг друга, 
бросились к ним, чтобы напиться, их ожидало горькое разочарование: вода была 
соленой. Ее отвергли и люди, и неприхотливые вьючные животные. И назвали эту 
местность Марой [2].
Начался ропот. С ним Моисею удалось справиться, бросив, по указанию Йахве, в 
озера какие-то росшие на берегу деревца. После этого вода стала пригодной для 
питья. Напившись и напоив животных, скитальцы двинулись в путь и достигли 
оазиса Эйлим, где им предстали двенадцать источников, а между ними несколько 
десятков финиковых пальм. И расположились сыны Израиля на водах.
1. Шур — пустыня к востоку от Египта. Через неё проходила Агарь со своим сыном 
Исмаилом.
2. Мара — «горькая».
Манна небесная


Враждебный край, откуда
Мы вышли, — не забыт.
Порою только чудо
Наш дух животворит.
Спасительная манна,
Таинственный родник…
И светом осиянный
Пророка скорбный лик.

Самуил Маршак

За оазисом открылась огромная пустыня Цин, заставившая беглецов позабыть обо 
всем, что они пережили в Египте. Кончился хлеб. Ропот перешел в открытое 
возмущение. Люди упрекали Моисея.
— Лучше бы принять нам смерть от руки Господней в Египте, где сидели мы у 
котлов мясных, где хлеб ели досыта, чем погибнуть в пустыне этой от голода.
И снова Йахве пришел на помощь Моисею. Возвестил он ему:
— Я услышал ропот сынов Израилевых. Ниспошлю я с небес хлеб народу своему. 
Пусть выходят и собирают ежедневно, сколько нужно каждому на день, лишь субботу 
мою должны соблюдать, собирая накануне вдвое больше обычного.
И было так, как сказал Йахве. Вечером налетели перепела [1] и заполнили стан 
израилев, а поутру слой росы осел вокруг стана, и вместе с блестящими 
капельками росы стали видны на поверхности пустыни белые мелкие крупинки, 
словно иней на песке.
Удивились скитальцы и стали спрашивать друг друга: "Что это такое?" [2]. И 
никто не мог ответить. Тогда Моисей объяснил людям:
— Это — хлеб пустыни, который Йахве дал вам в пищу. Собирайте его, сколько 
можете съесть.
И сделали беглецы так, как им было сказано. И у того, кто собрал много, не было 
лишнего, и у того, кто мало, не было недостатка.
И дал дом Израиля этому хлебу название «манна». Была она, как семя кориандра 
[3], белая, вкусом же — как лепешка с медом.
Ели сыны Израиля манну сорок лет до прихода в землю обетованную.
1. Перепела, перелетая через пустыню, нередко падают и служат пропитанием 
кочевникам.
2. Еврейские слова «ман-ху» ("что такое") — народная этимология нееврейского 
слова «манна». Манна собирается с тамарискового кустарника, преимущественно на 
Синайском полуострове и до сих пор употребляется в пищу. Но она не поддается 
хранению и сразу тает.
3. Кориандр — однолетнее травянистое растение.
Иссечение воды Моисеем [1]
Вскоре после этого новое лишение вызвало ропот. Вышли сыны Израилевы из пустыни 
Цин, но не нашли воды нигде поблизости от стана своего.
— Есть ли Господь среди нас? — вопрошали одни. Другие же упрекали Моисея:
— Зачем ты вывел нас из Египта, где вдоволь воды имели мы? Зачем хочешь уморить 
жаждою и нас, и детей наших, и скот наш?
И возопил Моисей, призывая Йахве:
— Что делать мне с этим народом? Сейчас кричат они, а ещё немного — и побьют 
камнями меня.
И тогда повелел Йахве Моисею выбрать нескольких из старейшин народа 
израильского и, подойдя вместе с ними к скале, ударить по скале жезлом своим. 
Сделал Моисей так, как научил его Бог, и пошла вода из скалы, и напились люди и 
скот, и успокоилось волнение.
1. Рассказы о чудесном появлении в пустыне воды задолго до возникновения Библии 
были распространены в Египте. Так, во время экспедиции за камнем для гробницы 
фараона Ментухотепа (около 2000 г. до н. э.), когда жажда стала невыносимой, 
будто бы появилась газель и привела воинов к скалам, откуда забила вода.
Битва с амаликитянами
Вскоре после этого навстречу израильтянам вышли кочевники амаликитяне [1]. 
Поставил Моисей во главе войска Иисуса Навина, а сам вместе с двумя спутниками 
поднялся на холм, чтобы там вымаливать у Йахве победу над недругом. Пока Моисей 
держал руки воздетыми к небу, сыны Израиля побеждали, когда же, устав, опускал 
руки, побеждали амаликитяне. И тогда те двое, что были на холме, усадили Моисея 
на камень и поддерживали его руки до заката солнца, пока враги не были рассеяны 
мечом или не скрылись во мраке.
1. Амаликитяне — кочевое племя, в конце II тыс. до н. э. проживавшее на 
Синайском полуострове. Поскольку амаликитяне постоянно нападали на страну 
Ханаан, они считались врагами Йахве и врагами Израиля.
Десять заповедей [1]
На третий месяц после исхода сынов Израиля из Египта, в день перед новолунием, 
пришли скитальцы в Синайскую пустыню и расположились станом под горою Синай. 
Моисей обратил взор свой к Йахве, и сказал ему Йахве с горы:
— Видели вы, что стало с египтянами, вы помните, что я носил вас на своих 
орлиных крыльях и доставил к себе. Если будете мне повиноваться и соблюдать 
завет мой, то будете единственным народом земли, принадлежащим мне на веки 
вечные. Вы будете у меня царством священнослужителей и народом святым. Вот 
слова, которые ты передашь сынам Израиля.
Моисей собрал старейшин народа и передал слова, произнесенные Господом. 
Старейшины доложили сказанное народу, и народ обещал исполнить слова Бога.
Потом Бог снова сказал Моисею:
— Я явлюсь тебе в облаке и буду с тобою говорить, чтобы народ слышал и обрел в 
тебя веру навсегда. Ты же пойди к народу и освяти его в течение двух дней, 
потому что на третий день я сойду перед глазами всего народа на гору Синай. 
Проведи также вокруг подошвы горы полосу заранее, чтобы народ за неё не заходил 
и не прикасался к горе, а зашедший и прикоснувшийся да будет предан смерти, но 
без прикосновения рук, камнями или стрелами. И пусть люди вымоют одежды свои и 
не осквернятся прикосновением к женам.
Моисей сделал все, что ему повелел Бог, и на третий день с наступлением утра 
вывел народ к подножью горы. Над горою Синая зависла туча. Гремел гром. 
Сверкали молнии. Гора вся дымилась, и от неё поднимался дым, как от печи. И 
шаталась гора от поступи Бога. Все попадали на землю в страхе.
И поднялся Моисей на гору к самой вершине, и народ ждал его возвращения. 
Спустившись же с горы, поведал Моисей слова Бога народу:
— Первая заповедь. Да не будет у тебя других богов кроме меня.
— Вторая заповедь. Не сотвори себе кумира и никакого изображения того, что на 
небе вверху и что на земле внизу.
— Третья заповедь. Не поклоняйся им и не служи им.
— Четвертая заповедь. Не произноси имени Господа, Бога твоего, всуе. Помни день 
субботний, чтобы он был свят. Шесть дней работай и свершай дела свои. А седьмой 
день, субботу, — отдай Господу.
— Пятая заповедь. Почитай отца своего и мать свою, чтобы продлились дни твои на 
земле, которую Господь, Бог твой, дает тебе.
— Шестая заповедь. Не убивай.
— Седьмая заповедь. Не прелюбодействуй.
— Восьмая заповедь. Не кради.
— Девятая заповедь. Не отзывайся о ближнем твоем свидетельством ложным.
— Последняя заповедь. Не домогайся дома ближнего твоего, ни жены его, ни раба 
его, ни рабыни его, ни вола его, ни осла его, ничего из того, чем он обладает.
1. Десять устных заповедей, впоследствии записанных на каменные доски 
(скрижали), имеют форму непреложных законов, не предусматривающих каких-либо 
отступлений, смягчений, исключений. Они регламентируют отношение верующих к 
Богу (1 — 4 заповеди) и друг к другу. Из заповедей встает общество, обладающее 
патриархальной семьей и частной собственностью (дом, скот, рабы). Отсутствие 
указания о земле (дом мог мыслится и как шатер) подтверждает версию книги 
«Исход» о том, что заповеди составлены во время блужданий сынов Израиля по 
пустыне, ещё до того, как они поселились в стране Ханаан. Предвидя жизнь среди 
народов, обладавших развитой религией с почитанием богов и богинь, 
покровительствующих земледелию, законодатель поставил на первое место верность 
богу пустыни Йахве, которому дано привести своих кочующих почитателей в страну 
Ханаан подобно тому, как он нагнал на Египет саранчу.
Но почему ни один из кочевых народов, кроме евреев, не создал такой религии? 
Пустыня не могла стать питомником единобожия. Для того, чтобы прийти к идеям 
этих заповедей, нужно было жить в Египте Нового царства после религиозной 
реформы Эхнатона, которая поставила над старыми богами одного нового бога Атона.
 Таким образом, если бы не было никаких иных свидетельств пребывания Израиля на 
протяжении длительного времени в Египте, об этом можно было бы судить по десяти 
заповедям.
Все обстоятельства ухода Израиля из Египта скрыты облаком мифов, не менее 
густым, чем то, в котором Йахве в пламени снизошел на гору Синай. Но народ 
сохранил в памяти имена своих предводителей и духовных вождей. И не могло быть 
случайностью то, что Моисей и Аарон — имена египетского происхождения.
Законы Моисея [1]
И вновь вступил Моисей во мрак к Богу, чтобы услышать законы, которым должны 
следовать сыны Израиля.
Сорок дней и ночей провел Моисей на вершине горы. И наставлял его Бог, как жить 
по законам справедливости:
— Пришельца не угнетай и не притесняй — ведь и вы были пришельцами в земле 
Египетской.
— Не притесняй вдовы и сироты.
— Не злословь против судьи, начальника народа твоего не проклинай.
— Ложного слуха не распространяй, не соединяй руки своей со злодеем.
— Не следуй на злое дело за большинством.
— От неправды беги.
— Даров не принимай, ибо дары делают зрячего слепым, а правого виноватым.
— Не употребляй имен других богов, да не вылетят они из уст твоих.
— Не поклоняйся чужим богам, не служи им и союза с ними не заключай, сокруши их 
жертвенники, разрушь столпы их, выруби священные рощи их.
— Око за око, зуб за зуб, руку за руку, ногу за ногу, ожог за ожог, ушиб за 
ушиб.
Эти и многие другие законы дал Йахве своему пророку на горе Синай. И поведал он 
ему также, какие праздники должен справлять народ, и каких приношений ждет он 
себе от народа своего, и какое он хочет иметь святилище, и из скольких покрывал,
 какого цвета и размера следует делать скинию, и как положить их, и какими 
кожами сверху накрыть, и каких размеров двор столбами обнести, и какими сделать 
эти столбы. Не забыл он уточнить, что все колья скинии и двери при ней лишь из 
меди быть должны сделаны. Не забыл сказать, чтобы светильник в скинии горел во 
всякое время, и что ковчег, в котором будут лежать скрижали завета, следует 
отделить занавесью, ибо помещение для ковчега — это святая святых. И подробно 
описал Йахве Моисею, как должен выглядеть ковчег, и сколько какого материала на 
него должно пойти, и что должно быть изображено на крышке его.
А для возжигания светильника избрал Йахве Аарона и его сыновей. Именно их он 
определил себе в священники, Моисею же он не поручил этой почетной обязанности, 
а повелел позаботиться об одеждах торжественных для брата и его потомства. И 
подробно описал, и из каких частей будут состоять эти священные одежды, и какой 
материал для них использовать, и какими камнями драгоценными их украсить, и из 
скольких рядов следует выкладывать украшения. Научил Йахве Моисея и тому, какие 
обряды должен он совершить для посвящения Аарона и его сыновей в сан 
священников, какие жертвы принести, сколько дней и на каком жертвеннике, а 
также и на тех обрядах подробно остановился Йахве, каким должен был Моисей 
обучить брата своего Аарона, чтобы вечным стал этот устав для Аарона и потомков 
его.
И, завершив свой разговор с Моисеем на горе Синай, Йахве передал ему две 
скрижали откровений, скрижали каменные, перстом божьим написанные.
1. Несмотря на то, что приписываемые Моисею законы вставлены в повествование об 
исходе из Египта и как бы написаны впрок для народа, который пока ещё не 
поселился в стране Ханаан, они характеризуют иную стадию, чем созданные тогда 
же заповеди. Из законов стало ясно, что в оседлой общине утвердилось право 
собственности не только на рабов и скот, но также и на землю, используемую под 
пашню, виноградник и сад. С принадлежащим хозяину домом связаны определенные 
обычаи и обряды.
Рабами могли быть как чужеземцы, так и единоплеменники. Последние на седьмой 
год неволи получали свободу, хотя в остальном их положение ничем не отличалось 
от других рабов. Освобождался также любой из рабов, получивших увечье. Видимо, 
некоторые послабления в обращении с рабами связаны с сохранением обществом 
патриархальных устоев. Это относится к предписанию не притеснять вдов, сирот и 
пришельцев. Под последними следует понимать изгоев, покинувших свои роды и 
общины, живших среди евреев, но не пользовавшихся их правами.
Законы регулировали не только имущественную и семейную, но и религиозную сферы. 
Предписывалось разрушение кумиров доизраильского периода, запрещались ворожба и 
почитание иных, кроме Йахве, богов.
Золотой телец


На горе, над пустыней выжженной,
Где однажды явился Бог,
Землякам, фараонам обиженным,
Сочинял законы пророк.
Он трудился три дня над скрижалями
Для врагов своих и для друзей.
Солнце жгло и оводы жалили,
Сочинял закон Моисей.
А народ тельцу золоченому
Приносил на песок дары.
Говорят, человеку ученому
Нет согласья с толпой с той поры.


Пробыв с Богом сорок дней, Моисей сбегал с горы. Ликование переполняло его душу.
 Он мог бы впервые запеть, как это делают те, кому Бог дарует плавную речь и 
умение извлекать звуки из струн. Но он сдержался, ибо знал, что должен донести 
радость общения с Йахве до тех, которые, как он был уверен, его ждут и ищут с 
ним встречи.
Вскоре стали видны остроконечные шатры, напоминающие сверху сосцы какого-то 
фантастического зверя. Между шатрами темнели сотни голов. "Да, меня ждут!" — 
решил Моисей, и уверенность в этом придала ему ещё больше сил. Он почувствовал 
за своими плечами крылья.
Но почему люди у шатров его не замечают? Почему они обращены к нему спинами? 
Что заставило их образовать круг, совершать странные телодвижения? Одни 
колотили кулаками по бычьей коже, обтянутой медным ободом, другие плясали, 
высоко вскидывая ноги. Подойдя ещё ближе, Моисей увидел в центре круга бычка, 
сияющего, как тысяча солнц. В его задранной вверх мордочке было что-то 
трогательное и уморительное, но Моисею привиделось, что гнусная тварь 
издевается над ним и его Богом, заповедавшим не поклоняться идолам. Не помня 
себя от ярости, Моисей кинулся к бычку, оттолкнув стоявшего возле жертвенника 
Аарона, и ударом ноги поверг идола на землю.
Не ощущая в пальцах ноги боли, он рванулся к воину, стоявшему среди зрителей, 
выхватил из его ножен меч и полоснул им идолопоклонника, продолжавшего бить 
кулаком по тимпану. Тот упал с окровавленной головой. Другие, поняв грозящую им 
опасность, бросились наутек. Но Моисей догонял их и разил, не разбирая, кто это 
— старец или ребенок.
Весь в крови, Моисей вернулся к месту, где он оставил скрижали с законами, и, 
подняв их над головой, опустил на камень. Плиты разлетелись на мелкие осколки. 
И схватил Моисей тельца, которого сделали отступники во главе с братом его 
Аароном, и сжег идола в огне, и стер его в прах, и рассыпал прах по воде, и 
пить эту воду заставил забывших завет с Богом. И только тогда, обессилев, 
рухнул Моисей на землю и зарылся лицом в мокрый от слез песок. На следующее 
утро, хромая, он поплелся на гору и, найдя то место, где провел сорок дней с 
Богом, вновь обратился к нему:
— О Боже! Народ мой совершил великий грех, сотворил себе золотой кумир. Прости 
ты ему это прегрешение, а если не можешь, изгладь меня из свитка своей памяти.
— Нет, — ответил Бог. — Я изглажу того, кто согрешил. Ты же веди народ, как вел,
 в ту землю, которая течет молоком и медом.
И спустился Моисей с горы, разобрал свой шатер и, взвалив кожи на плечи, 
перенес их за стан Израиля. На чистом поле он вновь собрал шатер и назвал его 
шатром собраний. Каждый ищущий Бога приходил к этому шатру и молился. Когда же 
Моисей входил в свой шатер, над ним поднимался столп облачный, и все ему 
поклонялись. Вход в шатер собраний охранял юноша Иисус, сын Навина (Нина).
Однажды, беседуя в шатре с Богом, Моисей попросил его открыть свое лицо.
Ответил Бог:
— Нельзя видеть моего лица и остаться живым. Но вот смотри — моя спина.
И увидел Моисей спину Бога, чтобы идти за ним вслед.
После этого, сокрывшись, Бог повелел Моисею вытесать из камня скрижали, 
подобные тем, которые он разбил, и взойти с ними на Синай. И вновь произнес Бог 
свои повеления, и приказал их записать.
И пробыл Моисей с Йахве ещё сорок дней и сорок ночей. Ни хлеба он ни ел в эти 
дни, ни уст водой не смочил. Писал он рукою своею слова, какие ему вновь 
произносил Господь.
Когда Моисей опустился к народу с новыми скрижалями, его лицо испускало такой 
блеск, что к нему боялись приближаться, и пришлось Моисею закрывать лицо 
покрывалом.
Простояли сыны Израиля у горы Синай ещё год, сооружая ковчег и скинию — 
переносное жилище Господа. Работа была поручена мастерам, которым Йахве вложил 
в сердца мудрость и разумение, столь необходимые для святого дела, а вместе с 
ними и способность обучать других.
Когда завершилось сооружение ковчега и скинии, когда они были освящены, скинию 
окутало облако, и слава Господня наполнила её. И с той поры, едва облако 
начинало восходить над скинией, сыны Израиля могли покидать стан и отправляться 
в скитания свои. Если же не было облака, они должны были ждать знамения божьего.
 В пути же облако стояло над скинией днем, ночью же в нем пылал огонь.
Числа
Книга, в латинской версии ветхозаветного текста названная «Числа» (на основании 
содержащихся в 1 и 26 главах результатов исчисления родов Израиля), в 
древнееврейском оригинале называется либо по месту действия "В пустыне", либо 
по первым словам — "Так сказал он". В той своей части, которая содержит новый 
по сравнению с «Исходом» материал, она повествует о сорокалетнем странствии 
сынов Израиля за пределами Синайского полуострова, главного места действия 
«Исхода». Вехами блужданий служат не столько географические пункты, в которых 
останавливался народ, сколько внутренние события в самом стане, противоречия в 
"семействе пророков" и недовольство народа, перерастающее в мятежи, а также 
военные эпизоды.
"Числа" донесли воспоминания о противоречиях между отдельными племенами Израиля 
в период, предшествующий вторжению в страну Ханаан. Возможно, именно эти 
противоречия должны были оттянуть завоевание этой страны, текущей молоком и 
медом. В трактовке же автора книги причиной явилось наложенное Йахве на народ 
наказание за непокорность и непослушание Моисею.
В «Числах» имеется множество расхождений с «Исходом» в названиях местностей, 
народов и лиц, в объяснении культа, в изречениях и текстах гимнов, из чего 
можно заключить, что книга на много столетий моложе описываемых в ней событий и 
ни в коей мере не может считаться созданием Моисея. Это лишенное внутреннего 
единства соединение разновременных отрывков из Яхвиста, Элохиста и какого-то 
третьего автора. Много места занимают наставления по исполнению ритуала. 
Изменения по сравнению с тем, что имеется в этом плане в предшествующих книгах, 
направлены на увеличение количества жертвоприношений. В то же время в книге 
ярче обрисована фигура Моисея, как бы изучившего за 38 лет скитаний (таков 
хронологический диапазон книги) психологию толпы. В соответствии с ситуацией он 
то идет на уступки, то строго наказывает за отступничество и малодушие. Как бы 
из жизни взяты образы лазутчиков, не способных прийти к единому мнению о стране,
 которую предстоит завоевать. Все это указывает на принадлежность «Чисел» 
другой легендарно-исторической традиции, чем «Исход».
Особенно показательны повторения одних и тех же эпизодов чудес с манной 
небесной и добыванием воды из скалы. На основании этих повторений можно думать, 
что до того, как из отдельных в разное время написанных книг было составлено 
«Пятикнижие», книга «Исход» содержала историю Моисея, доведенную до логического 
конца, — достижения "страны обетованной". Для того, чтобы избежать повторения, 
заключительная часть «Исхода» была отсечена и оставлена в «Числах», которые 
приобрели видимость продолжения «Исхода». Молитва Моисея — логическое 
завершение «Исхода» — содержится в книге «Второзаконие».
Стан Израиля
На второй год после выхода сынов Израилевых из земли Египетской, в первый день 
второго месяца повелел Йахве Моисею и Аарону исчислить всех вышедших из Египта 
по родам и семьям их, всех мужчин от двадцати лет и старше, годных для войны и 
ополчения. В помощь он разрешил им взять по одному человеку от каждого колена, 
в роде своем главного, и поименно назвал каждого из них [1].
И совершил Моисей с Аароном с помощью начальников колен израилевых исчисление 
народа в пустыне Синайской. И оказалось мужчин, годных к службе и ополчению, 
шестьсот три тысячи пятьсот пятьдесят человек, не считая левитов [2]. Ибо 
колена Левия не велел Йахве исчислять. Определил он поручить им скинию и все 
принадлежности её, чтобы служили при ней и возле неё разбивали шатры свои, 
чтобы поднимали в путь, и несли, и на место ставили, не допуская никого 
постороннего.
И предписал через Моисея и Аарона Йахве, что все сыны Израилевы должны 
становиться в стане своем [3] по ополчениям, каждый при знамени своем. Левитам 
же стоять на страже возле скинии.
И передал Йахве со всеми подробностями, в каком порядке, начиная с восточной 
стороны, колено за коленом ставит шатры свои, размещаясь вокруг скинии, пояснив,
 что так и должны сниматься с места — в последовательности расположения, при 
знаменах своих, по племенам своим, по семействам своим. Аарону же было указано 
устройство светильников, порядок их возжигания и их число — семь, и правила 
вступления в назорейство [4].
1. Целью переписи является подсчет общего числа людей, покинувших Египет с 
выделением в нем боеспособных. При этом вырисовывается общественная организация 
эпохи патриархов. Народ, в тексте часто отождествляемый с Израилем, состоял из 
племен (колен), родов и семей. Длительное сохранение родов тесно связано с 
кочевой или полукочевой жизнью, поскольку индивидуальная семья не могла 
существовать в условиях постоянной перемены пастбищ, требовавших переноса 
шатров, рытья колодцев и защиты от чужеземцев. В период господства 
родоплеменных отношений объединения по профессиям также приобретали видимость 
родственных отношений (коллегия жрецов, певцов, кузнецов и т. п.).
2. Левиты — культовое и племенное объединение, возводимое к легендарному 
прародителю — сыну Иакова Левию. История левитов со времени поздних царей до 
конца храма Ирода — это история израильско-иудейского культа. Но ещё в 
доцарскую эпоху левиты играли значительную роль в формировании религии Йахве. 
Тогда ещё не все жрецы были левитами, но левиты существовали в определенных 
местностях страны, захваченной Израилем (Суд., 17 и сл.). На происхождение 
левитов с иудейского юга указывает древнейшая генеалогическая схема, дающая 
систему прародителей двенадцати племен, равно как обозначение lw'n для 
служителей культа в надписях богу el'ola в Северной Африке. Древние левиты были,
 видимо, замкнутой коллегией жрецов, подобной коллегиям музыкантов или кузнецов 
(Быт., 4: 21 и сл.). Это издревле были строгие почитатели Йахве. Судя по книге 
«Судей» (17 и сл.), эта группа переселилась вместе с племенем Дан на север.
3. Стан — это не просто стоянка, но, как и у римлян, важнейшее сакральное 
учреждение, в котором происходило религиозное очищение воинов и их оружия.
4. Назореи — особая категория посвященных в Израиле. Назорей не должен был 
стричь волос (Суд., 13: 8; I Сам., 1: 11; Числ., 6: 5; 10), пить вино (Ам., 2: 
12; Числ., 6: 3 и сл.; Flav., Ant., IV, 72). Они не могут приближаться к 
мертвому телу, даже если это тело отца, матери или брата (Числ., 6: 6 — 7). 
Первоначально назареи рассматривались как носители особой силы бога (Суд., 13: 
25; 16: 17). Самсон воспринимается как посвященный в божественную службу (I Сам.
, 1: 11), как избранник, и именно благодаря этому становится спасителем Израиля 
(I Сам., 13: 5). Группы назореев упоминаются в книге Амоса (2: 11) наряду с 
группой пророков.



Серебряные трубы



Кто говорит, что в мире нет чудес?
За ночь одну весь сброд людской исчез.
Всему и всем назначены места.
Над станом Авраамовым звезда.
И в войско превращенную толпу
Выводит на военную тропу.


Призвал Йахве к себе Моисея и сказал ему:
— Сделай две серебряные трубы [1] из тонкого чеканного серебра, чтобы они 
служили для сбора народа и снятия станов с места по тревоге. Когда затрубят в 
обе трубы, пусть соберутся все мужи у входа в скинию, когда в одну трубу — одни 
старейшины и тысяченачальники. Трубные звуки по тревоге должны быть иными, чем 
для сбора. Сниматься в восточном направлении надо при коротком звуке тревоги, в 
южном — при двух таких звуках.
В трубы должны трубить священники из дома Аарона. Пусть это будет для вас 
уставом вечным из рода в род. И пусть дни веселия вашего, дни новолуния, 
всесожжения и мирных жертвоприношений сопровождаются трубными звуками.
1. Изготовление труб во время странствий сыновей Израиля в пустыне легенда. 
Точно в тех же случаях в мирное и военное время использовались трубы древними 
римлянами, заимствовавшими этот обычай у выходцев с Востока этрусков. Поскольку 
этруски и филистимляне относились к "народам моря", участвовавшим в нападении 
на Египет и страну Ханаан, можно думать, что израильтяне заимствовали трубы у 
филистимлян, с которыми вели войны на протяжении двух столетий.
Введение труб в книге «Числа» предшествует рассказу о снятии стана Израиля с 
Синая для сорокалетнего странствия в пустыне, но в следующей главе, где 
сообщается о снятии стана, трубы не упоминаются. Это лишний раз указывает на то,
 что глава о серебряные трубах является вставкой в уже имевшийся текст.



Снова в пути

На двадцатый день того же месяца, в какой было произведено исчисление, 
поднялось над станами Израиля, прямо над скинией облако и поплыло по 
направлению к пустыне Фаран. И собрались сыны Израиля по станам и коленам своим,
 подняли знамена, двинулись в путь вслед за облаком Йахве. Была поднята и 
скиния. Взяли её на плечи те из левитов, что были для этого назначены, и 
вынесли перед народом.
Видя, как движется народ, Моисей сказал своему тестю Ховаву [2] мидианитянину:
— Мы отправляемся в то место, о котором Йахве сказал: "Вам отдам его". Иди с 
нами, сделаем мы тебе добро, потому что Йахве добр к нам.
Но Ховав сказал:
— Не пойду. Вернусь я в свою землю, на свою родину.
Моисей же ответил:
— Не оставляй нас. Ты ведь хорошо знаешь образ жизни в пустыне. Будешь для нас 
глазом в ней. Но Ховав не послушался и ушел.
Народ же отошел от горы Господа на три дня. И ковчег завета был впереди, и 
облако стояло над ним, указывая путь и места остановок. И каждый раз, когда 
поднимали ковчег в дорогу, Моисей восклицал:
— Восстань, Йахве! И да рассыпятся недруги твои, да побегут ненавидящие тебя от 
лица твоего!
А когда останавливался ковчег, Моисей произносил:
— Возвратись Йахве к тысячам, к тьме тысяч Израиля!
1. Пустыня к югу от земли Ханаан.
2. В третьей главе книги «Исход» тесть Моисея носит другое имя Иофор. Это, 
наряду с различием в названии горы, на которой Моисей встретился с богом, и 
расхождением в имени бога — Йахве и Элохим рассматривается исследователями как 
указание на существование двух самостоятельных источников, из которых сложилось 
Пятикнижие, условно обозначаемых, как «Яхвист» и «Элохист».



Перепела

И стал снова роптать народ и злословить против Йахве. И услышал Йахве, и 
воспламенился гнев его, и возгорелся огонь в шатрах и начал истреблять край 
стана. И возопил народ к Моисею.
Воззвал Моисей к Йахве и помолился ему. Огонь утих. И назвали это место Тавера, 
потому что там возгорелся огонь от гнева Йахве. Худшие в стане продолжали 
стенать:
— Кто накормит нас мясом? Мы помним рыбу, которую в Египте ели даром, помним 
огурцы, дыни, лук и чеснок [1]. А ныне только манна перед нами. И изнывает наша 
душа по мясу.
Моисеи же слышал, что народ плачет у входа в шатры, по семействам своим. И 
прискорбно это было для него. И сказал Моисей Йахве:
— Для чего ты причинил зло рабу твоему? Почему я не нашел милости перед твоими 
очами? Разве я носил в чреве своем этот народ? Разве это я клятвенно обещал его 
праотцам землю обетованную? Как же я могу помочь этому народу, который плачет 
передо мной и требует "Дай мяса". Если ты так поступаешь со мной, лучше умертви 
меня.
И ответил Йахве Моисею:
— Собери семьдесят мужей из старейшин Израиля в скинию и будь с ними вместе. Я 
сойду и стану говорить с тобой и возьму от духа, который на тебе, и возложу на 
них, чтобы и они несли бремя народа, а не ты один. Народу же скажи: "Будете 
есть мясо. Не один день будете есть, не два, не пять, не десять, не двадцать 
дней, но целый месяц, пока оно не пойдет из ноздрей ваших и не сделается вам 
отвратительным за то, что вы плакали перед Йахве, говоря: "Не надо было нам 
выходить из Египта".
Удивился Моисей этим словам и сказал Йахве:
— Шестьсот тысяч в народе, среди которого я. Откуда же возьмется мясо, чтобы 
его кормить целый месяц? Заколоть ли для него весь мелкий скот? Или собрать всю 
рыбу морскую, чтобы его насытить?
— Разве рука моя коротка! — ответил Йахве Моисею. — Еще сегодня ты узнаешь, 
сбудется ли данное мною обещание.
И вышел Моисей и передал народу слова Йахве, затем собрал семьдесят старейшин 
из народа и поставил их возле скинии. И сошел Йахве в облаке и беседовал с 
Моисеем. И на них перешел Дух и стали они пророчествовать, но вскоре перестали.
После этого Моисей вместе со старейшинами покинул скинию, отправившись в стан 
Израиля. В это время от Господа поднялся ветер, принес с моря перепелов и 
набросал их на путь дня в одну сторону от стана, на путь дня в другую сторону 
от него, высотою почти два локтя от земли [2]. И вышли из стана те, чья душа 
сгорала жаждою по мясу. И весь день они собирали перепелов и едва очистив от 
перьев, поедали их, и всю ночь, и весь следующий день. И было ещё мясо на зубах 
у них, как попадали они замертво. И понял Моисей, что разгорелся гнев Йахве на 
тех, кому было мало манны, ниспосланной с небес, и что он решил покарать 
привередливых.
Потрясенный происшедшим, народ молча отправился в путь. Место гибели с тех пор 
называлось Киброт Гаттаава, что означает "Могилы алчущих".
1. Лук и чеснок — важный компонент питания египтян и евреев.
2. Перелет перепелов через пустыню Палестины осуществлялся весною и осенью, 
когда они массами опускались на землю, и охотники вылавливали их и высушивали 
на солнце впрок, как рыбу (Числ., 11: 32). Согласно Иосифу Флавию, перепела 
перелетали через "море, лежащее между землями", т. е. Средиземное море (Ant., 
II, 25).



Семейные раздоры [1]

На следующей стоянке против Моисея возмутились его брат Аарон и сестра Мариам. 
Были они недовольны тем, что он взял себе в жены кушитянку [2]. Собравшись в 
скинии, они роптали:
— Что это Моисей себе позволяет! Ведь не ему одному явился Йахве. Не с одним 
Моисеем он беседовал!
Моисею сообщили об этих словах, но он не держал на брата и сестру зла, ибо был 
кротчайшим изо всех людей, что населяли землю.
Йахве же был гневлив. Сошел он в облачном столбе, остановился у входа в скинию, 
призвал к себе Аарона, Мариам и Моисея и обратился к ним:
— Как же вы посмели попрекать Моисея, раба моего! Да! Открываюсь я в видениях 
пророкам, говорю с ними и во сне. Но с одним Моисеем говорю я лицом к лицу, 
устами к устам, явно говорю я с ним, а не знамениями. И ему одному ведом образ 
мой. Как же вы посмели попрекать Моисея, раба моего!
Проговорив это, Йахве закутался облаком и исчез. Мариам же покрылась проказой, 
как снегом. Увидев это, возопил Аарон:
— Согрешили мы перед тобою, брат наш! Неразумно мы поступили, я и Мариам. Не 
допусти же, чтобы Мариам была подобна мертворожденному младенцу, выброшенному 
из чрева матери с истлевшим телом. И взмолился Моисей Йахве:
— Исцели сестру мою Мариам.
Услышал Йахве Моисея и сказал:
— Если бы отец плюнул Мариам в лицо, разве бы стыд не терзал её семь дней. Так 
пусть побудет семь дней вне стана, а потом вернется. Пробыла Мариам вне стана 
семь дней и вернулась здоровой.
1. Назначение этой главы достаточно ясно: показать, что пророчество пророчеству 
рознь, Моисей не обычный пророк, а особо близкий к богу. Но почему за одну и ту 
же вину брата и сестры была наказана одна сестра? Объяснить это можно тем, что 
первоначально речь шла о проступке одной Мариам, а Аарон добавлен позднее, 
чтобы упросить Моисея о милости.
2. Новая жена появилась у Моисея после ухода Циппоры с сыновьями Моисея к 
своему отцу (Исх., 4: 24 — 26). Кушитянка, уроженка страны Куш (Эфиопии).



Воды распри

Много лет уже длились скитания сынов Израилевых. И пришли они в пустыню Цин в 
первом месяце нового года и остановились в Кадеше. Там скончалась Мириам и была 
погребена.
И снова не было воды. И снова народ выступил против Моисея и Аарона, упрекая, 
что завели они их в бесплодную пустыню:
Лучше бы погибли мы вместе с братьями нашими от гнева господня, чем умереть от 
жажды и нам и скоту нашему. И зачем вы увели нас из земли египетской в место 
столь негодное, где нет ни смоковниц, ни винограда, ни деревца гранатового, где 
нет поля, чтобы засеять его, где нет даже воды для питья.
И пошли Моисей и Аарон от народа к скинии и упали ниц перед лицом Бога.
И сказал Йахве Моисею:
— Созови ропщущих, и иди с братом твоим Аароном к скале, и на глазах у них дать 
воду.
И усомнились Моисей с Аароном в том, что скала сможет их услышать и 
повиноваться. Моисей отвел народ к скале. Но не приказал он скале дать воду, 
как повелел ему Бог, а поднял руку свою, и ударил дважды жезлом по камню. И 
дала воду скала, и напились люди, и напоили скотину свою.
Не укрылось от Йахве колебание, проникшее в душу братьев. Не простил он им 
неверия, и обратился к ним с такими словами:
— За то, что вы не поверили мне, не введете вы народ этого в землю Ханаанскую.
Место же у Кадеша, где сыны Израилевы возроптали на пророков божиих, и было 
названо Мерива, что означает «распря» [1].
Затем, минуя владения царя Эдома [2], который запретил им заходить в земли свои,
 отправилось воинство Йахве к горе Ор.
1. Скорее всего, топоним Мерива не связан с переселением из Египта. В безводных 
местностях из-за воды всегда возникали конфликты.
2. Эдом — народ и царство к югу от страны Ханаан. Родоначальником эдомитян 
считался Исав. Первоначальное население страны — хорты. Эдомитяне вытеснили их 
и частично с ними смешались. Ветхому завету известны цари Эдома — Бел, сын 
Бофра, и Иобаб, сын Зераха и Галад. Имя царя, преградившего Моисею путь в свою 
страну, неизвестно.



Двенадцать лазутчиков [1]

Когда сыны Израиля оказались в пустыне Паран, поблизости от земли Ханаанской, 
Йахве сказал Моисею:
— Отправь людей осмотреть землю, которую я вам обещал. Возьми от каждого колена 
по человеку.
И сделал Моисей так, как ему повелел Йахве. Когда лазутчики собрались в числе 
двенадцати, Моисей дал им наказ:
— Высмотрите, какова земля и народ, её населяющий, много или мало людей, сильны 
они или слабы, живут ли они в станах, как мы, или в укрепленных городах. 
Выведайте, тучна почва или скудна. Растут ли на ней деревья? А если растут, 
возьмите по плоду от каждого дерева по роду его.
Выслушав это, лазутчики поднялись на гору и обозрели с неё всю страну Ханаан. 
Затем, спустившись, они прошли этой страной до Хеврона, где тогда обитали сыны 
Энака [2]. Придя к долине Эшкол, они увидели виноградник. Было время созревания 
винограда. Лазутчики срезали ветвь с налившейся на ней гроздью. Была она так 
тяжела, что её пришлось нести на шесте двоим. Остальные набрали смокв и 
гранатовых яблок.
Через сорок дней лазутчики возвратились в лагерь и показали Моисею, Аарону и 
всему народу, собравшемуся у скинии, плоды земли, которую обошли.
— Вот, — сказали они, — богатства этой земли! Подлинно, истекает она молоком и 
медом! Но народ этой страны силен и живет в больших укрепленных городах. 
Амаликитяне обитают на юге, хеттеи, иебусеи и амореи — в горной местности, 
хананеи же — у моря и по берегу реки Иордан.
Двое из лазутчиков — Калев, сын Иефона, и Иисус, сын Навина, уверяли, что 
страну можно захватить.
Другие же десять доказывали, что это невозможно, так как земля сама поедает 
живущих на ней, а весь народ — исполины, по сравнению с которыми сыны Израиля 
все равно что саранча [3].
После этих слов поднялся в стане вопль, какого ещё никогда не слышали Моисей и 
Аарон. Теперь вопил весь народ в один голос:
— Лучше бы нам умереть в земле Египетской или погибнуть в пустыне от жажды и 
голода, чем входить в эту страну, чтобы пасть от меча, зная, что наши жены и 
дети станут рабами живущих в этой стране исполинов. Давайте лучше вернемся в 
Египет.
Тогда Иисус Навин и Калев разорвали на себе одежды и стали призывать в 
свидетели Йахве, доказывая, что земля, которую они обошли, прекрасна, а жители 
её вовсе не страшны и что лучшая защита народа Израилева — помощь Бога его.
Но, так как это говорили двое против десяти, народ рассвирепел и едва не побил 
Калева и Иисуса камнями.
Не прошло все это мимо ушей и очей Йахве. И сказал он Моисею:
— Доколе этот народ будет раздражать меня неверием своим? Поражу-ка я его язвой,
 истреблю его и произведу от тебя другой народ, более многочисленный и сильный.
— Не делай этого, Господи! — взмолился Моисей. — Ведь не скрыть твоей кары от 
египтян. Да и сам ты находишься посреди народа, днем в столпе облачном, ночью — 
в огненном. Не скажут ли они о тебе: "Не потому ли погубил он в пустыне народ, 
который вел в землю обетованную, что не смог выполнить клятвы своей? Поэтому, о 
Господи, лучше отпусти народу его вину.
— Пусть будет так! — согласился Йахве с Моисеем. — Не буду я истреблять народ 
этот и производить новый. Но никто из лицезревших знамения мои в Египте и в 
пустыне не увидит страны обетованной, все, кто старше двадцати лет, лягут 
костьми в песках. Все, кроме Калева и Иисуса, в которых иной дух. Будет по 
слову тех, кто возроптал на меня, говоря: "Лучше бы в пустыне погибли мы". По 
числу тех сорока дней, которые посланцы ваши обходили страну обетованную, вы 
будете странствовать по пустыне сорок лет.
1. История странствий народа, начиная с этой главы, изображается как 
передвижение войска. Посылка лазутчиков в страну, которую предстоит завоевать,
 — деталь этой изменившейся ситуации. Конфликт между двумя нз них — Калевом, 
сыном Иефона, и Иисусом, сыном Навина, — и другими лазутчиками, вскоре 
истребленными Йахве за лживость, видимо, отражает более поздние противоречия 
между южным племенем Иуды и северными израильскими племенами.
2. Сыны Энака (евр. "Исполин") — сказочный народ великанов.
3. Сравнение сыновей Израиля с саранчой дополняет их характеристику как 
обитателей пустыни, и притом народа чрезвычайно многочисленного.



Мятеж [1]

Вскоре после того воинство постигла новая беда. Часть его решила подняться на 
гору, чтобы ещё раз узреть землю Ханаанскую. Напрасно Моисей убеждал не делать 
этого. Упрямцы двинулись на гору, а Моисей и верные ему люди оставались с 
ковчегом в стане. На отделившихся напали амаликитяне и хананеи, разбили и гнали 
до Хормы. Но и это новое свидетельство прозорливости и святости Моисея не 
удержало дерзких от мятежа. Во главе их встали Корах из племени Левия и Дафан с 
Авирамом из племени Рувим. Вместе со своими приверженцами предстали они перед 
Моисеем и Аароном и начали их обвинять и позорить.
— Почему, — вопил Корах, — вы ставите себя выше всего нашего сообщества? Ведь 
Йахве приблизил к себе не вас одних.
Моисей попытался образумить Кораха:
— Разве мало вам, сынам Левия, что Бог выделил вас из народа Израилева, чтобы 
службу исполняли вы при скинии его? Так зачем домогаетесь вы ещё священства, 
вам не принадлежащего?
Корах и слышать не хотел увещевания. И тогда предложил Моисей:
— Пусть Йахве сам покажет, кто ближе ему, кого он избрал себе в первосвященники.
 Возьмите кадильницы, положите в них благовония, зажгите их огнем от 
жертвенника и явитесь завтра к входу в скинию.
И послал Моисей за Дафаном и Авирамом, чтобы и их призвать к участию в 
испытании. Но не захотели слушать Моисея ни Дафан, ни Авирам.
— Не пойдем! — сказали они. — Разве мало тебе, Моисей, того, что ты увел нас из 
Египта, страны, текущей медом и молоком, чтобы погубить нас в пустыне. Ты ещё 
хочешь властвовать над нами, словно мы твои рабы. Привел ли ты нас, как сулил, 
в землю обетованную? Дал ли ты нам поля и виноградники?
Не стал вступать Моисей в спор с мятежниками, предоставив Йахве рассудить его с 
ними.
А наутро собрал Корах против Моисея и Аарона весь народ у входа в скинию. 
Двести пятьдесят мятежников явились с зажженными кадильницами.
И тогда спустился Йахве во всем блеске славы своей, и сказал Моисею с Аароном:
— Отделитесь! Я их всех истреблю в одно мгновение.
— Зачем всех! — возопили Моисей и Аарон. — Накажи одних мятежников! Не 
обрушивай гнева на весь народ.
— Да будет так! — согласился Йахве.
И приказал Моисей людям отойти от шатров Кораха, Дофана и Авирама и не 
прикасаться ни к чему из принадлежащего им, чтобы не погибнуть за грехи 
нечестивцев.
И последовал народ совету Моисея. А Дафан и Авирам вышли и встали у шатров 
своих с женами и детьми.
— Вот! — обратился Моисей к народу. — Сейчас вы поймете, от своего ли имени я 
действую или Йахве посылает меня.
И едва он произнес эти слова, как разверзла земля уста свои и поглотила Кораха, 
Дафана и Авирама вместе с их женами и детьми, со всем их добром. И покрыла их 
земля, сомкнув свои уста.
Разбежались сыны Израилевы в страхе, чтобы и их не поглотила земля. И напрасно! 
Гнев Йахве настиг лишь тех, в чьих руках были кадильницы — огонь вышел из них и 
уничтожил мятежников, всех до единого.
Взглянул Йахве на поле с останками мятежников, испепеленных его огнем, и узрел 
обуглившиеся кадильницы. Подумав, что они безвинно пострадали из-за чужого 
греха, он сказал Моисею:
— Пусть Елеазар, сын Аарона, соберет кадильницы, освященные моим огнем, — 
кадильницы тех, кто заплатил жизнью за грех свой. И пусть изготовит он из них 
медные листы для покрытия жертвенника. И да будут они вечным напоминанием сынам 
Израилевым, чтобы никто, кроме потомков Аарона, не дерзал совершать воскурение 
мне, как дерзнул Корах со своими сообщниками.
Увидели люди, как Елеазар собирает кадильницы среди праха убитых, и возроптали 
против Моисея и Аарона:
— Вот дело рук ваших! Вы погубили многих из народа израилева!
К смутьянам присоединились тысячи и тысячи, так что пришлось братьям спасаться 
в скинии" Йахве покрыл скинию густым облаком и сказал Моисею и Аарону:
— Отделитесь от этих людей. Я их погублю в одно мгновение.
Видя, что возгорелся гнев Йахве и что готов он истребить весь народ, закричал 
Моисей Аарону:
— Брат мой! Возьми скорее кадильницу, всыпь в неё курения, зажги к беги к 
народу, чтобы очистить его от греха, иначе Господь истребит всех в гневе своем.
Но пока Аарон заполнял кадильницу и разжигал её, Йахве начал уже истреблять 
народ. С зажженной кадильницей Аарон бросился между мертвыми и живыми, защитив 
большую часть народа. И погибло в тот день четырнадцать тысяч семьсот человек, 
не считая тех, кто шел за Корахом, Дафаном и Авирамом.
После того, как отступило пламя Йахве от народа, направился Аарон к Моисею, 
который внимал тем временем обращенным к нему словам Йахве:
— Возьми от каждого начальника двенадцати колен Израилевых по жезлу и имя 
каждого напиши на жезле его. Имя же Аарона напиши на жезле колена Левия, ибо 
один жезл от колена должны они дать. Положи жезлы их в скинии перед ковчегом и 
объяви народу: "Чей жезл зацветет, тому и быть моим священнослужителем, 
избранником моим".
Сделал Моисей так, как было ему сказано, и народу объявил, что из того колена 
из рода в род будут священнослужители, чей жезл зацветет.
На следующее утро вошел Моисей в скинию и увидел, что жезл Аарона из колена 
Левия пустил почки, расцвел и принес зрелый миндаль. Вынес Моисей все жезлы и 
показал народу Израилеву, и приказал каждому военачальнику взять свой жезл. 
Жезл же, на котором было написано имя Аарона, повелел Йахве Моисею положить в 
скинии перед ковчегом — как знамение для непокорных, чтобы прекратился ропот их 
и не гибли они от гнева Йахве.
Аарону же Бог объявил волю свою:
— Ты и сыны твои и дом отца твоего в ответе за святилище. А братьев твоих 
колена Левия возьми себе в помощники — пусть состоят при тебе и служат тебе и 
сыновьям твоим из рода в род. Пусть службу несут они в скинии, но ни к вещам, 
относящимся к святилищу, ни к жертвеннику пусть не прикасаются, пусть не 
проникают за завесу священную, чтобы смерть не настигла их. Пусть службу они 
несут в скинии, но ни к вещам, относящимся к святилищу, ни к жертвеннику не 
прикасаются и через завесу священную не переходят, иначе умрут. Ибо братьев 
ваших левитов избрал я среди народа израилева.
1. Рассказ отражает раннюю борьбу за власть между племенами Израиля. Против 
Моисея и Аарона объединяются племена Леви и Рувим, чьими сыновьями были Корах, 
Дафан и Авирам. Судьба мятежников и их сторонников должна была служить 
предупреждением всем, не признающим верховенства ставленников Йахве. 
Одновременно авторитетом Йахве подтверждается выбор Аарона верховным жрецом и 
определяются обязанности левитов.
В следующих главах рассказывается о правах и жреческих обязанностях Аарона и 
его потомства и о службе, которую предписывалось нести левитам. Бог обращается 
непосредственно к Аарону, перечисляя жертвоприношения, которыми предстояло 
руководить ему и его помощникам. Левитам за их службу Йахве обещает десятину 
всего имущества Израиля. Далее описывается обряд очищения жрецов в случае их 
прикосновения к павшему на поле боя или умершему.



Смерть Аарона

И дошли сыны Израиля к горе Ор, что у пределов Эдома. И сказал там Йахве 
Моисею:
— Пусть простится здесь Аарон с народом своим. Не войти ему в землю обетованную 
за то, что у вод Меривы заколебались вы. Подведи же Аарона и сына его Елеазара 
к жертвеннику на горе Ор. Сними с Аарона одежды священные и облеки в них 
Елеазара, сына его.
И взошли все трое на гору Ор. Там одел Моисей Елеазара в одеяние Аарона. Умер 
Аарон и был погребен на вершине горы. Моисей же и Елеазар опустились к народу. 
И понял народ, что Аарон умер, и оплакивал его тридцать дней.
Медный змий
Услышал царь города Арада [1], что сыны Израиля идут дорогой от Ефраима. 
Двинулся он навстречу им с воинством и в сражении одержал верх. И тогда 
обратились сыны Израиля к Йахве с мольбой, чтобы передал он народ Арада в руки 
их. Услышал Йахве голос Израиля и передал хананеян Арада в руки его. Но 
неблагодарным оказался народ Израиля. Смалодушничал он, когда обходил землю 
Эдома со стороны Тростникового моря. Вновь возроптал он против Йахве и против 
Моисея, обвиняя их в том, что, выведя народ из Египта, обрекли его на страдание.

— Нет здесь ни хлеба, ни воды, — говорили сыны Израилевы, — опротивела душе 
нашей пища негодная.
И послал Йахве ядовитых змей, так что многие погибли от укусов их. Оставшиеся в 
живых бросились к Моисею с покаянием и мольбою спасти народ от гадин.
Вознес Моисей молитву Йахве. И сказал Йахве Моисею:
— Сделай змия себе. Из меди сделай его. Закрепи его на шесте. И ужаленный, 
взглянув на него, останется жив [2].
И сделал Моисей так, как повелел Йахве, и вновь спас народ свой от гибели.
1. Арад — крепость безымянного царя хананеев, которому удалось нанести 
поражение израильтянам. Раскопки Арада (современный Телль-Арад) в 1962 1963 гг. 
выявили поселение раннебронзового века (3000 — 2700 гг. до н. э.), занимающее 
площадь в один гектар. Население, как это видно по остаткам пшеницы в руинах 
зданий, занималось земледелием. После разрушения города до XI в. до н. э. руины 
Арада были не заселены. В XI в. до н. э. здесь появляется неукрепленное 
поселение, видимо, кенитов.
2. Представление о змее, приносящем исцеление, присуще не только израильтянам и 
доизраильскому населению Ханаана. Археологически выявлено, что змей, обвивающий 
жезл, входил в атрибутику ассирийского бога-целителя Нингишзиды. Также и в 
греческой мифологии бог-целитель Асклепий имел жезл со змеем. Змеи играли 
значительную роль в его культе в Эпидавре. Рассказ о медном змие, введенный в 
книгу Чисел, имел целью объяснить происхождение почитания змея. Поклонение 
медному змею, запрещенное лишь в VII в. до н. э. царем Езекией, не исчезло 
полностью. Медное изображение змея имелось в храме Иерусалима и в условиях 
торжества единобожия требовало оправдания.



Валаамова ослица

Вскоре после того оказались израильтяне в степях Моава [1] на реке Иордан, 
против Иерихона. Царь моавитян Балак, сын Циппора, сказал старейшинам 
мидианитян: "Объедят пришельцы все вокруг нас, как поедает бык полевую траву". 
И отправил он послов в Месопотамию [2] за известным повсюду колдуном Валаамом 
(Биламом). Гонцы передали Валааму слова Балака:
— Вот пришел народ из Египта, и уже покрыл он лик земли и живет близ меня. 
Явись проклясть этот народ, потому что он сильнее меня, ибо известно, что, кого 
ты благословишь, тот будет благословен, а кого проклянешь, тот погибнет.
Долго не соглашался помочь Валаам моавитянам. Но все слал и слал своих гонцов 
Балак, и, наконец, прельщенный щедрыми дарами, сел Валаам на свою верную ослицу 
и отправился в путь.
Однако Бог вознегодовал на Валаама за то, что он согласился помочь врагам 
Израиля, и послал вестника с приказанием остановить колдуна. Ослица увидела 
вестника, преградившего дорогу, и свернула в поле. Напрасно Валаам бил животное,
 чтобы оно вернулось на дорогу. Ослица пошла узкой тропой, образованной 
виноградником и забором, но вестник и здесь не пустил её. Ослица прижалась к 
стене, придавив ногу Валаама, и снова он начал бить её. Пройдя немного, легла 
ослица на землю под Валаамом. Воспылал гнев Валаама, и стал он колотить её 
палкой.
И тогда отверз Йахве уста её, и заговорила она:
— Что я сделала тебе? Почему безжалостно бьешь ты меня?
В ярости даже не удивился Валаам, что бессловесная тварь заговорила, и вступил 
со своей ослицей в перебранку:
— Негодная ты скотина! Будь у меня меч, зарубил бы я тебя!
— Не я ли твоя ослица? — возразило животное. — Не на мне ли ты ездил много лет? 
Разве я противилась когда-либо воле твоей?
— Нет! — признался Валаам.
И открыл Бог ему глаза, и увидел он вестника Господня с обнаженным мечом и 
низко ему поклонился.
— Глупый ты человек! — сказал вестник Валааму. — За что трижды избил ты ослицу 
твою, жизнь тебе сохранившую? Ведь пойди ослица вперед, увидев меня, я убил бы 
тебя, а её оставил в живых.
— Согрешил я, — проговорил Валаам. — Ибо не ведал, что это ты преграждаешь путь.
 Теперь я вернусь назад.
— Нет, не возвращайся! — возразил вестник. — Иди с теми, кто пришел за тобой.
В Моаве Балак уже ожидал Валаама. Выйдя навстречу ему, упрекнул он его:
— Почему ты не шел на призывы мои? Неужели мало сокровищ в царстве моем, чтобы 
вознаградить тебя?
И ответил Валаам Балаку:
— Вот теперь я здесь. Но смогу ли я что-то сказать от себя? Ведь скажу я лишь 
то, что вложит Господь в уста мои.
Наутро Балак возвел Валаама на высоты Вааловы, чтобы показать ему тех, на кого 
просил обратить проклятие. И построил Балак, как распорядился Валаам, семь 
жертвенников, и приготовил семерых тельцов и столько же овнов для заклания. 
Принесли они вместе по тельцу и по овну в жертву на каждом из алтарей, и, 
оставив Балака возле всесожжения, отошел Валаам в сторону, на возвышенное место,
 в надежде, что бог его вразумит.
И встретился Бог с Валаамом, и сказал ему: "Иди к алтарям".
Вернулся Валаам к тому месту, где возле алтарей ждал его Балак. Обратился он 
лицом к пустыне, и увидел Израиль, стоящий по коленам своим, и снизошел на него 
Дух Божий, и полились вдохновенные слова из уст его:
— Как прекрасны шатры твои, Иаков, жилища твои, Израиль! Расстилаются они, как 
сады при реке, как алойные дерева. Богом насаженные, как кедры при водах. 
Переполняются ведра его водою, и семя его при обильных водах. Превзойдет царь 
его Агага [3], и возвысится царство его. Привел его из Египта Бог. Мощь дикого 
быка у него, пожрет он народы, раздробит кости врагов своих и стрелами своими 
пронзит. Преклонится, ляжет, как лев и как львица. Кто посмеет поднять его? 
Всякий благословляющий тебя благословлен, и проклят проклинающий тебя [4].
— Иди вон отсюда! — в ярости прокричал Балак. — Я призвал тебя проклясть врагов 
моих. Ты же благословляешь их!
Встал Валаам, и пошел, и спустился в низину, где послушно ждала его ослица, сел 
на неё и продолжал глаголить:
— Вижу его, но не теперь, смотрю на него, но не близко. Взойдет звезда от 
Иакова, и восстанет жезл от Израиля [5] и сокрушает пределы Моава, и разит 
мятежников Израиль, явив силу. И Эдом и Сеир будут под властью врагов своих…
Вскоре после этого моавитян постигла заслуженная кара. Двенадцать тысяч 
израильских воинов опустошили всю страну, увели тридцать две тысячи невольниц, 
захватили семьдесят две тысячи голов рогатого скота и шестьдесят одну тысячу 
вьючных ослов.
1. Страна Моав, получившая название по народу Моав (моавитяне), находилась к 
востоку от Иордана и Мертвого моря. Судя по надписи царя Моава Меши, моавитяне 
мало отличались от израильтян по языку. Поэтому в книгах «Бытие» и 
«Второзаконие» они и мыслились как родичи Израиля. Но моавитяне почитали не 
Йахве, а Ваала и Кемоша. Рассказ о Валааме и его ослице отражает религиозную 
рознь между двумя соседними народами. Царь Моава призывает на помощь колдуна из 
Месопотамии, чтобы уничтожить противников, но Йахве спасает свой народ, 
воспользовавшись, как орудием, ослицей — она задерживает Валаама. Впоследствии 
Йахве вкладывает в уста Валаама вместо проклятий благословения.
2. Авторы разных библейских книг колеблются в определении Родины Валаама. 
Наряду с Месопотамией называется Мадиам и Эдем.
3. Агаг — царь амалекитян, взятый в плен Саулом (I Сам., 15). Упоминание его 
задолго до вступления в страну обетованную, анахронизм.
4. Оракул Валаама явно заимствован из какого-то произведения израильской 
народной поэзии или создан ему в подражание.
5. Впоследствии взошедшие звезды и поднявшийся скипетр были осмыслены 
христианами как пророчество будущего царства Иисуса.



Второзаконие

"Второзаконие" — последняя из пяти книг, приписываемых Моисею. Это название в 
греческом и латинском переводах еврейской Библии возникло по недоразумению. 
Однако его принял еврейский писатель Филон Александрийский (I в. н. э.), толкуя 
в том смысле, что это второе, дополнительное законодательство. И в самом деле в 
этой книге имеются законы, которых нет в предшествующих книгах «Левит» и 
«Числа». Они затрагивают вопросы общественной и государственной организации, 
словно бы Моисей предвидел, какие трудности возникнут у жречества в его 
отношениях с царем и какая вспыхнет борьба между сторонниками теократии и 
монархии.
Удельный вес «исторического» в книге «Второзаконие», как и в других сакральных 
книгах, невелик, но для еврейской Библии смысл истории не в передвижении сынов 
израилевых, даже если их цель земля обетованная, не в войнах с теми, кто стоит 
у них на пути к этой цели, не в спорах друг с другом, а в отношениях с Богом, в 
непрекращающемся диалоге, посредником которого избран Моисей (Селезнев, 1995, 
104). Нередко в этой книге теми или иными словами повторяется уже сказанное. Но 
звучат и новые ноты. Бога беспокоит будущее, ждущее тех, кого он увел из Египта,
 будущее этой толпы, которую он превратил в войско. Впереди их ждет мир и 
власть уже не общинная и не военная, а государственная, во главе с царем, 
единовластие которого может обернуться для народа бедствиями, подобными тем, 
какие ему приходилось терпеть в Египте.
Обрамлением книги являются речи Моисея. В первой он подводит итог двухлетнего 
странствия по пустыне, во второй — прощается с народом и дает ему последние 
наставления. Скорее всего, книга была написана в VII в. до н. э.



Мысли о царе [1]

И многому ещё учил Моисей свой народ со слов Бога, готовя его к вступлению в 
обещанную ему страну.
Однажды Моисей сказал народу:
— Когда ты придешь в эту землю и овладеешь ею, и поселишься в ней, то скажешь 
себе: "Поставлю я над собою царя, подобно народам, какие вокруг меня". И 
поставь над собою царя, какого изберет Бог твой. Из числа братьев своих поставь 
над собой царя, и да не будет он иноземцем, ибо иноземец не брат тебе. И пусть 
царь не умножает себе коней и не возвращает народ в Египет для умножения коней. 
Путь в Египет не для вас. И пусть у него не будет множества жен, чтобы не 
развратилось сердце его. Серебра и золота пусть будет в меру.
И прежде чем занять царский престол, пусть спишет себе законы с книги, какая у 
левитов. Пусть список этот будет перед глазами его, и пусть он читает его во 
все дни своей жизни, чтобы был у него страх перед Богом и чтобы он старался 
исполнять все то, что записано и поставлено.
И да не возвысится сердце его над братьями его. И чтобы не уклонялся он от 
закона ни в одну, ни в другую сторону, ни направо, ни налево. И будет он тогда 
пребывать на царстве своем среди Израиля многие дни — и он, и сыновья его.
1. В поле зрения автора (составителя) книги «Второзаконие» проблемы государства 
и царской власти. Богу как духовному вождю народа отдаются законы и предписания,
 носителем и обладателем государственности считается и народ, и Израиль. Таким 
образом, теократизм дополняется республиканизмом, и место царя в Израиле 
мыслится иным, чем у других народов (Вейнберг, 1993, 8 и сл.). Вопрос в том, 
когда эта идея могла возникнуть и войти в Библию. Если оставаться на позициях 
науки, это могло быть не ранее, чем народ Израиля пережил все то, о чем Моисей 
предупреждает его в пустыне, на пути к земле обетованной. Таким образом, эта 
часть текста «Второзакония» создана в те годы, когда и историческая реальность 
породила дискуссии о царской власти, и в Библию вошли притчи и инвективы против 
царя.



Пророчество Моисея



Свободного пространства нет уже,
Все занято стальными гаражами,
И я на самом верхнем этаже
В общеньи со своими миражами.
Зарей они являются ко мне,
Когда земля от заморозков стынет,
И с богом я тогда наедине
В огромной человеческой пустыне.
Посланцами космических миров
Давно уже начертаны скрижали.
Но мне б, как Моисею, пару слов,
И лишь таких, чтоб звезды задрожали.


И ещё раз Моисей собрал народ и обратился к нему с такими словами:
— Знаю я, что после смерти моей вы развратитесь и сойдете с пути, который я вам 
заповедал. И ожидают вас бедствия, ибо вы будете творить неугодное Богу, 
раздражая его делами своими.
И вылилась из уст Моисея песня:


Внимай, небо, я буду вещать.
И да внемлет земля откровению уст моих.
Ученье мое выльется, как дождь,
опустится, как роса.
Речь моя омоет народ мой,
как ливень траву.
Имя Господа прославляю я!
Совершенны дела его,
все пути его праведны!
Вспомните дни древние,
поразмыслите о прежних годах.
Расспросите отцов своих,
и возвестят они вам.
Обратитесь к старцам своим,
и скажут они вам.
Всевышний отыскал этот народ в пустыне,
и в степи печальной и дикой оберегал он его,
хранил, как зеницу ока своего.
Как орел стережет гнездо свое,
носясь над птенцами,
и поднимает их на крыльях своих,
так и Бог водил свой народ,
не подпуская к нему чужих богов.
Вознес он его на высоту,
добывая для него мед из камня
и елей из кремнистой скалы,
и кормил плодами полей,
маслом коровьим и молоком овечьим,
жиром агнцев и овнов Васана,
самой спелой пшеницей,
поил кровью виноградных лоз.
Но, видно, народ, как баран, разжирел,
Бога забыть своего он посмел:
жертвы приносит он новым богам,
падая к их деревянным ногам.
Но скажет вам Бог:
"Смотрите ныне, что Я — это Я,
и нет Бога кроме меня.
Я поражаю, и Я исцеляю.
Я умертвляю, и Я оживляю.
И никто от руки моей не избавлен.
Все, кто виновен, и кто без вины,
Голодом будут изнурены,
Змей ядовитых на них напущу,
В груду песка я их превращу,
Пеплом рассею я их по земле,
Память предам их вечной хуле
Ведь от Содома их виноград,
И от Гоморры в их ягодах яд.





Прощание

Затем Моисей попрощался со своим народом и с равнин Моавитских взошел на гору 
Нево [1], на вершину Писги, что против Иерихона. Оттуда открывается вид на всю 
страну обетованную, от Крайнего моря до Дана, от Дана до края полуденного Негеб.
 Он увидел темные линии виноградных лоз, натянутые на выгоревшие холмы, как 
струны кифары; маслянистую гладь Соленого моря; Иордан, который ему не дано 
перейти; тысячи речек и ручьев, сбегавших с гор голубыми извилинами; 
бесчисленные стада овец, пасущихся на склонах гор; стены городов, раскинутых 
здесь и там; и даже кровли домов, под которыми жили те, кто ещё не догадывался 
о неминуемом поражении и рабстве. Потом он обернулся и обратил свой взгляд на 
стан Израиля, на тысячи шатров, и жаркие слезы хлынули из его глаз и потекли по 
изрытым морщинами щекам к бороде. Это он, Моисей, вывел народ из Египта, дал 
ему законы, поставил перед Иорданом, чтобы он совершил, как лев, свой могучий 
прыжок в эту страну, которая течет молоком и медом.
Нашли тело Моисея, обращенное лицом к земле Ханаанской, и оплакали, и 
похоронили, сохранив тайну его погребения до сего дня. А произошло это на 
одиннадцатом месяце сорокового года скитаний народа Израиля. Было Моисею тогда 
сто двадцать лет, но не притупилось его зрение, не истощилась свежесть его. И 
не было второго такого пророка во Израиле, ибо Бог лишь ему одному послал 
знамение и чудеса в земле Египетской против фараона и рабов его, и всей страны 
его, и дал ему проявить силу перед глазами всего Израиля.
1. Нево — гора, с которой Моисей, согласно поздней библейской традиции, увидел 
всю страну обетованную. В древнейшей традиции она называется Писга (Числ., 23: 
14; 33). Очевидно, речь идет о горе Джебель-аль-Небо, в 2 км от города Нево. Ее 
высота 1808 м над уровнем моря.




Литература


Энциклопедии, словари
Еврейская энциклопедия. — Т. 1 — 16. — М., 1991.
Мифы народов мира: В 2 т. / Гл. ред. С.А. Токарева. — М., 1980; 1988; 1992.
Мифологический словарь. / Гл. ред. Е.М. Мелетинский. — М., 1990.
The Ancient Bible Dictionary. - N. Y., 1999.
The Encyclopedia of Religion. / Ed. M. Eliade — Vol. 1 — 2. - N. Y. London, 
1987.
Rachet G. Dictionnaire de l'arch(ologie. - Paris, 1983.
Reallexikon der Assyriologie. / Ed. E.A. Abeling, B. Meissner. Berlin — Leipzig,
 1928 — 1934.
Rovley H.H. Dictionary of Bible personal names. - London, 1968.
Rovley H.H. Dictionary of Bible place names. - London, 1970.
The Oxford Dictionary of the Jewish Religion. - N. Y. - Oxford, 1997.
Обобщающие труды
Гринцер П.А. Эпос древнего мира. // Типология и взаимосвязи литератур древнего 
мира. — М., 1971.
Дьяконов И.М. Архаические мифы Востока и Запада. — М., 1990.
Иванов В.В. Дракон. // МНМ. — Т. 1.
Иванов В.В., Топоров В.Н. Пчела. // МНМ. — Т. 2.
Мелетинский Е.М. Поэтика мифа. — М., 1976.
Мелларт Дж. Древнейшие цивилизации Ближнего Востока. / Пер. с англ. М., 1982.
Мень А. История религии. — Т. 5 — 6. — М., 1992.
Пропп В.Я. Исторические корни волшебной сказки. — М., 2000.
Религии древнего Востока. / Под ред. Г.М. Бонгарда-Левина. — М., 1995.
Стеблин-Каменский М.И. Миф. — Л., 1976.
Фрезер Дж. Золотая ветвь. / Пер. с англ. — М., 1980; и др. изд.
Фрейденберг О.М. Поэтика сюжета и жанра. — М., 1997.
Хук С.Г. Мифологии Ближнего Востока. — М., 1991.
Элиаде М. Космос и история. / Пер. с нем. — М., 1987.
Элиаде М. Миф о вечном возвращении. / Пер. с фр. — СПб., 1998.
Элиаде М. Мифы, сновидения, мистерии. / Пер. с фр. — М., 1996.
Brandon M.A. Creation Legend of the ancient Near East. - Manchester, 1963.
Eliade M. Нistoire des croyances et des id(es religieuses. - V.1. Paris, 1979.
Gordon C.H. The Common Background of Greec and Hebrew civilization. N. Y., 1965.

Kaiser O. Die mythische Bedeutung des Meeres in (gypten, Ugarit und Israel. - 
Berlin, 1962.
Rinaldi G. La letteratura antica del Vicino Oriente. - Firenze, 1968.
Месопотамия
Тексты в западноевропейских и русских переводах
Афанасьева В.К. Литература Шумера и Вавилонии: Переводы. // Поэзия и проза 
Древнего Востока. — М., 1973.
Гильгамеш и Ага. / Пер. И.Т. Каневой. // ВДИ. - 1964. - N 3.
От начала начал: Антология шумерской поэзии. / Вступ. ст., пер., комм., словарь 
В.К. Афанасьевой. — М., 1997.
Шилейко Б.К. Ассиро-вавилонская поэзия. // Шилейко Б.К. Тысячелетний шаг 
вигилий. — Томск, 1994.
Энмеркар и верховный жрец Аратты. / Пер. И.Т. Каневой. // ВДИ. - 1964. - N 4.
Эпос о Гильгамеше. / Пер. И.М. Дьяконова. — М., 1961.
Я открою тебе сокровенное слово. / Сост. В.К. Афанасьева, И.М. Дьяконов. — М., 
1981.
Dhorme P. Choix de textes religieux assyro-babyloniens. - Paris, 1908.
Ebeling E. Keilschrifttexte aus Assur religiosen Inhalts. - Leipzig, 1915 — 
1923.
Falkenstein A. Archaische Texte aus Uruk. - Berlin — Leipzig, 1936.
Goetze A. Old Babylonian Omen Texts. - New Haven, 1947.
Kramer E.A. Sumerian Myths and Epics tales. // ANET.
Sanders N.K. The Epic of Gilgamesh. - London, 1960.
Speiser S. Akkadian Myths and Epics. // ANET.
Thompson R.C. The Epic of Gilgamesh. - Oxford, 1930.

Исследования
Афанасьева В.К. Гильгамеш и Энкиду. Эпические образы в искусстве. М., 1979.
Афанасьева В.К. Предание, этиологический миф в шумерской литературе. // Жизнь 
мифа в античности. — М., 1988.
Белицкий М. Забытый мир шумеров. — М., 1980.
Бибби Дж. В поисках Дильмуна. / Пер. с англ. — М., 1984.
Делич Ф. Вавилон и Библия. / Пер. с нем. — СПб., 1911.
Дьяконов И.М. Вавилонская идеология и культура. // История Древнего Востока. — 
Т. I. — М., 1983.
Дьяконов И.М. Литература Вавилонии. // Поэзия и проза Древнего Востока. — М., 
1973.
Канева И.Т. Шумерский героический эпос как исторический источник. // ВДИ. - 
1964. - N 3.
Клочков И.С. Духовная культура Вавилонии. — М., 1983.
Комароцци Г. Гимн о торговле Тильмуна. // Древний Восток. — Т. 2. Ереван, 1976.
Крамер С.Н. История начинается в Шумере. / Пер. с нем. — М., 1985.
Крамер С.Н. Мифология Шумера и Аккада. / Пер. с англ. // Мифологии Древнего 
мира. — М., 1977.
Липин Л., Белов А. Глиняные книги. — Л., 1956.
Ллойд С. Археология Месопотамии. / Пер. с англ. — М., 1984.
Оппенхейм А. Древняя Месопотамия. Портрет погибшей цивилизации. / Пер. с англ.
 — М., 1980.
Редер Д. Г. Мифы и легенды Древнего Двуречья. — М., 1965.
Тюменев А. И. О предназначении людей в мифах Древнего Двуречья. // ВДИ. - 1948. 
- N 4.
Флиттнер Н.В. Культура и искусство Двуречья и соседних стран. — М., 1958.
Церен Э. Библейские холмы. / Пер. с нем. — М., 1966.
Albright W.F. Gilgames and Enkidu, mesopotamien genii of fecundity. // JAOS. - 
1920. - N 40.
Benito C. A. "Enki and Ninmah", and Enki and the World Order". - Ann Arbor, 
1969.
Bott(ro J. M(sopotamie. L'ecriture, la raison et les dieux. - Paris, 1998.
Bott(ro J. Mythes et rites de Babylone. - Paris, 1987.
Cagni L. La religione assiro-babilonese. // SDR. - Vol. 2.
Castellino G.R. La religione sumerica. // SDR. - Vol. 2.
Cavigneaux A. Mardouk, le grand dieu de Babylon. // MB.
Dalley S. Mits from Mesopotamia. - N.Y., 1991.
Eliade M. Religion of Mesopotamia. // ER, 1987. - Vol. 1.
Falkenstein A. Sumerische G(tterlieder. - I. - Heidelberg, 1959.
Farber A. Der Mythos "Inanna und Enki", unter besonderer Berucksichtigung der 
Liste der me. - Rome, 1973.
Furlani G. Letteratura della Mesopotamia e dell' Asia Minore. // CO. Vol. 2.
Galter H.D. Der Gott Ea / Enki in der akkadischen (berlieferung. Graz, 1983.
Gauchet M. Le D(senchantement du monde. - Paris, 1985.
Heidel A. The Gilgamesh epos and Old Testaments parallels. - Chicago, 1963.
Kramer S.N. Enki and Ninhursag: a Sumerian «Paradise» Myth. - New Haven, 1945.
Kramer S.N. Le mariage sacr(. - Paris, 1983.
Kramer S.N. The Sumerians. - Chicago, 1963.
Kraus F.R. K(nigliche Verf(gungen in altbabylonischer Zeit. - Leyden, 1984.
Lambert W.G. Babylonian Wisdom Literature. - Oxford, 1960.
Lambert W.G. Millard A.R. Atra-has(s. The Babylonian Story of the Flood. - 
Oxford, 1969.
Lemaire A. Les H(breux en Egypte. // MB.
Noel D. Le tour de Babel: texte (nigmatique. // MB.
Pottinero G. Die Bestrafung des Menschengeschlecht durch die Sontlfut. // 
Orientalia N. S. - 1968. - N 37.
Zimmern J. Beitr(ge zur Kenntnis der Babylonische Religion. - II. Leipzig, 1901.

Египет
Тексты в западноевропейских и русских переводах
Матье М.Э. Переводы мифов. // Матье М.Э. Избранные труды по мифологии и 
идеологии древнего Египта. — М., 1996
Сказки и повести древнего Египта. / Пер. И.С. Кацнельсона, Ф.Л. Мендельсона. — 
М., 1956.
Сказки и повести древнего Египта. / Пер., комм. И.Г. Лившица. — Л., 1979.
Исследования
Антес Р. Мифология в Древнем Египте. // Мифология древнего мира. — М., 1977.
Ассман Я. Египет: теология и благочестие ранней цивилизации. — М., 1999.
Большаков А.О. Из истории египетской идеологии Старого царства. // ВДИ. - 1982. 
- N 2.
Большаков А.О. Человек и его двойник. — СПб., 2001.
Большаков А.О., Сущевский А.Г. Герой и общество в древнем Египте. // ВДИ. - 
1991. - N 3.
Коростовцев М.А. Религия Древнего Египта. — М., 1976; СПб., 1993.
Лившиц И.Г. Сказки и повести Древнего Египта. // Сказки и повести древнего 
Египта. / Пер., комм. И.Г. Лившица. — М., 1979.
Липинская Я., Марциняк М. Мифология Древнего Египта. — М., 1983.
Матье М.Э. Древнеегипетские мифы. — М., 1956.
Матье М.Э. Избранные труды по мифологии и идеологии Древнего Египта. М., 1996.
Нибби А. Дельта Нила и её значение для понимания древнеегипетской истории. // 
ВДИ. - 1991. - N 3.
Павлова О.И. Амон Фиванский: Ранняя история культа (V–XVII династии). — М., 
1984.
Перепелкин И.А. Древний Египет. // История Древнего Востока. — Ч. II. — М., 
1988.
Померанцева Н.А. Эстетические основы искусства Древнего Египта. — М., 1985.
Рак И.В. Египетская мифология. — СПб., 2000.
Редер Д. Г. Мифы и легенды Древнего Двуречья. — М., 1965.
Рубинштейн Р. И. Египетская мифология. // МНМ. — Т. 1.
Тураев Б.А. Бог Тот: опыт исследования в области древнеегипетской культуры. — 
Лейпциг, 1898.
Kees H. Des G(tterglaube im Alten (egypten. - Berlin, 1956.
Frankfort H. Kingship and the Gods. - Chicago, 1948.

Эбла

Тексты в западноевропейских переводах
Archivi Reali di Ebla. - Vol. XI: Testi rituali di regalit(. - Roma, 1993.
Testimonianze e documenti. // Matthiae P. Ebla la citt(rivelata. Roma, 1995.

Исследования
Дьяконов И.М. Значение Эблы для истории и языкознания. // Древняя Эбла. — М., 
1985.
Эдцард Д.О. К типологии административных текстов из Эблы. // Древняя Эбла. — М.,
 1985.
Gordon C.H. Eblaitica. - N. Y., 1987.
Matthiae P. Ebla la citt(rivelata. - Roma, 1995.
Matthiae P. Ebla, la r(velation de la culture. // MB.
Pettinato G. Die Bestrafung des Menschengeschlecht durch die Sintlfut. // 
Orientalia N. S. - 1968. - N 37.
Pettinato G. Ebla. Un impero inciso nell'argilla. - Milano, 1979.
Pettinato G. Ebla e la Bibblia. // OA. - 1980. - Bd. 19.
Pettinato G. I nomi divini nei testi di Ebla. // UF. - 1983. - Bd. 15.
Pettinato G. Ebla. Nuovi orizzonti della storia. - Milano, 1986.

Хеттское царство

Тексты в западноевропейских и русских переводах
Луна, упавшая с неба: Древняя литература Малой Азии. / Пер. В.В. Иванова. — М., 
1977.
Goetze A. Hittiten Miths. Epic and legend. // ANET.
Pecchioli Daddi S., Polvani A. La mithologia ittita. - Brescia, 1990.

Исследования
Ардзимба В.Г. Ритуалы и мифы древней Анатолии. — М., 1982.
Ардзимбa В.Г. О некоторых новых результатах в исследовании истории, языков и 
культуры древней Анатолии. // Маккуин Дж. Хетты и их современники в Малой Азии.
 — М., 1983.
Гиндин Л.А., Цымбурский В.Л. Гомер и история Восточного Средиземноморья. — М., 
1996.
Гютербок Г.Г. Хеттская мифология. // Мифология древнего мира. — М., 1977.
Довгяло Г.И. Становление идеологии раннеклассового общества. — Минск, 1980.
Иванов В.В. Хеттская мифология. // МНМ. — Т. 2.
Иванов В.В. Телепинус. // МНМ. — Т. 2.
Маккуин Дж. Хетты и их современники в Малой Азии. / Пер. с англ. — М., 1983.
Менабде Э.В. Хеттское общество. — Тбилиси, 1965.
Хачикян М.Л. Хурритская мифология. // МНМ. — Т. 2.
Barnett R.D. The Epic of Kumarbi and the Theogony of Hesiod. // JHS. 1945. - N 
25.
Beckman G. The Anatolian Myth of Illuyanka. // JNES. - 1982. - N 14.
Forrer E. Eine Geschichte der Gotterkonigtums aus dem Hatti Reiches. // 
M(langes F. Cumont. - Brussels, 1936.
Furlani G. La religione degli Hittiti. // SDR. - V. 2.
Gurney O.R. Gli Ittiti. - Firenze, 1962.
Gusmani R. Le religioni dell' Asia Minore nel primo millenio a. C. // SDR. - V. 
2.
G(terbock H.G. Kumarbi. Mythen vom hurritischen Kronos. // Instanbuler 
Schriften. - N 16. - Zurich — N. Y., 1946.
G(terbock G.H. The Hittite Version of the Hurrian Kumarbi Myths: Oriental 
Forerunners of Hesiod. // AJA. - 1948. - N 52.
G(terbock G.H. The song of Ullikummi. - JCS. - 1951. - N 4. - Vol. 5; 1952. - N 
1. - Vol. 6
G(terbock H.G. Hettische Litteratur. // Altorientalische Litteratur. Wiesbaden, 
1978.
Heubeck A. Mythologische Vorstellung des Alten Orients in archaischen 
Griechentum. // Gymnasium. - 1955. - N 62.
Kammenhuber A. Die protohattisch' hethitische Bilinguis. // ZA. 1955.
Kammenhuber A. Das Hattische. - Leiden — K(ln, 1969.
Kammenhuber A. Orakelpraxis, Tr(ume und Vorzeichenschau beiden Hettitern. - 
Heidelberg, 1976.
Lesky A. Hethitische Texte und griechischer Mythos. // Anzeiger der 
Osterreihischen Akademie der Wissenschaften, Phil. hist. - Klasse 9. 1950.
Meriggi P. Myth di Kumarbi, il Kronos currico // Athenaeum. - 1953. N 31.
Von Schuler, 1988 — Von Schuler E. Kleinasien Mythologie der Hettiter und 
Hurriter. // WdV.

Угарит

Тексты в западноевропейских и русских переводах
Иванов В.В. Угаритский эпос. // Восточный альманах. — Вып. 8. — М., 1980.
Угаритский эпос. / Введ., пер., комм. И.Ш. Шифман. — М., 1993.
Aistleitner J. Die Mythologischen und kultischen Texte aus Ras-Shamra. - 
Budapest, 1959.
Aistleitner J. Die Keret-Legend. // Deutschsprachiger Auszug aus der 
Zeitschrift Theologia. - Budapest, 1938.
Arnaud D. Textes Syrienns de l'(ge du bronze r(cent. - Barcelone, 1991.
Caquot A., Tarragon J., Conchillos J. Textes Ougaritiques. - P., 1989.
Caquot A., Sznicer M., Herdner A. Texts ougaritiques. - I: Myths et l(gendes. - 
Paris, 1971.
Dressler H.H.P. The Aqhat. Text: A New Transcription. Translation. Commentary 
and Introduction. - Cambridge, 1976.
Gibson J.C.L. Caananite Myths and Legends. - Edinburg, 1978.
Ginsberg H.L. Ugaritic Myths, Epics and Legends. // ANET.
Langhe R. De Le textes de Ras Shamra et leur rapports avec l'Ancient Testament. 
- V. 1 — 2. - Paris, 1945.
Margalit B. The Ugaritic Poem of Aqht. Text: Translation. Commentary. - Berlin 
— N. Y., 1989.
Ras-Shamra parallels. The Texts from Ugarit and the Hebrew Bible. - V. 1 — 2. - 
Roma, 1972 — 1975.
Smith M. Ugaritic Baal cycles. - Leiden — N. Y. - K(ln, 1994.

Исследования
Вильхельм Г. Древний народ хурриты. / Пер. с нем. — М., 1987.
Виролло Ш. Рас-Шамра, или вновь найденная финикийская литература. / Пер. с фр. 
// ВДИ. - 1937. - N 1.
Гордон С. Хананейская мифология. / Пер. с англ. // Мифологии древнего мира. — М.
, 1977.
Древняя Эбла. (Раскопки в Сирии). / Ред. П. Маттье, И.М. Дьяконов. М., 1985.
Равребе И.И. О клинописных текстах из Рас-Шамры. // Известия АН ССCР. Отделение 
общественных наук. — Серия 7. - N 1. — М. — Л., 1935.
Струве В.В. К интерпретации угаритского текста "Рождение богов". // 
Палестинский сборник. — Вып. 2. — Л., 1956.
Циркин Ю.Ю. Мифы Финикии и Угарита. — М., 2000.
Шифман И.Ш. Угаритско-финикийская литература. // История всемирной литературы.
 — Т. 1: Древний Восток. — М., 1976.
Шифман И.Ш. Угаритское общество XIII–XIV вв. до н. э. — М., 1982.
Шифман И. Ш. Западносемитская мифология. // МНМ. — Т. 1.
Шифман И.Ш. Культура древнего Угарита. — М., 1987.
Caquot A. La religion a Ougarit. // MB.
Cazelles H. Ougarit et la Bible. // MB.
Dietrich M., Loretz O. Wohnorte Els nah Ugarit und Bibltexten. // UF. - 1997. - 
Bd. 29.
Dietrich M., Loretz O. Der Karakter der G(ttin Anat. // UF. - 1997. Bd. 29.
Dietrich M., Loretz O. Bemerkungen zum Aqhat-Text. Zur Ugaritischen 
Lexikographie. // UF. - 1978. - Bd. 10.
Dietrich M., Mayer W. Das Hurritische Pantheon von Ugarit. // UF. 1997. - Bd. 
29.
Dothan T. The Philistimes and theis material Kulture. - Jerusalem, 1982.
Dothan T., Dothan M. Peoples of the Sea: The arch for the Philstimes. - N. Y., 
1992.
Driver G.R., Caananite Myths and Legends. - Edinburg, 1956.
Eissfeldt J. Ras Shamra und Sanchunjaton. - Halle, 1939.
Gordon C.H.Ugaritic literature. - Roma, 1949.
Loretz O. Des Gottes Einzigkeit. Ein altorientalischen Argumentationsmodell zum 
"Schma Jesrael". - Darmstadt, 1997.
Macdonald J. Ab Assembley at Ugarit. // UF. - 1979. - Bd. 11.
Margueron J. - C. Ougarit, rencontre de l'Orient et de la M(diterran(e. // MB.
Nougayrol J., Virulleaud Ch. Le palais royal d'Ugarit. - I–VII. // Paris, 1949 
— 1986.
Oldenburg U. The Konflict between El and Baal in Canaanite Religion. Leiden, 
1979.
Page H.A. Divine Anatomy and Social Reality in the Ugaritic Baal Myth. // UF. - 
1998. - Bd. 30.
Pettazoni R. Miti e leggende: Dal Caos al Cosmos. - Roma, 1991.
Roberts J.J.M. The Earleast Semitic Pantheon. - Baltimore, 1972.
Rouillard P. Tyr et les cit(s ph(niciennes. // MB.
Rowland H. Cosmic Rebellion: a study of in Ugaritic and Biblical Litteratur. - 
London, 1994.
Virolleaud Ch. Les Rephaim dans les poemes de Ras Shamra. // Syria. 1941. - N 
22.

Библия

Переводы на западноевропейские и русский языки
Библия. — Любое изд. синодального перевода.
Священные книги Ветхого завета, переведенные с еврейского текста. — Т. I. — 
Вена, 1877.
Пять книг Торы. / Пер. Д. Иосифона. — Иерусалим, 1975.
Учение. Пятикнижие Моисеево: Текст. / Пер., введ. и комм. Н.Ш. Шифмана. — М., 
1993.
Biblia Hebraica. / Ed. R. Kittel. - Stuttgart, 1966.
Septuaginta. / Ed. R. Kittel. - Stuttgart, 1971.

Исследования
Аверинцев С.С. Древнееврейская литература. // История всемирной литературы. — Т.
 1: Древний Восток. — М., 1976.
Аверинцев С.С. Авраам. // МНМ. — Т. 1.
Амусин И. Народ земли. // ВДИ. - 1955. - N 2.
Амусин И. Происхождение Библии. — М., 1964.
Велльгаузен Ю. Введение в историю Израиля. — СПб., 1909.
Гальбиати Э., Пьяцца А. Трудные страницы Библии (Ветхий Завет). Милан — Москва, 
1992.
Генкель Г. Библейская критика. // ЕЭ. — Т. 4.
Драйвер Г. Второзаконие. // ЕЭ. — Т. 5.
Лившиц Г. Очерки историографии Библии и раннего христианства. — Минск, 1970.
Ренан Э. История израильского народа. / Пер. с фр. — Т. 1 — 2. — СПб., 1908 — 
1912.
Рижский М.И. История переводов Библии в России. — Новосибирск, 1978.
Селезнев М.Г. Мир Ветхого Завета. // Религии древнего Востока. — М., 1995.
Фрезер Дж. Фольклор в Ветхом Завете. / Пер. с англ. — М., 1989.
Albright W. From the Stone Age to Cristianity. - N. Y., 1957.
Astour M. The Hapiru in the Amarne Texts. // UF. - 1999. - Bd. 31.
Briend J. La Bible et la cosmogonies de l'Orient ancien. // MB.
Briend J. Cent ans d'archeologie en Palestine. // MB.
Davies Ph. In Search of Ancient Israel. // Journal for the Studies of the Old 
Testament (Sheffield). - N 148. - 1995.
Garbini D. Filistei. Gli antagonisti del Israile. - Milano, 1977.
Graves R., Patac R. Ebrew Myths. - London, 1964.
Groves J.W. Actualisation and Interpretation in the Old Testament. Atlanta, 
1987.
Kenyon K.M. The Bible and recent archeology. - London, 1986.
Kugel J. The Idea of Biblical Poetry. Parallelisme and its History. New Haven, 
1981.
Loretz O. Des Gottes Einzigkeit. Ein altorientalischen Argumentationsmodell zum 
"Schma Jesrael". - Darmstadt, 1997.
Mazar A. The Iron Age I. The arcaeology of Ancient Israel. - New Haven — London,
 1991.
Miroschedji P. de La naissance de la civilisation urbaine en Palestine. // LMB. 
- Paris, 1998.
Seale M.S. The Bible Nomadic tribal kulture and Old Testament. London, 1974.
Smits M. Studien in the cult of Jahweh. - V. I. - Leiden — N. Y. K(ln, 1996.
The archaeology. Ancient Israel. - New Haven — London, 1992.




Библиографические сокращения

Аверинцев, 1976 — Аверинцев С.С. Древнееврейская литература. // История 
всемирной литературы. — Т. 1: Древний Восток. — М., 1976.
Аверинцев, 1980 — Аверинцев С.С. Авраам. // МНМ. — Т. 1.
Амусин, 1955 — Амусин И. Народ земли. // ВДИ. - 1955. - N 2.
Амусин, 1964 — Амусин И. Происхождение Библии. — М., 1964.
Антес, 1977 — Антес Р. Мифология в Древнем Египте. // Мифология древнего мира.
 — М., 1977.
Ардзимба, 1982 — Ардзимба В.Г. Ритуалы и мифы древней Анатолии. — М., 1982.
Ардзимба, 1983 — Ардзимбa В.Г. О некоторых новых результатах в исследовании 
истории, языков и культуры древней Анатолии. // Маккуин Дж. Хетты и их 
современники в Малой Азии. — М., 1983.
Ассман, 1999 — Ассман Я. Египет: теология и благочестие ранней цивилизации. — М.
, 1999.
Афанасьева, 1973 — Афанасьева В.К. Литература Шумера и Вавилонии: Переводы. // 
Поэзия и проза Древнего Востока. — М., 1973.
Афанасьева, 1979 — Афанасьева В. К. Гильгамеш и Энкиду. Эпические образы в 
искусстве. — М., 1979.
Афанасьева, 1988 — Афанасьева В. К. Предание, этиологический миф в шумерской 
литературе. // Жизнь мифа в античности. — М., 1988.
Афанасьева, 1997 — От начала начал: Антология шумерской поэзии. / Вступ. ст., 
пер., комм., словарь В.К. Афанасьевой. — М., 1997.
Афанасьева, Дьяконов, 1981 — Я открою тебе сокровенное слово. / Сост. В.К. 
Афанасьева, И.М. Дьяконов. — М., 1981.
Белицкий, 1980 — Белицкий М. Забытый мир шумеров. — М., 1980.
Бибби, 1984 — Бибби Дж. В поисках Дильмуна. / Пер. с англ. — М., 1984.
Библия — Любое изд. синодального перевода.
Большаков, 1982 — Большаков А.О. Из истории египетской идеологии Старого 
царства. // ВДИ. - 1982. - N 2.
Большаков, 1991 — Большаков А.О., Сущевский А.Г. Герой и общество в древнем 
Египте. // ВДИ. - 1991. - N 3.
Большаков, 2001 — Большаков А.О. Человек и его двойник. — СПб., 2001.
ВДИ — Вестник древней истории (Москва).
Вейнберг, 1993 — Рождение истории. Историческая мысль на Ближнем Востоке 
середины I тысячелетия до н. э. — М., 1993.
Велльгаузен. 1909 — Велльгаузен Ю. Введение в историю Израиля. — СПб., 1909.
ВЗ — Священные книги Ветхого завета, переведенные с еврейского текста. — Т. I.
 — Вена, 1877.
Вильхельм, 1987 — Вильхельм Г. Древний народ хурриты. / Пер. с нем. М., 1987.
Виролло, 1937 — Виролло Ш. Рас-Шамра, или вновь найденная финикийская 
литература. / Пер. с фр. // ВДИ. - 1937. - N 1.
Гальбиати, Пьяцца, 1992 — Гальбиати Э., Пьяцца А. Трудные страницы Библии 
(Ветхий Завет). — Милан — Москва, 1992.
Генкель, 1991 — Генкель Г. Библейская критика. // ЕЭ. — Т. 4.
Геродот — Геродот. История. / Пер. Г.В. Стратановского. — М., 1962; 1972; 1993.
Гиндин, Цымбурский, 1996 — Гиндин Л.А., Цымбурский В.Л. Гомер и история 
Восточного Средиземноморья. — М., 1996.
Голосовкер, 1981 — Голосовкер Я.Э. Логика мифа. М., 1981.
Гордон, 1977 — Гордон С. Хананейская мифология. / Пер. с англ. // Мифологии 
древнего мира. — М., 1977.
Гринцер, 1971 — Гринцер П.А. Эпос древнего мира. // Типология и взаимосвязи 
литератур древнего мира. — М., 1971.
Гютербок, 1977 — Гютербок Г.Г. Хеттская мифология. // Мифология древнего мира.
 — М., 1977.
Делич, 1911 — Делич Ф. Вавилон и Библия. / Пер. с нем. — СПб., 1911.
Довгяло, 1980 — Довгяло Г.И. Становление идеологии раннеклассового общества. — 
Минск, 1980.
Драйвер, 1991 — Драйвер Г. Второзаконие. // ЕЭ. — Т. 5.
Дьяконов, 1961 — Эпос о Гильгамеше. / Пер. И.М. Дьяконова. — М., 1961.
Дьяконов, 1973 — Дьяконов И.М. Литература Вавилонии. // Поэзия и проза Древнего 
Востока. — М., 1973.
Дьяконов, 1983 — Дьяконов И.М. Вавилонская идеология и культура. // История 
Древнего Востока. — Т. I. — М., 1983.
Дьяконов, 1985 — Дьяконов И.М. Значение Эблы для истории и языкознания. // 
Древняя Эбла. — М., 1985.
Дьяконов, 1990 — Дьяконов И.М. Архаические мифы Востока и Запада. М., 1990.
ДЭ — Древняя Эбла. (Раскопки в Сирии). / Ред. П. Маттье, И.М. Дьяконов. — М., 
1985.
ЕЭ — Еврейская энциклопедия: В 16 т. — М., 1991 (Репринт).
Иванов, 1977 — Луна, упавшая с неба: Древняя литература Малой Азии. / Пер. В.В. 
Иванова. — М., 1977.
Иванов, 1980 — Иванов В.В. Дракон. // МНМ. — Т. 1.
Иванов, 1980а — Иванов В.В. Телепинус. // МНМ. — Т. 2.
Иванов, 1980б — Иванов В.В. Хеттская мифология // МНМ. — Т. 2.
Иванов, 1980в — Иванов В.В. Угаритский эпос. // Восточный альманах. Вып. 8. — М.
, 1980.
Иванов, Топоров, 1980 — Иванов В.В., Топоров В.Н. Пчела. // МНМ. — Т. 2.
Канева, 1964 — Гильгамеш и Ага. / Пер. И.Т. Каневой. // ВДИ. - 1964. N 3.
Канева, 1964а — Канева И.Т. Шумерский героический эпос как исторический 
источник. // ВДИ. - 1964. - N 3.
Канева, 1964б — Энмеркар и верховный жрец Аратты. / Пер. И.Т. Каневой. // ВДИ. 
- 1964. - N 4.
Клочков, 1983 — Клочков И.С. Духовная культура Вавилонии. — М., 1983.
Комароцци, 1976 — Комароцци Г. Гимн о торговле Тильмуна. // Древний Восток. — Т.
 2. — Ереван, 1976.
Коростовцев, 1976 — Коростовцев М.А. Религия Древнего Египта. — М., 1976; СПб., 
1993.
Крамер, 1977 — Крамер С.Н. Мифология Шумера и Аккада. / Пер. с англ. // 
Мифологии Древнего мира. — М., 1977.
Крамер, 1985 — Крамер С.Н. История начинается в Шумере. / Пер. с англ. — М., 
1985.
Лившиц, 1970 — Лившиц Г. Очерки историографии Библии и раннего христианства. — 
Минск, 1970.
Лившиц, 1979 — Лившиц И.Г. Сказки и повести Древнего Египта. // Сказки и 
повести древнего Египта. / Пер., комм. И.Г. Лившица. — М., 1979.
Липин, Белов, 1956 — Липин Л., Белов А. Глиняные книги. — Л., 1956.
Липинская, Марциняк, 1983 — Липинская Я., Марциняк М. Мифология Древнего Египта.
 — М., 1983.
Ллойд, 1984 — Ллойд С. Археология Месопотамии. / Пер. с англ. — М., 1984.
Маккуин, 1983 — Маккуин Дж. Хетты и их современники в Малой Азии. / Пер. с англ.
 — М., 1983.
Матье, 1956 — Матье М.Э. Древнеегипетские мифы. — М., 1956.
Матье, 1996 — Матье М.Э. Избранные труды по мифологии и идеологии Древнего 
Египта. — М., 1996.
Матье, 1996а — Матье М.Э. Переводы мифов. // Матье М.Э. Избранные труды по 
мифологии и идеологии древнего Египта. — М., 1996.
Мелетинский, 1976 — Мелетинский Е.М. Поэтика мифа. — М., 1976.
Мелларт, 1982 — Мелларт Дж. Древнейшие цивилизации Ближнего Востока. / Пер. с 
англ. — М., 1982.
Менабде, 1965 — Менабде Э.В. Хеттское общество. — Тбилиси, 1965.
Мень, 1992 — Мень А. История религии. — Т. 5 — 6. — М., 1992.
МНМ — Мифы народов мира: В 2 т. / Гл. ред. С.А. Токарев. — М., 1980; 1988; 1992.

МС — Мифологический словарь. / Гл. ред. Е.М. Мелетинский. — М., 1990.
Немировский, 1983 — Немировский А.И. Этруски: От мифа к истории. — М., 1983.
Немировский, 1994 — Немировский А.И. Мифы и легенды Древнего Востока. — М., 
1994.
Немировский, 2000 — Немировский А.И. Мифы древности: Эллада. — М., 2000.
Немировский, 2001 — Немировский А.И. Мифы древности: Италия. — М., 2001.
Нибби, 1991 — Нибби А. Дельта Нила и её значение для понимания древнеегипетской 
истории. // ВДИ. - 1991. - N 3.
Оппенхейм, 1980 — Оппенхейм А. Древняя Месопотамия. Портрет погибшей 
цивилизации. / Пер. с англ. — М., 1980.
Павлова, 1984 — Павлова О.И. Амон Фиванскиий: Ранняя история культа (V–XVII 
династии). — М., 1984.
Перепелкин, 1988 — Перепелкин И.А. Древний Египет. // История Древнего Востока.
 — Ч. II. — М., 1988.
Плутарх, 1977 — Плутарх. Об Осирисе и Исиде. / Пер. Н.Н. Трухиной. // ВДИ. - 
1977. - N 3 — 4.
Померанцева, 1985 — Померанцева Н.А. Эстетические основы искусства Древнего 
Египта. — М., 1985.
Пропп, 2000 — Пропп В.Я. Исторические корни волшебной сказки. — М., 2000 (и др. 
изд.).
Равребе, 1935 — Равребе И.И. О клинописных текстах из Рас-Шамры. // Известия АН 
ССCР. Отделение общественных наук. — Серия 7. - N 1. — М. — Л., 1935.
Рак, 2000 — Рак И.В. Египетская мифология. — СПб., 2000.
РДВ — Религии древнего Востока. / Под ред. Г.М. Бонгарда-Левина. — М., 1995.
Редер, 1965 — Редер Д. Г. Мифы и легенды Древнего Двуречья. — М., 1965.
Ренан, 1908 — Ренан Э. История израильского народа. / Пер. с фр. — Т. 1 — 2. — 
СПб., 1908 — 1912.
Рижский, 1978 — Рижский М.И. История переводов Библии в России. Новосибирск, 
1978.
Рубинштейн, 1980 — Рубинштейн Р. И. Египетская мифология. // МНМ. — Т. 1.
Самозванцев, 2000 — Самозванцев А.М. Мифология Востока. — М., 2000.
Селезнев, 1995 — Селезнев М.Г. Мир Ветхого Завета. // Религии древнего Востока.
 — М., 1995.
СПДЕ, 1956 — Сказки и повести древнего Египта. / Пер. И.С. Кацнельсона, Ф.Л. 
Мендельсона. — М., 1956.
СПДЕ, 1979 — Сказки и повести древнего Египта. / Пер., комм. И.Г. Лившица. — Л.,
 1979.
Стеблин-Каменский, 1976 — Стеблин-Каменский М.И. Миф. — Л., 1976.
Струве, 1956 — Струве В.В. К интерпретации угаритского текста "Рождение богов". 
// Палестинский сборник. — Вып. 2. — Л., 1956.
Топоров, 1980 — Топоров В.Н. Окно. // МНМ. — Т. 2.
Тора — Пять книг Торы. / Пер. Д. Иосифона. — Иерусалим, 1975.
Тураев, 1898 — Тураев Б.А. Бог Тот: опыт исследования в области 
древнеегипетской культуры. — Лейпциг, 1898.
Тюменев, 1948 — Тюменев А. И. О предназначении людей в мифах Древнего Двуречья. 
// ВДИ. - 1948. - N 4.
Флавий, 1895 — Иосиф Флавий. О древности иудейского народа. Против Апиона. / 
Пер. Я.И. Израэлсона, Г.Г. Генкеля. — СПб., 1895.
Флавий, 1993 — Иосиф Флавий. Иудейская война. / Пер. М. Финкельберг, А. 
Вдовиченко. — М. — Иерусалим, 1993.
Флавий, 1994 — Иосиф Флавий. Иудейские древности. — Т. 1 — 2. / Пер. В. 
Ковельмана. — М., 1994.
Флиттнер, 1958 — Флиттнер Н.В. Культура и искусство Двуречья и соседних стран.
 — М., 1958.
Фрезер, 1980 — Фрезер Дж. Золотая ветвь. / Пер. с англ. — М., 1980 (и др. изд.).

Фрезер, 1989 — Фрезер Дж. Фольклор в Ветхом Завете. / Пер. с англ. М., 1989.
Фрейденберг, 1997 — Фрейденберг О.М. Поэтика сюжета и жанра. — М., 1997.
Хачикян, 1980 — Хачикян М.Л. Хурритская мифология. // МНМ. — Т. 2.
Хук, 1991 — Хук С.Г. Мифологии Ближнего Востока. — М., 1991.
Церен, 1966 — Церен Э. Библейские холмы. / Пер. с нем. — М., 1966.
Циркин, 2000 — Циркин Ю.Б. Мифы Финикии и Угарита. — М., 2000.
Шилейко, 1994 — Шилейко Б.К. Ассиро-вавилонская поэзия. // Шилейко Б.К. 
Тысячелетний шаг вигилий. — Томск, 1994.
Шифман, 1976 — Шифман И.Ш. Угаритско-финикийская литература. // История 
всемирной литературы. — Т. 1: Древний Восток. — М., 1976.
Шифман, 1980 — Шифман И.Ш. Западносемитская мифология. // МНМ. — Т. 1.
Шифман, 1982 — Шифман И.Ш. Угаритское общество XIII–XIV вв. до н. э. — М., 1982.

Шифман, 1987 — Шифман И.Ш. Культура древнего Угарита. — М., 1987.
Шифман, 1993 — Угаритский эпос. / Введ., пер., комм. И.Ш. Шифман. М., 1993.
Шифман, 1993а — Учение. Пятикнижие Моисеево: Текст. / Пер., введ. и комм. Н.Ш. 
Шифмана. — М., 1993.
Эдцард, 1985 — Эдцард Д.О. К типологии административных текстов из Эблы. // 
Древняя Эбла. — М., 1985.
Элиаде, 1987 — Элиаде М. Космос и история. / Пер. с нем. — М., 1987.
Элиаде, 1998 — Элиаде М. Миф о вечном возвращении. / Пер. с англ. СПб., 1998.
Элиаде, 1996 — Элиаде М. Мифы, сновидения, мистерии. / Пер. с англ. М., 1996.
Яйленко, 1990 — Яйленко В.П. Архаическая Греция и Ближний Восток. М., 1990.

AAI — The archaeology. Ancient Israel. - New Haven — London, 1992.
ABD — The Ancient Bible Dictionary. - N. Y., 1999.
Aistleitner, 1938 — Aistleitner J. Die Keret-Legend. // Deutschsprachiger 
Auszug aus der Zeitschrift Theologia. - Budapest, 1938.
Aistleitner, 1959 — Aistleitner J. Die mythologischen und kultischen Texte aus 
Ras-Shamra. - Budapest, 1959.
AJA — American Journal of Archaeology (Princeton).
Albright, 1920 — Albright W.F. Gilgames and Enkidu, mesopotamien genii of 
fecundity. // JAOS. - 1920. - N 40.
Albright, 1957 — Albright W. From the Stone Age to Cristianity. - N. Y., 1957.
ANET — Ancient Near Eastern Texts relating to the Old Testament. Princeton, 
1955.
ARE — Archivi Reali di Ebla. - Vol. XI: Testi rituali di regalit(. Roma, 1993.
Arnaud, 1991 — Arnaud D. Textes Syrienns de l'(ge du bronze r(cent. Barcelone, 
1991.
Astour, 1999 — Astour M. The Hapiru in the Amarne Texts. // UF. 1999. - Bd. 31.
ATW — Zeitschrift f(r Alttestamentliche Wissenschaft (Berlin).
Barnett, 1945 — Barnett R.D. The Epic of Kumarbi and the Theogony of Hesiod. // 
JHS. - 1945. - N 25.
Beckman, 1982 — Beckman G. The Anatolian Myth of Illuyanka. // JNES. 1982. - N 
14.
Benito, 1969 — Benito C. A. "Enki and Ninmah", and "Enki and the World Order". 
- Ann Arbor, 1969.
Bonnet, 1952 — Bonnet H. Reallexicon der aegyptischen Religionsgeschichte. - 
Berlin, 1952.
Bott(ro, 1987 — Bott(ro J. Mythes et rites de Babylone. - Paris, 1987.
Bott(ro, 1998 — Bott(ro J. M(sopotamie. L'ecriture, la raison et les dieux. - 
Paris, 1998.
Brandon, 1963 — Brandon M.A. Creation Legend of the ancient Near East. - 
Manchester, 1963.
Briend, 1998 — Briend J. La Bible et la cosmogonies de l'Orient ancien. // MB.
Briend, 1998a — Briend J. Cent ans d'archeologie en Palestine. // MB.
CAD — Chicago Assyrian Dictionary. - N. Y.
Cagni, 1970 — Cagni L. La religione assiro-babilonese. // SDR. - Vol. 2.
Caquot, 1971 — Caquot A., Sznicer M., Herdner A. Texts ougaritiques. I: Myths 
et l(gendes. - Paris, 1971.
Caquot, 1989 — Caquot A., Tarragon J., Conchillos J. Textes Ougaritiques. - P., 
1989.
Caquot, 1998 — Caquot A. La religion a Ougarit. // MB.
Castellino, 1970 — Castellino G.R. La religione sumerica. // SDR. Vol. 2.
Cavigneaux, 1998 — Cavigneaux A. Mardouk, le grand dieu de Babylon. // MB.
Cazelles, 1998 — Cazelles H. Ougarit et la Bible. // MB.
CO — La civilt(dell'Oriente. - Vol. 1 — 2. - Firenze — Rоma, 1970.
Dalley, 1991 — Dalley S. Myths from Mesopotamia. - N. Y., 1991.
Davies, 1995 — Davies Ph. In Search of Ancient Israel. // Journal for the 
Studies of the Old Testament (Sheffield). - N 148. - 1995.
Dhorme, 1908 — Dhorme P. Choix de textes religieux assyro-babyloniens. - Paris, 
1908.
Dietrich, Loretz, 1997 — Dietrich M., Loretz O. Wohnorte Els nah Ugarit und 
Bibltexten. // UF. - 1997. - Bd. 29.
Dietrich, Loretz, 1997а — Dietrich M., Loretz O. Der Karakter der G(ttin Anat. 
// UF. - 1997. - Bd. 29.
Dietrich, Loretz, 1978 — Dietrich M., Loretz O. Bemerkungen zum Aqhat-Text. Zur 
Ugaritischen Lexikographie. // UF. - 1978. - Bd. 10.
Dietrich, Mayer, 1997 — Dietrich M., Mayer W. Das Hurritische Pantheon von 
Ugarit. // UF. - 1997. - Bd. 29.
DMA — La divination en M(sopotamie ancienne et dans les r(gions voisines. - 
Paris, 1966.
Dothan, 1982 — Dothan T. The Philistimes and theis material Kulture. Jerusalem, 
1982.
Dothan, 1992 — Dothan T., Dothan M. Peoples of the Sea: The arch for the 
Philstimes. - N. Y., 1992.
Dressler, 1976 — Dressler H.H.P. The Aqhat. Text: A New Transcription. 
Translation. Commentary and Introduction. - Cambridge, 1976.
Driver, 1956 — Driver G.R., Caananite Myths and Legends. - Edinburg, 1956.
Ebeling — Ebeling E. Keilschrifttexte aus Assur religiosen Inhalts. Leipzig, 
1915 — 1923.
Eissfeldt, 1936 — Eissfeldt J. Ras Shamra und Sanchunjaton. - Halle, 1939.
Eliade, 1966 — Eliade M. Cosmos und Geschichte. - Gamburg, 1966.
Eliade, 1979 — Eliade M. Нistoire des croyances et des id(es religieuses. - Vol.
 1. - Paris, 1979.
Eliade, 1987 — Eliade M. Religion of Mesopotamia. // ER, 1987.
ER, 1979 — Enciclopedia delle religioni. - Firenze, 1979.
ER, 1987 — The Encyclopedia of Religion. / Ed. M. Eliade — Vol. 1 — 2. - N. Y. 
- London, 1987.
Falkenstein, 1936 — Falkenstein A. Archaische Texte aus Uruk. - Berlin — 
Leipzig, 1936.
Falkenstein, 1959 — Falkenstein A. Sumerische Gotterlieder. - I. Heidelberg, 
1959.
Farber, 1973 — Farber A. Der Mythos "Inanna und Enki" unter besonderer 
Berucksichtigung der Liste der me. - Rome, 1973.
Frankfort, 1948 — Frankfort H. Kingship and the Gods. - Chicago, 1948.
Forrer, 1936 — Forrer E. Eine Geschichte der Gotterkonigtums aus dem Hatti 
Reiches. // M(langes F. Cumont. - Brussels, 1936.
Furlani, 1970 — Furlani G. La religione degli Hittiti. // SDR. - Vol. 2.
Furlani, 1970a — Furlani G. Letteratura della Mesopotamia e dell' Asia Minore. 
// CO. - Vol. 2.
Galter, 1970 — Galter H.D. Der Gott Ea / Enki in der akkadischen (berlieferung. 
- Graz, 1983.
Garbini, 1977 — Garbini D. Filistei. Gli antagonisti del Israile. Milano, 1977.
Gauchet, 1985 — Gauchet M. Le D(senchantement du monde. - Paris, 1985.
Gerard, 1994 — Gerard A.M. Dizionario della Biblia. - Vol. 1 — 2. Milano, 1994.
Gibson, 1978 — Gibson J.C.L. Caananite Myths and Legends. - Edinburg, 1978.
Ginsberg, 1955 — Ginsberg H.L. Ugaritic Myths, Epics and Legends. // ANET.
GLAT — Grande lessicone dell' Antico Testamento. - Vol. 1. - Brescia, 1988.
Goetze, 1947 — Goetze A. Old Babylonian Omen Texts. - New Haven, 1947.
Goetze, 1953 — Goetze A. The theophorous elements of the Anatolian proper names 
from Cappadocia. - Language. - 1954. - N 3. - Vol. 29.
Goetze, 1955 — Goetze A. Hittiten Miths. Epic and legend. // ANET.
Gordon, 1949 — Gordon C.H. Ugaritic literature. - Roma, 1949.
Gordon, 1965 — Gordon C.H. The Common Background of Greec and Hebrew 
civilization. - N. Y., 1965.
Gordon, 1987 — Gordon C.H. Eblaitica. - N. Y., 1987.
Gottlicher, 1992 — Gottlicher A. Kultschiffe und Schiffskulte im Altertum. - 
Berlin, 1992.
Graves, Patac, 1964 — Graves R., Patac R. Ebrew Myths. - London, 1964.
Groves, 1987 — Groves J.W. Actualisation and Interpretation in the Old 
Testament. - Atlanta, 1987.
Gurney, 1961 — Gurney O.R. The Hittiten. - London, 1961.
Gusmani, 1970 — Gusmani R. Le religioni dell' Asia Minore nel primo millenio a. 
C. // SDR. - Vol. 2.
G(terbock, 1946 — G(terbock H.G. Kumarbi. Mythen vom hurritischen Kronos. // 
Instanbuler Schriften. - N 16. - Zurich — N. Y., 1946.
G(terbock, 1948 — G(terbock G.H. The Hittite Version of the Hurrian Kumarbi 
Myths: Oriental Forerunners of Hesiod. // AJA. - 1948. - N 52.
G(terbock, 1952 — G(terbock G.H. The song of Ullikummi. - JCS. - 1951. - N 4. - 
Vol. 5; 1952. - N 1. - Vol. 6
G(terbock, 1961 — G(terbock H.G. Hittite Mythology. // Kramer S.N. Mythology of 
the Ancient World. - N. Y., 1961.
G(terbock, 1978 — G(terbock H.G. Hettische Litteratur. // Altorientalische 
Litteratur. - Wiesbaden, 1978.
Heidel, 1963 — Heidel A. The Gilgamesh epos and Old Testaments parallels. - 
Chicago, 1963.
Heubeck, 1955 — Heubeck A. Mythologische Vorstellung des Alten Orients in 
archaischen Griechentum. // Gymnasium. - 1955. - N 62.
Hoffner, 1966 — Hoffner H.A. Symbols masculinity and femininity, their use in 
ancient Near Eastern sympathetic magic rituals. //Journal of Biblical 
Literature (Philadelphia).
JCS — Journal of Cuneiform Studies (London).
JHS — Journal of Hellenic Studies (London).
JNES — Journal of Near Eastern Studies (Chicago).
Kaiser, 1962 — Kaiser O. Die mythische Bedeutung des Meeres in (gypten, Ugarit 
und Israel. - Berlin, 1962.
Kapelrud, 1969 — Kapelrud A.S. The violent godess, Anat in the Ras Shamra texts.
 - Oslo, 1969.
Kammenhuber, 1955 — Kammenhuber A. Die protohattisch' hethitische Bilinguis. // 
ZA. - 1955.
Kammenhuber, 1969 — Kammenhuber A. Das Hattische. - Leiden — K(ln, 1969.
Kammenhuber, 1976 — Kammenhuber A. Orakelpraxis, Tr(ume und Vorzeichenschau 
beiden Hettitern. - Heidelberg, 1976.
Kees, 1956 — Kees H. Des G(tterglaube im Alten (egypten. - Berlin, 1956.
Kenyon, 1989 — Kenyon K.M. The Bible and recent archeology. - London, 1986.
Kittel, 1966 — Biblia Hebraica. / Ed. R. Kittel. - Stuttgart, 1966.
Kittel, 1971 — Septuaginta. / Ed. R. Kittel. - Stuttgart, 1971.
Kramer, 1945 — Kramer S.N. Enki and Ninhursag: a Sumerian «Paradise» Myth. - 
New Haven, 1945.
Kramer, 1963 — Kramer S.N. The Sumerians. - Chicago, 1963.
Kramer, 1969 — Kramer S.N. Sumerian Myths and Epics tales. // ANET.
Kramer, 1983 — Kramer S.N. Le mariage sacr(. - Paris, 1983.
Kraus, 1984 — Kraus F.R., K(nigliche Verf(gungen in altbabylonischer Zeit. - 
Leyden, 1984.
Kugel, 1981 — Kugel J. The Idea of Biblical Poetry. Parallelisme and its 
History. - New Haven, 1981.
Lambert, 1960 — Lambert W.G., Babylonian Wisdom Literature. - Oxford, 1960.
Lambert, Millard, 1969 — Lambert W.G., Millard A.R. Atrahas(s. The Babylonian 
Story of the Flood. - Oxford, 1969.
Langhe, 1945 — Langhe R. De Le textes de Ras Shamra et leur rapports avec 
l'Ancient Testament. - Vol. 1 — 2. - Paris, 1945.
Lemaire, 1998 — Lemaire A. Les H(breux en Egypte. // MB.
Lesky, 1950 — Lesky A. Hethitische Texte und griechischer Mythos. // Anzeiger 
der Osterreihischen Akademie der Wissenschaften, Phil. hist. Klasse 9. - 1950.
Lloyd, 1974 — Lloyd S. The art of the Ancient Near East. - N. Y., 1974.
Loretz, 1997 — Loretz O. Des Gottes Einzigkeit. Ein altorientalischen 
Argumentationsmodell zum "Schma Jesrael". - Darmstadt, 1997.
Macdonald, 1979 — Macdonald J. Ab Assembley at Ugarit. // UF. - 1979. - Bd. 11.
Margalit, 1989 — Margalit B. The Ugaritic Poem of Aqht.Text: Translation. 
Commentary. - Berlin — N. Y., 1989.
Margueron, 1998 — Margueron J. - C. Ougarit, rencontre de l'Orient et de la 
M(diterran(e. // MB.
Matthiae, 1995 — Matthiae P. Ebla la citt(rivelata. - Roma, 1995.
Matthiae, 1995a — Matthiae P. Testimonianze e documenti. // Matthiae P. Ebla la 
citt(rivelata. - Roma, 1995.
Matthiae, 1998 — Matthiae P. Ebla, la revelation de la culture. // MB.
Mazar, 1991 — Mazar A. The Iron Age I. The arcaeology of Ancient Israel. - New 
Haven — London, 1991.
MB — Le monde de la Bible. - Paris, 1998.
Meriggi, 1953 — Meriggi P. I miti di Kumarbi, il Kronos currico. // Athenaeum. 
- 1953. - N 31.
Miroschedji, 1998 — Miroschedji P. de La naissance de la civilisation urbaine 
en Palestine. // MB.
Noel, 1998 — Noel D. Le tour de Babel: texte (nigmatique. // MB.
Nougayrol, Virulleaud — Nougayrol J., Virulleaud Ch. Le palais royal d'Ugarit. 
- I–VII. - Paris, 1949 — 1986.
OA — Oriens Antiquus. Rivista del Centro per le Antichit(e la Storia dell' Arte 
del vicino Oriente (Roma).
ODJR — The Oxford Dictionary of the Jewish Religion. - N. Y. - Oxford, 1997.
Oldenburg, 1979 — Oldenburg U. The Conflikt between El and Baal in Canaanite 
Religion. - Leiden, 1979.
Page, 1998 — Page H.A. Divine Anatomy and Social Reality in the Ugaritic Baal 
Myth. // UF. - 1998. - Bd. 30.
PAPS — Proceedings of the American Philosophical society (Philadelphia).
Pecchioli Daddi, Polvani, 1990 — Pecchioli Daddi S., Polvani A. La mithologia 
ittita. - Brescia, 1990.
Pettazoni, 1991 — Pettazoni R. Miti e leggende: Dal Caos al Cosmos. Roma, 1991.
Pettinato, 1968 — Pettinato G. Die Bestrafung des Menschengeschlecht durch die 
Sintlfut. // Orientalia N. S. - 1968. - N 37.
Pettinato, 1979 — Pettinato G. Ebla. Un impero inciso nell'argilla. Milano, 
1979.
Pettinato, 1980 — Pettinato G. Ebla e la Bibblia. // OA. - 1980. - Bd. 19.
Pettinato, 1983 — Pettinato G. I nomi divini nei testi di Ebla. // UF. - 1983. 
- Bd. 15.
Pettinato, 1986 — Pettinato G. Ebla. Nuovi orizzonti della storia. Milano, 1986.

Pottinero, 1968 — Pottinero G. Die Bestafung des Menschengeschlecht durch die 
Sontlfut. // Orientalia N. S. - 1968. - N 37.
RA — Reallexikon der Assyriologie. / Ed. E.A. Abeling, B. Meissner. Berlin — 
Leipzig, 1928 — 1934.
Rachet, 1983 — Rachet G. Dictionnaire de l'arch(ologie. - Paris, 1983.
RHA — Revue Hittite et Asianique (Paris).
Rinaldi, 1968 — Rinaldi G. La letteratura antica del Vicino Oriente. Firenze, 
1968.
Roberts, 1972 — Roberts J.J.M. The Earleast Semitic Pantheon. Baltimore, 1972.
Rouillard, 1998 — Rouillard P. Tyr et les cites pheniciennes. // MB.
Rovley, 1968 — Rovley H.H. Dictionary of Bible personal names. London, 1968.
Rovley, 1970 — Rovley H.H. Dictionary of Bible place names. - London, 1970.
Rowland, 1994 — Rowland H. Cosmic Rebellion: a study of in Ugaritic and 
Biblical Litteratur. - London, 1994.
R-SP — Ras-Shamra parallels. The Texts from Ugarit and the Hebrew Bible. - Vol. 
1 — 2. - Roma, 1972 — 1975.
Sanders, 1960 — Sanders N.K. The Epic of Gilgamesh. - London, 1960.
SDR — Studi delle religioni. - Vol. 1 — 2. - Torino, 1970.
Seale, 1974 — Seale M.S. The Bible Nomadic tribal kulture and Old Testament. - 
London, 1974.
Smith, 1994 — Smith M. Ugaritic Baal cycles. - Leiden — N. Y. - K(ln, 1994.
Smits, 1996 — Smits M. Studien in the cult of Jahweh. - Vol. I. Leiden — N. Y. 
- K(ln, 1996.
Speiser, 1969 — Speiser E.A. Akkadian Myths and Epics. // ANET.
Thompson, 1930 — Thompson R.C. The Epic of Gilgamesh. - Oxford, 1930.
UF — Ugarit-Forschungen. Internazionaler Jahrbuch f(r die Altertumskunde 
Syrien-P(lastina (Neukirchen).
Virolleaud, 1941 — Virolleaud Ch. Les Rephaim dans les poemes de Ras Shamra. // 
Syria. - 1941. - N 22.
Von Schuler, 1988 — Von Schuler E. Kleinasien Mythologie der Hettiter und 
Hurriter. // WdV.
WdV — Die Welt der Vorgeschichte. - Leipzig, 1988.
ZA — Zeitschrift f(r Assyriologie und vor der asiatische Arch(ologie (Leipzig).
Zimmern, 1901 — Zimmern J. Beitr(ge zur Kenntnis der Babylonische Religion. - 
II. - Leipzig, 1901.

Античные авторы
Apoll., Rhod., Arg. — Аполлоний Родосский, «Аргонавтика»
Arr., Anab. — Арриан, "Анабассис Александра"
Iust. — Юстин, "Эпитомы Помпея Трога"
Curt. — Курций Руф, "О деяниях Александра Великого"
Euseb., Praep. Evang. — Евсевий, "Подготовление к Евангелиям"
Flav., Ant. — Иосиф Флавий, "Иудейские древности"
Flav., C. Ap. — Иосиф Флавий, "Против Апиона"
Hes., frg. — Гесиод, фрагменты
Hom., Il. — Гомер, «Илиада»
Ovid., Met. — Овидий, «Метаморфозы»
Paus. — Павсаний, "Описание Эллады"

Книги Библии
Ам. — Книга пророка Амоса
Быт. — Бытие
Пс. — Псалтирь
Втор. — Второзаконие
Суд. — Книга судей израилевых
Зах. — Книга пророка Захарии
Числ. — Числа
Иез. — Книга пророка Иезекииля
I Сам. — Первая книга Самуила
Иов. — Книга Иова
II Сам. — Вторая книга Самуила
Исх. — Исход
I Цар. — Первая книга Царств
Нав. — Книга Иисуса Навина
II Цар. — Вторая книга Царств