характере этого книжника стало смиренномудрие личное и национальное. Так 
народился первый достоверно известный по письменным памятникам тип русского 
интеллигента: это был нищий духом, побиравшийся под окнами европейских храмов 
мудрости плодами чужого ума, крупицами с духовной трапезы, на которой ему не 
было места...»5.
  Тем самым без книжной мудрости никакая национальная образованная прослойка 
сформироваться не могла. Поскольку же книжная мудрость — явление универсальное, 
то, приобщаясь к ней, данный слой людей выходил за рамки ограниченного мирка 
мироощущения и начинал размышлять в категориях универсальных, а значит — от 
имени всего просвещенного человечества. Таким образом, книжность, 
образованность, ум с самого начала осознавались атрибутами любой научной 
деятельности. Она же, в свою очередь, начиналась с образовательной работы и в 
истоке своем исключала тех, которые «не все умели грамоте».
   Проблема «книжной учености» состояла еще и в том, что за исходное должны 
браться не все подряд книги, потому что человек в подобном случае может 
получить поверхностные или второстепенные сведения, малопитательную пищу для 
ума либо просто остаться не информированным в отношении важнейших вопросов. 
Проблема заключается в качестве книжной продукции, которая положена в основание 
развития ин-
362

теллекта. Все прочитать невозможно, вторичную продукцию изучать бесполезно, 
остается отобрать критерии для выделения того подмножества ученых книг, которые 
и обеспечат преемственное развитие научной мысли.
   Вместе с тем «книжная мудрость» не является самодостаточным и исчерпывающим 
критерием ума и проницательности. «Не тот мудр, кто грамоте умеет, а тот, кто 
много добра творит», — гласит известное изречение. Исходя из этого, 
достраивание шкалы критериев должно проходить по линии нравственных ориентации 
и предпочтений. «Сметливый ум русского книжника», в интерпретации В.О. 
Ключевского, предусматривает необходимость нравственного и умственного 
«домостроительства», а следовательно, предполагает умственную дисциплину, 
смирение и исключает гордыню и самодовольство.
   Именно конец XVIII в. в России рассматривают как рубеж для формирования двух 
потоков «третьего сословия» — интеллигенции и чиновничества. Причем первый 
выращивался правительством из разночинцев, которые образовали необходимый 
стране рынок людей интеллектуальных профессий. Именно меры в области народного 
просвещения, учреждение многих учебных заведений благоприятно отразились на 
развитии отечественной науки.
   К специфике сугубо русской традиции, по мнению Н. Моисеева, следует отнести 
стремление к построению широких обобщающих конструкций, системность мышления. 
«Если наши первые немецкие учителя XVIII века приучали своих русских учеников 
прежде всего к тщательности конкретных исследований и дали им для этого 
необходимую культуру и навыки, то уже первые самостоятельные русские 
исследования вышли из-под опеки традиционной немецкой школы. Они оказались 
связанными с попытками построения синтетических теорий»6.
   Впоследствии этот процесс интенсифицировался, породив своеобразный культ 
науки. На фоне углубляющейся дифференциации знания возникла новая оппозиция: 
естественное — искусственное. Начало XIX в. сопровождается осмыслением 
оснований научного знания отечественными натурфилософами, а вторая половина 
века вовлекает в эту работу университетских логиков и философов. Почерк 
современного отечественного естествознания начинает определяться в трудах Н.И.
Лобачевского, Д.И. Менделеева, И.М. Сеченова, значительно повлиявших на судьбу 
мировой науки.
   Николай Иванович Лобачевский (1792-1856), профессор Казанского университета, 
открыл миру дотоле неизвестную истину, что помимо Евклидовой геометрии может 
существовать другая, отвечающая всем критериям научности. Этим он произвел 
революцию не, только в данной сфере, но и в самом стиле мышления 
естествоиспытателей. Возникал глобальный вопрос: если Евклидова геометрия не 
единственна, то какова же реальная геометрия нашего мира? Проблемы 
геометрических построений стали проблемами физики. Когда же была опровергнута 
субстанциональная концепция пространства и времени, провозглашавшая 
пространство и время самостоятельными, ни от чего не зависимыми субстанция-
363

ми, и утвердилась реляционная, прослеживающая зависимость свойств пространства 
и времени от распределения масс и характера их движения, стало очевидно, что 
единой геометрии быть не может. Ибо геометрические свойства зависят от 
распределения гравитационных масс. Вблизи тяжелых объектов геометрические 
свойства пространства начинают отклоняться от евклидовых, темп времени 
замедляется, что было убедительно показано в теории относительности А. 
Эйнштейна.
   Примечательно, однако, что сам Лобачевский, высказывался в пользу того, что 
«первыми данными будут всегда те понятия, которые мы приобретаем в природе 
посредством чувств, ум должен приводить их к самому меньшему числу, чтобы они 
служили «твердым основанием в науке»7. Это удивительно именно потому, что наши 
органы чувств приспособлены как раз к восприятию мира в условиях геометрии 
Евклида.
  Психофизика и физиология также принадлежали к сферам научного познания, 
которые были достаточно активно востребуемы в отечественной философии науки. 
Выдающийся русский физиолог Иван Михайлович Сеченов (1829—1905) пестовал идеи