Лешкевич Т. Г.
Философия науки: традиции и новации: 
Учебное пособие для  вузов. 
   Учебное пособие, написанное в соответствии с требованиями Госстандарта по 
курсу философии и методологии науки, заполняет возникший дефицит учебной 
литературы по данной дисциплине. В нем воссоздается философский образ 
современной науки и методологии, мировоззренческие итоги ее развития, 
проблематика оригинальных текстов современных эпистемологов от конвенциализ-ма 
А. Пуанкаре, Венского кружка М. Шлика, личностного знания М. Полани до 
эволюционной эпистемологии Ст. Тулмина, парадигмальной модели Т. Куна, 
научно-исследовательской программы И. Лакатоса, тематического анализа Дж. 
Холтона и анархического плюрализма П. Фейерабенда. Обсуждается тематика из 
фондов отечественной философии науки, представленная именами А. Чижевского, К. 
Циолковского, В. Вернадского, Л. Гумилева и др. Предложен новый взгляд на 
феномен пассионарности, виртуалистики, клонирования.
   Рассчитано на широкую аудиторию студентов, аспирантов и соискателей, 
готовящихся к экзаменам кандидатского минимума, а также всех желающих составить 
собственное представление о философской рефлексии над развитием науки.
Введение
  Европейская цивилизация, сделав ставку на науку и строгую рациональность, на 
пороге третьего тысячелетия столкнулась с их принципиальной 
несамодостаточностью. В пособии впервые на фоне детального описания целостного 
образа науки проводится корреляция рациональных и внерациональных форм знания, 
версий исторического происхождения науки, линии ее девиантного существования в 
контексте герметической философии и «натуральной магии». Рассматривается 
эволюция науки, специфика современной постнеклассической парадигмы, выписан 
философский портрет ученого и интеллектуальной элиты, показан этос, 
макроконтекст и микроконтекст науки.
   Книга, возникшая как попытка содержательного ответа на требования 
Госстандарта по курсу философии и методологии науки, реализует стремление 
автора включить в поле активной мозговой атаки проблематику оригинальных 
текстов современных эпистемологических концепций континентальной и материковой 
философии от конвенциализма и фаль-сификационизма до личностного знания, 
тематического анализа, пара-дигмального подхода и методологического плюрализма. 
Впервые в целостном объеме философии науки сделан акцент на удельный вес 
«российской стороны» и сконцентрировано внимание на исследовании достижений из 
фондов отечественной философско-научной мысли: русский кос-мизм, ноосферные 
проекты, пассионарность. Анализируются проблемы отечественной философии науки, 
представленной именами великих мыслителей— Лобачевского, Чижевского, 
Циолковского, Вернадского, Гумилева и др., зачастую ускользающих из поля зрения 
учебных курсов.
  Чрезвычайно актуальным и принципиально инновационным является анализ таких 
острых и болевых проблем XXI в., как виртуалистика, коэволюция, феномен 
клонирования.
  Для широкого круга читателей бесспорно представляющим интерес станет раздел, 
посвященный соотношению науки и эзотеризма, в котором, помимо явно ощутимых 
параллелей между современной наукой и древним комплексом герметических знаний, 
будут рассматриваться наиболее острые гипотезы об энергоинформационном обмене, 
обогатившие официальную науку конца второго тысячелетия. В связи с этим 
эвристически значимым представляется проведение двух линий развития науки: 
первой — основной, приведшей к становлению современного образа науки, и второй 
— линии, «отмеченной пунктиром», обозначившей те па-
  
ранаучные стремления, которые имели свои достижения, но так и остались не 
признанными официальной наукой. Они составили инобытие науки, ее периферию, 
хотя самим фактом своего неискоренимого пограничного существования говорили об 
иных возможностях человеческого развития.
   Раздел, названный «Мир эпистемологов», знакомит читателя с развитием 
проблематики современной философии науки в лицах, а точнее, в авторских 
концепциях, и доказывает, что философия науки представляет собой не одну 
единственную магистраль, а веер узловых направлений, на материале которых можно 
проследить появление новаций, драму идей и резкую смену моделей развития 
научного знания. Автор, доктор философских наук, профессор Ростовского 
государственного университета, многие годы читающая курс философии и 
методологии науки на философском факультете, стремилась к наибольшей 
литературности столь строгого философского жанра, не уступающей, впрочем, 
требованиям серьезной, профессиональной философии.
   
Раздел 1. В ЧЕМ СПЕЦИФИКА
ЭПИСТЕМОЛОГИИ, ГНОСЕОЛОГИИ,
МЕТОДОЛОГИИ И ФИЛОСОФИИ НАУКИ?
Зпистемология занята обнаружением условий истинности нашего познания. 
Гносеология стремится ответить на кантонский вопрос: как возможно наше 
познание? Методология стремится к познанию «тайны» метода. Философия науки — 
это галерея портретов ученых и моделей развития науки.
Т. Г. Лешкевич
  Тема 1. ЭПИСТЕМОЛОГИЯ КАК «ДЕПАРТАМЕНТ МЫСЛИ»
Предметная сфера эпистемологии. — Круг проблем современных эпи-стемологических 
исследований. — Поворот эпистемологической проблематики. — Установка на «особый 
эпистемологический статус» научного знания. — Виды эпистемологии XX в. -— 
Соотношение гносеологии, эпистемологии и методологии.
  Эпистемология (от греч. episteme — «знание» и logos — «учение») часто 
интерпретируется как знание оснований эмпирически наблюдаемого. Поэтому 
эпистемологию интересуют не все познавательные проблемы; в отличие от 
гносеологии, нацеленной на изучение познавательного процесса в целом, 
эпистемология устремлена к выявлению оснований знаний о реальности и условий 
истинности. Можно сказать, что она есть строгая гносеология, препарирующая 
познавательный процесс с точки зрения получения реального истинного знания. На 
эпистемологию возлагаются обязанности открывать с помощью логического анализа 
фундаментальные принципы научного познания. В этом смысле можно утверждать, что 
эпистемологическая проблематика вырвана из потока времени. Р. Рорти приводит 
нас к следующему различению теории познания и эпистемологии: «Теория познания 
будет поиском того, что вынуждает ум верить в него (в возможность познания — Т.
Л.), как только оно будет раскрыто. Философия как эпистемология будет поиском 
неизменных структур, внут-
5

ри которых могут содержаться познание, жизнь и культура — структур, 
установленных привилегированными репрезентациями, которые изучаются 
эпистемологией»1. Итак, поиски неизменных структур, ответственных за истинное 
знание, — вот что движет эпистемологической мыслью.
  Эпистемологическая проблематика инициируется тем, что в науке существуют 
отклонения от законов, варианты того же самого, неоднозначность научного 
доказательства и обоснования, да и сама Ее Величество Проблема Объективности. В 
этих условиях возникает необходимость осмысления кардинальных оснований условий 
истинности, адекватности познавательного процесса. Эпистемология требует 
одновременно реалистического и рационалистического языка. В ней важны и живая 
наглядность, и понимание. Вектор эпистемологического исследования ведет от 
рационального к реальному, а не наоборот. Речь идет об исходной, отправной 
основе, о начальной ясности. С точки зрения стиля или столь модного в 
постфилософской культуре подхода от имени «все в себе содержащего текста» 
эпистемология понимается как разновидность сочинений, в которых приверженность 
к обоснованию условий истинности, стремление к поискам фундаментального словаря,
 объединяющего и ученых, и различные дисциплины, оказываются превалирующими.
   Считается, что с конца XIX в. эпистемология стала доминировать над 
онтологией. Эпистемология открыто и обоснованно поднимала вопросы о 
достоверности, структуре, строгости, делала попытку найти третейского судью в 
виде разума. Одновременно происходила и «натурализация» эпистемологии 
посредством привлечения психологии и уяснения того, что именно психология может 
нам подсказать, как сделать мир доступным для ясных и отчетливых суждений. Тем 
более что понимание истины как соответствия, а знания как репрезентации 
(представления) стало во многом проблемным.
   Если согласиться с мнением, согласно которому имеет смысл различать «знает 
что-либо» от «знает, что», то знание можно рассматривать и как отношение между 
человеком и объектом, и как отношение между человеком и суждением. Первый .
взгляд может быть назван перцептуаль-ным, а второй — сужденческим. Первый 
условно с учетом историко-философской традиции может быть отнесен к Локку, 
второй — к Декарту. Можно сказать, что эпистемология разворачивалась в 
пространстве, застолбленном двумя межами. С одной стороны, стремление к 
истинности упиралось в вопрос: «Как я могу избегнуть мира явлений?» С другой 
стороны поджидал не менее сложный вопрос: «Как я могу избегнуть занавеса идей?»
   В связи с этим примечательно, что Эпистемологическая полярность закрепляла 
не автономию каждой из философских доктрин, например эмпиризма и рационализма, 
а их эффективность в дополнении друг друга. Мыслить научно, подчеркивал Гастон 
Башляр, представитель французской эпистемологии, т— значит занять своего рода 
промежуточное эписте-мологическое поле между теорией и практикой, между 
математикой и опытом. Научно познать закон природы — значит одновременно 
постичь его и как феномен, и как ноумен2. Получалось, что эпистемологическое
   
поле — изначально промежуточное и в этом смысле сплошное, в нем нет деления на 
сектора— эмпиризм, рационализм, логическое, историческое. Фактом 
эпистемологической эволюции является то, что развитие частнонаучного знания шло 
в направлении рациональной связанности. Продвижение знания всегда 
сопровождается ростом согласованности выводов. Эпистемологическая ось научного 
исследования — это подлинно реальная ось, не имеющая ничего общего с произволом.
 Она ведет свой отсчет от проблемы точности репрезентации. И именно точность 
репрезентации (т.е. представлений) объекта понятийным образом в системе знания 
есть дело эпистемологии.
  Репрезентация может быть формальной, а может быть и интуитивной. В последнем 
случае вы схватываете основные характеристики, особенности поведения и 
закономерности объектов, не проводя дополнительных или предварительных 
логических процедур, т.е. интуитивно. Процесс освоения материала сжат в точку, 
в мгновение Всплеска осознавания. Формальная репрезентация требует тщательно 
проведенных процедур обоснования и экспликации (уточнения) понятий, их 
смыслового и терминологического совпадения. Таким образом, и формальная, и 
интуитивная репрезентации входят в состав такой дисциплины, как эпистемоло-гия, 
чем во многом отличают круг ее проблем от родственных ей гносеологических. Два 
вида репрезентаций предлагают универсально исторический контекст, т.е. 
связывают проблемы, волновавшие древнейших античных и средневековых мыслителей, 
с современными проблемами соотношения рационального и внерационального, 
логического и интуитивного.
  Эпистемологи озабочены возможностью рационально осмыслить переходы от 
чувственного к рациональному, от эмпирического к теоретическому, от слова к 
вещи, используя в том числе и язык символической логики. Взгляд индивидуального 
сознания здесь не столь важен. И если для классической гносеологии характерно 
различение эмпирического и теоретического, то эпистемология работает с данной 
проблематикой с привлечением терминов «аналитическое» и «синтетическое». Р. 
Рорти отмечает, что именно И. Кант сделал возможным рассмотрение эпистемологии 
как основополагающей дисциплины, умозрительной доктрины, способной к открытию 
«формальных» или «структурных», «грамматических», «логических» или 
«концептуальных» характеристик любой области человеческой жизни'1. При этом 
происходит «развенчание», ниспровержение субъекта познавательного процесса.
  Впрочем, ситуаций, когда науку не интересовал ни внутренний мир исследователя,
 ни его настроение и темперамент, ни его вероисповедание и национальность, но 
лишь процесс и логика роста научного знания, существовали всегда. Субъект 
научного познания выступал как полюс научной деятельности, в которой другим 
полюсом притяжения оказывался объект.
   Вместе с тем 6 интерпретации этого наиболее традиционного для теории 
познания материала существуют реальные сдвиги. Так, отечественный исследователь 
В. Порус фиксирует, что в современных эпистемоло-
   
гических суждениях на место субъекта предлагают принять понятие «мыслительный 
коллектив». В этой позиции особо важно указание на функцию обнаружения 
закономерности, ибо само мышление всегда понималось как поисковая деятельность. 
Следовательно, «мыслительный коллектив» — это субстанция, осваивающая 
закономерность. В. Порус предлагает для построения системы эпистемологии 
основываться на принципе дополнительности. А значит, категория «субъект» могла 
бы быть раскрыта с точки зрения трансцендентного, коллективного и 
индивидуального описаний, дополняющих друг друга. Но ни одно из этих описаний, 
взятое отдельно, не является самодостаточным4. Постаналитические новации 
связаны с тем, что процесс познания представляется не так, как того требовала 
традиционная гносеология, указывая на субъект и объект познания, а 
взаимоотношением трех сторон, включающих в себя двух собеседников и 
ситуационный контекст1.
   Когда же в центр эпистемологии помещается стиль мышления, в эпи-стемологию 
привносится культурный контекст, а также социально-психологические измерения. С 
принятием такой позиции истина ставится в зависимость от стиля мышления. При 
этом устойчивый моральный образ мира, «канон моральной объективности», 
обеспечивается сферой нравственных убеждений, которая также затягивается в лоно 
эпистемологи-ческой проблематики, пытаясь присвоить себе функции арбитра 
объективности.
   Круг проблем современных эпистемологичсских исследований отличается весьма 
широким разбросом. Это не только основания и условия истинности, формальная и 
интуитивная репрезентации, перцеотуальные и сужденческие типы высказываний, 
проблема логики научного исследования и роста согласованности выводов. По 
мнению ученых, собственный эпистемологический смысл получают проблемы:
• интеллектуальной коммуникации внутри «мыслительных коллективов»;
• институционализации науки, проблемы власти и управления в науке;
• факторов роста и падения критицизма и суггестивности в мыслительных 
коллективах.
   Историко-научные исследования также становятся специфической лабораторией 
эпистемологической мысли. Конкуренция научных школ, проблема преемственности 
научных традиций расширяют меру допустимого в эпистемологической проблематике, 
так как ранее считалось, что эпистемологический уровень никогда не затрагивал 
сферу аксеологаи (ценности научного знания) и этоса науки. Дают о себе знать и 
традиционные эпистемологчческие конфликты: например, борьба между 
«объективизмом» и «релятивизмом»; «конструктивизмом» и «инструментализмом»; 
«реализмом», «рационализмом» и «иррационализмом». В эпистемологии можно 
встретиться с разбором парадоксов нормативной и критико-рефлек-сивной модели 
развития науки, кумулятивной и антикумулятивной установок, устранением путаницы 
между обоснованием и причинным объяснением.
   
  Современная эпистемология задумывается уже над самой процедурой: что значит 
дать анализ, как отличить успешный анализ от неуспешного? На нее возлагают 
надежды в объяснении операций нашего ума и «обосновании» наших требований к 
познанию. В эпистемояогии уместно более детальное различение между 
концептуально-эмпирическим, аналитико-синтетическим и языково-факгическим 
пластами исследования. И весь этот круг проблем имеет под собой то общее 
основание, что проецируется на условия получения истинного знания. Ибо 
сформулировать утверждение предикации — «нечто есть» — означает прийти к 
безусловному утверждению об истинности высказывания.
  Чтобы сориентироваться в таком обилии проблем, важно понять, что современная 
эпистемология остановилась, выбирая направление поворота. Это мог быть либо 
«трансцендентальный поворот», на котором субъект представляет себя в качестве 
«стоящего над» механикой мироздания и на данном основании может самоустраниться,
 либо «лингвистический поворот», который в основном вел к завершению работы над 
демаркацией философии и науки и рассматривал эпистемологию как изучение 
очевидных отношений между основными и неосновными суждениями. Так или иначе, но 
как первое, так и второе находится в пределах эпистемоло-гии. Выйти же за 
пределы эпистемологии означало перейти к формальным или структурным основаниям 
веры, к обладанию верой.
  В ходе обновления эпистемологии одной из главных установок становится 
представление об «особом эпчстемологическом статусе» научного знания. Данная 
установка связана, во-первых, с признанием факта отличия научного знания от 
всех прочих видов знания (философского, обыденного, внерационального) и, 
во-вторых, с представлением о том, что именно научное знание обладает 
социальной и ценностной нейтральностью. Только такое основание и может 
обеспечить совокупность необходимых условий при достижении основной цели науки 
— получения объективного и истинного знания. Конечно же, в качестве образца 
берется естествознание, которое, вступая в диалог с природой, пытается услышать,
 как последняя глаголит сама о себе.
  Установка на «особый эпистемологический статус» научного знания ко многому 
обязывает. Во-первых, ученый как субъект научного процесса лишается всех своих 
человеческих, субъективных качеств и выступает в роли этакого трансцендентного 
субъекта, преходящего границы своей личности и субъективности. Во-вторых, в 
этой установке содержатся императивы логико-эмпиристского монизма, поскольку 
нейтральное и истинное знание может быть одно и только одно. В-третьих, такая 
установка есть опровержение факта противостояния экстерналистов и 
интернали-стов. Ведь именно экстерналисты признают огромное детерминирующее 
влияние социальной действительности и на выбор самого предмета исследования, 
который обусловлен насущными реальными потребностями, и на определение 
совокупности используемых средств и методов, и на констатацию того простого 
факта, что в современной большой науке действуют госзаказы и госпрограммы, 
определяющие статус и направление исследований научных коллективов. Они 
специфически институциа-
  
лизированы и сплошь пропитаны импульсами социальности, начиная от рангов и 
ставок и кончая степенью адаптации и заинтересованности поставленными научными 
целями и задачами. В-четвертых, подобная установка явно противоречит факту 
существования.в науке конкурирующих и несоизмеримых научных теорий, что, тем не 
менее, наблюдается во всех областях знания.
   Опровержение данной установки связано с открытием (в результате 
социологических исследований) амбивалентного характера поведения ученого. Это 
отмечено, в частности, в исследованиях Р. Мертона. В свою очередь, Т. Кун и П. 
Фейерабенд тоже пришли к выводу о неадекватности чисто методологического 
описания научной деятельности, к необходимости дополнения такого описания 
социологическими, психологическими, культурологическими описаниями. Получалось, 
что общезначимость научного знания невозможно объяснить чисто методологически. 
Для Куна основой объяснения общезначимости стала коллективная 
гештальт-парадигма. Фейерабенд увидел ее во вседозволенности и методологическом 
анархизме, тем самым провозгласив самой важной эпистемологичес-кой категорией 
конца XX в. плюрализм, хотя первоначально эпистемоло-гия отталкивалась от 
принципа соизмеримости всех познавательных утверждений. Плюрализм современной 
эпистемологии, или эпистемологии «последней волны», утверждает толерантность 
отношений между разными типами рациональности, культурно-исторической 
детерминацией, научной институционализацией и многообразием традиций.
  Виды эпистемологии XX в. включают в себя следующие модели эпистемологии: 
эволюционную, генетическую, натурализованную, гипотети-ко-дедуктивную, 
кумулятивистскую, антропологическую, историко-эво-люционную и др. Эволюционная 
эпистемология исследует развитие познавательного процесса по аналогии с 
эволюцией живой природы и видит в нем ее реальный момент. Она занята 
определением иерархии познавательных процессов на различных биологических 
уровнях и объяснением свойств и механизмов развития человеческого познания в 
эволюционном ключе. Термин «эволюционная эпистемология» ввел Д. Сэмпбелл, Ее 
разработкой активно занимались К. Поппер и Ст. Тулмин. Причем К. Поп-пер был 
уверен, что эпистемологию, или, иначе говоря, логику научного исследования 
необходимо отождествить с теорией научного метода. Предметом генетической 
эпистемологии также является процесс познания, однако здесь он истолковывается 
как функция онтогенетического развития, обеспечивающая переход от менее 
продвинутой стадии к более продвинутой. Основным внутренним механизмом развития,
 на который указывает генетическая эпистемология, выступает конструктивная 
генерализация и рефлексивная абстракция. Родоначальник генетической 
эпистемологии Ж. Пиаже выделил четыре основные стадии в когнитивном развитии, 
для которых характерна строгая последовательность формирования: сенсорная (до 2 
лет), интуитивная (до 7 лет), конкретно-операциональная (до 12 лет) и 
формально-операциональная (до 15 лет).
   Натурализованная эпистемология, предложенная У. Куайном, рассматривается как 
часть эмпирической психологии, т.е. часть естественной
10

науки. Она изучает естественные явления, в частности, человека— как физические 
объекты. Эти объекты могут быть экспериментально контролируемы на входе (при 
восприятии мира и получении информации) и на выходе, когда субъект сообщает о 
своем описании трехмерного универсума. Сердцевиной эпистемологической проблемы, 
по Куайну, оказывается изучение отношений между бедным входом и богатым выходом.
 Ку-айн, выступая с обширной,программой натурализованной эпистемоло-гии, 
призывал перенести эпиетемологические исследования из кабинетов философов на 
площадки научных лабораторий.
  Описание моделей эпистемологии можно продолжить и далее, где приверженцем 
историке-эволюционной эпистемологии будет Т. Кун, антропологической — М. Полани 
с его концепцией личностного знания, тематической — Дж. Холтон. Однако стоит 
обратить внимание на вывод Э. Агац-ци, который уверен, что «эпистемология XX 
столетия рисует совсем другой образ науки: важные условия объективности и 
строгости здесь еще присутствуют, но теперь они сопровождаются сущностной 
относительностью и опровержимостью научного знания как такового. Такая позиция 
препятствует полному доверию к абсолютности научных данных. Неабсолютность 
данных означает, что им нельзя приписывать полную или, скорее, определенную 
достоверность»6. Поэтому многие современные эпис-темологи исходят из 
инструментального предназначения науки, а именно сводят научные теории к 
инструментам, обеспечивающим эффективную координацию наших действий, надежный 
прогноз и планирование. Получается, что основное назначение науки должно быть 
прагматическим, т.е. прочитываться с точки зрения пользы.
  Соотношение гносеологии, эпистемологии и методологии может иметь следующий 
вид. Гносеология, в отличие от эпистемологии, истолковывается как теория 
познания, охватывающая весь познавательный процесс в целом, начиная от исходных 
предпосылок и кончая результатами. Гносеология не мыслима вне 
субъектно-объектных отношений, где на одном полюсе располагается отражаемый в 
познании или мышлении объект, а на другом — отражающий его субъект.
  Под субъектом познания в общем плане понимается активно действующий, 
обладающий сознанием и волей индивид или группа индивидов. Под объектом 
понимается тот фрагмент реальности, часть природного либо социального бытия, на 
что направлена познавательная активность человека. Гносеология, занятая 
изучением познавательного отношения человека к действительности, видит в 
субъекте участника познавательного процесса. Он очень зависим от 
конкретно-исторических условий' и со-цио-культурных факторов, во многом 
ограничен возможностями общественной практики.
  Современная трактовка понятия «субъект познания» берет свое начало от Р.
Декарта, у которого противопоставление субъекта и объекта выступило исходным 
пунктом анализа познания. Следующий важный шаг был сделан И. Кантом, который 
пытался раскрыть законы внутренней организации субъекта, развил учение о 
категориях как о формах суждения, представление об априорном и апостериорном 
знании.
11

   Метафизический материализм оказался бессилен в решении вопроса о 
взаимоотношении субъекта и объекта. Субъект понимался как отдельный, 
изолированный индивид, сущность которого связывалась с его природным 
происхождением. Объект— как независимо существующий объективный мир. Их 
отношения определялись только воздействием объекта на субъект, последний 
оказывался пассивно воспринимающим, лишенным целей и интересов биологическим 
существом. И если Л. Фейербах утверждал, что наше Я познает объект, лишь 
подвергаясь его воздействию, то К. Маркс совершенно справедливо уточнял — 
воздействуя на него. Эта активная, деятельностная роль субъекта в процессе 
познания прекрасно понималась идеализмом. Но она абсолютизировалась до такой 
степени, что даже объект трактовался производным, зависимым от субъективной 
активности. В субъективном идеализме, в котором властвовал тезис «вещь есть 
комплекс моих ощущений», объект фактически устранялся.
  Современная гносеология, признавая независимое существование субъекта и 
объекта, обращает внимание на их связь и взаимодействие. Объект из фрагмента 
реальности активно преобразуется в «очеловеченный» объект (наделяется 
характеристиками, соразмерными человеческому мироотаошению) и сам изменяется в 
ходе этого взаимодействия. Субъект выступает не как абстрактный биологический 
индивид, а как исторически развивающееся социальное существо. Основа их 
взаимодействия деятельностная. Будучи активной силой во взаимодействии с 
объектом, человек не может действовать произвольно. Сам объект, а также уровень 
конкретно-исторического развития ставит определенные пределы и границы 
деятельности.
   Следует заметить, что в современной эпистемологии категория «субъект» не 
отождествляется с ментальным планом бытия. Субъекты — это не умы и не сознания. 
Эпистемология может быть «бессубъектной» потому, что субъекты в ней, скорее 
всего, лишь системы референции. Их функция— зафиксировать и представить нечто. 
В этом смысле системы референции могут быть либо инвариантны, либо отличны и 
релятивны7.
  Методология имеет своей целью обеспечение научного и социального познания 
социально выверенными и апробированными правилами, нормами и методами действия. 
Это совокупность способов деятельности и требований к мыслящему субъекту, 
сформулированных на основе законов действительности. Методология понимается как 
система принципов и способов организации теоретической и практической 
деятельности, а также как учение об этой системе. Предполагается, что методолог 
знает «тайну» метода, обладает технологией мышления. Поэтому методология 
регулирует познавательный процесс с учетом современного уровня знаний, 
сложившейся картины мира. Выделяют два уровня методологии. Первый — 
инструментальный. Здесь формируются требования, которые обеспечивают протекание 
мыслительных и практических операций, и определяется не содержание, а ход мысли 
и действия. Второй — конструктивный, направленный на приращение знания, 
получение нового содержания.
   На современном этапе, помимо выделения в методах объективной и субъективной 
сторон, говорят об их структуре, которая весьма устойчи-
12

ва и априорна. С выявленными закономерностями связывают объективную сторону 
метода, с конкретными приемами исследования и способами преобразования объекта— 
субъективную. Гегель понимал метод как орудие и как стоящее на субъективной 
стороне средство, через которое она соотносится с объектом. Важно подчеркнуть, 
что в методе познания объективная закономерность превращается в правило 
действия субъекта. И если правы те методологи, которые уверены, что методы 
возникали, осмысливались и развивались в соответствии с особенностями 
обобщенной картины мира — «Органон» Аристотеля, учение о методах Бэкона и 
Декарта, метод гегелевской диалектики несли на себе печать своего времени, — то 
современный неравновесный, нестабильный мир ставит многочисленные вопросы и к 
сфере полифундаментальных методологических исследований. Какой, например, 
элемент или компонент метода следует считать подвижным, меняющимся с течением 
времени, а какой инвариантным? Насколько четок или нечеток термин «метод» и 
какова сила его императивности? Насколько он зависит от позиции человека и 
насколько он диктуется необходимостью? К чему метод принуждает и что допускает? 
Все эти вопросы еще ждут своего решения и инициируют дальнейшее развитие 
методологической проблематики.
ЛИТЕРА ТУРА
1 Рорти Р. Философия и зеркало природы. Новосибирск, 1991. С. 120.
2 БспнлярГ. Новый рационализм. М, 1987. С. 163.
3 РортиР. Указсоч. С. 102.
4 Порус ЯП. Эпистемология: некоторые тенденции // Вопросы философии. 1997. №2.
5 Американский философ Джованна Боррадори беседует с Куайном, Дэвидсоном, 
Патнэмом, Нозиком, Данто, Рорти, Кэйвлом. М., 1998. С. 25.
6 Агацци Э. Моральное измерение науки и техники. М., 1998. С. 75.
7 Лешкевт Т.Г. Возможна ли бессубъектная эпистемология? // Основы философии в 
вопросах и ответах. Ростов н/Д, 1997.
Тема 2. ПРЕДМЕТНАЯ СФЕРА ФИЛОСОФИИ НАУКИ
Философия науки как философское направление и как современная философская 
дисциплина.— Соотношение философии науки, науко-ведения и наукометрии. — 
Проблема роста научного знания — центральная проблема философии науки. — 
Типология представлений о природе философии науки. — «Смерть» традиционной 
философии науки.
  Создавая образ философии науки, следует четко определить, о чем вдет речь: о 
философии науки как о направлении западной и отечественной философии или же о 
философии науки как о философской дисциплине,
13

наряду с философией истории, логикой, методологией, культурологией исследующей 
свой срез рефлексивного отношения мышления к бытию, в данном случае к бытию 
науки. Философия науки как направление современной философии представлена 
множеством оригинальных концепций, предлагающих ту или иную модель развития 
науки и эпистемологии. Она сосредоточена на выявлении роли и значимости науки, 
характеристик когнитивной, теоретической деятельности.
   Философия науки как дисциплина возникла в ответ на потребность осмыслить 
социокультурные функции науки в условиях НТР. Это молодая дисциплина, которая 
заявила о себе лишь во второй половине XX в., в то время как направление, 
имеющее название «философия науки», возникло столетием раньше. «Предметом 
философии науки, — как отмечают исследователи, — являются общие закономерности 
и тенденции научного познания как особой деятельности по производству научных 
знаний, взятых в их историческом развитии и рассматриваемых в исторически 
изменяющемся социокультурном контексте»'.
   В высказываниях ученых можно встретиться с утверждением, что «аналитическая 
эпистемология и есть философия науки». Тем не менее более чем столетнее 
существование философии науки противоречит этому взгляду, хотя бы потому, что 
философия науки на протяжении своего развития становилась все более и более 
историцистской, а не аналитической. Существующее мнение относительно 
отождествления философии науки с аналитической философией, высказанное, в 
частности, отечественным исследователем А. Никифоровым3, великолепно парируется 
тезисом Р. Рор-ти: «Я не думаю, что все еще существует нечто, отождествляемое с 
именем «аналитическая философия», за исключением некоторых социологических или 
стилистических деталей... Аналитическое движение в философии разработало 
диалектические следствия множества посылок, и сейчас мало что осталось делать в 
этой области»3.
  Как дисциплина, философия науки испытывает на себе огромное влияние 
философско-мировоззренческих концепций и теоретических разработок, проводимых в 
рамках философии науки как современного направления западной философии. Однако 
цель ее — в интегративном анализе и синтетическом подходе к широкому спектру 
обсуждаемых проблем, в «поднятии на гора» тех отдельных концептуальных 
инноваций, которые можно обнаружить в авторских проектах современных философов 
науки. Сегодня для философии науки характерна тенденция содержательной 
детализации, а также персонификации заявленной тематики, когда обсуждение 
проблемы ведется не анонимно и безличностно, а с учетом достигнутых тем или 
иным автором конкретных результатов. Например, конвенции, как неустранимый 
элемент научного исследования, анализируются в контексте достижений Анри 
Пуанкаре — автора, считающегося родоначальником конвенциализма. А отрицание 
идеала деперсонифици-рованного научного знания и утверждение значимости 
личностного знания обсуждается от имени творца и родоначальника данной 
концепции Майкла Полани. От деятельности Венского кружка, возглавляемого 
Мо-рицом Шликом, в философию науки как научную дисциплину перешло
14

отношение к языку как к нейтральному средству познания, термины которого служат 
для выражения результатов наблюдений. Таким образом, мы сталкиваемся с 
принципиально иной питательной основой дисциплины, когда сама тематика, 
концептуальный аппарат и стержневые проблемы обретают свой статус в контексте 
разработок и выводов конкретного ученого той или иной школы.
  Философия науки имеет статус исторического социокультурного знания независимо 
от того, ориентирована она на изучение естествознания или 
социально-гуманитарных наук. Даже когда методолог изучает тексты 
естествоиспытателя, он не становится при этом исследователем физического пот 
или элементарных частиц. Философа науки интересует научный поиск, «алгоритм 
открытия», динамика развития научного знания, методы исследовательской 
деятельности. Философия науки, понятая как рефлексия над наукой, выявила 
изменчивость и глубину методологических установок и расширила границы самой 
рациональности. Опираясь на дословную интерпретацию выражения «философия науки»,
 можно сделать вывод, что оно означает любовь к мудрости науки. Если основная 
цель науки — получение истины, то философия науки становится одной из важнейших 
для человечества областей применения его интеллекта, в рамках которой ведется 
обсуждение вопроса, как возможно достижение истины. Она пытается открыть миру 
великую тайну того, чтб есть истина и что именно истина дороже всех 
общественных убеждений. Человечество, ограниченное четырехмерным 
пространственно-временным континуумом, в лице ученых не теряет веру в 
возможность постижения истины бесконечного универсума. А из того, что 
человечество должно быть достойно истины, вытекает великий этический и 
гуманистический пафос этой дисциплины.
  Соотношение философии науки с близкими ей областями науковсдсния и 
наукометрии иногда истолковывается в пользу отождествления последних или по 
крайней мере как нечто весьма родственное наукоеедению, а также дисциплинам,
"включающим в себя историю и социологию науки. Однако такое отождествление 
неправомерно. Социология науки исследует взаимоотношения науки как социального 
института с социальной структурой общества, типологию поведения ученых в 
различных социальных системах, взаимодействие формальных и профессиональных 
неформальных сообществ ученых, динамику их групповых взаимодействий, а также 
конкретные социокультурные условия развития науки в различных типах 
общественного устройства.
   Науковедение изучает общие закономерности развития и функционирования науки, 
оно, как правило, малопроблемно и тяготеет исключительно к описательному 
характеру. Науковедение как специальная дисциплина сложилось к 60-м гг. XX в. В 
самом общем смысле науковед-ческие исследования можно определять как разработку 
теоретических основ политического и государственного регулирования науки, 
выработку рекомендаций по повышению эффективности научной деятельности, 
принципов организации, планирования и управления научным исследованием. Можно 
столкнуться и с позицией, когда весь комплекс наук о
15

науке называют науковедением. Тогда науковедению придается предельно широкий и 
общий смысл и оно неизбежно становится междисциплинарным исследованием, 
выступая как конгломерат дисциплин.
   Область статистического изучения динамики информационных массивов науки, 
потоков научной информации оформилась под названием «н а у к о м е т р и я». 
Восходящая к трудам Прайса и его школы, науко-метрия представляет собой 
применение методов математической статистики к анализу потока научных 
публикаций, ссылочного аппарата, роста научных кадров, финансовых затрат.
   П. Копнин в свое время справедливо отмечал, что науковедение не может 
рассматриваться как самостоятельная комплексная наука, ибо всякая наука должна 
иметь некоторую общую теорию, единый метод, проблематику или по меньшей мере 
некоторый набор общих методов и проблем4. Науковедение, полагает П. Копнин, не 
располагает какой-либо общей теорией или набором теорий. Нередко из поля зрения 
науковедения выпадают собственно философские проблемы науки.
   В определении центральной проблемы философии науки существуют некоторые 
разночтения. По мнению известного философа науки Ф. Франка, «центральной 
проблемой философии науки является вопрос о том, как мы переходим от 
утверждений обыденного здравого смысла к общим научным принципам»3. К. Поппер 
считал, что центральная проблема философии знания, начиная, по крайней мере, с 
Реформации, состояла Е том, как возможно рассудить или оценить далеко идущие 
притязания конкурирующих теорий или верований. «Я, — писал К. Поппер, — называю 
ее первой проблемой. Она исторически привела ко второй проблеме: как можно 
обосновать (justify) наши теории и верования»6. Вместе с тем круг проблем 
философии науки достаточно широк, к ним можно отнести вопросы типа: 
детерминируются ли общие положения науки однозначно или один и тот же комплекс 
опытных данных может породить различные общие положения? Как отличить научное 
от ненаучного? Каковы критерии научности, возможности обоснования? Как мы 
находим основания, по которым верим, что одна теория лучше другой? В чем 
состоит логика научного знания? Каковы модели его развития? Все эти и многие 
другие формулировки органично вплетены в ткань философских размышлений о науке 
и, что более важно, вырастают из центральной проблемы философии науки — 
проблемы роста научного знания.
  Можно разделить все проблемы философии науки на три подвида. К первым 
относятся проблемы, идущие от философии к науке, вектор направленности которых 
отталкивается от специфики философского знания. Поскольку философия стремится к 
универсальному постижению мира и познанию его общих принципов, то эти интенции 
наследует и философия науки. В данном контексте философия науки занята 
рефлексией над наукой в ее предельных глубинах и подлинных первоначалах. Здесь 
в полной мере используется концептуальный аппарат философии, необходимо наличие 
определенной мировоззренческой позиции.
  Вторая группа возникает внутри самой науки и нуждается в компетентном арбитре,
 в роли которого оказывается философия. В этой группе очень
16

тесно переплетены проблемы познавательной деятельности как таковой, теория 
отражения, когнитивные процессы и собственно «философские подсказки» решения 
парадоксальных проблем.
  К третьей группе относят проблемы взаимодействия науки и философии с учетом 
их фундаментальных различий и органичных переплетений во всех возможных 
плоскостях приложения. Исследования по истории науки убедительно показали, 
какую огромную роль играет философское мировоззрение в развитии науки. Особенно 
заметно радикальное влияние философии в эпохи так называемых научных революций, 
связанных с возникновением античной математики и астрономии, коперниканским 
переворотом — гелиоцентрической системой Коперника, становлением классической 
научной картины мира— физикой Галилея-Ньютона, революцией в естествознании на 
рубеже XIX-XX вв. и т.д. При таком подходе философия науки включает в себя 
эпистемологию, методологию и социологию научного познания, хотя так очерченные 
границы философии науки следует рассматривать не как окончательные, а как 
имеющие тенденцию к уточнению и изменению.
  Типология представлений о природе философии науки предполагает различение той 
или иной ориентации философии науки, к примеру, онтологически ориентированной 
(А. Уайтхед) или методологически ориентированной (критический рационализм К. 
Поппера). Совершенно ясно, что в первой приоритеты будут принадлежать 
процедурам анализа, обобщения научных знаний с целью построения единой картины 
мира, целостного образа универсума. Во второй главным станет рассмотрение 
многообразных процедур научного исследования, как-то: обоснования, идеализации, 
фальсификации, а также анализ содержательных предпосылок знания.
  Иногда о философии науки говорят в более широком историко-философском 
контексте с учетом представлений конкретных авторов, так или иначе отзывавшихся 
о науке на протяжении многовекового развития философии. Таким образом можно 
получить неокантианскую философию науки, философию науки неореализма и пр. К 
версиям философии науки относят сциентистскую и антисциентистскую. Эти 
ориентации по-разному оценивают статус науки в культурном континууме XX в. 
Сциентист-ская версия философии науки пытается освободить ее от свойственных ей 
недостатков, заретушировать или оправдать их. Для нее также характерно 
стремление провести демаркацию науки и метафизики, произвести редукцию 
(сведение) качественно различных теоретических структур к единому эмпирическому 
основанию, очистить науку от несвойственных ей установок и ориентиров.
  Антисциентистская версия философии науки, представленная именами К. Хюбнера, 
Т. Роззака, П. Фейерабенда, требует равноправия науки и вненаучных способов 
видения мира, критикует науку за то, что она подавляет другие формы 
общественного сознания, представляет собой отчужденное мышление и источник 
догматизма.
   По разному оценивается и место философии науки. Некоторые авторы видят в 
этой дисциплине тип философствования, основывающего свои
17

выводы исключительно на результатах и методах науки (Р. Карнап, М. Бун-ге). 
Другие усматривают в философии науки посредствующее звено между 
естественнонаучным и гуманитарным знанием (Ф. Франк). Третьи связывают с 
философией науки задачи методологического анализа научного знания (И. Лакатос). 
Есть и крайние позиции, рассматривающие философию науки как идеологическую 
спекуляцию на науке, вредную для науки и для общества (П. Фейерабенд).
   Весьма любопытна типология представлений о природе философии науки, 
предложенная Дж. Лоузи:
• философия науки является мировоззрением, совместимым с научными теориями и 
основанным на них;
• она связана с выявление предпосылок научного мышления и деятельности;
• предполагает экспликацию понятий и теорий науки;
• философия науки — метанаучная методология, определяющая, чем научное мышление 
отличается от ненаучного, какими методами должны пользоваться ученые в своих 
исследованиях, каковы необходимые условия корректности научного объяснения, в 
чем состоит когнитивный (познавательный) статус научных законов. К 
перечисленной типологии можно добавить еще одну очень важную особенность: 
философию науки следует понимать прежде всего как область, в рамках которой 
предлагаются, изучаются и сравниваются модели развития науки.
   С точки зрения получившего широкое распространение дескриптивного подхода 
философия науки есть описание разнообразных, имеющих место в науке ситуаций: от 
гипотез «ad hok» (для данного, конкретного случая) до исследования по типу 
«case stadies», ориентирующегося на анализ реального события в науке или 
истории конкретного открытия в том или ином социокультурном контексте. 
Преимущество такого подхода состоит в его доступности. И с этой позиции каждый 
мыслитель может внести свою лепту в развитие философии науки, всего лишь 
поделившись собственными соображениями по поводу какого-либо этапа научного 
исследования. Однако такой подход имеет и свои недостатки, он мало концептуален 
и ведет к размыванию философии науки, растворению ее в простом описании фактов 
и событий научно-познавательной, деятельности.
   Если выделить стержневую проблематику философии науки, то первая треть XX в. 
занята:
• построением целостной научной картины мира;
• исследованием соотношения детерминизма и причинности;
• изучением динамических и статистических закономерностей.
   Внимание привлекают также и структурные компоненты научного и исследования: 
соотношение логики и интуиции; индукции и дедукции; анализа и синтеза; открытия 
и обоснования; теории и факта.
   Вторая треть XX в. занята анализом проблемы эмпирического обоснования науки, 
выяснением того, достаточен ли для всего здания науки фундамент чисто 
эмпирического исследования, можно ли свести все тео-
18

ретические термины к эмпирическим, как соотносится их онтологический и 
инструментальный смысл и в чем сложности проблемы теоретической нагруженное™ 
опыта. Заявляют о себе сложности процедур верификации, фальсификации, 
дедуктивно-номологического объяснения. Предлагается также анализ парадигмы 
научного знания, научно-исследовательской программы, а также проблемы 
тематического анализа науки.
  В последней трети XX в. обсуждается новое, расширенное понятие научной 
рациональности, обостряется конкуренция различных объяснительных моделей 
развития научного знания, попыток реконструкции логики научного поиска. Новое 
содержание приобретают критерии научности, методологические нормы и понятийный 
аппарат последней, пост-неклассической стадии развития науки. Возникает 
осознанное стремление к историзации науки, выдвигается требование соотношения 
философии науки с ее историей, остро встает проблема универсальности методов и 
процедур, применяемых в рамках философии науки. Пользуется ли историк методами, 
вырабатываемыми философией науки, и что дает методологу история науки, как 
соотносятся историцистская и методологическая версии реконструкции развития 
науки. Эта проблематика возвращает нас к исходной позиции философии науки, т.е. 
к анализу мировоззренческих и социальных проблем, сопровождающих рост и 
развитие науки; вновь обретает силу вопрос о социальной детерминации научного 
знания, актуальными оказываются проблемы гуманизации и гуманитаризации науки, 
ее нейтральности.
  Громкий лозунг, предвосхищающий «смерть традиционной философии науки», не 
означает ничего иного, как существование тех или иных ее параметров в рамках 
конкретно-исторического периода времени, и затем изменение их в другой. Когда 
философию науки связывают с программами, идущими от эмпиризма Ф. Бэкона и 
рационализма Р. Декарта, то обилие концепций философии науки XX столетия 
неизбежно приводит к выводу о «смерти» традиционной философии науки. Но если 
согласиться со столь радикальной установкой, то неизбежно возникнет вопрос: что 
при-дрт или уже пришло на смену той, ушедшей философии науки? Существует точка 
зрения, утверждающая, что после смерти традиционной философии науки ее заменит 
когнитивная социология науки. Последняя будет начинаться с решения вопроса о 
консенсусе — согласии между учёными. И, конечно же, подвергнет принципиальной 
критике стандартную теорию науки. Стандартная концепция науки уверена, что 
наблюдения адекватны реальности и исключают эмоциональность, предрассудки и 
интеллектуальную предубежденность ученых. В этом она противоречит самым простым 
истинам психологии. Наблюдения не могут быть оторваны от наблюдателя и не могут 
быть пассивны. На деятельность ученых мощно влияют глубинные психологические 
факторы, оказывают давление механизмы социальной детерминации.
  Современная философия науки выступает в качестве недостающего звена между 
естественнонаучным и гуманитарным знанием и пытается понять место науки в 
современной цивилизации в ее многообразных отношениях к этике, политике, 
религии. Тем самым философия науки вы-
19

полняет и общекультурную функцию, не позволяя ученым стать невеждами при 
узкопрофессиональном подходе к явлениям и процессам. .Она призывает обращать 
внимание на философский план любой проблемы, а следовательно, на отношение 
мысли к действительности во всей ее полноте и многоаспектное™. Стимулируя сам 
интерес к науке, философия науки предстает как развернутая диаграмма воззрений 
на проблему роста научного знания.
ЛИТЕРА ТУРА
1  СтепинВ.С., ГорохоеВ.Г., РозовМ.А. Философия науки и техники. М., 1996. С. 9.

2 См.: Никифоров А.Л. Философия науки: история и методология. М., 1998.
3 Рорти Р. Философия и зеркало природы. Новосибирск. 1991. С. 127.
4 КопнинП.В. Гносеологические и логические основы науки. М., 1974.
5 Франк Ф. Философия науки. М.,1960. С. 56.
6 Поппер К. Реализм и цель науки // Современная философия науки. Знание, 
рациональность, ценности в трудах мыслителей Запада: Хрестоматия. М., 1996. С. 
92-93.
Тема 3. О СОВРЕМЕННОЙ МЕТОДОЛОГИИ
Многоуровневая концепция методологического знания. — Концептуализация 
современной методологии. — Понятия: «куматоид», «case studies», «абдукция». — 
Методологический постулат «против подмены методов». — Методологические новации. 
— Методология — философия научного метода. — Основная классификация методов 
научного познания. — Понятие «методологическая культура». — Методологические 
барьеры. — Экспликация теоретического и эмпирического.
   Современная методология — наиболее стойкая и сопротивляющаяся изменениям 
сфера. Независимо от того, насколько осознают данную ситуацию сами методологи, 
в целом вся теоретико-концептуальная конструкция методологии базируется на 
принятии научного знания как принципиально интерсубъективного и 
деперсонифицированного. Те методы, которые она изучает и обобщает, рассчитаны 
на фиксацию данного без примесей субъективных наслоений. В современной 
методологии наиболее сильна абстракция (отвлечение) или демаркация 
(разграничение) от индивидуальных, психологических, коллективистских или 
исторических и культурных условий. Можно сказать, что сфера методологии — это 
та достаточно устойчивая среда, в которой арсенал средств, методов, принципов и 
ориентации имеется в наличии, готов к применению, а не изготовляется для 
каждого случая отдельно. Поэтому можно встретиться с определением методологии, 
которое отождествляет ее с предельной рационализацией мировоззрения.
   Принято различать общую и частную методологию. В первой анализируются методы,
 общие для многих наук, во второй — для отдельных групп
20

наук. Многоуровневая концепция методологического знания обосновывает выделение 
следующих ступеней:
• философских методов;
• общенаучных;
• частнонаучных;
• дисциплинарных;
• методов междисциплинарного исследования.
  Считается, что каждый уровнь обладает относительной автономией и не 
дедуцируется из других. Однако наиболее общий уровень выступает в качестве 
возможной предпосылки развития более низшего уровня.
  Многоуровневость методологии, как и сама необходимость ее развития, связана с 
тем, что в настоящее время исследователь, как правило, сталкивается с 
исключительно сложными познавательными конструкциями и ситуациями. Поэтому с 
очевидностью просматривается тенденция усиления методологических изысканий 
внутри самой науки.
  На этом основании выделяют внутрифилософскую и собственно профессиональную 
методологии, а период обособления методологии и приобретения ее 
самостоятельного статуса датируют 50-60-ми гг. нашего столетия. Выделение 
методологии из проблемного поля философии в самостоятельную сферу объясняется 
тем, что если философия по существу своему обращена к решению экзистенциальных 
проблем и дилемм, то цель профессиональной методологии — «создание условий для 
развития любой деятельности: научной, инженерной, художественной, 
методологической и т.д.»1. .
  Самостоятельный статус методологии объясняется еще и тем обстоятельством, что 
она включает в себя моделирующую мир онтологию. Поэтому на методологию 
возлагается задача изучить образцы всех видов, типов, форм, способов и стилей 
мышления. А на основании этого она становится реальным подспорьем в решении 
экзистенциальных проблем. В.М. Розин специально оговаривает, какого рода 
проблемы будет призвана решать современная методология:
• проблему преодоления натурализма философского и методологического мышления;
• проблему реальности;
• проблему выработки нового понимания и отношения к символическим системам и 
реалиям;
• проблему антропологического и психологического горизонтов;
• проблему высшего мира Космоса, Культуры, Реальности, т.е. того
целого, которое едино для всех людей2.
  Концептуализация современной методологии. Это с новой силой доказывает, что 
за методологией закреплена функция определения стратегии научного познания. 
Первый постулат в выработке подобной стратегии может носить название «против 
подмены методов». Уже достаточно тривиальным для современной методологии 
является суждение, что исследование предмета требует «своих», адекватных его 
природе методов. Эту мысль высказывал Э. Гуссерль, объясняя, что «толчок к 
исследованию должен исходить... от вещей и проблем», что наука должна 
стремиться достичь «в
21

самом смысле этих проблем предначертанных методов»3. Сочетание предмета и 
метода, их органичность выделяется методологией как одно из самых необходимых 
условий успеха научного исследования. Если предположить противную ситуацию, 
когда дисциплины пытаются изучить свой предмет с использованием неадекватных 
ему методов исследования, то сразу станет понятной правомерность данного 
методологического постулата. Подмена методов может обречь исследование на 
провал или облечь его в одежды антинауки, чему особенно способствуют приемы 
аналогии, редуцирования, связанные с переносом особенностей и характеристик 
одной предметной сферы на другую, либо принципиальное их упрощение.
   Когда проблемы не могут быть разрешены старыми методами или изучаемый объект 
обладает такой природой, к которой старые методы неприменимы, тогда условием 
решения задачи становится создание новых средств и методов. Методы в 
исследовании являются одновременно и предпосылкой, и продуктом, и залогом 
успеха, оставаясь непременным и необходимым орудием анализа.
   Налицо попытки разработать теории, суммирующие типичные методологические 
достижения или просчеты, например, теория ошибок, теория измерений, теория 
выбора гипотез, теория планирования эксперимента, теория многрфакторного 
анализа. Все эти теории базируются в основном на статистических закономерностях 
и свидетельствуют о концептуализации современной методологии, которая не 
удовлетворяется только эмпирическим исследованием и применением многообразных 
методов, а пытается создать порождающую модель инноваций и сопутствующих им 
процессов.
  Для методологии характерно изучение не только методов, но и прочих средств, 
обеспечивающих исследование, к которым можно отнести принципы, регулятивы, 
ориентации, а также категории и понятия. Весьма актуально на современном этапе 
развития науки, который именуют постнеклассическим, выделение ориентации как 
специфических средств методологического освоения действительности в условиях 
неравновесного, нестабильного мира, когда о жестких нормативах и детерминациях 
вряд ли правомерно вести речь. Можно сказать, что на смену детерминации 
приходят ориентации.
   Весомым компонентом современного методологического исследования являются 
средства познания. Считается, что в средствах познания находит свое 
материальное воплощение специфика методов отдельных наук: ускорители частиц в 
микрофизике, различные датчики, фиксирующие работу органов, — в медицине и т.п.
   Понятия «куматоид», «case studies», «абдукция» кажутся чуждыми слуху, 
воспитанному на звучании привычных методологических языковых кон-структовА 
Вместе с тем именно они указывают на то, что отличительная особенность 
современного этапа развития методологии заключена во введении принципиально 
новых понятийных образований, которые часто уходят своим происхождением в сферу 
конкретных или частных наук. К таким понятиям можно отнести весьма популярные 
ныне понятия бифуркации, флуктуации, диссипации, аттрактора, а также 
инновационное
22

понятие куматоида. Означая определенного рода плавающий объект (куматоид от 
греч. «волна»), он отражает системное качество объектов и характеризуется тем, 
что может появляться, образовываться, а может исчезать, распадаться. Он не 
репрезентирует всех своих элементов одновременно, а как бы представляет их 
своеобразным «чувственно-сверхчувственным» образом. Скажем, такой системный 
объект, как русский народ, не может быть представим и локализован в 
определенном пространствен но-временном участке. Невозможно, иными словами, 
собрать всех представителей русского народа с тем, чтобы объект был целостно 
представлен. И вместе с тем этот объект не фиктивен, а реален, наблюдаем и 
изучаем. Этот объект во многом определяет направление всего 
цивилизационно-исторического процесса в целом.
  Другой наиболее простой и легкодоступный пример — студенческая группа. Она 
представляет собой некий плавающий объект, то исчезающий, то появляющийся, 
который обнаруживает себя не во всех системах взаимодействий. Так, после 
окончания учебных занятий группы как целостного объекта уже нет, тогда как в 
определенных, институционально запрограммированных ситуациях (номер группы, 
количество студентов, структура, общие характеристики) она как объект 
обнаруживается и самоидентифицируется. Кроме того, такой куматоид 
поддерживается и вне-институционально, подпитываемый многообразными импульсами: 
дружбой, соперничеством и прочими отношениями между членами группы.
  Особенность куматоида в том, что он не только безразличен к 
пространственно-временной локализации, но и не привязан жестко к самому 
субстрату — материалу, его составляющему. Его качества системные, а 
следовательно, зависят от входящих в него элементов, от их присутствия либо 
отсутствия и, в особенности, от траектории их развития или поведения. Куматоид 
нельзя однозначно идентифицировать с одним определенным качеством или же с 
набором подобных качеств, вещественным образом закрепленных. Вся социальная 
жизнь сплошь наводнена этакими плавающими объектами— куматоидами. Еще одной 
характеристикой куматоида следует признать определенную предикативность его 
функционирования, например: быть народом, быть учителем, быть той или иной 
социальной группой. От куматоида даже с учетом его динамики ожидается некое 
воспроизведение наиболее типических характериологических особенностей и 
образцов поведения.
  Другой принципиальной новацией в современной методологии является ведение 
исследований по тшгу «case studies» — ситуационных исследований. Последние 
опираются на методологию междисциплинарных исследований, но предполагают 
изучение индивидуальных субъектов, локальных групповых мировоззрений и 
ситуаций4. Термин «case studies» отражает наличие прецедента, т.е. такого 
индивидуализированного объекта, который находится под наблюдением и не 
вписывается в устоявшиеся каноны объяснения. Считается, что сама идея 
ситуационной методологии восходит и «идеографическому методу» баденской школы. 
Известно весьма положительное к ней отношение основоположника социологии знания 
К. Мангейма. «Нам придется принять во внимание ситуационную
23

детерминацию в качестве неотъемлемого фактора познания— подобно тому, как мы 
должны будем принять теорию рёляционизма и теорию меняющегося базиса мышления, 
мы должны отвергнуть представление о существовании «сферы истины в себе» как 
вредную и недоказуемую гипотезу5. Различают два типа ситуационных исследований: 
текстуальные и полевые. В обоих придается первостепенное значение локальной 
детерминации. Последняя конкретизируется понятием «внутренней социальности» и 
понимается как замкнутая система неявных предпосылок знания, складывающихся под 
влиянием специфических для данной группы и ситуации форм деятельности и общения,
 как «концептуальный каркас» и социо-культурный контекст, определяющий значение 
и смысл отдельных слов и поступков. Преимущества ситуационных исследований 
состоят в том, что в них содержание системы знания раскрывается в контексте 
конечного набора условий, конкретных и особых форм жизненных ситуаций, 
приоткрывая тем самым завесу над тайнами реального познавательного процесса.
   Современная методология осознает ограниченную универсальность своих 
традиционных методов. Так, гипотетико-дедуктивный метод подвергается критике на 
том основании, что начинает с готовых гипотез и проскакивает фазу «заключения к 
наилучшему объяснению фактов». Последняя названа абдукцией, что означает 
умозаключение от эмпирических фактов к объясняющей их гипотезе6. Такого рода 
умозаключения широко используются в быту и на практике. Не замечая того, каждый 
человек при поиске объяснений обращается к абдукции. Врач по симптомам болезни 
ищет его причину, детектив по оставшимся следам преступления ищет преступника. 
Таким же образом и ученый, пытаясь отыскать наиболее удачное объяснение 
происходящему, пользуется методом абдукции. И хотя термин не имеет такой 
популярности и признанное™, как индукция и дедукция/ значимость отражаемой им 
процедуры в построении новой и эффективной методологической стратегии весьма 
существенна.
   Принципиальному переосмыслению подвергается и эксперимент, который считается 
наиболее характерной чертой классической науки, но не может быть применен в 
языкознании, истории, астрономии и — по этическим соображениям — в медицине. 
Часто говорят о мысленном эксперименте как проекте некоторой деятельности, 
основанной на теоретической концепции. Мысленный эксперимент предполагает 
работу с некоторыми идеальными конструктами, а следовательно, он уже не столько 
приписан к ведомству эмпирического, сколько являет собой средство 
теоретического уровня движения мысли. В современную методологию вводится 
понятие «нестрогое мышление», которое обнаруживает возможность эвристического 
использования всех доселе заявивших о себе способов освоения материала. Оно 
открывает возможность мозговому штурму, где объект будет подвергнут 
мыслительному препарированию с целью получения панорамного знания о нем и 
панорамного видения результатов его функционирования.
   Поскольку современная научная теория наряду с аксиоматическим базисом и 
логикой использует также и интуицию, то методология реаги-
24

рует на это признанием роли интуитивного суждения. Тем самым сокращается разрыв 
между гуманитарными и естественными науками. Достижения же компьютерной 
революции, в которых ученый во все более возрастающей степени освобождается от 
рутинных формально-логических операций и передает их машине, позволяет открыть 
новые возможности для творчества. Благодаря этому происходит расширение поля 
исследуемых объектов и процессов, нестандартных решений и нетрадиционных 
подходов.
  Выделяется несколько сущностных черт, характеризующих «методо
логические новации»:	•
  во-первых, это усиление роли междисциплинарного комплекса программ в изучении 
объектов;
  во-вторых, укрепление парадигмы целостности и интегративности, осознание 
необходимости глобального всестороннего взгляда на мир;
  в-третьих, широкое внедрение идей и методов синергетики, стихийно-спонтанного 
структурогенеза;
  в-четвертых, выдвижение на передовые позиции нового понятийного и 
категориального аппарата, отображающего постнеклассическую стадию эволюции 
научной картины мира, его нестабильность, неопределенность и хаосомность;
  в-пятых, внедрение в научное исследование темпорального фактора и 
многоальтернативной, ветвящейся графики прогностики;
  в-шестых, изменение содержания категорий «объективности» и «субъективности», 
сближение методов естественных и социальных наук;
  в-седьмых, усиление значения нетрадиционных средств и методов исследования, 
граничащих со сферой внерационального постижения действительности.
  Не все перечисленные определения могут претендовать на роль индикаторов 
«методологических новаций». Не все из названных качеств свободны от внутренней 
противоречивости самой формулировки. Однако уже сама фиксация факта 
«методологической новаторики» весьма и весьма значима. При ее характеристике в 
глаза бросается практическая потребность в методологическом обеспечении, 
которую испытывают не только ученые, но и практические работники, 
специалисты-профессионалы всех типов. Сегодня все чаще говорят об уровне 
методологической культуры общества. Лица, принимающие решения, не хотят 
действовать путем проб и ошибок, а предпочитают методологическое обеспечение 
предполагаемого результата и выявление спектра способов его достижения. К 
способам получения этого результата, хотя он и находится в области прогноза и 
предписания, тем не менее предъявляют требования научной обоснованности. 
Методологическая культура репрезентируется методологическим сознанием ученого и 
превращается в факторы его деятельности, органично вплетается в познавательный 
процесс, усиливает его методологическую вооруженность и эффективность.
  Принципиально инновационным оказывается стремление современной методологии к 
осознанию постаналитического способа мышления. С одной стороны, оно связано со 
стремлением к историко-критической
25

реконструкции теории (и здесь перекрываются сразу три сферы анализа: сфера 
исторического, критического и теоретического). С другой — оно предполагает учет 
отношений, а быть может, и зависимости теории и политики. Постаналитическое 
мышление не ограничивается блужданием в лабиринте лингвистического анализа. 
Интересы современного постаналитического мышления простираются от эстетики до 
философии истории и политики. Постаналитизм решительно отказывается от 
ограничений аналитической философии, связанных с ее принципиальной склонностью 
к формализованным структурам и игнорированием историко-литературных форм 
образованности «континентальной мысли». Постаналитизм словно заглядывает за 
аналитический горизонт и в наборе новых референтов видит все многообразие 
современной действительности и тех отношений, которые просятся быть 
распознанными, став объектом исследования методологической мысли. Это претензия 
на некий синтез дисциплинарного и гуманистического словарей, на укоренение 
эпистемологии в социальной онтологии.
   Взгляд на современную методологию будет неполон, если не обратить внимание 
на существование своего рода «методологических барьеров». И когда утвердившаяся 
научная парадигма сниспосылает всем научным сообществам стереотипйзированные 
стандарты и образцы исследования, в этом можно различить следы методологической 
экспансии. Существует множество примеров того, как ученые переступают 
«методологические барьеры». Так, конвенциализм А. Пуанкаре прямо подсказывает 
рецепт, состоящий в принятии конвенций — соглашений между учеными. Им надо 
просто договориться, другое дело, что этот процесс не так прост и легок, как 
кажется. Наиболее типичны для ученого мира именно споры, полемика, столкновения 
противоположных точек зрения и позиций.
  К методологическим барьерам относится и существующий механизм 
методологической инерции, когда переход на использование новой методологической 
стратегии оказывается довольно болезненной для исследователя процедурой. 
Например, вытеснение детерминизма индетерминизмом, необходимости — 
вероятностностью, прогнозируемое™ — непредсказуемостью, диалектического 
материализма — синергетикой и т.д. и по сей день неоднозначно оценивается 
различными представителями научного сообщества. Здесь возникает дополнительная 
проблема относительно того, может ли ученый сознательно преодолевать 
предрасположенность к определенному методу или методам познания, насколько 
инвариантен его стиль и способ мышления при решении познавательных задач.
   Множественность методологий обнажает проблему единства, но уже единства 
методологических сценариев, единства в рамках той или иной методологической 
стратегии, в отличие от поставленной в рамках философии науки проблемы единства 
научного знания. Методологи могут быть заняты уточнением понятийного аппарата и 
методов, а также эмпирического содержания уже установленных теоретических 
конструкций, могут погрузиться в разработку приложения конкретных 
методологических схем к тем или иным ситуациям, могут анализировать логику 
известных общих решений. Все это говорит о пестроте методологических 
устремлений. При-
26

оритетным для переднего края современной методологии является принятие 
теоретика-вероятностного стиля мышления, в контексте которого мышление, не 
признающее идею случайности и альтернативности, является примитивным.
  Для современной методологии, как и в прежние времена, весьма остра проблема 
экспликации эмпирического и теоретического7. Сфера научно-методологического 
знания упорядочивает себя отнесением ряда методов к эмпирическому или 
теоретическому уровню. Считается, что опыт, эксперимент, наблюдение суть 
составляющие эмпирического уровня познания как результата непосредственного 
контакта с живой природой, где исследователь имеет дело с реальным объектом,
  Абстракции, идеальные объекты, концепции, гипотетико-дедуктивные модели, 
формулы и принципы — необходимые компоненты теоретического уровня. Мыслить 
движение идей и наблюдать различные эмпирические факты — занятия, отличающиеся 
друг от друга. Казалось бы, задача ученого-теоретика — создать теорию или 
сформулировать идею на основе «материи мысли», эмпирик же привязан к данным 
опыта и может позволить себе лишь обобщение и классификацию. Известно, однако, 
что между теоретическим и эмпирическим связи достаточно сложные и 
разно-направленные. Одного противопоставления того, что теории не имеют 
действительных денотатов (представителей) в реальности, как это можно 
зафиксировать по отношению к эмпирическому уровню (в наблюдении и эксперименте),
 мало для понимания сущности теоретического. Данные наблюдения также 
опосредованы теоретическими представлениями— как говорится, всякая эмпирия 
нагружена теорией.
  Изменения в теоретическом аппарате могут совершаться и без непосредственной 
стимуляции со стороны эмпирии. Более того, теории могут стимулировать 
эмпирические исследования, подсказывать им, где искать, что наблюдать и 
фиксировать. Это, в свою очередь, показывает, что не всегда эмпирический 
уровень исследования обладает безусловной первичностью, иначе говоря, 
первичность и базисность эмпирического не является необходимым и обязательным 
признаком развития научного знания. Эмпирическое исследование призвано 
обеспечить выход научно-теоретического к реальной сфере живого созерцания. 
Теоретическое отвечает за применение аппарата абстракций и категориальных 
средств для ассимиляции внешнего по отношению к нему материала «живого 
созерцания», к деятельности, лежащей вне сферы развития понятийных мыслительных 
средств.
  Но вопрос о том, можно ли свести теоретический и эмпирический уровни познания 
к соотношению чувственного и рационального, тоже не решается однозначно 
положительно. И как бы такое сведение ни было заманчивым своей простотой и 
элементарностью, размышляющий читатель, скорее всего, склонится в пользу 
«нельзя». Теоретический уровень нельзя свести только к рациональному способу 
миропостижения, точно так же как нельзя свести эмпирический уровень только к 
чувственному, потому что и на эмпирическом, и на теоретическом уровнях познания 
присутствуют и мышление, и чувства. Взаимодействие, единство чувствен-
27

ного и рационального имеет место на обоих уровнях познания с различной мерой 
преобладания. Описание данных восприятия, фиксация результатов наблюдения, т.е. 
все то, что относится к эмпирическому уровню, нельзя представить как чисто 
чувственную деятельность. Оно нуждается в определенном теоретически нагруженном 
языке, в конкретных категориях, понятиях и принципах. Получение результатов на 
теоретическом уровне не есть прерогатива сугубо рациональной сферы. Восприятие 
чертежей, графиков, схем предполагает чувственную деятельность; особо значимыми 
оказываются процессы воображения. Поэтому подмена категорий теоретическое — 
мыслительное (рациональное), эмпирическое — чувственное (сенситивное) 
неправомерно.
   В чем же отличие теоретического уровня от эмпирического? Хотя эмпирические 
знания также могут быть представлены гипотезами, обобщениями, эмпирическими 
законами, описательными теориями, но направлены они на объект, который дан 
наблюдателю непосредственно. Эмпирический уровень выражает объективные факты, 
выявленные в результате экспериментов и наблюдений, как правило, со стороны их 
внешних и очевидных связей. В логике и методологии факт понимается как знание, 
достоверность которого очевидна или доказана (факт от лат. factum — «сделанное, 
свершившееся»). В качестве контрпримера или аномалии факт используется для 
опровержения теории. В виде эмпирической констатации согласовывающихся с 
теорией положений факт служит дополнительным аргументом обоснования истинности 
знания. Иногда в значении «факт познания» выступают самые простейшие 
определения объекта, хотя сама направленность факта связана с тем, чтобы 
зафиксировать предикатную связку — «нечто есть». Можно сказать, что факты по 
природе и существу своему онтологичны. Они фиксируют фрагмент бытия или 
максимально адекватное его отражение.
  Теоретический уровень познания также предполагает связь с действительностью, 
однако связь эта не прямая, а опосредованная. На теоретическом уровне мы не 
найдем фиксации или сокращенной сводки эмпирических данных; теоретическое 
мышление нельзя свести к суммированию эмпирически данного материала. Получается,
 что теория вырастает не из эмпирии, но как бы рядом с ней, а точнее, над ней и 
в связи с ней. И если эмпирический уровень предполагает обобщение фактических 
данных, опытных зависимостей, индуктивных законов, мир теоретического знания 
составляют идеи, концепции, идеальные объекты, которые нигде не встречаются в 
действительности. В основе деятельности теоретика лежит создание и исследование 
таких идеальных теоретических объектов. Теоретический уровень — это 
концептуальное движение. Концепция же, в свою очередь, понимается как 
порождающая модель. Знания теоретического уровня возникают в результате 
внутреннего развития идей и концепций, а не простого обобщения данных 
наблюдения. Причем характер этого внутреннего развития может быть трояким: 
имманентным (аналитическим), конструктивным (синтетическим) и интуитивным 
(трансцендентным). Изменения отдельных элементов теоретического уровня ведут к 
частичным трансформациям системы в целом, и в этом признаке сис-
28

темности теоретического знания содержится важный признак теоретического. В 
общих чертах для теоретического уровня характерны:
• способность к воспроизводству знаний на своей собственной основе;
• относительно независимое от эмпирии движение мысли в собственном 
теоретическом содержании;
• непрерывность движения теоретической мысли на некоторой постоянной исходной 
основе;
• получение теоретических результатов без обращения к опыту.
  Мир явлений очень часто предстает как мир видимости и кажимости. Согласно 
данным органов чувств Солнце восходит и, описав дугу вокруг Земли, заходит. 
Создается впечатление, что оно как будто бы вращается вокруг Земли. Однако в 
действительности все обстоит иначе. Глубинная сущность и форма проявления 
процессов, как правило, не совпадают. Задача теоретического уровня познания 
состоит в обнаружении за видимыми проявлениями скрытых, внутренних, сущностных 
связей и отношений. Теоретическое мышление не заимствует своего содержания 
извне в готовом виде, и на его формирование не влияет ограниченность наблюдения.
 И то, что ускользает от наблюдателя, не должно скрыться от теоретика. 
Теоретический уровень познания направлен на формирование теоретических законов, 
которые отвечают требованиям всеобщности и необходимости, т.е. действуют везде 
и всегда.
  Привлекающий определенной ясностью в решении проблемы различения методологии 
гуманитарного и естественнонаучного знания оказывается подход, предложенный Г.Х.
 фон Вригтом. Используя существующие традиции в философии науки — 
аристотелевскую и галилеевскую, он предлагает первую связать с телеономией, а 
вторую с каузальностью. Причем телеономия и телеономическое создает эффект 
понимания, каузальность и каузальное — эффект объяснения. Особенно важно то, 
что телеономическое связывается с гуманитарными науками, а каузальное — с 
естественными. И в том и в другом случае имеет место номос — закон, но 
номические (установленные законом) отношения проявляются по-разному. Каузальное 
объяснение обычно указывает на прошлое: «Это произошло, потому что (раньше) 
произошло то», — типическая языковая конструкция таких объяснений. Таким 
образом, в них предполагается но-мическая связь между причинным фактором и 
фактором-следствием. В простейшем случае — это отношение достаточной 
обусловленности.
  Телеологические объяснения указывают на будущее: «Ъто случилось для того, 
чтобы произошло то». В отличие от каузального объяснения допущение номической 
связи включено в телеологическое объяснение более сложным образом, так сказать, 
косвенно. Например, утверждая, что «он бежит для того, чтобы успеть на поезд», 
я тем самым указываю, что этот человек считает при данных обстоятельствах 
необходимым и, может быть, достаточным бежать, если он хочет попасть на станцию 
до отхода поезда. Его убеждение может оказаться ошибочным. Независимо от этого 
мое объяснение его действия может быть правильным8.
  Телеологические рассуждения всегда были связаны с признанием цели— «того, 
ради чего» (по определению Аристотеля). Следовательно,
29

телеономность методологии гуманитарного знания имеет в виду цель и 
направленность отражательного процесса, его какую-то финальную конструкцию, а 
не просто факт регистрации происходящего. Исходя из предложенного подхода, даже 
если признать, что история не имеет цели, ее отражение с намерением постижения 
ей эту цель предписывает. Оно постоянно пытается ответить на вопрос «Для чего?» 
Поэтому можно сделать вывод, что методология гуманитарного познания 
человекосоразмерна, она строится с расчетом включения в себя целей и смыслов 
человеческой деятельности. Человек, с его желаниями, стремлениями и «свободной 
волей», становится необходимым и направляющим компонентом методологии научного 
познания. Ведь не зря конечная причина — causa fmalis — бытия была всегда 
соединена с целью.
ЛИТЕРАТУРА
1 Разин В.М. Философия и методология: традиция и современность // Вопросы 
философии. 1996. № И. С. 61.
2 Там же. С. 62-64.
3 Гуссерль Э. Философия как строгая наука. Новочеркасск. 1994. С. 173-174.
4 Касавнн И. Т. Об эпистемологическом статусе ситуационных исследований 
//Смирновскиечтения. М., 1999. С. 197.
5 Там же. С. 198.
6 Рузавин Г.И. Роль и место абдукции в научном исследовании // Вопросы
философии. 1998. № 1.
1 Швырев B.C. Теоретическое и эмпирическое в научном познании. М., 1978. 8 
Вригт Г. фон. Логико-философские исследования. М., 1986. С. 116-117.
Тема 4. РАЗМЫШЛЕНИЯ О СООТНОШЕНИИ ФИЛОСОФИИ И НАУКИ
Объектность науки и универсальность философии. — В чем специфика понятийного 
аппарата философии?— Можно ли философию определять словом «наука»?— В чем 
состоит статус научности? — Обладает ли философия, как и наука, практической 
значимостью? — О перспективах взаимоотношений философии и науки.
   На вопрос «Что такое философия?» — можно услышать ответ: «Это наука всех 
наук». И он во многом удобен. Во-первых, такой статус философии — быть наукой 
всех наук — внушает априорное (доопытное) к ней уважение, восхищение ее 
сложностью и значимостью. Царственное положение философии помещает в ее ведение 
все сферы человеческой мысли. Во-вторых, формула «наука всех наук» косвенным 
образом оправдывает позицию тех, кто убежден, что такую громоздкую дисциплину 
осилить не под силу.
   Средневековый принцип гласит: «Незачем множить сущности без надобности». 
Следовательно, если бы философия выступила в роли такого совокупного свода 
сведений конкретных наук, то, растворясь в нем, ока-
30

залась бы излишней. Переносить на одно полотно достижения многообразных наук— 
занятие трудоемкое и кропотливое. Однако в нем нет ни грана специфически 
философского. Философия как сжатая сумма знания обречена на жалкий жребий 
шекспировского короля Лира. Раздав дочерям все свое состояние, он остался ни с 
чем и был выдворен на улицу. Так и у философии в случае отождествления ее с 
наукой при отпочковании и дальнейшей дифференциации наук не остается ничего: ни 
собственного предмета, ни собственной специфики, ни значимости. Она лишается 
самостоятельности и самоценности, о чем, кстати, весьма громко заяшшют 
позитивисты.
  А с другой стороны, случись вам заболеть, кого бы вы предпочли пригласить к 
себе, философа или врача? Видимо, второго. Ну а в бурю на корабле кому 
доверитесь — кормчему или мыслителю? Совершенно очевидно, что никакая сфера 
человеческого духа, и философия в том числе, не может вобрать в себя всю 
совокупность специально-научных знаний о мироздании. Философ не может и не 
должен подменять собой работу медика, биолога, математика, физика и т.п. 
Философия не может быть наукой всех наук, т.е. стоять над частными дисциплинами,
 равно как она не может быть одной из частных наук в ряду прочих. Многолетний 
спор философии и науки о том, в чем больше нуждается общество — в философии или 
науке — и какова их действительная взаимосвязь, породил множество точек зрения, 
обилие возможных трактовок и интерпретаций этой проблемы. Остановимся на 
основных тезисах, раскрывающих суть соотношения философии и науки.
• Специальные науки служат отдельным конкретным потребностям общества: технике, 
экономике, искусству врачевания, искусству обучения, законодательству и др. Они 
изучают свой специфичет ский срез действительности, свой фрагмент бытия. 
Частные науки ограничиваются отдельными частями мира. Согласно Гегелю, научное 
мышление погружено в конечный материал и ограничено рассудочным постижением 
конечного. Философию же интересует мир в целом. Она не может примириться с 
частностью, ибо устремлена к целостному постижению универсума. Философия 
задумывается о мировом целом, о всеохватывающем единстве всего сущего, она ищет 
ответ на вопрос «что есть сущее, поскольку оно есть». В этом смысле справедливо 
определение философии как науки «о первоначалах и первопричинах».
• Частные науки обращены к явлениям и процессам реальности, существующим 
объективно, вне человека, независимо ни от человека, ни от человечества. Их не 
интересует ценностная шкала человеческих смыслов, они безоценочны. Свои выводы 
наука формулирует в теориях, законах и формулах, вынося за скобки личностное, 
эмоциональное отношение ученого к изучаемым явлениям и тем социальным 
последствиям, к которым может привести то или иное открытие. Фигура ученого, 
строй его мыслей и темперамент, характер исповеданий и жизненных предпочтений 
также не вызывает особого интереса. Закон тяготения, квадратные
31

уравнения, система Менделеева, законы термодинамики объективны. Их действие 
реально и не зависит от мнений, настроений и личности ученого.
Мир в глазах философа — не просто статичный пласт реальности, но живое 
динамичное целое. Это многообразие взаимодействий, в котором переплетены 
причина и следствие, цикличность и спонтанность, упорядоченность и деструкция, 
силы добра и зла, гармонии и хаоса. Философствующий разум должен определить 
свое отношение к миру. Поэтому основной вопрос философии и формулируется как 
вопрос об отношении мышления к бытию (человека к миру, сознания к материи). 
Принимая во внимание данные научных исследований, она идет дальше, рассматривая 
вопрос о сущностном смысле и значимости процессов и явлений в контексте 
человеческого бытия.
• Представители отдельных наук исходят из определенных представлений, которые 
принимаются как нечто данное, не требующее обоснования. Ни один из узких 
специалистов в процессе непосредственной научной деятельности не задается 
вопросом, как возникла его дисциплина и как она возможна, в чем ее собственная 
специфика и отличие от прочих. Если эти проблемы затрагиваются, 
естествоиспытатель вступает в сферу философских вопросов естествознания. 
Философия же в первую ючередь стремится выяснить исходные предпосылки всякого 
знания, в том числе и собственно философского. Она направлена на выявление 
таких достоверных основ, которые могли бы служить точкой отсчета и критерием 
для понимания и оценки всего остального (отличия истины от мнения, эмпирии от 
теории, свободы от произвола, насилия от власти). Предельные, пограничные 
вопросы, которыми отдельная познавательная область либо начинается, либо 
заканчивается, — излюбленная тема философских размышлений.
• Наука занимает свое достойное место как сфера человеческой деятельности, 
главнейшей функцией которой является выработка и систематизация объективных 
знаний о действительности. Она может быть понята как одна из форм общественного 
сознания, направленная на предметное постижение мира, предполагающая получение 
нового знания. Цель науки всегда была связана с описанием, объяснением и 
предсказанием процессов и явлений действительности на основе открываемых ее 
законов. Система наук условно делится на естественные, общественные и 
технические. Считается, что объем научной деятельности, рост научной информации,
 открытий, числа научных работников удваивается примерно каждые 15 лет. А в 
развитии науки чередуются нормальные и революционные периоды, так называемые 
научные революции, которые приводят к изменению ее структуры, принципов 
познания, категорий, методов и форм организации.
   Философия основывается на теоретико-рефлексивном и духовно-практическом 
отношении субъекта к объекту. Она оказывает активное воздей-
32

ствие на социальное бытие посредством формирования новых идеалов, норм и 
культурных ценностей. К ее основным исторически сложившимся разделам относятся 
онтология, гносеология, логика, этика, эстетика. К ним можно добавить и другие 
составляющие: философская антропология, ак-сеология, теория культуры, 
социальная философия, история философии, философия религии, методология, 
философия науки и пр. Главные тенденции развития философии связаны с 
осмыслением таких проблем, как мир и место в нем человека, судьбы современной 
цивилизации, единство и многообразие культур, природа человеческого познания, 
бытие и язык. В чем специфика понятийного аппарата философии?
• Философия стремится найти предельные основания и регулятивы всякого 
сознательного отношения к действительности. Поэтому философское знание 
выступает не в виде логически упорядоченной схемы, а принимает вид развернутого 
обсуждения, детального формулирования всех трудностей анализа, критического 
сопоставления и оценки возможных путей решения поставленной проблемы. Отсюда 
известная сентенция: в философии важен не только достигнутый результат, но и 
путь к этому результату. Ибо путь и является специфическим способом обоснования 
результата. Когда И. Ньютон восклицал: «Физика, бойся метафизики!» (философии), 
— он протестовал в том числе и против того, что в философии невозможно найти 
лишь один единственный удовлетворяющий ответ на поставленный вопрос. И если 
наука реализует достаточно строгую форму организованности, то философия не 
может похвастаться подобной однозначностью. Она всякий раз сталкивается с 
выстраиванием множества вариантов обоснований и опровержений. В ней нет таких 
истин, которые не вызывали бы возражений. Знаменитое изречение: «Подвергай все 
сомнению!», а также страстная неприязнь к догматам — вот кредо философствующего 
разума.
• В науке по традиции принимается кумулятивное движение вперед, т.е. движение 
на основе накопления уже полученных результатов (ведь не будет же ученый заново 
открывать законы классической механики или термодинамики). Здесь уместен образ 
копилки, в которой, словно монетки, скапливаются крупицы истинных знаний. 
Философия, напротив, не может довольствоваться заимствованием уже полученных 
результатов. Нельзя, скажем, удовлетвориться ответом на вопрос о смысле жизни, 
предложенным средневековыми мыслителями. Каждая эпоха будет по-своему вновь и 
вновь ставить и решать этот вопрос. Развитие философии не укладывается в рамки 
смены концепций, теорий и парадигм. Специфика философии проявляется в том, что 
она применяет свой особый метод рефлексии, метод оборачивания на себя. Это 
словно челночное движение, предполагающее возвращение к исходным предпосылкам и 
обогащение новым содержанием. Для философии характерна переформулировка 
основных проблем на протяжении всей истории человеческой мысли. Условно это ее 
свойство может быть обозначено как обратимость, или рефлексивность, философии.
33

• Наука опирается на факты, их экспериментальную проверку. Философия отстоит от 
сферы повседневности и уносится в мир интеллигибельных сущностей. 
Intelligibilis — умопостигаемый, обозначает существование объектов, постигаемых 
только умом и не доступных чувственному познанию. Вопросы «что есть красота, 
истина, добро, справедливость» выходят за рамки эмпирических обобщений. Красота 
не есть тот или иной прекрасный кувшин, цветок, кристалл или самая прекрасная 
из девушек. Философское понимание красоты ориентировано на постижение этого 
явления с точки зрения всеобщего. Оно как бы выходит за пределы эмпирической 
данности, преодолевает их и, выражаясь ее собственным языком, трансцендирует к 
сущностному определению.
   Популярно разъясняя специфику философии, британский логик, философ и 
социолог Бертран Рассел утверждал, что философия «является чем-то промежуточным 
между теологией и наукой. Подобно теологии, она состоит в спекуляциях по поводу 
предметов, относительно которых точное знание оказывалось до сих пор 
недостижимым; но, подобно науке, она взывает скорее к человеческому разуму, чём 
к авторитету, будь то авторитет традиции или откровения»1. Философия, по его 
мнению, как бы ничейная земля между наукой и теологией, открытая, однако, для 
атак с обеих сторон. На многие философские вопросы: «Что есть мудрость, добро и 
красота, в чем смысл жизни?» — нельзя найти ответ в научной лаборатории. Не 
устраивают и версии богословов со ссылкой на акт творения и авторитет 
Священного писания. Такие неразрешимые с точки зрения науки и теологии вопросы 
оказываются уделом философии.
• Весьма очевидны различия в понятийном аппарате. Язык философии существенно 
отличается как от языка науки с его четкой фиксацией термина и предмета, так и 
от языка поэтического, в котором реальность лишь образно намечается, а также от 
языка обыденного, где предметность обозначается в рамках утилитарных 
потребностей. Философия, предполагая разговор о мире с точки зрения всеобщего, 
нуждается в таких языковых средствах, в таких универсальных понятиях, которые 
бы смогли отразить безмерность и бесконечность мироздания. Поэтому философия 
создает свой собственный язык — язык категорий, предельно широких понятий, 
обладающих статусом всеобщности и необходимости. Они настолько широки, что не 
могут мыслиться составляющими других более широких понятий. Причина и следствие,
 необходимость и случайность, возможность и действительность и т.д. — примеры 
философских категорий.
• Если конкретно-научные дисциплины могут развиваться, не учитывая опыт других 
форм общественного, сознания (физика, например, может благополучно 
прогрессировать без учета опыта истории искусства, а химия — невзирая на 
распространение религии, математика может выдвигать свои теории без учета норм 
нравственности, а биология не оглядываться на императивы правоведения), то в 
философии все обстоит иначе. И хотя философия не может быть сведена 
(редуцирована) ни к науке, ни к любой другой форме ду-
34

ховной деятельности, в качестве эмпирической базы и исходного пункта обобщенных 
представлений о мире в целом в ней принимается совокупный опыт духовного 
развития человечества, всех форм общественного сознания: науки, искусства, 
религии, права и др. Философия — не наука, однако в ней господствует 
понятийность, ориентация на объективность, идея причинности и стремление к 
обнаружению наиболее общих, часто повторяющихся связей и отношений, т.е. 
закономерностей. Философия— не искусство, хотя в ней образ является признанной 
гносеологической категорией, достойное место занимает чувственное познание, 
используется метафора и интуиция. Философия — не религия, хотя уносится в мир 
интеллигибельных сущностей, трансцен-дирует и часто имеет дело с 
чувственно-сверхчувственным материалом.
• В науке ценностно-человеческий аспект отнесен на второй план. Познание носит 
объективно безличностный характер. Ни личность ученого, ни его чувства, эмоции, 
мотивационная сфера деятельности науку не интересуют. Творец, в свою очередь, 
не несет ответственности за последствия своих открытий. В философии, наряду с 
теоретико-познавательным аспектом, особую значимость приобретают ценностные 
ориентации. Согласно тезису античного автора Протагора «Человек есть мера всех 
вещей», философия и по сей день выдвигает свои обоснования в ценностной шкале 
человеческих смыслов. Она пристально интересуется судьбой научных открытий и 
теми социальными последствиями, к которым они могут привести, утверждая в 
качестве абсолютной ценности человеческую жизнь. Личность творца, мыслителя и 
ученого не может быть безразлична в исследовательском процессе. В философском 
творчестве всегда происходит углубление человека в самого себя. Мыслитель 
стремится к более точному и адекватному определению своего места в мире. Это 
создает все новые и новые оттенки миросозерцания. Поэтому в философии каждая 
система авторизована, и при освоении философских знаний достаточно значимой 
оказывается роль персоналий. Философия — это такой род интеллектуальной 
деятельности, который требует постоянного общения с великими умами прошлого и 
современности: Платоном, Аристотелем, Августином, Кантом, Гегелем, Хайдеггером, 
Соловьевым, Бердяевым и пр.
• В философии важен и ярко выражен национальный элемент. Есть русская философия,
 немецкая философия, английская, французская и, наконец, греческая философия. 
Однако нет ни русской, ни немецкой химии, физики, математики. Русский философ Н.
И. Кареев начал статью с примечательным названием «О духе русской науки» 
следующими словами: «...каждая нация имеет право вносить в единую 
общечеловеческую науку- свои идеи, но не имеет право всю науку сводить к одним 
этим целям...»2. Можно ли философию определять словом «наука»?
• В многочисленных учебниках и учебных пособиях по так называемому диамату 
(диалектическому материализму), которыми так
35

богата наша отечественная философская школа, философию определяли именно как 
науку о наиболее общих законах природы, общества и мышления. Вот одна из весьма 
почтенных по возрасту дефиниций, кочующая из талмуда в талмуд: «Окружающий нас 
мир изучает множество наук... Лишь одна наука — философия марксизма-ленинизма, 
опираясь на завоевания всех отраслей человеческого знания, рассматривает мир в 
целом, изучает наиболее общие законы развития природы, общества и человеческого 
мышления-...»3. Причем законы мыслились как имеющие универсальный и всеобщий 
характер. Конкретизировались они с указанием на закон единства и борьбы 
противоположностей, взаимоперехода качественных и количественных изменений, 
закон отрицания. Однако смущало Toi обстоятельство, что эта наука о наиболее 
общих законах в свое время ожесточенно боролась с генетикой, кибернетикой, 
теорией относительности, наделяла их весьма бранными эпитетами. По отношению к 
кибернетике было сказано: «Продажная девка капитализма», а по отношению к 
микрофизике — что она свихнулась в идеализм, наделив электрон свободой воли. В 
таком контексте философию скорее можно было принять не за мать всех наук, а за 
злую мачеху.
   Тот, кто знаком с историей философии, с легкостью сделает вывод, что 
понимание философии как науки самым последовательным образом было 
сформулировано первым позитивистом Огюстом Контом. Частные науки (физика, химия,
 биология) — по Конту — рисуют частные позитивные изображения окружающего нас 
мира, по необходимости друг с другом не связанные, а научное изображение мира в 
целом из разрозненных фрагментов обеспечивается научной (позитивной) философией.

• Справедливости ради отметим, что уже по мысли Ф. Энгельса философия должна 
решительно отказаться от претензий на роль «науки наук». Научное мировоззрение 
«не нуждается больше ни в какой философии, стоящей над прочими науками. Как 
только перед каждой отдельной наукой ставится требование выяснить свое место во 
всеобщей связи вещей и знаний о вещах, какая-либо особая наука об этой всеобщей 
связи становится излишней. И тогда из всей прежней философии самостоятельное 
существование сохраняет еще учение о мышлении и его законах —• формальная 
логика и диалектика. Все остальное входит в положительную науку о природе и 
истории»4.
• Но если поднимать вопрос, насколько правомерно представление о философии как 
о науке (даже при оговорке, что это особая наука, наиболее общая, 
интересующаяся всем миром в целом, а не частная, рассматривающая какой-либо 
фрагмент действительности), необходимо выявление критериев научности. В их 
число включались: повторяемость в наблюдении; интерсубъективность знания (его 
всеобщность и независимость от личности ученого); воспроизводимость опыта. Все 
перечисленные характеристики вряд ли приемлемы для филосо-
36

фии с ее обилием авторизованных концепций и стремлением к самовыражению в 
поиске всеобщего. В науке же господствует представление, что если разные ученые,
 исследующие одну и ту же проблему одинаковыми методами, получают идентичный 
результат, то он считается научным и принимается научным сообществом. Наука, 
претендующая на отражение мира в понятийной форме и с точки зрения 
закономерности, рассматривается как высший этап развития человеческого познания,
 свободный от предрассудков метод постижения истины, совокупность эмпирически 
достоверного и логически организованного знания.
• Вместе с тем исторические параллели философии и науки достаточно очевидны. 
Философия и наука как «звенья единой цепи» в направленности человеческого 
интеллекта к постижению основ бытия, в сфере натурфилософии, космологии, 
онтологии не отличались друг от друга. По справедливому замечанию Ф. Франка, 
один конец этой цепи касался основания — непосредственно познаваемых наблюдений,
 другой, более высокий, соединялся с интеллигибельными принципами. Вся цепь от 
наблюдаемых фактов до интеллигибельных принципов называлась и наукой, и 
философией. В этой связи любопытно замечание Ганса Рейхенбаха в его книге 
«Возникновение научной философии», в котором указывается, что характерной 
чертой древней и средневековой философии была вера в то, что существует 
«видение умом», аналогичное видению глазами. Как глазами мы видим формы и цвета,
 так и умом мы видим идеи и общие законы. Поскольку физические вещи существуют, 
постольку их можно видеть; поскольку идеи существуют, постольку их можно видеть 
очами разума — суть аргументов такой позиции. Впрочем, аналогия между 
непосредственным чувственным восприятием и интеллектуальной интуицией имеет 
древнее происхождение и, в частности,' настойчиво подчеркивается уже 
Аристотелем. Последний утверждал, что как чувства всегда правдивы в отношении 
их собственных чувственных объектов, так правдив и интеллект в отношении того, 
что представляет собой вещь. Фоме Аквинскому принадлежит любопытное заключение: 
«Следовательно, интеллект не обманывается в отношении сущности вещи, как не 
обманывается и чувство в отношении своего объекта»5. В чем состоит статус 
научности?
• «Три кита», на которых держится научное здание, это опыт, логика и, критик а. 
Знание рассматривается как результат познавательной деятельности. А с глаголом 
«знать» связывают наличие той или иной информации либо совокупность навыков для 
выполнения той или иной деятельности. В этом смысле допустимо суждение: «Я знаю,
 как это делается». Научное знание претендует на адекватное отражение 
действительности и выступает от имени истины. О научном знании говорят как о 
способе приобщения субъекта к истине. В отличие от в е р ы, которая есть созна-
37

тельное признание чего-либо истинным на основании преобладания субъективной 
значимости, научное знание обладает объективностью и универсальностью и 
претендует на общезначимость.
   Научное знание как форма сознательного поиска и познания истины 
многообразно: оно и фундаментальное и прикладное, и экспериментальное и 
теоретическое. Однако все научные знания должны отвечать определенным 
стандартам. Во всем реальном массиве законов, теорий и концепций действует 
закон достаточного основания. Согласно ему ни одно положение не может считаться 
истинным, если оно не имеет достаточного основания. Закон достаточного 
основания является логическим критерием отличения знания от незнания. Другим 
критерием выступает предметно-практическая деятельность, которая переводит спор 
об истине в практическую плоскость.
• Наука видит реальность как совокупность причинно обусловленных естественных 
событий и процессов, охватываемых закономерностью. Это не поле действия 
одухотворенных сил, претворяющих в действительности свою волю и желание и в 
силу этого непредсказуемых. Наука ратует за естественный порядок, который может 
быть выражен законами физики и математики.
   Отвечает ли подобным критериям научности философия? Можно ли предположить, 
что философы различных направлений будут слово в слово повторять положения 
одной и той же теории, приходить к идентичным выводам и добиваться 
воспроизводимости суждений? Вряд ли. Философские теории нельзя проверить при 
помощи опыта или эксперимента, они исключительно зависимы от личности мыслителя,
 каждая философская система авторизована.
• Сам статус научности, который многие века оспаривала филосо
фия, предполагает ряд необходимых признаков. Помимо отмечен
ного выше, критериями отнесения той или иной области челове
ческого освоения мира к сфере науки считаются:
*	- фиксация предметной области исследования;
- выработка понятийного и категориального аппарата, этому предмету 
соответствующего;
- установление фундаментальных законов, присущих данному предмету;
- открытие принципов или создание теории, позволяющей объяснить множество 
фактов.
   Исходя из указанных критериев, может ли быть философия причислена к ордену 
наук? Предмет ее — всеобщее в системе «человек — мир», т.е. обоснование факта 
самой закономерности бытия. Вспоминая аристотелевскую постановку данной 
проблемы, следует заметить, что Аристотель прямо утверждал, что есть некоторая 
наука, которая рассматривает сущее как таковое и то, что ему присуще само по 
себе. Предметом ее исследования являются начала и причины всего сущего и «ни 
одна из других наук не исследует общую природу сущего гак такового». Мы не 
будем
38

вслед за Аристотелем объявлять философию «божественной наукой» и заметим, что 
те закономерности сущего, которые пытается усмотреть и вычленить философия, не 
имеют жестко детерминистического характера на манер лагшасовского детерминизма. 
Современная философия видит в сущем его стихийно-спонтанное становление, 
которое может охватываться вероятностным и статистическим знанием6.
• Если проводить соотношение философии и науки, имея в виду структурные 
параметры, в частности то, что наука включает в свою структуру субъект, объект, 
средства познания и прогнозируемые результаты, то справедливости ради следует 
отметить: такая структурность не чужда и философии. Правда, философия обогащает 
данную структурность возможностью выхода за пределы частных проблем, ее субъект 
одарен возможностью устремляться в сферы трансцендентного. Средства, 
представленные категориальным аппаратом философии, отвечают самым высоким 
требованиям, так как обладают статусом всеобщности и необходимости. Результат 
включает в себя рефлексию не только по поводу достижения отдельной, частной 
проблемы, но одновременно и по поводу его значимости для общества, ценности для 
человечества. Обладает ли философия как и наука практической значимостью?
• Разделение науки и философии частенько проводится со ссылкой на то, что наука 
обладает непосредственной практической значимостью, а философия нет. На 
основании открытий и достижений науки можно построить технические сооружения, 
интеллигибельные же рассуждения философии не имеют практического значения, 
бесполезны, а иногда и просто вредны. Любопытны в связи с этим возражения 
знаменитого философа науки Ф. Франка, который был уверен, что философия тоже 
служит практической цели. В то время как наука дает методы изобретения 
физических и химических приспособлений, философия дает методы, с помощью 
которых можно направлять поведение людей. Таким образом, философия достигает 
своей практической цели даже еще более прямым путем, чем собственно наука7.
  Многие мыслители объясняли эту парадоксальную ситуацию тем, что философия 
требовала близкого соответствия между всеобщими принципами и опытом здравого 
смысла. Наука же, чем больше углублялась в теоретическую область, тем более 
удаленными от обыденного понимания становились формулировки ее общих принципов 
(вспомним дефиниции законов классической механики, или основоположения 
коперникан-ской, гелиоцентрической системы, второе начало термодинамики). 
Считается, что успех в науке в большей степени зависит от удачной замены мира 
обыденного здравого смысла миром абстрактных символов и что для ученого 
чрезвычайно важно отказаться от обыденного языка и уметь пользоваться языком 
абстрактных символов, увязывая их в единую систему. Таким образом, философия, 
несмотря на свою якобы пугающую трансцендентность, тем не менее оказывалась 
ближе к обыденному здравому смыслу, чем наука.
39

• Стремление к демаркации (разделению) науки и философии вызвано желанием 
освободить науку от экзистенциальных предпосылок, идеологических наслоений и 
иррациональных мифообразова-ний, квазинаучных явлений. Вместе с тем уязвимым 
пунктом одного из критериев науки — опытной проверки (верификации) — является 
ее несамодостаточность. Это означает, что могут быть встречены такие факты, 
которые не подтверждают данную теорию. Опытное знание не может привести к 
полной уверенности, что теория истинна, ведь достаточно одного факта, 
противоречащего теории, чтобы стало возможным ее опровержение, фальсификация. 
Традиционный пример: биологи были уверены, что все лебеди белые, пока в 
Австралии не обнаружили черных лебедей. Принимая во внимание эти обстоятельства,
 британский философ и социолог Карл Поппер предложил в качестве критерия 
научности принципиальную опровержимость теории, ее фальсификацию. Иначе говоря, 
в отличие от научных теорий, в принципе фальсифицируемых, ненаучные построения, 
в частности, метафизика, неопровержимы. Их не может опровергнуть какой-либо 
факт, ибо они по большей части с фактами дела не имеют.
i В ответ на потребность осмыслить статус и социо-культурные функции науки в 
условиях НТР возникла новая молодая дисциплина— философия науки, которая 
заявила о себе лишь во второй половине XX в. Однако образ науки всегда 
приковывал к себе внимание философов и методологов. Воссоздавая его, философия 
веком раньше оформилась в специальное направление, получившее название 
«философия науки». У истоков возникновения философии науки как направления 
современной философии стоят имена Дж. С. Милля, О. Конта, Г. Спенсера, Дж. 
Гершеля. Концепция «позитивной (положительной) науки» была представлена 
достаточно обширной деятельностью фрашгуз-ского мыслителя Огюста Конта 
(1798—1857). По его мнению, наука— это «здоровая философия», которая коренным 
образом изгоняет все вопросы, неизбежно неразрешимые. В другой 
(«метафизической») философии нужды нет. Позитивная философия обладает 
универсальным позитивным методом. О. Конт дает пять определений позитивного: 
реальное в противоположность химерическому; полезное в отличие от негодного; 
достоверное в противопоставлении сомнительному; точное в противовес смутному и, 
собственно, положительное как противоположное отрицательному.
• Философия и наука совпадают и отождествляются в пределах позитивизма при 
условии, что философия отказывается от имиджа метафизики (с ее стремлением к 
смысложизненным проблемам) и остается только поглощенной контекстом физики — 
науки о природе. Подобная постановка проблемы, как и само возникновение 
позитивизма, не являлась беспочвенной. Быстрые успехи в самых различных 
областях знания: математики, химии, биологии и, конечно же, физики — делали 
науку все более и более популярной,

приковывающей к себе всеобщее внимание. Научные методы завладевали умами людей, 
престиж ученых повышался, наука превращалась в социальный институт, отстаивая 
свою автономию и специфические принципы научного исследования. О самой 
философии пытались говорить как о сугубо строгой системе, и только в этом 
качестве она пользовалась успехом.
В своем главном произведении «Курс позитивной философии» в шести томах, 
изданных в 1830-1846 гг., Конт широко пропагандировал идею научности 
применительно ко всем проявлениям природы и общества. И до сих пор его имя 
вспоминается в связи с созданной им первой классификацией наук и с самой идеей 
социологии как науки об общественной жизни, включающей в себя социальную 
статику и социальную динамику. О перспективах взаимоотношений философии и науки
• Взаимоотношения философии и науки являются острой проблемой для современных 
философов конца XX в. Так, Ричард Рорти утверждает, что постепенное отделение 
философии от науки стало возможным благодаря представлению, согласно которому 
«сердцем» философии служит «теория познания, теория, отличная от наук, потому 
что она была их основанием»8. Такая точка зрения подкрепляется ссылкой на 
историко-философскую традицию, где еще от Канта пробивала себе дорогу установка 
заменить философию базисной дисциплиной по основаниям. Это согласовывалось хотя 
бы с тем неявным допущением, что философия всегда лежала в основании или в 
основе чего-либо, а точнее, всего мироздания. Поставленный Кантом вопрос, как 
возможно наше познание, стал программой для всего последующего рационализма — 
доминирующего мироощущения европейской философии. В этом вопросе содержался и 
императив, что за дело должны браться профессионалы, а не любители метафизики, 
и неявное признание того, что от конструирования систем и системок необходимо 
перейти к кропотливому сортированию данных, к отделению объективного содержания 
от субъективных напластований.
• Ретроспективно просматриваются следующие корреляции взаимоотношений философии 
и науки:
- наука отпочковалась от философии;
- философия, стремясь сохранить за собой функции трибунала чистого разума, 
сделала центральной теоретико-познавательную проблематику, проработав ее во 
всех направлениях;
- современная философия мыслится как вышедшая из эпистемо-
логии.
  Можно смело утверждать, что сейчас соотношение изменилось. Современная 
философия мыслится как вышедшая из эпистемологии. То есть философия как 
эпистемология достигла сомоопределенности. По словам Р. Рорти, «Кант сделал три 
вещи, которые помогли философии как эпистемологии становлению самосознания и 
уверенности в себе. Во-первых, отождествив центральную проблему эпистемологии с 
соотношением между двумя равно реальными, но не сводимыми друг к другу видами 
репрезен-
41

таций— «формальным» (концепции) и «материальным» (интуиции),— он сделал 
возможным рассмотрение новых эпистемологических проблем как продолжения проблем 
(проблем разума и универсалий), волновавших античных и средневековых философов. 
Во-вторых, он связал эписте-мологию с моралью в проекте, в котором мораль 
«основывается» на чем-то менее противоречивом и более научном. <...> Кант 
позволил эписте-мологии вступить в роль гаранта моральных предпосылок, которая 
раньше отводилась метафизике. В-третьих, он сделал возможным рассмотрение 
эпистемологии как основополагающей дисциплины, умозрительной доктрины, 
способной к открытию «формальных» или, в более поздней терминологии, 
«структурных», «феноменологических», «грамматических», «логических» или 
«концептуальных» характеристик любой области человеческой жизни. Таким образом, 
он позволил профессорам философии рассматривать себя в качестве председателей 
трибунала чистого разума, способных определять, остаются ли другие дисциплины в 
законных пределах, установленных «структурой» их предмета»9.
• Куайн сосредоточил свои усилия на аргументации отсутствия линии раздела между 
философией и наукой. Он был уверен, что такой прием предполагает, что философия 
может быть заменена наукой. Однако подобный удачный логический ход подстерегает 
вековечный вопрос о том, что не следует множить сущности без надобности. 
Становится непонятным, чем же должна заниматься философия, а чем наука, в чем 
особость и роль естественных наук, на которые всегда ссылались в наиболее 
туманных метафизических спорах, когда философия умолкала и все ожидали услышать 
звучание голосов естествоиспытателей.
• Следует обратить внимание и на то, что наука не содержит внутри себя 
критериев социальной значимости своих результатов. А это означает, что ее 
достижения могут применяться как во благо, так и во вред человечеству. 
Получается, что размышлениями по пово-ду негативных последствий применения 
достижений науки обременена не сама наука, а философия. Именно она должна 
сделать предметом своего анализа рассмотрение науки как совокупного целого в ее 
антропологическом измерении, нести ответственность за науку перед человечеством.
 Достижения науки не могут функционировать в обществе спонтанно и бесконтрольно.
 Функции контроля, упирающиеся в необходимость предотвращения негативных 
последствий наисовременнейших научных и технологических разработок, связанных с 
угрозой существования самого рода Homo sapiens, вынесены во вне, за пределы 
корпуса науки. Однако осуществление их находится не только во власти философов 
и философии. Необходима поддержка институтов государства, права, идеологии, 
общественного мнения. Положительная задача философии состоит в том, чтобы, 
выполняя функции арбитра, оценивающего совокупность результатов научных 
исследований в их гуманистической перспективе, двигаться по логике развития 
научных

исследований, доходя до исходных рубежей. То есть до той точки, где возникает 
сам тип подобных этико-мировоззренческих проблем.
• Философы науки уверены, что коренные изменения в науке всегда сопровождались 
более интенсивным углублением в ее философские основания и «всякий, кто хочет 
добиться удовлетворительного понимания науки XX века, должен хорошо освоиться с 
философской мыслью»10. И хотя философия исключает из своего рассмотрения 
специальные и частные проблемы наук, за ней стоит весь опыт духовного познания 
человечества. Философия осмысливает те стороны личного и общественного 
мироощущения, те отдельные типы опыта жизнедеятельности людей, которые не 
представляют специального интереса для частных наук. Однако в отличие от 
отдельных наук, которые иерархизированы и автономно разведены по своим 
предметным областям, философия имеет общие грани пересечения с каждой их них. 
Это фиксируется сертифицированной областью, которая получила название 
«философские вопросы естествознания», чем подчеркивается огромное и 
непреходящее значение использования достижений естественных наук в здании 
философии. По сути своей, философия не может не замечать фундаментальных 
открытий в естествознании, а, напротив, должна реагировать на них с готовностью 
осуществить подвижку во всем корпусе философского знания. Ибо с каждым новым 
открытием в естествознании, как отмечали классики, философия меняет свою форму. 
Следовательно, философия, рефлексируя по поводу развития науки, одновременно 
проводит и саморефлексию, т.е. она сочетает рефлексию над наукой с 
саморефлексией.
• О науке принято говорить как об области, в которой естественные и технические 
познания неразрывно слиты в своей совокупности и способствуют пониманию 
фундаментальных физических констант Вселенной. Двойственная задача науки: 
устремленность к самоидентификации научного образа мира, самосогласованности 
научных выводов, а также направленность на познание нового и неизвестного — 
стала особенно ясной, когда произошел разрыв между наукой и философией. Тогда 
обнаружилась невозможность ее достижения посредством какой-либо одной системы 
мышления. Многие считали и считают, что наука может дать только техническое 
познание, что она имеет техническую ценность. Для настоящего глубинного 
понимания Вселенной необходима философия, которая объясняет важность открытых 
наукой законов и принципов, но вместе с тем не дает точного практического 
знания. Это и есть наиболее стандартный способ истолкования пути, на котором 
наука и философия разошлись. Нет, однако, никакого сомнения в том, что 
взаимосвязь и взаимозависимость философии и науки обоюдная и органичная. Раздел 
философии, имеющий название «Современная научная картина мира и ее эволюция», 
есть секущая плоскость, разделяющая и одновременно соединяющая
43

философию и науку. Образно выражаясь, современная философия впитается» 
достижениями конкретных наук.
• Тезис, фиксирующий взаимные токи и воздействия философии и науки, когда 
развитие философии стимулируется развитием частных наук, а интеллектуальные 
инновации философского постижения мироздания служат строительными лесами 
эпохальных открытий, обосновывается с учетом следующих обстоятельств. Философия 
выступает формой теоретического освоения действительности, которая опирается на 
категориальный аппарат, вобравший в себя всю историю человеческого мышления. В 
той своей части, которая называется «методология», современная философия 
предлагает дополнения в осмыслении формализованного аппарата конкретных наук, а 
также ставит и решает проблему теоретических оснований науки и конкурирующих 
моделей роста научного знания. Исследователи выделяют специфически 
эвристическую функцию философии, которую она выполняет по отношению к научному 
познанию и которая наиболее заметна при выдвижении принципиально новых 
физических теорий и соотношений. Именно философские исследования формируют 
самосознание науки, развивают присущее ей понимание своих возможностей и 
перспектив, задают ориентиры ее последующего развития.
ЛИТЕРА ТУРА
1	Рассел Б. История западной философии: В 2 т. Новосибирск, 1994. Т. 1. С. 11.
2	Кареев Н.И. О духе русской науки // Русская идея. М, 1992. С. 172.
3	Диалектический материализм. М., 1947. С. 5.
4	Маркс К,, Энгельс Ф. Соч. 2-е изд. Т. 20. С. 25.
5	Цит. по: Франк Ф. Философия науки. М., 1960. С. 68, 74-75.
6	Лешкевич Г.Г. Философия. Вводный курс. М., 1998. С. 99-112.
7	Франк Ф. Указ. соч. С. 109.
8	Рорти Р, Философия и зеркало природы. Новосибирск, 1991. С. 97.
9	Там же. С. 99,101-102.
10 Франк Ф. Указ. соч. С. 42.
Тема 5. СЦИЕНТИЗМ И АНТИСЦИЕНТИЗМ
Специфика Сциентизма и антисциентизма. — Аргументы сциенти-стов и 
антисциентистов. — Ориентации Сциентизма и антисциентизма. — Ограничение идеи 
гносеологической исключительности науки. — Дилемма Сциентизм — антисциентизм 
как проблема социального выбора. — Пафос предостережений против науки. — 
Русская философия о недостатках науки. — О феминистской критике науки.
  Культ науки в XX в. привел к попыткам провозглашения науки как высшей 
ценности развития человеческой цивилизации. Сциентизм
  
(от лат. scientia— «знание, наука»), представив науку 
культурно-мировоззренческим образцом, в глазах своих сторонников предстал как 
идеология «чистой, ценностно-нейтральной большой науки». Он предписывал 
ориентироваться на методы естественных и технических наук, а критерии научности 
распространять на все виды человеческого освоения, мира, на все типы знания и 
человеческое общение в том числе. Одновременно с Сциентизмом возникла его 
антитеза — антисциентизм, провозглашавший прямо противоположные установки. Он 
весьма пессимистически относился к возможностям науки и исходил из негативных 
последствий НТР. Антисциентизм требовал ограничения экспансии науки и возврата 
к традиционным ценностям и способам деятельности.
  Вопрос о том, можно ли решить дилемму Сциентизм — антисциентизм, нуждается в 
глубинных размышлениях. Сциентизм и антисциентизм представляют собой две остро 
конфликтующие ориентации в современном мире. К сторонникам Сциентизма относятся 
все те, кто приветствует достижения НТР, модернизацию быта и досуга, кто верит 
в безграничные возможности науки и, в частности, в то, что ей по силам решить 
все острые проблемы человеческого существования. Наука оказывается высшей 
ценностью, и сциентисты с воодушевлением и оптимизмом приветствуют все новые и 
новые свидетельства технического подъема.
  Антисциентисты видят сугубо отрицательные последствия научно-технической 
революции, их пессимистические настроения усиливаются по мере краха всех 
возлагаемых на науку надежд в решении экономических и социально-политических 
проблем.
  Сциентизм и его антитеза — антисциентизм — возникли практически одновременно 
и провозглашают диаметрально противоположные установки. Определить, кто 
является сторонником Сциентизма, а кто анти-сциентист, нетрудно. Аргументы 
сциентистов и антисциентистов легко декодируются, имея разновекторную 
направленность.
• Сциентист приветствует достижения науки. Антисциентист испытывает 
предубежденность против научных инноваций.
• Сциентист провозглашает знание как культурную наивысшую ценность. 
Антисциентист не устает подчеркивать критическое отношение к науке.
• Сциентисты, отыскивая аргументы в свою пользу, привлекают свое знаменитое 
прошлое, когда наука Нового времени, опровергая путы средневековой схоластики, 
выступала во имя обоснования культуры и новых, подлинно гуманных ценностей. Они 
совершенно справедливо подчеркивают, что наука является производительной силой 
общества, производит общественные ценности и имеет безграничные познавательные 
возможности.
  Очень выигрышны аргументы антисциентистов, когда они подмечают простую истину,
 что, несмотря на многочисленные успехи науки, человечество не стало счастливее 
и стоит перед опасностями, источником которых стала сама наука и ее достижения. 
Следовательно, наука не способна сделать свои успехи благодеянием для всех 
людей, для всего человечества.
45

• Сциентисты видят в науке ядро всех сфер человеческой жизни и стремятся к 
«онаучиванию» всего общества в целом. Только благодаря науке жизнь может стать 
организованной, управляемой и успешной. В отличие от сциентистов антисциентисты 
считают, что понятие «научное знание» не тождественно понятию «истинное знание».

• Сциентисты намеренно закрывают глаза на многие острые проблемы, связанные с 
негативными последствиями всеобщей тех-нократизации. Антисциентисты прибегают к 
предельной драматизации ситуации, сгущают краски, рисуя сценарии 
катастрофического развития человечества, привлекая тем самым большее число 
своих сторонников.
   Однако и в том, и в другом случае Сциентизм и антисциентизм выступают как 
две крайности и отображают сложные процессы современности с явной 
односторонностью.
  Ориентации Сциентизма и антисциснтизма носят универсальный характер. Они 
пронизывают сферу обыденного сознания независимо от того, используется ли 
соответствующая им терминология и называют ли подобные умонастроения латинским 
термином или нет. С ними можно встретиться в сфере морального и эстетического 
сознания, в области права и политики, воспитания и образования. Иногда эти 
ориентации носят откровенный и открытый характер, но чаще выражаются скрыто и 
подспудно. Действительно, опасность получения непригодных в пищу продуктов 
химического синтеза, острые проблемы в области здравоохранения и экологии 
заставляют говорить о необходимости социального контроля за применением научных 
достижений. Однако возрастание стандартов жизни и причастность к этому процессу 
непривилегированных слоев населения добавляет очки в пользу Сциентизма.
  Экзистенциалисты во всеуслышание заявляют об ограниченности идеи 
гносеологической исключительности науки. В частности, Серен Кьерке-гор 
противопоставляет науку, как неподлинную экзистенцию, вере, как подлинной 
экзистенции, и, совершенно обесценивая науку, засыпает ее каверзными вопросами. 
Какие открытия сделала наука в области этики? И меняется ли поведение людей, 
если они верят, что Солнце вращается вокруг неподвижной Земли? Способен ли дух 
жить в ожидании последних известий из газет и журналов? «Суть сократовского 
незнания, — резюмирует подобный ход мысли С. Кьеркегор, — в том, чтобы 
отвергнуть со всей силой страсти любопытство всякого рода, чтобы смиренно 
предстать перед лицом Бога». Изобретения науки не решают человеческих проблем и 
не заменяют собой столь необходимую человеку духовность. Даже когда мир будет 
объят пламенем и разлагаться на элементы, дух останется при своем, с призывами 
веры. Трактовать изобретение микроскопа как небольшое развлечение — куда ни шло,
 но приписывать ему серьезность было бы слишком... Претенциозные натуралисты 
делают из «законов» религию. «Главное возражение, выдвигаемое Кьеркегором 
против естественных наук (а в действительности против позитивистского 
Сциентизма), состоит в следующем: «Возможно ли, чтобы человек, воспринимая себя
46

как духовное существо, мог увлечься мечтой об естественных науках (эмпирических 
по содержанию)?» Естествоиспытатель — человек, наделенный талантом, чувством и 
изобретательностью, но при этом не постигающий самого себя. Если наука 
становится формой жизни, то это великолепный способ воспевать мир, восхищаться 
открытием и мастерством. Но при этом остается открытой проблема, как понимать 
свою духовную суть»1.
  Антисциентисты уверены, что вторжение науки во все сферы человеческой жизни 
делает ее бездуховной, лишенной человеческого лица и романтики. Дух 
технократизма отрицает жизненный мир подлинности, высоких чувств и красивых 
отношений. Возникает неподлинный мир, который сливается со сферой производства 
и необходимости постоянного удовлетворения все возрастающих вещистских 
потребностей. М. Андре призывает «хорошо осознать, что население мира и 
особенно та часть молодежи, которая желает расцвета мысли, которая хочет во что 
бы то ни стало «мочь со всей свободой любить мудрость», без упущения, 
раздражена тем, что, видит науку, превращенную в Сциентизм и завладевающую 
областями, где она может служить линией поведений»2. Адепты Сциентизма исказили 
жизнь духа, отказывая ему в аутентичности. Сциентизм, делая из науки капитал, 
коммерциализировал науку, представил ее заменителем морали. Только наивные и 
неосторожные цепляются за науку как за безликого спасителя.
  Яркий антисциентист Г. Маркузе выразил свое негодование против Сциентизма в 
концепции «одномерного человека», в которой показал, что подавление природного, 
а затем и индивидуального в человеке сводит многообразие всех его проявлений 
лишь к одному технократическому параметру3. Те перегрузки и перенапряжения, 
которые выпадают на долю современного человека, говорят о ненормальности самого 
общества, его глубоко болезненном состоянии. К тому же ситуация осложняется тем,
 что узкий частичный специалист (homo faber), который крайне перегружен, 
заорганизован и не принадлежит себе, — это не только представитель технических 
профессий. В подобном измерении может оказаться и гуманитарий, чья духовная 
устремленность будет сдавлена тисками нормативности и долженствования.
  Бертран Рассел, ставший в 1950г. лауреатом Нобелевской премии по литературе, 
в поздний период своей деятельности склонился на сторону антисциентизма. Он 
видел основной порок цивилизации в гипертрофированном развитии науки, что 
привело к утрате подлинно гуманистических ценностей и идеалов.
  Майкл Полани — автор концепции личностного знания — подчеркивал, что 
«современный Сциентизм сковывает мысль не меньше, чем это делала церковь. Он не 
оставляет места нашим важнейшим внутренним убеждениям и принуждает нас скрывать 
их под маской слепых и нелепых, неадекватных терминов»4.
  Крайний антисциентизм приводит к требованиям ограничить и затормозить 
развитие науки. Однако в этом случае встает насущная проблема обеспечения 
потребностей постоянно растущего населения в элементарных и уже привычных 
жизненных благах, не говоря уже о том, что имен-
47

но в научно-теоретической деятельности закладываются «проекты» будущего 
развития человечества.
  Дилемма Сциентизм — антисциснтизм предстает извечной проблемой социального и 
культурного выбора. Она отражает противоречивый характер общественного развития,
 в котором научно-технический прогресс оказывается реальностью, а его 
негативные последствия не только отражаются болезненными явлениями в культуре, 
но и уравновешиваются высшими достижениями в сфере духовности. В связи с этим 
задача современного интеллектуала весьма сложна. По мнению Э. Агацци, она 
состоит в том, чтобы «одновременно защищать науки и противостоять Сциентизму»5.
   Примечательно и то, что антисциентизм автоматически перетекает в 
антитехнологизм, а аргументы антисциентистского характера с легкостью можно 
получить и в сугубо научной (сциентистской) проблематике, вскрывающей трудности 
и преграды научного исследования, обнажающей нескончаемые споры и 
несовершенство науки. Интересны в связи с этим рассуждения, которые еще в 
философии Нового времени Дж. Беркли (1685—1753) представил на суд образованной 
общественности. «Если люди взвесят те великие труды, — писал он, — прилежание и 
способности, которые употреблены в течение стольких лет на разработку и 
развитие наук, и сообразят, что, несмотря на это, значительная, большая часть 
наук остается исполненной темноты и сомнительности, а также примут во внимание 
споры, которым, по-видимому, не предвидится конца, и то обстоятельство, что 
даже те науки, которые считаются основанными на самых ясных и убедительных 
доказательствах, содержат парадоксы, совершенно неразрешимые для человеческого 
понимания, и что в конце концов лишь незначительная их часть приносит 
человечеству кроме невинного развлечения и забавы истинную пользу, если, говорю 
я, люди все это взвесят, то они легко придут к полной безнадежности и к 
совершенному презрению всякой учености»6. '
   Подобные размышления исходят как бы из глубины самого здания науки, в 
котором нет просторных магистралей, а лабиринты и тупики пугают несмелого 
путника. Продолжая эстафету сетований над сложностью науки, Дэвид Юм 
(1711—1776) утверждал: «Не требуется даже особенно глубокого знания для того, 
чтобы заметить несовершенное состояние наук в настоящее время; ведь и толпа, 
стоящая вне храма науки, может судить по тому шуму и тем крикам, которые она 
слышит, что не все обстоит благополучно внутри его. Нет ничего такого, что не 
было бы предметом спора и относительно чего люди науки не держались бы 
противоречивых мнений. Самые незначительные вопросы не избегают наших прений, а 
на самые важные мы не в состоянии дать какого-либо достоверного ответа»7.
  Пафос предостережений против науки усиливается, как это ни парадоксально, 
именно в эпоху Просвещения. Жан-Жаку Руссо принадлежат слова: «Сколько 
опасностей, сколько ложных путей угрожают нам в научных исследованиях! Через 
сколько ошибок, в тысячу раз более опасных, чем польза, приносимая истиною, 
нужно пройти, чтобы этой истины достигнуть?.. Если наши науки бессильны решить 
те задачи, которые
48

они перед собой ставят, то они еще более опасны по тем результатам, к которым 
они приводят. Рожденные в праздности, они, в свою очередь, питают праздность, и 
невозместимая потеря времени — вот в чем раньше всего выражается вред, который 
они неизбежно приносят обществу»8. А следовательно, заниматься науками — пустая 
трата времени.
  Русская философская мысль также не остается вне обсуждения вопроса о 
недостатках науки. Н.П. Огарев (1813-1877) уверен, что «наука не составляет 
такой повсеместности, чтобы движение общественности могло совершаться 
исключительно на ее основании; наука не достигла той полноты содержания и 
определенности, чтобы каждый человек в нее уверовал»9.
  Другая часть критических замечаний сыплется на науку со стороны эзотерически 
ориентированных мыслителей. П.Д. Юркевич (1804—1860), например, усматривает 
второстепенность, подсобность и зависимость науки от более главенствующего мира 
скрытых духовных постижений. Здесь уже аргументы направлены из сферы, наукой не 
являющейся, но с самых ранних времен, со времен тайного герметического знания 
ей сопутствующей. «Каждая наука, — пишет он — имеет цену только как пособие к 
какому-нибудь ремеслу, пока она не дает замечать или чувствовать, что за 
внешним, являющимся миром есть мир высший, духовный, мир света и истины»10.
  Суждения русских философов, в частности Н. Бердяева (1874-1948), Л. Шестою 
(1866-1938), С. Франка (1877-1950), занимающих особую страницу в критике науки, 
имеют огромное влияние не только в силу приводимых в них заключений, но и 
благодаря яростному пафосу и трогающему до глубины души переживанию за судьбу и 
духовность человечества. «Вера в бога науки ныне пошатнулась, — убежден Н. 
Бердяев, — доверие к абсолютной науке, к возможности построить научное 
мировоззрение, удовлетворяющее природу человека, подорвано». Причины того он 
видит в том, что «в область научного знания вторгаются новые явления, которые 
казенный догматизм ученых недавно еще отвергал как сверхъестественное... А с 
другой стороны, философия и гносеология выяснили, что наука сама себя не может 
обосновать, не может укрепить себя в пределах точного знания. Своими корнями 
наука уходит в глубь, которую нельзя исследовать просто научно, а верхами 
своими наука поднимается к небу. <...> Даже для людей научного сознания 
становится все ясней и ясней, что наука просто некомпетентна в решении вопроса 
о вере, откровении, чуде и т.п. Да и какая наука возьмет на себя смелость 
решать эти вопросы? Ведь не физика же, не химия, не физиология, не политическая 
экономия или юриспруденция? Науки нет, есть только науки [В значении дисциплины.
 — Т.Л.]. Идея науки, единой и всеразрешающей, переживает серьезный кризис, 
вера в этот миф пала. <...> Наука есть лишь частная форма приспособления к 
частным формам бытия»11.
  Бердяев по-своему решает проблему Сциентизма и антисциентизма, замечая, что 
«никто серьезно не сомневается в ценности науки. Наука — неоспоримый факт, 
нужный человеку. Но в ценности и нужности научности можно сомневаться. Наука и 
научность — совсем разные вещи. Научность есть перенесение критериев науки на 
другие области, чуждые
49

духовной жизни, чуждые науке. Научность покоится на вере в то, что наука есть 
верховный критерий всей жизни духа, что установленному ей распорядку все должно 
покоряться, что ее запреты и разрешения имеют решающее значение повсеместно. 
Научность предполагает существование единого метода... Но и тут можно указать 
на плюрализм научных методов, соответствующий плюрализму науки. Нельзя, 
например, перенести метод естественных наук в психологию и в науки 
общественные»12. И если науки, по мнению Н. Бердяева, есть сознание зависимости,
 то научность есть рабство духа у низших сфер бытия, неустанное и повсеместное 
сознание власти необходимости, зависимости от «мировой тяжести». Бердяев 
приходит к выводу, что научная общеобязательность — это формализм человечества, 
внутренне разорванного и духовно разобщенного. Дискурсивное мышление 
принудительно.
  Л. Шестов метко подмечает, что «наука покорила человеческую душу не тем, что 
разрешила все ее сомнения, и даже не тем, что она, как это думает большинство 
образованных людей, доказала невозможность удовлетворительного их разрешения. 
Она соблазнила людей не своим всеведением, а житейскими благами, за которыми 
так долго бедствовавшее человечество погналось с той стремительностью, с какой 
измученный продолжительным постом нищий набрасывается на предложенный ему кусок 
хлеба. <...> Толстой, Достоевский и другие пытались восстановить против науки 
мораль — но их усилия в этом направлении оказались бесплодными. Нравственность 
и наука — родные сестры, родившиеся от одного общего отца, именуемого законом 
или нормою. Временами они могут враждовать меж собой и даже ненавидеть одна 
другую, как это часто бывает меж родными, но рано или поздно кровь скажется, и 
они примирятся непременно»13.
   Шестов обращает внимание на реальное противоречие, гнездящееся в сердцевине 
ставшей науки, когда «огромное количество единичных фактов выбрасывается ею за 
борт как излишний и ненужный балласт. Наука принимает в свое ведение только те 
явления, которые постоянно чередуются с известной правильностью; самый 
драгоценный для нее материал — это те случаи, когда явление может быть по 
желанию искусственно вызвано. Когда возможен, стало быть, эксперимент. <...> Но 
как же быть с единичными, не повторяющимися и не могущими быть вызванными 
явлениями? Если бы все люди были слепыми и только один из них на минуту прозрел 
и увидел бы красоту и великолепие Божьего мира, наука не могла бы считаться с 
его показаниями. А между тем, свидетельства одного зрячего значат больше, чем 
показания миллиона слепых. В жизни человека возможны внезапные озарения, хотя 
бы на несколько секунд. Неужели о них нужно молчать, потому что при нормальных 
обстоятельствах их не бывает, и что их нельзя вызвать в каждую данную минуту?! 
<...> Наука этого требует»14. Шестов обращается к современникам с призывом: 
забудьте научное донкихотство и постарайтесь довериться себе. Он был бы услышан,
 если бы человек не был столь слабым, нуждающемся в помощи и защите существом,
50

  Однако конец второго тысячелетия так и не предложил убедительного ответа в 
решении дилеммы Сциентизма и антисциентизма. Человечество, задыхаясь в тисках 
рационализма, с трудом отыскивая духовное спасение во многочисленных 
психотерапевтических и медиативных практиках, делает основную ставку на науку. 
И как доктор Фаустус, продав душу дьяволу, связывает именно с ней, а не с 
духовным и нравственным ростом, прогрессивное развитие цивилизации.
  В условиях мускулинской цивилизации особняком стоит вопрос о феминистской 
критике науки. Как известно, феминизм утверждает равенство полов и усматривает 
в отношениях мужчин и женщин один из типов проявления властных отношений. 
Феминизм заговорил о себе в XVIII в., поначалу акцентируя юридические аспекты 
равенства мужчин и женщин, а затем в XX в. — проблему фактического равенство 
между полами. Представители феминизма указывают на различные схемы 
рационального контроля по отношению к мужчинам и женщинам, на постоянный 
дефицит в востре-бованности женского интеллекта, организаторских способностей и 
духовности. Они требуют выведения женских талантов из «сферы молчания». 
Убийственный аргумент, заключающийся в том, что, начиная с античности, человек 
отождествлялся с понятием мужчины и, соответственно, именно мужчина был 
делегирован на все государственные роли, давал возможность женщинам обвинять 
мускулинскую цивилизацию во всех изъянах и бедствиях и с особой силой требовать 
восстановления своих прав. Вместе с тем и в условиях НТР сохранена ситуация 
нереального равенства возможностей. Возможность участвовать в экономическом 
рынке труда женщины имеют. Но возможность быть выбранными у них невелика. В 
предпочтения выбора необходимым компонентом входит наличие мужских черт: 
мужественность, инициативность, агрессивность.
  И хотя истории известно немало имен женщин-ученых, проблема подавления 
женского начала в культуре, науке и политике весьма остра. Симона де Бовуар в 
своей знаменитой книге «Второй пол» (1949) показала, что общество культивирует 
мускулинное начало как позитивную культурную норму и уязвляет феминное как 
негативное, отклоняющееся от стандартов.
  Вопрос о том, можно ли говорить о феминистском направлении в науке и как его 
определять — либо как простое фактуальное участие женщин в научных изысканиях, 
либо как их эпохальный вклад, определяющий развитие научного познания, — 
остается открытым. Проблемно также и пресловутое разграничение женской и 
мужской логики.
ЛИТЕРА ТУРА
'  Реале Дж., Антисери Ц. Западная философия от истоков до наших дней.
 СПб., 1997. Ч. 2. С. 162-163. • Хрестоматия по философии. М., 1997. С. 220. ' 
См.: Маркузе Г. Одномерный человек. М., 1994. 4 Полани М. Личностное знание. М.,
 1985. С. 276.
51

5 Агацци Э. Моральное измерение науки и техники. М.,1998. С. 80.
6 ЈерклмДлс. Трактат о принципах человеческого знания//Соч. М., 1978. С. 164.
7 Юм Д. Соч. М., 1965. С. 28.
8 Руссо Ж-Ж. Рассуждение по вопросу: способствовало ли возрождение наук и 
искусств очищению нравов. Трактаты. М., 1969.С. 20.
9 Антология мировой философии: В 4 т. Т. 3. М., 1972. С. 210.
10 Там же. С. 130.
11 Бердяев Н.Н. Философия свободы. Смысл творчества. М., 1989. С. 67,352.
12 Там же. С. 264-265.
13 ШестовЛ. Апофеоз беспочвенности. Л., 1991. С. 37,40.
14 Там же. С. 170-171.

Раздел 2. ФИЛОСОФСКИЙ ОБРАЗ НАУКИ
Мы являемся наследниками трех веков риторики относительно важности строгого 
разделения науки и религии, науки и политики, науки и философии и т.д. Именно 
эта риторика сформировала культуру Европы. Она сделала нас тем, чем мы являемся 
сегодня.
Ричард Рорти
Тема 6. ПРОБЛЕМА ИСТОРИЧЕСКОГО ВОЗРАСТА НАУКИ
Версия 1. Феномен античной науки. — Первые древнегреческие натурфилософы. — 
Версия 2. Цивилизация Древнего Египта — колыбель многообразных областей 
человеческого знания. — Версия 3. Возникновение науки в контексте поздней 
средневековой культуры. — Версия 4. Рождение науки Нового времени. — Соединение 
эксперимента с математикой. — Версия 5. От преднауки к науке.
  Проблема исторического возраста науки имеет несколько решений. Все они 
обладают рядом сильных и слабых позиций, все они уязвимы, и в рамках каждого из 
предложенных версионных подходов наука приобретает специфические черты и 
характеристики, окрашенные конкретными историческими ориентациями датирующего 
ее рождение времени.
  Версия .1. Некоторые ученые указывают на феномен античной науки, считая, что 
именно в нем сформировались первые образцы теоретической науки и, в частности, 
геометрия Евклида. Первые натурфилософы (фисиологи, по определению Стагирита) 
были в большей степени учеными, чем философами. Считается, что античный мир 
обеспечил применение метода в математике и вывел ее на теоретический уровень. В 
античности большое внимание уделялось и постижению и развертыванию истины, т.е. 
логике и диалектике.
  Явные сдвиги были связаны со всеобщей рационализацией мышления. Дальнейшее 
освобождение от метафоричности и переход от мышления, обремененного 
чувственными образами, к интеллекту, оперирующему понятиями, представил 
традиционные философские проблемы в новом свете и ином звучании. Происходит 
изгнание всех антропоморфных сил. Поэтика мифа уступает место зарождающемуся 
логосу, «разумному слову» о природе вещей. Появляются первые «фисиологи», или 
натурфилософы,
53

с их учением о первоэлементах мира (вода, огонь, земля, воздух). Постепенно 
философские системы приобретают вид все более и более рационально оформленного 
знания. Линностно-образная форма мифа заменяется без-личностно-понятийной 
формой философии. Олицетворение уступает место абстракции. На место множества 
человекообразных богов в основу всего ставится единое «естество» — вечная и 
многообразная природа. И если в мифологии действительность воображалась, в 
натурфилософии она начинает пониматься.
  Сенека первым применил название philosophia naturalis как общее обозначение 
философских течений Древней Греции, предшествующих Сократу и софистам. Первые 
древнегреческие натурфилософы— философы, изучающие природу, представители 
милетской школы: Фалес, Анакси-мен, Анаксимандр, а также Гераклит Эффеский — 
были также и учеными. Они занимались изучением астрономии, географии, геометрии,
 метеорологии. Фалес, например, предсказал солнечное затмение и первым объяснил 
природу лунного света, считая, что Луна отражает свой свет от Солнца. Доказывая 
простейшие геометрические теоремы, он вводил и использовал дедуктивный метод. 
Названия приписываемых по традиции Фалесу работ: «Морская астрология», «О 
солнцестоянии», «О равноденствии», «О началах» — свидетельствуют, в какой 
степени ум его был обращен к познанию природы. Ученика Фалеса Анаксимандра 
называют «истинным творцом греческой, а вместе с тем и всей европейской науки о 
природе». Он высказал положение, что началом (принципом) и стихией (элементом) 
сущего является апейрон (от греч. «беспредельное»). Алейрон — бесконечное, 
неопределенное — лежит в основе всего, обладает творческой силой и является 
причиной всеобщего возникновения и уничтожения.
  Логос натурфилософии имел своим содержанием поиск основ мироздания, причин и 
законов строения мира. «Фисиологи» стремились открыть единую первооснову 
многообразных природных явлений. Названные ими в качестве первоначал сущности 
были не просто физическими стихиями. Они несли в себе сферхфизический смысл, 
так как выступали носителями мироединства. Сам термин «логос» трактовался 
многозначно: как всеобщий закон, основа мира, мировой разум и слово. Как слово 
о сущем, логос противопоставлялся не только вымыслу мифа, но и видимости 
чувственного восприятия вещей. От мифа к логосу— так обозначалось то 
направление пути, которое выбрала античная мысль, осваивая универсум.
   Натурфилософия выступила исторически первой формой мышления, направленного 
на истолкование природы, взятой в ее целостности. Она привнесла собой вместо 
господствующего в мифологии образа «порождения» идею причинности. В рамках 
натурфилософии был выдвинут ряд гипотез, сыгравших значительную роль в истории 
науки, например, атомистическая гипотеза, гипотеза о возникновении порядка из 
хаоса.
  Наметившиеся в натурфилософии два направления в объяснении мира могли быть 
обозначены как «Многое есть единое» и «Единое есть многое». С точки зрения 
первого, многообразный природный мир имел в основе некую единую субстанцию и 
строился из первичных элементов, исрво-
54

кирпичиков — атомов. С точки зрения второго, единый в своей целостности 
универсум порождал из себя на протяжении хода развития все многообразие 
природных явлений. Тем самым натурфилософы поставили для всей последующей 
философии две важнейшие проблемы: проблему субстанции — вечной и пребывающей 
основы всего сущего — и проблему движущего принципа — источника всех 
происходящих изменений. Если на первый вопрос Фалес ответил: «Вода есть основа 
всего», то с движущим началом, по свидетельствам Аристотеля, Фалес связывал 
душу. И даже магнит, раз он приводит в движение железо, имеет душу.
  Вместе с тем очевидным и существенным стала интенция «направленности во вне», 
выражающаяся тем, что, формируя идею природы, мысль античных натурфилософов 
должна была приучиться мыслить то, что вне ее (мысли), что существует 
независимо от нее, не прибегая к закрепленным в мифологическом сознании приемам 
антропоморфиза-ции, но лишь двигаясь по логике предмета. Натурфилософское 
мышление было направлено на объект. При этом, однако, неизвестные 
действительные связи заменялись «идеальными фантастическими связями», а 
«недостающие факты — вымыслами». Иначе и быть не могло.
  Когда же Аристотель отмечает, что его предшественники «фисиоло-ги», 
«устанавливая элементы и так называемые начала, хотя и без логических 
обоснований, но все же говорят о противоположностях (tanantia legoysin), как бы 
вынуждаемые истиной», он тем самым фиксирует зародыш стихийной диалектики 
натурфилософов.
  Пифагорейцы, связав философию с математикой, поставили вопрос о числовой 
структуре мироздания. Древнегреческого философа Пифагора — основателя 
Пифагорейского союза в Кротоне — даже называют «отцом наук». Созданный им союз 
отличался строгими обычаями, его члены вели аскетический образ жизни. «Самое 
мудрое — число», «число владеет вещами», «все вещи суть числа» — таковы выводы 
Пифагора. Единое'начало в непроявленном состоянии равно нулю. Когда оно 
воплощается, то создает проявленный полюс абсолюта, равный единице. Превращение 
единицы в двойку символизирует разделение единой реальности на материю и дух и 
говорит о том, что знание об одном является знанием о другом. Пифагор размышлял 
х> «гармонии сфер» и считал космос упорядоченным и симметричным целым. Мир был 
доступен лишь интеллекту, но недоступен чувствам. Математика парадоксальным 
образом сочеталась с теологией, а теология брала свое начало из математики.
  Однако, как отмечает П. Гайденко, в Греции мы наблюдаем появление того, что 
можно назвать теоретической системой математики: греки впервые стали строго 
выводить одни математические положения из других, т.е. ввели математическое 
доказательство»1.
  Э л е а т ы, числу которых относятся Ксенофан, Парменид, Зенон и Мелис 
поставили вопрос о субстанциальной основе бытия и о соотношении мышления и 
бытия. В своем главном сочинении «О природе» Парменид, вкладывая в уста Дике — 
богини справедливости — идеи своего философского учения, говорит: «Одно и то же 
мысль о предмете и предмет мысли». Небытие не существует, потому что оно 
немыслимо. Ибо сама
55

мысль о небытии делает небытие бытием в качестве предмета мысли. Сущее есть, 
не-сущего нет. Сущее бытие есть единое, неизменное и неделимое целое. Истинное 
бытие умопостигаемо. Все, что временно, текуче, изменчиво, связано с 
чувственным восприятием. Мышление открывает единство, чувства— множество. 
Чувственный мир противостоит истинному, как мнение — знанию. Парменидовская 
постановка вопроса о тождестве мышления и бытия создала предпосылки для 
научного мышления.
  Ученик Парменида Зенон доказывал единство бытия методом от противного. Если 
существует много вещей, то их должно быть ровно столько, сколько их 
действительно есть, отнюдь не больше и не меньше, чем сколько их есть. Если же 
их столько, сколько их есть, то число их ограничено. То, что бытие неподвижно, 
Зенон пытается доказать, обращаясь к апориям (трудно разрешимым проблемам). 
Зеноновские рассуждения против движения дошли до нас через «Физику» Аристотеля 
и впоследствии получили названия: «Дихотомия», «Ахилес и черепаха», «Стрела», 
«Стадион». В первой, «Дихотомии», утверждается, что движение не может начаться, 
потому что прежде, чем пройти весь путь, движущийся должен пройти половину. 
Чтобы дойти до половины, он должен пройти половину половины, а чтобы пройти эту 
половину, ему необходимо пройти половину половины половины и так без конца. 
Бесконечно малый отрезок стремится к нулю, но в то же время не исчезает. Его 
невозможно определить, поэтому движущийся не только не в состоянии пройти весь 
путь, он не в силах его начать. Этим Зенон пытается доказать, что все 
движущееся и изменяющееся не может быть мыслимо без противоречия. Физический 
мир противоречив.
   Когда же в опровержение апорий Зенона прибегали к показаниям органов чувств, 
то и здесь находились весьма остроумные возражения. Эле-атами признавалось, что 
чувство «видит» движение, но отмечалось, что разум хочет его «понять» и понять 
не может. Если учитывать, что разум исследует сущность, а чувства— явления и 
видимость, то, согласно логике элеатов, именно в сущности движения нет. 
Общепризнанным, однако, считается, что Зенон сумел показать невозможность 
описания движения непротиворечивым образом. Следовательно, движение есть 
противоречие. Апории Зенона имеют особую ценность именно потому, что указывают 
на реально существующее противоречие. Может быть, поэтому в многочисленных 
древних источниках утверждается, что он родоначальник диалектики. Сам же Зенон 
считал свои сочинения более защитой тезиса Парменида «все есть одно», нежели 
противоположной позицией, когда «все есть многое». Он любил говорить, что 
именно из любви к спорам он написал многие из своих сочинений.
   Важность изучения движения осознавалась всеми философами без исключения. 
Аристотель (Стагирит) считал, что незнание движения ведет к незнанию причин и 
утверждал, что видов движений и изменений столько же, сколько и видов сущего. 
«Для количества имеется рост и убыль, для качества— превращение, для 
пространства— перемещение, для сущности — просто возникновение и уничтожение»2. 
Следует различать шесть видов движения: возникновение, уничтожение, изменение, 
увеличение, уменыие-
56

ние, перемещение. Однако развивая концепцию косной пассивной материи, 
Аристотель в конечном счете пришел к выводу, что источником движения является 
некий перводвигатель — чистая форма как начало всякой активности. А значит, 
движение не атрибут, а модус, частное свойство и признак материи, и задается он 
не иначе, как посредством первотолчка. Видимо, поэтому в течение последующего 
продолжительного периода развития философской мысли движение не рассматривалось 
как атрибут материи. Оно слыло их частным и привходящим свойством.
  Сочинение Анаксагора «О природе» начинается словами: «Вместе все вещи были...
». Он отвергает стихии в качестве первоначал и выдвигает тезис— «все во всем». 
Первичными оказываются все состояния вещества, а состояний этих 
«неопределенное» множество. Анаксагор называет их семенами, Аристотель же дает 
им название «гомеометрии» т.е. подобночаст-ные. Любая гомеометрия бесконечно 
делима, неоднородна, подобно целому она заключает в себе все существующее. 
Однако гомеометрии Анаксагора играют роль материи пассивной, а хаос может 
развиться в космос лишь при условии активного начала. Таковым у Анаксагора 
выступает Нус, или Ум. Первоначально он приводит все в круговое движение, затем 
происходит процесс формообразования. Легчайшее идет к периферии, тяжелейшее 
падает в центр. Анаксагор — продолжатель рационалистической традиции. Введя в 
качестве движущего начала ум, он мало его использует. Везде, где возможно, он 
дает механистическое объяснение, и в его космологии нет «проведения».
  Атомистика, к приверженцам которой относились Левкипп, Демокрит, Эпикур и 
Лукреций Кар, в противовес элеатам, отрицающим небытие, признавала наличие 
пустоты. Она есть условие всех процессов и движений, но; сама неподвижна, 
беспредельна и лишена плотности. Каждый член бытия определен формой, плотен и 
не содержит в себе никакой пустоты. Он есть неделимое (по греч. — «атомос»). 
Атом тождественен самому себе, но может иметь разную форму, отличаться порядком 
и положением. Это является причиной разнообразных соединений атомов. 
Складываясь и сплетаясь, они рождают различные вещи. Даже душа в учении 
Демокрита состоит из атомов. Тем самым в атомистической картине мира 
складывается свое объяснение проблемы множественности и находят своеобразное 
отражение процессы возникновения, уничтожения, движения.
  Атомисты, как подмечает А.Н. Чанышев, примирили Гераклита и Пар-менида, 
признав, что мир вещей текуч, мир элементов, из которых вещи состоят, 
неизменен-'. Кроме установленных законов сохранения бытия, сохранения движения 
атомисты провозгласили закон причинности: «Ни одна вешь не происходит попусту, 
но все в силу причинной связи и необходимости». Случайность, однако, понимается 
субъективно, как то, причину чего люди не знают.
  Достаточно высоко с точки зрения развития научной мысли оценивается и 
деятельность софистов. Они сосредоточили свое внимание на процессе образования 
научных понятий, методов аргументации, логической обоснованности и способов 
подтверждения достоверности результатов рассуждения. Рационализм, релятивизм и 
скептицизм, а также конкретно
57

поставленная задача, требующая непротиворечивого доказательства, со времен 
софистов стали постоянными спутниками научного поиска.
   Как отмечают исследователи, античная наука столкнулась с феноменом 
несоизмеримости и пыталась его освоить. Иррациональные числа указывали на 
наличие реальности, которая сопротивлялась привычной логике упорядочивания. В 
истории античной науки известны многочисленные попытки, направленные на то, 
чтобы освоить несоизмеримость, вписать ее в систему. А. Огурцов, ссылаясь на 
Паппа, указывает, что Ар-хирей стремился построить арифметику несоизмеримых 
величин, Театет — расчлененную теорию иррациональных линий. Демокрит написал 
несохранившийся труд «Об иррациональных линиях и телах»4. Поздние пифагорейцы 
стремились примирить идею несоизмеримости с принципами упорядоченной структуры 
космоса. Следующие отсюда выводы выходили далеко за пределы собственно 
математических построений, ибо доказывали, что есть вещи, не имеющие логоса и 
пропорции, говорящие от имени Иного.
   Однако идея гармонии, симметрии и упорядоченного космоса преобладала. И 
игнорируя все тонкости и аномалии, которые вносил собой обнаруженный 
математикой феномен несоизмеримости, за которым скрывалась онтология хаоса, 
Платон превозносил общественное значение стройного здания математики. «Вот 
какое отношение имеет математика к управлению государством: она воспитывает 
возвышенный строй души, научает душу отвращаться от хаотического и 
беспорядочного мира чувственного (становления) и приобщаться к миру вечного 
бытия, где царят порядок, гармония, симметрия»5.
   Считается, что первую попытку систематизированного отношения к тому, что мы 
впоследствии стали называть наукой, составляют именно произведения Аристотеля. 
Например, его книга «Физика» — это не только и не просто физика, но и философия 
физики. В доказательство, вслед за Ф. Франком, приведем одно из рассуждений 
Аристотеля: «Естественный путь к этому (то есть к познанию природы) идет от 
более известного и явного для нас к более явному и известному по природе: ведь 
не одно и то же, что известно для нас и прямо само по себе. Поэтому необходимо 
дело вести именно таким образом: от менее явного по природе, а для нас более 
явного, к более явному и известному по природе». Тем самым (согласимся с Ф. 
Франком) Аристотель хотел показать, что одной из основополагающих черт научного 
познания является переход от того, что познается непосредственно, к тому, что 
доступно пониманию. Возникновение из не-сущего понимается Аристотелем как 
случайное возникновение. Движение есть переход от потенции к энергии, от 
возможности к действительности. В «Физике» он рассматривает идею непрерывности. 
И в бесконечности мышления Аристотель видит главное условия для принятия 
Бесконечности как таковой, бесконечной протяженности Космоса. В 
перипатетической физике обосновывается недопустимость пустоты и соотношение 
математики и физики решается в пользу физики. Не математика должна быть 
фундаментом для построения физики, а физика может претендовать на значение 
«базисной», «фундаментальной науки».
58

  В античной философии сложились две концепции, вскрывающие сущность 
пространства и времени: субстанциональная и реляционная (от relatio — 
«отношение»). Родоначальники субстанциональной концепции Демокрит (по проблеме 
пространства) и Платон (во взглядах на время) трактовали пространство и время 
как самостоятельные сущности, не зависимые ни от материи, ни друг от друга. 
Демокрит ввел представление о реальном существовании пустоты как вместилища 
движения атомов. Без пустоты, по его мнению, атомы лишены такой возможности. 
Пространство, согласно учению Демокрита, Эпикура и Лукреция Кара, объективно, 
однородно, бесконечно. Оно вместилище совокупностей атомов. Время отождествимо 
с вечностью — это чистая длительность, равномерно текущая от прошлого к 
будущему. Время есть вместилище событий.
  Противоположное Демокриту понимание пространства было сформулировано 
Аристотелем. Его взгляды составили суть реляционной концепции. Аристотель 
отрицает существование пустоты как таковой. Пространство неоднородно и конечно 
— это система естественных мест, занимаемых материальными телами.
  Отвечая на вопрос «Что есть время?», Аристотель рассуждает: как в движении, 
так и во времени всегда есть некоторое «прежде» и некоторое отличное от него 
«после». Именно в силу движения мы распознаем различные, не совпадающие друг с 
другом «теперь». Время оказывается не чем иным, как последовательностью этих 
«теперь», их сменой, перечислением, счетом, «числом движения в связи 
предыдущего и последующего».
  Эти две тенденции в истолковании пространства и времени— либо как 
самостоятельных, объективных и независимых от вещественного наполнения начал 
бытия, либо как неотъемлемых внутренних аспектов движущейся материи — получили 
развитие в дальнейшем. Более двадцати веков просуществовала первая 
субстанциональная концепция, подвергаясь лишь некоторым модернизациям и 
изменениям. Ньютоново пространство, как неподвижное, непрерывное, однородное 
трехмерное вместилище материи, в сушности, также было и Демокритовым. Время, по 
Ньютону, однородная, равномерная, вечная и неизменная «чистая» длительность. В 
классической механике пространство и время— объективные данности, которые все в 
себя вмешают и ни от чего не зависят. Ньютон говорил об абсолютном времени, 
которое «само по себе и по своей сущности, без всякого отношения к чему-либо 
внешнему, протекает равномерно и иначе называется длительностью».
  Представления о пространстве и времени, аналогичные взглядам Аристотеля, 
развивались в Новое время Лейбницем и Декартом. Ни однородной пустоты, ни 
чистой длительности как самостоятельных и независимых начал бытия не существует.
 Пространство — порядок взаиморасположения тел, время — порядок 
последовательности сменяющих друг друга событий. Протяженность объектов и 
длительность процессов — не первичные свойства, они обусловлены силами 
притяжения и отталкивания, внутренними и внешними взаимодействиями, движением и 
изменением.
59

   Геоцентрическая система Аристотеля—Птолемея основывалась на данных 
обыденного опыта и здравого смысла. Геоцентризм был принят за незыблемую истину.
 В «Великом математическом построении астрономии» Клавдий Птолемей столь 
искусно и математически строго представил движение Солнца, Луны и других 
небесных светил вокруг неподвижной Земли, что впервые стали возможны сами 
вычисления движения. Астрономические таблицы на основе труда Птолемея играли 
огромную роль в практической астрономии на протяжении множества веков.
   Общий вывод данной версии весьма тривиален: от философии отпочковались 
отдельные науки. Или иначе: в рамках классической античной науки, стремящейся, 
как и в начальной программе натурфилософии, к целостному осмыслению изучаемых 
явлений, наметились тенденции отделения самостоятельных наук от философии, 
вычленение их особых предметов и методов.
  Версия 2, в которой речь ведется о науке более древней, нежели античность, о 
науке египетской цивилизации, построена на данных, которые вводятся в обиход 
значительно реже. Цивилизация Древнего Египта 4-го тысячелетия до н.э. 
располагала глубокими знаниями в области математики, медицины, географии, химии,
 астрономии и др. Точка зрения, согласно которой из Древнего Египта пришли 
основные тайные, оккультные учения, оказавшие сильное влияние на мировосприятие 
всех рас и народов, и именно из тайного учения заимствовали свои знания и Индия,
 и Персия, и Халдея, и Китай, и Япония и даже Древняя Греция и Рим, вполне 
оправдана. Так как почти одновременно возникшие в цивилизации Древнего Египта 
многообразные области человеческого знания: медицина, химия, астрология, музыка,
 акустика, риторика, магия, философия, математика, геометрия, анатомия, 
география и ораторское искусство — имеют самый древний возраст из>всех ныне 
известных и существующих систем.
  Четвертое тысячелетие до н.э. было периодом активного развития Древнего 
Египта. Основой древнеегипетского хозяйства было ирригационное земледелие. 
Природно-климатические условия страны, и в частности происходившие с точной 
периодичностью разливы Нила, обусловили рит-мичнос-гь и цикличность 
мировосприятия древних египтян. Разливы Нила, от которых он, смешиваясь с 
почвой, менял окраску и принимал оттенок крови, «оплодотворяли землю и 
определяли жизнь». От них зависел стабильный ритм жизнедеятельности страны. 
Геродот называл Египет «даром Нила», подчеркивая этим значение реки в жизни 
страны. Иногда утверждается, что Египет— это греческое название страны Кем, что 
в переводе означает «тайна, загадка». Согласно другим данным, египтяне называли 
свою страну словом Кемет — Черная — по цвету вспаханной земли нильской долины7.
   Развитие земледелия повлекло за собой развитие геометрии как землемерия. 
Возникли и географические, описывающие землю, карты, отвечающие на потребность 
землемерия — геометрии. Однако это традиционное, исходящее из социальной 
природы познания объяснение возникновения той или иной области знания. В 
контексте же египтологии существует версия, со-
60

гласно которой основные знания точных наук египтянам были переданы от более 
древней цивилизации. Иногда упоминают об атлантах и Атлантам де. Впрочем, здесь 
все исторические свидетельства упираются в тупик, имя которому— легенда.
  Древнеегипетская цивилизация, датируемая 6-4 тысячелетием до н.э., 
представлена интереснейшей и во многом необычной на взгляд рационалиста 
концепцией освоения мира. Географическая изоляция способствовала формированию 
ее самобытности и уникальности. Вряд ли ее, как и древнегреческую, можно 
назвать «детством человечества». Напротив, мощь и инаковость древнеегипетской 
цивилизации поражает и ставит вопрос о масштабах и логике преемственности в 
культурном развитии человечества. Ведь греки, обязанные своим «древнегреческим 
чудом» (как именовалась греческая цивилизация) знаниям, вывезенным из Древнего 
Египта и с Востока, не особенно распространялись об источниках и авторстве. 
Известно, что даже знаменитый Пифагор изучал священную математику — науку чисел 
или всемирных принципов — в храмах египетских жрецов. Он даже носил 
по-египетски пурпурную повязку на лбу. И правильнее было бы говорить о 
священном знании Древнего Египта, удочерившего Элладу.
  По мнению египтолога И. Шмелева, «сегодня можно определенно сказать, что не 
греки были первооткрывателями фундаментальных законов, на которых держится 
связь миров. За тысячи лет до талантливых мужей Эллады жрецы Древнего Египта в 
совершенстве изучили и овладели секретами, которые мы заново открываем в наш 
стремительный век»8. Египетские математики установили форму отношения длины 
окружности к диаметру (то самое «им» равно...), производили исчисления с 
дробями, решали уравнения с двумя неизвестными. Если иметь в виду утверждение, 
что наука началась тогда, когда начали мерить, то этот критерий приемлем и к 
науке древнеегипетской цивилизации. Вклад египетской математики в мировую 
сокровищницу бесценен, несмотря на существующее представление, что потребности 
в математике не выходили за пределы элементарных, связанных с обыденной 
жизнедеятельностью. Основой египетской математики считаются единичные дроби. 
Особое значение придавалось операции сложения, к которой сводятся действия 
умножения, а также двоичный принцип умножения, который,сейчас выполняют 
вычислительные машины. Египетские дроби — это всегда единичные дроби. 
Исследователи делают вывод, что в математике египтян выделяются два принципа: 
строгая аддитивность и широкое использование естественных дробей.
  Действительно, ответ на вопрос, чем же так выделяется, кроме своего бесспорно 
древнейшего возраста, древнеегипетская культура, найти не просто из-за 
отсутствия полных и систематических источников. Его можно лишь реконструировать,
 опираясь на оставшиеся памятники мудрости древних: «Книга мертвых», «Тексты 
пирамид», «Тексты саркофагов», «Книга коровы», «Книга часов бдений», «Книги о 
том, что в загробном мире», «Книга дыхания», «Адмуат», а также труды античных 
авторов Геродота, посетившего Египет в V—VII вв. до н.э., Плутарха (1-Й в. н.э.
), оставившего подробный труд «Об Исиде и Осирисе». Имеющийся в распоряжении 
исследователей Большой папирус Харриса составляет 45 метров в длину.
61

   Формой правления в древнеегипетской цивилизации была фараонская деспотия. Ее 
с полным правом можно назвать правлением посвященных, ибо главнейшую роль 
играло жречество. Высший и низший жреческие советы хранили свою науку, делали 
истину недоступной профанам. Была выработана практика захоронения фараонов. Как 
«сын» солнца, фараон не мог уйти на тот свет незамеченным. Поэтому строились 
гигантские пирамиды — места захоронения фараонов, и сама процедура пофебения 
обставлялась захватывающими и символически значимыми ритуалами. Восемьдесят 
пирамид, искусно сложенных из огромных, нередко многотонных каменных глыб, 
осталось в наследство от Древнего Египта.
  Однако существует точка зрения, в соответствии с которой предназначение 
пирамиды как места захоронения фараона— второстепенное и сопутствующее. 
Пирамиды предназначались прежде всего для последующей деятельности жречества, 
для осуществления интенсивной и обширной программы тотального управления 
страной средствами психотехники. Согласно преданиям, могли существовать такие 
сооружения «Озаряющего Света», в пространстве которых медитативный сеанс мог 
протекать в высшей степени успешно благодаря усиливающему воздействию 
био-ритмически структурированного пространства храма. Храм ифал роль 
синтезатора, генерирующего стационарное поле (внутри оболочки в виде стеновых 
офаждений и кровельного покрытия), которое позволяло сохранить устойчивую 
глубину транса'.
   Возле пирамиды Хеопса возведено прекрасное и загадочное изваяние — 
знаменитый сфинкс с львиным телом и человеческой головой. Сфинкс вообще являлся 
главным символом Древнего Египта. Разгадка тайны сфинкса, смотрящего в никуда, 
есть одновременно попытка постижения безмерного и бесконечного человеческого 
микрокосма.
  Достигшее необычайных высот строительное искусство включало в себя также 
глинобитные строения и из сырцового кирпича. Оно сопровождалось развитием 
металлургии меди, совершенствованием деревообделочного, каменнообделочного и 
гончарного мастерства. Как отмечает Дж. Бернар10, наши стулья, столы не 
изменились с тех пор, как их создали первые египетские мастера. Кресла с 
плетеными сидениями и гнутыми ножками были известны 4500 лет назад. На особом 
месте находилась обработка папируса, кож и выделка льняных тканей. Изобретение 
гончарного круга привело к «массовому» производству керамических изделий. На 
высоте были знания о сплавах и металлах, изобретались и совершенствовались 
красители, активно использовавшиеся в практической деятельности древних египтян.

   Широко описываемые в древнеегипетской мифологии весы были выдающимся 
достижением хозяйственной практики. Особое значение имело изобретение паруса, 
ставшего первым шагом в использовании энергии ветра.
   Специалист по египетской истории Б. Тураев отмечает, что уже в Древнем 
царстве (в один из исторических периодов развития египетской цивилизации) не 
без связи с практикой мумифицирования накопилось много знаний в области 
анатомии и медицины, которые
62

обусловили появление врачей различных специализаций: глазных, зубных, хирургов".
 Древнеегипетские врачи были сведущи в анатомии, знали о существоавнии и 
функционировании системы кровообращения, изучали роль мозга как центра 
человеческого тела (паралич ног связывали с повреждением мозга). Они могли 
делать трепанацию черепа, что является чрезвычайно сложной операцией и в наше 
время. С легкостью пломбировали зубы, чего не умели делать и в XVIII в. (не зря 
этот век вошел в историю под названием «щербатый»). Имелись руководства и для 
ветеринаров. Рецепты доказывают значительные познания в области химии. В Египте 
существовали и специальные учебные заведения, так называемые «дома жизни». По 
мнению некоторых ученых, в них составлялись священные книги и велись изыскания 
в области медицины. Египетские медики поражали точным описанием течения многих 
болезней. Искусство бальзамирования трупов и изготовления лечебных средств до 
сих пор поражают своим эффектом. Найденные при раскопках гробниц многообразные 
хирургические инструменты свидетельствовали о высоком уровне развития хирургии.
  Мифология Древнего Египта развивалась на базе достаточно высокой цивилизации 
и сопровождалась изобретением письменности. Появление письменности трактуется 
как становление необходимого базиса для науки древнеегипетской цивилизации. 
Однако дешифровать египетские иероглифы крайне трудно. Некоторые из папирусных 
свитков, хранящихся в европейских музеях, и по сей день не разгаданы. Можно 
понять, что в них речь идет о магических операциях, магических текстах, 
заговорах, заклятиях, но что этим достигается, остается непонятым. К наиболее 
понятным папирусам относится «магический папирус Гарриса». Его основное 
содержание составляли заклинания, служащие для защиты живых.
  К основателям египтологии причисляют Жана Франсуа Шампильона (1790-1832), 
которому удалось найти ключ к прочтению древнеегипетских иероглифов. Это 
позволило говорить о достоверности исторических событий глубокой древности. 
Первоначально иероглифы применялись для обозначения собственных имен и цифр. 
Считается, что в Египте благодаря хозяйственной практике система письменности 
сложилась уже к Раннему царству. Знаки были рисуночными и звуковыми выражениями 
одной или более согласных. Хотя для каждого отдельного звука был выработан знак,
 который не читался, но пояснял смысл. Символические изображения переходили в 
надписи, по своей архаичности весьма трудно расшифровываемые. Иерографическое 
письмо чаще всего использовалось для монументальных, вырезанных на камне 
надписей. Для хозяйственных целей применялось скорописное письмо. Этим же 
шрифтом писали литературные произведения и научные книги.
  Астрономия же находила себе применение и в теории солнечных часов, и в 
математической географии. Древние египтяне знали, что Земля круглая и несется в 
пространстве, они внесли существенный вклад в астрономию, создав солнечный 
календарь. Календарь разделял год на три сезона по 4 месяца каждый. 
Тридцатидневный месяц делился на декады. В
63

году было 36 декад, посвященных особым божествам, созвездиям. В конце года 
добавлялось 5 дней. Возникновение календаря также обусловливалось потребностями 
практической жизнедеятельности — важно было знать периодичность разлива Нила. 
Наблюдатели заметили, что разлив Нила знаменуется появлением на рассвете после 
долгого перерыва звезды Сириус. Однако они не привели в соответствие 
календарный и астрономический год, т.е. не учли високосные годы. Поэтому 
утренний восход Сириуса расходился с Новым годом на 1день. Через 120 лет эта 
ошибка стала очень ощутимой. Вместе с тем любопытно отметить, что даже Коперник 
использовал египетский календарь в лунной и планетной таблицах.
  Деление суток на 24 часа — тоже вклад египтян, но весьма своеобразный. Оно не 
похоже на современное, предполагающее равнозначность — 60-минутность — всех 
часов суток, что было впоследствии осуществлено под влиянием античной практики, 
соединенной с техникой вычисления. Египетский счет часов предполагал 10 часов 
дневных, 12 часов ночных и 2 часа сумеречных. В результате получалось 24 часа 
неравной продолжительности.
   Египтяне создавали карты неба, группировали созвездия, вели наблюдения за 
планетами. Изобретение календаря и элементов астрономии трудно переоценить. Все 
эти завоевания древнеегипетской цивилизации были щедрыми дарами для 
последующего развития культуры всех народов.
   Однако трудности в изучении египетских знаний объяснялись тем, что они были 
тайной, хранимой жрецами, которые строго следили, чтобы сокровенные знания о 
Вселенной и человеке держать втайне от профанов, но передавать их ученикам, 
посвященным. Об этом свидетельствуют отдельные фрагменты из «Книги мертвых», в 
которой строго запрещается совершать при свидетелях описываемые там церемонии, 
при них не могут присутствовать даже отец и сын покойника. Строго наказывалась 
каждая попытка завладеть магическими священными книгами, а тем более 
употреблять их для каких-либо целей. Этим объясняется и ставшее известным 
изречение древнеегипетский жрецов: «Все для народа, но через народ ничто». И.П. 
Шмелев делает предположение, что если в Древнем Египте жезлы были инструментами 
фиксации знания, то не указывает ли их геометрия на шифр, заложенный в самих 
жезлах? Сравнивая иероглифы и рисунки на уцелевших композициях комплекса 
древних панелей из захоронения древнеегипетского зодчего Хеси-Ра, можно 
получить аргументированные свидетельства того, что жезлы являются инструментами 
соразмерности, а следовательно, представление о них только как о символах 
знатности неполно. Впрочем, во многом неполна и недостаточна и сама версия о 
происхождении науки в собственном смысле слова в столь отдаленный период. Хотя 
аналогии возможны. Корпус посвященных весьма напоминает герметичность 
деятельности научных сообществ, вход в которые также закрыт для профанов. 
Принцип наставничества, научного руководства — действующий принцип в процессе 
подготовки научных кадров. Секретность полученных знаний — требование, весьма 
актуальное и по сей день с учетом последних разработок в сферах генетики и 
клонирова-ния. И вся своеобразная система древнейших знаний, погребенная под
64

толщей мистических иносказаний, интересна тем, что имеет тенденцию к 
воспроизведению и обнаружению своей значимости в новейших, парадоксальных 
открытиях информационных технологий.
  Версия 3 сообщает о возникновении науки в контексте поздней средневековой 
культуры. Иногда возникновение науки относят к периоду расцвета поздней 
средневековой культуры Западной Европы (XII-XIV вв.). В деятельности 
английского епископа Роберта Гроссетеста (1175-1253) и английского 
францисканского монаха Роджера Бэкона (ок. 1214-1292) была переосмыслена роль 
опытного знания.
  Знаменитый трактат Гроссетеста «О свете» лишен упоминаний о Боге, но 
изобилует ссылками на Аристотеля и его трактат «О небе». Гроссетест был 
комментатором «Первой аналитики» и «Физики» Аристотеля. Он широко использовал 
его категориальный аппарат. Медиевисты считают Гроссетеста пионером 
средневековой науки. Ему принадлежат также трактаты «О тепле Солнца», «О 
радуге», «О линиях угла и фигурах», «О цвете», «О сфере», «О движении небесных 
тел», «О кометах». Сопровождающее их математическое обоснование связано с 
символикой цифр: «Форма как наиболее простая и не сводимая ни к чему сущность 
приравнивается им к единице; материя, способная под влиянием формы изменяться, 
демонстрирует двойственную природу и потому выражается двойкой; свет как 
сочетание формы и материи — это тройка, а каждая сфера, состоящая их четырех 
элементов, есть четверка. Если все числа сложить, — пишет Гроссетест, — будет 
десять. Поэтому десять — это число, составляющее сферы универсума»12. 
Гроссетест описывает широко распространенный метод наблюдения за фактами, 
называя его резолюцией, обращается к методу дедукции, а соединение двух 
конечных результатов образует, по его мнению, метод композиции.
  Источники сообщают много удивительного о персоне Роджера Бэкона, в частности 
то, что он пытался смоделировать радугу в лабораторных условиях. Ему 
принадлежит идея подводной лодки, автомобиля и летательного аппарата. Он с 
огромной убеждающей силой призывал перейти от авторитетов к вещам, от мнений к 
источникам, от диалектических рассуждений к опыту, от трактатов к природе. Он 
стремился к количественным исследованиям, к всемерному распространению 
математики. Однако работы неортодоксального монаха-францисканца были сожжены, а 
сам он заточен в тюрьму.
  Типичный образ средневекового алхимика рисует его за неустанной работой в 
лабораторных условиях, где он проводит многочисленные опыты и ставит интересные 
эксперименты в целях добиться трансмутации металлов, отыскать философский 
камень, эликсир жизни. (Заметим, что смысл слова «эксперимент» не тождественен 
современному, а означает свойственные средневековым магам попытки или операции 
комбинирования отдельных единичных процессов.)
  В основу эликсира бралось искусственное золото, над получением которого так 
бились алхимики. Господствовало представление о том, что все металлы 
представляют собой неосуществленное золото, осуществлению которого требуется 
огромный период времени. Алхимик стремился уско-
65

рить процесс «созревания» золота с помощью нагревания раствора из свинца и 
ртути. Очень распространены были алхимические эксперименты над перегонкой 
киновари. При ее нагревании выделялась белая ртуть и красная сера. Такое 
сочетание цветов ассоциировалось со спермой отца и кровью матери. Киноварь, 
воспринимаемая как некое андрогенное начало, в миросозерцании средневековых 
алхимиков способствовала бессмертию. Средневековым символом алхимии была 
совокупляющаяся пара.
  Лабораторная алхимия разделяется на придворную и отшельническую. Придворная 
больше была склонна к механическому достижению эффекта. Отшельническая 
связывала эффект с необходимостью очищения и медитативными практиками. Вместе с 
тем имеются сведения, что реальное применение алхимических препаратов, в 
частности эликсиров жизни, были крайне негативными. В них входили ядовитые 
вещества — ртуть, мышьяк, свинец. Они вызывали сильные формы отравлений, 
галлюцинаций, кожной сыпи и других болезненных проявлений. Поэтому 
неудивительно, что алхимиков преследовали и часто казнили. Хотя положительная 
часть средневековой алхимии закрепила себя в трактатах по фармакологии.
   Алхимические же эксперименты над собственной духовной сферой, так называемая 
трансмутация души, также была сопряжена со многими опасностями. Ей 
сопутствовало не только желательное развитие паранормальных способностей, но и 
серьезные психосоматические расстройства.
  Средневековье знало семь свободных искусств — триумвпум: грамматика, 
диалектика, риторика; квадриум: арифметика, геометрия, астрономия, музыка. 
Каждый ученый был обязан владеть всеми этими науками-искусствами. В XII—XIII вв.
 были известны тексты арабоязычных ученых, посвященные естественнонаучным 
изысканиям, широко употреблялись арабские цифры. Но в науке господствовал 
схоластический метод с его необходимым компонентом — цитированием авторитетов, 
что лишало первостепенной значимости задачу по исследованию естества, фюзис, 
Природы.
   Когда проводят компаративистский (сравнительный) анализ средневековой науки 
с наукой Нового времени, то основное отличие видят в изменении роли индукции и 
дедукции. Средневековая наука, следуя линии Аристотеля, придерживалась дедукции 
и оперировала путем заключений из общих принципов к отдельным фактам, тогда как 
новая наука (после 1600 г.) начинает с наблюдаемых отдельных фактов и приходит 
к общим принципам с помощью метода индукции. Дедукцию истолковывают иногда и 
как процесс нисхождения, который начинается от чего-то наиболее общего, 
фундаментального и .первичного и растекается на все остальное. В такой 
интерпретации весьма узнаваемо сходство дедукции и эманации, предполагающей 
истечение из лона порождающего характеристик, особенностей и сущностей более 
простого порядка.
   В рамках же официальной доктрины средневековья главенствуют вера и истины 
откровения. Разум теряет роль главного арбитра в вопросах истины, ликвидируется 
самостоятельность природы, Бог, благодаря своему всемогуществу, может 
действовать и вопреки естественному порядку.
   Теологическая ориентация средневековья очень хорошо прослеживается в 
текстуальном анализе идей великих мыслителей того времени. Так,
66

в высказывании Тертуллиана (ок. 160 — после 220) отмечается: «...напрасны 
потуги философов, причем именно тех, которые направляют неразумную 
любознательность на предметы природы прежде, чем на ее Творца и Повелителя...». 
Ведь «философы только стремятся к истине, особенно недоступной в этом веке, 
христиане же владеют ею. <...> Ибо с самого начала философы уклонились от 
источника мудрости, т.е. страха Божьего»1-1.
  Истина оказывалась в полном ведении Божества, так что «христиане должны 
остерегаться тех, кто философствует сообразно стихиям мира сего, а не сообразно 
Богу, которым сотворен сам мир», — подчеркивал Августин14. Средневековье 
пестрило многообразными аргументами и подходами, опровергавшими возможность 
истинного познания природы вне божественного откровения. Считалось, что знание, 
перерастающее в науку, — это разумное познание, позволяющее нам пользоваться 
вещами. Науку необходимо подчинять мудрости, доступной лишь божественному 
разуму. Говоря о философах, Августин пишет: «Они твердили: «истина, истина» и 
много твердили мне о ней, но ее нигде у них не было. Они ложно учили не только 
о Тебе, который есть воистину Истина, но и об элементах мира, созданного тобой..
.»15.
  В особом, преимущественном положении находилась логика, ибо, как справедливо 
полагал Боэций, «всякий, кто возьмется за исследование природы вещей, не усвоив 
прежде науки рассуждения, не минует ошибок... Таким образом, размышления о 
логике заставляют прийти к выводу, что этой столь замечательной науке нужно 
посвятить все силы ума, чтобы укрепиться в умении правильно рассуждать: только 
после этого сможем мы перейти к достоверному познанию самих вещей»16. Он 
понимал логику как рациональную философию, которая служит средством и орудием и 
с помощью которой получают знание о природе вещей.
  Логику как науку о доказательстве в рассуждениях ценил очень высоко Пьер 
Абеляр, утверждавший, что наука логики имеет большое значение для всякого рода 
вопросов и что первым ключом мудрости является частое вопрошание17.
  Пожалуй, в окончательном виде кредо средневековья было сформулировано пером 
Фомы Аквинского: «...необходимо, чтобы философские дисциплины, которые получают 
свое знание от разума, были дополнены наукой, священной и основанной на 
откровении. <...> Священное учение есть такая наука, которая зиждется на 
основоположениях, выясненных иной, высшей наукой; последняя есть то знание, 
которым обладает Бог, а также те, кто удостоен блаженства... Эта наука— 
теология, к другим наукам она прибегает как к подчиненным ей служанкам»18.
  Таким образом, в средневековье оформился специфический и решающий критерий 
истинности, а именно ссылка на авторитет, которым в контексте средневековой 
культуры был Бог.
  Начало эпохи Возрождения было отмечено подъемом интереса к математике. 
Известна, например, «Сумма арифметики, геометрии, пропорции и 
пропорциональности» флорентийского математика Луки Пачоли (ок. 1445 — позже 
1509). В ней автор подводил итог всему математическому знанию, а также с новой 
силой утверждал тезис античного математика
67

Филолая и других пифагорейцев о том, что математика отражает всеобщую 
закономерность, применяемую ко всем вещам.
  П. Гайденко оценивает средневековую науку так: «...научное знание в средние 
века имеет характерные особенности. Прежде всего оно выступает как правила, в 
форме комментария. <...> Второй особенностью средневековой науки является 
тенденция к систематизации и классификации. Именно средневековье с его 
склонностью к классификации наложило свою печать и на те произведения античной 
науки и философии, которые были признаны каноническими в средние века. <...> 
Компиляторство, столь чуждое и неприемлемое для науки Нового времени, 
составляет как раз весьма характерную черту средневековой науки, связанную с 
общей мировоззренческой и культурной атмосферой этой эпохи". Появляется 
феноменальный принцип двойственности истины, он указывает на две принципиально 
разные картины мира: теолога и натурфилософа. Первая связывает истину с 
божественным откровением, вторая — с естественным разумом, базируется на опыте 
и пользуется индукцией.
   Как отмечает В. Соколов, тогдашняя наука сосредоточивалась в двух почти не 
связанных друг с другом организациях. Одной из них были университеты и 
некоторые школы, существовавшие уже не один век. Другой можно считать 
опытно-экспериментальное исследование природы, которое сосредоточилось в 
мастерских живописцев, скульпторов, архитекторов. Практика создания предметов 
искусства толкала их на путь экспериментирования. Иногда эта практика требовала 
соединения логики мастерства с математикой20.
   Великий живописец Леонардо да Винчи по праву завоевал имя пионера 
современного естествознания. Его исследовательская деятельность охватывала 
собой области механики, физики, астрономии, геологии, ботаники, анатомии и 
физиологии человека. Леонардо подчеркивал безошибочность опыта и стремился к 
точному уяснению его роли в деле достижения истины. Он указывал, что опыт есть 
то минимальное условие, при котором возможно истинное познание. Леонардо 
ориентировался на спонтанное экспериментирование, которое осуществлялось в 
многочисленных мастерских. Его широко известная фраза: «Наука — полководец, а 
практика — солдаты», — говорила о том, что наука не сводится только к опыту и 
экспериментированию, а включает в себя нечто большее потребность осмысленного 
обобщения данных опыта. Интересно, что механика мыслится им не как 
теоретическая наука, какой она впоследствии станет во времена Галилея и Ньютона,
 а как чисто прикладное искусство конструирования различных машин и устройств. 
Можно присоединиться к мнению В. Соколова о том, что именно Леонардо подошел к 
необходимости органического соединения, единства эксперимента и его 
математического осмысления, которое и составляет суть того, что в дальнейшем 
назовут современным естествознанием. Постепенное проникновение 
естественно-научного взгляда на мир подготовило появление классической науки.
  Версия 4 наиболее традиционная. Она датирует рождение науки Нового времени в 
общеупотребляемом европейском смысле слова
68

XVI— началом XVII в., делая точкой отсчета систему Коперника, так называемый 
коперниканскии переворот, а также законы классической механики и научную 
картину мира, основанную на достижениях Галилея и Ньютона.
  Польский астроном Николай Коперник (1491-1496) учился в Краковском 
университете. Затем приехал в Италию для постижения основ астрономии, медицины, 
философии и права, где изучил древнегреческий язык и космогонические идеи 
древних авторов. Он рано пришел к убеждению о ложности теории 
Аристотеля—Птолемея и в своем небольшом произведении «Очерк нового механизма 
мира» (1505—1507) попытался математически конкретизировать свою идею. Главным 
делом его жизни был труд «Об обращениях небесных сфер», который был издан после 
его смерти. В нем Коперник предложил гелиоцентрическую систему мира. С момента 
провозглашения его идеи, заключающейся в том, что разработанная система 
позволяет «с достаточной верностью объяснить ход мировой машины, созданной 
лучшим и любящим порядок Зодчим»21, можно вести отсчет рождения 
детерминистическо-механистического мировоззрения в его противоположности 
телеологическо-организмическому. Земля оказалась не привилегированной, а 
«рядовой» планетой, закономерности которой могли быть обнаружены на всем 
громадном ее протяжении.
  Таким образом, согласно этой позиции наука очень молода, ее возраст чуть 
более 400 лет. «XVI век н.э. увидел крушение западного христианства и рождение 
современной науки», — подчеркивал А. Уайтхед в работе «Наука и современный мир».
 Развитие науки придало новую окраску человеческому сознанию и породило новизну 
способов мышления. «Новое мышление явилось более важным событием, чем даже 
новая наука или техника. Оно изменило метафизические предпосылки и образное 
содержание нашего сознания, так что теперь старые стимулы вызывали новый 
отклик». О греческих изысканиях Уайтхед отзывался так: «Их чрезмерно 
интересовала математика. Они изобрели ее основоположения, анализировали ее 
предпосылки, открыли замечательные теоремы благодаря строгой приверженности 
дедуктивному рассуждению. Их умы увлекала страсть к обобщению. Они требовали 
ясных и смелых идей и строгих умозаключений из них. Это было совершенство, это 
был гений, это была идеальная подготовительная работа. Но это еще не было 
наукой в нашем понимании»2'.
  В аристотелевской и схоластической традиции изложение науки основывалось на 
схеме, состоящей из двух элементов (диадической схеме): действительность, 
объективный мир — и картина этого мира, создаваемая учеными. Истина означала 
согласие человеческого интеллекта с вещами действительного мира. Иногда 
индукция понималась как то, что позволяет на основе «материала наблюдений» 
строить структуру лингвистического материала. Работа, связанная с созданием 
кратких изящных аналитических выражений, является существенной частью успеха 
науки. Поэтому наука стала пониматься на основе триптической схемы: наблюдаемый 
объект, творящий ученый и третий элемент— знаки, которыми ученый изображает 
картину мира. (Впоследствии логические позитивисты
69

акцентировали именно связь второго и третьего элементов, т.е. отношение между 
физическими объектами и знаками, или символами. Результат этого соотношения был 
назван семантическим качеством науки. Отношения же между членами третьего 
необходимого элемента науки — знаками — составляют логический компонент.)
  Существует мнение, что история индуктивных наук есть история открытий, а 
философия индуктивных наук— история идей и концепций. Наблюдая однообразие в 
природе, мы приходим с помощью индукции к утверждению естественных законов. 
Эмпиризм и математическое обобщение стали визитной карточкой науки Нового 
времени. От имени эмпиризма выступил Фрэнсис Бэкон с его обширной программой 
эмпирической философии. От имени рационалистического подхода выступил математик 
Рене Декарт. Впрочем, Гарвей высказался о родоначальнике английского эмпиризма 
так: «Бэкон занимался наукой как лорд-канцлер». Видимо, имеется в виду, что 
дело ограничивалось одними только пожеланиями, общей характеристикой задачи и 
увещеваниями о том, что не следует доверяться случайным восприятиям, а нужно 
производить методические наблюдения и дополнять их обдуманным опытом. Декарт же 
был уверен, что серьезная потребность в истине может быть удовлетворена не 
схоластическими рассуждениями и метафизическими теориями, а исключительно 
математикой. Эта своеобразная математическая реформа философии заставила 
признать ясность и отчетливость важнейшими принципами научного метода. Они 
влекут за собой необходимость количественных определений, тогда как 
качественные, основанные на чувственном восприятии, по сути своей неясны и 
смутны.
   Обычно называют 1662г., год образования Лондонского королевского общества 
естествоиспытателей, утвержденного Королевской хартией, как дату рождения науки.
 В 1666г. в Париже появляется Академия наук. Лондонское королевское общество 
объединяет ученых-любителей в добровольную организацию, устав которой был 
сформулирован Робертом Гуком. В нем было записано, что цель общества — 
«совершенствование знания о естественных предметах, всех полезных искусствах с 
помощью экспериментов (не вмешиваясь в богословие, метафизику, мораль, политику,
 грамматику, риторику или логику»). Королевское общество стремилось 
поддерживать экзальтированный эмпиризм. Работы, выполненные но другим нормам, 
отвергались. «Вы не можете не знать, — так звучал отказ одному из авторов, — 
что целью данного Королевского института является продвижение естественного 
знания в помощью экспериментов и в рамках этой цели среди других занятий его 
члены приглашают всех способных людей, где бы они ни находились, изучать Книгу 
Природы, а не писания остроумных людей»2"'.
   В XVII в. обозначилась новая роль естествоиспытателя — испытующего естество 
и уверенного, что божественная «Книга Природы» (метафора, унаследованная из 
теологии) написана на языке геометрии (Галилей). Ученые галилеевского типа 
настроены на рациональное прочтение книги природы. «...Хотя к 1500 г. Европа не 
обладала даже уровнем знаний Архимеда, умершего в 212г. до н.э., все же в 1700г.
 «Начала» Ньютона были
70

уже написаны, и мир вступил в современную эпоху, — делал вывод Уайтхед^4.
  Главным достоянием Нового времени считается становление научного способа 
мышления, характеризующегося соединением эксперимента как метода изучения 
природы с математическим методом, и формирование теоретического естествознания. 
И Галилей, и Декарт были уверены, что позади чувственных феноменов стоят 
математические законы. Интерес к решающему эксперименту был «платой за 
застывшую рациональность средневековой мысли». Достаточно напомнить тот факт, 
что галилеевс-кий принцип инерции получен с помощью идеального эксперимента. 
Галилей формулирует парадоксальный образ — движение по бесконечно большой 
окружности при допущении, что она тождественна бесконечной прямой, а затем 
осуществляет алгебраические исследования. И во всех интересных случаях 
фиксируется либо противоречие, либо несоответствие теоретических идеализации и 
обыденного опыта, теоретической конструкции и непосредственного наблюдения. 
Поэтому суть научно-теоретического мышления начинает связываться с поиском 
предметов-посредников, видоизменением наблюдаемых условий, ассимиляцией 
эмпирического материала и созданием иной научной предметности, не встречающейся 
в готовом виде. Теоретическая идеализация, теоретический конструкт становится 
постоянным членом в арсенале средств строгого естествознания. Примерами таких 
конструктов могут служить понятия математической точки, числа, таблицы, графы, 
абстрактные автоматы и т.п.
  К многообразным приметам возникновения науки относят рост благосостояния и 
досуга, распространение университетов, изобретение книгопечатания, захват 
Константинополя, появление Коперника, Васко да Гамы, Колумба, телескопа. 
Хроника той гениальной эпохи любопытна. Ссылаясь на А. Уайтхеда, заметим, что в 
начале XVII в., в 1605г., выходят «О достоинстве и приумножении наук» Бэкона и 
«Дон Кихот» Сервантеса. Годом раньше увидело свет первое издание «Гамлета». 
Сервантес и Шекспир умирают в один день — 23 апреля 1616 г. Весной того же года 
Гарвей в Лондонском врачебном колледже представил свою теорию циркуляции крови. 
В год смерти Галилея родился Ньютон (1642), почти 100 лет спустя после 
опубликования коперникансТсого «Об обращении небесных сфер». Годом раньше 
Декарт публикует свои «Метафизические размышления», а двумя годами позже — 
«Первоначала философии». У истоков новоевропейской науки стоят имена Ф. Бэкона, 
Гар-вея, Кеплера, Галилея, Декарта, Паскаля, Гюйгенса, Бойля, Ньютона, Локка, 
Спинозы, Лейбница.
  «Современная наука рождена в Европе, но дом ее — весь мир», — так резюмировал 
процесс бурного роста научных технологий А. Уайтхед.
  Версия 5 обсуждает проблему исторического возраста науки с привлечением 
классификации, когда данный феномен представлен двумя стадиями своего 
становления, а именно прсднаукой и собственно наукой. Зарождающаяся наука во 
многом опирается на результаты каждодневного практического опыта, обыденное 
знание, наблюдения и приметы. Оперирование реальными предметами послужило
71

непосредственной основой для возникновения идеального плана познания, действий 
с идеальными объектами.
   На этапе собственно науки, к .примеру математики, числа уже не 
рассматриваются как прообразы предметных совокупностей. Они выступают как 
самостоятельные символические объекты. И когда появляются теоретические 
возможности, связанные с превышением сложившихся стереотипов практики, когда 
эмпирические зависимости строятся и получаются не сугубо практически, а как 
следствие теоретических постулатов, исследователи фиксируют возникновение 
стадии собственно науки. Знания предстают не как суммарный исход практических 
операций, но как рецептура действия с точки зрения всеобщего и необходимого. 
Следовательно, демаркация между наукой и преднаукой проходит по линии 
формирования предпосылок научно-теоретического способа исследования. Преднаука 
— это обобщение эмпирических ситуаций, предписания для практики. Наука— это 
возникновение научного метода, соединяющего математику с экспериментом. 
Эвристические и прогностические компоненты научного исследования также 
свидетельствуют о возникновении собственно науки.
ЛИТЕРАТУРА
1 См.: Гайденко П.П. Эволюция понятия науки. М., 1980. С. 18.
2 Аристотель. Соч.: В4т. М., 1976. Т. 1. С. 288-289.
3 См.: Чанышев А.Н. Курс по древней философии. М., 1981. С. 185.
4 См.: Огурцов А.П. Дисциплинарная структура науки. М., 1988. С. 69-71.
5 Гайденко П.П. Указ. соч. С. 252.
6 Цнт. по: Франк Ф. Философия науки. М., 1960. С. 67-68.
7 См.: История Древнего Востока / Под ред. В.И. Кузнщина. М., 1988. С. 12.
8 Шмелев И.П. Феномен Древнего Египта. Минск, 1993. С. 9.
9 Там же. С. 53-54.
10 БернарДж. Наука в истории общества. М., 1956.
11 ТураевБ.А. Древний мир. М., 1917.
12 История философии. Ростов н/Д.. 1998. С. 111.
13 Тертуллиан. Избранные сочинения. М., 1994. С. 40, 62.
14 Августин. Исповедь. М., 1992. С. 14.
15 Цнт. по: Мир философии: Ч. 1. М., 1991. С. 92.
16 Боэций Д. О высшем благе, или о жизни философа // Вопросы философии.
  1994. №5. С. 10. '' Абеляр П. История моих бедствий. М., 1959. С. 121.
18 Фома Аквинский. Теология и наука. Приложение // Боргош Ю. Фома Аквнн-скнй.М.,
 1975. С. 144-145.
19 Гайденко П.П. Указ. соч. С. 429-433.
20 СоколовВ.В. Европейская философия XV-XVII веков. М., 1984. С. 132.
21 Польские мыслители эпохи Возрождения. М., 1960. С. 42.
22 Уаптхед А. Наука и современный мир // Избранные работы по философии. М., 
1990. С. 56-57,62.
23 Философия и методология науки. М., 1994. Ч. 1. С. 44 -47.
24 Уайтхед А. Указ. соч. С. 61.
72

Тема 7. О МНОГООБРАЗИИ ФОРМ ЗНАНИЯ. НАУЧНОЕ И ВНЕНАУЧНОЕ ЗНАНИЕ
Специфические формы знания. — Ненаучное, донаучное, паранаучное, лженаучное, 
квазинаучное, антинаучное, паранаучное — формы вне-научного знания. — Обыденное,
 игровое, личностное знание и его особенности. — Народная наука как этнонаука. 
— Характеристики деви-антного и анормального знания. — Знание и вера. — 
Соотношение знания и веры в пределах гносеологии и за ее пределами. — Вера как 
основа саморегуляции человека. — «Верующий разум» русских философов.
  Познание не ограничено сферой науки, знание в той или иной своей форме 
существует и за пределами науки. Появление научного знания не отменило и не 
упразднило, не сделало бесполезными другие формы знания. Полная и всеобъемлющая 
демаркация — отделение науки от ненауки — так и не увенчалась успехом. Весьма 
убедительно звучат слова Л. Ше-стова о том, что, «по-видимому, существуют и 
всегда существовали ненаучные приемы отыскания истины, которые и приводили если 
не к самому познанию, то к его преддверию, но мы так опорочили их современными 
методологиями, что не смеем и думать о них серьезно»1.
  Каждой форме общественного сознания: науке, философии, мифологии, политике, 
религии и т.д. соответствуют специфические формы знания. Различают также формы 
знания, имеющие понятийную, символическую или художественно-образную основу. В 
самом общем смысле научное познание — это процесс получения объективного, 
истинного знания. Научное познание имеет троякую задачу, связанную с описанием, 
объяснением и предсказанием процессов и явлений действительности. В развитии 
научного познания чередуются революционные периоды, так называемые научные 
революции, которые приводят к смене теорий и принципов, и периоды нормального 
развития науки, на протяжении которых знания углубляются и детализируются. 
Научные знания характеризуются объективностью, универсальностью, претендует на 
общезначимость.
  Когда разграничивают научное, основанное на рациональности, и вненаучное 
знание, то важно понять, что вненаучное знание не является чьей-то выдумкой или 
фикцией. Оно производится в определенных интеллектуальных сообществах, в 
соответствии с другими (отличными от рационалистических) нормами, эталонами, 
имеет собственные источники и средства познания. Очевидно, что многие формы 
вненаучного знания старше знания, признаваемого в качестве научного, например, 
астрология старше астрономии, алхимия старше химии. В истории культуры 
многообразные формы знания, отличающиеся от классического научного образца и 
стандарта и отнесенные к ведомству вненаучного знания, объединяются общим 
понятием— эзотеризм.
Выделяют следующие формы вненаучного знания:
• ненаучное, понимаемое как разрозненное, несистематическое знание, которое не 
формализуется и не описывается законами, находится в противоречии с 
существующей научной картиной мира;
73

• донаучное, выступающее прототипом, предпосылочной базой научного;
•паранаучное — как несовместимое с имеющимся гносеологическим стандартом. 
Широкий класс паранаучного (пара- от греч. — около, при) знания включает в себя 
учения или размышления о феноменах, объяснение которых не является убедительным 
с точки зрения критериев научности;
MRNI «лженаучное — как сознательно эксплуатирующее домыслы и предрассудки. 
Лженаука представляет собой ошибочное знание. Лженаучное знание часто 
представляет науку как дело аутсайдеров. Иногда лженаучное связывают с 
патологической деятельностью психики творца, которого в обиходе величают 
«маньяком», «сумасшедшим». В качестве симптомов лженауки выделяют малограмотный 
пафос, принципиальную нетерпимость к опровергающим доводам, а также 
претенциозность. Лженаучное знание очень чувствительно к злобе дня, сенсации. 
Особенностью лженаучных знаний является то, что они не могут быть объединены 
парадигмой, не могут обладать систематичностью, универсальностью. Они пятнами и 
вкраплениями сосуществуют с научными знаниями. Считается, что лженаучное 
обнаруживает себя и развивается через квазинаучное;
• квазинаучное знание ищет себе сторонников и приверженцев, опираясь на методы 
насилия и принуждения. Оно, как правило, расцветает в условиях жестко 
иерархированной науки, где невозможна критика власть предержащих, где жестко 
проявлен идеологический режим. В истории нашей страны периоды «триумфа 
квазинауки» хорошо известны: лысенковщина, фиксизм как квазинаука в советской 
геологии 50-х гг., шельмование кибернетики и т.п.
• антинаучное — как утопичное и сознательно искажающее представления о 
действительности. Приставка «анти» обращает внимание на то, что предмет и 
способы исследования противоположны науке. Это как бы подход с «противоположным 
знаком». С ним связывают извечную потребность в обнаружении общего 
легкодоступного «лекарства от всех болезней». Особый интерес и тяга к антинауке 
возникает в периоды нестабильности. Но хотя данный феномен достаточно опасен, 
принципиального избавления от антинауки произойти не может;
• псевдонаучное знание представляет собой интеллектуальную активность, 
спекулирующую на совокупности популярных теорий, например, истории о древних 
астронавтах, о снежном человеке, о чудовище из озера Лох-Несс.
   Еще на ранних этапах человеческой истории существовало обыденно-практическое 
знание, доставлявшее элементарные сведения о природе и окружающей 
действительности. Его основой был опыт повседневной жизни, имеющих, однако, 
разрозненный, несистематический характер, представляющий собой простой набор 
сведений.
   
Люди, как правило, располагают большим объемом обыденного знания, которое 
производится повседневно в условиях элементарных жизненных отношений и является 
исходным пластом всякого познания. Иногда аксиомы здравомыслия противоречат 
научным положениям, препятствуют развитию науки, вживаются в человеческое 
сознание так крепко, что становятся предрассудками и сдерживающими прогресс 
преградами. Иногда, напротив, наука длинным и трудным путем доказательств и 
опровержений приходит к формулировке тех положений, которые давно утвердили 
себя в среде обыденного знания.
  Обыденное знание включает в себя и здравый смысл, и приметы, и назидания, и 
рецепты, и личный опыт, и традиции. Обыденное знание, хотя и фиксирует истину, 
но делает это несистематично и бездоказательно. Его особенностью является то, 
что оно используется человеком практически неосознанно и в своем применении не 
требует каких бы то ни было предварительных систем доказательств. Иногда знание 
повседневного опыта даже перескакивает ступень артикуляции, а просто и 
молчаливо руководит действиями субъекта.
  Другая его особенность — принципиально бесписьменный характер. Те пословицы и 
поговорки, которыми располагает фольклор каждой этнической общности, лишь 
фиксируют его факт, но никак не прописывают теорию обыденного знания. Заметим* 
что ученый, используя узкоспециализированный арсенал научных понятий и теорий 
для данной конкретной сферы действительности, всегда внедрен также и в сферу 
неспециализированного повседневного опыта, имеющего общечеловеческий характер. 
Ибо ученый, оставаясь ученым, не перестает быть просто человеком.
  Иногда обыденное знание определяют посредством указания на общие 
представления здравого смысла или неспециализированный повседневный опыт, 
который обеспечивает предварительное ориентировочное восприятие и понимание 
мира. В данном случае последующей дефиниции подвергается понятие здравого 
смысла.
  К исторически первым формам человеческого знания относят игровое познание, 
которое строится на основе условно принимаемых правил и целей. Игровое познание 
дает возможность возвыситься над повседневным бытием, не заботиться о 
практической выгоде и вести себя в соответствии со свободно принятыми игровыми 
нормами. В игровом познании возможно сокрытие истины, обман партнера. Игровое 
познание носит обучающе-развивающий характер, выявляет качества и возможности 
человека, позволяет раздвинуть психологические границы общения.
  Особую разновидность знания, являющегося достоянием отдельной личности, 
представляет личностное знание. Оно ставился в зависимость от способностей того 
или иного субъекта и от особенностей его интеллектуальной познавательной 
деятельности. Коллективное знание общезначимо, или надличностно, и предполагает 
наличие необходимой и общей для всех системы понятий, способов, приемов и 
правил построения знания. Личностное знание, в котором человек проявляет свою 
индивидуальность и творческие способности, признается необходимой и реаль-
75

но существующей компонентой знания. Оно подчеркивает тот очевидный факт, что 
науку делают люди и что искусству или познавательной деятельности нельзя 
научиться по учебнику, оно достигается лишь в общении с мастером.
   Особую форму вненаучного и внерациоНального знания представляет собой так 
называемая народная наука, которая в настоящее время стала делом отдельных 
групп или отдельных субъектов: знахарей, целителей, экстрасенсов, а ранее — 
шаманов, жрецов, старейшин рода. При своем возникновении народная наука 
обнаруживала себя как феномен коллективного сознания и выступала как этнонаука. 
В эпоху доминирования классической науки она потеряла статус 
интерсубъективности и прочно расположилась на периферии, вдали от центра 
официальных экспериментальных и теоретических изысканий. Как правило, народная 
наука существует и транслируется от наставника к ученику в бесписьменной форме. 
Иногда можно выделить конденсат народной науки в виде заветов, примет, 
наставлений, ритуалов и пр. И несмотря на то, что в народной науке видят ее 
огромную и тонкую, по сравнению со скорым рационалистическим взглядом, 
проницательность, ее часто обвиняют в необоснованных притязаниях на обладание 
истиной.
   Примечательно, что феномен народной науки представляет предмет специального 
изучения для этнологов, которые и называют таковую эт-нонаукой, определяя ее 
особенности в зависимости от этничеркого и национального образа жизни. 
Бесспорно, что этнонаука связана с интенсивной этнической жизнью, с типичными 
для нее ритуалами и коллективными обрядами как формами социальной памяти. В 
этом смысле этнонаука может быть рассмотрена как специфическим образом 
пространственно локализованная, т.е. как связанная с конкретным ареалом 
распространения, а также с конкретным историческим временем.
  Очень часто изменения или деформация пространственно-временных условий 
существования этноса приводят к исчезновению народных наук, которые обычно не 
восстанавливаются. Они жестко связаны с передающимся от поколения к поколению 
рецептурным и рутинным неписаным знанием конкретных индивидов: знахарей, 
целителей, ворожей и пр. Принципиальная модификация мировоззрения и способов 
взаимодействия с миром блокирует весь рецептурно-рутинный комплекс сведений, 
наполняющих народную науку. От развитой формы народной науки в распоряжении 
последующих поколений в этом случае могут остаться лишь какие-либо реликтовые 
ее следы.
  Прав был М. Полани, отмечая, что искусство, которое не практикуется в течение 
жизни одного поколения, остается безвозвратно утраченным. Этому можно привести 
сотни примеров; подобные потери, как правило, невосполнимы.
  В картине мира, предлагаемой народной наукой, большое значение имеет 
круговорот могущественных стихий бытия. Природа выступает как «дом человека», 
человек, в свою очередь, — как органичная его частичка, через которую постоянно 
проходят силовые линии мирового круговорота. Считается, что народные науки 
обращены, с одной стороны, к
76

самым элементарным, а с другой— к самым жизненно важным сферам человеческой 
деятельности, как-то: здоровье, земледелие, скотоводство, строительство. 
Символическое в них выражено минимально.
  Поскольку разномастная совокупность внерационального знания не поддается 
строгой и исчерпывающей классификации, можно встретиться с выделением следующих 
трех видов познавательных феноменов: паранормальное знание, псев-донауку и д е 
-виантную на:уку. Причем их соотношение с научной деятельностью или степень их 
«научности» возрастают по восходящей. То есть фиксируется некая эволюция от 
паранормального знания к разряду более респектабельной псевдонауки и от нее к 
девиантному знанию. Это косвенным образом свидетельствует о развитии 
вненаучного знания.
  Широкий класс паранормального знания включает в себя учения о тайных 
природных и психических силах и отношениях, скрывающихся за обычными явлениями. 
Самыми яркими представителями паранормального знания считаются мистика и 
спиритизм.
  Для описания способов получения информации, выходящих за рамки науки, кроме 
термина «паранормальность» используется термин «вне-чувственное восприятие» или 
«парачувствительность», «пси-феномены». Оно предполагает возможность получать 
информацию или оказывать влияние, не прибегая к непосредственным физическим 
способам. Наука пока еще не может объяснить задействованные в данном случае 
механизмы, как не может и игнорировать подобные феномены. Различают 
экстрасенсорное восприятие (ЭСВ) и психокинез. ЭСВ разделяется на телепатию и 
ясновидение. Телепатия предполагает обмен информацией между двумя и более 
особями паранормальными способами. Ясновидение означает способность получать 
информацию по некоторому неодушевленному предмету (ткань, кошелек, фотография и 
т.п.). Психокинез — это способность юздействовать на внешние системы, 
находящиеся вне сферы нашей моторной деятельности, перемещать предметы 
нефизическим способом.
  Заслуживает внимание то, что в настоящее время исследование паранормального 
ставится на конвейер науки. И уже наука после серий различных экспериментов в 
области паранормальных эффектов делает свои выводы:
1) с помощью ЭСВ можно получить значимую информацию;
2) расстояние, разделяющее испытуемого и воспринимаемый объект, не влияет на 
точность восприятия;
3) использование электромагнитных экранов не снижает качества и
точности получаемой информации.
  Следовательно, под сомнение может быть поставлена существовавшая ранее 
гипотеза об электромагнитных каналах ЭСВ. И можно предполагать наличие 
какого-то другого, например психофизического, канала, природа которого, впрочем,
 не ясна. Вместе с тем эта сфера паранормального знания имеет выявленные 
характерные особенности, которые противоречат сугубо научному подходу:
• во-первых, результаты парапсихических исследований и экспериментов не 
воспроизводимы повторно;
• во-вторых, их невозможно предсказать и прогнозировать.
77

  Для псевдонаучного знания характерна сенсационность тем, признание тайн и 
загадок, а также «умелая обработка фактов». Ко_ всем этим априорным условиям 
деятельности в данной сфере присоединяется свойство исследования через 
истолкование. Привлекается материал, который содержит высказывания, намеки или 
подтверждения высказанным взглядам и может быть истолкован в их пользу. К. 
Поппер достаточно высоко ценил псевдонауку, прекрасно понимая, что наука может 
ошибаться и что псевдонаука «может случайно натолкнуться на истину». У не'го 
есть и другой вывод: если некоторая теория оказывается ненаучной — это не 
значит, что она не важна.
   По форме псевдонаука — это прежде всего рассказ или история о тех или иных 
событиях. Такой типичный для псевдонаук способ подачи материала называют 
«объяснением через сценарий». Другой отличительный признак— безошибочность. 
Бессмысленно надеяться на корректировку псевдонаучных взглядов, ибо критические 
аргументы никак не влияют на суть истолкования рассказанной истории.
  Характеристика девиантного и анормального знания. Термин «девиантное» 
означает отклоняющуюся от принятых и устоявшихся стандартов познавательную 
деятельность. Причем сравнение происходит не с ориентацией на эталон и образец, 
а в сопоставлении с нормами, разделяемыми большинством членов научного 
сообщества. Отличительной особенностью девиантного знания является то, что им 
занимаются, как правило, люди, имеющие научную подготовку, но по тем или иным 
причинам выбирающие весьма расходящиеся с общепринятыми представлениями методы 
и объекты исследования. Представители девиантного знания работают, как правило, 
в одиночестве либо небольшими группами. Результаты их деятельности, равно как и 
само направление, обладают довольно-таки кратковременным периодом существования.

   Иногда встречающийся термин «анормальное знание» не означает ничего иного, 
кроме того, что способ получения знания либо само знание не соответствует тем 
нормам, которые считаются общепринятыми в науке на данном историческом этапе. 
Весьма интересно подразделение анормального знания на три типа.
• Первый тип анормального знания возникает в результате расхождения регулятивов 
здравого смысла с установленными наукой нормами. Этот тип достаточно 
распространен и внедрен в реальную жизнедеятельность людей. Он не отталкивает 
своей аномальностью, а привлекает к себе внимание в ситуации, когда действующий 
индивид, имея специальное образование или специальные научные знания, фиксирует 
проблему расхождения норм обыденного ми-роотношения и научного (например, в 
воспитании, в ситуациях общения с младенцами и пр.).
• Второй тип анормального знания возникает при сопоставлении норм одной 
парадигмы с нормами другой.
• Третий тип обнаруживается при объединении норм и идеалов из принципиально 
различных форм человеческой деятельности2.
78

  Уже давно вненаучное знание не рассматривают только как заблуждение. И раз 
существуют многообразные формы вненаучного знания, следовательно, они отвечают 
какой-то изначально имеющейся в них потребности. Можно сказать, что вывод, 
который разделяется современно мыслящими учеными, понимающими всю 
ограниченность рационализма, сводится к следующему. Нельзя запрещать развитие 
вненаучных форм знания, как нельзя и культивировать сугубо и исключительно 
псевдонауку, нецелесообразно также, отказывать в кредите доверия вызревшим в их 
щПг драх интересным идеям, какими бы сомнительными первоначально они ни 
казались. Даже если неожиданные аналогии, тайны и истории окажутся всего лишь 
«инофондом» идей, в нем очень остро нуждается как интеллектуальная элита, так и 
многочисленная армия ученых.
  Достаточно часто звучит заявление, что традиционная наука, сделав ставку на 
рационализм, завела человечество в тупик, выход из которого может подсказать 
вненаучное знание. К вненаучным же дисциплинам относят те, практика которых 
основывается на иррациональной деятельности — на мифах, религиозных и 
мистических обрядах и ритуалах. Интерес представляет позиция современных 
философов науки и, в частности, К. Фейерабенда, который уверен, что элементы 
нерационального имеют право на существование внутри самой науки.
  Развитие подобной позиции можно связать и с именем Дж. Холтона, который 
пришел к выводу, что в конце прошлого столетия в Европе возникло и стало 
шириться движение, провозгласившее банкротство науки. Оно включало в себя 4 
наиболее одиозных течения ниспровергателей научного разума:
1) течения в современной философии, утверждавшие, что статус науки не выше 
любого функционального мифа;
2) малочисленную, но довольно влиятельную в культуре группу отчужденных 
маргинальных интеллектуалов, например А. Кестлер;
3) настроения научного сообщества, связанные со стремлением отыскать 
соответствия между мышлением «Нового века» и восточным мистицизмом, отыскать 
выход из интеллектуального анархизма наших дней к «хрустально-чистой власти»;
4) радикальное крыло научного направления, склонного к высказываниям, 
принижающим значение научного знания, типа «сегодняшняя физика — это всего лишь 
примитивная модель подлинно физического»3.
  Мнение о том, что именно научные знания обладают большей информационной 
емкостью, также оспаривается сторонниками подобной точки зрения. Наука может 
«знать меньше», по сравнению с многообразием вненаучного знания, так как все, 
что она знает, должно выдержать жесткую проверку на достоверность фактов, 
гипотез и объяснений. Не выдерживающее эту проверку знание отбрасывается, и 
даже потенциально истинная информация может оказаться за пределами науки.
  Иногда вненаучное знание именует себя как Его Величество Иной способ 
истинного познания. И поскольку интерес к многообразию форм вненаучного знания 
в последние годы повсеместно и значительно воз-
79

рос, а престиж профессии инженера и ученого значительно снизился, то напряжение,
 связанное с тенденцией ухода во вненауку, возросло.
  Знание и вера. Знание претендует на адекватное отражение действительности. 
Оно воспроизводит объективные закономерные связи реального мира, стремится к 
отбрасыванию ложной информации, к опоре на факты. Знание делает истину 
доступной для субъекта посредством доказательства. Знание рассматривается как 
результат познавательной деятельности. С глаголом «знать» связывают наличие той 
или иной информации либо совокупность навыков для выполнения какой-нибудь 
деятельности. Считается, что именно научное знание говорит от имени истины и 
позволяет субъекту с определенной мерой уверенности ею распоряжаться. Научное 
знание как способ приобщения субъекта к истине обладает объективностью и 
универсальностью. В отличие от веры, которая есть сознательное признание 
чего-либо истинным на основании преобладания субъективной значимости, научное 
знание претендует на общезначимость.
   Вера— это не только основное понятие религии, но и важнейший компонент 
внутреннего духовного мира человека, психический акт и элемент познавательной 
деятельности. Она обнаруживает себя в непосредственном, не требующем 
доказательства принятии тех или иных положений, норм, истин. Как 
психологический акт, вера проявляется в состоянии убежденности и связана с 
чувством одобрения или неодобрения. Как внутреннее духовное состояние — требует 
от человека соблюдения тех принципов и моральных предписаний, в которые он 
верит, например: в справедливость, в нравственную чистоту, в мировой порядок, в 
добро.
  Понятие веры может полностью совпадать с понятием религии и выступать как 
религиозная вера, противоположная рациональному знанию. Религиозная вера 
предполагает не доказательство, а откровение. Слепая вера ничем не отличается 
от суеверия. Проблема взаимоотношения знания и веры активно обсуждалась 
средневековыми схоластами. Вера основывалась на авторитете догматов и традиции. 
Считалось необходимым познать в свете разума то, что уже принято верой. «Credo, 
ut intelligam» — «Верую, чтобы познать», — гласит латинское изречение. Ему 
вторит христианское: «Блажен не видящий, но знающий».
   Соотношение знания (разума) и веры не может быть решено в пользу одной или 
другой компоненты. Как знание не может заменить веру, так и вера не может 
заменить знание. Нельзя верой решить проблемы физики, химии, экономики. Однако 
вера как доинтеллектуальный акт, досозна-тельная связь субъекта с миром 
предшествовала появлению знания. Она была связана не с понятиями, логикой и 
разумом, а с чувственно-образным фантастическим восприятием мира. Религия— это 
вера в сверхъестественное.
   Если вера отрывалась от религиозной принадлежности, то в составе 
познавательного процесса она обозначала убежденность в правоте научных выводов, 
уверенность в высказанных гипотезах, являлась могучим стимулом научного 
творчества. Мы верим в существование внешнего мира, в трехмерность пространства,
 необратимость времени, верим в науку. Вера есть бездоказательное признание 
истинным того или иного явления. В свя-
80

зи с этим весьма примечательно высказывание А. Эйнштейна, который считал, что 
без веры в познаваемость мира нет никакого естествознания.
  Огромную роль веры в познавательном процессе подчеркивал М. По-лани. Он 
отмечал, что «вера была дискредитирована настолько, что помимо ограниченного 
числа ситуаций, связанных с исповеданием религии, современный человек потерял 
способность верить, принимать с убежденностью какие-либо утверждения, что 
феномен веры получил статус субъективного проявления, которое не позволяет 
знанию достичь всеобщности»5. Однако сегодня, по его мнению, мы снова должны 
признать, что вера является источником знания и что на ней строится система 
взаимного общественного доверия. Согласие явное и неявное, интеллектуальная 
страстность, наследование тех или иных образцов и эталонов культуры — все это 
опирается на импульсы, тесно связанные с верой. Разум опирается на веру как на 
свое предельное основание, но всякий раз способен подвергнуть ее сомнению. 
Появление и существование в науке наборов аксиом, постулатов и принципов также 
уходит своими корнями в нашу веру в то, что мир есть совершенное гармоничное 
целое, поддающееся познанию.
  Феномен веры, имея религиозную, гносеологическую и экзистенциальную окраску, 
может выступать как основа саморегуляции человека. Самосознание каждого 
индивида имеет своим неотъемлемым компонентом экзистенциальную веру в себя, в 
факт существования окружающего мира, лич-ностно значимых ценностей: дружбы, 
любви, справедливости, благородства, порядочности и т.п. Самосознание всегда 
присутствует в двух основных модусах: как самопознание и как саморегуляция. 
Установка «познай самого себя», которую, согласно легенде, провозгласил 
дельфийский оракул и которую Сократ сделал основным принципом своей философии, 
может работать не только как источник нового знания о себе. Она может выступить 
основой саморегуляции или же ее антипода — самодеструкции. Это подчеркивает, 
как тесно связаны самопознание и саморегуляция. Зачастую в интроспективном 
плане самопознание и саморегуляция как будто сливаются в едином феномене — в 
общении с самим собой. .Однако существуют достаточно определенные отличия 
самопознания и саморегуляции. Если самопознание всегда происходит в состоянии 
явного осознания, когда включается рефлексия, проясняющая внутреннее состояние, 
которая обеспечивает его «прозрачность», то саморегуляция, наоборот, 
совершается как бы перед порогом сознания. Это то «тайное брожение духа», о 
котором говорил Гегель, противопоставляя его процессу познания. Саморегуляция 
всегда осуществляется на уровне смутных ощущений, предчувствий, 
неудовлетворенности собой, внутреннего дискомфорта, т.е. тогда, когда 
самопознание затруднено. Можно сказать, что заинтересованное в себе 
самопознание, сориентированное на психотерапевтический эффект, и есть частичная 
саморегуляция. Считается, что саморегуляция не приводит ни к чему новому, а 
лишь позволяет «разобраться в своем состоянии», «упорядочить свои переживания», 
«сориентироваться в себе». Чтобы саморегуляция имела конструктивный эффект, она 
должна опираться на духовные опоры веры, которые особенно востребуемы в 
условиях нестабильного и неравновестного мира.
  
  «Верующий разум» русских философов. Вопрос о соотношении веры и знания всегда 
особо интересовал русскую философскую мысль. Распространившееся в XIX в. 
увлечение немецким идеализмом послужило мощным импульсом для развития русской 
философии, которая, однако, не стала повторением и копированием рационалистской 
западно-европейской традиции. Творчество славянофилов И.В. Киреевского 
(1806-1856) и А. С. Хомякова (1804-1860) представляло собой попытку выработать 
систему христианского миропонимания. Об этом говорит и само название работ 
Киреевского: «О характере просвещенной Европы и его отношения к просвещенной 
России», «О необходимости и возможности новых начал для философии». Именно 
потому, что на Западе вера ослаблена, что западный человек утратил «коренные 
понятия о вере» и принял «ложные выводы» безбожного материализма, Киреевский не 
только отрицает западный путь развития, но и опровергает саму ценность 
европейского типа мышления. Торжество рационализма имеет отрицательное значение 
для «внутреннего сознания». Западная образованность несет в себе раздвоение и 
рассудочность. Образованность русская основывается на восприятии «цельного 
знания», сочетающего разум и веру. Подлинная философия должна быть философией 
«верующего разума». Можно назвать программным следующий тезис Киреевского, в 
котором он пытается определить истоки цельного философствования. Человек 
стремится собрать «все свои отдельные силы», важно, «чтобы он не признавал 
своей отвлеченной логической способности за единственный орган разумения 
истины; чтобы голос восторженного чувства, не соглашенный с другими силами духа,
 он не почитал безошибочным указанием правды... но чтобы постоянно искал в 
глубине души того внутреннего корня разумения, где все отдельные силы сливаются 
в одно живое и цельное зрение ума»3. Живое и цельное «зрение ума» — «то, ради 
чего» существует как гармоническое сочетание всех духовных сил: «мышления, 
чувств, эстетического созерцания, любви своего сердца, совести и бескорыстной 
воли к истине». Такое знание, основанное на целостном единстве духовных сил и 
скрепленное верой, глубоко отличается от знания, вырабатываемого отвлеченным 
«логическим разумом».
   Отсюда вытекала отличительная особенность всей русской философии — убеждение 
в непосредственном постижении реальности, или интуитивизм. Как отмечал 
известный историк философии И.О. Лосский, «обостренное чувство реальности, 
противящейся субъективированию и психологизированию содержания восприятия 
предметов внешнего мира, является характерною чертой русской философии. Идеал 
целостного знания, т.е. органически всестороннего единства его, возможен не 
иначе как под условием, что субстанциональный аспект мира (чувственные 
качества), рациональный аспект его (идеальная сторона мира) и сверхрациональные 
начала даны все вместе в опыте, сочетающем чувственную, интеллектуальную и 
мистическую интуицию»6. Выделяя различные уровни реальности: надрациональный, 
рациональный и сверхрациональный — русская религиозная философия называет и 
соответствующие им способы постижения: сердцем, рассудком (наукой), верой 
(интуицией).
82

  Русский философ А.С. Хомяков рассматривал веру в качестве некоего предела 
внутреннего развития человека. Он не отвергал науку, не противопоставлял веру и 
знание, а иерархизировал их отношение: сначала знание, затем вера. Именно 
недостижимость абсолютного знания является постоянным условием существования 
веры. Хомяков был уверен, что всякая живая истина, а тем более истина 
божественная, не укладывается в границах логического постижения. Она есть 
предмет веры не в смысле субъективной уверенности, а в смысле непосредственной 
данности. У Хомякова вера не противоречит рассудку, она даже нуждается в том, 
чтобы бесконечное богатство данных, приобретаемых ее ясновидением, подвергалось 
анализу рассудка; только там, где достигнуто сочетание веры и рассудка, 
получается всецельный разум. «Вера» Хомякова по сути дела есть интуиция, т.е. 
способность непосредственно познавать подлинное живое бытие. И только в 
соединении с верой разум возвышается над отдельным мнением и мышлением и 
преобразуется в цельное соборное сознание.
  Примечательно, что, по словам Н. Бердяева, славянофилы ставили перед русским 
сознанием задачу преодоления абстрактной мысли и требовали познания не только 
умом, но также чувством, волей, верой. Сам же Н. Бердяев видел три типических 
решения вопроса о взаимоотношении знания и веры:
• верховенство знания, отрицание веры;
• верховенство веры, отрицание знания;
• дуализм знания и веры.
  Все это подчеркивало недостаточность чисто рассудочного, рационального 
способа отношения к миру, острую потребность в основаниях, которые превосходили 
бы диктат знания и вольного хотения и были бы внутренними, личностно глубинными 
регулятивами человеческой жизнедеятельности.
  Оформившаяся в русской философской школе идея философии всеединства 
предполагала всеохватывающий синтез как со стороны жизни, так и со стороны 
мысли, как со стороны знания, так и со стороны веры. Идея всеединства, 
понимаемая как «все едино в Боге», была центральной в философии Вл. Соловьева. 
Однако Бог лишается антропоморфных характеристик и понимается как космический 
разум, сверхличное существо, особая организующая сила. Гносеологический аспект 
идеи всеединства проявляется утверждением потребности в цельном знании. 
Цельность предполагает органичное объединение трех разновидностей знания: 
научного (философского), эмпирического (научного) и мистического 
(созерцательно-религиозного). Таким образом, русская философия предложила 
весьма оригинальный проект гносеологии, который и по сей день ждет своего 
исполнения.
ЛИТЕРА ТУРА
1 Шестов Л. Апофеоз беспочвенности. Л., 1991. С. 171.
2 См.: Дынчч В.И., Емельяшевич М.А., Толкачев Е. А., ТомильчикЛ.М. Вненауч-ное 
-знание и современный кризис научного мировоззрения // Вопросы философии. 1994. 
№ 9.
83

3 ХолтонДж. Что такое антинаука // Вопросы философии. 1992. № 2.
4 Полани М. Личностное знание. М., 1985. С. 277.
5 Цит. по: Лосскип Н.О. История русской философии. М., 1994. С. 24.
6 Там же. С. 438-439.
Тема 8. НАУКА КАК СОЦИОКУЛЬТУРНЫЙ ФЕНОМЕН
Наука как форма деятельности, система знаний и социальный инсти-• тут. — 
Социальные функции науки. — Наука в контексте экономических, 
социально-психологических, идеологических, социально-организационных отношений. 
— «Нейтральность» науки и «социальный заказ». — Наука в традиционных и 
техногенных обществах. — Микроконтекст и макроконтекст науки. — Классификация 
функций науки.
   Наука, имея многочисленные определения, выступает в трех основных ипостасях. 
Она понимается либо как форма деятельности, либо как система или совокупность 
дисциплинарных знаний или же как социальный
институт. В первом случае наука предстает как особый способ деятельности, 
направленный на фактически выверенное и логически упорядоченное познание 
предметов и процессов окружающей действительности. Как деятельность, наука 
помещена в поле целеполагания, принятия решений, выбора, преследования своих 
интересов, признания ответственности. Именно деятельностное понимание науки 
особо отмечал В.И. Вернадский: «Ее [науки] содержание не ограничивается 
научными теориями, гипотезами, моделями, создаваемой ими картиной мира, в 
основе она главным образом состоит из научных факторов и их эмпирических 
обобщений, и главным живым содержанием является в ней научная работа живых 
людей»1.
   Во втором истолковании, когда наука выступает как система знаний, отвечающих 
критериям объективности, адекватности, истинности, научное знание пытается 
обеспечить себе зону автономии и быть нейтральным по отношению к идеологическим 
и политическим приоритетам. То, ради чего армии ученых тратят свои жизни и 
кладут свои головы, есть истина, она превыше всего, она есть конституирующий 
науку элемент и основная ценность науки.
   Третье, институциональное понимание науки, подчеркивает ее социальную 
природу и объективирует ее бытие в качестве формы общественного сознания. 
Впрочем, с институциональным оформлением связаны и другие формы общественного 
сознания: религия, политика, право, идеология, искусство и т.д.
   Наука как социальный институт или форма общественного сознания, связанная с 
производством научно-теоретического знания, представляет собой определенную 
систему взаимосвязей между научными организациями, членами научного сообщества, 
систему норм и ценностей. Однако то, что наука является институтом, в котором 
десятки и даже сотни тысяч людей нашли свою профессию, — результат недавнего 
развития. Толь-84
   
ко в XX в. профессия ученого становится сравнимой по значению с профессией 
церковника и законника.
  Один из основателей науки о науке Дж. Бернал, отмечая, что «дать определение 
науки, по существу, невозможно», намечает пути, следуя которым можно 
приблизиться к пониманию того, чем является наука. Итак, наука предстает:
1) как институт;
2) метод;
3) накопление традиций знаний;
4) фактор развития производства;
5) наиболее сильный фактор формирования убеждений и отношения
человека к миру2.	]
  В «Американском этимологическом словаре» науку определяют по
средством указания на процедуры наблюдения, классификации, описа
ния, экспериментальные исследования и теоретические объяснения ес
тественных явлений»3. Это определение носит по большей части операци
ональный характер.	'
  Э. Агацци отмечает, что науку следует рассматривать как «теорию об 
определенной области объектов, а не как простой набор суждений об этих 
объектах»4. В таком определении содержится заявка на разграничение научного и 
обыденного знания, на то, что наука может в полной мере состояться лишь тогда, 
когда доводит рассмотрение объекта до уровня его теоретического анализа.
  Таким образом, с наукой нельзя связывать только фиксацию совокупности фактов 
и их описание. Мы будем иметь состоявшуюся науку лишь тогда, когда сможем 
установить принципы, предлагающие их объяснение и прогноз. Многие ученые 
полагают, что если нет небольшого числа принципов, если нет простоты, то нет и 
науки. Это спорная позиция. Ибо не только простота и ясность, но и глубокий 
теоретический, концептуальный уровень есть индикатор зрелой науки. Если человек 
говорит, что он не хочет умозрения, а только того, чтобы ему представили все 
факты, то он стоит лишь на точке зрения предварительной ступени науки, а не ее 
самой.
   В настоящее время наука предстает, прежде всего, как социокультур-ный 
феномен. Это значит, что она зависит от многообразных сил, токов и влияний, 
действующих в обществе, определяет свои приоритеты в социальном контексте, 
тяготеет к компромиссам и сама в значительной степени детерминирует 
общественную жизнь. Тем самым фиксируется двоякого рода зависимость: как 
социокультурный феномен наука возникла, отвечая на определенную потребность 
человечества в производстве и получении истинного, адекватного знания о мире, и 
существует, оказывая весьма заметное воздействие на развитие всех сфер 
общественной жизни. Наука рассматривается в качестве социокультурного феномена 
потому, что, когда речь идет об исследовании ее истоков, границы того, что мы 
сегодня называем наукой, расширяются до границ «культуры». И с другой стороны, 
наука претендует на роль единственно устойчивого и «подлинного» фундамента 
культуры в целом в ее первичном— деятельност-ном и технологическом — понимании.
85

   Сами отношения социальности прочитываются как отношения людей по поводу 
людей и отношения людей по поводу вещей. Из этого следует, что наука как 
социокультурный феномен вплетена во все сферы человеческих отношений, она 
внедряется и в базисные основания отношений самих людей, и во все формы 
деятельности, связанные с производством, обменом, распределением и потреблением 
вещей. Максима современного технократического века гласит: «Все должно быть 
научным, научно обоснованным и научно проверенным». Следует ли из такого 
высокого статуса науки ее легальная экспансия во все сферы человеческой жизни, 
или же, напротив, это обязывает науку нести ответственность за все ущербные 
процессы существования человечества? Вопрос открытый. Ясно одно: как 
социокультурный феномен, наука всегда опирается на сложившиеся в обществе 
культурные традиции, на принятые ценности и нормы. Познавательная деятельность 
вплетена в бытие культуры. Отсюда становится понятной собственно 
культурно-технологическая функция науки, связанная с обработкой и возделыванием 
человеческого материала— субъекта познавательной деятельности, включение его в 
познавательный процесс.
   Культурная функция науки не сводима только к результативному исходу, т.е. к 
тому, что результаты научной деятельности составляют также и совокупный 
потенциал культуры как таковой. Культурная функция науки сильна своей 
процессуальностью. Она предполагает прежде всего формирование человека в 
качестве субъекта деятельности и познания. Само индивидуальное познание 
совершается исключительно в окультуренных, социальных формах, принятых и 
существующих в культуре. Индивид застает уже готовыми («априори» в терминологии 
И. Канта) средства и способы познания, приобщаясь к ним в процессе социализации.
 Исторически человеческое сообщество той или иной эпохи всегда располагало и 
общими языковыми средствами, и общим инструментарием, и специальными понятиями 
и процедурами — своеобразными «очками», при помощи которых прочитывалась 
действительность, «призмой», сквозь которую она разглядывалась. Научное знание, 
глубоко проникая в быт, составляя существенную основу формирования сознания и 
мировоззрения людей, превратилось в неотъемлемый компонент социальной среды, в 
которой происходит становление и формирование личности.
  Наука, понимаемая как социокультурный феномен, не может развиваться вне 
освоения знаний, ставших общественным достоянием и хранящихся в социальной 
памяти. Культурная сущность науки влечет за собой ее этическую и ценностную 
наполненность. Открываются новые возможности этоса науки: проблема 
интеллектуальной и социальной ответственности, морального и нравственного 
выбора, личностные аспекты принятия решений, проблемы нравственного климата в 
научном сообществе и коллективе.
  Наука выступает как фактор социальной регуляции общественных процессов. Она 
воздействует на потребности общества, становится необходимым условием 
рационального управления. Любая инновация требует аргументированного научного 
обоснования. Проявление социокультур-
86

ной регуляции науки осуществляется через сложившуюся в данном обществе систему 
воспитания, обучения и подключения членов общества к исследовательской 
деятельности и этосу науки.
  Наука развивается сообществом ученых и располагает определенной социальной и 
профессиональной организацией, развитой системой коммуникаций. Еще Фрэнсис 
Бэкон в свое время отмечал: «Совершенствования науки следует ждать не от 
способности или проворства какого-нибудь отдельного человека, а от 
последовательной деятельности многих поколений, сменяющих друг друга». Ученый — 
всегда представитель той или иной социокультурной среды. «Силовое» воздействие 
всего социокуль-турного поля на имеющийся научно-творческий потенциал 
показывает степень «чистоты» препарата науки.
  В науке приветствуется поиск истины, а следовательно и критика, полемика, 
спор. Ученый находится в ситуации постоянного подтверждения своей 
профессиональности посредством публикаций, выступлений, квалификационных 
дисциплинарных требований и часто вступает в сложные отношения как со своими 
оппонентами-коллегами, так и с общественным мнением. Признание деятельности 
ученого связано с градацией степеней и званий. Самой престижной наградой 
является Нобелевская премия.
  Конечно же, творческий потенциал личности может остаться нереализованным либо 
оказаться подавленным общественной системой. Но совершить открытие, изобрести 
нечто новое может лишь индивид, обладающий проницательным умом и необходимыми 
знаниями, а не общество как таковое.
  В эпоху НТП роль науки столь непомерно возросла, что потребовалась новая 
шкала ее внутренней дифференциации. И речь уже не шла только о теоретиках или 
экспериментаторах. Стало очевидно, что в большой науке одни ученые более 
склоняются к эвристической поисковой деятельности — выдвижению новых идей, 
другие к аналитической и экспликацион-ной — обоснованию имеющихся, третьи — к 
их проверке, четвертые — к приложению добытого научного знания.
  По подсчетам социологов, наукой способны заниматься не более 6-8% населения. 
Иногда основным и эмпирически очевидным признаком науки считается совмещение 
исследовательской деятельности и высшего образования. Это весьма резонно в 
условиях, когда наука превращается в профессиональную деятельность. 
Научно-исследовательская деятельность признается необходимой и устойчивой 
социокультурной традицией, без которой нормальное существование и развитие 
общества невозможно. Наука составляет одно из приоритетных направлений 
деятельности любого цивилизованного государства.
  Современную науку называют Большой наукой. В конце XX в. численность ученых в 
мире превысила 5 млн человек. Наука включает 15 тыс. дисциплин и несколько сот 
тысяч научных журналов. XX в. называют веком современной науки. Новые источники 
энергии и информационные технологии — перспективные направления современной 
науки. Возрастают тенденции интернационализации науки, а сама наука становится 
предметом междисциплинарного комплексного анализа. К ее изучению приступают
,   87

не только науковедение, философия науки, но и социология, психология, история.
  «Нейтральность» науки и «социальный заказ». Как социокультурный феномен, 
наука включает в себя многочисленные отношения, в том числе экономические, 
социально-психологические, идеологические, социально-организационные. Отвечая 
на экономические потребности общества, наука реализует себя в функции 
непосредственной производительной силы, выступая в качестве важнейшего фактора 
хозяйственно-культурного развития людей. Именно крупное машинное производство, 
которое возникло в результате индустриального переворота XVIII—XIX вв., 
составило материальную базу для превращения науки в непосредственную 
производительную силу. Каждое новое открытие становится основой для изобретения.
 Многообразные отрасли производства начинают развиваться как непосредственные 
технологические применения данных различных отраслей науки, которые сегодня 
заметно коммерциализируются. Наука, в отличие от других свободных профессий, не 
приносит сиюминутного экономического дохода и не связана напрямую с 
непосредственной выгодой, поэтому проблема добывания средств к жизни всегда 
была очень актуальна для ученого. В развитие современной науки необходимо 
вкладывать значительные средства, не надеясь их быстро окупить.
   Весьма критично о служении науки производству отзывался русский философ Н.Ф. 
Федоров, усматривая в нем рабство науки у торгово-промышленного сословия. «В 
этом служении, — отмечал он, — и заключается характеристика западной науки, 
которая с тех пор, как из служанки богословия сделалась служанкой торговли, уже 
не может быть орудием действительного воскрешения. <...> В странах 
мануфактурных наука не может раскрыться во всей полноте, не может получить 
приложения, соответствующего широте мысли, там действительность не совпадает со 
знанием. <...> Очевидно, что наука перерастает свою колыбель, ей тесно в 
мастерской, и фабрика не дает ей должного простора»5. Таким образом, наука в 
функции производительной силы, состоя на службе торгово-промышленного капитала, 
не может реализовать свою универсальность, а застревает на ступени, которая 
связана не столько с истиной, сколько с прибылью. Отсюда многочисленные 
негативные последствия промышленного применения науки, когда техносфера, 
увеличивая обороты своего развития, совершенно не заботится о возможностях 
природы переварить все эти вредоносные для нее отходы.
  Отвечая на идеологические потребности общества, наука предстает как 
инструмент политики. Из истории отечественной науки видно, как марксистская 
идеология полностью и тотально контролировала науку, велась борьба с 
кибернетикой, генетикой, математической логикой и квантовой теорией. Оценивая 
эту грань развития марксистской науки, Э. Агацци приходит к любопытным выводам: 
«...она [идеология] стремилась лишить науку имиджа объективного знания, который 
обеспечивал ей превосходство над идеологическим мышлением... Марксисты твердили 
о социальной зависимости науки, особенно как деятельности, в ее прикладных 
областях и компромиссах с властью (прагматический уровень),
  
а кроме того, склонялись к отождествлению науки с технологией»6. Официальная 
наука всегда вьшуждена поддерживать основополагающие идеологические установки 
общества, предоставлять интеллектуальные аргументы и практический 
инструментарий, помогающий сохранить существующей власти и идеологии свое 
привилегированное положение. В этом отношении науке предписано «вдохновляться» 
идеологией, включать ее в самое себя. Как метко заметил Т. Кун, «ученые учатся 
решать головоломки, и за всем этим скрывается большая идеология»7. Поэтому 
вывод о нейтральности науки всегда сопряжен с острой полемикой.
  Поскольку усвоение идеологии часто начинается на бессознательном уровне, в 
процессе первичной социализации, то наука в принципе никогда полностью не может 
освободиться от влияния идеологии, хотя всегда стремится быть антиидеологичной. 
К характеристикам идеологии относят ее намеренное искажение реальности, 
догматизм, нетерпимость, нефаль-сифицируемость. Наука исповедует 
противоположные принципы: она стремится к точному и адекватному отражению 
реальности, зачастую терпима к конкурирующим теориям, никогда не 
останавливается на достигнутом и подвержена фальсификации. Идеология варьирует 
следующими моделями отношения к науке:
1) осуждение;
2) безразличие (предоставляет той или иной науке развиваться самой по себе);
3) апологетика и эксплуатация. При этом в ход пускаются механизмы, направленные 
на то, чтобы запускать, замедлять или блокировать определенные направления.
  Постоянное давление общества ощущается не только потому, что наука сегодня 
вьшуждена выполнять «социальный заказ». Ученый всегда несет огромную моральную 
ответственность за последствия применения технологических разработок. В 
отношении точных наук большое значение имеет такая характеристика, как 
секретность. Это связано с необходимостью выполнения специальных заказов, и в 
частности — в военной промышленности. Действительно, существуют такие 
технологии и разработки, о которых человечеству лучше бы и не знать, чтобы не 
нанести себе вред, равносильный самоистреблению.
  Социально-психологические факторы, определяющие науку, требуют введения в 
контекст научного исследования представлений об историческом и социальном 
сознании, размышлений о личностном портрете ученого, когнитивных механизмах 
познания и мотивации его деятельности. Они обязывают подвергнуть науку 
социологическому исследованию, тем более что наука как социокультурный феномен 
имеет не только положительные, но и отрицательные последствия своего развития. 
Философы особо предостерегают против ситуации, когда применение науки теряет 
нравственный и гуманистический смысл. Тогда наука предстает объектом 
ожесточенной критики, остро встают проблемы контроля над деятельностью ученых.
  Сложность объяснения науки как социокультурного феномена состоит в том, что 
наука все-таки не поступается своей автономией и не ра-
89

створяется полностью в контексте социальных отношений. Безусловно, наука— 
«предприятие коммунитарное» (коллективное). Ни один ученый не может не 
опираться на достижения своих коллег, на совокупную память человеческого рода. 
Наука требует сотрудничества многих людей, она интерсубъективна. Характерные 
для современности междисциплинарные исследования подчеркивают, что всякий 
результат есть плод коллективных усилий. Но чтобы понять отличие 
коммунитарности от социальности, следует ввести понятия микроконтекста и 
макроконтекста науки. Первое означает зависимость науки от характеристик 
научного сообщества, работающего в условиях той или иной эпохи. Второе говорит 
о зависимостях, образованных более широкой социокультурной средой, в которой 
развивается наука как таковая; это и есть выражение социального измерения науки.
 Иными словами, каждое общество имеет науку, соответствующую уровню его 
цивилизованной развитости.
   Исследователи указывают на «внешнюю» и «внутреннюю» социальность науки8. 
Зависимость от социально-экономических, идеологических и духовных условий 
функционирования того или иного типа общества и государства, определяющего 
политику по отношению к науке, способы поддержки ее развития или сдерживания ее 
роста, составляют «внешнюю» социальность науки. Влияние внутренних ментальных 
установок, норм и ценностей научного сообщества и отдельных ученых, 
окрашивающих стилистические особенности мышления и самовыражения ученого, 
зависимость от особенностей эпохи и конкретного периода времени составляют 
представление о «внутренней» социальности.
   В поисках ответа на вопрос, чем же обусловлен прогресс науки, следует 
выделять не только отношения науки и производства, но и множество других 
факторов, среди которых институциональные, собственно интеллектуальные, 
философские, религиозные и даже эстетические. Поэтому промышленная революция, 
экономический рост или упадок, политические условия стабильности или 
дестабилизации должны быть поняты как факторы, существенно определяющие бытие 
науки в системе прочих форм общественного сознания.
   Наука, понимаемая как социокультурный феномен, предполагает соотнесение с 
типом цивилизационного развития. Согласно классификации А. Тойнби выделяется 21 
тип цивилизации. Более общий подход предлагает общецивилизационное разделение с 
учетом двух разновидностей: традиционные и техногенные. Последние возникли в 
XV-XVIIBB. в связи с появлением в европейском регионе техногенных обществ. 
Некоторые традиционные общества были поглощены техноген-ными, другие приобрели 
гибридные черты, эквилибрируя между техно-генными и традиционными ориентациями.
   При характеристике традиционных типов общества бросается в глаза, что они, 
обладая замедленным темпом развития, придерживаются устойчивых стереотипов 
своего развития. Приоритет отдается канонизированным и регламентирующим формам 
мышления, традициям, нормам, принятым и устоявшимся образцам поведения. 
Консерватизм способов
90

деятельности, медленные темпы их эволюции отличают традиционную цивилизацию от 
техногенной, которую иногда величают западной. Темп ее развития иногда 
достигает огромных скоростей. Перестройка и переосмысление принятых 
основоположений, использование новых возможностей создают внутренние резервы 
роста и развития техногенных цивилизаций. В техногенных обществах основной 
ценностью являются не канон и норма, но инновация и новизна. Авторы монографии 
«Философия науки и техники» B.C. Степин, В.Г. Горохов и М.А. Розов приходят к 
любопытному сравнению. В известном смысле символом техногенного общества может 
считаться книга рекордов Гиннеса — в отличие от семи чудес света, которые 
подчеркивают завершенность мира, то, что все грандиозное и действительно 
необычное уже состоялось'.
  Культурная матрица техногенного развития проходит три стадии: 
пред-индустриальную, индустриальную, постиндустриальную. Важнейшей ее 
характеристикой, весьма понятной из самого названия, становится развитие 
техники и технологии. Техногенный тип развития— это ускоренное изменение 
природной среды, соединенное с активной трансформацией социальных связей людей. 
Считается, что техногенная цивилизация живет чуть более 300 лет. Она весьма 
агрессивна и приводит к гибели многих сакраментальных культурных традиций. 
Внешний мир превращается в арену деятельности человека. Диалог с естеством на 
основе принципа невмешательства — «увей» — прерывается. Человек выступает 
центром, излучающим токи активного, преобразующе покоряющего импульса. Отсюда и 
характеристика общекультурных отношений с использованием понятия «сила»: 
производительные силы, силы знания, интеллектуальные силы.
  В традиционном и техногенном обществах различны отношения и к проблеме 
автономии личности. Традиционному обществу автономия личности вообще не 
свойственна, реализовать личность можно, лишь принадлежа к какой-либо 
корпорации, как элемент корпоративных связей.
  В техногенном обществе отстаивается автономия личности, позволяющая 
погружаться в самые разные социальные общности и культурные традиции. Человек 
понимается как активно деятельностное существо. Его деятельность экстенсивна, 
направлена вовне, на преобразование и переделку внешнего мира и природы, 
которую необходимо подчинить. Однако природа не может быть бездонным 
резервуаром для различного рода техногенных упражнений, поскольку человеческая 
деятельность изначально представала в качестве компонента биосферы, но не ее 
доминанты.
  Проблема, связанная с классификацией функций науки, до сих пор остается 
спорной отчасти потому, что наука развивалась, возлагая на себя новые и новые 
функции, отчасти в силу того, что, выступая в роли социокультурного феномена, 
она начинает больше заботиться не об объективной и безличностной закономерности,
 а о коэволюционном вписывании в мир всех достижений научно-технического 
прогресса. В качестве особой и приоритетной проблемы выделяют вопрос о 
социальных
91

функциях науки. Авторы учебного пособия «Введение в философию» отмечают 
следующие три социальные функции науки:
1) культурно-мировоззренческую функцию науки;
2) функцию непосредственной производительной силы;
3) функцию социальной силы10.
   Последняя предполагает, что методы науки и ее данные используются для 
разработки масштабных планов социального и экономического развития. Наука 
проявляет себя в функции социальной силы при решении глобальных проблем 
современности (истощение природных ресурсов, загрязнение атмосферы, определение 
масштабов экологической опасности). В этой своей функции наука затрагивает 
социальное управление. Любопытный пример, подтверждающий, что наука всегда 
пыталась преподать себя как дополнительная социальная сила, связан с первой 
демонстрацией такого чисто «созерцательного» инструмента, как телескоп, который 
Галилей, представляя сенаторам Венецианской республики, пропагандировал как 
средство, позволяющее различать вражеские корабли «двумя или более часами» 
раньше.
   Иногда исследователи обращают внимание на проективно-конструктивную функцию 
науки, поскольку она предваряет фазу реального практического преобразования и 
является неотъемлемой стороной интеллектуального поиска любого ранга. 
Проективно-конструктивная функция связана с созданием качественно новых 
технологий, что в наше время чрезвычайно актуально11.
  Так как основная цель науки всегда была связана с производством и 
систематизацией объективных знаний, то в состав необходимых функций науки 
включалось описание, объяснение и предсказание процессов и явлений 
действительности на основе открываемых наукой законов. Таким образом, основной, 
конституирующей само здание науки является функция производства истинного 
знания, которая распадается на соподчиненные функции описания, объяснения, 
прогноза.
ЛИТЕРА ТУРА
1 Вернадский В.И. Проблема биохимии. М., 1988. С. 252.
2 См.: БернарДж. Наука в истории общества. М., 1956. С. 18.
3 Холтон Дж. Что такое антинаука//Вопросы философии. 1992. №2.
4 Агацци Э. Моральное измерение науки и техники. М., 1998. С. 12.
5 Федоров Н.Ф. Сочинения. М., 1982. С. 316, 410.
6 Агацци Э. Указ. соч. М., 1998. С. 2.
7 Американский философ Джованна Боррадорн беседует с Куайном, Дэвидсоном, 
Патнэмом и др. М., 1998. С. 200.
8 См.: Торосян В.Г. Концепции современного естествознания. Краснодар. 1999. С. 
16.
9 См.: Cmemm B.C., Горохов В.Г., Розов М.А. Философия науки и техники. М.,
1999.С. 16.
1(1 См.: Введение в философию: В 2 ч. М., 1989. Ч. 2. С. 360. 11 См.: Швырев В.
С. Научное познание как деятельность. М., 1984. С. 12.
92

        Тема 9. ФИЛОСОФСКИЙ ПОРТРЕТ УЧЕНОГО. НАУЧНАЯ ЭЛИТА И ИНТЕЛЛЕКТУАЛЫ
Что есть современный ученый? Пол Фейерабенд об Имре Лакато-се. — 
Амбивалентность ценностно-нормативной сферы ученого. — Дж, Холтон о мотивах, 
движущих учеными. — Труд ученого и проблема достижения консенсуса. — Научная 
элита и интеллектуалы.
  Наука предстает как род деятельности, осуществляемый конкретными людьми — 
учеными. Иногда науку даже определяют как то, что делают ученые. Ученые же по 
большей части разобщены, одни из них работают в секретных и недоступных 
лабораториях, другие занимаются сложными вычислениями и доказательствами, все 
они пользуются языком, понятным только их коллегам. Вместе с тем на смену 
представления о том, что открытие так или иначе было бы совершено, независимо 
от личностного вклада конкретного ученого, приходит ясное понимание того, что 
за теорией стоит личность определенного ученого, философа или мыслителя.
  Как же выглядит и что собой представляет современный ученый? Самым ярким 
образцом философского творчества, устремленного к осознанию отличительных черт 
ученого нашей эпохи, созданию его портрета, являются страницы, вышедшие из-под 
пера Пола Фейерабенда. Он создает портрет ученого, обращаясь к образу друга и 
коллеги Имре Лака-тоса. Портрет выписан жестко, ибо основная задача методолога 
— быть реалистом. Сам Пол Фейерабенд, по отзывам современников, был колоритной 
фигурой и экстравагантной личностью с большим чувством юмора. Он нещадно 
высмеивал истеблишмент, казенную иерархию и разного рода помпезность. Как и 
всякая яркая, критически настроенная личность, он был принят в штыки и вызывал 
к себе неизбежную враждебность.
  Итак, современный ученый способен без угрызения совести защитить самые 
избитые и наиболее вызывающие утверждения. Он не питает ни вечной любви, ни 
вечной ненависти ни к одному из учреждений и ни к одной из идеологий. Его цели 
могут быть устойчивы или изменяться под влиянием рассуждений, скуки, изменения 
опыта или желания произвести впечатление и т.п. Он может пытаться достичь цели 
либо в одиночку, либо с помощью организованной группы. При этом он может 
использовать разум, эмоции, насмешку, «позицию серьезной заинтересованности» и 
любые средства, изобретенные людьми. Он открыто и постоянно выступает против 
универсальных стандартов, универсальных идей. Он способен превзойти любого 
Нобелевского лауреата в энергичной защите научной честности. У него нет 
возражений против того, чтобы картину мира, нарисованную наукой и открываемую 
его органами чувств, считать просто химерой, которая либо скрывает более 
глубокую и, быть может, духовную реальность, либо представляет собой призрачную 
ткань грез, за которой ничего нет. Он питает большой интерес к процедурам, 
феноменам и переживаниям, о которых рассказал К. Кастанеда, указывавший на то, 
что чувственные восприятия можно упорядочить в высшей степени необычным 
образом1.
93

   Фейерабенд настолько антагонистичен академической школе, что громко 
провозглашает тезис: ученый добивается успеха именно потому, что не позволяет 
связать себя законами природы. Ученый порывает с боязливым конформизмом. В его 
уме в целостности слит разум и антиразум, смысл и бессмыслица, "расчет и случай,
 сознание и бессознательное, гуманность и антигуманизм. Иногда он проявляет 
необыкновенно точное понимание психики оппонентов, однако может питать и 
отвращение к эмоциональным, духовным и социальным путам. Бесспорным выводом 
Фейерабенда, имеющим огромную традицию в том числе и в русской философии 
(вспомним «сродное делание» Сковороды, обозначающее труд по призванию и 
способностям), является вывод о том, что человечество и наука получают пользу 
лишь от тех, кто занимается своим делом.
   Необходимо добавить к портрету то, что ученый ценит истину превыше всего, он 
убежден, что знание — это высший дар жизни, что сама истина важнее всяких 
убеждений, идеологий и общественного мнения, что ученый призван проповедовать 
истину, а значит, иметь учеников и последователей. Изучая вековечные проблемы 
Вселенной и природы, он глух к молве мира. Для ученого смысл его существования 
состоит в поиске истины, «в повышении качества осознания» бесконечного 
универсума. Действительно, живое существо одарено осознаванием при рождении и 
лишается его после смерти, но его качество— качество осознавания — зависит от 
пройденного им жизненного пути, от приобретенного опыта и совокупности знаний. 
Каждый человек свободен в стремлении к достижению осознавания своего бытия и 
постижению законов мироздания.
   Плоды научных изысканий «люди знания» могут передавать лишь подготовленным и 
сведущим в сфере науки. Другие, неподготовленные, их просто взять не смогут. 
Интересно то, что «люди знания» — ученые разбросаны по всему миру и принадлежат 
всему человечеству. Они отыскивают друг друга, вступают друг с другом в 
контакты. Формы, которые обеспечивают встречи и общение ученых, имеют разные 
названия — это семинары и конференции, симпозиумы и конгрессы. Однако самым 
верным и общепринятым путем, располагающим к общению, является путь публикаций 
научных трудов ученых. За исключением секретных разработок, каждый ученый 
стремится к предъявлению миру своего видения проблемы, своих результатов, на 
достижение которых он потратил жизнь.
   В известном смысле ученый — это воин на поле неопределенности, безрассудства 
и лжи. Борьба ведется и в споре, где рождается истина. Научная полемика, 
дискуссия — принятые и поныне формы борьбы, где ученый-воин сражается, 
отстаивая приоритет обнаруженного им истинного знания. Борьба идет на 
нескольких фронтах. Сражается ученый и с варварским невежеством, и с 
собственным самомнением. Вызов, который он бросает природе, не всегда кончается 
его победой. Но несмотря на неудачи, ученый не останавливаясь идет вперед. 
Поэтому можно сказать, что ученый, по существу своему, — человек, наделенный 
недюжинной силой воли, понимаемой как непрерывный поток энергии, управляемый с 
помощью намерения. В своей научной деятельности, направленной на освещение 
светом разума, того, чго было неизвестно ранее,
   
1
94
 

он испытывает огромные интеллектуальные нагрузки, а его мысль способна к 
невероятному напряжению. Настоящий ученый горит стремлением сделать знания 
полезными для процветания человечества, он весьма далек от попыток 
манипулировать и управлять людьми, приобретать над ними власть.
  Существует предположение, согласно которому чрезмерное развитие рациональных 
способностей ведет к сужению и даже атрофированию всех прочих каналов 
мировосприятия. Естественно, что уменьшение информационной базы данных о 
действительности никак не способствует ее целостному постижению, а напротив, 
ведет лишь к ограниченному способу мировосприятия. И когда ученые ссылаются на 
интуицию, они тем самым манифестируют свое стремление вырваться за пределы 
обусловленности рациональным разумом. Рационализм пытается проинтерпретировать 
объект и все многообразие мира вместить в виде слов и понятий в рамки 
концептуализации. Рационализм связывает ученого с известным и предпочитает 
оставаться в системе координат известного, направляя ученого к тому, чтобы 
неизвестное делать известным. Такова суть механизма научного объяснения, на 
котором держится все здание науки. Касаясь процесса профессионализации, 
историки науки отмечают, что в XX столетии на смену любителям и дилетантам в 
науке постепенно пришли находящиеся на жаловании профессионалы, и в ходе этого 
процесса изменился тон научной литературы. Нормой серьезного профессионального 
ученого стал трезвый, строго следующий за фактами стиль рассуждения. 
Профессионализация и углубляющаяся специализация влияли на ценностные 
ориентации ученых также амбивалентно. С одной стороны, профессионалы 
осуществляли строгий контроль в сфере своей компетенции, не пропуская в нее 
любителей-непрофессионалов, ограничивая возможности некомпетентных, 
любительских воззрений. Но с другой стороны, они сами были не прочь 
порассуждать и жарко поспорить о вопросах, в которых, строго говоря, не были 
«профи», о проблемах, выходящих за рамки их профессиональной компетенции.
   Постоянно присутствующая в ориентациях ученого амбивалентность нашла 
отражение в одноименном труде Р. Мертона. Работа «Амбивалентность ученого»2, 
увидевшая свет в 1965г., фиксировала наличие противоположно направленных 
нормативных требований, на которые ориентируются ученые в своей деятельности. 
Противоположность норм и контрнорм сказьшалась практически в каждом моменте 
научного исследования. К примеру, ученому надлежит как можно быстрее сделать 
свои результаты доступными для коллег. Однако он обязан тщательно и не торопясь 
проверить свои результаты перед их публикацией, чтобы в них не проскользнула 
ошибка. Далее, ученый должен быть восприимчивым по отношению к новым идеям и 
веяниям. Но при этом он призван отстаивать свои научные принципы и не 
поддаваться интеллектуальной моде. От ученого требуется знать все относящиеся к 
области его интересов работы предшественников и современников. Вместе с тем он 
намерен сохранять самостоятельность мышления, и его эрудиция не должна влиять 
на оригинальность его взглядов. Ученому необходимо стремиться вписать добы-
95

тые им результаты в сокровищницу науки, однако с самого начала он должен быть 
скептически настроенным ко всем добытым в рамках предшествующей парадигмы 
знаниям. Таким образом, амбивалентность ценностно-нормативной структуры науки 
всегда ставит ученого перед дилеммой: с одной стороны, жить и работать на благо 
человечества, с другой — в условиях, когда результаты его исследований 
смертоносны и разрушительны, не взваливать на себя бремя ответственности за 
последствия их использования.
   Очень часто обращают внимание на то, что хоть подлинные ученые и 
представляют собой личности энергичные, большинство из них испытывают большие 
сложности в повседневном бытии, они, как говорится, «не от мира сего». В быту 
они не всегда рациональны и, как малые дети, нуждаются в уходе и опеке, ибо 
мысль их устремлена в научные дали-горизонтали.
  Ученый — это тот, кто превосходит по своему интеллекту средний тип, кто в 
принципе отвращен от лжи, кто, не впадая в отчаяние, терпеливо идет по пути 
поиска и обнаружения истины. Образ мыслей ученого избегает путаницы смешения 
понятий, но признает взаимосвязь и взаимозависимость всего существующего. 
Накопление и систематизация знания — ключ к тайникам мыслительной лаборатории 
ученого. Критический пересмотр и новая оценка традиции есть механизм движения 
вперед. Обильные, но хаотичные знания не позволяют отделить ценное от 
бесполезного, извлечь реальную и практическую пользу. Все это ставит под вопрос 
подлинные достижения. И потому процедуры классификации, а затем и выявление 
основополагающих принципов столь необходимы, ибо ведут к упорядочиванию 
обширных, но несистематизированных знаний. В результате подобных процедур 
ученый говорит: «Моя точка зрения на мир состоит в утверждении, что... И она 
непрерывно подтверждается как предшествующими знаниями, так и существующими 
опытными данными, а также на основании внутреннего диалога с самим собой».
   Однако если для современного ученого есть «проблема разума, случая, 
рационального выбора», то «проблемы сердца» для него не существует. Будь для 
ученого важно именно это, он стал бы не физиком, а лириком.
   Обратим внимание на модель, которую предлагает Дж. Холтон, опираясь на 
высказывания А. Эйнштейна о мотивах, движущих учеными: «Ученый, мыслитель или 
художник для того, чтобы скрыться от хаоса мира, образованного опытом, создает 
«упрощенный ясный образ мира», помещая в него «центр тяжести своей 
эмоциональной жизни»3. Ученый убеждает себя в том, что объект исследования 
представляет собой нечто целое, самодостаточное. Взаимосвязи объекта, 
оборванные жесткими рамками эксперимента, оцениваются как второстепенные, не 
влияющие на полученные результаты. Ученый вынужден идеализировать объект, так 
как в противном случае он не сможет провести эксперимент, т.е. поставить перед 
природой некоторые сформулированные им вопросы и получить от нее 
удовлетворяющие его ответы. А если все это происходит именно так, то о 
предсказаниях и прогнозах, построенных на данных предпосылках,
96

можно говорить с огромной степенью вероятности. Ученый вряд ли может 
предсказать все последствия, вызванные вмешательством в природу.
  Масса сложностей и проблем связана и с процедурой интерпретации, поскольку то,
 что увидел или понял ученый, требует своего лингвистического оформления. Таким 
образом, ученый вынужден вступить в царство языковых норм и форм. Здесь фактор 
различия интерпретации указывает на то, где и как учился ученый, что у него за 
душой, какая перспектива видится ему в частном, единичном эксперименте. Эти и 
множество подобных проблем объединены одним тезисом — о социальной природе 
научного познания, социальной обусловленности деятельности ученого.
  Анализ высказываний ученых, проведенный Н. Гильбертом и М. Мак-леем, привел к 
выводу: «Вариабельность суждений — их неотъемлемое свойство, а не следствие 
методологических неувязок»4. Ученые весьма различно оценивают поведение своих 
коллег, которые иногда отказываются понимать очевидный смысл употребляемых 
терминов и теорий. Ученые крайне непостоянны в своих предпочтениях и мнениях и 
могут даже поменять их на прямо противоположные и перейти в стан 
интеллектуальных противников. В результате берутся под сомнение основания 
великой идеализации: ученый — рыцарь истины, истины единой и объективной. И 
когда в споре все-таки рождается истина, она представляет собой определенный 
консенсус, который достигают ученые, несмотря на разногласия, различные мнения 
и взаимоотрицающие позиции.
  Таким образом, труд ученого и проблема достижения консенсуса дополняют его 
портрет. На одном полюсе — требуемое единодушие по поводу содержания теории, 
методов ее построения, обоснование экспериментальной базы и выводы о 
последствиях, на другом — явно выраженное нежелание понять доводы оппонента, 
перевести их в приемлемую для дискуссии форму. Исследователи подчеркивают, что 
и консенсус, и дисконсенсус могут существовать как в явной, так и в неявной 
форме. Явный консенсус находит свое отображение в учебниках, монографиях. Он 
проявляется институционально: открытием новых кафедр в учебных заведениях, 
выделением ассигнований на исследования. Неявный консенсус проявляется, когда 
ученые при обсуждении не затрагивают «больные» темы либо считают, что они 
думают одинаковым образом по одному и тому же поводу.
  Достижение консенсуса предположительно осуществляется на следующих уровнях:
1) уровень парадигмы;
2) уровень научно-исследовательской программы;
3) уровень школ и направлений;
4) уровень индивидуальных решений и согласий.
  Ученые, достигшие определенных успехов, стремятся сохранить status quo. А 
следовательно, они не заинтересованы в быстрой смене существующих представлений,
 которые согласовываются с их личным вкладом в науку. Поэтому труд ученого 
сопряжен с надеждой оставить свой след на страницах Великой книги Природы.
97

   Ф. Франк как-то заметил, что ученых часто упрекают в том, что они все 
упрощают. Это верно: нет науки без упрощения. Работа ученого и состоит в 
нахождении простых формул. После того, как ученый сформулировал какую-либо 
простую формулу, он должен вывести из нее наблюдаемые факты, затем проверить 
эти следствия, чтобы убедиться, действительно ли они находятся в согласии с 
наблюдением. Таким образом, по мнению Ф. Франка, труд ученого состоит из трех, 
частей:
1) выдвижение принципов;
2) выведение логических заключений из данных принципов для получения 
относящихся к ним наблюдаемых фактов;
3) экспериментальная проверка наблюдаемых фактов.
  Далее он указывает, что эти три части осуществляются благодаря трем разным 
способностям человеческого духа. И если экспериментальная проверка совершается 
благодаря способности наблюдать, фиксировать чувственные впечатления, а вторая 
часть требует логического мышления, то каким образом получаем мы принципы? 
Здесь Ф. Франк рассуждает весьма прогрессивно, с учетом возможностей не только 
рационального, но и внерационального способа постижения бытия. «Общие принципы, 
— замечает он, — могут прийти человеку во время сна», а «способность, которая 
необходима для получения общих принципов науки, мы можем назвать воображением»5.

  Современный портрет ученого можно дополнить штрихами, которые отмечает Макс 
Вебер. Он видит долг ученого в беспрестанном преодолении себя, инерции 
собственного мышления. Современный ученый — это прежде всего профессионал и 
специалист. И тот, кто не способен однажды надеть себе, так сказать, шоры на 
глаза и проникнуться мыслью, что вся его судьба зависит от того, правильно ли 
он делает эти вот предположения в этом месте рукописи, тот не должен касаться 
науки.
  Ученый способен испытывать увлечение наукой, он должен иметь призвание к 
научной деятельности, заниматься наукой со страстью. «Страсть является 
предварительным условием самого главного — вдохновения. <...> Одним холодным 
расчетом ничего не достигнешь. Конечно, расчет тоже составляет необходимое 
предварительное условие. <...> Внезапная догадка не заменяет труда. И, с другой 
стороны, труд не может заменить или принудительно вызвать к жизни такую догадку,
 так же как этого не может сделать страсть. Только оба указанных момента — и 
именно оба вместе — ведут за собой догадку. Но догадка появляется тогда, когда 
это угодно ей, а не когда это угодно нам. <...> Научный работник должен 
примириться также с тем риском, которым сопровождается всякая научная работа. 
Личностью в научной сфере является только тот, кто служит лишь одному делу»6.
  Научная элита и интеллектуалы представляют собой особый тип научной среды. 
Интеллектуальная элита и интеллектуалы— производители интеллектуальной 
собственности. Сама интеллектуальная собственность в общих чертах определяется 
как собственность на знание и информацию, происхождение которой связано с 
трудом данного ученого или на-
98

умного коллектива. Вследствие весьма свойственных для нашего общества 
уравнительных тенденций отношение к интеллектуальной элите со стороны широких 
слоев населения во многом негативное или, мягко говоря, осторожное. Элита (от 
лат. eligo) означает «выбирать», и совершенно очевидно, что в разномастной 
прослойке интеллигенции выкристаллизовываются ее отборные экземпляры и типажи. 
Поэтому можно смело предполагать постоянное наличие интеллектуальной элиты в 
среде интеллигентской прослойки. Это поистине цвет общества, включающий в себя 
создателей духовных ценностей, выдающихся теоретиков, инженеров, медиков, 
признанных профессиональным сообществом. К суперинтеллектуальной элите относят 
лауреатов Нобелевской премии. Это небольшая когорта ученых, внесших наибольший 
личностный вклад в научно-исследовательское развитие всех сфер человеческой 
деятельности.
  Элита представляет собой некоторое избранное меньшинство, превосходство 
которого очевидно. Ее авторитет не имеет ничего общего с влиянием 
количественного фактора. Поэтому подлинной элитой может быть только 
интеллектуальная, а не та часть населения, которая присвоила себе максимальное 
количество материальных благ. Эзотерически ориентированные мыслители, как, 
например, Рене Генон, связывают понятие подлинной элиты с формированием 
духовной элиты, которая должна действовать в гармонии со всей природой и быть 
укоренена в чистой интеллектуальности и духовности7. К ней, согласно правилам 
русского языка, следует относить эпитет элитная, а не элитарная (та, которая 
возвышается над прочими на основании высокого ценза материального 
благосостояния), позволяющая себе присваивать элитные, т.е., произведенные 
высшими интеллектуальными силами продукты. Строго говоря, интеллектуальная 
элита может и не быть элитарной. Подобное противоречие является следствием 
рыночной экономики, особенно первоначальных нецивилизованных ступеней ее 
развития, когда за свой труд элита едва ли может обеспечить себе достойное 
существование.
  Можно отметить, что в литературе прошлого периода исключались попытки 
обсуждать проблему интеллектуальной элиты. Считалось, что марксизм-ленинизм 
полностью разоблачил антинаучный характер теории элит. Поэтому вполне 
естественно, что он не употреблял этого термина. Принятие элиты ведет за собой 
принятие иерархии. Сегодня признан статус и интеллектуальная значимость данного 
явления.
   Интеллектуальную элиту характеризует критическое, независимое мышление. 
Эмпирическим индикатором служит раннее развитие и выдающиеся способности. Как 
отмечают авторы коллективной монографии, посвященной изучению интеллектуальной 
элиты, «наследственность сама по себе еще ничего не решает. Необходимо развитие 
способностей, которое достигается лишь на путях образования, овладения научными 
знаниями и методологией. Необходим также благоприятный общекультурный фон и 
благоприятные условия общественной жизни индивидов. Необходимо, наконец, то 
благоприятное стечение конкретных обстоятельств, которое принято назвать 
удачей»8.
99

  Иногда, характеризуя типологию интеллектуальной элиты, обращаются к терминам 
«Прометеи» и «синтетики». Суть этих наименований Интуитивно ясна. Прометеи — 
это творцы новых понятий, теорий, новых путей мышлении. Синтетики тяготеют к 
открытиям обобщающего характера. Самым показательным индикатором принадлежности 
к интеллектуальной элите, помимо индекса цитирования, научных званий и премий, 
является стихийное присуждение имени автора сделанному им открытию или 
созданному им учению. Для всех представителей интеллектуальной элиты характерна 
высокая продуктивность во все периоды их деятельности. Часто наблюдается два 
«всплеска» активности. Первый приходится на возраст 32-36 лет, второй — 42-46 
лет.
Таким образом, интеллектуальная элита — это не наследственный, а функциональный 
тип интеллигенции. Он связан с возложенной на него функцией обеспечения 
духовного и интеллектуального развития общества. К характерным признакам 
данного слоя можно отнести его открытость. Именно одарённые выходцы, пусть даже 
этот выход им дорого стоил, достигают верхнего яруса, вливаясь в состав 
избранных — интеллектуальной элиты. Впрочем, их элитное состояние и наполнение 
могут отличаться и рассогласовываться со статусными должностными позициями. 
Вместе с тем фактический механизм отбора в слой интеллектуальной элиты обладает 
существенными недостатками, выражающимися в слабости «входного» контроля. Как 
отмечают исследователи, при приеме новых членов оценка претендентов проводится 
в сравнении их с имеющимися в данный момент членами группы. Но если члены 
элитной группы стремятся к тому, чтобы ее члены были не хуже их, то эталоном 
для отбора претендентов становится уровень худших из имеющихся членов. Поэтому 
даже при строгом отборе по эталонному уровню элитные качества будут 
приближаться к их нижней границе.
   Однако на деле члены элитной группы далеко не всегда озабочены тем, чтобы 
были приняты лучшие претенденты. В действие вступают иные мотивы: подбор 
претендентов не по профессиональным достоинствам, а по личной симпатии; желание 
видеть в группе своих сотрудников, учеников, преемников (главное — «своих», а 
не «чужих»); стремление не допустить в нее конкурентов и вообще тех, кто может 
захватить лидерство и оттеснить ее старых членов на вторые роли; включение в 
свои ряды «сильных мира сего» не за их научные заслуги, а из соображений совсем 
иного порядка.
   Нужно учесть и то, что элитарные качества с возрастом слабеют, и многие 
стареющие представители элиты, не желая выглядеть тускло на ярком фоне 
талантливых новичков, руководствуются при приеме их правилом: «Пусть чуть хуже 
меня, но лишь бы не намного лучше»'. Вследствие таких обстоятельств может 
возникнуть противоречие между элитной группой и действительной интеллектуальной 
элитой, т.е. невключенными в элитную группы интеллектуалами. Элитная группа 
деградирует, а подлинная интеллектуальная элита оказывается не выявленной и не 
ин-ституциализированной.
100

  Существуют методики, которые указывают на ряд необходимых атрибутов и 
признаков при решении вопроса об отнесении того или иного представителя 
интеллигенции к интеллектуальной элите. В качестве таковых предлагаются 
следующие показатели:
- избрание конкретного ученого действительным членом, членом-корреспондентом, 
почетным членом академий, научных учреждений и обществ;
- присуждение премий и медалей за научную деятельность;
- включение биографических справок о них в специальные биографические 
справочники и энциклопедии;
- участие ученых в работе редакционных коллегий, изданий с высоким научным 
цензом;
- высокий индекс цитирования публикаций ученого членами мирового научного 
сообщества.
  В науке действует так называемый «эффект Матфея», при котором уже признанные 
ученые получают новые поощрения (премии, награды, цитирование) значительно 
легче своих пока еще не признанных коллег.
  Онтопсихология интеллектуальной элиты указывает на два уровня мотивации 
творческого роста. Первый представлен личностными интересами и амбициозными 
стимулами, среди которых может быть потребность самоутверждения, личная 
неудовлетворенность, стремление к лидерству. Второй уровень обусловлен 
общественно значимой мотивацией, здесь свою роль играют приоритет отдельных 
сфер деятельности, интересы общества в целом или отдельных его структур. В нем 
используются различные возможности подчеркнуть значение творческой личности, 
популяризация творчества, материальные стимулы: гранты, индивидуальные 
стипендии, бюджетное финансирование. Любое общество должно быть заинтересовано 
в наращивании своего интеллектуального потенциала. Однако наблюдающаяся сегодня 
в России структурная эмиграция интеллигенции, отъезд ученых за рубеж, их 
переход вследствие необеспеченности научной сферы в другие отрасли деятельности 
говорит об ослаблении второго уровня мотивации.
ЛИТЕРА ТУРА
1	См.: Фейерабенд П. Избранные произведения по методологии науки.
  	М., 1986. С. 333-334.
-	Мертон Р. Амбивалентность ученого. М., 1965.
3	ХолтонДж. Что такое антинаука // Вопросы философии. 1992. № 2. С. 127.
4	Гильберт Н., Маклей М. Открывая ящик Пандоры. М., 1980. С. 9.
s	Франк Ф. Философия науки. М., 1964. С. ] 10-112.
6	Вебер М. Избранные произведения. М., 1990. С. 709-711.
1	Геном Р. Кризис современного мира. М., 1991. С. 80.
8	Гудков Л., Дубин Б. Интеллигенция. М., 1995. С. 18.
9	Там же. С. 20-30.
101

Раздел 3. СТРУКТУРА И ДИНАМИКА НАУЧНОГО ЗНАНИЯ
Тема 10. НАУКА КАК СПЕЦИАЛИЗИРОВАННАЯ ФОРМА ПОЗНАНИЯ
Многообразие научных дисциплин и их основания.— Динамические и статистические 
закономерности. — Понятие объективности. — Критерии научности. — Объем 
логического критерия научности. — Объем логического критерия научности и 
понятие когерентности. — Уязвимость процедуры объяснения. — Расчленяющее 
(аналитическое) и обобщающее (синтетическое) знание. — Гносеологическая 
цепочка: вопрос — проблема — гипотеза — теория — концепция. — Что есть истина?— 
Анализ технических наук как особое направление философии науки. — Изобретение и 
усовершенствование.
   В настоящее время помимо общественных, технических и естественных наук 
различают также науку фундаментальную и прикладную, теоретическую и 
экспериментальную. Наука сегодня проявляется в широком многообразии научных 
дисциплин и развивается с учетом глубокой специализации, а также на стыках 
различных междисциплинарных областей. Научное знание как форма сознательного 
поиска истины многообразно: это фактуальное и гипотетическое, экспериментальное 
и теоретическое, классификационное и концептуальное, математическое и 
естественнонаучное. Говорят о большой науке, твердом ядре науки, о науке 
переднего края, подчеркивая ее гипотетичность. Однако все научные знания должны 
отвечать определенным стандартам и иметь четко выверенные основания. В качестве 
используемых в науке познавательных норм и средств принято выделять:
• идеалы и нормы познания, характерные для данной эпохи и конкретизируемые 
применительно к специфике исследуемой области;
• научную картину мира;
• философские основания1.
   Вместе с тем для математических знаний приемлема и эффективна кумулятивная 
модель развития, именно они стремятся к непротиворечивому росту и расширению. 
Весь массив естественнонаучного знания переживает разломы научных революций и 
не может отвечать кумулятив-
102

ной модели развития — простому накоплению и сохранению накопленного. В 
результате научных революций принципиально меняется видение мира. Опровергаются 
существующие каноны и объяснительные модели. Это ставит под удар проблему 
объективности, делает чрезвычайно актуальной процедуру теоретической 
нагруженное™ наблюдения. Мы наблюдаем, но то, что мы видим и замечаем, имеет 
тенденцию канализироваться в информацию, окрашенную опытом знакомого и 
привычного.
   Наука всегда стремилась видеть реальность как совокупность причинно 
обусловленных естественных событий и процессов, охватываемых закономерностью. 
Науке присуща строгость, достоверность, обоснованность, доказательность. Она 
ратует за естественный порядок, который может быть выражен законами физики и 
математики. Причинность и закономерность — вот та фундаментальная константа, 
царствующая во всех сферах дисциплинарных областей. Другое дело, что 
закономерности могут носить динамический или статистический характер. 
Статистические закономерности формулируются на языке вероятностных 
распределений и проявляются как законы массовых явлений на базе больших чисел. 
Считается, что их действие обнаруживается там, где на фоне множества случайных 
причин существуют глубокие необходимые связи. Они не дают абсолютной 
повторяемости, однако в общем случае правомерна их оценка как закономерностей 
постоянных причин. В общезначимом смысле статистические закономерности отражают 
такую форму проявления взаимосвязи явлений, при которой данное состояние 
системы определяет все ее последующие состояния не однозначно, а с определенной 
долей вероятности. Вот как интересно иллюстрировал статистические 
закономерности известный логик и философ науки Рудольф Карнап. Он обращал 
внимание на то, что специалисты разных областей могут увидеть разные причины 
того или иного события. Так, в случае с дорожным происшествием автодорожный 
инженер может усмотреть причину в плохом автодорожном покрытии, которое слишком 
скользкое. Дорожная полиция увидит причину в нарушении правил дорожного 
движения. Психолог может заключить, что водитель был в состоянии тревоги. 
Инженер конструктор, возможно, обнаружит дефект в конструкции автомашины. В 
данном случае существует множество компонентов, относящихся к сложной ситуации, 
каждый из которых влияет на происшествие в том смысле, что если бы этот 
компонент отсутствовал, то катастрофа могла бы не произойти. Но если бы кто-то 
это знал, он мог бы предотвратить столкновение.
   Итог такого анализа можно резюмировать следующим образом: причинное 
отношение означает предсказуемость, но скорее — потенциальную предсказуемость. 
«Если будут даны все относящиеся к событию факты и законы природы, возможно 
предсказать это событие до того, как оно случится. Это предсказание является 
логическим следствием фактов и законов. Иными словами, существует логическое 
отношение между полным описанием предыдущих условий, относящихся к ним законов 
и предсказанием события. <...> Мы должны включить сюда, хотя мы этого не делаем 
в повседневной жизни, процессы, которые являются статическими», — специально 
подчеркивает Карнап-'. Статистические процессы, на
103

конечный результат которых влияет множество факторов, обозначают любую 
последовательность состояний физической системы, как изменяющихся, так и 
неизменных.
  Таким образом, специфика научного подхода к миру, традиционно обращенная на 
выявление закономерности, должна учесть атрибутивность статистических 
закономерностей. Другой отличительной характеристикой науки как формы 
общественного сознания являлось то, что разнообразные науки были обращены к 
явлениям и процессам реальности, существующим объективно (вне человека, 
независимо ни от человека, ни от человечества). Закон тяготения, квадратные 
уравнения, периодическая таблица химических элементов, законы термодинамики 
объективны. Их действие не зависит ни от мнений и настроений, ни от личности 
ученого. Свои выводы наука формулирует в теориях, законах и формулах, вынося за 
скобки индивидуальное, эмоциональное отношение ученого к изучаемым явлениям и 
тем социальным последствиям, к которым может привести то или иное открытие. 
Рациональное научное знание предметно и безличностно объективно. Иначе говоря, 
все, что наука делает своим предметом, выступает в новом качестве от имени 
закономерностей и регулярных каузальных связей.
  Объективность всегда выступала идеалом и основным критерием научного знания. 
При этом объективность мыслилась, во-первых, как процедура, фиксирующая 
совпадение знания со своим объектом, во-вторых, как процедура устранения из 
знания всего, что связано с субъектом и средствами его познавательной 
деятельности. Этот второй смысл объективности, как отмечает В. Порус, в 
контексте европейской христианской культуры был связан с представлением о 
греховной, «испорченной» природе человека, которая тяготеет над его 
познавательными устремлениями3.
   Однако на самом деле знание трудно оторвать от процесса его получения. 
Объекты микрофизики, например, оказываются составными частями ситуации 
наблюдения, на что, в частности, указывал В. Гейзенберг. Привлекает к себе 
внимание замечание Ф. Гиренока, который пытается дать дефиницию принципу 
объективности следующим образом: мир полностью определен, если его полнота 
сложилась с человеком, но независимо от мышления4.
  На сегодняшний день можно зафиксировать неоднозначность в понимании 
объективности. Иногда с объективностью связывают общезначимость и 
интерсубъективность. Часто под объективностью подразумевают нечто инвариантное, 
неизменное ни при каких обстоятельствах. Наиболее распространено представление 
об объективности как сочетании и совпадении множества условий: логических, 
методологических, философских. Независимость от субъекта при этом остается 
важной и основополагающей чертой объективности. Отождествление 
интерсубъективности и объективности состояться не может, поскольку в 
интерсубъективности, претендующей на то, чтобы знания были общими для всех 
субъектов (или, как говорит Э. Агацци, в «публичном дискурсе»), присутствует 
явный конвенциальный контекст. Одним словом, интерсубъективность предполагает 
конвенцию, согласие и договоренность как неустранимый эле-
104

мент такого публичного дискурса. Нужно, чтобы было «очевидное
сие в способе употребления понятия, а без этого научное рассуждение
теряет смысл»5.
  Уместно вспомнить, что традиционно объективность предполагает игнорирование, 
если не отрицание, субъекта. Научный дискурс, претендуя на объективность, 
отбрасывает все те высказывания и суждения, в которых сохраняется явная 
причастность к характеристикам индивидуального мышления.
  Методологи говорят об «удачливых науках», подразумевая под этим, что они 
преуспели в определении четких критериев научного познания и в шлифовке 
категориального аппарата. Такие «удачливые науки» заимствуют уже готовые 
инструменты из математических дисциплин или пользуются ими при некоторой их 
доработке и устремлены к математизации своей области. Однако объективность не 
означает просто строгость и категори-альность понятийного аппарата. 
Объективность направлена прежде всего на изучение сущности самой вещи, процесса 
или явления.
  Наука универсальна в том смысле, что может сделать предметом научного 
исследования любой феномен, может изучать все в человеческом мире, будь то 
деятельность сознания или же человеческая психика. Но в этом случае она 
рассматривает выбранный предмет с точки зрения его сущностных связей.
  Со времен первых позитивистов наука откровенно провозглашается как высший 
этап развития человеческого познания, опирающийся на опыт, логику, критику. В 
мощном здании науки опыт отвечает за фактуальность и достоверность исходного 
базиса науки. Логика обеспечивает систематизацию, связность и обоснованность 
результатов научной деятельности. Критика направлена на обновление сложившейся 
совокупности уже привычных норм и канонов в ситуации их встречи с 
контрпримерами. Научное познание всегда считалось формой адекватного отражения 
действительности, процессом приобретения знания, имеющим структуру, уровни, 
формы, методы и конкретно-историческую природу. Познание понималось как процесс 
постижения человеком или обществом новых, прежде неизвестных фактов, явлений и 
закономерностей действительности. В традиционной гносеологии, весьма древней 
дисциплине, изучающая природу, предпосылки и критерии познавательного процесса, 
структура познания предполагает наличие субъекта, объекта и средств познания. 
Под субъектом познания понимается активно действующий индивид, наделенный 
сознанием и целеполаганием, или группа индивидов (общество). Под объектом 
понимается фрагмент реальности, часть природного или социального бытия, то, на 
что направлена активность человека (субъекта). Субъект и объект познания 
находятся в процессе постоянного взаимодействия. Принципиальную возможность 
познания мира отрицали агностики. Скептики, в отличие от агностиков, лишь 
сомневались в возможности познания мира. Большинство ученых и философов уверены 
в том, что мир рационально познаваем.
  Но коль скоро исторично человеческое бытие, исторично и научное познание. 
Историчны и подвержены старению критерии научности, обыч-
105

но определяемые как правила оценки продуктов познания на их соответствие 
стандартам науки. Считается, что именно критерии научности позволяют 
субординировать продукты познания с позиций принадлежности или отдаленности их 
от науки. Автор монографии «Критерии научности» В. Ильин подчеркивает, что 
критерии научности задаются диспозициями (набором предписаний, инструкций, 
рекомендаций, императивов, запретов), санкциями (вступающими в силу вследствие 
игнорирования или деформации диспозиций), условиями (фиксирующим»! особенности 
возможных ситуаций в науке). Поскольку критерии научности неоднопоряд-ковы, их 
следует классифицировать и, согласно мнению В. Ильина, подразделить на три 
группы.
1. Критерии группы «А» отделяют науку от ненауки при помощи формальной 
непротиворечивости, опытной проверяемости, рациональности, воспроизводимости, 
интерсубъективности.
2. Критерии группы «Б» представляют собой исторически преходящие нормативы, 
требования к рнтологическим схемам, гипотезам существования. Они фиксируют 
культурно-стилистические размерности мышления ученых.
3.  Критерии группы «В» составляют дисциплинарные критерии научности, 
предъявляемые к профессионально расчлененным отраслям знания. Они представляют 
собой инструмент аттестации конкретных видов знания и деятельности, 
отображающие частные параметры науки6.
   Исследования, многократно предпринимаемые учеными и методологами на 
современном этапе развития рационализма, приводят к утверждению о невозможности 
исчерпывающего реестра критериев научности. Это справедливо в связи с 
постоянным прогрессирующим развитием науки, ее трансформацией и вступлением в 
новую, постнеклассическую стадию, во многом отличную от предшествующих — 
классической и неклассической. Теперь уже и повторяемость не столь необходима, 
и объективность невозможна без наблюдателя, и сама вещь способна к 
многоразличным функциональным изменениям в связи с эффектами системного 
воздействия. А о практике как критерии истинности и говорить не приходится. 
Давно известно, что фундаментальные открытия делаются на кончике пера и что 
практика в качестве критерия истины столь же определенна (чтобы не позволить 
смешать знания с безосновательными предположениями), сколь и неопределенна 
(чтобы не позволить достигнутому уровню человеческих познаний превратиться в 
абсолют). И тем не менее, чтобы заполнить пустующую нишу критериев, указывают 
на такие новомодные понятия, как прогрессизм, или нетривиальность, 
достоверность, критицизм, опытную оправданность,
   Выделяемые прежде критерии, среди которых на первом месте 
предметно-практическая деятельность, а на втором и третьем — логическая и 
эстетическая организованность, также корреспондируются в список критериев 
научности, но, не исчерпывая его, присоединяют к себе еще и характерные 
особенности стандартов научной рациональности, проявляющихся в сфере большой 
науки или науки переднего края. Здесь глав-
106

ное внимание уделено информативности, полифундаментальности, эв-ристичности. В 
последней — эвристичност и — фиксируется способность теории к экспансии, т.е. 
присущее ей свойство выходить за собственные пределы, саморасширяться. И 
несмотря на то, что энциклопедическое истолкование эвристичности связано с 
поиском в условиях неопределенности, именно эвристичность отвечает за появление 
принципиально нового и нетривиального. Эвристичность, присвоив себе статус 
императивности, отбрасывает оценкой «Это не эвристично!» все, чтоофе 
обеспечивает прироста информации.
  В объем логического критерия научности помещены требования непротиворечивости,
 полноты, независимости. Среди этих составляющих непротиворечивость, которая в 
своей первой редакции, согласно сформулированному Аристотелем закону 
непротиворечивости, звучит гак: невозможно, чтобы одно и то же в одно и то же 
время и было присуще и не было одному и тому же в одном и том же отношении, — 
занимает самую шаткую позицию. По отношению к многим основополагающим 
логическим системам в отношении их содержательных выводов (например, теорема 
Геделя) можно усмотреть указание на их принципиальную противоречивость как на 
величайшее открытие. И выдвинутый принцип фаллибилизма обыгрывает именно 
ограниченность императива непротиворечивости. Существенные изъяны очевидны и в 
требованиях полноты как компоненты логического критерия научности. 
Семантическая и синтаксическая полнота — всего лишь желаемый идеал 
всестороннего описания действительности, а не реальность бурно изменяющегося и 
постоянно развивающегося мира. С требованием независимости связывают ситуацию 
невыводимости одной аксиомы из другой и условие соблюдения принципа простоты в 
науке. Однако независимость как составляющая логического критерия в конечном 
счете упирается в конвенции, в соглашения ученых взять ту или иную систему 
отсчета за исходную и базовую.
  Особое внимание привлекает к себе принцип простоты, который может быть 
обоснован как онтологически, со ссылкой на гармонию и завершенность, объективно 
присущую миру, так и с синтаксической и прагматической точек зрения. Понятие 
синтаксической простоты, как отмечают исследователи, задается представлением 
оптимальности, удобства применяемой символики, способов кодирования, трансляции.
 Понятие прагматической простоты эксплицируется контекстуально посредством 
введения представлений о простоте экспериментальных, технических, 
алгоритмических аспектов научной деятельности. И именно из этого принципа 
простоты, с которым связывают стройность, изящность, ясность теории, вытекает 
эстетический критерий научности. В высказываниях многих ученых прочитывается 
тяга и тоска по красоте теории. «Темные понятия» уже с самого первого взгляда 
свидетельствуют о неудовлетворительности теории.
  Когда речь заходит об эстетическом критерии, тос необходимостью следует 
ссылка на Пола Дирака, которому принадлежит суждение: «Красота уравнений важнее,
 чем их согласие с эксперимен-
107

том». Альберт Эйнштейн также предлагал применять к научной теории критерий 
внутреннего совершенства.
  Внедрение идеалов эстетичности в чуждую эстетике и художественному видению 
мира автономную сферу строгой науки само по себе является огромной проблемой. 
Кеплеру (1571—1630) принадлежит труд с примечательным названием «Гармония мира».
 В эпоху средневековья идеи, связанные с постижением скрытых и тайных свойств 
природы, формирова-лисьчна основе магико-символического описания явлений. Идея 
гармонии мира и образ Солнца как центральный объединяли и древнюю тайную 
мудрость герметизма, и новое видение мира, связанное с деятельностью Кеплера и 
Галилея (1564—1642). Например, принцип, используемый Бруно (1548—1600) и 
Коперником, состоящий в том, что Земля есть некоторый организм, части которого 
вынуждены двигаться вместе со всем целым, по свидетельству П. Фейерабенда, мог 
быть взят из Discourse of Hermes to Tot. Коперник однажды упоминает Гермеса 
Трисмегиста, обсуждая положение Солнца, а именно: «Однако в центре покоится 
Солнце... которое Трисмегист называет видимым Богом»7. Тем самым уже в древней 
герметической философии мы сталкиваемся с совершенно правильным восприятием 
гелиоцентрической Вселенной, которое основывается на весьма отличной от 
научно-рациональной в современном смысле этого слова аргументации. Однако для 
обоснования гелиоцентричности Вселенной греческой и европейской цивилизации 
потребовался длительный, исчисляемый веками и множеством заблуждений путь.
   Особое место в массиве критериев научности отведено когерентности. Она 
обеспечивает согласованность, взаимосвязанность полученных исследовательских 
результатов с теми знаниями, которые уже были оценены как фундаментальные. Тем 
самым когерентность обеспечивает сохранность науки от проникновения в нее 
претенциозных, не имеющих достаточных оснований суждений и положений.
   Нередко указывают также и на прагматический критерий научного знания, 
логически вытекающий из существующего как императив требования простоты. 
Критерий строгрсти в науке имеет также немаловажное значение. Понятие научной 
строгости входит в критерий объективности. Э. Агацци определяет научную 
строгость «как условие, предполагающее, что все положения научной дисциплины 
должны быть обоснованными и логически соотнесенными»8.
   Иногда законы природы сравнивают с запретами, в которых не утверждается 
что-либо, а отрицается. К примеру, закон сохранения энергии выражается в 
суждении типа: «Не существует вечного двигателя». Поскольку мы не можем 
исследовать весь мир для того, чтобы убедиться в несуществовании всего того, 
что запрещается законом, того, что «нечто не существует, никогда не 
существовало и не будет существовать», с процедурой фальсифицируемости 
связывают исключительно эмпирический критерий научности. В отличие от 
фальсифицируемое™ фальсификация представляет собой методологическую процедуру, 
устанавливающую ложность гипотезы или теории в соответствии с правилами 
классической логики. При фальсификации должны быть сформулированы научные 
правила,
108

усматривающие, при каких условиях система должна считаться фальсифицируемой. 
Фальсификация основывается на фальсифицируемой гипотезе, которая имеет 
эмпирический характер. Поэтому не следует соглашаться с позицией, пытающейся 
отыскать и провозгласить окончательный критерий научности. Такой критерий 
представал бы как абсолютный и внеисторичный, ибо никак не зависел от 
конкретно-исторической формы развития и науки, и практики.
  Одной из наиболее^ важных процедур в науке всегда считалась процедур ра 
научного объяснения, да и сама наука частенько трактовалась как чисто 
«объяснительное мероприятие». Впрочем, объяснение всегда сталкивалось с 
проблемой контрфактичности и было уязвимо в ситуации, где необходимо строго 
провести разграничение между объяснением и описанием. Самое элементарное 
истолкование объяснения звучит как сведение неизвестного к известному, 
незнакомого к знакомому. Однако последние достижения науки показывают, что в 
основании современной релятивистской физики лежит геометрия Римана, 
человеческое же восприятие организовано в пределах геометрии Евклида. 
Следовательно, многие процессы современной физической картины мира 
принципиально непредставимы и невообразимы. Это говорит о том, что объяснение 
лишается своего модельного характера, наглядности и должно опираться на чисто 
концептуальные приемы, в которых сомнению подвергается сама процедура сведения 
(редукции) неизвестного к известному.
  Возникает и еще один парадоксальный феномен: объекты, которые необходимо 
объяснить, оказывается, нельзя наблюдать в принципе! (Пример кварка— 
ненаблюдаемой сущности.) Таким образом, научно-теоретическое познание 
приобретает, — увы! — внеопытный характер. Вне-опытная реальность позволяет 
иметь о себе внеопытное знание. Это заключение, у которого остановилась 
современная философия науки, .вне вышеприведенного контекста не всеми учеными 
воспринимается как научное, ибо процедура научного объяснения опирается на то, 
что объясненным быть не может.
  Самый общий взгляд на массив научного знания говорит о том, что знание может 
быть расчленяющим (аналитическим) и обобщающим (синтетическим). Аналитическое 
знание позволяет прояснить детали и частности, выявить весь потенциал 
содержания, присутствующий в исходной основе. Синтетическое знание ведет не 
просто к обобщению, но к созданию принципиально нового содержания, которое ни в 
разрозненных элементах, ни в их суммативной целостности не содержится. 
Кантовское синтетическое «априори» присоединяет к понятию — «созерцание», т.е. 
объединяет собой структуры разной природы: понятийную и фактуальную. Суть 
аналитического подхода состоит в том, что основные существенные стороны и 
закономерности изучаемого явления полагаются как нечто содержащееся в заданном, 
взятом за исходное материале. Исследовательская работа осуществляется в рамках 
уже очерченной области, поставленной задачи и направлена на внутренний, 
имманентный ей анализ. Синтетический подход ориентирует исследователя на 
нахождение зависимостей за пределами самого объекта, в контексте извне идущих 
системных отношений.
109

   Неоднозначность логики построения научного знания отмечена многими 
философами. Так, М. Мамардашвили в монографии «Формы и содержание мышления» 
подчеркивает, что в логическом аппарате науки необходимо различать два типа 
познавательной деятельности. К первому отнесены средства, позволяющие получить 
массу новых знаний из уже имеющихся, пользуясь доказательством и логическим 
выведением всех возможных следствий. Однако при этом способе получения знания 
не производится выделение принципиально нового мыслительного содержания 9 
предметах и не предполагается образование новых абстракций. Второй способ 
предполагает получение нового научного знания «путем действия с предметами», 
которые основываются на привлечении содержания к построению хода рассуждений9. 
Здесь речь идет об использовании содержания в каком-то новом плане, никак не 
следующем из логической формы имевшихся знаний и любой их перекомбинации, а 
именно о «введении в заданное содержание предметной активности».
  Традиционная классическая гносеология и по сей день описывает движение 
научно-познавательного процесса как ход мышления, простирающийся от вопроса к 
проблеме, затем к гипотезе, которая после своего достаточного обоснования 
превращается в теорию и рождает концепцию. Таким образом, скрепляет 
развивающееся научное знание гносеологическая цепочка: вопрос — проблема — 
гипотеза — теория — концепция. О проблеме говорят, что это знание о незнании. 
Проблема понимается как совокупность суждений, включающая в себя ранее 
установленные факты и суждения о еще не познанном содержании объекта. Проблема 
выглядит как выраженное в понятии объективное противоречие между языком 
наблюдения и языком теории, эмпирическим фактом и теоретическим описанием. 
Постановка и решение проблемы служат средством получения нового знания. Но и 
сама проблема определяется то как содержание, которое не имеется в накопленном 
знании, то как реконструкция из имеющейся исходной теории, наличествующего 
массива знания.
   Гипотеза понимается как первоначальный этап создания теории. Гипотеза (от 
греч. — «предположение») по форме представляет такого рода умозаключение, 
посредством которого происходит выдвижение какой-либо догадки, предположения, 
суждения о возможных основаниях и причинах явлений. Энгельсу принадлежат слова 
о том, что формой развития естествознания является гипотеза. Ньютону 
приписывают суждение: «Гипотез не измышляю», — в некотором роде опровергающее 
роль и значение гипотезы в научном познании. Когда гипотеза оказывается в 
состоянии объяснить весь круг явлений, для анализа которых она предложена, она 
перерастает в теорию. Лейбниц предложил формулировку следующих условий 
обоснованности гипотезы. Гипотеза наиболее вероятна, во-первых, чем более она 
проста, во-вторых, чем больше явлений ею может быть объяснено, и в-третьих, чем 
лучше она помогает нам предвидеть новые явления.
   Гипотетичность познавательного процесса вызывает размышления над другой 
основополагающей целью науки — прогностической — и заставляет отметить по 
крайней мере два вида прогноза: тривиальный и нетривиальный. Тривиальный (по 
определению В. Налимова — авгуровый)
ПО

прогноз представляет собой проявление некоторой устойчивости достаточно 
инерционной системы, отличительной чертой которой выступает неопределенность, 
задаваемая прошлым в системе причинно-следственных отношений. Нетривиальный 
прогноз заставляет учитывать потенциальную возможность факторов, не включенных 
«в модель в силу их весьма малой значимости в прошлом». Для нетривиального 
прогноза характерны следующие признаки. Во-первых, изменчивость и подвижность 
самой системы, котораягбыла бы открыта и могла бы строить свое функад*»' 
онирование, активно включая в себя реально действующие и внешние по отношению к 
ее собственной структуре факторы. Во-вторых, это принципиально иной тип связи, 
при котором причинно-следственная зависимость не является основополагающей, 
аналогично тому, как «петля при вязании свитера не есть причина узора, хотя без 
нее он не может быть создан»10. Нетривиальный прогноз использует так называемый 
«фильтр предпочтений», создаваемый на основе образа желаемого будущего, и 
осуществляет выбор с учетом подобного многообразия предпочтений.
  В контексте исследований по философии науки выделяются такие виды 
прогнозирования, как поисковый и нормативный прогноз. Суть поискового прогноза 
— в выявлении характеристик предметов и событий на основе экстраполяции 
тенденций, обнаруженных в настоящем. Нормативный прогноз говорит о возможном 
состоянии предмета в соответствии с заданными нормами и целями. Современный 
уровень развития привел к разработке и активному использованию таких 
прогностических методов, как «прогнозный граф» и «дерево целей». Графом 
называют геометрическую фигуру, состоящую из вершин — точек, соединенных 
отрезками-ребрами. Вершины обозначают собой цели, ребра — способы их достижения.
 Причем на всем протяжении ребра могут встречаться прогнозируемые отклонения от 
предполагаемой прямой научного поиска. Тогда граф имеет структуру с 
ответвлениями, отражающую реальный ход движения научной мысли. Графы могут 
содержать либо не содержать так называемые циклы (петли), могут быть связанными 
или несвязанными, ориентированными или неориентированными. Если связанный граф 
не содержит петель и ориентирован, то такой граф называют деревом целей, или 
гра-фо-деревом. Дерево целей строится с учетом того, что ветви, происходящие из 
одного ствола, должны быть взаимоисключающими и образовывать замкнутое 
множество, т.е. содержать в себе все элементы конечного множества. Сам же 
графический образ дерева выполняет во многом иллюстративную функцию и может 
быть заменен списком альтернативных решений. В последнем выдерживается принцип 
выделения все менее и менее значимых уровней и событий. Для оценки их 
значимости можно приписать каждому из них коэффициент относительной важности.
  Что есть истина? В целом научное познание представляет собой достаточно 
строгую форму организованности и характеризуется такими признаками, как 
непротиворечивость, доказательность, проверяемость, системность. Принципиально 
специфичным для научного познания является стремление к достижению истины. 
«Горгоновый» лик истины ужасен, он заставляет ученого отречься от радостей 
бытия и всего себя посвятить
111

науке. Он страшен и тем, что никогда до конца неуловим, истина не дается раз и 
навсегда как истина в последней инстанции, она углубляется, то сбрасывая наряды 
заблуждения, то облачаясь в них.
   Проблема оснований истины — краеугольная проблема эпистемоло-гии — 
заставляет разобраться с этимологией самого понятия «истина». Споры о нем не 
затихают и поныне, имея более чем 2,5 тысячелетнюю историю. Платон весьма 
настоятельно рекомендовал отделять истинное знание, как эпистеме, от доха— 
мнения. Аристотелю принадлежит определение истины, которое впоследствии 
получило название классического. Оно гласит: истина — это соответствие мысли и 
предмета, знания и действительности. В современной западной литературе 
классическую концепцию истины именуют теорией соответствия.
  Вместе с тем возникает вопрос о том, что чему должно соответствовать. У 
Гегеля действительность должна соответствовать абсолютной идее. Материалисты 
пытаются доказать соответствие наших представлений реальности, тождество 
мышления и бытия. Различные философские школы относят к критериям истины разные 
признаки: всеобщность и необходимость (Кант), простота и ясность (Декарт), 
логическая непротиворечивость (Лейбниц), общезначимость (Богданов), а также 
полезность и экономность (Мах). Русский философ П. Флоренский утверждал, что 
истина есть «естина», то, что есть, и дается она с непосредственной 
очевидностью в переживании. Существует эстетический критерий истины, согласно 
которому истина заключается во внутреннем совершенстве теории, простой 
(красивой) форме уравнений, изяществе доказательств. Согласно логическому 
критерию истинности, все должно быть обосновано, непротиворечиво и 
самодостаточно, на основе выводов и доказательств.
  Недостаточность всех подобных подходов состоит в том, что в них критерии 
истинности знания пытаются отыскать в нем самом, хотя выявить истину можно лишь 
при сопоставлении (соотнесении) знания с объектом. Поэтому прав был К.Маркс, 
утверждавший, что вопрос об истинности познания вовсе не теоретический, а 
практический. Общественно-историческая практика есть универсальный критерий 
истины.
   В современной научной философии под объективной истиной понимается знание, 
содержание которого не зависит ни от человека, ни от человечества. Это не 
значит, что вне головы познающего субъекта существует пласт знания, содержащий 
в себе объективную истину. Это означает лишь то, что истина не несет в себе 
никаких искажений со стороны субъекта, а определяется самим познаваемым 
объектом.
  История познания, по меткому определению Эйнштейна, есть «драма идей», смена 
одних теорий другими, принципиально отличными от предыдущих. Ошибка 
метафизической теории познания состояла в том, что истина рассматривалась как 
некое законченное состояние, в котором достигнуто исчерпывающее отражение 
объекта. При таком подходе не оставалось места для эволюции и развития. Впервые 
данное противоречие было осознано Гегелем, который показал, что истина— это не 
застывшая система, а постепенный процесс все большего и большего совпадения 
предмета с понятием. «Истина не есть сухое есть, она по существу
112

своему представляет процесс», обусловленный взаимодействием субъекта и объекта, 
выделением в объективной реальности все новых и новых фрагментов. Поэтому 
истину следует понимать не просто как соответствие понятия предмету, мысли и 
действительности, а как процесс совпадения мышления с предметом, который 
неотделим от деятельности.
  Понимание истины как процесса включает в себя понимание того, что истина 
всегда конкретна и включает в себя момент абсолютности и относительности. 
Термин «абсолютная истина» имеет три значения.
1. Она представляет собой точное исчерпывающее знание, истину в «последней 
инстанции», некоторый своеобразный гносеологический идеал. В этом смысле истина 
не реализуется ни на одном из уровней познания, она недостижима, это метафора.
2.  Понятие абсолютной истины приложимо к неким элементарным знаниям, которые 
носят инвариантный (постоянный) характер. Это так называемые «вечные истины», к 
примеру: Лев Толстой родился в 1828 г., химический элемент обладает атомным 
весом и т.п.
3.  Под абсолютной истиной в собственном смысле слова понимается такое знание, 
которое сохраняет свое значение и не опровергается последующим ходом развития 
науки, но лишь конкретизируется и обогащается новым содержанием; например, 
законы классической механики Ньютона-после открытия теории относительности 
Эйнштейна. Это наиболее важное значение термина «абсолютная истина». Целостная 
система знания включает в себя абсолютно истинные элементы знания и 
относительно истинные, которые подвергаются пересмотру и отрицанию.
  В западной философии науки анализ технических наук выделился в особое 
направление сравнительно недавно. Еще Чарльз Сноу подчеркивал, что «у тех, кто 
работает в области чистой науки, сложилось совершенно превратное мнение об 
инженерах и техниках, кажется, что все, связанное с практическим использованием 
науки, совершенно неинтересно. Они не в состоянии представить себе, что многие 
инженерные задачи по четкости и строгости не уступают тем, над которыми 
работают они сами, а решение этих задач часто настолько изящно, что может 
удовлетворить самого взыскательного ученого»11.
  Технические науки не всегда оценивались по достоинству. До XIX в. разрыв 
между исследованием, проектом и его фактической реализацией составлял период в 
150 лет. И хотя высшие технические учебные заведения возникли в XVII в., как, 
например, Политехническая школа в Париже (и по ее подобию строились многие 
европейские школы), программа общей технологии, направляющей развитие 
технических процессов Я. Бекмана, оставалась вне поля зрения ученых12.
  Только к концу XIXв., когда профессиональная инженерная деятельность 
оформилась по образу и подобию научного сообщества, стало возможным осмысливать 
спецификацию технических наук. Однако ученые отмечали противоречие, возникающее 
между классической естественной наукой и техническими науками. Это 
абстрактность и аналитичность схем
113

и построений, к которым тяготел ученый— представитель классической науки, и 
фрагментарность и узкоспециализированное^ реальных объектов, с которыми имел 
дело технолог. Направление, связанное с изучением технических наук, по большей 
части было представлено проблемами традиционного плана: исследование сущности 
техники, специфики технических наук, соотношения техники и естествознания, 
оценки научно-технического прогресса. Отец философии техники Фридрих Рапп 
весьма критично оценивал результаты исследований в этом направлении. По его 
мнению, только одна из десяти работ может быть отнесена к исследованию высокого 
профессионального класса. Большинству работ свойственен постановочный 
эссеистский характер.
  Технические науки распадаются на две ветви: дескриптивную, нацеливающую на 
описание того, что происходит в технике, и нормативную, формулирующую правила, 
по которым она должна функционировать. Однако глубина методологического анализа 
основ технических наук не велика. Для этой сферы, как полагают ученые, вообще 
характерно запаздывание форм ее осознавания. Вместе с тем именно технические 
науки и инженерная деятельность нуждаются в выверенных и точных ориентирах, 
учитывающих масштабность и остроту проблемы взаимодействия мира естественного и 
мира искусственного.
   В технических науках принято различать изобретение, как создание нового и 
оригинального, и усовершенствование, как преобразование существующего. Развитие 
продуктивных способностей человечества шло в направлении от присвоения готовых 
природных данностей к их усовершенствованию в целях достижения большего эффекта 
приспособления. Создание искусственной среды обитания, а точнее, отдельных ее 
элементов, означало изобретение того, чем природа в готовом виде не располагает,
 аналогами чего не обладает. И если потребление готовых орудий труда и средств 
деятельности, а также наиболее адекватное приспособление к окружающей среде 
можно сравнить с универсальной активностью в мире живого с той лишь разницей, 
что в основании лежит не биологический код, а социально значимая программа, то 
изобретение претендует на особый статус. Оно опирается на многообразие степеней 
свободы и может бьггь осуществлено «по мерке любого вида». Иногда в изобретении 
усматривается попытка имитации природы, имитационное моделирование. Так, 
цилиндрическая оболочка— распространенная форма, используемая для различных 
целей в технике и быту — универсальная структура многочисленных проявлений 
растительного мира. Совершенной ее моделью является стебель. Именно у живой 
природы заимствованы решения оболочи-вания (от слова оболочка) конструкций. 
Велика роль пневматических сооружений. Они помогли человеку впервые преодолеть 
силу земного притяжения, открыть эру воздухоплавания. Их идея также взята из 
природы, ибо одним из совершеннейших образцов пневматических конструкций служит 
биологическая клетка. Некоторые плоды и семена приспособились к распространению 
в природе при помощи своеобразных «парашютиков», «паруса» или же крылатого 
выроста. Нетрудно усмотреть сходство между столь изощренными способами 
естественного приспособления и более поздни-
114

ми продуктами человеческой цивилизации, эксплуатирующими модель паруса, 
парашюта, крыла и т.п. Технолог оборачивается на природу в подтверждении 
правильности своих идей.
  У изобретения-имитации больше оснований быть вписанным в природу, поскольку в 
нем ученый пользуется секретами природной лаборатории, ее решениями и находками.
 Но изобретение — это .еще и создание нового, не имеющего аналогов. Осмысляй 
подобный конструктивный изобретательский процесс, исследователи отмечают пять 
его этапов. Первый связан с формированием концептуальной модели, определением 
целей и ограничений. Второй — с выбором средств и принципов.- На третьем 
наиболее важным оказывается предпочтение того или иного рационального решения 
при заданном физическом принципе действия. Характерным здесь становится 
варьирование элементами и технологическими параметрами до нахождения наиболее 
целесообразного сочетания. Четвертый этап включает в себя определение 
оптимальных значений параметров заданного технического решения. Пятый 
предполагает проективно-знаковое отображение создаваемых структур с последующей 
их материализацией13.
  Однако технические науки столь разнородны, что серьезной пробле-" мой 
становится поиск оснований для объединения их в единую семью. В качестве 
механизма объединения разнородных системно-технических знаний Н. Абрамова14 
называет модель роста кристалла, где главное условие состоит в необходимости 
соблюдения соответствия между основанием и структурой питательной среды. В 
качестве основания мыслится трудовая деятельность, а питательной средой 
выступают принципы и понятия таких дисциплин, как гигиена труда, теория 
информации.
ЛИТЕРА ТУРА
1 См.: Степан B.C. идеалы и нормы в динамике научного поиска // Идеалы и нормы 
научного поиска. Минск, 1981.
2 См.: Карнап Р. Философские основания физики. М., 1971. С. 259, 348.
3 См.: Порус В.Н. Эпистемология: некоторые тенденции // Вопросы философии. 1997.
 №2.
4 См.: Гиренок Ф.И. Ускользающее бытие. М., 1994. С. 114-115.
5 Ильин В.В. Критерии научности. М., 1989. С. 34.
6 Там же.
' Фейерабенд П. Избранные труды по методологии науки. М.. 1986. С. 234.
8 Агацци Э. Моральное измерение навыки и техники. М., 1998. С. 11.
9 Мамардашвили М.К. Формы и содержание мышления. М., 1968. С. 26, 28.
10 Налимов В.В. Анализ оснований экологического прогноза // Вопросы философии. 
1983. № 1. С. 112-115. " Сноу Ч. Две культуры. М., 1973. С. 72.
12 См.: Философия техники в ФРГ. М., 1989. С. 317.
13 Лешкевич Т.Г. Неопределенность в мире и мир неопределенности. Ростов н/Д, 
1994.С. 142-154.
14 См.: Абрамова Н. Т. Мозаичный объект: поиски основания единства // Вопросы 
философии. 1986, № 2. С. 111.
115

Тема II. КЛАССИФИКАЦИЯ НАУК
Основания бэконовскоп классификации наук. — Качественно различающиеся «ступени 
организованности» природы. — Классификации Сен-Симона и Конта. — Отделение наук 
о духе и наук о природе. — Дисциплины номотетические и идеографические. — 
Принципы классификации наук Ф. Энгельса. — Современная наука и проблема 
классификации.
   Процедура классификации ведет свое происхождение из простого наблюдения, 
оформившегося в специфический познавательный прием. Однако классификация 
позволяет получить реальное содержательное приращение знания на пути выявления 
новых групп явлений.
   Процедура классификации, обращенная на саму науку, не может обойти вниманием 
классификацию, предложенную Ф. Бэконом (1561-^1626) как обобщение известного в 
его время круга знаний. В своем эпохальном произведении «О достоинстве и 
преумножении наук»1 он создает широкую панораму научных знаний, включая в 
дружную семью наук и поэзию. В основу бэконовской классификации наук кладутся 
основные способности человеческой души: память, воображение, разум. Поэтому 
классификация приобретает следующий вид: памяти соответствует история; 
воображению — поэзия; разуму — философия.
   Может, прав был Ф. Бэкон, предлагая посмотреть на поэзию как на изображение 
действительности не такой, как она есть, а в зависимости от сознания и эмоций 
человека. История, в свою очередь, является наукой, поскольку претендует на 
описание реальных и действительных единичных фактов и событий. Бэкон 
присовокупляет ей эпитет «естественная». Гражданская история должна описывать 
явления человеческого бытия. Философия есть обобщенное познание и тоже 
распадается на ряд предметов.
   В естествознании гетевского времени (конец XVIII в.) считалось, что все 
объекты природы связаны друг с другом грандиозной единой цепью, ведущей от 
простейших веществ, от элементов и минералов через растения и животные к 
человеку. Мир рисовался Гете как сплошной «метаморфоз» форм. Представления о 
качественно различающихся «ступенях организованности» природы были развиты 
объективными идеалистами Шеллингом и Гегелем. Шеллинг ставил перед собой задачу 
последовательно раскрыть все этапы развития природы в направлении к высшей цели,
 т.е. рассмотреть природу как целесообразное целое, назначение которого — в 
порождении сознания. Выделенные Гегелем ступени природы связывались с 
различными этапами эволюции, трактуемой как развитие и воплощение творческой 
деятельности «мирового духа», носящей у Гегеля название абсолютной идеи. Гегель 
говорил о переходе механических явлений к химическим (так называемом химизме) и 
далее к органической жизни (организм) и практике.
   Серьезной вехой на пути становления классификации наук было учение Анри де 
Сен-Симона (1760-1825). Подводя итоги развития науки своего времени, Сен-Симон 
утверждал, что разум стремится обосновать свои
116

суждения на наблюдаемых и обсуждаемых фактах. Он (разум) на позитивном 
фундаменте эмпирически данного уже преобразовал астрономию и физику. Частные 
науки есть элементы общей науки — философии. Последняя стала полу позитивной, 
когда частные науки стали позитивными, и станет совершенно позитивной, когда 
все частные науки станут позитивными. Это осуществится тогда, когда физиология 
и психология будут основаны на наблюдаемых и обсуждаемых фактах, ибо не 
существует явлений, которые не были бы или астрономическими, или химическими, 
или физиологическими, или психологическими. В рамках своей натурфилософии 
Сен-Симон пытался отыскать универсальные законы, управляющие всеми явлениями 
природы и общества, перенести приемы естественно-научных дисциплин на область 
общественных явлений. Он приравнивал органический мир к текучей материи и 
представлял человека как организованное текучее тело. Развитие природы и 
общества истолковывал как постоянную борьбу твердой и текучей материей, 
подчеркивая многообразную связь общего с целым2.
  Личный секретарь Сен-Симона Огюст Конт предлагает учитывать закон трех стадий 
интеллектуальной эволюции человечества как основу для разработки классификации 
наук. По его мнению, классификация должна отвечать двум основным условиям — 
догматическому и историческому. Первое состоит в расположении наук согласно их 
последовательной зависимости, так чтобы каждая опиралась на предыдущую и 
подготовляла последующую. Второе условие предписывает располагать науки 
сообразно ходу их действительного развития, от более древних к более новым.
   Различные науки распределяются в зависимости от природы изучаемых явлений 
либо по их убывающей общности и независимости, либо по возрастающей сложности. 
Из подобного расположения вытекают умозрения все более сложные, а также все 
более и более возвышенные и полные. В иерархии наук большое значение имеет 
степень уменьшения абстрактности и увеличения сложности. Конечной целью всякой 
теоретической системы выступает человечество. Иерархия наук такова: математика, 
астрономия, физика, химия, биология и социология. Первая из них составляет 
отправной пункт последней, являющейся, как уже было сказано, единственной 
основной целью всякой положительной философии.
  Чтобы облегчить обычное употребление иерархической формулы, удобно 
группировать термины по два, представляя их в виде трех пар: начальной — 
математико-астрономической, конечной — биолого-социологической и промежуточной— 
физико-химической. Кроме того, каждая пара показывает естественное сходство 
спариваемых наук, а их искусственное разделение, в свою очередь, приводит к 
ряду трудностей. Особенно это видно при отделении биологии от социологии.
   В основу классификации О. Конт кладет принципы движения от простого к 
сложному, от абстрактного к конкретному, от древнего к новому. И хотя более 
сложные науки основываются на менее сложных, это не означает редукции высших к 
низшим. В контовской классификации отсутствуют такие науки, как логика, потому 
что она, по его мнению, состав-
117

ляет часть математики, и психология, которая составляет частично фрагмент 
биологии, частично — социологии.
  Дальнейшие шаги в развитии проблемы классификации наук, предпринятые, в 
частности, Вильгельмом Дильтеем (1833-1911), привели к отделению наук о духе и 
наук о природе. В работе «Введение в науки о духе» философ различает их прежде 
всего по предмету3. Предмет наук о природе составляют внешние по отношению к 
человеку явления. Науки о духе погружены в анализ человеческих отношений. В 
первых ученых интересуют наблюдения внешних объектов как данных естественных 
наук; во вторых — внутренние переживания. Здесь мы окрашиваем наши 
представления о мире нашими эмоциями, природа же молчит, словно чужая. Диль-тей 
уверен, что обращение к «переживанию» является единственным основанием наук о 
духе. Автономия наук о духе устанавливает связь понятий «жизнь», «экспрессия», 
«понимание». Таких понятий нет ни в природе, ни в естественных науках. Жизнь и 
переживание объективируются в институтах государства, церкви, юриспруденции и 
пр. Важно также, что понимание обращено в прошлое и служит источником наук о 
духе.
   Вильгельм Виндельбанд (1848-1915) предлагает различать науки не по предмету, 
а по методу. Он делит научные дисциплины на номотетические и идеографические. В 
ведомстве первых — установление общих законов, регулярности предметов и явлений.
 Вторые направлены на изучение индивидуальных явлений и событий4.
  Однако внешняя противоположность природы и духа не в состоянии дать 
исчерпывающее основание всего многообразия наук. Генрих Риккерт (1863-1936), 
развивая выдвинутую Виндельбандом идею о разделении номотетических и 
идеографических наук, приходит к выводу, что различие вытекает из разных 
принципов отбора и упорядочивания эмпирических данных. Деление наук на науки о 
природе и науки о культуре в его знаменитом одноименном произведении лучше 
всего выражает противоположность интересов, разделяющих ученых на два лагеря5.
  Для Риккерта центральной является идея, что данная в познании 
действительность имманентна сознанию. Безличное сознание конституирует природу 
(естествознание) и культуру (науки о культуре). Естествознание направлено на 
выявление общих законов, которые Риккертом интерпретируются как априорные 
правила рассудка. История занимается неповторимыми единичными явлениями. 
Естествознание свободно от ценностей, культура и индивидуализирующее понимание 
истории есть царство ценностей. Указание на^ценность сугубо важно. «Те части 
действительности, которые индифферентны по отношению к ценностям и которые мы 
рассматриваем в указанном смысле только как природу, имеют для нас... только 
естественнонаучный интерес... их единичное явление имеет для нас значение не 
как индивидуальность, а как экземпляр более или менее общего понятия. Наоборот, 
в явлениях культуры и в тех процессах, которые мы ставим к ним в качестве 
предварительных ступеней в некоторое отношение... наш интерес направлен на 
особенное и индивидуальное, на их единственное и неповторяющееся течение, т.е. 
мы хотим изучать их также исторически, индивидуализирующим методом»6. Риккерт 
выделяет
118

три Царства: действительность, ценность, смысл; им соответствуют три метода 
постижения: объяснение, понимание, истолкование.
  Бесспорно, выделение номотетического и идеографического методов стало важным 
шагом в деле классификации наук. В общем смысле номо-тетический метод (от греч. 
nomothetike, что означает «законодательное искусство») направлен на обобщение и 
установление законов и проявляется в естествознании. Согласно различению 
природы и культуры, общие законы несоразмерны и несоотносимы с уникальным и 
единичным существованием, в котором всегда присутствует нечто невыразимое при 
помощи общих понятий. Отсюда следует вывод о том, что номотететичес-кий метод 
не является универсальным методом познания и что для познания «единичного» 
должен применяться идеографический метод.
  Название идеографического метода (от Греч, idios— «особенный», grapho — 
«пишу») ориентирует на то, что это метод исторических наук о культуре. Суть его 
в описании индивидуальных событий с их ценностной окраской. Среди 
индивидуальных событий могут быть выделены существенные, но никогда не 
просматривается их единая закономерность. Тем самым исторический процесс 
предстает как множество уникальных и неповторимых событий, в отличие от 
заявленного номотетическим методом подхода к естествознанию, где природа 
охватывается закономерностью.
  Науки о культуре, по мнению Риккерта, распространены в таких сферах, как 
религия, церковь, право, государство и даже хозяйство. И хотя хозяйство можно 
поставить под вопрос, Риккерт определяет его так: «Технические изобретения (а 
следовательно, хозяйственная деятельность, которая является производной от них) 
обыкновенно совершаются при помощи естественных наук, но сами они не относятся 
к объектам естественнонаучного исследования»7.
  Можно ли считать, что в сосуществовании и этих двух видов науки, и 
соответствующих им методов отражены отклики тех далеких споров номиналистов и 
реалистов, которые будоражили средневековые схоластические диспуты? Видимо, да. 
Ведь те утверждения, которые слышны со стороны идеографических наук (в 
частности, что единичное есть основа общего и последнее вне его не существует, 
их невозможно отделить друг от друга и предположить раздельное существование), 
суть одновременно и аргументы номиналистов, для которых именно единичное, как 
реально существующий факт, может быть положено в основу истинного познания.
  Применительно к современной ситуации необходимо заметить, что и в точных, 
помологических науках, ориентирующихся на регулярность и повторяемость, и в 
индивидуализирующих, идеографических науках, ориентирующихся на единичное и 
неповторимое, единичное не может и не должно быть проигнорировано. Разве вправе 
естествознание отказываться от анализа единичных фактов, и разве справедлива 
будет та летопись, в которой не будет прослеживаться общая связь событий?
  Для методологии и философии науки представляют интерес размышления Риккерта, 
в которых общее и единичное не просто противопоставляются, что было бы наивно, 
но предстают дифференцирование, т.е. в
119

различении видов общего и единичного. В естественных науках отношение общего к 
единичному — это отношение рода и индивида (экземпляра). В общественных 
исторических науках единичность как бы представляет, репрезентирует собой 
всеобщность, выступая как проявленная наглядным образом закономерность. 
Индивидуальные причинные ряды — таковы цель и смысл исторических наук.
  Принипы классификации наук Ф. Энгельса. Когда в 1873 г. Энгельс приступил к 
разработке классификации форм движения материи, в ученых кругах был 
распространен контовский взгляд на классификацию наук. Родоначальник 
позитивизма О. Конт был уверен, что каждая наука имеет своим предметом 
отдельную форму движения материи, а сами объекты различных наук резко отделены 
друг от друга: математика | физика | химия | биология | социология. Такое 
соответствие было названо принципом координации наук. Энгельс обратил внимание 
на то, как связаны между собой и переходят один в другой объекты, изучаемые 
различными науками. Возникла идея отразить процесс прогрессивного развития 
движущейся материи, идущей по восходящей линии от низшего к высшему, от 
простого к сложному. Подход, где механика была связана и переходила в физику, 
последняя в химию, та в биологию и социальные науки (механика... физика... 
химия... биология... социальные науки), стал известен как принцип субординации. 
И действительно, куда ни бросить взгляд, мы нигде не найдем какую-либо форму 
движения в полной отдельности от других форм движения, везде и всюду существуют 
лишь процессы превращения одних форм движения в другие. Формы движении материи 
существуют в непрерывно-прерывном процессе превращения друг в друга. 
«Классификация наук, — отмечал Ф. Энгельс, — из которых каждая анализирует 
отдельную форму движения или ряд связанных между собой и переходящих друг в 
друга форм движения материи, является вместе с тем классификацией, 
расположением, согласно внутренне присущей им последовательности самих этих 
форм движения, и в этом именно и заключается ее значение»8.
   Когда Энгельс начинал работу над «Диалектикой природы», в науке уже 
утвердилось понятие энергии, распространенное на область неорганики — неживую 
природу. Однако все более и более становилось понятно, что между живой и 
неживой природой не может быть абсолютной грани. Убедительным примером тому 
явился вирус — переходная форма и живое противоречие. Попав в органическую 
среду, он вел себя как живое тело, в неорганической же среде он так себя не 
проявлял. Можно сказать, что Энгельс прозорливо предугадал переход одной формы 
движения материи в другую, так как к моменту возникновения его концепции наукой 
были изучены лишь переходы между механической и тепловыми формами. Вызывало 
интерес и предположение о том, что выдающиеся открытия в скором времени будут 
возникать на стыке наук, в пограничных областях. Взявшись за разработку одной 
из таких пограничных областей, связывающих природу и общество, Энгельс 
предложил трудовую теорию антропосоциогенеза— происхождения человека и 
человеческого общества. В свое время Ч. Дарвин (1809-1882), проводя срав-
120

нительные анатомические исследования человека и обезьян, пришел к выводу о 
чисто животном происхождении человека. Он выделил две формы конкуренции: 
внутривидовую и межвидовую. Внутривидовая конкуренция вела к вымиранию 
неприспособленных форм и обеспечивала выживание приспособленных. Это положение 
легло в основу естественного отбора. Энгельс же оценил роль социальных факторов,
 и в частности особую роль труда, в процессе антропосоциогенеза. В XX в. именно 
на стыках наук появились наиболее перспективные области новых наук: биохимия, 
психолингвистика, информатика9.
  Таким образом, если в первых классификациях наук в качестве оснований 
выступали естественные способности человеческой души (память, воображение и т.п.
), то, по мнению нашего современника отечественного исследователя Б. Кедрова, 
принципиальное отличие энгельсовской классификации заключалось как раз в том, 
что «в основу разделения наук она кладет принцип объективности: различия между 
науками обусловлены различиями изучаемых ими объектов»10. Тем самым 
классификация наук имеет под собой прочное онтологическое основание — 
качественное многообразие самой природы, различные формы движения материи.
   В связи с новыми данными естествознания разработанная Энгельсом пятичленная 
классификация форм движения материи была подвергнута существенным уточнениям. 
Наибольшую известность получила современная классификация, предложенная Б. 
Кедровым, в которой он различал шесть основных форм движения: субатомно 
физическую, химическую, молекулярно-физическую, геологическую, биологическую и 
социальную. Заметим, что классификация форм движения материи мыслилась как 
основа классификации наук.
   Существует и иной подход, согласно которому все многообразие мира может быть 
сведено к трем формам движения материи: основным, частным и комплексным. К 
основным относятся наиболее широкие формы движения материи: физическая, 
химическая, биологическая, социальная. Ряд авторов подвергают сомнению 
существование единой физической формы движения материи. Однако с этим вряд ли 
можно согласиться. Все объекты, объединяемые понятием физического, обладают 
двумя наиболее общими физическими свойствами — массой и энергией. Для всего 
физического мира характерен общий всеохватывающий закон сохранения энергии.
  Частные формы входят в состав основных. Так, физическая материя, включает в 
себя вакуум, поля, элементарные частицы, ядра, атомы, молекулы, макротела, 
звезды, галактики, Метагалактику. К комплексным формам материи и движения 
следует отнести астрономическую (Метагалактика — галактика — звезды — планеты); 
геологическую (состоящую из физической и химической форм движения материи в 
условиях планетарного тела); географическую (включающую в себя физическую, 
химическую, биологическую и социальную формы движения материи в пределах лито-, 
гидро- и атмосферы). Одна из существенных особенностей комплексных форм 
движения материи заключа-
121

ется в том, что господствующую роль в них в конечном счете играет низшая форма 
материи — физическая. К примеру, геологические процессы определяются 
физическими силами: гравитацией, давлением, теплотой; географические законы 
обусловлены физическими и химическими условиями и соотношениями верхних 
оболочек Земли.
   Философия науки по логике вещей должна отчетливо представлять, с каким типом 
науки она предпочитает иметь дело. Согласно уже сложившейся, хотя и достаточно 
молодой традиции все науки подразделились на три клана: естественные, 
общественные, технические. Однако как бы эти группы наук ни конкурировали друг 
с другом, в своей совокупности они имеют общую цель, связанную с наиболее 
полным постижением универсума.
ЛИТЕРА ТУРА
1 Бэкон Ф. Новый органон // Соч.: В 2 т. М., 1978. Т. 2.
2 Сен-Симон//Философская энциклопедия. М., 1967. Т. 4. С. 583.
3 См.: Дилътей В. Введение в науки о духе // Зарубежная эстетика и теория 
литературы XIX-XX вв. Трактаты, статьи, диссертации. М., 1987.
4 См.: Виндельбанд В. Избранное. Дух истории. М., 1995.
5 См.: Риккерт Г. Науки о природе и науки о культуре. СПб., 1911.
6 Культурология. XX век. М., 1995. С. 76.
7 Там же. С. 71.
8 Маркс К., Энгельс Ф. Соч. 2-е изд. Т. 20. С. 564-565.
9 Лешкевич Т.Г. Философия. Вводный курс. М., 1998. С. 273-279.
10 КедровБ.М. Классификация наук. М., 1961. Т. 1. С. 23.
Тема 12. НАУЧНАЯ КАРТИНА МИРА И ЕЕ ЭВОЛЮЦИЯ
Структура научной картины мира. — Центральное ядро, фундаментальные допущения и 
основные функции научной картины мира. — Эволюция научной картины мира. — 
Классическая, неклассическая и пост-неклассичвская картина мира. — 
Неопределенность как атрибутивная характеристика бытия. — Синергетика — теория 
самоорганизации. — Порядок и хаос. — Релятивистская концепция Вселенной.
  С научной картиной мира связывают широкую панораму знаний о природе, 
включающую в себя наиболее важные теории, гипотезы и факты. Структура научной 
картины мира предполагает центральное теоретическое ядро, фундаментальные 
допущения и частные теоретические модели, которые постоянно достраиваются. 
Центральное теоретическое ядро обладает относительной устойчивостью и 
характеризуется достаточно длительным сроком существования. Оно представляет 
собой совокупность конкретно-научных и онтологических констант, сохраняющихся 
без изменения во всех научных теориях. Когда речь идет о физической реальности, 
то к сверхустойчивым элементам любой картины мира относят принцип сохранения 
энергии, принцип постоянного роста энтропии, фунда-
122

ментальные физические константы, характеризующие основные свойства универсума: 
пространство, время, вещество, поле.
  Фундаментальные допущения носят специфический характер и принимаются за 
условно неопровержимые. В их число входит набор теоретических постулатов, 
представлений о способах взаимодействия и организации в систему, о генезисе и 
закономерностях развития универсума. В случае столкновения сложившейся картины 
мира с контрпримерами или аномалиями для сохранности центрального 
теоретического ядра и фундаментальных допущений образуется ряд дополнительных 
частнонаучных моделей и гипотез. Именно они могут видоизменяться, адаптируясь к 
аномалиям.
   Научная картина мира представляет собой не просто сумму или набор отдельных 
знаний, а результат их взаимосогласования и организации в новую целостность, т.
е. в систему. С этим связана такая характеристика научной картины мира, как ее 
системность. Назначение научной картины мира как свода сведений состоит в 
обеспечении синтеза знаний. Отсюда вытекает ее интегративная функция.
   Научная картина мира носит парадигмальный характер, так как задает систему 
установок и принципов освоения универсума. Накладывая определенные ограничения 
на характер допущении «разумных» новых гипотез, научная картина мира тем самым 
направляет движение мысли. Содержание научной картины мира обусловливает способ 
видения мира, поскольку влияет на формирование социокультурных, этических, 
методологических и логических норм научного исследования. Поэтому можно 
говорить о нормативной, а также о психологической функциях научной картины мира,
 создающей общетеоретический фон исследования и координирующей ориентиры 
научного поиска. Невозможно представить себе ситуацию, при которой ученый 
классической эпохи, например Ньютон или Максвелл, допускал бы идеи 
квантово-механического описания объекта и делал бы поправки на процедуры 
наблюдения, средства наблюдения и самого наблюдателя, что впоследствии сыграло 
такую важную роль при формировании новой парадигмы. Именно Бор и Гейзенберг — 
творцы квантовой механики — доказывали, что объективность предполагает учет 
этих процедур, т.е. зависимость объекта от наблюдателя и средства наблюдения.
   Когда проблему научной картины мира обсуждают естествоиспытатели (а среди 
них такие ученые, как Л. Больцман, М. Планк, П. Дюгем, В. Амбарцумян, В. 
Казютинский и др.), речь идет прежде всего о физической реальности, системе 
фундаментальных физических конструктов, характеризующих основные свойства 
универсума: пространство, время, вещество, поле. В более широком смысле научная 
картина мира — это обоснованное конкретно-историческое представление о мире, 
обусловливающее стиль и способ научного мышления.
   Как же создается научная картина мира? Наш современник физик А. Фридман 
убежден, что как бы ничтожна ни была сумма людских знаний, всегда находились 
мудрецы, пытающиеся на основании ничтожных данных воссоздать картину мира. 
Ответ ученого предполагает совокупную
123

деятельность философов, а точнее, методологов, кропотливо вносящих на полотно 
интеллектуального обозрения новые штрихи современного образа мира. 
Примечательно, что основные характеристики научной картины мира адекватно 
ощущаются представителями различных научных сообществ и разнообразных 
дисциплинарных областей. Так, известный биолог и генетик Н. Тимофеев-Ресовский 
в свое время писал: «В нашем веке старая физическая картина мира, выражением 
которой можно считать детерминизм в стиле Опоста Конта, заменена совершенно 
новой общей физической картиной мира... Новая картина мира принципиально 
отличается от старой. Старая физическая картина мира была очень неудобна людям, 
во всяком случае многим из нас. Представим себе абсолютный огюстконтовский 
детерминизм: каждое мельчайшее движение содержится в мировой формуле, которой 
мы сейчас не можем воспользоваться только по неведению и по недостаточности 
данных. Нет свободы совести и свободы мнений, любое мнение, которое можно 
высказать, уже содержится в этой знаменитой формуле... Такой детерминизм, в 
сущности, определяет бессмысленность любой практической деятельности: обществу 
не к чему стремиться, так как все предусмотрено и предопределено формулой, и 
нам, людям, в этом мире делать нечего». Сравнивая подобный образ с новым, 
возникшим в результате революционных открытий в физике, автор продолжал: «Новая 
физическая картина мира принципиально отличается от старой. Она позволяет нам 
жить, дает людям свободу для планирования наших индивидуальных, общественных, 
коллективных, социальных, политических, экономических действий и, в частности, 
свободу совести, без которой нельзя жить»1.
  Эволюция современной научной картины мира предполагает движение от 
классической к неклассической и постнеклассической картине мира. Европейская 
наука стартовала с принятия классической научной картины мира. Классическая 
картина мира, основанная на достижениях Галилея и Ньютона, господствовала на 
протяжении достаточно продолжительного периода, от времен Галилея до конца 
прошлого столетия. Она претендовала на привилегированное обладание истинным 
знанием. Ей соответствует графический образ прогрессивно направленного 
линейного развития с жестко однозначной детерминацией. Прошлое определяет 
настоящее так же изначально, как и настоящее определяет будущее. Все состояния 
мира, от бесконечно отдаленного былого до весьма далекого грядущего, могут быть 
просчитаны и предсказаны. Классическая картина мира осуществляла описание 
объектов, как если бы они существовали сами по себе в строго заданной системе 
координат. В ней четко соблюдалась ориентация на «онтос», т.е. то, что дано в 
его фрагментарности и изолированности. Основным условием становилось требование 
элиминации всего того, что относилось либо к субъекту познания, либо к 
возмущающим факторам и помехам.
   Строго однозначная причинно-следственная зависимость возводилась в ранг 
объяснительного эталона. Она укрепляла претензии научной рациональности на 
обнаружение некоего общего правила или единственно верного метода, 
гарантирующего построение истинной теории. Естествен-
124

ненаучной базой данной модели была ньютонова Вселенная с ед постоянными 
обитателями: всеведущим субъектом и всезнающим Демоном Лапласа — существом, 
знающим положение дел во Вселенной на всех ее уровнях, от мельчайших частиц до 
всеобщего целого. Лишенные значимости атомарные события не оказывали никакого 
воздействия на субстанционально незыблемый пространственно-временной континуум. 
Это косвенным образом подтверждало теологические постулаты миропонимания, когда 
все происходящее в фатальной предзаданности устремлялось к реализации 
изначально положенного замысла. Кризисы конца XIX в. пошатнули постулаты 
классической картины мира. С объективностью стали конкурировать конвенции.
  Неклассическая картина мира, пришедшая на смену классической, родилась под 
влиянием первых теорий термодинамики, оспаривающих универсальность законов 
классической механики. С развитием термодинамики выяснилось, что жидкости и 
газы нельзя представить как чисто механические системы. Складывалось убеждение, 
что в термодинамике случайные процессы оказываются не чем-то внешним и побочным,
 они сугубо имманентны системе. Переход к неклассическому мышлению был 
осуществлен в период революции в естествознании на рубеже XIX—XX вв., в том 
числе и под влиянием теории относительности. Графическая модель неклассической 
картины мира опирается на образ синусоиды, омывающей магистральную направляющую 
развития. В ней возникает более гибкая схема детерминации, нежели в линейном 
процессе, и учитывается новый фактор — роль случая. Развитие системы мыслится 
направленно, но ее состояние в каждый момент времени не детерминировано. 
Предположительно изменения осуществляются, подчиняясь теории вероятности и 
законам больших чисел. Чем больше отклонение, тем менее оно вероятностно, ибо 
каждый раз реальное явление приближается к генеральной линии — «закону 
среднего». Отсутствие детерминированности на уровне индивидов сочетается с 
детерминированностью на уровне системы в целом. Историческая магистраль все с 
той же линейной направленностью проторивает пространственно-временной континуум,
 однако поведение индивида в выборе траектории его деятельностной активности 
может быть вариабельно. Новая форма детерминации вошла в теорию под названием 
«статистическая закономерность». Неклассическое сознание постоянно 
наталкивалось на ситуации пофуженности в действительность. Оно ощущало свою 
предельную зависимость от социальных обстоятельств и одновременно льстило себя 
надеждами на участие в формировании «созвездия» возможностей.
   Образ постнеклассической картины мира— древовидная ветвящаяся фафика— 
разработан с учетом достижений бельгийской школы И. При-гожина2. С самого 
начала и к любому данному моменту времени будущее остается неопределенным. 
Развитие может пойти в одном из нескольких направлений, что чаше всего 
определяется каким-нибудь незначительным фактором. Достаточно лишь небольшого 
энергетического воздействия, так называемого «укола», чтобы система 
перестроилась и возник новый уровень организации. В современной 
постнеклассической картине мира
125

анализ общественных структур предполагает исследование открытых нелинейных 
систем, в которых велика роль исходных условий, входящих в них индивидов, 
локальных изменений и случайных факторов. В. Степин считает, что 
«постнеклассическая наука расширяет поле рефлексии над деятельностью, в рамках 
которой изучаются объекты. Она учитывает соотнесенность характеристик 
получаемых знаний об объекте не только с особенностью средств и операций 
деятельности, но и с ее ценностно-целевыми структурами»"'. Следовательно, 
включенность ценностно-целевых структур становится новым императивом 
постнеклассики.
   Самым сильным методологическим тезисом постнеклассики является утверждение о 
возможности перескока с одной траектории на другую и утрате системной памяти. В 
многомерной модели взаимодействий, где участвуют не две, а больше сторон, 
возникает так называемое турбулентное пространство. В нем вектора 
направленности одних силовых линий, сталкиваясь с устремлениями других и 
видоизменяясь под натиском третьих, в общем потоке взаимодействий напрочь 
перечеркивают логику развития, с устоявшимся порядком зависимости настоящего от 
прошлого и будущего от настоящего. Система забывает свои прошлые состояния, 
действует спонтанно и непредсказуемо. Прошлое никак не определяет настоящее, а 
настоящее не распространяет свое влияние на будущее. О подобной ситуации 
говорят: «Произошла потеря системной памяти».
  Другим не менее значимым положением является нарушение принципа когерентности 
и возникновение ситуации, когда малым, локальным, второстепенным причинам 
соответствуют глобальные по размаху и энергетической емкости следствия. Это 
делает будущее принципиально неопределенным и открытым для новообразований. В 
перспектива эволю-ционирования таких систем допустимы многочисленные комбинации 
последующего развития, а в критических точках направленных изменений возможен 
эффект ответвлений. Поэтому наиболее пригодной для описания поведения подобных 
систем оказывается древовидная ветвящаяся графика. Это ведет к устранению из 
современной постнеклассической картины мира ориентации на линейную 
однозначность и тотальную предзадан-ность сюжетов последующего развития, 
выявляя онтологический статус неопределенности как атрибутивной характеристики 
бытия4.
   В постнеклассической методологии очень популярны такие понятия, как 
бифуркация, флуктуация, хаосомность, диссипация, странные аттракторы, 
нелинейность. Они наделяются категориальным статусом и используются для 
объяснения поведения всех типов систем: доорганизми-ческих, организмических, 
социальных, деятельностных, этнических, духовных и пр.
   В условиях, далеких от равновесия, действуют бифуркационные механизмы. Они 
предполагают наличие точек раздвоения и неединственность продолжения развития. 
Результаты их действия труднопредсказуемы. По мнению И. Пригожина, 
бифуркационные процессы свидетельствуют об усложнении системы; Н. Моисеев 
утверждает, что «каждое состояние социальной системы является бифуркационным»5.
126

   Флуктуации в общем случае означают возмущения и подраз на два больших 
класса: класс флуктуации, создаваемых внешней средой, и класс флуктуации, 
воспроизводимых самой системой. Возможны случаи, когда флуктуации будут столь 
сильны, что овладеют системой полностью, придав ей свои колебания, и по сути 
изменят режим ее существования. Они выведут систему из свойственного ей «типа 
порядка», но обязательно ли к хаосу или к упорядоченности иного уровня — это 
вопрос особый.
  Система, по которой рассеиваются возмущения, называется диссипа-тивной. По 
существу, это характеристика поведения системы при флукту-ациях, которые 
охватили ее полностью. Основное свойство диссипатив-ной системы— необычайная 
чувствительность к всевозможным воздействиям и в связи с этим чрезвычайная 
неравновесность. Ученые выделяют такую структуру, как аттракторы — 
притягивающие множества, образующие собой центры, к которым тяготеют элементы. 
К примеру, когда скапливается большая толпа народа, то отдельный человек, 
двигающийся в собственном направлении, не в состоянии пройти мимо, не 
отреагировав на нее. Изгиб его траектории осуществится в сторону образовавшейся 
массы. В обыденной жизни это часто называют любопытством. В теории 
самоорганизации подобный процесс получил название «сползание в точку скопления».
 Аттракторы стягивают и концентрируют вокруг себя стохастические элементы, тем 
самым структурируя среду и выступая участниками созидания порядка.
   В постнеклассической картине мира упорядоченность, структурность, равно как 
и хаосомность, стохастичность, признаны объективными, универсальными 
характеристиками действительности. Они обнаруживают себя на всех структурных 
уровнях развития. Проблема иррегулярного поведения неравновесных систем 
находится в центре внимания многих научных дисциплин и прежде всего 
синергетики— теории самоорганизации, сделавшей своим предметом выявление 
наиболее общих закономерностей спонтанного структурогенеза.
   Понятие синергетики получило широкое распространение в современных научных 
дискуссиях и исследованиях последних десятилетий в области философии науки и 
методологии. Сам термин имеет древнегреческое происхождение и означает 
содействие, соучастие или содействующий, помогающий, Следы его употребления 
можно найти еще в исихазме — мистическом течении Византии. Наиболее часто он 
употребляется в контексте научных исследований в значении «согласованное 
действие, непрерывное сотрудничество, совместное использование».
   1973 г. — год выступления Г. Хакена на первой конференции, посвященной 
проблемам самоорганизации, — положил начало новой дисциплине и считается годом 
рождения синергетики. Г. Хакен, творец синергетики, обратил внимание на то, что 
корпоративные явления наблюдаются в самых разнообразных системах, будь то 
астрофизические явления, фазовые переходы, гидродинамические неустойчивости, 
образование циклонов в атмосфере, динамика популяций и даже явления моды. В 
своей классической работе «Синергетика» он отмечал, что во многих дисцип-
127

линах, от астрофизики до социологии, мы часто наблюдаем, как кооперация 
отдельных частей системы приводит к образованию макроскопических структур или 
функций. Синергетика в ее нынешнем состоянии фокусирует внимание на таких 
ситуациях, в которых структуры или функции систем переживают драматические 
изменения на уровне макромасштабов. В частности, синергетику особо интересует 
вопрос о том, как именно подсистемы или части производят изменения, всецело 
обусловленные процессами самоорганизации. Парадоксальным казалось то, что при 
переходе от неупорядоченного состояния к состоянию порядка все эти системы 
ведут себя схожим образом.
  Хакен объясняет, почему он назвал новую дисциплину синергетикой следующим 
образом. Во-первых, в ней «исследуется совместное действие многих подсистем... 
в результате которого на макроскопическом уровне возникает структура и 
соответствующее функционирование»6. Во-вторых, она кооперирует усилия различных 
научных дисциплин для нахождения общих принципов самоорганизации систем. В 
1982г. на конференции по синергетике, проходившей в нашей стране, были выделены 
конкретные приоритеты новой науки. Г. Хакен подчеркнул, что в связи с кризисом 
узкоспециализированных областей знания информацию необходимо сжать до 
небольшого числа законов, концепций или идей, а синергетику можно рассматривать 
как одну из подобных попыток. По мнению ученого, существуют одни и те же 
принципы самоорганизации различных по своей природе систем, от электронов до 
людей, а значит речь должна вестись об общих детерминантах природных и 
социальных процессов, на нахождение которых и направлена синергетика.
  Таким образом, синергетика оказалась весьма продуктивной научной концепцией. 
Ее предметом выступили процессы самоорганизации — спонтанного струкгурогенеза. 
Она включила в себя новые приоритеты современной картины мира: концепцию 
нестабильного неравновесного мира, феномен неопределенности и 
многоальтернативности развития, идею возникновения порядка из хаоса.
   Попытки осмысления понятий порядка и хаоса, создания теории направленного 
беспорядка опираются на обширные классификации и типологии хаоса. Последний 
может быть простым, сложным, детерминированным, перемежаемым, узкополосным, 
крупномасштабным, динамичным и т.д. Самый простой вид хаоса — «маломерный» — 
встречается в науке и технике и поддается описанию с помощью детерминированных 
систем. Он отличается сложным временным, но весьма простым пространственным 
поведением. «Многомерный» хаос сопровождает нерегулярное поведение нелинейных 
сред. В турбулентном режиме сложными, не поддающимися координации будут и 
временные, и пространственные параметры. Под понятием «детерминированный хаос» 
подразумевают поведение нелинейных систем, которое описывается уравнениями без 
стохастических источников, с регулярными начальными и граничными условиями.
   Можно выявить ряд причин и обстоятельств, в результате которых происходит 
потеря устойчивости и переход к хаосу: это шумы, внешние помехи, возмущающие 
факторы. Источник хаосомности иногда связывают с
128

наличием многообразия степеней свободы, что может привести к реализации 
абсолютно случайных последовательностей. К обстоятельствам, обусловливающим 
хаосогенность, относится принципиальная неустойчивость движения, когда два 
близких состояния могут порождать различные траектории развития, чутко реагируя 
на стохастику внешних воздействий.
   Современный уровень исследований приводит к существенным дополнениям 
традиционных взглядов на процессы хаотизации. В постнек-лассическую картину 
мира хаос вошел не как источник деструкции, а как состояние, производное от 
первичной неустойчивости материальных взаимодействий, которое может явиться 
причиной спонтанного структурогенеза. В свете последних теоретических 
разработок хаос предстает не просто как бесформенная масса, но как 
сверхсложнооргани-зованная последовательность, логика которой представляет 
значительный интерес. Ученые вплотную подошли к разработке теории направленного 
беспорядка, определяя хаос как нерегулярное движение с непериодически 
повторяющимися, неустойчивыми траекториями, где для корреляции пространственных 
и временных параметров характерно случайное распределение7.
   Оправданная в человекоразмерном бытии с о ц и о л о -г и з а ц и я категорий 
порядка и хаоса имеет своим следствием негативное отношение к хаотическим 
структурам и полное принятие упорядоченных. Тем самым наиболее наглядно 
демонстрируется двойственная (антропологично-дезантопологичная) ориентация 
современной философии. Научно-теоретическое сознание делает шаг к 
конструктивному пониманию роли и значимости процессов хаотизации в современной 
синергетической парадигме. Социальная практика осуществляет экспансию против 
хаосомности, неопределенности, сопровождая их сугубо негативными оценочными 
формулами, стремясь вытолкнуть за пределы методологического анализа. Последнее 
выражается в торжестве рационалистических утопий и тоталитарных режимов, 
желающих установить «полный порядок» и поддерживать его с «железной 
необходимостью».
   Между тем истолкование спонтанности развития в деструктивных терминах 
«произвола» и «хаоса» вступает в конфликт не только с выкладками современного 
естественнонаучного и философско-методологическо-го анализа, признающего хаос 
наряду с упорядоченностью универсальной характеристикой материи. Оно идет 
вразрез с древнейшей историко-философской традицией, в которой, начиная от 
Гесиода, хаос мыслится как все собой обнимающее и порождающее начало. В 
интуициях античного мировосприятия безвидный и непостижимый хаос наделен 
формооб-разующей силой и означает «зев», «зияние», первичное бесформенное 
состояние материи и первопотенцию мира, которая, разверзаясь, изрыгает из себя 
ряды животворно оформленных сущностей.
   Спустя более чем двадцать веков такое, античное мирочувствование отразилось 
в выводах ученых: Дж. Глейк в работе «Хаос: создавая новую науку» заметит, что 
открытие динамического хаоса — это, по сути дела, открытие новых видов движения,
 столь же фундаментальное по своему характеру, как и открытие физикой 
элементарных частиц, кварков и глю-
129

онов в качестве новых элементов материи. Наука о хаосе — это наука о процессах, 
а не о состояниях, о становлении, а не о бытии.
   В этой связи постнеклассическая методология сталкивается с необходимостью 
решения двоякого рода проблем. Во-первых, конструктивное приращение знаний в 
так называемой «теории направленного беспорядка» связано с изучением специфики 
и типов взаимосвязи процессов структурирования и хаотизации. Предположительно 
они репрезентируются не только схемой циклов, но ис учетом отношений б и н а р 
-нести и дополнительности. Фундаментальное взаимодействие порядка и хаоса, 
отраженное бинарной структурой, проявляется в сосуществовании и противоборстве 
двух стихий. В отличие от цикличности, предполагающей смену состояний и 
отрицание по типу снятия или деструкции, бинарная оппозиция сопряжена с 
множественностью результативных эффектов: 'от взаимополагания по типу отрицания,
 трансформации с сохранением исходной основы (скажем, больше порядка или больше 
хаоса) до разворачивания того же противостояния на новой основе (например, 
времена другие, а порядки или пороки все те же). Отношение дополнительности 
предполагает вторжение неструктурированных сил и осколочных образований в 
организованное целое. Здесь наблюдаются вовлеченность в целостность 
несвойственных ей чужеродных элементов, вкрапления в устоявшуюся систему 
компонентов побочных структур, зачастую без инновационных приращений и 
изменения степени сложности.
   Вместе с тем, несмотря на существенные достижения современных наук в 
построении научной картины мира, не умолкают голоса скептиков, указывающих, что 
на рубеже третьего тысячелетия науке так и не удалось достаточным образом 
объяснить гравитацию, возникновение жизни, появление сознания, создать единую 
теорию поля и найти удовлетворительное обоснование той массе 
парапсихологических или биоэнерго-информационных взаимодействий, которые сейчас 
уже не объявляются фикцией и чепухой. Выяснилось, что объяснить появление жизни 
и разума случайным сочетанием событий, взаимодействий и элементов невозможно, 
такую гипотезу запрещает и теория вероятностей. Не хватает степени перебора 
вариантов и периода существования Земли.
   Поскольку релятивистская концепция Вселенной подразумевала поначалу всю 
мыслимую материальную Вселенную, то идея ее «начала» вела, казалось, к полному 
перевороту и отрицанию идеи бесконечности. Утверждения космологов-релятивистов 
о единственности и всеохватности нашей расширяющейся Вселенной — Метагалактики 
— напоминало многократно повторяемые в прошлом заявления о единственности Земли,
 со светилами вокруг нее, единственности Солнечной системы или Галактики... На 
самом деле космологические модели Вселенной хотя и строились с целью объяснения 
мира в целом, объясняли лишь некоторый его фрагмент, описывали локальную 
область универсума. Космологические представления относительно 
конечности-бесконечности пространства и времени, проинтерпретированные как 
относящиеся к данной локальной области и не распространяющиеся на все мировое 
пространство и время, идею бесконечности не опровергали.
130

   Современный этап развития космологии характеризуется приоритетами 
релятивистской космологии, которая не претендует на законченное описание мира в 
целом, но исследует конечное и бесконечное применительно к нашей Вселенной со 
стороны ее физико-пространственной структуры. У истоков релятивистской 
космологии стоят А. Эйнштейн и А. Фридман.
  Через год после создания Общей теории относительности (ОТН) в 1916г., 
Эйнштейн построил первую релятивистскую модель Вселенной, исходя из следующих 
предположений:
1.  Вещество и излучение распределено во Вселенной в целом равномерно. Отсюда 
следует, что пространство Вселенной однородно и изотропно. Хотя вблизи 
массивных объектов геометрия пространства-времени изменяется, это изменение — 
лишь незначительное отклонение от однородного изотропного пространства 
Вселенной, обладающего постоянной кривизной.
2.  Вселенная стационарна, неизменна во времени. В связи с этим геометрия 
пространства не может иметь эволюции. Мир Эйнштейна обычно называют 
«цилиндрическим», поскольку его можно представить в виде бесконечно 
протяженного четырехмерного цилиндра. Вдоль образующей цилиндра простирается 
ось времени, которая неограниченно направлена как в прошлое, так и в будущее. 
Сечение цилиндра дает пространство. В данной модели это трехмерное сферическое 
пространство с постоянной положительной кривизной. Оно имеет конечный объем. 
Это не следует понимать так, что имеется какой-то «край света», за которым 
ничего не существует. Просто пространство, выражаясь фигурально, «замыкается 
само на себя», благодаря чему в нем можно бесконечно кружить, никогда не 
наталкиваясь на преграду.
   Однако «цилиндрический мир» Эйнштейна уже в прошлом. Его попытки построить 
стационарную модель Вселенной в настоящее время рассматриваются как дань 
традиционным представлениям о неизменном существовании Вселенной в вечности. 
Необходимо обратить внимание и на тот факт, что стационарная модель Вселенной 
получена Эйнштейном на основании специального допущения.
   Более современное решение этой космологической проблемы было дано советским 
математиком А. Фридманом и развито бельгийским космологом М. Леметром. Фридман 
отказался от предположения о стационарности мира, сохранив постулат о его 
однородности и изотропности. При этом стали возможны три решения:
1.  Если плотность вещества и излучения во Вселенной равна некоторой 
критической величине, то пространство является евклидовым, т.е. обладает 
нулевой кривизной, и мир бесконечен.
2.  Если плотность меньше критической, то пространство Вселенной описывается 
геометрией Лобачевского, оно обладает отрицательной кривизной и бесконечным 
объемом, открыто и выглядит как седловина.
131

3. Если же плотность вещества во Вселенной больше критической, то пространство 
имеет положительную кривизну, оно безгранично, но объем его конечен. Мир 
оказывается замкнут и конечен. Он описывается геометрией Римана.
   Мнения ученых расходятся. Одни приняли гипотезу бесконечно расширяющейся 
Вселенной и считают, что, согласно концепции «Большого взрыва», около 17—20 
млрд лет назад Вселенная была сконцентрирована в ничтожно малом объеме в 
сверхплотном сингулярном состоянии. Произошедший «Большой взрыв» положил начало 
расширению Вселенной, в процессе которого плотность вещества изменялась, 
кривизна пространства разглаживалась. Другие считают, что на смену расширению 
вновь придет сжатие и весь процесс повторится. На этом основании выдвигается 
гипотеза пульсирующей Вселенной, в которой приблизительно каждые 100 млрд лет 
все начинается с «Большого взрыва».
   Вопрос о том, будет ли Вселенная расширяться или начнется процесс сжатия, 
остается открытым. Хотя явление «красного смещения» в настоящее время является 
общепризнанным фактом, свидетельствующим об удалении источника излучения, т.е. 
о том, что галактики «разлетаются» со скоростями, примерно пропорциональными 
расстоянию до них. Так называемое красное смещение, т.е. смещение спектральных 
линий излучения внегалактических туманностей к красному концу спектра, открыл В.
М. Слайфер в 1912 г. Спустя некоторое время (в 1929 г.) Эдвин Хаббл установил 
закон, согласно которому чем дальше от наблюдателя находится туманность, тем 
больше величина «красного смещения», тем больше скорость, с которой она 
удаляется от него. И на больших расстояниях скорости галактик достигают 
гигантских значений. Тем не менее существует теоретическая возможность того, 
что наряду с расширением можно предположить модель сжимающейся Вселенной или 
даже пульсирующей Вселенной, в которой конечная в пространстве, но бесконечная 
во времени Вселенная попеременно то расширяется, то сжимается.
   В одной из наиболее поражающих воображение гипотез предполагается, что в 
результате «начального взрыва» в гравитационном сверхпространстве из 
сингулярного состояния возникла не одна наша Метагалактика, а множество 
метагалактик. Каждая из них может иметь самые разнообразные значения всех 
физических параметров: пространство особой топологии (локально открытое или 
локально замкнутое с разным количеством измерений) и свое космологическое время 
(возможно, неодномерное)8. В современных концепциях «множественных миров» 
рисуется удивительная картина Вселенной. И это согласуется с современными 
взглядами, согласно которым пространственно-временную бесконечность 
материального мира следует понимать не в смысле их метрической бесконечности, а 
как неисчерпаемое разнообразие пространственно-временных структур материи.
ЛИТЕРА ТУРА
1   Тимофеев-Ресовский Н.В. Генетика, эволюция и теоретическая биология // 
Природа. 1989. № 9. С. 62-63.
132

2   См.: Пригожий И., Стенгерс И. Порядок из хаоса. М., 1986.
3   Степин В. Становление норм и идеалов постнеклассической науки // Проблемы 
методологии постнеклассической науки. М., 1992. С. 15.
4  Лешкевич Т.Г. Неопределенность в мире и мир неопределенности. Ростов н/Д, 
1994. С. 76-82.
5   Моисеев Н.Н. Человек и ноосфера, М., 1990. С. 78.
6  Хакен Г. Синергетика. М., 1980. С. 15.
7   См.: Идея гармонии в научной картине мира. Киев, 1989.
8  Диалектика материального мира. Л., 1985. С. 298.
Тема 13. ЯВЛЯЕТСЯ ЛИ НАУЧНАЯ РАЦИОНАЛЬНОСТЬ СИНОНИМОМ МЕТОДОЛОГИИ НАУКИ?
Европейская цивилизация — рациональная цивилизация. Различные модели 
рациональности. — Неклассический и постнеклассический образ рациональности. — 
Безбрежность «новой» рациональности. — «Открытая» и «закрытая» рациональность. 
— Чем ограничена рациональность?— Рациональность е структуре сознания. — 
Функции рациональности.
  За европейской цивилизацией изначально закрепилось значение рациональной 
цивилизации. Ей присущ дух разумного и рассудочного подхода к действительности, 
практическо-прагматического нахождения способов решения проблем. Разум, 
рассудок, логос (понятый и как слово, и как закономерность) — вот видимые 
невооруженным глазом составляющие рациональности. Но разум может оказаться «не 
чистым» (в отличие от «чистого» разума). Рассудок может подсказывать то, что не 
будет рациональным по большому счету, а логос-слово вдруг станет воспевать Бога,
 чувства и любовь. И куда же улетучится, испарится рациональность? Где она? 
Есть чувства, Бог, любовь, а рациональности как и не бывало. Рациональность 
оказывается запредельным, трансцендентным понятием. И если в мире есть зло, то 
насколько рационален божественный проект создания лучшего из миров?
   Получается, что рациональность легче опровергнуть, нежели обосновать, и вера 
в имманентную миру рациональность обладает всеми достоинствами и недостатками 
собственно веры. «Верую, ибо абсурдно»... Ведь не случайно русский философ Иван 
Одоевский утверждал, что хотя рационализм нас подвел к вратам Истины, но не ему 
будет суждено их открыть.
   Но если пропустить все шаги, связанные с поиском самодостаточного 
обоснования рациональности, и начать (что весьма распространено) с 
элементарного представления о ней, тогда с рациональностью в первую очередь 
следует связать образ мыслей и действий, обладающий априорной (и откуда только 
такой берется?) разумностью, целесообразностью, ясностью, отчетливостью. 
Рационалист хочет видеть мир законосообразным, и он представляется таковым. А 
когда по прикидкам современной науки оказывается, что пасущаяся на лугу корова 
— это в первую очередь
133

бешедая пляска электронов, обладающих парадоксальными эффектами взаимодействий 
на микроуровне, и лишь потом корова, в каких же судорогах бьется рациональность 
обывателя! Таким образом, рациональность — это Острейшая проблема менталитета и 
мировосприятия, не теряющая свою остроту тема для многочисленных споров и 
дискуссий.
   Современные ученые, размышляя о специфике развития науки, подчеркивают, что 
она прежде всего отличается своей рациональностью, представляет собой 
развертывание рационального способа освоения мира. Можно встретить и более 
громкие суждения типа: наука шаг за шагом создает когнитивно-методологическую 
систему рациональности. При этом объем понятия рациональности, оставаясь не 
вполне выясненным, заставляет задавать очередной вопрос: а как это следует 
понимать? В поисках ответа достаточно эффективными оказывались определения, 
которые претендовали на раскрытие сложных научных проблем с точки зрения 
здравого смысла. С этих позиций рациональность — это прежде всего определенный 
способ вписывания человека в мир. Человек может соотноситься с миром 
посредством любви к природе, к Богу, к жизни. Рациональность — это такое 
вписывание в мир, которое опосредовано предварительной работой в мыслительном, 
идеальном плане и связано с пользой, надежностью, целесообразностью и 
общезначимостью. Следовательно, если вы рационалист, то вы предваряете все свои 
действия их апробацией в мыслительном, идеальном плане. Вы сначала 
трансформируете реальную ситуацию в идеальный объект, производите различного 
рода эксперименты и прикидки и лишь затем, получив удовлетворительную схему 
деятельности, действуете. Однако это в идеале. Вряд ли самый жесткий 
рационалист насилует себя такой непосильной мыслительной работой. Едва ли он 
всегда выступает как честный аналитик, препарирующий ситуацию до мельчайших ее 
деталей. И как быть с тем, что рационалист должен владеть всем необходимым 
арсеналом такой мыслительной препарации, грамотно и осознанно им пользоваться. 
Он должен уметь быть рационалистом.
   Бесспорно, что рациональность предстает как наиболее адекватное средство 
проникновения на теоретический уровень исследования, где за шелухой явлений, 
видимости и кажимости исследователь пытается распознать сущность, основу, 
причину и закономерность данного феномена. Рациональность — это своеобразный 
код проникновения в теоретический мир, где мышление находит идентичные способы 
распознавания скрытых связей и взаимодействий. Но как провести грань, как 
отличить уровень научной работы с теоретическими идеальными объектами от 
неудержимого фантазирования и разгулявшегося воображения. Последние вряд ли 
могут быть отнесены по ведомству рациональных. Интуиция, воображение, фантазия 
всегда считались внерациональными способами постижения мира. Получается, что 
рациональным может быть не любое мысленное конструирование идеальных объектов, 
не любое создание идеальных миров, но лишь то, которые отвечает каким-то 
параметрам, критериям, требованиям.
  Из тезиса И. Канта о том, что законы чистого разума имеют абсолютную 
общезначимость, следует, что всякое вообразимое существо, пусть
134

это будет даже ангел, если оно претендует на рациональность, должно подчиняться 
одним и тем же законам мышления. Тогда рациональность, как и утверждают словари 
и справочники, означает способность мыслить и действовать на основе разумных 
норм, а в широком смысле — соответствие деятельности разумным правилам. 
Красивое утверждение, что клавиатура, организованная категориями и формами 
интуиции, способна к созданию не одного-единственного мотива, а многочисленных 
мелодий и разнообразных вариаций, совершенно справедливо. Но оно образно 
свидетельствует о многочисленных трансформациях рациональности (будет много 
мелодий разных стилей) даже в рамках ее понимания как абсолютной общезначимости.
 И в этом случае исходная и удобная модель понимания рациональности как 
общезначимости оказывается всего лишь рабочей гипотезой.
  Различные модели рациональности. Современные методологи, фиксируя различные 
типы рациональности: закрытую, открытую, универсальную, специальную, мягкую, 
сверхрациональность и пр., а также особенности социальной и коммуникативной, 
институциональной рациональности1, склонились к принятию полисемантизма, 
многозначности понятия «рациональность». Ее смысл может быть сведен:
1) к сферам природной упорядоченности, отраженной в разуме;
2) способам концептуально-дискурсивного понимания мира;
3) совокупности норм и методов научного исследования и деятельности.
   Именно последнее, как очевидно, и приводит к возможности отождествления 
рациональности и методологии науки. И здесь рассуждения достаточно просты. По 
мнению Н. Моисеева, «реальность (точнее — восприятие человеком окружающего, 
которое его сознание воспринимает как данность) порождала рациональные схемы. 
Они, в свою очередь, рождали методы, формировали методологию. Последняя 
становилась инструментом, позволявшим рисовать картину мира — Вселенной 
(универсум) — рациональным образом»2. В. Швырев в статье «Рациональность в 
современной культуре» фиксирует «концептуальный кризис в интерпретации понятия 
«рациональность», который обнаруживается в современных дискуссиях по этой 
проблеме и связан с конкретной исторической формой рациональности, а именно с 
тем классическим представлением о рациональности, которое восходит к эпохе 
Нового времени и Просвещения. Современный кризис рациональности — это, конечно, 
кризис классического представления о рациональности», — отмечает автор^. Он 
обусловлен потерей ясных и четких идейнд-кониептуальных ориентиров, которыми 
характеризовалось классическое сознание вообще. Сквозь призму классической 
рациональности мир представал как законосообразный, структурно-организованный, 
упорядоченный, саморазвивающийся.
   В современной философий науки научная рациональность рассматривается как 
высший и наиболее аутентичный требованиям законосообразности тип сознания и 
мышления, образец для всех сфер духовной культуры. Рациональность 
отождествляется с целесообразностью. Рациональный способ вписывания человека в 
мир опосредован работой в идеальном плане.
135

Рациональность ответственна за специальные процедуры трансформации реальных 
объектов в идеальные, существующие только в мысли.
   Говоря об открытии рациональности, имеют в виду способность мышления 
работать с идеальными объектами, способность слова отражать мир 
разумно-понятийно. В этом смысле открытие рациональности приписывают античности.
 Но если деятельность по конструированию идеальных объектов может уходить в 
бескрайние полеты фантазии, то научная рациональность, т.е. мысленное 
конструирование идеальных объектов, которое признает наука, ограничивает данную 
свободу мысли. Ей нужны знания, пригодные для практического использования, а 
следовательно, она признает лишь те идеальные объекты и процедуры, которые 
непосредственно или опосредованно, актуально либо потенциально сопряжены с 
практической значимостью для жизнедеятельности людей.
   С одной стороны, научную рациональность связывают с историей развития науки 
и естествознания, с совершенствованием систем познания и с методологией. В этом 
отождествлении рациональность словно «покрывается» логико-методологическими 
стандартами. С другой стороны, рациональность оказывается синонимичной 
разумности, истинности. И здесь на первый план выдвигаются проблемы выяснения 
критериев, оснований и обоснований истинного знания, совершенствования языка 
познания. По мнению Б.С. Грязнова, рациональная система научного знания должна 
быть, во-первых, гомогенной, во-вторых, замкнутой и, наконец, в-третьих, 
представлять собой причинно-следственную структуру4.
   Рациональность также понимается как присущее субъекту универсальное средство 
организации деятельности. По М. Веберу, рациональность — это точный расчет 
адекватных средств для данной цели. По Л. Витгенштейну — наилучшая 
адаптированнрсть к обстоятельствам. По Ст. Тулми-ну — логическая обоснованность 
правил деятельности5. Канадский философ У. Дрей рациональным называет всякое 
объяснение, которое стремится установить связь между убеждениями, мотивами и 
поступками человека6.
  А. Никифоров обращает внимание на то, что рациональность можно рассматривать 
трояко: как соответствие «законам разума», как «целесообразность» и как цель 
науки7. В первом случае ядром понятия рациональности станут законы логики. 
Когда методологи размышляют о рациональности, то они имеют в виду прежде всего 
научную или логико-методологическую рациональность. Но когда рациональность 
сводится к совокупности правил, то исторический науковедческий анализ начинает 
нашептывать о тех многочисленных коллизиях, когда то или иное методологическое 
правило нарушалось, а учёный при этом имел реальные научные приращения. Таким 
образом, единого универсального понимания рациональности отыскать невозможно. 
Эту идею подчеркивают методологи, отмечая, что существуют различные модели 
рациональности, а следовательно, различные модели методологии:
1) индуктивистская (Карнап,Хессе);
2) дедуктивистская (Гемпель, Поппер);
3) эволюционистская;
136

4) сетчатая (Лаудан);
5) реалистическая (Ньютон-Смит).
   Можно добавить также и парадигмальную модель, и модель, основанную на 
принятии принципа критического рационализма, и модель, упирающуюся, как в свое 
ядро, в научно-исследовательскую программу, и модель тематического анализа 
науки. Все названные модели предполагают, что те или иные их представители 
осуществляют рациональную реконструкцию реальной истории науки, подгоняя ее под 
уже принятый алгоритм, и получают тем самым единую линию развития науки. 
Подобную ситуацию Лакатос иллюстрирует следующем образом: «Так, внутренняя 
история для'индуктивизма состоит в признанных открытий несомненных фактов и-так 
называемых индуктивных обобщений. Внутренняя история для конвенциализма 
складывается из фактуальных открытий создания классифицирующих систем и их 
замены более простыми системами. Внутренняя история для фальсификационизма 
характеризуется обилием смелых предположений, теоретических улучшений, имеющих 
всегда большее содержание, чем их предшественники, и прежде всего — наличием 
триумфальных негативных решающих экспериментов. И наконец, методология 
исследовательских программ говорит о длительном теоретическом и эмпирическом 
соперничестве главных исследовательских программ, прогрессивных и регрессивных 
сдвигах проблем и постепенно выявляющейся победе одной программы над другой»8. 
Если признать, что наука развивается сразу несколькими способами и одна модель 
накладывается на другую, а не становится за ней в очередь и тем более не 
вытесняет свою соперницу, тогда мы либо вновь упремся в тупиковый вопрос: как 
возможно развитие науки, либо, махнув рукой, согласимся с выводом П. 
Фейерабенда — «Anything goes»! («Допустимо все!»).
   Как видим, связь научной рациональности и реальной истории развития науки не 
так уж и проста. В истоках эвристичности, столь необходимой для открытия нового,
 рационального меньше, чем внерациональ-ного, нерационального и иррационального.
 Рационализм так и не нашел адекватного объяснения акту творчества. Глубинные 
слои человеческого Я не чувствуют себя подчиненными разуму, в их клокочущей 
стихии бессознательного слиты и чувства, и инстинкты, и эмоции.
  Неклассический и постнсклассический образ научной рациональности. 
Неклассическая научная рациональность «берется» учитывать соотношение природы 
объекта со средствами и методами исследования. Уже не исключение всех помех со 
стороны сопутствующих факторов и средств познания, а уточнение их роли и 
влияния становится важным условием в деле достижения истины.
   Всем формам рационального сознания присущ пафос максимального внимания к 
реальности. Если с точки зрения классической картины мира предметность 
рациональности— это прежде всего предметность объекта, данного субъекту в виде 
завершенной, ставшей действительности, то предметность неклассической 
рациональности — пластическое, динамическое отношение человека к реальности, в 
которой имеет место его активность. В первом случае мы имеем предметность Бытия,
 во втором — Становления.
137

   Пост неклассический образ рациональности показывает, что понятие 
рациональности шире понятия рациональности науки, так как включает в себя не 
только логико-методологические стандарты, но еще и анализ целерациональных 
действий и поведения человека. В самой философии науки возникшая идея 
плюрализма растворяет рациональность в технологиях частных парадигм. И, как 
выразилась П. Гай-денко, на месте одного разума возникло много типов 
рациональности9. По мнению В. Поруса, постнеклассический этап развития 
рациональности характеризуется соотнесенностью знания не только со средствами 
познания, но и с ценностно-целевыми структурами деятельности10.
   Новый постнеклассический тип рациональности включает в себя новые 
ориентации: нелинейность, необратимость, неравновесность, хао-сомность и другие 
свойства реальности, которые до сих пор неуверенно признавались в качестве 
равноправных членов концептуального анализа. Эти методологические ориентации 
могут быть названы и новыми императивами века.
   Безбрежность новой рациональности. Отказ от монологизма и признание 
множества конкурирующих подходов, подтверждающих полифундаментализм, 
инверсионность, принципиальную открытость систем, ветвящуюся графику их 
описания, сопровождается опровержением принципов редукционизма, элементаризма, 
линейности. Все это делает современную научную рациональность безбрежной и 
ветвящейся, как крона мощного дерева. В новый, расширенный объем понятия 
«рациональность» включена интуиция, неопределенность, эвристика и другие, 
нетрадиционные для классического рационализма, прагматические характеристики, 
например польза, удобство, эффективность. В новой рациональности расширяется 
объектная сфера за счет включений в нее систем типа: «искусственный интеллект», 
«виртуальная реальность», «киборг отношений», которые сами являются 
порождениями научно-технического прогресса. Такое радикальное расширение 
объектной сферы, на взгляд В. Поруса, идет параллельно с его радикальным 
«очеловечиванием». И человек входит в картину мира не просто как активный ее 
участник, а как систе-мообразующий принцип. Это говорит о том, что мышление 
человека с его целями, ценностными орйентациями несет в себе характеристики, 
которые сливаются с предметным содержанием объекта. Поэтому пост-неклассическое 
понимание рациональности подразумевает единство субъективности и объективности. 
Сюда же проникает и социокультурное содержание. Категории субъекта и объекта 
образуют систему, элементы которой приобретают смысл только во взаимной 
зависимости друг от друга и от системы в целом. В этой системе можно увидеть и 
провозглашаемый еще с древности идеал духовного единства человека и мира.
   «При неклассическом понимании предмета рациональности (как осознания 
специфики пребывания субъекта в открытых проблемных ситуациях, как 
необходимости саморазвития субъекта во взаимодействии с внешним миром и иными 
сознаниями)... свобода оказывается осознанной необходимостью, но не 
необходимостью объектной детерминации, а необходимостью творческого акта 
раскрытия новых горизонтов мироотно-
138

шения, прорыва в новые слои Бытия», — подчеркивает исследователь данной 
проблемы В. Швырев".
   В прежней парадигме прогноз внутреннего и внешнего состава события 
основывался на допущении о «замкнутых» системах. Обстоятельства, фиксирующие 
принципиально «незамкнутые» ситуации, в которых подсчет альтернатив затруднен в 
силу их бесконечного множества, из виду упускались. Этот широко 
распространенный прием логической рационализации, направленный на погашение 
неопределенности, вступал в конфликт с реалиями бытия. Мир состоит из 
совершенно открытых, незамкнутых систем! В любом из событий имеется 
совокупность более мелких его компонентов, часть которых готовит одни 
результаты, а другая предполагает иные. В «незамкнутых» системах невозможен 
линейный пересчет всех составляющих целостного события, которые дробятся, 
изменяются и порождаются в самом процессе взаимодействий. Это служит основанием 
для появления побочных продуктов, неожиданных, непредсказуемых эффектов. 
Расхождение целей и результатов — довольно частый, повсеместно встречающийся 
процесс. Конечный результат гетерономен, в нем сопрягаются по меньшей мере три 
напластования: содержание первоначально поставленной цели, побочный продукт 
взаимодействий и непреднамеренные последствия целесообразной деятельности. Они 
свидетельствуют о многомерных проявлениях природной и социальной стохастики. 
Признание мнргофакторной детерминации, нелинейной тактики соотнесения 
альтернатив — визитка новой, сугубо рациональной стратегии научного поиска.
   Современный ученый должен быть готов к фиксации и анализу результатов, 
рожденных вне и помимо его сознательного целеполагания, в том числе и к тому, 
что последние могут оказаться гораздо богаче, чем исходная цель. 
Незапланированное целеполаганием, непреднамеренным образом вторгшееся в 
результат бытие раскрывает мир незаинтересовано универсально. Вычлененный в 
качестве предмета изучения фрагмент бытия на самом деле не является 
изолированной абстракцией. Сетью взаимодействий, токами разнонаправленных 
тенденций и сил он связан с бесконечной динамикой мира. Главные и побочные, 
центральные и периферийные, магистральные и тупиковые направления развития, 
имея свои ниши, сосуществуют в постоянном неравновесном взаимодействии.
   Возможны ситуации, когда развивающееся явление не несет в себе в готовом 
виде формы будущих состояний, а получает их извне как побочный продукт 
взаимодействий, происходящих за рамками самого явления или по крайней мере на 
периферии данных рамок. И если ранее наука могла позволить себе отсекать 
подобные боковые ветви, казавшиеся несущественными, то сейчас это 
непозволительная роскошь.
   Оказывается, вообще непросто определить, что значит «не важно» или 
«неинтересно» в науке, а следовательно, весьма трудно очертить грань 
рационального и уж совсем невозможно существовать в условиях «строгой 
рациональности». Возникая на периферии связей и отношений, на фоне 
перекрещивания многообразных цепей причинения в сети всеобщего взаимодействия 
(в том числе и под влиянием факторов, которые не-
139

значительным образом проявили себя в прошлом), побочные случайные продукты и 
события могут выступить в качестве источника новообразования и быть даже более 
существенными, чем первоначально поставленная цель. Они свидетельствуют о 
неистребимом стремлении бытия к осуществлению всех своих потенций. Здесь 
происходит своеобразное уравнивание Возможностей, когда все, что имеет место 
быть, заявляет о себе и требует признанного существования.
   Новые реалии убеждают в произошедшем изменении парадигмы философии науки, 
задают новый способ видения универсума и входят весомыми составляющими в 
современную постнеклассическую картину мира.
  «Открытая» и «закрытая» рациональность. В рассуждениях о рациональности 
всегда содержались предположения о различиях в ее степени. Одно суждение или 
действие оказывается рациональным в большей степени, другое в меньшей. Указание 
же на степень всегда предполагало соответствие реального и должного — того, как 
что-то делается или мыслится, тому, как это должно делаться или мыслиться. 
Однако при таком подходе мы оказывались в порочном кругу тавтологии. Мыслящий 
разум руководит тем, что мыслится и делается, и он же задает нормы, стандарты и 
правила того, как должно мыслиться и делаться. Так почему же нечто более 
рационально, а нечто менее? От чего это зависит? Получается, что, если бы 
рациональность зависела только от разума, а разум бы правил миром, она не 
сталкивалась бы со своим иным, что ею не является. Отсюда возникает 
необходимость вывести рациональность за пределы разума и связать с чем-то 
внешним (например, с извечной закономерностью и упорядоченностью природы), 
объявив рациональным все то, что отвечает идеям упорядоченности и 
закономерности. Но когда заявят о себе статистические закономерности, которые 
выпустят на широкую арену современной науки вероятность, случайность и хаос как 
апериодическое, лишенное регулярности движение и развитие, тогда рациональности 
как упорядоченности вновь придется сбрасывать свой классический покров.
   Рациональности также приписывается некая изначальная активность, понимаемая 
так, что действительное мышление во многом способно инициировать ту или иную 
деятельность, представить ее как необходимую, нужную для преобразований. Однако 
рационализм обвиняют и в бессилии, имея в виду воцарение в современном обществе 
абсурда, инстинктов насилия и агрессии, создание новых, противных разуму видов 
оружия. Жажда власти и жажда потребительства оказывается сильнее разума.
   Ключевой идеей структурности рациональности является замечание о том, что 
усиление рациональности означает ее максимальное приближение к классическому 
идеалу и эталону рационального, понимаемого как торжество разума. Остается 
только выяснить, насколько универсален рационализм и нет ли у него более 
сильного конкурента-партнера. На помощь вновь придется призвать вспомогательные 
разъяснения. Первое из них резонно указывает на «открытый» и «закрытый» типы 
рациональности.
  Достаточно эвристичная идея открытой рациональности отражает очевидный факт 
постоянного совершенствования аппарата анализа, спосо-
140

бов объяснения и обоснования, сам процесс бесконечного поиска истины. Но 
наиболее часто и наглядно идея рациональности как рефлексивного контроля и 
объективирующего моделирования реализуется в режиме «закрытой рациональности» 
на основе заданных целеориентиров. Поэтому нередко рациональность сводят к 
успешной целесообразной или целенаправленной деятельности. Исследователи 
критически относятся к типу «закрытой» рациональности. Именно абсолютизация и 
догматизация оснований, функционирующих в режиме «закрытой» рациональности 
частных парадигм, как уже отмечалось выше, лишают в современном сознании идею 
рациональности ее духовного измерения, ценностно-мировоззренческой перспективы, 
связанной с установкой на гармонизацию отношений человека и мира.
  Однако то, что представляется рациональным в «закрытой» рациональности, 
перестает быть таковым в контексте «открытой». Например, решение 
производственных проблем не всегда рационально в контексте экологических. Или, 
как подчеркивает А. Никифоров, деятельность, иррациональная с позиции науки, 
может быть вполне рациональной с других точек зрения, к примеру, с точки зрения 
получения ученой степени. Вообще говоря, для науки всякая деятельность', не 
направленная на получение истины, будет нерациональной1'. Кроме того, 
«открытая» рациональность не может быть обеспечена той степенью 
технологического методологиз-ма, который возможен в ситуациях «закрытой» 
рациональности.
  Чем ограничена рациональность? Конечно же, рациональность и рационализация 
ограничены «непрозначностью бытия», не дающего возможности реализовать 
идеальные планы деятельности, вырабатываемые рациональным сознанием. Это можно 
считать онтологическим ограничением рациональности. Рациональность ограничена 
также и реальной конечностью конкретно-исторического субъекта познания, теми 
формами познавательной деятельности, которые сложились и имеются в его 
распоряжении. Таково гносеологическое основание ограниченности рациональности.
   Рациональность ограничена наличием в человеческой природе таких стихий, как 
чувства, эмоции, духовность, — это антропософское ограничение рациональности. 
Она ограничена также присутствием в человеке фактора телесных и физиологических 
потребностей — биологическое ограничение рациональности. Исследователи отмечают,
 что не нужно сбрасывать со счета то, что рациональность может быть ограничена 
агрессивностью аутестического самоутверждения. Замечание вполне резонное, если 
мы рассматриваем рациональность не как очищенный от всех налетов субъективности 
искусственный препарат, а в контексте новой парадигмы мышления, в которой 
субъект есть одновременно и наблюдатель и активатор в одном лице. В силу 
сказанного можно смело присоединиться к выводам типа: «Современное «зрелое» 
рациональное сознание должно включать в себя моменты метарациональности, 
фиксирующей пределы рационализации как самого сознания, так и действительности..
.»'-'.
   Сами критерии отличения рационального от нерационального сегодня, в век 
признания энергоинформационных взаимодействий, допускают
141

не столько принятие жестких норм и стандартов, сколько наличие специфической 
установки и типа ментальной деятельности. Когда рациональность связывают с 
сознательным управлением собственным поведением, то в этом случае речь идет о 
широком понимании рациональности в контексте человеческой деятельности и 
коммуникативных процессов. Оно предусматривает два обязательных условия: 
рефлексивный самоконтроль и учет требований рациональности. Реалии дня 
сегодняшнего заставляют признать, что рациональность не есть следование одной и 
только одной норме. Во-первых, рациональность предполагает альтернативное 
поведение, возможность выбора различных способов действия. Во-вторых, 
рациональность как опорный момент осознанного поиска позиции, адекватной 
действительности, не осуществляется в чистом виде, она охватывает лишь какие-то 
стороны человеческого мироотношения, переплетаясь с внерациональными его 
формами. В-третьих, ,в современных условиях с новой силой заявляет о себе 
иррационализм (от лат. irrationalis — неразумный), который указанием на 
значимость интуиции, инстинкта, веры, чувств, природных задатков пытается 
лишить рациональность при-' оритетных позиций, дискредитировать 
рационалистическую шкалу оценок.
  Рациональность в структуре сознания. В контексте классической философии 
рациональность понимают как высшую способность сознания, а рациональное 
мышление, связанное с понятийным и логическим аппаратом, возводится на вершину 
всех структурных характеристик сознания. В этом случае рациональность 
оказывается в ином понятийном гнезде и соседствует с сознанием, познанием, 
знанием, претендуя на то, чтобы считаться их атрибутом — всеобщим и 
неотъемлемым качеством.
   Проблема рациональности структуры сознания встала в последнее время в связи 
с интенсивным проникновением системно-структурного метода в различные области 
знания. И хотя в XX в. модно определять сознание как нечто «непосредственно 
схватывающее», понимающее, «знающее самое себя и свою основу», тот же XX в. 
распространил системно-структурный анализ на языкознание, культурологию, 
этнографию, социологию. Захватил он и такую сложную исследовательскую область, 
как человеческое сознание, предельно его рационализировав. Как известно, любая 
структура предполагает наличие элементов, их взаимодействия, соподчинение и 
иерархию. Структура (от лат. — строение, расположение, порядок) выражает 
совокупность устойчивых связей объекта, обеспечивающих его целостность и 
тождественность самому себе при различных внешних и внутренних изменениях.
   Применение системно-структурного метода к анализу сознания для выявления 
подлинного статуса рациональности и изучения его структуры вовсе не означает, 
что сознание трактуется как устройство, состоящее из «кирпичей и цемента». 
Эмпирически сознание предстает как непрерывно меняющаяся совокупность 
чувственных и умственных образов. Однако сознание — это особого рода 
динамическая целостность, где в постоянном потоке проносящихся психических 
впечатлений, ментальных образов, мыслей, идей и интересов адсорбируется и 
сохраняется нечто устойчивое и инвариантное, что позволяет говорить об общем 
строе сознания
142

как личности, так и группы, этноса, поколения, общества. Признаками сознания 
считается разумная мотивированность, предвидение личных и социальных 
последствий действий, способность к самоконтролю; все эти признаки с равным 
успехом могут быть отнесены и к рациональности. Однако сознание характеризуется 
еще и интенциональностью (направленностью на предмет), обращенностью к 
рефлексии и самонаблюдению, эмпатией, связанной с мгновенным принятием того или 
иного феномена, концентрацией и различными уровнями ясности. Сознание может 
быть как максимально концентрированным, так и резко рассеянным. Можно говорить 
о ясном, темном и сумеречном сознании.
Когда исследователи14 приступают к изучению структуры сознания,
они всегда сталкиваются с парадоксальной ситуацией. Сознание как 
чувственно-сверхчувственный объект отчетливо обнаруживает себя, но тем не менее 
ускользает от непосредственного анализа. С одной стороны, сознание не мыслимо 
вне своего материального субстрата — головного мозга — и материи, отражение 
которой является содержанием сознания. С другой стороны, сознание не сводимо ни 
к самому субстрату — головному мозгу, ни к материи. Даже самый искусный анатом, 
проследив нерв до мозжечка, не может приблизиться к первоначалу, дающему 
чувства и мысль.
  Существует как минимум два подхода, объясняющие природу сознания. Первый 
связан с именем французского философа-рационалиста Рене Декарта, который 
предлагал понимать сознание как замкнутый внутренний мир человека, который 
содержит в себе ощущения, восприятия, память, эмоции, волю, мысли, суждения, 
язык, а также образы вещей. Названные элементы составляют структуру сознания. 
Главной формой деятельности сознания признается логический строй мышления. 
Декартово «cogito ergo sum» (я мыслю, следовательно, существую) подчиняет 
сознанию все проявления человека вплоть до его существования.
  Опираясь на этот подход, наука предлагает поход «внутрь» сознания, т.е. 
исследование механизмов мозга. Однако нейрофизиологи сомневаются в возможностях 
получения полной информации о сознании на основе изучения структур и 
деятельности мозга. Возникает огромное количество проблем, связанных с 
общественной природой сознания, его конкретно-историческим и творческим 
характером.
  Второй подход, согласно которому сущность сознания следует искать не в нем 
самом, а во внешнем мире, в общественной практике, развит царксовой традицией. 
В нем предполагается, что образы сознания рождаются в процессе деятельности, в 
результате воздействия на человека окружающей реальности. Мышление и сознание 
тем совершеннее, чем шире круг вещей, с которыми человек вступает в контакт, 
чем активнее сам субъект. Выводы данного подхода: «бытие определяет сознание», 
«сознание — субъективный образ объективного мира», «сознание — отражение бытия»,
 «сознание — коллективно полученное знание» — подтверждают зависимость сознания 
от внешнего бытия, общественную природу сознания. С этих позиций сознание 
предстает не как личностное и индивидуальное свойство, не как загадка и тайна, 
а как универсальная и формируемая характеристика всего человеческого рода.
143

   Феномен сознания интерпретируется как рационально постижимый и рационально 
детерминированный. Ибо по способу своего бытия сознание есть свойство мозга, 
нервные процессы головного мозга служат материальными носителями сознания.
   По содержанию сознание представляет собой отражение объективной реальности, 
информацию о внешнем мире и о себе, предварительное мысленное построение 
действий и предвидение их результатов.
   По способу своего возникновения сознание является продуктом развития 
биологической и социальной форм движения материи; общественно-предметная 
деятельность человека есть условие исторического становления сознания.
   По функциональному назначению сознание — фактор управления поведением и 
деятельностью человека, обобщенное, оценочно-целенаправленное отражение и 
конструктивно-творческое преобразование действительности, условие становления 
форм логического мышления.
   Перспективы философско-научного проникновения в суть феномена сознания 
помимо объединения двух имеющихся подходов (проекции к сфере материальной 
объективации и к субстрату головного мозга) требуют учета энерго-информационных 
взаимодействий и потенциала расширенного сознания.
   Наличный массив философской литературы в большинстве своем фиксирует в 
качестве проблемного поля изучения структуры сознания диалектическое,напряжение 
между «Я» и «не-Я». В качестве последнего («не-Я») выступает бытие, внешняя 
действительность объективной реальности, собственное тело, собственное «Я», 
другое «Я» — «Ты». Обычно принято начинать характеристику структуры сознания со 
стороны «Я». В качестве основных элементов сознания выделяют: ощущение, 
восприятие, представление, память, эмоции, волю, рациональное мышление. Но ни 
один названный компонент не может быть значим сам по себе. Он приобретает роль 
необходимого структурного элемента сознания лишь в реально функционирующем 
сознании. Ощущения, оторванные от последующих форм сознания, теряют свой 
познавательный смысл. Изоляция ощущений от мышления, воли от чувств 
неправомерна. Уже Гегель считал несправедливым утверждение, что ум и воля 
совершенно независимы друг от друга и что ум может действовать, не желая, а 
воля может обходиться без ума. Сознание — это такая динамичная система, где 
всякий психический акт соотнесен и взаимосвязан как с другими актами, так и с 
внешним, внеположенным бытием.
  Анализ структуры сознания принято начинать с характеристики ощущения как 
наиболее элементарного, далее неразложимого и не имеющего структуры 
познавательного явления. «Самым первым и самым первоначальным является ощущение,
 а в нем неизбежно качество». Ощущение — это тот мостик, который связывает 
человека и окружающую его действительность. Доступ и последующая обработка 
информации определяется пороговым уровнем ощущений. «Иначе чем через ощущение, 
мы ни о каких формах вещества, ни о каких формах движения ничего узнать не 
можем» (Ленин). Ощущение есть отражение отдельных свойств
144

предметов объективного мира во время их непосредственного воздействия на органы 
чувств. Информационно-пропускная способность органов чувств человека 
распределена так: самый большой объем информации связан со зрением, затем идет 
осязание, слух, вкус, обоняние.
   Целостный образ, отражающий непосредственное воздействие на органы чувств 
единичных предметов, называется восприятием. Восприятие — это структурный образ,
 состоящий из комплекса ощущений. В понимании природы восприятия большое место 
отводится двигательным процессам, подстраивающим работу перцептивной системы к 
характеристикам объекта. Имеется в виду движение руки, ощупывающей предмет, 
движение глаз, прослеживающих видимый контур, напряжение мышц гортани, 
воспроизводящей слышимый звук. Другой характеристикой восприятия является 
интенция — направленность на какую-либо ситуацию, что обеспечивает возможность 
субъективных трансформаций образа с целью приведения его к виду, годному для 
принятия решений.
   Когда процесс непосредственного воздействия на органы чувств прекращается, 
образ предмета не исчезает бесследно, он хранится в памяти— структурном 
компоненте сознания, связанном с механизмами запечатления, сохранения, 
воспроизведения и переработки поступающей в мозг информации. При отсутствии или 
потере памяти ни о какой рациональной ориентации не может быть и речи. 
Различают многие виды памяти: моторную, эмоциональную, образную, 
словеснологическую, а также долговременную и кратковременную. Многие наблюдения 
говорят об отсутствии жесткой связи между повторением и долговременной памятью. 
Последняя во многом зависит от мотивационной сферы человека.
   В результате сохранения памятью внешних воздействий возникают представления, 
т.е. образы тех предметов, которые когда-то воздействовали на органы чувств 
человека, а потом восстановились по сохранившимся в мозгу следам при отсутствии 
этих предметов, а также образы, созданные усилиями продуктивного воображения. 
Представления существуют в двух формах: в виде воспоминаний и в образах 
воображения. Если восприятия относят только к настоящему, то представления — и 
к прошлому, и к будущему. Представления отличаются от восприятия меньшей 
степенью ясности и отчетливости.
   Высшей формой сознания является мышление, своеобразный вожатый по лабиринту 
бытия. Мышление связано с целенаправленным, обобщенным и опосредованным 
отражением человеком действительности. Мышление — это организованный поисковый 
процесс. Он отличается от хаотической игры ассоциаций и предполагает движение 
по логике предмета. На вопрос: «Можно ли жить без мышления?» — Локк отвечал 
положительно, утверждая, что есть люди, которые большую часть жизни проводят 
без мышления.
   Раскрытие рациональной мыслью глубинных, сущностных связей неизбежно выводит 
за пределы чувственной достоверности, поэтому при характеристике деятельности 
мышления прибегают к его понятийной форме. Мышление может быть рефлектирующим и 
нерефлектирующим. Рефлексия (от лат. — «обращение назад»), рефлектировать — 
зна-
145

чит устремлять свои помыслы на понимание самого себя и на то, как другие знают 
и понимают. Можно сказать, что рефлексирующий стремится достичь логического 
содержания, обладающего статусом всеобщности и необходимости. Рефлексия 
появляется тогда, когда субъект пытается развернуть любую мысль в форме понятия,
 т.е. освоить ее категориально.
   Открытие функциональной асимметрии мозга показало, что информационные 
процессы в двух полушариях головного мозга протекают по-разному. На первых 
порах разница между функциями полушарий упрощенно трактовалась как 
соответствующая двум типам мышления: «лево-полушарного», ответственного за 
логику, и «правополушарного» — за художественную образность. В настоящее время 
очевидно, что разница состоит в другом. И левое, и правое полушарие способны 
воспринимать и перерабатывать информацию, представленную как в 
словесно-знаковой, так и в образной форме. Основное различие сводится к тому, 
что левопо-лушарное мышление так организует любой материал, что создает 
однозначный контекст. Правополушарное мышление формирует контекст многозначный, 
который не считывается всеми участниками коммуникации одинаково и не поддается 
исчерпывающей интерпретации. Таким образом, различие между правополушарным и 
левополушарным мышлением— это различие между двумя стратегиями переработки 
информации, противоположными способами организации контекстуальных связей ее 
элементов15.
   Однако, даже когда человек рефлектирует, он всегда чувствует и переживает, 
ведь без человеческих эмоций не может состояться никакое человеческое 
взаимодействие. Самое первичное, примитивное отношение человека к миру 
фиксируется эмоцией удовольствия или неудовольствия. Заметим также, что 
нарушение сознания начинается с расстройства в первую очередь именно 
эмоциональной сферы, потом нарушается строй мышления, затем самосознание — и 
далее идет процесс глубинного всеобщего распада сознания. Эмоции органично 
включены в структуру сознания. Рациональность же всегда понималась как нечто 
на-дэмоциональное. Эмоции носят глубоко личностный характер. Сильные эмоции 
могут вызвать даже психосоматические симптомы — головную боль, заикание, 
мышечную боль, язвы, кожные болезни. Объект, который воспринимается как 
смертельный, может дать даже такую реакцию, как рвота. Все это подчеркивает 
огромную роль эмоций в структуре сознания.
   При рассмотрении функционирования сознания выделяют когнитивные пласты, 
связанные с познавательным отношением к миру и стремлением к истине, а также 
ментальные состояния. Последние суть переживания, тяготеющие к оценочным 
регулятивам: вера, надежда, любовь, радость, огорчение и пр. Вся 
жизнедеятельность человека проникнута сложной тканью человеческих переживаний. 
Известный отечественный психолог С.Л. Рубинштейн подчеркивал, что сознание есть 
единство знания о действительности и переживания отношения к этой 
действительности. Именно это и обеспечивает единство когнитивного и ментального 
начал в сознании и показывает бедность рациональности, трактуемой как жесткая 
подчиненность норме и целесообразности.
146

  Функции рациональности. Рациональность базируется, во-первых, на 
отражательной функции сознания. Функция (от лат. «совершение, исполнение») 
предполагает обобщенное, целенаправленное (создание образов, предвосхищающих 
практические действия), оценочное (избирательная ориентация на выработанные 
обществом и принятые субъектом ценности) отражение действительности. 
Нейрофизиологическая основа феномена целенаправленности получила объяснение в 
1923 г. в учении Ухтомского о доминанте. Доминанта (от лат. «господствующий») 
понимается как временно господствующая рефлекторная система, придающая 
поведению определенную направленность. Как довлеющий очаг возбуждения, 
доминанта суммирует и накапливает идущие в нервную систему импульсы и 
одновременно подавляет активность других центров. Этим объясняется активный и 
целенаправленный характер рационального поведения.
   Рациональность как деятельность по конструированию мыслительных образов, 
схем деятельности, включает в себя преобразовательную функцию сознания. Ее 
следует рассматривать не только как внепо-ложенную, т.е. выходящую во внешнее 
бытие, но и как обращенную на себя, как самопреобразование. Однако сознание 
отличается многообразием степеней модальности, в нем имеет место и 
стихийно-спонтанный, предполагающий интуитивное смыслообразвание элемент. 
Рациональность же связана с целесообразным созиданием нового содержания, 
преднамеренно-нормативными ориентациями, предполагающими строй мыслей и 
установок, соответствующих принятым эталонам и ценностям, навязываемыми извне 
целями.
  Ориентационная функция рациональности включает в себя регулирование — 
принятие решений в едином строю норм жизнедеятельности, а также самоконтроль, 
связанный с синхронизацией внутренних и внешних оценочных критериев. 
Самоконтроль предполагает анализ мотивов собственного поведения, выбор наиболее 
адаптивно эффективного способа достижения поставленных целей.
   В целом рациональность предстает как один из необходимых и существенных 
адаптационных механизмов сознания, решающих великую задачу фильтрации 
многофункциональных взаимодействий окружающего мира. Рационализм обеспечил свои 
приоритеты, наладив вербально-по-нятийную систему трансляции культуры. Вся 
институциональная система образования строится с учетом требований и 
ограничений рациональности. Результаты рационального знания зафиксированы в 
соответствующих материальных носителях (книги, учебники, дискеты, магнитные 
ленты); они хранятся в человеческой памяти и транслируются из поколения в 
поколение, являясь в условиях современной цивилизационной парадигмы официально 
принятыми и общеобязательными.
ЛИТЕРА ТУРА
1  Рациональность на перепутье: В 2 кн. М., 1999.
2 МоисеевН. Современный рационализм. М., 1995. С. 41.
147

3 Швырев В. С. Рациональность в современной культуре // Общественные науки и 
современность. 1997. № 1. С. 105--106.
4 См.: Грязное Б. С. Логика. Рациональность. Творчество. М., 1982. С. 208.
5 См.: Современная западная философия. Словарь. М., 1989. С. 210.
6 Философия и методология истории. М., 1977. С. 37.
7 См.: Никифоров А.Л. Философия науки: история и методология. М., 1998.
8 Лакатос И. История науки в ее рациональные реконструкции // Структура и 
развитие науки. М., 1978. С. 230.
9 Гайденко П.П. Проблема рациональности на исходе XX века // Вопросы философии. 
1991. №6. С. 106.
10 Порус В.Н. Эпистемология: некоторые тенденции // Вопросы философии. 1997. №2.

11 Швырев B.C. Указ. соч. С. 114.
12 См.: Никифоров АЛ. Указ. соч. С. 249-250. пШвыревВ.С. Указ.соч. С. ПО.
14 Спиркин А.Г. Сознание и самосознание. М., 1972.
15 Диалектика познания. Л., 1983. С. 89.
Тема 14. ВСЕГДА ЛИ МИФ — АНТАГОНИСТ ИСТИНЫ?
Миф как начальная форма мышления. — Проблема «начала всех начал». — Версии 
космогонических мифов. — Пересечение научной истины и мифа. — Отголоски 
мифологического миросозерцания. — Проблема ре-мифологизации (возрождения 
мифологии). — Функции мифотворчества.
   В контексте универсального рационализма миф всегда воспринимался как 
антагонист научной истины. И вопрос, можно ли соотносить миф и истину, в 
большинстве случаев решался отрицательно. Да и как может самое 
систематизированное, рациональное и сознательное знание о мире сочетаться с 
вымыслом, произвольной фантазией, сказкой? Наука всегда выступала как 
воинственно «опровергающая миф» наука.
   По справедливому замечанию Гегеля, в основе мифологии лежит фантазирующий 
разум. Образы и представления, которыми он пользуется, — всего лишь эрзацы 
понятий, несовершенные его формы. Поэтому миф можно рассматривать как начальную 
форму мышления, когда мысль не может себя выразить в адекватном виде и от 
неумения отразить объективно разумное содержание в разумных же формах начинает 
фантазировать, обращаясь к вспомогательным средствам— образам и представлениям. 
Можно сказать, что в мифологии разум и воображение тождественны. Беспонятийный 
интеллект попадает во власть эмоциональных стихий. Поэтому в мифологической 
картине мира все утверждения чужды эмпирической проверке, а проявления природы 
воспринимаются по аналогии с образом действия живого существа.
   Слово «миф» (от греч.) означает сказание, предание, и это предание все 
оживляет, одухотворяет, всему предписывает человеческий строй мыслей и эмоций. 
Более точная экспликация данного слова указывает, что
148

миф — это повествование, совокупность фантастически изображающих 
действительность «рассказов», которые не допускают никакой возможности опыта. 
Впрочем, можно насчитать свыше пятисот определений мифа1. Иногда мифом считают 
историю, превращенную в сказку, а иногда сказку, превращенную в историю. Однако 
в самом широком смысле миф понимается как фантастический вымысел о богах, духах 
или героях, о пер-вопредках, действующих в «начале» времени, участвующих прямо 
или косвенно в создании мира или его элементов, как культурных, так и природных.

   Обыденное мировосприятие, с одной стороны, связывает с мифом представление о 
самой невероятной выдумке, а с другой — нечто необыкновенно поучительное, хотя 
и сообщенное в иносказательной форме. Миф не может быть опровергнут и 
переиначен. Он принят многими поколениями «до нас» и на основании этого 
транслируется и оценивается как высшая реальность. Иногда мифологию называют 
протофилософи-ей, а метафизику — второй мифологией. Аристотель даже утверждал, 
что человек, любящий или сочиняющий мифы, — до некоторой степени философ, так 
как мудрость состоит в знании причин, а мифы дают хоть своеобразное и 
специфическое, но тем не менее объяснение причин происходящего. Неоплатоники 
пошли дальше, заявив, что в мифах сокрыта истина и мифы учат истине. Они 
развивали аллегорическое истолкование мифов древнегреческой философии, видели в 
Зевсе всеобщее первичное начало, которому все повинуется, в Афине —мудрость, 
присущую- разумному устройству, в столкновении гомеровских богов — борьбу 
стихий огня, воды и других сил природы, а в ссоре Зевса и Геры — борьбу тепла и 
холода.
  Проблема «начала всех начал». Версии космогонических мифов. Если задуматься, 
то есть в стройном здании науки та черта, выход за которую самой науке не 
доступен. Речь идет все о той же.«злосчастной» проблеме «начала всех начал» — о 
генезисе мироздания, или о возникновении Вселенной. На языке интерпретаторов 
мифа этот раздел носит название «космогонические мифы», которые парадоксальным 
образом в массе своей тождественны у различных племен и народов. Впрочем, 
тождество мифологических сюжетов современный психоанализ объясняет так 
называемым юнговским коллективным бессознательным, которое заявляет о себе 
системой архетипов — определенных моделей организации опыта. Сюжет же 
космогонического мифа, в котором рождение Вселенной стало возможным в 
результате разрушения Космического Яйца, навевает ассоциации о «Большом взрыве»,
 или «Антиколлапсе», о которых речь идет в современной физике. Но, когда физики 
говорят о предшествовавшем «Большому взрыву» первоначальном сингулярном 
состоянии Вселенной, они по сегодняшний день не дают убедительной версии того, 
каков же субстратный состав этого первоначального сингулярного состояния, а 
лишь отделываются замечаниями о том, что современные представления о 
пространстве и времени, о материи и энергии к нему неприложимы. Значит, их или 
уже нет, или еще нет. В связи с этим на память приходит любопытный тезис из 
талантливого «Трактата о небытии» нашего современника
149

Арсения Чанышева, который имел своей целью оправдание первичности небытия. 
Доказательство от времени опирается на простые рассуждения типа: существование 
настоящего предполагает существование прошлого и будущего, т.е. того, чего уже 
нет или еще нет. Это временной модус небытия2.
   Эзотерики-каббалисты в данном отношении более свободны в выводах. Они 
величают это первое и исходное как непостижимый принцип, который может быть 
раскрыт только путем исключения всех познаваемых качеств. Считается, что то, 
что остается после исключения всего, есть вечное состояние Бытия, и хотя его 
невозможно определить, это источник невыразимой сущности. Таким образом, то, 
что становится стартовой площадкой науки в качестве исходной модели 
возникновения мироздания, есть своего рода весьма недоказуемая и не имеющая 
научного статуса в строгом смысле этого слова доктрина, или иначе — мифологема. 
Ей удалось «мифологическим», чудесным образом занять почетное место 
объяснительной модели возникновения Вселенной.
  Другой пример пересечения научной истины и мифа — в спорах о природе энтропии 
и сюжетах, объясняющих сосуществование и противоборство двух начал: доброго и 
злого, светлого и темного, порядка и хаоса. Зло, тьма, хаос — синонимы 
дезорганизации. Добро, свет, порядок — царство гармонии и организации. С 
методологической точки зрения решение проблемы возможно в рамках 
диалектико-монистического подхода, когда зло есть «свое иное», противоположное 
добру. Возможно оно и в аспекте бинарного, дуалистического подхода, 
предполагающего сосуществование двух начал, их активного противостояния и 
достаточно независимого функционирования. Кстати сказать, методология не 
ограничивается лишь названными моделями, но включает в свой арсенал 
плодотворный принцип цикличности и принцип дополнительности. Принцип роста 
энтропии — меры хаотизации (а значит, дисгармонии и зла) говорит о том, что 
система, предоставленная сама себе, стремится от наименее вероятностного 
состояния к наиболее вероятностному, а именно к спонтанному увеличению 
беспорядка. Следовательно, зло имеет тенденцию к распространению и с ним нужно 
вести постоянное противоборство. Так что современная термодинамика имеет свой 
преображенный прообраз в мифологической картине мира.
В более поздних версиях космогонических мифов о начале и устройстве Вселенной 
возникновение Земли объясняется двояким образом. Во-первых, используется идея 
творения, согласно которой мир был создан сверхъестественным существом. 
Во-вторых, предлагается синергетичес-кая идея саморазвития, т.е. постепенного 
формообразования упорядоченных структур. Согласно последней, мир возник и 
оформился из первоначального хаоса, некоего бесформенного состояния. Вспомним 
Гесиода: «Прежде всего во Вселенной хаос зародился, — пишет он в «Теогонии», — 
А следом широкогрудая Гея, всеобщий приют безопасный, Сумрачный тартар в земных 
залегающий недрах глубоких...»
  Далее он повествует, что Ночь — Нокта и Эреб — Ирак произвели на свет детей: 
вечный свет — Эфир и светлый день — Гемеру3.
150

   В древнеиндийском космогоническом и эволюционном мифе о творении мы 
сталкиваемся с эволюционной трактовкой космогонии. Здесь из хаоса начинает 
зарождаться Вселенная и появляется божество Брахма, которое продолжает процесс 
творения мира. Миф повествует:
  Давным-давно не было ни солнца, ни луны, ни звезд— не было даже времени, 
потому как некому было его измерять. Один лишь хаос царил Во всем мире. И вот 
из тьмы спящего хаоса возникли воды. Затем возник огонь. Великой силой этого 
огня было рождено Золотое Яйцо— сияющее как солнце. Оно долго плавало, 
покачивалось а безбрежном океане вод и разрасталось. Затем из него возник 
создатель Вселенной — Брахма. Силой мысли он разбил яйцо на две половины. 
Верхняя половина стала небом, а нижняя — Землею. Чтобы разделить их, Брахма 
поместил между ними воздушное пространство. Он утвердил землю среди вод, создал 
страны света, положил начало времени.
   Космогонический миф, представленный в таком древнем литературном источнике 
священного знания, как Венды, предлагает свою концепцию мироздания, которая с 
точки зрения классификации мифов является творящим мифом. В нем говорится, что 
Вселенная возникла из тела Пуру-ши — Первозданного человека, которого боги 
принесли в жертву в начале мира. Они рассекли его на части. Из разума Пуруши 
возник месяц, из ока — солнце, огонь родился изо рта, а из дыхания — ветер. 
Воздух произошел из пупка, из головы— небо, из ушей— страны света, ноги же его 
стали землей. Из уст возникли брахманы— жрецы, руки стали кшартиями— воинами. 
Из бедер появились вайшьи— земледельцы. Так из великой жертвы сотворили мир 
вечные боги.
  Третьим примером может служить такая уникальная черта, характерная для 
мифомышления, как всеобщее оборотничество. Заметим, что всеобщее оборотничество 
(превращение всего во все)-*— это древнейший принцип герметизма («все во всем»),
 который перекочевал в первую философию древних греков. Этот принцип — 
своеобразный прототип закона сохранения и взаимопревращения энергии. Ныне же 
его отголоски все более явственно проступают в официальном кредо науки, 
устремленном к созданию единой картины мира и в менее официальной 
голографиче-ской гипотезе реальности. Согласно последней (holos — «целое» и 
grafos — «описание», т.е. описание целого, видение целого) может осуществиться 
в любой части и в любой точке универсума. «Каждая частица есть зеркало и эхо 
Вселенной», — сказал в свое время известный отечественный психолог Рубинштейн. 
Думал ли он тогда, что этот тезис окажется в преддверии новой парадигмы 
современного миропостижения, растворяющего грань между научным — аналитическим 
— и девиантным — преимущественно синтетическим— воззрениями на мир?
  Любопытно заметить, что отголоски мифологического миросозерцания, когда мир 
описывался в чувственно-наглядной форме как поле действия антропоморфных (по 
образу и подобию человека) сил, сохранились в современном языке не только в его 
поэтической форме: «земля спит», «небо хмурится», но и в научно-техническом и, 
в частности, в кибернетическом языке: «машина ищет», «машина запоминает» и пр.
  Примечательно, что свою глубокую философию мифа итальянский мыслитель XVIII в.
 Джованни Батисто Вико (1668-1744) изложил в труде,
151

который назвал «Основания новой науки». В ней он именовал миф «божественной 
поэзией» и считал, что в поэтической мудрости первобытного человечества 
бессознательно таится все то, что, как в семени, развивается сознательно в 
философской мудрости лишь впоследствии.
   Французский этнолог Л. Леви-Брюль (1857—1939) настаивал на дологическом, а 
не алогическом, отрицающем всякую логику, характере мифологического мышления. В 
нем, например, не соблюдался закон исключения третьего, а следовательно, 
противоположности сходились. Объект мог быть и самим собой, и чем-то иным, что 
весьма схоже с квантовым поведением частиц микромира. Э. Кассирер (1874-1945), 
немецкий философ-идеалист, считал, что специфика мифа состоит в том, что в нем 
«конструируется символический мир». Кстати сказать, это весьма свойственная и 
для науки процедура, ибо символические языки и теоретические конструкты — 
необходимый инструментарий научно-теоретического познания.
   Считается, что научная картина мира преодолевает мифологическую .и история 
движется от мифа к логосу. Однако в качестве некоего уровня или фрагмента 
мифология может присутствовать в самых различных культурах, а особенности 
мифологического сознания могут сохраняться в массовом сознании и по сей день. И 
если ищущих истину в науке отталкивает бездуховность, то особая «полнота» мифа 
достигается за счет включения в него эмоционального, образного и интуитивного 
начал. Это не позволяет объявить его доминирующей составляющей лишь архаических 
времен и установить жестко диахронное отношение между 4шфом и наукой, при 
котором первое (мифологическое мышление) рассматривается как нечто 
исключительно предшествующее второму. Правильнее было бы увидеть отношение 
синхронии, т.е. сосуществования мифологии и научного мышления как двух уровней 
или планов идеального отражения мира.
   В смыслах старых мифов подчас скрывается подлинная истина, передающая 
сложную палитру человеческих переживаний. Миф о царе Эдипе потрясает 
современника никак не менее, чем представителя античного полиса. Миф о Сизифе 
столь же поучителен сейчас, как и десятки веков прежде. В средневековье, 
например, бытовал алхимический миф о философском камне. Золото трактовалось как 
оборотень железа, и задача заключалась в высвобождении его скрытой сущности — 
золотости. Церковь использовала и использует христианский миф. Миф об избранном 
народе частенько заявляет о себе в политике: немецкий нацизм не без успеха 
эксплуатировал старогерманские мифы, а также создал новый расовый миф, 
соединяющийся с культом фюрера. Можно вспомнить о многочисленных сциентистских 
и антисциентистских мифах XX столетия: миф об ученом, сидящем в башне из 
слоновой кости, или же холиазмический миф о воцарении царствия божьего на земле.
 Мифологический способ мышления в той или иной мере присущ человеку любой эпохи.
 Весьма интересно замечание Ю. Лотмана относительно уподобления мифа языку 
собственных имен, который вряд ли следует забывать и от которого
152

вряд ли нужно стремиться освободиться. Сопоставление же науки и мифологии 
предполагает, что метаязыку научного описания соответствует метатекст описания 
мифологического.
   В самом общем случае источником процесса ремифологизации (возрождения 
мифологии) является неудовлетворенная потребность в целостном взгляде на мир. 
Не последнюю роль играет и иллюзорно-упорядочивающая функция мифотворчества, 
состоящая в преодолении вселенского хаоса посредством конструкций фантазии. Она 
направлена на то, чтобы вернуть чувство эмоционального и интеллектуального 
комфорта. Можно сказать, что миф нацелен на превращения хаоса в космос, и 
именно подобное иллюзорное действие столь необходимо мятущемуся современнику в 
эпоху «заката» и «конца», в период «тотального беспорядка». В мифе четко 
просматривается компенсаторная ф у н к ц и я. Он замещает отсутствующие связи и 
служит своеобразным средством выражения «вечных» психологических начал, стойких 
культурный моделей. Может быть, этим объясняется столь частое обращение к 
мифологии современных писателей эпохи постмодерна: Джойса, Кафки, Маркеса и др. 
Леви-Стросс (1908) остроумно именует термином «брикол-лаж» ситуацию, когда в 
отличие от научной логики мифомышление пользуется «окольными» путями. Он 
пытается доказать, что мифомышление способно к обобщениям и доказательству, 
классификации и анализу. Миф, по его мнению, — это поле бессознательных 
логических операций, логический инструмент разрешения противоречий. Наиболее 
фундаментальное противоречие — противоречие между жизнью и смертью — заменялось 
менее резким — между животной и растительной формой существования4.
   Возрождение мифа и мифологизма в литературе трактуется как осознание кризиса 
цивилизации, как острое разочарование в Сциентизме, позитивизме, в науке в 
целом. Исследователи утверждают, что в XX в. мы сталкиваемся с ремифологизацией,
 значительно превосходящей все предшествующие романтические увлечения мифом. 
Ибо именно выразительные средства, свойственные мифомышлению, во многом 
адекватны тому современному пласту мироощущения, вошедшему в историю под 
названием «неравновесный, нестабильный мир». Так является ли миф антагонистом 
истины?
   В поисках ответа на поставленный вопрос заметим, что сакрально-когнитивные 
комплексы древних эпох имели отличное от нынешнего наполнение центра и 
периферии, иное соотношение рационального и вне-рационального. Центр заполняла 
вера в трансцендентное, а на периферии оказывалось рациональное, которое 
мыслилось как побочный продукт когнитивных структур сакрально-магических и 
ритуально-символических действий. Дальнейшая эволюция, как показал 
исследователь данной проблемы А. Огурцов5, проходила в направлении смещения 
центра и превращения периферии, заполненной рациональностью, в ядро культуры. 
Из подчиненного, служебного момента сакрального комплекса рациональность 
превратилась в первичный центрирующий элемент, во многом определивший судьбу 
европейского рационализма.
153

ЛИТЕРА ТУРА
1   Токарев С. А., Мелетинский Е.М. Мифология // Мифы народов мира: 
Энциклопедия. Т. 1. М., 1991; Лосев А. Ф. Философия. Мифология. Культура. М., 
1991; Хюбнер К. Истина мифа М., 1996;АвтономоваН.С. Миф: хаос и логос // 
Заблуждающийся разум. Многообразие вненаучного знания. М., 1990; Галосовкер Я.Э.
 Логика мифа. М., 1987;
2   Чанышев А. Философия небытия // АУМ. Нью-Йорк. 1990. № 4. С. 322-323.
3  Античная литература Греция. Антология. Ч. 1. М., 1989. С. 71.
4  Леей-Строе К. Структура мифов// Вопросы философии. 1970. № 7.
5   Огурцов А.П. Дисциплинарная структура науки. М., 1988. С. 63.

Раздел 4. ПРИГЛАШЕНИЕ К ПЕРЕОСМЫСЛЕНИЮ СООТНОШЕНИЯ НАУКИ И ЭЗОТЕРИЗМА
Наука как идеология научной элиты должна быть лишена своего центрального места 
и уравнена с мифологией, религией и даже магией.
Пол Карл Фейерабенд
Тема 15. ИЗМЕНИВШИЙСЯ СТАТУС ЭЗОТЕРИЧЕСКИХ ЗНАНИЙ
Ограничение идеи гносеологической исключительности науки. — Анормальное знание. 
— «Звезды не лгут». — Статус эзотерических знаний. — Соотношение ззотериэма и 
науки. — Экзотерическое и эзотерическое. — Противостояние спиритизма и 
оккультизма. — «Научный оккультизм». — Плюралистичность эзотеризма. — С точки 
зрения «понятийного» и «потаенного». — Основания сближения науки и эзотеризма. 
— Параллели между научным и девиантным знанием.
   В конце XX в. в науке произошли существенные изменения и сложилась 
парадоксальная ситуация. С одной стороны, многие паранаучные теории допускали в 
свои сферы основополагающие идеи и принципы естествознания и демонстрировали 
свойственную науке четкость, системность и строгость. С другой — нарушение 
принятых и устоявшихся стандартов в науке стало расцениваться как непременное 
условие и показатель динамики научного знания. Отклонение от строгих норм и 
предписаний научной рациональности становилось все более и более допустимым и 
приемлемым. Познание перестало отождествляться только с наукой, а знание — 
только с результатом сугубо научной деятельности. Ограничение идеи 
гносеологической исключительности науки вряд ли могло быть воспринято ученым 
миром с особым воодушевлением. Однако оно уравновешивалось многообразными 
возможностями расширения сферы научного интереса. В объектное поле научных 
изысканий стали попадать явления исключительные, наука обернулась к формам 
познавательной деятельности, которые ранее квалифицировались как «пограничные», 
не признанные в сферах официальной науки. Астрология, парапсихология и целый 
комплекс так называемых народных наук стали привлекать к себе внимание не с 
точки зрения их негативной оценки, что весьма баналь-
155

но, а с позиции их нетрадиционных подходов, методов, познавательных ориентации. 
Да и внутри самой науки все явственнее стали обнаруживаться «девиантные» линии, 
т.е. отклоняющиеся от общепринятых норм и стандартов научного исследования. 
Возник даже новый термин; кроме широко употребляемых «паранаука» и «вненаучное 
знание», стало использоваться понятие «анормальное» знание. Оно указывало на 
факт наличия знания, которое не соответствовало принятой парадигме. Анормальное 
знание всегда отторгалось. Однако факты из истории науки свидетельствуют о 
беспочвенности скоропалительного отторжения «сумасшедших идей и гипотез». 
Например, идеи Н. Бора о принципе дополнительности считали «дикими и 
фантастичными», высказываясь о них так: «Если этот абсурд, который только что 
опубликовал Бор, верен, то можно вообще бросать карьеру физика, <...> выбросить 
всю физику на свалку и самим отправляться туда же»1. Процесс возникновения 
термодинамики сопровождался фразами типа: «Бред под видом науки». Такая 
защитная реакция классической науки по-своему понятна, это своего рода иммунный 
барьер, который необходим для выживаемости любого организма. И каждая вновь 
возникшая идея проходит тщательную и строгую проверку на приживаемость.
  Аналогом такого «анормального» знания может считаться и научный романтизм 
Гете, размышлявшего о протофеномене, этаком зримо явленном законе. Расшатать 
рамки строгой научной рациональности помогли и интуитивизм А. Пуанкаре, и 
теория неявного, личностного знания М. Полани, и методологический анархизм П. 
Фейерабенда. Постепенно отношение к девиантным формам познавательной 
деятельности несколько Изменилось, они стали уживаться в ряду научных концепций,
 так как из их анализа методологи надеялись извлечь серьезные положительные 
результаты— некое методологическое приращение к традиционализму.
   Вместе с тем сама ситуация такой уживчивости, которая могла быть 
охарактеризована словами формулы терпимости: «Оставьте расти все вместе, и то и 
другое до жатвы» — привела к релятивности научного познания. Расширение сферы 
методологических интересов послужило обоснованию равноправного 
гносеологического статуса таких ранее контрадикторных противоположностей, как 
астрономия и астрология, традиционная и нетрадиционная медицина. И если 
согласно установкам XIX в. астрология считалась недостойной внимания лженаукой, 
то в XX в. критика подобных наукообразований осуществлялась более корректно. 
Так, Карл Поппер считал, что астрологию нельзя квалифицировать как науку, 
потому что она не ориентируется на принцип фальсификации: астрология излишне 
подчеркивает положительные свидетельства и игнорирует контрпримеры". Испокон 
веков астрология придерживается определенных по-стулативных положений, что, 
впрочем, не так уж чуждо и науке.
  Отсутствие фальсифицируемое™ в астрологии, как то утверждает Поппер, 
опровергает Эдвард Джеймс. Он считает, что в ходе исторического развития 
содержание астрологии не оставалось неизменным и достаточно видное место 
занимала процедура фальсификации. Громкие сенсации
156

по поводу несбывшихся гороскопов — что это если не своеобразное действие 
принципа фальсификации? Известная сентенция «Звезды не лгут» может быть 
истолкована как методологическое требование опытной проверки астрологических 
построений, в том числе и как процедура фальсификации. Тогда понятно, что 
ошибаются астрологи, а звезды не лгут.
   В другом, признающем астрологию, подходе выдвигались принятые с точки зрения 
традиционалистики аргументы, исходя из которых появление астрологии было 
связано с потребностями общественной практики и материальными интересами: 
успешное проведение охоты, занятие земледелием и скотоводством. Все это 
безусловно подчинялось ритмам звездного неба. Ритмы звездных взаимодействий, их 
влияние на процессы на земле были общим импульсом развития как астрологии, так 
и астрономии. Астрология совершенствовала и свой математический аппарат, 
уточняла технику исчислений. А когда потребовалось освоить технику гороскопа, 
астрологи стали применять точнейшие тригонометрические вычисления. (Заметим, 
что в Риме астрологов называли математиками.)
   Самое последнее обновление или подтверждение научного статуса астрологии 
связано с интересной концепцией Л. Гумилева, связывающей ритмы человеческой 
истории с ритмами космической активности в «ближнем космосе». Подобные идеи 
содержатся и в теории А. Чижевского.
   Помимо всех естественнонаучных доводов, астрология удовлетворяла и еще одну 
древнейшую человеческую потребность, самую сильную слабость человека— знать 
свою судьбу. Астрология облекала сам способ удовлетворения этой потребности в 
достаточно строгую научную форму, осуществляя сбор данных, проведение 
исчислений, формулировку соответствий. .
   Разграничение (демаркация) науки и вненаучных форм знания всегда 
осуществлялось с привлечением критериев научности. Однако убеждение в 
необходимости четких, строгих и однозначных критериев научности бьшо 
свойственно науке XIX в. Затем начались разногласия по вопросу значимости тех 
или иных критериев науки. К середине 70-х гг. нашего столетия позиция, 
провозглашающая возможность однозначного, раз и навсегда устанавливаемого 
критерия или меры идентификации подлинной науки, рассматривалась как анахронизм.
 Возникла точка зрения, согласно которой понятие научности не следует связывать 
с каким-либо одним критерием или набором критериев. Критерии носят либеральный 
характер, а границы научности задаются социокультурными параметрами. Наука 
постоянно развивается, и формулировка критериев научности должна отвечать этой 
ситуации постоянного динамизма и изменчивости. Динамика развития с 
неизбежностью разрушает классические каноны. Важно отметить, что осознание 
потери научных репрезентаций своего привилегированного места уравнивает науку в 
ее отношении к реальности с другими подходами. Наука уже не та единственная и 
уникальная магистраль притока информации, а страдающая от своих недостатков, не 
всегда оснащенная самыми инновационными и модернизирующими приборами и 
приспособлениями кухня по получению и обработке информации.
  В последнее время статус эзотерических знаний достаточно укрепился. Крайне 
негативное отношение к девиантному знанию (как к околонауч-
157

ному, оккультизму — как к фарсовому перевертышу науки) сменилось толерантным. 
Оно подпитывается упованиями на то, что в конце концов наука научится объяснять 
кажущиеся ныне сверхъестественными явления и, в связи с найденным причинным 
объяснением, они перестанут быть таковыми. Произойдет развенчание 
сверхъестественного.
  Соотношение эзотеризма и науки. Ключевой идеей для эзотеризма является 
существование двух реальностей, одна из которых имеет совершенный идеальный 
характер (что в терминах эзотерики означает существование на тонких уровнях), 
другая выражает стремление человека пройти путь совершенствования и изменить и 
себя, и космос. Отсюда два видимых вектора эзотеризма. Один указывает на идею 
сверхчеловека, человека с расширенным сознанием и выдающимися способностями. 
Другой — на идею преображения жизни, аналогично той, которая опредме-чена 
холиазмической формулой «царствия Божьего на Земле».
   Вот пример типичного эзотерического рассуждения. Популяризатор «Новой эры» 
Шерли Маилейн утверждает: «Самой важной из мыслей, полученных мною от 
космического разума, духовного просветления, является мысль, что Бог— это мы 
сами. Есть некая сфера реальности, более значительная, чем постигнутая нами»''. 
Иногда это ведет к уходу от реальности, иногда к непоследовательному алогичному 
поведению, иногда к чрезмерной псевдоактивности, связанной с установкой на 
преобразование всего и вся.
   И если рациональное научное знание, как правило, неэмоционально и 
безличностно объективно, то в эзотерической традиции приобщение к тайному 
знанию невозможно без использования механизмов эмоциональных переживаний, в 
частности без посылов, ориентированных на свет, добро и благость в мыслях, 
словах и поступках — в случае приобщения к белой магии, и на прямо 
противоположные установки — в случае черной магии.
  Эзотерические науки преследуют две основные цели: во-первых, познавательную, 
направленную на познание фактов, лежащих за пределами обычного опыта; во-вторых,
 властную, или к и б е р-цель, связанную с управлением процессами внешнего мира.
 Периодичности, равной интенсивности смены теорий, доктрин и научных концепций, 
в эзотеризме не отыскать. Он динамичен изнутри, во многообразии нюансов и 
личностно окрашенных подходов. Однако весьма и весьма статичен по своей природе,
 так как опирается на древнейшее, положенное в качестве фундамента тайное 
герметическое учение, тайную мудрость древних.
   Но если научное знание, начиная с Нового времени, всегда оказывается в 
центре интеллектуальных притяжений, то положение эзотеризма в разные 
исторические эпохи неодинаковое. Он то оттесняется на периферию, то 
продвигается на авансцену духовных изысканий.
   Когда говорят о науке, то отмечают в первую очередь ее системность. Однако 
подобное же свойство можно обнаружить и в современных эзотерических учениях. 
Многие исследователи уверены, что так называемое «лунное» знание представляет 
собой целую систему знаний, такую же
158

сложную, как современная физика, чьи предположения иногда на стыке вероятного и 
невероятного.
   Эзотерическое знание делится на четыре вида. Во-первых, это знание 
оккультных сил, пробуждаемых в природе посредством определенных ритуалов и 
обрядов. Во-вторых, знание каббалы, тентрического культа и часто колдовства. 
В-третьих, знание мистических сил, пребывающих в звуке (Эфир), в мантрах 
(напевах, заклинаниях, заговорах, зависящих от ритмов и мелодий). Другими 
словами — знание законов вибрации и магическое действие, основанное на знании 
типов энергий природы и их взаимодействия. В-четвертых, это знание Души, 
истинной мудрости Востока, предполагающей изучение герметизма.
   Можно встретиться с подразделением всех оккультных наук на экзотерические и 
эзотерические. Первые, экзотерические, изучают внешнюю форму явлений природы; 
вторые, эзотерические, исследуют внутреннюю сущность. Здесь достаточно 
очевидным аналогом служат существующие в науке эмпирический и теоретический 
методы исследования. Эмпирический уровень отражает и фиксирует объективные 
факты, выявленные в результате экспериментов и наблюдений, как правило, со 
стороны их внешних, но явных связей. Теоретический уровень нацелен на 
постижение внутренней сущности процессов и явлений, скрытой от 
непосредственного наблюдения.
   Противостояние спиритизма и оккультизма. Согласно существующему взгляду 
теории, в которых признавалось вмешательство высших духовных существ, получили 
название спиритических. Спиритизм основывает ется на древнеегипетском веровании 
о существовании сверхъестественного мира нематериальных духов. Сторонники 
спиритизма верят и в существование душ умерших. Связь с миром духов оказывается 
привилегией жрецов, способы этой связи составляют большую тайну. В настоящее 
время человека, способного к спиритическим контактам, называют медиумом. 
Спиритизм рассматривают в двух его ветвях: американской и европейской (прежде 
всего немецкой). Спириты объясняют свой успех тем, что спиритизм является 
протестом против естественнонаучного материализма, господствующего над 
мышлением. Спиритуалист верит в невидимые таинственные миры, заполненные 
существами, истинная природа которых представляет неразгаданную загадку.
  Теории, в которых истинной причиной происходящего принимались неизвестные 
природные силы, назывались оккультными. Под понятием «оккультизм» следует 
подразумевать общее название учений, признающих существование сил, скрытых в 
человеке и космосе, но доступных для понимая особо посвященных, т.е. людей, 
прошедших обряд посвящении и получивших специальную биопсихоэнергетическую 
подготовку. В последнее время эти два родственных по истоку направления 
вступили в открытую борьбу. Для оккультных наук важным вопросом оказалась 
проблема поиска источника сил, проявление которых наблюдается в магических 
операциях. Искать ли его в живой или неживой природе? Чем он является по 
природе: физическим или психическим явлением и процессом? И когда современные 
физика и химия замолкают, не в силах объяс-
159

нить те или иные феномены, можно расслышать негромкие голоса оккультных наук, 
выступающих от имени еще непознанных природных сил. Видимо, не случаен и сам 
термин «научный оккультизм». В этом смысле можно сказать, что современный 
оккультизм как рефлексивная система, озабоченная способом и потребностью своего 
обоснования и подтверждения, датируется весьма конкретным временем. Это 1870 г. 
— год создания современного институционально оформленного оккультизма, 
связанного с деятельностью Диалектического общества — общества экспертов со 
специальной целью исследования спиритических явлений экспериментальным путем.
   Заключения подкомиссий данного общества весьма любопытны и формулируются 
следующим образом:
1.   Могут получаться звуки весьма различного характера, которые кажутся 
исходящими от мебели, от пола и от стен, и часто могут явственно ощущаться 
сопровождающие их колебания.
2.  Тяжелые тела могут приводиться в движение без каких-либо механических 
приемов и без соответствующего напряжения мускульной силы со стороны 
присутствующих, а часто даже и без всякого соприкосновения или соединения с 
каким-либо лицом.
3.  Упомянутые звуки и движения часто происходят в такое время или в такой 
форме, как этого пожелают присутствующие лица; сверх того они могут отвечать на 
вопросы или слагать с помощью ряда знаков связные сообщения.
4.   Полученные таким путем ответы или сообщения по большей части лишены 
всякого смысла; иногда, впрочем, сообщаются также факты, известные одному из 
присутствующих.
5.  Условия, при которых возникают эти явления, бывают различны; важно, однако, 
то обстоятельство, что для их наступления некоторые лица должны по 
необходимости присутствовать, тогда как присутствие других лиц обыкновенно 
служит для них помехой. Причем это различие не зависит от того, верят или не 
верят данные лица в возможность подобных явлений.
6.   Наступление этих явлений отнюдь не обеспечивается присутствием или 
отсутствием определенных лиц.
7.  Итак, звуки и колебания, спонтанные движения и вращения, сигнальные 
сообщения и, как необходимое условие, вера в необычные явления — вот что 
фиксируется как результат при экспериментировании в контексте спиритических 
взаимодействий.
  Долго и тщательно проводились опыты, при которых были приняты все возможные 
меры предосторожности; они привели к установлению следующих положений:
1. При известных телесных и душевных состояниях у одного или нескольких 
присутствующих лиц обнаруживается сила, достаточная для того, чтобы вызвать 
движение тяжелых тел без применения мускульной силы, без прикосновения или 
какого бы то ни было материального соединения между этими телами и названными 
людьми.
2. Сила эта может производить явственные звуки, представляющиеся исходящими от 
твердых предметов, которые никто не трогает и которые не
160

имеют видимой связи ни с одним из присутствующих лиц. То, что эти звуки ирходят 
от различных твердых тел, доказывается тем, что при прикосновении можно ощущать 
колебания от этих тел. 3. Наконец, действиями этой силы часто руководит разум4.
  Однако попытки доказательства оккультных явлений предпринимались и прежде. 
Еще ранее, чем приступило к своим исследованиям Диалектическое общество, 
подобную задачу поставил известный химик Вильяме Крукс и пришел к аналогичным 
результатам. Другой химик, Карл Рейхенбах, обратил внимание на факт северного 
сияния и предположил, что такое световое явление должно происходить всюду, где 
есть магнитные полюса. Сенситивы, наиболее чувствительные люди, фиксировали 
сияние у полюсов больших магнитов, ощущали изменение температуры и даже 
притягивались к магнитам. Рейхенбах сделал вывод, что сияние испускают не 
только магниты, но и всякий предмет, выставленный ранее на солнечном свете, а 
также кристаллы и человеческое тело. Силу, производящую свечение, Рейхенбах 
назвал одом. Исходящий от людей од (по Рейхенбаху— биод) аналогичен психической 
силе современных оккультистов. Однако «в то время как психическую силу надо 
считать связанной непременно с людьми или, во всяком случае, с животными, 
предположенная од-сила встречается повсюду в природе»3.
  Тем не менее в контексте спиритических опытов проблема фотографирования и 
материализации духов— одна из наиболее полемических в связи с многочисленными 
обманами, зафиксированными самими же свидетелями. Считается, что до сих пор нет 
ни одного положительного и бесспорного доказательства подлинности спиритизма.
   Известный немецкий астрофизик Цельнер для объяснения спиритуалистических 
явлений выставил гипотезу о четырехмерном пространстве и живущих в нем 
четырехмерных разумных существах. Исходная точка размышлений ученого логически 
непротиворечива, так как ведет свое начало от математических построений, 
допускающих наличие и-мерного пространства. Гипотеза же о том, что есть 
существа, созерцающие мир в четырех и более измерениях, остается по-прежнему на 
уровне гипотезы. Здесь включение в интеллектуальный контекст и потенциал эпохи 
осуществляется на основании устоявшихся положений в направлении вписанности 
неординарных явлений в континуум принятых в физике положений. Гипотеза о 
четырехмерном пространстве, куда помещены причины медиумических явлений, 
позволяет избежать противоречия с существующими в математике теоретическими 
построениями, допускающими существование и 10-мерного пространства, но 
противоречит эмпирическому постулату о трехмерности пространства. Последний 
предельно прост. В нем утверждается, что если бы пространство не было 
трехмерным, то наш мир имел бы иное строение. Электроны бы падали на ядра, а 
сама Земля устремилась бы к Солнцу, и жизнь в таком виде, в каком мы ее знаем, 
перестала бы существовать.
  Плюралистичность эзотеризма. Традиционная наука реализует достаточно строгую 
форму организованности. Научное знание выступает в виде логически упорядоченной 
схемы. Эзотеризм из-
161

начально плюралистичен. Он как бы призван отразить индивидуальные различия в 
путях ищущих, где каждый имеет право на свое собственное, отличное от другого 
мировосприятие. Кстати, греческий аналог термина «эзотеризм» означает 
«внутреннее», «закрытое». Иногда его сторонники объединяются в некие общества и 
группы, однако предполагать их монолитное единство было бы методологическим 
просчетом. По сути своей, эзотеризм как поиск и построение идеальной реальности 
и осмысление личного пути совершенствования есть своеобразная ниша 
интеллигибельной свободы, или свободы умопостижения, где каждый имеет право на 
духовное творчество, самостоятельное волеизъявление, не стесненное нормой 
запрета социально-идеологического характера. Если бы этот феномен не 
существовал, эту сферу личного трансцендентного поиска, где каждый, пытаясь 
выразить свою обеспокоенность современным состоянием мира, стремится отыскать 
способы его индивидуального преодоления, следовало бы образовать. Можно сказать,
 что это сфера человеческой духовной самодеятельности, аналогичная существующей 
в искусстве. Есть профессионалы, а есть множество самодеятельных 
недипломированных самородков, по-своему исполняющих собственный танец, поющих 
свою песню. Отсюда и пестрота, разномастность и неодинаковость «репертуара». 
Запретить это невозможно, отрежиссировать невероятно сложно, а объяснить легко.
   Разве не прав человек в своем желании, отбросив гнет чисто материальных 
проблем, думать о проблемах космической значимости, тем более что они сопряжены 
со стремлением к совершенствованию? Разве виновен он в том, что в нем 
проявляется его антропософичность — устремленность к божественному совершенству 
и всемогуществу?
   Проблемы и опасности возникают, когда путь поиска и построения идеальной 
реальности, минуя сферу интеллигибельных размышлений, переходит в область 
энергетической стимуляции и практического использования потенциала психической 
энергии, которая, как камера высокого напряжения, должна быть герметически 
закрыта. В ней — все захватывающие дух методы и приемы энергетической защиты от 
нападения и вампиризма, от астросомов и лярв, от угрожающего донорства и порчи. 
Можно сказать, что одна из серьезных проблем эзотеризма заключается в 
разгерметизации герметизма, т.е. в использовании тайных и запрещенных приемов 
стимуляции сознания.
  Эзотерика призывает многое принимать на веру. Не предоставляя доказательств, 
она обращается к внерациональным или сверхрациональным способам убеждения, 
избирает жанр суггестивной наративы, опирается на легенды и предания, 
свидетельства исторического повествования, привлекая на свою сторону все 
большее и большее число сторонников. Последователи герметических учений верят в 
непосредственное влияние произносимой мистической формулы на природу вещей, т.е.
 признают, что произносимое слово само по себе обладает способностью и 
свойством влиять на естественное течение событий. На этом воззрении 
основывалась и магия всех языческих народов. Этот суггестивный элемент 
необыкновенно силен и по сей день, особенно в медицине.
162

  В научных кругах активно обсуждаются проблемы суггестии и гипноза. 
Ученые-психиатры говорят о суггестии самой окружающей нас социальной среды, 
когда мы постоянно подвергаемся внушению со стороны средств массовой информации 
и рекламы. Действие суггестии возрастает в больших аудиториях, при проведении 
митингов и собраний. И хотя специализированная практика гипноза и суггестии 
связана с многочисленными запретами и носит ограниченный, предписательный 
характер, тем не менее они не объявляются чепухой, чертовщиной и бредом. 
Напротив, воспринимаются как особо влиятельные средства воздействия на человека,
 его психику и жизнедеятельность, тогда как использование подобных им 
энергетически сильных средств воздействия за рамками официальной компетенции 
объявляется лишенным всякой значимости и силы. Здесь человек оказывается 
незащищенным от возможного негативного влияния и может пострадать, не будучи 
сведущим в причинах и источниках воздействия. Выражения типа «дурной глаз», 
«порча», «приворотить», «отворотить» в идеологии тоталитарного общества 
воспринимались только как пережитки мракобесия, атавизмы суеверий и 
ограниченности. И только литература последнего десятилетия позволила взглянуть 
на подобные процессы со стороны их суггестивного и 
информационно-энергетического механизма.
  Взгляд с точки зрения «понятийного» не всегда совпадает с устремлением к 
постижению «потаенного». Понимание герметизма и герметичности как чего-то 
тайного, закрытого, куда никто и ничто не может проникнуть, настолько прочно, 
что сохранилось и в современной языковой практике. В герметизме соблюдался 
принцип: держать в тайне от профанов сокровенные знания о Вселенной и человеке, 
но передавать их ученикам, посвященным. Предполагалось, что герметизм есть 
«система Верховных доктрин, выражающих в своей совокупности Абстрактное 
Герметическое Синтетическое Учение о Божественной Первопричине, Человеке и 
Вселенной. Все, что есть, сводится к этим трем началам, модусам Единой 
Реальности и объединяется в Единстве Ея Сущности. Это учение есть совершенная 
форма Истины в разуме. Оно есть Ея полная проекция, законченная и исчерпывающая 
реализация»6.
  Все высшие достижения человека объясняются степенью его приобщения к 
божественной просветленности. И все, на что он способен, рассматривается как 
дар всевышнего' творца, мирового космического разума. И хотя в эзотерическом 
знании в качестве источника познания провозглашаются откровение и мистическая 
интуиция, сейчас в ней наблюдается явно проступающая тяга к научной 
терминологии, когда «волхование» облекается в научные формы. Имея в виду этот 
формально терминологический аспект, иногда говорят о возможном синтезе 
Сциентизма и магии.
  Считается, что эзотерические учения охватывают два плана существования 
сознания. Первый оценивается как иллюзия сознания (или майя), он представляет 
желаемый образ будущего. Второй — практический, опирающийся на методику, 
средства и способы достижения желательного состояния. Человек должен стремиться 
именно к задуманной, построенной мысленно эзотерической реальности. Он задает 
ее траектории. Непре-
163

менным условием достижения желаемого состояния является необходимость 
кардинального изменения себя, работа над трансформацией своего сознания. 
Исследователи подчеркивают, что «эзотерическая реальность — это не обязательно 
сверхъестественный или мистический мир. Эзотерической является любая реальность,
 вводящая в идеальный мир, предполагающая индивидуальный мир, индивидуальное 
творчество, особые установки и устремления индивида»7. Здесь весьма очевидны 
параллели и сопоставления эзотерической и виртуальной реальности.
   Современные философы пытаются выяснить роль и значение многообразных 
эзотерических знаний, провозглашая различные подходы, объясняющие и 
оправдывающие данный феномен. Э. Дюркгейм и М. Мосса уверены, что к магии 
следует подходить как к социологическому явлению, имея в виду ее положение в 
обществе. Дж. Фрезер подчеркивает социально-психологический подход, при котором 
акцентируются способности человека воздействовать на объект и достигать 
поставленной цели. Вне мерок психологического или социально-психологического 
характера это явление понять нельзя. Б. Малиновский пришел к выводу, что магия 
обеспечивает уверенность в ситуации неопределенности, организует коллективный 
труд, усиливает социальное давление на индивида.
   Однако общим основанием, могущим послужить сближению науки и эзотеризма, 
является сама активно-деятельностная природа отношения к миру как в эзотеризме, 
так и в науке. Выдающийся мыслитель эпохи Возрождения Пика дела Мирандола 
весьма четко формулировал активную позицию человека как мага, «пользующегося 
магией и каббалой для управления миром, для контроля за собственной судьбой с 
помощью науки»8. И наука, естествознание (как знание естества, диалог с 
природой), и эзоте-рика (как учение о тайных законах универсума) по сути своей 
являют две разновидности противостояния стихиям мироздания. Каждая на свой лад 
пытается обуздать, покорить и освоить неопределенность бытия.
   Метаморфоза (превращение) взаимоотношений науки и эзотерического или 
девиантного, как принято считать в официальных науковедче-ских источниках, 
состоит в том, что всюду, где малообразованный народ сталкивается с 
высокоэффективными результатами науки, последние объявляются чудом, волшебством,
 чем-то сверхъестественным. В контексте развития самой науки достижения ее 
переднего края понятны и объяснимы с естественнонаучной точки зрения. Вырванные 
из современного им контекста, помещенные в иной социокультурный слой, они 
предстают как нечто необъяснимое.
   Взаимосвязь науки и оккультизма с логической точки зрения покоится на том 
постулате, что наука не отрицает наличие скрытых (occulta) естественных сил, 
пока еще не изученных доскональным образом и не получивших исчерпывающего 
объяснения. Сегодня наука вынуждена фиксировать существование некоторых 
необычных явлений (полтергейст, медиумизм, телекинез и т.п.), при всем при том, 
что их удовлетворительное естественнонаучное объяснение оказывается делом 
будущего.
164

  Стоять на точки зрения оккультизма совсем не означает открыто 
пропагандировать оппозицию науке, но предполагает всего лишь признание 
имеющейся в природе неизвестной зависимости взаимодействий, обладающих, однако, 
естественным характером. У материалиста Л. Фейербаха можно найти поражающие 
миролюбием суждения, согласно которым науку следует понимать как учение о 
действующих материальных внешних причинах, а магию — как науку об истинных 
причинах и всеобщих формах. «Магия есть наука или искусство, которое из 
познания скрытых форм выводит удивительные действия или эксперименты и 
надлежащим сближением действующих сил с восприимчивыми к ним предметами 
открывает великие деяния природы...»9.
   Между научным и девиантным знанием можно отметить параллели, ряд черт и 
особенностей, произрастающих как в сфере традиционного производства научного 
знания, так и в ее девиантном сопровождении. Они заставляют задуматься над 
степенью конфронтации науки и эзотеризма. Например, основная задача 
теоретической науки — проникновение в с у щ -н о с т ь вещей (всплывают в 
памяти не лишенные некоего налета эзотеризма известные ленинские наставления 
«двигаться от сущности первого порядка к сущности второго и т.д.») — 
свойственна не только науке. Это основное кредо эзотерического познания, 
герметизма.
  Теоретический уровень научного исследования, предполагая выяснение внутренних 
и скрытых от непосредственного наблюдения взаимосвязей, концептуальное движение,
 имеет отдаленное сходство с устремлениями к постижению тайного, скрытого от 
взора знания в области ментальных (оккультных) наук. Так называемая работа с 
идеальными моделями весьма и весьма распространена в науке. Специальные 
процедуры трансформации, когда реальные объекты с необходимостью должны быть 
представлены как логические концептуальные конструкты, имеющие идеальное 
существование, а проще сказать— существующие только в мысли, процедура весьма 
родственная и эзотерическим практикам, когда те обращены к трансмутации 
процессов. Существует весьма оригинальная оценка науки, принадлежащая 
современному учено-му-эпистемологу Дж. Холтону, согласно которой науку следует 
рассматривать как результат «интеллектуальной мутации». Сама способность 
научно-теоретического мышления строить и конструировать идеальные миры, 
оперируя многообразными степенями свободы, перекликается с установками 
инакового способа мышления и, в частности, с эзотерическими устремлениями к 
идеальной реальности.
   В теоретическом познании, особенно в современной физике, очень 
распространены модельные исследования, опирающиеся на конструкты— заместители 
реального объекта. Вместе с тем замещение — основная процедура магического 
ритуала. Фигурки, изображения, тесты и сами церемонии направлены на замещение 
отсутствующих на самом деле связей. Факт невыразимости, наиболее сильно 
акцентированный в мистике, имеет известные аналогии с глубинными 
микрофизическими исследованиями. Они состоят в том, что многие науч-
165

но-теоретические связи не имеют своего репрезентанта. М. Шлик — представитель 
Венского кружка позитивистов — вообще отрицал возможность репрезентации 
теоретико-познавательного содержания, вопрошая: как показать, к примеру, силу 
тяготения или квантово-механический переход?
  Явные параллели и пересечения обнаруживаются ив проблеме наблюдаемости, 
решаемой современной микрофизикой таким образом, что неотъемлемым компонентом 
всей системы является сам наблюдатель. Невозможно наблюдать без того, чтобы в 
тот же самый момент не изменять систему. Как отмечали еще в 20-х гг. Н. Бор и В.
 Гейзен-берг, наблюдения за объектом при физическом эксперименте вносят 
возмущение в этот объект. Подобная констатация имеет реальное пересечение с 
доктриной древних. Именно мыслители Востока настаивали на фундаментальном 
единстве наблюдателя и наблюдаемого, на изменении, сопровождаемом процесс 
наблюдения. Примечательно также, что в 30-х гг. Шри Ауробиндо создает свою 
философию интегральной йоги с основным тезисом созидающей силы сознания. В это 
же время раскрывается физический смысл полевых взаимодействий квантовой 
механики.
   Проведенное в лабораториях радиоэлектронных методов исследования Института 
радиотехники и электроники изучение биополя человека показывает, что вокруг 
подобного биологического объекта образуется сложная картина физических полей, 
несущих информацию о его подсистемах. Их насчитывается 8 типов. Они 
принципиально нестационарны, быстро изменяются в пространстве и во времени. 
Этот полевой компонент, имеющий корпускулярно-волновую природу, признанный 
современными биофизиками и как бы «размазанный» по всей Вселенной, также весьма 
узнаваем в учениях древних. Тайные знания всегда привлекали и одновременно 
пугали содержащимися в них секретами о возможности трансформации сознания и 
получения информации о прошлом и будущем.
   Герметический принцип «Все во всем», или принцип монизма, удивительным 
образом согласуется с чаяниями современных физиков создать единую теорию поля 
(о которой, кстати, мечтал в свое время А. Эйнштейн). Ведь зная законы единого 
поля, можно реализовать любую мысль и воздействовать на любое сознание. Принцип 
вибрации напрямую находится в соответствии с известным и принятым положением об 
абсолютности движения. Все многообразие материи объясняется разницей в 
характере вибраций, их частоте, амплитуде, интенсивности. Существуют шкалы 
космических вибраций, так называемых сверхчастот. И даже тепло, свет, 
электричество и магнетизм отличаются как различные виды колебаний, вибраций. К 
самым высоким вибрациям относят колебания тонкой среды, а также силу тяготения. 
Мысли, эмоции, волю относят к вибрациям, которые .могут вызывать аналогичные 
вибрации в мозгу других людей. Умение вызывать у себя вибрации определенной 
частоты и передавать их другим относят к области духовной алхимии. Она 
рассматривается герметис-тами как самое ценное из искусств этого древнего 
учения. Знаменитые
166

древнейшие формулы: «Макрокосм — в микрокосме», «Познай себя — познаешь мир», 
«Слово сильнее оружия», принцип полярности ритма, пола — возвращаются к нам, 
обряженные замысловатыми терминами: структурность, системность, когерентность, 
иерархичность, целостность. Не представляет труда разглядеть в принципах 
древнейшей герметической философии те концептуальные схемы суждений, которые 
впоследствии традиция свяжет с научным способом мышления.
   Еще одно пересечение точных наук и эзотеризма происходит по линии принятия в 
качестве основы мироздания числа. Отношения и взаимосвязи мира, рассматриваемые 
как числовые соотношения, — необходимый базис и фундамент современной науки. 
Широко используются таблицы, математические формулы, очевидно стремление к 
точности и чистоте терминологического аппарата. Широко известный диалектический 
закон о взаимопереходе количественных и качественных взаимодействий, понимаемый 
как механизм развития, яркое подтверждение тому, что книга природы написана на 
языке математики. Однако нумерологическая сторона очень сильна в древней 
каббале, развита она и в пифагорейской школе. Это с новой силой доказывает, что 
тесная связь точных научных теорий со всем комплексом эзотерических знаний 
имеет древнейшую традицию. Однако связь эта своеобразная. Наука в современном 
ее понимании оформилась как способ рационального постижения мира, основанный на 
причинной зависимости; когда она находилась в младенческом возрасте, система 
древнейших знаний уже изобиловала различными ответвлениями, в числе которых 
были и математика, и медицина, и геометрия, и география, и химия. Наука, или, 
вернее, древнейший ее прототип, была вкраплением в оккультную сферу, как 
достаточно разработанную и полную систему знаний и сведений. Поэтому можно 
сказать, что связь науки и оккультизма генетическая, опирающаяся на 
происхождение.
ЛИТЕРА ТУРА
1 ДынччВ.И., Елъяшевич М.А., Толкачев Е.А., Томшъчин Л. М. Вненаучное знание н 
современный кризис научного мировоззрения // Вопросы философии. 1994. № 12. С. 
125.
2 Пружинпн Б.И. Звезды не лгут, пли Астрономия глазами методолога // 
Заблуждающийся разум или многообразиевненаучногознания. М.. 1990. С. 138.
3 Новая эра приглашает // Свет. 1977. № 1. С. 3.
4 Иллюстрированная история суеверий и волшебства от древности и до наших дней. 
Киев, 1993. С. 202-203.
5 Там же. С. 208.
6 Шмаков В. Священная книга Тота: Великие Арканы Таро. Начало синтетической 
философии эзотеризма. Киев, 1993. С. 41.
7   Знание за пределами науки. М., 1996. С. 14.
8 Герметнзм н формирование науки. М., 1966. С. 14.
9 Фейербах Л. История философии. Т. 1. М., 1974. С. 116^
167

Тема 16. ИСТОРИЧЕСКИЙ АНАЛИЗ ВЗАИМОСВЯЗИ НАУКИ И ОККУЛЬТИЗМА
«Непризнанные» науки. — Герметизм — древнейшая область эзотерических знаний. — 
Посвящение как ступень приобщения к тайному знанию. — Пифагор и Пифагорейский 
союз. — Техника концентрации. — О точности халдейской системы.
   Если перечислять имена вошедших в историю великих мужей, то среди них будут 
и Пифагор, и Альберт Великий, и Корнелий Агриппа, а также Парацельс, Бруно, 
Роджэр Бэкон, Бонавентура, Кеплер и мно-гие.-многие другие. Все они безусловно 
заслуживают высокого титула ученого. Однако описание их достижений с равным 
правом может украшать как страницы учебников по истории науки и истории 
философии, так и трактаты по оккультным наукам и эзотерической философии. 
Принципиальной трудностью подобного рода занятий, особенно если они 
предпринимаются не с целью популяризации, а с позиций честного аналитического 
разбора соответствий и параллелей между наукой и оккультизмом, является то, что 
старые тексты обладают дискурсом, не всегда понятным современнику. Мы все время 
осмысливаем работы предшественников не их собственным способом, а при помощи 
нашего образа мыслей.
   Уникальность ситуации состоит также и в том, что рост и развитие научного 
знания происходили не на основе нанесения жесточайших и непереносимых ударов по 
оккультизму в конкурентной борьбе, а на собственной, освещенной слепящим светом 
прожектора рационализма магистрали, где о существовании другого видения мира 
просто не упоминалось. Оно либо оттеснялось на периферию, либо вообще 
игнорировалось, замалчивалось,, как не имеющее реального права на существование 
и равноправного голоса. В этой тиши «непризнанные науки» по негласному, 
неинституциональному соглашению могли претендовать на создание своей 
параллельной экстранаучной и разветвленной системы знания. Фронтальное 
противостояние науки и эзотерики отсутствовало, были лишь церковные и 
идеологические запреты и жесткое неприятие эзотерического способа воздействия 
на мир. Известны достопримечательные слова Калиостро — мага и ясновидца, 
оккультные способности которого поражали современников: «Если ваша наука 
(имелась в виду наука времен Гете) больше моей, вы не нуждаетесь в знакомстве 
со мной; если моя больше, я не нуждаюсь в вас»1. Заметим, что магию называли 
«священной наукой», «наукой наук», а также «натуральной философией».
   В современном мире распространение имеют около 30 видов оккультных наук, 
среди которых наибольшее признание имеет оккультная медицина, а герметизм 
считается самой древней областью эзотерических знаний. Герметизм, согласно 
преданию, возник в недрах древнеегипетской цивилизации в 4тысячелетии до н.э. 
Он бьш детищем бога письменности, мудрости и счета Тота, соотносимого с 
греческим богом Гермесом и римским — Меркурием. О «Священной книге» Тота 
говорят, что она содержит секре-
168

ты процесса,*, посредством которого может быть осуществлено возрождение 
человечества, и в этой же книге содержится ключ к остальным его сочинениям. 
Тому, кто может пользоваться знаками и символами, дается неограниченная власть 
над духами воздуха и земными божествами. Когда определенные участки мозга 
стимулируются секретными процессами в мистериях, сознание человека расширяется. 
Ему многое позволено видеть и при многом присутствовать. Книга Тота, как 
отмечает Мэнли Пол Холл, описывает метод, которым такая стимуляция может быть 
достигнута2. Гёр4-метизм всегда воспринимался как обоюдоострый меч, он опирался 
на использование более тонких методов воздействия, чем материальные силы 
физической природы. Силы, приводимые в действие любовью, ненавистью или иной 
страстью, развивались достаточно стремительно и полностью зависели от 
побуждения. Механизм был следующий: духовное преобразовывалось в психическое, 
последнее появлялось в астральном мире и организовывало свои результаты в мире 
физическом.
  Согласно легенде, Книга Тота хранилась в золотом ящике во внутреннем 
святилище храма. Был от нее один только ключ, который находился у Мастера 
Мистерий, считавшимся высшим инициированным герметической арканы. Он один знал, 
что написано в секретной книге. Книга Тота была утеряна с закатом мистерий, 
преданные посвященные унесли ее запечатанной в священном футляре в другие земли.

   Однако с древнейших времен было установлено, что великие знания должны 
передаваться лишь посвященным. Об этом свидетельствуют и арканы Таро, 
символичный язык которых невозможно понять без специальной подготовки и 
научения. Относительно посвящения старинный девиз гласил: «Адепта нельзя 
сделать, адептом можно только стать».
  Само Посвящение как ступень приобщения к тайному знанию бывает двух типов — 
бело-магическое и черно-магическое, смотря по тому, что требуется создать: 
человека, стремящегося к добру ради добра с пренебрежением к собственным 
выгодам и невзгодам, или человека, любящего зло ради зла, в ущерб себе, во имя 
голого принципа лжи и тьмы, ради тьмы. Первая стадия испытаний одинакова в 
обоих Посвящениях. Она имеет целью испытать неофита в составе 1+4, т.е. в 
умениях не смущаться перед лицом опасностей и неожиданностей, исходящих из 
элементов и стихий. Здесь присутствуют испытания огнем, сквозь который надо 
храбро пройти, не боясь ожогов; водой, переплывать которую следует без 
затруднений, хотя бы она представлялась в виде бурного потока; воздухом, в 
котором надлежит висеть бесстрашно, не испытывая головокружения; землею, в 
недра которой приличествует проникать, на страшась быть раздавленным мрачными 
сводами подземелья.
   Вторая стадия испытаний — это астральные испытания на страх, страсть и 
совесть. Неофит испытывается страхом астральных клише, пугающих его 
уродливостью или даже агрессивностью. Испытание на страсть имеет целью 
определить, может ли неофит обуздывать в себе сексуальное чувство, и 
распадается на две части:
1) умение противостоять надвигающемуся соблазну;
2) умение не использовать победу, одержанную собственными усилиями.
169

  Третье испытание — на совесть — заключается в определении умения выполнить 
какой-либо завет, исполнить какое-нибудь поручение, сохранить какую-либо тайну 
или просто не изменить принятому решению, вопреки соблазнам и инстинкту 
самосохранения.
   Нейтрализация бинария дух— материя (в Арканах Таро бинеры, или бинарии, 
понимаются как совокупность двух полярно противоположных областей, например: 
дух — материя, жизнь — смерть) служит предметом технического посвящения. 
Остальные три великих бинера: жизнь — смерть, добра — зло, сознательность — 
реализационная власть будут предметами практического посвящения. Возможность 
нейтрализации бинеров состоит в нахождении третьего, среднего члена. Он по 
свойствам сродни крайним. Например, бинер эссенция — субстанция нейтрализуется 
термином «натура», и вся конструкция носит название «тернер». Посвящение и есть 
умение нейтрализовать бинеры дух — материя, жизнь — смерть, добро — зло, 
сознательность — реализационная власть.
   Обряд Посвящения описывается в книге Э. Шуре «Великие посвященные». 
Возвышенные истины герметизма сообщались не всем, а лишь способным и особым 
образом инициированным. Они скрывались от профанов. Посвящение, понимаемое как 
ускорение эволюционного развития способностей личности, делилось на три ступени.
 Первая — этическая — предполагала нравственное очищение, полный контроль над 
эмоциями и изменение характера. Неофит проходил одно за другим несколько 
испытаний. Семь из них связаны с человеческими добродетелями: освобождением от 
чувственности, гнева, тщеславия, жадности (скупости), зависти, чувствительности 
и способности противостоять внешним влияниям. Здесь важно было овладеть 
техникой медитации.
   Вторая ступень, условно называемая технической, предусматривала достижение 
«совершенства», т.е. особого рода экстатического видения, осознавания и 
единения со сверхличным, то, что может быть названо космическим сознанием.
  Третья ступень мастера предполагала установление гармонии личностного «Я» с 
мировым «Я». Посвященный иерофант носил на голове повязку с семиглавой змеей, 
на каждой голове которой был записан священный звук. Каждый кандидат в 
посвященные должен был пройти через тайну семи звуков и их сорока девяти 
энергий. Чтобы пройти посвящение, кандидат сначала становился аспирантом, затем 
учеником и лишь потом посвященным. После всего этого его могли называть 
истинным и совершенным змеем, что подчеркивало огромную важность символа змеи, 
означавшего одновременно добро и зло, чувственность и мудрость.
   По «Книге мертвых» воззвание к посвященным звучит следующим образом: «О 
слепая душа! Вооружись факелом мистерий, и в слепой ночи ты откроешь твой 
сияющий Двойник, твою небесную душу. Следуй за этим божественным Руководителем, 
и да будет он твоим Гением. Ибо он держит ключ к твоим существованиям, 
прошедшим и будущим»1.
   Посвящение, предполагавшее поднятие человеческого духа на невообразимую 
сверхчеловеческую высоту, означало постепенную трансформацию — творческую 
переделку всего человеческого существа: физиче-
170

ского, умственного, нравственного. В результате разум, чувства и воля 
становились управляемыми и самосогласованными, освобождались и развивались до 
необыкновенных пределов дремавшие ранее в человеке способности. Человек, 
приобретая господство над собой, овладевая скрытыми механизмами собственной 
сущности, постигал тайные силы природы. Разглашение секретов обряда посвящения 
каралось смертной казнью. «Ни единый смертный не поднимет моего покрывала», — 
гласила надпись под статуей Богини Изиды, сидящей в глубокой задумчивости с 
закрытой к#и-гой на коленях и с закрытым лицом. Пройдя испытания смертью, огнём,
 водой и наслаждением, посвященный давал обет молчания и вступал в царство 
истины.
   Разучивание и исполнение гимнов считалось важнейшим делом жрецов. Возможно 
предположить, что при пропевании звуков определенной высотности особое значение 
имели вибрации, гармония и ритмология, которые могли настроить на нужный лад и 
способствовать более тонкому восприятию всего происходящего.
   Э. Шуре так описывает долгий путь посвящения: «Прежде чем подняться до Изиды 
Урании, ученик должен был узнать земную Иэиду, продвинуться в физических науках.
 Его время разделялось между медитациями в своей келье, изучением иероглифов в 
залах и дворах храма, не уступавшего по своей обширности целому городу, и 
уроками учителей. Он проходил науку минералов и растений, историю человека и 
народов, медицину, архитектуру и священную музыку. <...> Учителя были весьма 
беспристрастны, равнодушны, предоставляя ученику справляться с собой самому. 
«Работай и жди», «Работай и молись» — вот девизы, которые звучали в ответ на 
вопрошания неофита. Здесь уместно вспомнить сфинкса, под видом которого 
скрывалась истина и цель посвящения. За молчанием и равнодушием жрецов 
скрывалось внимательное наблюдение за ростом ученика, которого обязывали 
следовать самым неумолимым правилам, добиваясь абсолютного послушания. От 
ученика требовалась невероятная сила отрешения и чистота сердца.
   Священные изображения на стенах, которые отражали 22 тайны бытия (и 
оставлены нам в наследство, согласно преданию, в виде карт Арканов Таро), 
первоначально, на пороге оккультного обучения, давали лишь угадывать. Долгие 
часы уединения неофит прогуливался по зале и размышлял над смыслом этих 
изображений. «Лотос долго растет под водою, прежде чем распустится его цветок», 
— так поэтическая мудрость объясняла неограниченное время, предоставленное 
ученику, чтобы в нем произошла работа внутреннего делания и нравственного 
очищения. На это уходили месяцы и годы. И когда происходило истинное 
преображение, из уст ученика звучала молитва: «О Изида, душа моя — лишь слеза 
из твоих очей, и пусть падет она, подобно капле росы — на душу других людей, и 
пусть, умирая, я почувствую как ее благоухание поднимается, к Тебе. Я готов 
принести себя в жертву»4.
   Это свидетельствовало о внутренней, духовной готовности ученика постичь 
священную истину, вступив в общение с посвященными. Оставалось бесстрашно 
выдержать лишь последнее испытание смертью (ибо никто
171

не преступал порог Озириса, не пройдя через смерть). Нового адепта провожали в 
низкий склеп, в углу которого стоял открытый мраморный саркофаг. «Ложись в эту 
гробницу и ожидай появление света. В эту ночь ты должен побороть Страх и 
достигнуть порога Самообладания», — с этими словами посвященные удалялись. Э. 
Шуре ярко живописует сцены этого финального испытания. Погасает лампа, и адепт 
остается один во мраке и леденящем члены холоде могилы. Земное сознание 
цепенеет, а эфирная часть освобождается. Адепт впадает в экстаз. Видения 
проносятся в его сознании, он видит цветок Изиды, мистическую Розу мудрости, 
заключающую в сердце своем бессмертную Любовь. Возникает образ женщины, Изиды 
тайного святилища. Она, держа в руках свиток папируса, склоняется над лежащим в 
саркофаге и говорит ему: «Я — твоя невидимая сестра, я — твоя божественная душа,
 а это — книга твоей жизни. Она заключает страницы, хранящие повесть твоих 
прошлых существований, и белые страницы твоих будущих жизней. Придет день, 
когда я разверну их все перед тобою. Теперь ты узнал меня. Позови меня, я 
приду!»
   Затем страшное потрясение — адепт чувствует себя сброшенным в свое 
физическое тело. В тяжелом состоянии он пробуждается от летаргического сна. «Ты 
воскрес к новой жизни», — говорит ему иерофант и приглашает на собрание 
посвященных. Отныне он их брат. Глава храма передает новому адепту великое 
откровение в образах видения Гермеса. Иерофант — жрец высшей лиги — сообщает 
новому посвященному два главных ключа тайной науки.
• «Внешнее подобно внутреннему, малое таково же, как и большое, закон один для 
всего. Нет ничего малого и нет ничего великого в божественной экономии».
• «Люди — смертные боги, а боги — бессмертные люди». Отныне знание будет твоей 
силою, вера — твоим мечом, а молчание — твоими непроницаемыми доспехами».
   Посвящение окончено. Если адепт был египтянином, он оставался жрецом храма. 
Чужеземец мог вернуться на родину, дав обед хранить молчание. «Он не должен был 
выдавать никогда и никому то, что видел и слышал, не раскрывать учения Озириса 
иначе, как под тройным покровом мистерий или мифологических символов. Если он 
нарушал клятву, роковая смерть настигала его рано или поздно, где бы он ни был, 
тогда как ненарушенное молчание становилось шитом его славы»5.
  Литературные источники создают представление об обряде посвящения, но всегда 
останется загадкой, насколько они точны и правдоподобны. Тексты весьма 
символичны, в них нет указаний на операции и рецептурные действия, но много 
аллегорий и иносказаний. Видимо, только в подобной форме они и могут быть 
изложены.
   В главе, посвященной Орфею, Э. Шуре приводит вдохновенные слова Орфея, 
описывающие чувства молодого миста при посвящении. «Погрузись в собственную 
глубину, прежде чем подниматься к началу всех вещей, к великой Триаде, которая 
пылает в непорочном эфире. Сожги свою плоть огнем твоей мысли; отделись от 
матери, как отделяется пламя от дерева, когда сжигает его. Тогда твой дух 
устремится в чистый эфир пред-
172

вечных причин, подобно орлу, как стрела, летящая к трону Юпитера. Юпитер 
одновременно и Супруг, и Божественная супруга. Вот первая тайна. <...> А теперь 
приготовься ко второму посвящению. Трепещи, плачь, радуйся, обожай! Ибо дух 
твой должен проникнуть в пьшающую область, в которой великий Демиург смешивает 
души и миры в чаше жизни. Утоляя свою жажду в этой опьяняющей чаше, все 
существа забывают свое небесное происхождение и опускаются в страдальческую 
бездну рождений». Рассказанная Мистерия о смерти Дионисия, растерзанного на 
куски, закат» чивалась аналогиями. «Страдающие люди — это его растерзанные 
члены, которые ищут друг друга, терзаясь в ненависти и преступлениях, в 
бедствиях и в любви, на протяжении многих тысяч существований». Посвящение 
имело и часть, возвеличивающую самих посвященных. «Но мы, посвященные, знающие 
то, что наверху, и то, что внизу, мы — спасители душ, мы— Гермесы человечества, 
подобно магниту мы притягиваем их себе, сами притягиваемые Богами. Таким 
образом, мощью небесных чар мы воссоздаем живое тело божества. Мы заставляем 
небо проливать слезы и землю издавать ликование; подобно драгоценным камням, мы 
несем в сердце своем слезы всех живых существ; чтобы преобразить их в улыбки, 
Бог умирает в нас, в нас же Он воскресает»6.
  Идея целостности и тоска по цельности живет в этом призыве. Она отражается 
отдаленным эхом в современном методологическом мышлении в виде запрета на 
бездушный фрагментарный анализ, изолирующий подход, абстрактность, возведенную 
в абсолют, на отрыв части от целого, абсолютизацию деталей и частностей. На 
память приходят знаменитые слова предостережения И. Гете:
«Живой предмет желая изучить,
               чтоб ясное о нем познанье получить, ученый прежде душу изгоняет,
               затем предмет на части расчленяет и видит их, да жаль: духовная 
их связь
тем временем исчезла, унеслась».
  Согласно же герметической традиции посвященный мог рассчитывать на то, что 
все увидит очами духа. Необходим великий труд или же тяжкие страдания, чтобы 
открылся внутренний взор. А до тех пор необходимо сохранять целомудрие жизни и 
белизну души, ибо божественный огонь ужасает слабых и убивает нечестивых. 
Считалось, что посвященный мог привлечь смерть или отдалить ее по своему 
произволу; он в состоянии образовать магическую цепь событий, соединенных силой 
воли; от него очень многое зависит.
  Причины, по которым эзотерические знания были оглашены, вряд ли можно 
установить точно. Однако именно в пифагорейском братстве можно усмотреть этот 
симбиоз, когда речь шла о посвященных мирянах, которые не уклонялись от 
гражданской жизни. Сам Пифагор был одним из тех античных мужей, которые не 
мыслили занятия натурфилософией без путешествия на Восток. Пифагор почитался не 
только как философ,
173

но и как математик. Согласно свидетельствам, «по Ямвлиху, чистой силой энергии 
и дерзновения Пифагор проник в тайны Храма Фив, получил там посвящение и после 
изучал священные науки в Египте в течение 22 лет»7.
  Связь «священного» знания герметизма с традицией античной философии 
достаточно явно прослеживается при анализе «Золотых стихов» Пифагора. Вторая их 
часть — «Очищение» — странным образом родственна^ "как отмечают исследователи, 
и египетской «Исповеди отрицания», и христианским заповедям, отраженным в 
Библии.
«Мать и отца уважай вместе с родными по крови.
Другом себе избери истинно-мудрого мужа;
Слушай советов его, следуй его ты примеру;
Из-за ничтожных причин с ним никогда ты не ссорься,
Если в твоей это власти, ибо закон непреложный
Тесно связует возможность с необходимостью вместе.
Страсти свои побороть свыше дана тебе сила,
Так обуздай же в себе мощным усилием воли
Алчную жадность и лень, похоть и гнев безрассудный.
Равно один и при людях бойся дурного поступка;
Больше всего же стыдиться должен ты сам пред собою.
Будь справедлив и в словах, и в поступках своих неизменно,
Следуя в них непреклонно веленьям ума и закона;
Помни, что рок неизбежный к смерти людей всех приводит,
Помни, что блага земные как с легкостью людям даются,
Так же легко исчезают. Что же касается горя,
Данного людям Судьбою, — то должен его ты с терпеньем
Кротким сносить, но при этом сколько возможно стараться
Горечь его облегчать: ибо бессмертные боги
Мудрых людей не подвергнут свыше их силы страданью.
Много путей существует для хода людских рассуждений;
Много меж ними дурных, много и добрых, но прежде
Нужно в них зорко вглядеться, чтоб выбрать из них настоящий.
Если же в мире возьмет верх заблужденье над правдой,
Мудрый отходит и ждет воцарения истины снова.
Слушай внимательно то, что тебе я скажу, и запомни:
Да не смущают тебя поступки и мысли чужие;
Да не побудят тебя к вредным словам и деяниям.
Слушай советы людей, сам размышляй неустанно,
Ибо безумный лишь может действовать без рассуждения;
Делай лишь то, что потом в горе тебя не повергнет
И не послужит тебе причиной раскаянья злого.
За неизвестное дело ты не дерзай приниматься,
Но научись ему; этим ты счастья достигнешь.
Но изнурять ты не должен тело свое, а стараться
Пищи, питья, упражнений в меру давать ему, дабы
Тело твое укрепилось, не зная излишеств и лени.
174

В жизни своей соблюдай, сколь возможно, порядок, Роскошь во всем изгони, ибо 
она возбуждает Зависть людей неизбежно. Бойся скупым быть излишне, Бойся добро 
расточать, как те, что не знают работы; Делай лишь то, что тебя ни теперь, ни 
потом не погубит И потому обсуждай каждый свой шаг и поступок»8.
  Посвящение, которое .предваряло вступление в основанный Пифагором 
Пифагорейский союз начиналось с подчинения правилам общественной жизни, когда 
молодые люди должны были проводить в школе целый день под наблюдением учителей. 
У двери пифагорейского здания возвышалась статуя Гермеса и надпись гласила: 
«Прочь, непосвященные!» Сам Пифагор придавал особое значение смеху и походке 
молодых людей. «Смех, — говорил он, — самое несомненное указание на характер 
человека, и никакое притворство не может украсить смех злого».
  Испытания пифагорейский школы представляли собой видоизмененные испытания 
египетского посвящения, лишенные смертельных ужасов могильных склепов. 
Стремящегося к посвящению заставляли провести ночь в пещере, в которой 
появлялись чудовища и привидения. Тех, кто не мог выдержать ужаса и мрака ночи, 
или обращавшихся в бегство признавали непригодными к посвящению.
  Нравственное испытание носило более серьезный характер. Без всяких 
предупреждений ученика заключали в келью. Ему давали доску и приказывали найти 
смысл одного из пифагорейских символов. Он проводил 12 часов в келье наедине со 
своей задачей, на протяжение которых он мог выпить только кружку воды и съесть 
кусок хлеба. Затем его вводили в общий зал, где все ученики должны были 
поднимать на смех испытуемого. Последний же должен был проявить огромное усилие,
 чтобы владеть собой. Некоторые ученики плакали слезами ярости, другие отвечали 
грубыми словами, третьи бросали доску вне себя от гнева, осыпая всех бранью. 
Это означало, что испытание на самообладание не было выдержано. Если 
присутствие духа не покидало испытуемого, то он считался вступившим в школу и 
принимал поздравления'.
  После этого начиналась первая ступень посвящения — подготовления. Она длилась 
от двух до пяти лет. И на всем протяжении послушники должны были соблюдать на 
уроках абсолютное молчание. Муза молчания освещала эту ступень.
  Вторая ступень очищение датировалась «золотым днем», когда Пифагор вводил 
нового ученика во внутренний двор своего жилища. С этой эзотерической 
(внутренней) ступени и начиналось собственно посвящение. Рядом с жилищем 
Пифагора был построен храм, где он занимался со своими учениками. Внутри храма 
были расположены мраморные статуи эзотерических муз, которые помимо 
мифологических имен носили еще и имена тех оккультных наук и священных искусств,
 которые охраняли. В центре располагалась статуя музы Гестии. Левой рукой она 
защищала пламя очага, правой указывала на небо. Гестия олицетворяла собой 
теософию. Урания наблюдала за астрономией и астрологией. Полигимния
J75

владела искусством потусторонней жизни и прорицания. Мельпомена представляла 
науку жизни и смерти, трансформаций и перевоплощений.
   После этих верховных муз, представлявших собой космогонию и не^ бесную 
физику, располагались музы человеческой или психической науки: Каллиопа, 
олицетворявшая медицину; Клио— магию; Эвтерпа — мораль.
   Следующая группа заведовала земной физикой: Терпсихора — наукой элементов; 
Эрато — наукой о растениях; Талия — наукой о животных.
   Пифагор учил, что дело посвящения состоит в приближении к великому существу, 
в уподоблении Ему, в возможном .усовершенствовании, в господствовании над всеми 
вещами посредством разума, в достижении той же активности, какой отличается 
невидимый огонь. Ибо «Ваше собственное существо, ваша собственная душа не 
представляет ли из себя микрокосм, малую Вселенную? Она полна бурь и несогласий.
 И задача в том, чтобы осуществить в ней единство гармоний»10.
   Великая Монада — единица — действует посредством творческой диады — двойки. 
С момента проявления Бог двойственен, он включает начало мужское, активное, и 
начало женское, пассивное, или пластическую живую материю.
   Триада, или закон троичности, есть образующий закон вещей и истинный ключ к 
жизни. Человеческая троичность тела, души и духа сливается в одно целое в 
самосознании человека. Клялся Пифагор, тем не менее, великим символом тетрады. 
Он говорил, что Главные основы содержатся в четырех первых числах, ибо, 
складывая их и умножая между собой, можно найти все остальные.
   Большое значение Пифагор придавал числу 7, считая его числом великих 
посвященных и полным осуществлением всего. Совершенным эзотерическим числом 
считалось также число 10, заключавшееся из сложения первых четырех чисел.
   Однако свое имя, известное всему миру, кротонский учитель получил после 
обряда посвящения. Его имя составлено из двух и означает «прозревающий 
гармонию»: пифии в Древней Греции были жрицами-прорицательницами, а Гор в 
Древнем Египте олицетворял гармонию. Получалось, что имя, соединяющее 
древнеегипетское и греческое звучание, символично скрепляло в одном лице связь 
двух цивилизаций".
Элизабет Хейч так описывает пройденный ею обряд посвящения.
   Каждое утро на рассвете они собирались в саду и начинали с физических 
упражнений, требующих большой сосредоточенности, принимали различные позы, 
делали дыхательные упражнения, направляли наше сознание на разные части тела.
   После физических упражнений шли в большую комнату для тренировки души и ума. 
Здесь для нас создавали иллюзии, которые мы должны были переживать так глубоко, 
как если бы они были реальностью. Мы вызывали в себе различные эмоциональные 
состояния и учились управлять ими, сохранять присутствие духа независимо от 
происходящего.
  Следующая ступень предполагала, что уже без мысленных картин, по команде, мы 
должны испытывать разные эмоциональные состояния, переживая их с такой силой, 
как будто они действительно имели причину. Начинали с глубочайшей удру-
176

ценности и двигались постепенно к безразличию, а затем к радости и через нее к 
высшему состоянию счастья. После долгой практики мы научились делать это так же 
легко, как музыкант пробегает всю гамму от низшей ноты до высшей.
   Следующая ступень заключалась в переживании противоположных эмоциональных 
состояний без перехода: от глубокой грусти к высшей степени веселья, от страха 
к отваге. Целью этих упражнений было сделать нас независимыми как от внешних 
событий, так и от наших личных настроений и поддерживать эмоциональное 
равновесие независимо от происходящего.
   Практиковались чисто ментальные упражнения в концентрации. Техника 
концентрации предполагала, что мыслям нельзя давать блуждать, их нужно стянуть 
в одну точку, придав им центростремительное направление. Фразой для 
концентрации могла быть такая: «Я всегда проявляю божественное начало». Но 
поначалу можно попробовать сконцентрироваться на букве «О». Концентрация ведет 
человека к самому себе, он становится той вещью, на которой концентрируется. 
При концентрации мы втягиваем проецируемую вовне мысль обратно в себя, и 
предмет мысли становится идентичным самому человеку. Созданное возвращается к 
создателю.
При концентрации человек проходит три ее фазы:
• интеллектуальную;
• эмоциональную;
• духовную.
   На первой степени мысль направляется на объект концентрации и ищется 
определение, которое ясно и полно выражает этот объект. Затем, на второй стадии,
 происходит переход от размышления к ощущению. Ваше сознание проецирует наружу 
все признаки объекта, отпечатывая их в ваших органах чувств. Вы ощущаете каждым 
нервом ваш объект. Третья фаза — это духовная концентрация. Ваше сознание 
становится идентичным объекту концентрации. Вы больше не думаете о нем, вы 
ощущаете, что вы — это он. Самая трудная задача — концентрация на себе. Сначала 
размышления о теле, затем— ощущения себя и, наконец, вы должны стать тем, что 
вы есть".
   Вслед за этим следовало приобретение умения хранить молчание при помощи 
двенадцати рядов оппозиций, которыми надо научиться управлять.
• молчание — разговор;
• восприимчивость— сопротивление влиянию;
• повиновение— управление;
• скромность — уверенность в себе;
• молниеносная быстрота — осторожность;
• способность принимать все— способность различать;
• борьба — спокойствие;
• предусмотрительность— отвага;
• не владеть ничем — владеть всем;
• отсутствие привязанностей — верность, преданность;
• презрение к смерти — уважение к жизни;
• равнодушие — любовь.
   После достаточного психического продвижения можно попробовать телепатические 
упражнения, т.е. установление контакта с другим человеком. Лучше упражняться в 
этом после захода солнца, так как солнечные лучи стимулируют те цент-
177

ры, которые служат физическим проявлениям и привязывают сознание к 
материальному плану. Вечером сознание уходит на духовный план.
   В этом упражнении, как и в любом упражнении на концентрацию, начать следует 
с концентрации внимания целиком на какой-то одной мысли. Сконцентрируй 
полностью мысли на лице, с которым ты хочешь установить контакт. Закрыв глаза, 
представь себе этого человека, его глаза, тело, лицо, и вообрази, что ты— это 
он, а он— это ты, пока реально не ощутишь, что его руки— это твои руки, его 
тело — это твое тело, т.е. пока ты полностью не отождествишь себя с ним. Тогда 
остановись на мысли, которую ты хочешь передать, и думай об этом так, как будто 
этот человек в тебе думает об этом.
В этом упражнении три ступени:
1) контакт в присутствии этого лица;
2) контакт на расстоянии в заранее назначенное время, когда вы оба знаете об 
этом;
3) контакт без ведома того лица, с которым ты хочешь установить связь.
   Эти три стадии образуют позитивную часть телепатических упражнений. В 
негативной части развиваются способности получать и понимать телепатические 
послания.
   Эта часть тоже имеет три фазы. Сначала ты делаешь себя восприимчивой и 
пустой в присутствии лица, от которого хочешь получить послание, потом эту 
процедуру осуществляешь одна в заранее назначенное время, зная, кто будет 
концентрироваться на тебе. И наконец, — не зная об этом ранее, — так описывает 
секреты посвящения Э. Хейч".
   Идея нравственного совершенствования, заложенная в герметизме, вызывала к 
нему приливы любви, рассредоточенные на всем протяжении человеческой истории. 
Античность и средневековье, Возрождение и Новейшая история с тем или иным 
уровнем проникновения в суть «тайной и священной мудрости» благоговели перед ее 
силой.
   История свидетельствует не только о древности герметизма, направленного на 
самосовершенствование и расширение способностей сознания, но также и о 
древности халдейского знания, о точности халдейской системы. Будучи одной из 
наиболее законченных из когда-либо существующих, халдейская система за 2 тыс. 
лет до н.э. предоставляла точные исчисления того, что солнечный год составляет 
365,25 суток, время обращения Луны — 30 дней. Год делился на 12 месяцев, а 
каждый месяц — на 30 дней. Каждые двенадцать лет разница составляла 2 месяца. 
Весьма точно вычислялись солнечные и лунные затмения.
   Вместе с тем, согласно историческим свидетельствам, халдейская магия и 
мантика не имели доступа в Персию. Халдеи достигли видного положения, когда 
персы покорили Вавилон в 539 г.; тогда народы перемешались. Евреи перенесли с 
собой из Вавилонского плена точное знание всей халдейской магии, благодаря 
книге Бноха оно стало распространяться среди народа. Халдейские знания 
развивались в каббале, которая проникла в Европу окольным путем, через мавров14.
 Европа вступила в непосредственное соприкосновение с халдейской магией в V а 
до Р.Х. вследствие войны персов с греками. Египетская магия тогда не оказывала 
на Грецию существенного влияния
178

потому, что последняя была наводнена так называемой персидской, а на самом деле 
магией халдейского и мидийского происхождения.
   В рамках натурфилософии естественные науки были в зачаточном состоянии. 
Можно говорить лишь о Птолемеевом александрийском музее (III в. н.э.), где 
развивались врачебная наука, прикладная математика, астрономия и математическая 
оптика, химия в форме алхимии. Здесь трудились многие знаменитые математики, 
физики и астрономы: Евклид, Гиппарх, Герон, Птолемей. Александрия явилась 
центром развития важнейших магических наук.
   В иудействе магия была строго воспрещена. По закону Моисея за волшебство и 
идолопоклонство вменялось наказание, а именно побивание камнями. В 3-й книге 
Моисея (XX, 27 ел.) говорится: «Мужчина ли или женщина, если будут они вызывать 
мертвых или волхвовать, да будут преданы смерти; камнями должно побить их, 
кровь их на них».
   Христианство, провозгласившее веру во всемогущество Бога, заставляло тем 
самым признать бессильными все прочие низшие силы. Они отступали перед. 
Божественным промыслом и Благодатью. По отношению к статусу и культу языческих 
богов долгое время велись споры, признано было считать их демонами, которым 
поклоняются из-за недостаточного понимания истинного Бога. «Ибо все боги 
народов суть демоны, ибо Господь сотворил небо». Торжество и распространение 
христианства сопровождалось гонениями на религиозные секты, которые расходились 
с установленной доктриной. По отзывам исследователей, «это стоило Европе больше 
невинной крови, чем все современные ей войны»15.
ЛИТЕРА ТУРА
1   Цит. по: Колчн У. Оккультизм. М., 1944. С. 122.
2 См.: Холл М.П. Энциклопедическое изложение магической, герметической, 
каббалнческой, символической философии. Новосибирск, 1994. С. 113.
3 Шуре Э. Великие посвященные. Калуга, 1914. С. 95.
4 Там же. С. 114-116.
5 Там же. С. 117-126.
6 Там же. С. 185-187.
1 Блаватская Е.П. Теософия и практический оккультизм. М., 1993. С. 20. s 
Золотые стихи Пифагора // АУМ. Синтез мистических учений Запада и Востока. 1987.
 № 2. С. 8-10.
9 См.: Шуре Э. Указ. соч. С. 245-247.
10 Там же. С. 256.
11 См.: Хепч Э. Посвящение. Киев, 1990. С. 77.
12 Там же. С. 80-88.
13 Там же. С. 102-103.
14 Иллюстрированная история суеверий и волшебства от древности и до наших дней. 
Киев, 1993. С. 38-39.
15 Там же. С. 76.
179

Тема 17. НАУКА КАК «НАТУРАЛЬНАЯ МАГИЯ» В СРЕДНЕВЕКОВЬЕ И ВОЗРОЖДЕНИИ
«Натуральная магия», — Гносис и осмысление «Логоса дароносно-го». — Понятие 
«божественной интеллигенции». — Профанная и естественная магия. —Два значения 
магии. — Ученые-«маги»: Альберт Великий, Роджер Бэкон, Оккам. — «Philosophia 
occulta» Агриппы. — Парацельс и рациональный смысл магии у Пико дела Мирандолы. 
— Астроном и астролог И. Кеплер. — Инквизиция.
  Средневековые ученые, как правило выходцы из арабских университетов, свое 
знание называли «натуральной магией». «Под натуральной магией я понимаю 
надежное и глубокое познание тайн природы, — напишет в 1657 г. Каспар Шотт, — 
так что когда становится известным природа, свойства, скрытые силы, симпатии и 
антипатии отдельных предметов, то можно назвать такие действия, которые людям, 
незнакомым с причинами их, кажутся редкостными и даже чудесными»1. Можно 
сказать, что подобным «натуральным магом» был Исаак Ньютон, который открыл 
действие гравитационных сил.
   Магия — это глубокое знание оккультных сил Природы и законов Вселенной без 
их нарушения, и следовательно, без насилия над Природой. Как отмечает Е. 
Блаватская, слово «магия» означает высшее знание и изучение Природы,'глубокое 
проникновение в ее скрытые силы, в те таинственные, оккультные законы, которые 
составляют основу каждого элемента (будем ли мы считать, что их четыре или 
около шестидесяти). Произошло слово от титула Высших жрецов античности, которых 
называли Маха, Маги или Магинси, а последователи заросизма — Магистрами (от 
корня Meh ah — великий, знающий, мудрый). Под магией понимали древнее познание 
вне святилищ, известное как «поклонение свету», или божественную духовную 
мудрость — как противопоставление поклонению тьме и невежеству. Магия и 
чародейство зависели от более высокого уровня подсознания, чем тот, которым 
располагает обычный человек в повседневности, и имели дело с невидимой частью 
психики. Магия может быть названа наукой или учением использования скрьпых 
способностей человека. Она во многом основана на интуиции, которая более 
информативна, чем разрешительная способность нашего зрения или слуха.
   Не подвергается сомнению то, что определенные сведения магии выступают как 
отголоски герметической философии. Многочисленные сходства и постоянные ссылки 
на Гермеса — Бога Тота, огромное количество произведений, приписываемых или 
относящихся к герметической традиции, — такова питательная почва и 
идейно-теоретическая подоплека средневековой магии. Однако маг— это больше 
практик-экспериментатор, нежели теоретик-концептуалист. Маг желает, чтобы опыт 
(операция) удался, и для этого он прибегает ко всем возможным богам, молитвам и 
заклинаниям.
   Гностики, составляющие довольно распространенное в начале новой эры течение, 
тяготеющее к герметической традиции, считали, что един-
180

ственным путем к спасению души является «гносис» — знание, ведение. Однако 
дается оно не посредством разума, а обретается путем применения магических 
формул, откровения, мистического единения с Божеством. По учению гностиков, мир 
представал сотворенным не самим Богом, а одним из посредствующих духов — 
демиургом, поэтому мир мог находиться и во власти зла. Христос является 
эманацией, истечением Бога, между Богом и человеком посредниками служат некие 
зоны, бесплотные существа. Иногда под зонами подразумевают бесконечно 
длительные периоды борьбы добра и зла.
   Как свидетельствуют источники, гностики различали людей на три категории:
1) «пневматические», в которых преобладает дух (пневма);
2) «психические», с доминантой души — психе;
3) «гилические» — в них слышен зов материи, «гиле».
   Последние осуждены на смерть, первые определены к спасению, вторые же могут 
спастись, если последуют указаниям первых, избранных, обладающих «гносисом». 
Отцы церкви считали гностиков еретиками. Сторонники еретического гносиса, в 
свою очередь, проповедовали невозможность примирения науки и веры, усматривая в 
них несовместимые элементы. В ситуации, когда критерием истины становилась вера,
 наука оказывалась лишь вспомогательным и побочным занятием.
   Греческие апологеты II в. привлекли внимание к особому влиянию слова, заходя 
со стороны осмысления «Логоса дароносного». Использовался тезис Филона, который 
обращал внимание на то, что семена Логоса, понимаемого как слово и мысль внутри 
нас, совершают внутри нас некоторые превращения. Произнося некое слово, мы 
порождаем значение этого слова, его интерпретацию и его понимание. При этом 
происходит как бы возгорание Логоса, он передается от высказывающегося к 
воспринимающему. Оно сопровождается делением Логоса, смысл которого 
распространяется среди собеседников — передается от одного к другому. При этом 
одновременно происходит и обогащение, приращение его, так как слово возрождает 
в другом новый огонь смысла и новый слой внутренней мотивации. Отсюда выводится,
 что присутствующая рациональная потенция божественного Логоса — logike — имеет 
также свое происхождение от мудрости Бога. Логос полностью неизреченный, но все,
 что исходит от Логоса, связано с благодатью, так как он направлен на то, чтобы 
излечить людей от их недугов.
  Логос был одновременно и имманентен, внутриположен (как внутренний смысл, 
превышающий возможности слова) и как Логос произнесенный, в слове себя 
обнаруживающий. Можно без труда провести параллели между герметической аксиомой 
«Слово сильнее оружия» и размышлениями по поводу силы и влияния слова в рамках 
средневековой полемики. К этому присоединялся пафос античного прочтения Логоса, 
являющего собой истинную меру, сочетающую мудрость и добродетель. Благостный 
дар его состоит в том, что Логос является «еще и Спасителем, поскольку 
обнаруженное в человеке это рациональное снадобье при определенных 
обстоятельствах, остановив порок, исключив источник стра-
181

стей, перерезав корни желаний, противных разуму (указанием на то, чего следует 
остерегаться), дает противоядие от всех болезней и путь к спасению»2.
  Христианский теолог, философ и ученый, представитель ранней патристики 
Оригена (около 185-253/254) обращает на себя внимание тем, что провозглашает 
понимание Бога как «реальность интеллектуальную и спиритуальную». Реальность 
эта, имеющая интеллектуальную природу, полностью непостижима и неисповедима, 
она выше понимания и бытия, ибо природа превосходит самый ясный и чистый ум 
человеческий. Большое значение имеет то, что разум расширяет свои границы в 
рамках пространства веры, а также то, что он противится сведению своих потенций 
к сугубо светскому их прочтению и использованию. Здесь возможны его искажения 
сугубо мирского характера. На самом деле интеллигибельный мир намного отстает 
от чувственного и телесного. Умопостигаемая природа возлагает свои надежды на 
возможности разума. Величие человека — в возможности приобщиться к 
божественному разуму.
  Дошедшие до нас сочинения под именем Псевдо-Дионисия Ареопа-гита, 
христианского мыслителя (V—VI в.), получили название «Corpus Areopagiticum». 
«Ареопагитический корпус» включал трактаты: «О небесной иерархии», «О церковной 
иерархии», «О божественных именах», «Таинственное богословие». Он основывался 
на доктрине безусловной неопределенности и неописуемое™ бога, возможности 
богопознания только посредством лестницы аналогий. Согласно ей «благую Причину 
можно выразить словами многими и немногими, но также и полным и абсолютным 
отсутствием слов. В самом деле, чтобы ее выразить, нет ни слов, ни понимания, 
ибо она свыше положена над всеми, а если и является, то тем, кто превозмог все 
нечистое и чистое, превзойдя в подъеме и сакральные вершины, оставив позади все 
божественные светила и звуки призывные, все словеса и рассуждения, проникнув 
через все туманные завесы туда, где, как гласит Писание, царствует Тот, кто 
выше всего»3. При таком познании мысль становится немногословной, с тем чтобы 
обрести полнейшую бессловесность.
  Если попытаться прояснить все смысловые тонкости понятия «божественная 
интеллигенция», то такой подход неизбежно приведет к трудам «последнего 
римлянина» и «первого схоласта» Боэция (ок. 480-523). Следует заметить, что в 
его трудах толкование данного понятия предельно приближается к античной 
традиции. Чувство, воображение, рассудок как формы познания соединяются в 
«божественной интеллигенции» — высшем разуме, которому доступно все, который 
парит над вселенной, всеохватывающий и универсальный. Исследователи показывают, 
что по традиции, берущей начало от Аристотеля, ум (intelligent ia) есть 
созерцание начал, высших принципов. По Фоме Аквинекому, все духовные твари 
наделены «интеллектами», а Творец — «интеллигенцией». У Боэция оба эти слова 
(интеллект и интеллигенция) употребляются равнозначно — как божественный 
интуитивный разум, в отличие от дискурсивного, связанного с чувственностью 
«рацио». Интеллект отождествляется с острием ума. Метод интеллектуального, т.е. 
постигающего, созерцания (intel-
182

lectualiter) схватывает не образ (imago) предмета, дальше которого не могут 
идти ни физика, ни математика, но прообраз этого образа, действительную форму 
предмета, «которая есть само бытие (esse) и от которой бытие происходит».
В пятой книге «Утешения философией» Боэция есть такие строфы:
«Сокрытую от глаза сущность форм
Невеждам не понять, пусть зрима даже им!
Кто к разуму небес причастен был,
Тот знает единичное и все!
Сокрытый в нас не все еще забыл
Наш разум, — заточенный в членах дух, —
Понятье общего (он) удержал.
Кто правду ищет, — нелегко ему, —
Он вещи познает, но охватить
Их сущность ведь не сразу всем дано»4.
  Устремленность к постижению сущности вещей, направленность на отыскание общей 
закономерности, спрятанные в особенностях средневекового дискурса, роднили и 
выводили на единое проблемное поле «натуральную магию» и науку.
  Сторонником «естественной магии» провозглашал себя Марселио Фичино 
(1433-1499), влиятельный ум в Флорентийской платоновской академии. Он 
обнародовал герметические доктрины. Задаваясь вопросом: «Почему у нас такой 
страх перед магией?» — Фичино приходит к необходимости отличения профанной, 
извращенной магии, и естественной магии. Профанная магия основывается на культе 
демонов, естественная магия использует благоприятное воздействие небесных тел 
для оздоровления тела. Способность тех, кто практикует в области медицины и в 
сельском хозяйстве, тем продуктивнее, чем больше их склонность связывать вещи 
небесные с земными.
   Естественная магия связана с воздействием естественных причин на 
естественные предметы и осуществляется на основе законов и необходимости. Она 
наследует платоновскую идею об универсальной одушевленности всех вещей, вводит 
специальный элемент — дух, являющийся самой тонкой пневматической субстанцией, 
пронизывающей все тела. Жизненная сила «духа» истекает из лучащихся звезд. 
«Камни, металлы, травы, раковины моллюсков, как носители жизни и духа, могут 
быть разнообразно использованы с учетом их «симпатических свойств». Поэтому 
Фичино делал еще и талисманы, использовал чары музыки — орфические песенные 
гимны с одноголосьем и в инструментальном сопровождении, что должно было 
способствовать улавливанию благотворного влияния планет и гармонии для 
«устанавливания звездной симпатии»5.
   И хотя связь магии с медициной оправдывалась тем, что сам Христос являлся 
целителем, негативная оценка всей системы магии исторически во многом была 
обусловлена отношением к ней религии. Именно средневековье изгнало магию из 
Божественного миропорядка, отнесло ее к ком-
183

потенции демонических сил. Хотя по сути своей «натуральная магия» традиционно 
противостояла религии и зачастую поднимала сугубо философские вопросы. И если с 
«естественной магией» связывали чудеса естественных вещей, то с искусственной 
магией — образцы человеческого творчества, поднимающие его над природой, 
например, изобретение телескопа ,или артиллерии.
   В связи с этим можно различить два значения в определении магии. Согласно 
первому она отождествляется с путем оккультиста, согласно второму магия есть 
практическое воздействие на действительность. Это особый вид деятельности, 
который имеет своей целью преобразование действительности на физическом и 
тонком уровнях. Тонкие слои действительности, исходя из магических 
представлений, являются причинными по отношению к грубому физическому миру. 
Наука отрицает такую зависимость, как и само наличие тонких уровней бытия. 
Современная наука работает с категорией идеального, признает идеализированные 
объекты, но игнорирует их информационно-энергетическую специфичность. Для мага 
человек представляет собой пучок энергетических сплетений, а космос содержит в 
себе скрытые силы, познание и использование которых недоступно непосвященным. И 
точно так же, как в сфере науки, для того чтобы сделать научное открытие, нужно 
обладать познаниями и неординарным умом, так в сфере вненаучного знания 
необходимы умения и способности. Магия всегда привлекала к себе особое внимание 
своей функцией целительства и тем, что она выступила разновидностью 
психотерапии.
   Из-за полярности энергетических потоков принято говорить о двух магических 
ориентациях — белой и черной магии. Согласно древним легендам, подобно тому как 
человек после своего падения облачился в земное тело, так и священные науки, 
содержащие в себе секретную мудрость, облачились в твердые оболочки, сквозь 
которые не может себя проявлять их трансцендентальная сущность. Таким образом 
алхимия трансформировалась в химию, астрология в астрономию. Считалось, что 
путь преодоления барьеров, разделяющих видимое от невидимого, — это путь 
мистерий. (В настоящее время это напоминает те многообразные и многочисленные 
занятия школ и школок, на которых страждущие и любознательные обыватели 
восполняют свою потребность познавания и приобщения к важным для них 
нетрадиционным знаниям.)
   Итак, познание «тайн природы», «натуральная магия» и «сокровенная философия» 
выступают как понятия синонимичные. Особое внимание привлекает к себе учение 
арабского философа Ибн Рушда (Аверроэ-са) (1126-1198). Автор семитомного 
медицинского труда, знаменитый комментатор Аристотеля и защитник прав разума в 
познании, Аверроэс был сторонником, выражаясь современным языком, космического 
детерминизма и единого интеллекта. Этот активный интеллект, существуя вне и 
независимо от эмпирических индивидуумов, «есть вечный коллективный разум 
человеческого рода, который не возникает и не уничтожается и который заключает 
в себе общие истины в обязательной для всех форме. Он есть субстанция истинно 
духовной жизни, и познавательная
184

деятельность индивидуума образует лишь частное проявление ее. <...> Разумное 
познание человека есть, следовательно, безличная и сверхличная функция: это 
временная причастность индивидуума к вечному разуму. Последняя есть та общая 
сущность, которая реализуется в высших проявлениях индивидуальной 
деятельности»6. Эти далеко ведущие предположения представляют собой отдаленный 
аналог и концепции ноосферы, и идеи информационного поля Вселенной. В средние 
же века они тяготели к панпсихизму и были неизменными спутниками мистических 
размышлений.
   Источники отмечают, что «благодаря крестовым походам и мавританским 
университетам в Испании европейцы познакомились с основами арабской науки и 
магии. Ученые-маги Альберт Великий (ок. 1193—1280) и Роджер Бэкон (ок. 
1214—1292) имели столь обширные сведения по естествознанию, что слыли чародеями.
 Сам Фома Аквинский, будучи учеником Альберта Великого, стал поборником веры в 
чародейство под впечатлением тех экспериментов в естествознании и науках, 
которые осуществлял в своей тайной мастерской Альберт Великий7.
   Эти ученые-маги придерживались убеждения, что все происходит на основании 
скрытых законов природы. Роджер Бэкон написал произведение под названием «О 
ничтожестве магии», так как не верил в возможность произвести что-либо 
посредством заклинания духов. Альберт Великий утверждал, что при исследовании 
природы надо постоянно обращаться к наблюдению и опыту. Он провел большую часть 
своей жизни в путешествиях, и у него были географические сочинения, 
свидетельствующие о его наблюдательности. Его опыты по физике сообщают, что 
стеклянный шар," наполненный водой, собирает солнечные лучи в одну точку, в 
которой сосредоточивается большое количество теплоты. Он указывал и способ 
исследования воды: если два куска полотна, опущенные в разные источники, после 
высыхания будут иметь разный вес, то кусок, который окажется легче, 
свидетельствует о более чистой воде.
   Роджер Бэкон проводил опыты с вогнутым зеркалом и зажигательным стеклом. 
Посредством вогнутого зеркала отдаленные предметы были видны более ясно. У него 
было стекло, в которое он мог видеть все, что происходило на 50 миль в 
окружности, а также зеркала, которыми можно было зажигать дальние города. 
Однако телескоп ему устроить не удалось. Имея энциклопедическую образованность 
и широкий кругозор, он подчеркивал важность изучения произведений по оригиналам 
и необходимость знания математики. Но после того, как был призван инквизицией 
дать отчет о своих взглядах, провел в тюрьме пятнадцать лет.
  Обращают на себя внимание представления о процессе познания, развиваемые 
Оккамом (ок. 1285-1349). Английский философ учился и преподавал в Оксфорде. 
Чувственное познание у него теряет характер точного воспроизведения своего 
объекта. «Представление (conceptus) как таковое есть состояние или акт души 
(passio — intentio animae) и образует знак (signum) для соответствующей ему 
внешней вещи»8. Следовательно, в душе мы находим знак для соответствующего ему 
явления во внешнем мире. Оккам ограничивал применение понятия причинности 
сферой эмпирической констатации.
185

   Средневековая наука, или, как ее называли, «сокровенная философия», с 
течением времени пришла к выводу, что из всех магических искусств возможным 
оказалось лишь то, которое строилось на применении сил природы и на 
естественном взаимодействии вещей. Натуральная магия представала в качестве 
своего рода практической физики, которая показывала, как много фокусов можно 
сделать на основе природных связей (например, опыты с магнитом).
   Возрождение попыталось оправдать магические притязания к свободному поиску и 
творчеству. «...Мудрец, имеющий власть над звездами, маг, который формирует 
стихии: вот единство бытия и мышления, всеобщая открытость реальности. Это, и 
ничто иное, подразумевала защита магии, которую Возрождение включило в свое 
прославление человека»9. Однако, в какую бы сторону ни клонился маятник оценок 
магии, бесспорен ее исторический возраст. А это означает, что данный феномен 
как древнейшее явление универсален, это культурно-этический элемент духовного 
развития человечества.
   Если вслед за Агриппой попытаться обобщить все известное об оккультизме, то 
получится следующая картина. Во-первых, налицо весьма строгая системность всех 
эзотерических знаний. «Philosophia occulta» Ar-рнппы включала три части: теорию 
магии, практическое приложение и эзотерическую систему. Во-вторых, окажется 
понятным особое положение данной системы знаний, именуемой как «наука наук», 
«натуральная философия» или «Священная мудрость». У Агриппы она воспринимается 
как высшая и совершеннейшая из всех возможных наук. Он был уверен, что магия 
обнимает собой глубочайшее созерцание самых тайных вещей, знание всей природы, 
учит нас, в чем вещи различаются друг от друга и в чем они согласуются. Отсюда 
происходит ее чудесное действие, так как она сочетает различные силы и всюду 
связывает низшее с силою высшего; поэтому магия есть совершеннейшая и высшая из 
наук, высокая и священная философия.
   Как всякая истинная философия, она разделяется на физику, математику и 
теологию. Магия соединяет в одно целое эти три науки и дополняет их, поэтому 
она по праву с древнейших времен называется высочайшей и священнейшей из наук.
   Выводам Генриха Корнелия Агриппы (1456-1535) следует доверять. Этот 
оригинальный ученый, сочетающий в себе дар естествоиспытателя, медика и 
философа, происходил из старинного богатого рода. В молодости изучал 
правоведение, литературу, иностранные языки, в Париже основал общество для 
изучения тайных наук. Свое большое сочинение в трех томах он посвятил магии во 
всей ее совокупности. Основные идеи Агриппы о тайной философии были 
заимствованы и покоились на положениях физики Аристотеля и астрономии Птоломея, 
философии неоплатоников. Агриппа решился доказать, что существующая магия 
согласуется не только с имеющимися в то время общими знаниями о естественном 
порядке вещей, но и со всем тогдашним мировоззрением. По мнению исследователей, 
цель Агриппы состояла в том, чтобы превратить магию из сверхъестественной науки 
в физику, математику,
186

теологию. Таким образом, Агриппа первым заговорил о естественной магии.
   Магическая система Агриппы была построена на известном герметическом 
принципе: как высшее влияет на низшее, так и низшее влияет на высшее, только в 
меньшей степени. В 1-й главе говорится: «Мир имеет троякий характер: стихийный, 
небесный и интеллектуальный. Все низшее управляется высшим и от него получает 
свою силу... Поэтому магики исследуют силы стихийного мира путем разных 
сочетаний естественных вещей и, кроме того, присоединяют к ним небесные силы. 
Мы можем пользоваться не только имеющимися у нас силами обыкновенных вещей, но 
и привлекать к себе из высших миров новые силы». <...>
  Скрытые свойства, получаемые вещами от мировой души через посредство звездных 
лучей, могут быть найдены лишь путем догадки и опыта. Тот, кто хочет 
исследовать, должен прежде всего знать, что всякая вещь тяготеет к себе 
подобной и всем своим существом притягивает к себе подобную. Все вещи богаты 
известными свойствами и качествами, например теплотой, холодом, смелостью, 
страхом, печалью, гневом, любовью или какой-либо иной страстью или силой — все 
эти вещи сильно тяготеют к вещам с подобными же свойствами и вызывают в них 
подобные же силы»10. Это взаимное согласование древние греки называли 
«симпатией». Закон симпатии и антипатии имел значение в философии неоплатоников.
 Агриппой он был введен в ранг всеобщего закона природы и более двух столетий 
служил объяснительной моделью всех явлений. Так понятая магия получила название 
«натуральной философии».
   В рамках натуральной философии человек есть микрокосм и заключает в себе все 
числа, меры, веса, движения и элементы. Мир называется «макрокосм». Руководящей 
идеей становится мысль, что все однородное находится в условиях взаимного 
обмена, высшее господствует над низшим, но и низшее может действовать обратно и 
привлечь к себе силы высшего. Поэтому магические операции основываются на 
действии единого всеобъемлющего закона природы, на целесообразном приложении 
сил природы. В этом суть великой реформации Агриппы, который хотел достигнуть 
того, чтобы ученых-магов считали не чернокнижниками, но носителями высочайшей и 
священнейшей науки.
   Известный под псевдонимом Парацельс немецкий врач и естествоиспытатель 
Теофраст Бомбаст фон Гогенгейм (1493—1541) был сведущ и удачлив в применении 
средств народной медицины, целебной силы трав, минералов и алхимических 
преобразований. Его медицина опиралась на астрологию и алхимию, основывалась на 
глубочайшем знании вещей природы и ее тайн. Можно сказать, что мировоззрение 
Парацельса было насквозь пронизано принципом аналогий, микрокосм уподоблялся 
макрокосму, человек — Вселенной, его органы — небесным светилам: сердце — 
Солнцу, мозг — Луне, печень — Сатурну, почки — Юпитеру. Аналогиями пронизаны и 
отношения между человеческими органами, растениями и минералами, а растения и 
минералы соотносятся с небесными светилами. Из многовековой практики алхимии 
Парацельс использовал аналогию, когда ртуть соответствовала духу, соль — телу, 
сера — душе.
187

Поэтому принцип лечения от любого заболевания он разыскивал в природе. Он видел 
мир как сплетение и взаимосвязь различных возможностей.
   Парацельс был учеником доверенного друга Агриппы аббата Тритгей-ма и еще в 
молодости познакомился с основными идеями французского ученого. Сходство между 
трудами Парацельса, которых было множество, и системой Агриппы очень велико. Из 
закона о подчинении низшего высшему и закона симпатии и антипатии Парацельс 
вывел два главных метода лечения — арканы и симпатические средства. Каждое 
вещество, по его мнению, действует лишь на отдельные, ограниченные области тела 
и не влияет на все тело вообще. Такие вещества называются арканумы. Истинная 
задача алхимии состоит в изготовлении арканумов, направленных на лечение 
болезней, а не на получение золота.
   Так как однородные силы притягиваются, то болезнь может быть извлечена тем, 
что масть ее материи переносится на другие тела: растения, животных и т.п. 
Герметическая медицина действует посредством субстанции после ее 
динамизирования астральными телами (имеется в виду упот^-ребление талисманов). 
Парацельс оставил после себя множество трудов, однако сам его дискурс и ткань 
его рассуждений отражали чуждый нашему современнику образ мыслей, как например: 
«Сифилис нужно лечить мазью из ртути, а также употреблением внутрь этого 
металла, поскольку ртуть есть знак планеты Меркурий, который в свою очередь 
служит знаком рынка, а сифилис подхватывают на рынке»11.
  Рациональный смысл магии, в противоположность закрепившемуся за ней 
колдовскому истолкованию, можно обнаружить во взглядах Пико дела Мирандолы 
(1463—1494). Одаренный, владевший древними языками богатый флорентийский граф 
Пико обращал внимание своих современников на то, что магия связана с 
постижением действительных тайн природы. Именно поэтому она носит имя «magia 
naturalis» — естественная магия. В сочинении «Против астрологии» граф Пико 
протестовал против своеобразного астрологического детерминизма, который 
сковывал и парализовывал человеческую активность.
  Заслугой и новшеством, внесенным Пико, является присоединение к магии и 
герметизму каббалы. Каббала сочетает теоретико-доктринальный и 
практике-магический аспекты. Она обнаруживает сходство с писаниями герметиков, 
халдейских оракулов, орфиков. Практико-магический аспект разрабатывается либо 
«в форме аутогипноза» для реализации внутреннего созерцания, либо в форме, 
очень близкой к магии, основанной на власти сакрального еврейского языка и на 
получаемом от ангелов голосе, а также на десяти именах власти и атрибутов Бога, 
так называемых «sefirot».
  Доктрина «sefirot» представляет собой пространственную разверстку живительных 
сил Бога, этакий космологический контекст, состоящий из отношений между 10 
сферами космоса. Это сферы семи планет, сферы неподвижных звезд и более высокие 
сферы. Доктрина основана на утонченной мистической интерпретации слов и букв 
еврейского алфавита. Самым сложным в каббалистической практике считался метод 
«gematria», основанный на числовых значениях, определенных каждой букве еврей-
188

ского алфавита, что порождало математическую систему крайней сложности. 
Выходило, что без непосредственного знакомства с еврейским языком невозможно 
было овладеть каббалой. И Пико, помимо арабского и халдейского, изучает 
еврейский язык.
  Отвлекаясь от фигуры гуманиста Возрождения Пико дела Мирандо-лы, заметим, что 
каббалу называют «Космическим проектом», планом Вселенной и человека. Считается,
 что в ней в зашифрованном виде записаны все возможные взаимосвязи. Древо Жизни 
— диаграмма, лежащая в основе каббалы, — состоит из 10 кругов, связанных между 
собой 22 путями. Д. Форчун в книге «Мистическая каббала» пишет: «...Если 
вселенная является сознательным порождением ментальной активности Логоса, то 
Древо — это символическая интерпретация «скрытого материала» Божественного 
сознания и тех процессов, посредством которых Вселенная возникла»12. Названия 
сефир отражают определенные свойства Вселенной и конкретные духовные понятия. 
Первая система называется в каббале «Порядок создания миров и сефирот», вторая— 
«Пути постижения пророчества и духа». Древо делится на четыре уровня:
- мир эманации, предшествующий всему сотворенному;
- мир творчества;
- мир воплощения;
- мир реальности.
   Все четыре мира также имеют структуру дерева, и каждый в отдельности тоже 
содержит по десять сефир, что составляет в сумме сорок.
   Можно сказать, что речь идет о нисхождении духа в материю и о восхождении 
материи к духу. Ведь в духовном мире желание быть чем-то и есть действие. В 
каббале провозглашается, что, создав и представив в наше распоряжение миры, 
Создатель поставил этим задачу: достичь слияния с ним путем постепенного 
духовного развития и подъема. В каббале материал изучается по цепочке от 
причины каждого явления к следствию.
   Внутри каббалической модели макрокосма существует модель микрокосма, или 
человека. В ней также присутствуют десять сефирот — божественных сфер, 
рассматриваемых как аналоги десяти священным членам и органам человеческого 
тела: Кетер — голова, Хокма и Бина— левое и правое полушария мозга, Хесед и 
Гебура — левая и правая рука, Тефе-рет — сердце, Нетцах и Ход — левая и правая 
нога, опоры жизни, Маль-хут — две ступни, основание бытия. Человек существует в 
четырех мирах, но может установить контроль за ними.
   Можно прийти к выводу, что парадигма герметического мышления была весьма 
характерна для средних веков, несмотря на то, что данная эпоха вошла в 
официальную историю как ориентированная на теологию. Франческо Патрици 
(1529-1591) прославил себя тем, что свое восхищение герметической философией 
обрек в призыв к Папе ввести в преподавание «Corpus Hermeticum» и даже 
преподавать его иезуитам. Конечно же, попытка навязать церкви Гермеса 
Трисмегиста была обречена на провал, но сам подобный факт говорит о многом. 
Линия изучения герметической философии не прерывалась, ее сведения, расширяющие 
границы и возможности разума, приветствоватась.
189

   Известный философ-утопист Томмазо Кампанелла (1568—1639) известен не только 
«Городом солнца», но и своей книгой «Об ощущении вещей и магии». Будучи 
уверенным, что «все наши действия возможны при условии действия неба», он 
весьма высоко ценил астрологию и считал ее вполне научным занятием.
  Знаменитый немецкий астроном И.Кеплер (1571-1630) также очень увлекался 
астрологией, составлял гороскопы и всячески пропагандировал идею взаимного 
влияния небесных светил. Эта весьма приемлемая для современной науки идея о 
взаимодействии планет, уходящая в гер-метизм и космологию античности, давала 
свои плоды в астрологических гороскопах многих эпох. Как сообщают исследователи,
 именно И. Кеплер ввел термин «инерция» для обозначения «лени» планет. В фигуре 
Кеплера сочетались характеристики ученого современного типа, который размышлял 
над законами космического механизма, и тяга к древним, основанным на 
пифагорейско-платоновском взгляде на мир знаниям и идеям. Идея относительной 
гармонии мира, которую могут воспринимать мудрецы с особо тонким слухом, 
привела Кеплера к созданию его знаменитого произведения «Гармония мира» (1619). 
В наследство современной науке это произведение оставило математически точную 
зависимость между временем обращения планет вокруг Солнца и их расстоянием от 
него (так называемый третий закон Кеплера).
Два других известных закона гласят:
1) планеты движутся вокруг Солнца не по идеально круговым орбитам, как это 
представлялось Аристотелю, Птолемею, да и Копернику, а по эллиптическим;
2) в движении планет по орбитам вокруг Солнца установлена нерав-новестность13.
  Однако, несмотря на все личные достижения Кеплера, учебник ко-перниканской 
астрономии, им опубликованный, был внесен в «Индекс запрещенных книг». Не 
следует забывать, что увлечение натуральной магией происходило на фоне 
деятельности инквизиции, которая, ссылаясь на утверждения великого Фомы 
Аквинского о том, что дьявольская магия возможна, истребляла последние остатки 
сект и вольнодумцев, обвиняя их как в ереси, так и в колдовстве. Когда с 
еретиками было покончено, продолжились процессы над ведьмами. Во Франции 
процессы о ведьмах процветали до 1390 г., а в Германии они только начались с 
1448 г. Число сожженных ведьм в Европе доходило до нескольких миллионов. Не 
избежали подобной участи и мужчины. «Создается впечатление, — делает вывод 
составитель Иллюстрированной истории суеверий доктор Лемаин, — что если 
какая-нибудь из участвующих сторон и бьша во власти дьявола, то, во всяком 
случае, не обвиненные ведьмы, а преподобные инквизиторы»14. После Реформации 
гонения на ведьм осуществлялись в Дании, а столетием позже — в Швеции. Процессы 
о ведьмах прекратились в Дании около 1700 г., в Германии — в 1711 г., а в 
Австрии — в 1740 г.
   И все же, несмотря на гонения и свирепствования инквизиции, труды, 
посвященные изучению магии, продолжали появляться. Так, в 1691-1693 гг. был 
опубликован самый большой труд о магии (в 4 томах) доктора тео-
190

логаи Бальтазара Беккера. Изданная ранее, в 1657г., «Магия универсальная» 
Скотта оказалась на самом деле руководством по физике в применении ее к 
волшебным фокусам. Гигантский труд Галлеса, состоящий из 17 томов (1784-1802),— 
«Магия или волшебные силы природы» — представлял собой пеструю смесь физики, 
химии, агрономии и поваренного искусства. В магии различались операции вообще 
(пойэзис, праксис), молитва и формула призвания (логос, клезис).
   На фоне подобных изысканий одно за другим совершались великие научные 
открытия Галилея, Коперника, Гюйгенса, Ньютона, Изобретение печатного станка 
(который использовался в Китае за 500 лет до того), дало мощный рост светской 
культуре, развитию системы знания в целом. Технические достижения, в частности 
в области кораблестроения и навигации, доказывали, что все происходящее в мире 
осуществляется на основе точных законов, а не под влиянием таинственных 
сверхъестественных сил. И вместе с тем наличие гравитации так и не получило 
своего удовлетворительного объяснения. Нет и единой теории поля. А проблема 
возникновения человеческого сознания и по сей день остается нерешенной.
ЛИТЕРА ТУРА
1  Цит. по: Иллюстрированная история суеверий и волшебства от древности и до 
наших дней. Киев, 1993. С. 13.
2 Реале Дж., Антисере Д. Западная философия от истоков до наших дней. Т. 2. СПб.
, 1996. С, 31,36.
3 Там же. С. 44.
4 См.: Боэций. Утешение философией и другие трактаты. М., 1990. С. 280, 296-297.

5 Реале Дж., Антисере Д. Указ. соч. Т. 2. С. 266-267.
* Виндельбанд В. История философии. Киев, 1997. С. 287.
7 Иллюстрированная история... С. 76.
8 Виндельбанд В. Указ. соч. С. 275.
9 Гарэн Э. Проблемы итальянского Возрождения, М., 1986. С. 347.
10 Иллюстрированная история... С. 133-135.
11 ХакингЯ. Представление и вмешательство. Введение в философию естественных 
наук. М.. 1997. С. 83.
12 ФорчунД. Мистическая каббала. Киев, 1995. С. 29.
13 Соколов В.В. Европейская философия XV-XVII веков. М., 1984. С. 146-147.
14 Иллюстрированная история... С. 86.	.
Тема 18. УЧЕНЫЙ ГЕРМЕТИЗМ
Герметическая философия как собрание теософско-оккультных текстов //-///ее. — 
«Популярный» и «ученый» герметизм. — Космогоническая картина и ступени эманации 
верховного ума — логоса. — Многомерный мир герметизма. Семь принципов 
организации Вселенной: принцип ментализма, подобия, вибрации, полярности, ритма,
 причины
191

и следствий, пола. — Семь уровней бытия человека. — Кибалион о достижении 
высшего знания. — Аксиомы герметизма. — Оккультизм как оглашенное тайноведение. 
— Соотношение оккультизма, эзо-теризма, герметизма, теософии и мистики.
   На протяжении своей тысячелетней истории человечество хранило убеждение, что 
знания, в которых заключена подлинная мудрость, — это самые древние знания. 
Отыскивая их, как правило, вспоминают легендарное имя Гермеса Трисмегиста, 
представителя древнейшей и поражающей своими достижениями цивилизации Египта. 
Бог мудрости, письменности и счета, величайший бог Тот (он же древнегреческий 
бог Гермес и римский Меркурий) не входил в знаменитую эннеаду (девятку) богов, 
потому что отождествлял собой не природные, а духовные качества. Его называли 
«Мастером Мастеров», «первым интеллектуалом», создателем всей интеллектуальной 
жизни Египта. Открыть книгу Гермеса, содержащую в себе сведения всех наук, 
мечтали ученые мужи всех эпох.
«Мир ждет повелителя света и знаний, Казалось, что он никогда не придет. Дорогу 
Гермеса мостят ожиданием...» —
как бы урезонивая нетерпеливое стремление к обладанию высшим знанием, наставлял 
Мишель Нострадамус.
  Тому, кто может пользоваться тайными знаниями и символами, многое позволено 
видеть и при многом присутствовать. Ему дается неограниченная власть. В этом и 
состоит тайна Трисмегиста. Обращение Трисме-гист— «Трижды Величайший» 
объясняется тем, что он рассматривался как самый величайший из всех философов, 
самый величайший из всех жрецов и самый величайший из всех царей. Золотой жезл 
Гермеса был средоточием магической силы. Получил он жезл от Аполлона, им же и 
был научен искусству гадания. С жезлом в руках Гермес осуществлял важнейшие 
свои функции.
  Из наиболее знаменитых работ, приписываемых Тогу— Гермесу Трис-мегисту, 
известны «Изумрудная скрижаль» и «Божественный Поймандр» (пастух людей). Вторая 
книга «Божественного Поймандра», называемая «По-мандрес» (Видение), описывает 
метод, которым божественная мудрость впервые открылась Гермесу. «Видение» 
содержит изложение космологии Гермеса и секретные науки египтян о душе и 
культуре. Предполагалось, что в этом учении скрывалась совершенная форма Истины 
в разуме, что оно есть «Ея полная проекция, законченная и исчерпывающая 
реализация».
  Собрание теософско-оккультных текстов II—III вв. в форме диалогов, 
считавшихся откровениями Бога Гермеса, получило название герметической 
философии. Энциклопедические источники свидетельствуют, что они написаны в 
назидательно-проповеднической форме и представляют собой смесь гностических 
греческих, еврейских и египетских религиозных идей. Можно говорить о 
синкретичном характере доктрины герметизма, ибо в ней тесно переплелись способы 
философского, религиозного и на-
192

учного осмысления мира. Исторические памятники древнеегипетского гер-метизма и 
позднейшая герметическая литература содержат и по сей день ценные для 
современного человека идеи. Ее мощный этический пафос может помочь успешно 
решать стоящие перед человечеством на рубеже третьего тысячелетия культурные 
задачи и жизненно значимые проблемы.
  Особый интерес к герметизму вспыхнул в России к началу XX в. Академическая 
египтология и литературные круги, представленные именами Гумилева, Белого, 
Волошина, обратили особое внимание на духовное и этическое наследие герметизма. 
Считается, что из всей герметической литературы, насчитывающей, как гласит 
предание, около 30 тысяч томов, подписанных Богом Тотом, до нас дошло 14 
трактатов со следами более поздних комментариев. Центральной проблемой является 
проблема сотворения мира духом, к ней примыкает проблема падения души и ее 
избавление. Сочинения герметизма написаны на греческом, латинском, коптском и 
других языках.
  Герметизм подразделяется на «популярный» (III в. до н.э. — III в. н.э.), 
который включает в себя трактаты по астрологии, алхимии, магии и оккультным 
наукам, и «ученый» (II-III в. н.э.). В ученом герметизме содер-^жатся трактаты, 
в которых сталкиваются две противоречивые тенденции: 
оптимистически-пантеистическая (трактаты 5, 8, 9) и 
пессимистически-гностическая (трактаты 1, 4, 6, 7, 13), причем первый трактат, 
«Пой-мандр», представляет собой наиболее связное изложение герметизма. Ученый 
герметизм включает в себя теологию, космологию, антропологию, сотериологию 
(учение о спасении) и эсхатологию (учение о конце света). Таким образом, в 
герметизме можно обнаружить все важнейшие разделы, которые впоследствии найдут 
свою разработку в философии, отзвуки и частичное доказательство в науке.
   Существует также подразделение герметизма на «высокий» (теология, философия) 
и «низкий» (естественнонаучные произведения: магия, астрология» алхимия). К 
«высокому герметизму» относят «Герметический свод» (I—III, ГУ вв. н.э.), диалог 
«Асклепий» и др.1
  Космогоническая картина, которую можно реконструировать в герметической 
философии, такова. В качестве начала признается божественный свет, или 
верховный ум. Затем появляется мрак (или материя), «страшный и угрюмый, 
скрученный спиралью и подобный змее». В результате первой эмаиаиии верховного 
ума-логоса происходит разделение естества на четыре элемента. Вторая эманация 
творит из огня и воздуха семь небесных сфер. Затем совокупными усилиями 
божества и логоса созидается весь космос. Третья эманация верховного ума — 
первочеловек — «антро-пос», соединением которого с природой объясняется 
происхождение человека. Поэтому человек двойственен, он бессмертен благодаря 
душе и уму, унаследованным от антропос. Но он также смертен, ибо обременен 
телом, полученным от дольней природы. После смерти душа проходит через семь 
небесных сфер и очищается, оставляя в каждой из них чужеродные наросты: 
влечение, кичливость, наглость, сребролюбие и т.д.2
   Ссылки на эманацию как необходимую ступень созидания сущего говорят об 
энергийном характере герметизма. Эманация предполагает пере-
193

ход от высшего к низшему. Сам термин означает выхождение или истечение. Мир 
помещается в творчески-текучее состояние. Энергия выражает внешним способом то, 
что является внутренним содержанием. Энергиям, преобразованный в учение об 
эманациях, как раз и обнаруживает новые и новые сферы мироздания.
   Божественный свет, взятый как изначальное, показывает, сколь сильна 
зрительная, световая сторона герметизма. Ум— дух (мышление) объединяется со 
светом. Видимо, отсюда и необходимость посвящения и процесс освещения. Свету и 
освещению противостоит мрак — грубая земная материя, тьма.
   Многомерный мир герметизма включает в себя семь принципов организации 
Вселенной и семь планов бытия человека.
  Первый принцип гласит: «Все есть мысль» — следовательно, Вселенная устроена 
разумно и именно разумность реализуется при взаимодействии всех планов бытия. 
Неразумие есть отклонение. Человеку надлежит учиться извлекать искру 
божественной мысли из любого предмета. Этот принцип назван принципом ментализма.
 Он объясняет действенную природу Энергии, Силы и Материи, а также то, что они 
подчиняются Мастерству Разума. Но если Вселенная есть мыслящая по своей природе 
Вселенная, тогда ментальная трансмутация в состоянии изменить как душевное 
состояние, так и условия Вселенной. Многие ученики и практики современной 
ментальной науки знают, что каждое материальное условие, зависящее от разума 
других людей, может быть изменено или преобразовано при условии сильного 
желания и изучения изменившихся условий жизни, желаемых данным лицом'.
   «Все» понимается как все то, что реально существует, как нечто бесконечное. 
Нет ничего, что могло бы поставить ему границу, ограничить его. Оно бесконечно 
во времени, повсюду витает и разлито в пространстве без прорывов и разрывов.
  Личностно значимое следствие данного герметического принципа формулируется 
следующим образом: не чувствуйте себя в опасности и ничего не бойтесь. Вы 
находитесь в Океане Бесконечного Разума Всего. Этот мир покоя, счастья и 
безопасности осуществится, когда мы в определенный момент его достигнем.
  Второй принцип — принцип подобия. Человек как микрокосм подобен макрокосму 
(Вселенной), он выражен формулой: «Что наверху, то внизу». Этот принцип 
позволяет преодолеть препятствия, которые скрывают от нас неизвестное. Он 
говорит о том, что всегда существуют соответствия между разными планами бытия.
   В объемном сочинении Агриппы «Philosophia occulta» известному принципу: «как 
высшее влияет на низшее, так и низшее влияет на высшее, только в меньшей 
степени», уделено значительное внимание. Здесь данный принцип получает 
дальнейшую разработку.
  Третий принцип— вибрации: «ничто не покоится, все движется или вибрирует». 
Чем выше уровень бытия, тем выше частота вибраций. Состояние озарения — самая 
интенсивнейшая из вибраций сознания, которая проявляется на столь высоких 
частотах, что внешне они воспринимают-
194

ся как абсолютный покой и бездействие. Умение настроиться на нужную частоту 
дает возможность понять себя и изменить окружающее. «Тот, кто понимает принцип 
вибрации, тот схватил скипетр власти». Семь октав вибрации и дуга завета — 
действенные орудия герметиста — с такими пояснениями мы встречаемся в книге Э. 
Хейч «Посвящение». Согласно гер-метизму семь октав вибраций — это семь ступеней 
эволюции, среди которых материя (вещество), растительная жизнь, животная жизнь, 
человек. На пятой ступени располагается новый эффект эволюции — гений с 
присущей ему интуицией; затем следует пророк, обладающий мудростью и 
всеобъемлющей любовью; последняя и высшая стадия — Богочеловек.
   (В настоящее время считается, что во взаимодействие с тонкими уровнями 
материи можно войти посредством вибрационных движений. Такие вибрации 
осуществляет человек при дыхании, они производятся ритмическими ударами сердца. 
Известно, какую роль отводят процессу дыхания индийские йоги. Такой способ 
взаимодействия имеет отдаленную аналогию с физической теорией интерференции. В 
соответствии с ней, вибрации затухают по мере того, как удаляются от центра. 
Иногда случается, что вибрации одной природы, но различных периодов и 
направлений увеличиваются или уменьшаются по мере того, как увеличивается 
расстояние от центра потрясения.)
   Во вселенной действуют бесчисленные разновидности вибраций. Тела, различные 
по составу, имеют разные частоты вибраций и разные степени сопротивления.
  Четвертый принцип — полярности — указывает на то, что «все двойственно, все 
имеет полюса. Все имеет свой антипод (свою противоположность), 
противоположности идентичны по природе, но различны в степени. Крайности 
сходятся. Все истины — ни что иное, как полуистины.. Все парадоксы можно 
примирить». Принцип полярности объясняет, что у всего есть два полюса, два 
противоположных аспекта, которые можно классифицировать как положительный и 
отрицательный. Герметисты знают искусство трансформации в хорошее путем 
принципа полярности. Однако суть изменений заключается не в изменении природы 
одного предмета в природу другого, совершенно отличного, а просто в изменении 
уровня одного и того же предмета. Например, тепло легко преобразовать в холод, 
но невозможно изменить в громкость. Взаимно обращаемы Ненависть и Любовь, Страх 
и Мужество. Однако Страх нельзя преобразовать в Любовь. Душевные состояния 
разделяются на многочисленные классы, каждый из которых обладает своими 
полюсами противоположностей, по которым возможна трансмутация. Понимание этого 
принципа дает возможность изменять как свою полярность, так и чужую.
  Пятый принцип— закон ритма — тласиг: «Все течет, втекает и вытекает, все 
имеет свои приливы, все поднимается и падает — маятникооб-разное колебание 
проявляется во всем. Мере колебания налево есть мера колебания направо. Ритмы 
компенсируются». Полярные свойства во времени проявляются ритмически. Подъем — 
спад, действие — противодействие. Однако человек может научиться кататься на 
волнах ритма и уходить от неизменных и разрушительных его воздействий. 
Герметисты при-
195

меняют мысленные законы нейтрализации. «Мастер герметиков поляризует себя в 
точке, где он желает покоиться, а затем нейтрализует различные колебания 
маятника, стремящегося увести его к другому полюсу»4.
  Шестой принцип — причины и следствия — подчеркивает: «Каждая причина имеет 
свое следствие, каждое следствие имеет свою причину. Все совершается в 
соответствии с законом. Случай есть ничто иное, как имя закона, который не 
распознан. Существует много планов причинности, но ничто не ускользает от 
Закона». Результат, кажущийся случайным, есть на самом деле взаимопересечение 
неизвестных нам причинных рядов. Мастера подчиняются причинности высших типов, 
но они помогают править в своем собственном плане, они становятся источниками — 
вместо того чтобы быть следствиями.
  Седьмой принцип — пола — предлагает увидеть в полярностях либо активное, 
действующее мужское начало отдавания, либо пассивное, женское начало принятия. 
Мужское начало соответствует энергии, а женское — форме. «Пол во всем — все 
имеет свой Мужской и Женский принцип. Пол проявляется во всех плоскостях». 
Принцип пола всегда действует в направлении воссоздания и творчества.
  Семь уровней бытия человека в интерпретации философии герметизма включают в 
себя:
1) физическое тело — «ка» (инд. — рута);
2) эфирное тело, образованное жизненной энергией — «ба» (инд. — праной). Это 
энергетический двойник человека. Экстрасенсы могут видеть его как ауру, при 
специальных методах его можно сфотографировать. Считается, что ему 
соответствует стихия огня;
3) астральное тело, образованное нашими эмоциями, которые не являются чисто 
духовными, но имеют вибрационно-материаль-ный коррелят. Это «кхаба» — тень. 
Астральные тела образуют мир теней. Астральное тело может отделяться от 
человека, когда тот засыпает. Ему соответствует стихия воды;
4) ментальное тело, образованное нашими мыслями, составляющими самостоятельный 
живой организм, есть мир логических построений. Это — «апху» — душа (инд. — 
манас);
5) причинное, или каузальное, тело передает информацию в следующие воплощения 
души в виде неосознанных стремлений; оно также отвечает за все врожденные 
заболевания. Это — «сеп» (инд. — карма);
6) духовное, производящее смысл — «путах» (инд. — будхи), возможное лишь при 
наличии сознания и отражающее его жизнь.
7) атман — чистый дух, частица абсолюта, высший уровень сознания
(египетское Атму)5.
   Видимо, в этом контексте можно понять одно из главных приписываемых Гермесу 
положений — так называемую формулу превращения телесного в бестелесное. Она 
гласит: «Если ты не лишишь тела их телесного состояния и если ты не 
преобразуешь тела в субстанции, лишенные телесности, то ты не достигнешь того, 
чего ожидаешь».
196

   Прислушавшись к мнению известного египтолога Уоллиса Баджа, можно датировать 
теорию о составляющих человека уровнях, или планах существования, периодом от 
доисторических захоронений до IV династии египтян. В ней «физическое тело 
называлось Хат — это слово обозначает то, чему присуще разложение. Именно Хат 
помещали в гробницу и предохраняли от разложения при помощи амулетов, 
магических церемоний, молитв и формул. С телом Хат особым образом было связано 
Ка, или «двойник» человека, его можно определить как абстрактную 
индивидуальность или личность, наделенную всеми атрибутами человека и способную 
существовать независимо от него. Ка могло по своему усмотрению свободно 
перемещаться по земле или беседовать с богами. Душа называлась Ба, но воззрения 
египтян в отношении Ба очень противоречивы. Ба часто изображается в виде сокола 
с головой человека. Считается, что по природе и веществу она была эфирной и 
способна была подниматься на небеса.
  Духовный разум, или дух человека, назывался Ху. Он имел вид сияющего, 
светящегося, неосязаемого образа его тела. Другая часть человеческой сущности, 
Сехем, была персонифицированной жизненной силой человека. А следующей 
составляющей человека была Хаибит, или «тень», которая всегда находится возле 
души. И наконец, Рен — имя человека, которому египтяне придавали очень большое 
значение, так как считали, что при его уничтожении и разрушении уничтожается и 
разрушается сама сущность человека. Имя (Рен) было тесно связано с 
индивидуальностью человека. Безымянное же существо не могло быть представлено 
Богам, и ни одна сотворенная вещь не могла существовать без имени»6.
   Строящаяся на знании о составляющих человека система совершенствования 
сознания начинается с подчинения тела духупутем специальных физических 
упражнений. Затем предполагается овладение энергией при помощи духовных 
упражнений, которые бы позволили перераспределять поток энергии, приходящей из 
Космоса. Следующая ступень предусматривает подчинение сознанию страстей, т.е. 
овладение астральным телом и обучение искусству останавливания мыслей. Затем 
следует управление ментальным телом, руководство деятельностью ума. Таким 
образом, под контролем разума оказываются:

   Символом этого состояния в Египте был крест. Четыре его конца 
соответствовали четырем стихиям, в центре же находился созерцающий разум. И 
именно он, дающий созерцающее безоценочное видение, признавался управляющим. В 
современных же системах воспитания ментальные и рациональные принципы 
признаются ведущими в ущерб синтетической целостности человека.
197

  Другая формула, также приписываемая Гермесу, есть магический призыв: 
«Вселенная, внимай голосу моему, земля, отверзнись: все множество вод, откройся 
предо мною! Деревья, не дрожите, я хочу его, который есть всеединый. Огверзнись,
 небо, и умолкните, ветры, всеми моими способностями восхваляю его, который 
есть всеединый». Может быть, призыв «Внимай голосу моему...» указывает на то, 
что наиболее сильным воздействием в герметизме наделялись слова. Звук путем 
резонансных вибраций отражался на тонком ментальном плане. Отсюда и 
сохранившееся изречение: «Слово сильнее оружия». Самым главным словом было имя 
главного египетского Бога— Амон (Амен), отсюда Аум (инд.), Аминь(хр.).
   Как свидетельствуют древние источники, при освящении магического гермесова 
кольца обращаются к солнцу, произнося следующую формулу: «Я — Тот, изобретший и 
создавший целебные средства и письмена Приди ко мне, ты, живущий под землей, 
великий дух! Если я не буду знать все, что таится в душах всех египтян, греков, 
сирийцев и эфиопов, всех народов и племен, если я не буду знать всего, что было 
и должно произойти, если я не получу объяснения об их обычаях, трудах и жизни, 
об их именах и именах их отцов и матерей, сестер и друзей, а также именах 
умерших, то я волью кровь черного в ухо собаки, лежащей в новом, не 
употреблявшемся сосуде; я положу это в новый котел и сожгу вместе с костями 
Озириса; громким голосом назову его, Озириса, который был в реке три дня и три 
ночи, который был вынесен в море течением реки»7. В такого рода обращениях и 
повелениях слышна угроза богам. Возникает форма теургии.
   Основное положение теургии можно сформулировать так: «Не боги нисходят к 
душе, обращающейся к ним с призывами и мольбами, но душа возвышается до богов». 
Собственными силами душа никогда не мо-. жет достичь того восторга, в котором 
она сливается с богами и получает' возможность видеть грядущее как настоящее. 
Достичь этого можно, только призывая богов. Молитва — средство, чтобы самому 
сравняться с богами. И влияние человека на богов заключается в том, чтобы 
сделать человеческую душу причастной высшей природе, а значит, и могуществу 
богов. Дар предсказания осуществляется посредством теургических one--раций. 
Теург, возвышая свою душу до равенства с богами, действительно достигает всего 
того, что он хочет. Здесь намечается весьма резко выраженное в средние века 
различие между теургией, действующей с помощью добрых духов, и гоецией — магией,
 сила которой от демонов. Именно поэтому ученые-магики средневековья избегали 
участия ведьм.
К магическим средствам воздействия относилось также:
- умение вызывать у себя яркие образы того, что должно произойти;
- умение концентрировать волю;
- умение уничтожать имя из памятника (ибо уничтожить имя означало уничтожить 
самого человека);
- умение использовать коллективную энергию;
   - умение использовать амулеты и магические мази. Теперь понятно, почему в 
обращении к своему ученику Асклепию Гермес очень убедительно разъясняет, что 
герметическое учение является тайным и скрытым.
198

   Если мы займемся значением Человека в рамках интерпретации Арканов Таро, то 
уже в первом высшем Аркане Таро мы получим довольно стройную доктрину, богатую 
обилием интерпретаций. Первый высший Аркан позволяет охарактеризовать состав 
индивидуальности в сфере ее активности, в деятельности человека нам бросается в 
глаза великий би-нер дух — материя. Человек духовно живет в мире идей, но он 
также является существом физическим и материальным и реализует себя в мире 
материальных форм. При нейтрализации бинера дух — материя мы получим дух — 
энергия — материя. Двигаясь от идеи к предметам, мы получим идея — форма — 
предмет. На всех этих этапах и будет лежать печать индивидуальности.
   Промежуточный план при нейтрализации бинера (в одном случае это энергия, а в 
другом форма), называется астральным, а крайние — ментальным (дух, идея) и 
физическим (материя, предмет). Считается, что конденсацией астрала мы изменяем 
физические свойства. Все эти три плана взаимно проникают друг в друга, но могут 
быть рассмотрены в отдельности.
   В человеке различаются эти три основных компонента: Mens — дух; Aninia — 
душа; Corpus — тело. Когда человек занят умственным трудом, Mens и Anima в нем 
действеннее. Когда в человеке преобладает жизнь страстей или работа чистого 
воображения, самое деятельное начало — Anima.
   Mens человека считается определяющим душу. Душа, взяв в физическом плане 
элементы, доставленные родителями, сумела создать себе физическое тело. Она 
поддерживает функции этого тела, исправляя повреждения своей физической 
оболочки.
  Частное отражение трентала Рок— Провидение — Воля человечества в отдельном 
человеческом экземпляре приобретает вид Карма — Совесть — Воля человека. 
Проведение в жизни души человека выступает как совесть, которая освещает путь, 
указывая, как нейтрализовать для настоящего момента бинарий добро — зло. Воля 
человека определяет будущие события, но ограничена в выборе так называемой 
кармой. Карма понимается как общий формуляр всех предыдущих инкарнаций души 
человека.
Возможны следующие комбинации:
1.  Воля заодно с Совестью против Кармы. Результат — очищение Кармы.
2.  Воля заодно с Кармой против Совести. Результат — видимые удачи в жизни при 
наличии отягощения Кармы.
3.  Борьба Воли с Кармой без консультации Совести. Результат зависит от 
соотношения сил Воли и Кармы.
4.  Воля против соединенных Кармы и Совести. Результат — неудачи в жизни и 
отягощение Кармы8.
   Подборка основных герметических принципов и текстов о достижении высшего 
знания, переходящих от Учителя к Ученику, была известна как «Кибалион» (точное 
значение содержания этого термина было потеряно много веков назад). В 
«Кибалеоне» мы также встречаемся с выделенными принципами герметизма, 
сопровождаемыми наставительными замечаниями о достижении высшего знания.
   «Когда слышны шаги Мастера, откройте уши, подготовленные к его учению. 
Принципов истины Семь: тот, кто знает их (с пониманием), тот
199

.обладает Магическим ключом, при прикосновении которого распахива-,ются все 
двери Храма.
1.  Все есть мысль. Вселенная представляет собой мысленный образ.
2. Тот, кто осознает Истину духовной (разумной) природы Вселенной, тот 
действительно продвинулся по пути к Мастерству.
3.  Как вверху, так и внизу, как внизу, так и вверху.
4.  Ничто не покоится, все движется, все вибрирует.
5.  Все двойственно, все имеет полюса. Все имеет свой антипод (свою 
противоположность), противоположности идентичны по природе, но различны в 
степени. Крайности сходятся. Все истины ничто иное, как полуистины. Все 
парадоксы можно примирить,
6.  Все течет, втекает и вытекает, все имеет свои приливы, все поднимается и 
падает — маятникообразное колебание проявляется во всем. Мере колебания налево 
есть мера колебания направо. Ритмы компенсируются.
7.  Каждый принцип имеет свое следствие, каждое следствие имеет свою причину. 
Все совершается в соответствии с законом. Случай есть ничто иное, как имя 
закона, который не распознан. Существует много планов причинности, но ничто не 
ускользает от Закона.
8.  Пол во всем — все имеет свой Мужской и Женский принцип. Пол проявляется во 
всех плоскостях».
   Приобретение Великого знания в «Кибалионе» описывается следующим образом:
   «Души можно преобразовать (трансмутировать) (так же, как металлы и элементы) 
из одного состояния в другое, от градации к градации, от условия к условию, от 
полюса к полюсу, от вибрации к вибрации. Истинное герметическое превращение 
является Искусством Разума».
   «Под и за Вселенной Времени, Пространства и Изменения всегда можно найти 
существенную Реальность (действительность) — основную истину».
   «То, что является Основной Истиной— Существенной Реальностью, выше любых 
имен, но мудрые люди называют ее Все».
«По своей сущности это Все непознаваемо».
   «Но слова Разума должны быть приняты гостеприимно и изучены с уважением».
   «Всё есть бесконечно живущий, и разумно просветленные называют его духом».
«Вселенная разумна — это вытекает из Всего».
«Всё есть разум: Вселенная духовна».
  «Всё создает в своем Бесконечном Мозгу бесконечные миры, существующие эры 
(времена вечности) Времени — и все же для Всего создание, развитие, упадок и 
смерть миллионов Миров по времени подобны мгновению ока».
«Бесконечный Разум Всего является чревом миров».
«Внутри Отца — Матери Разума, смертного дети дома».
«Нет никого ни без Отца, ни без Матери во Вселенной».
200

   «Полумудрецы, осознавая сравнительную нереальность Вселенной, воображают, 
что они могут игнорировать ее Законы — таковые являются самонадеянными и 
тщеславными глупцами, и они разбиваются о скалы и разрываются на части по 
причине их глупости. Истинно мудрые, осознавая природу Вселенной, используют 
закон против Закона, Высшее против низшего и посредством искусства алхимии 
преобразуют нежелательное в ценное, и таким образом, мастерство заключается не 
в ненормальных мечтах и видениях, не в фантастическом воображении, но в 
использовании Высших сил против низших, в уходе от более низших планов пути 
вибраций к высшим. Трансмутация, а не самонадеянное пренебрежение — это оружие 
Мастера»8.
  Аксиомы герметизма подчеркивают его систематичность и ясно выраженный 
этический характер. Их изложению предшествуют весьма полезные советы. 
«Обладание знанием, если оно не сопровождается проявлением и выражением в 
действии, схоже с накоплением драгоценных металлов — бесполезное и ненужное 
занятие. Знание, как и здоровье — предназначено к использованию. Закон пользы— 
всеобщий. И тот, кто преступает его — страдает по причине своего конфликта с 
естественными природными силами».
1.  «Чтобы изменить свое настроение или душевное состояние, измените вашу 
вибрацию».
2  «Чтобы нарушить нежелаемую скорость душевной вибрации, пустите в действие 
принцип полярности и концентрируйтесь на полюсе, противоположном тому, который 
вы желаете подавить. Убейте нежелаемое, изменив его полярность».
3.  «Душа, так же как металл и элементы, может трансмутироваться от состояния к 
состоянию, от уровня к уровню, от положения к положению, от полюса к полюсу, от 
вибрации к вибрации».
4.  «Ритмы можно нейтрализовать применением искусства Поляризации».
5.  «Ничто не избежит принципа Причины и Следствия, но существует множество 
планов Причинности, и можно использовать законы высшие для преодоления законов 
низших».
6.  «Истинное Душевное Превращение является Искусством Разума»9. 
Ориентироваться в сложном здании герметической философии непросто. Есть 
существенные разногласия в значении употребляемых понятий и терминов. Е. 
Варшавский в работе, трактующей оккультизм как оглашенное тайноведение, 
предлагает следующую их иерархию11.
Тер Mini
Происхождение
Оригинал
Перевод
. Значение
Оккультшм
лат.
оккультус
за пределами
Преданные огласке ранее тайные науки
Эюотерюм
греч.
экзотерикус
внешнее
Ясное, доступное всем
Эчотеризм
греч.
эзотернкус
внутреннее
Доступное узкому кругу
Мистика
греч.
мистикос
секретное
Озарение. духовное общение с Богом

   Существуют сведения, что впервые термин «оккультная философия» был 
употреблен в XVI в. Агриппой для обозначения совокупности воззрений и приемов, 
относящихся к области таинственных сил человека и окружающего его физического 
мира. Распространено понимание оккультизма (от лат. — тайный, сокровенный), 
согласно которому это слово является общим названием учений, владеющих 
способами общения со сверхъестественными силами и доступных только избранным и 
посвященным. В XIX в. термином воспользовались французские розенкрейцеры для 
обозначения своего движения в изучении загадочных сил и явлений физической и 
психической природы.
   Как соотносятся оккультизм, эзотеризм, герметизм, теософия и мистика? 
Считается, что западный оккультизм — он же герметизм — представляет собой 
любопытное сочетание египетского политеизма, иудейского и христианского 
монотеизма, а также греческого идеализма. Он предполагает три ступени 
посвящения: каббалистическое, магическое, алхимическое.
   Герметическая философия оказывается важнейшим истоком, питающим все здание 
оккультизма. Восточную ветвь оккультизма, вытекающую из систем индийской 
философии и адаптированную для европейского образа мышления, называют теософией,
 т.е. божественная мудрость или мудрость, которой обладают боги. Теософия как 
мистическое познание божественной мудрости исходит из мистического опыта и 
стремится изложить его в виде связной системы. В своем произведении «Раскрытая 
Изи-да» Е. Блаватская пытается доказать, что теософия есть внутренняя сущность, 
содержащаяся в религиозных, философских системах древности, в магии и 
спиритизме. Теософия, или богопознание, занимает промежуточное положение между 
популярным спиритизмом и научным оккультизмом. Она объясняет медиумические 
явления не вторжением духов в человеческий мир, а действием еще не известных 
нам естественных сил. Учрежденное Блаватской в 1875 г. Теософическое общество 
имело своей целью положить основу всеобщему братству, содействовать изучению 
древнейших произведений, особенно брамонской, буддийской и зороастриз-ской 
философии. Однако многим деятелям на пути познания божественной мудрости 
приходилось прибегать к обману. В этом видна беспомощность и наивная попытка 
защититься от акта неприятия и непризнания. Иногда обман свидетельствовал о 
таких же необычайных явлениях, как и те, на подтверждение которых он направлен. 
Например, массовые галлюцинации или гипноз, используемые при обмане как 
средства получения желаемого результата, есть также косвенные свидетельства 
существования скрытых сил и способностей.
  Мистика, в отличие от оккультизма, имеет духовную сферу приложения. Она 
направлена на общение с творцом, а не с творением, как в оккультизме. Если 
оккультизм активно-завоевателен, то мистика предполагает 
созерцательно-пассивную отрешенность. Оккультизм учит о скрытых силах природы и 
человека, мистика же направлена к углубленному постижению божественных основ 
мира, ощущения близости человека и Бога. В качестве цели мистика называет 
направленность на соединение с твор-
202

цом, и доступна она не всем, а только одаренным, во-первых, и посвященным, 
во-вторых.
   По определению А. Швейцера, «мистика имеет место тогда, когда кто-либо 
почитает преодоленным разрыв между земным и неземным, временным и вечным, и все 
еще пребывая в земном и вечном, переживает свое вхождение в неземное и 
вечное»12. Примитивная мистика не достигла понятия об универсуме, она наивна. 
Восхождение в неземное и вечное осуществляется путем мистерии. Завершенная 
мистика получает развитие в культах Аттиса, Озириса, Митры. Путем посвящения и 
причащения человек обретает единство с Божеством. Вхождение в вечное 
осуществляется при помощи умозрения. В нем человек возвышается над обманом 
чувств. А. Швейцер считает, что умозрительная мистика есть общее достояние 
человечества и появляется везде, где человеческая мысль в высшем напряжении 
стремится постичь отношение личности к универсуму.
   Каковы психические характеристики состояния человека в завершенной мистике? 
Он возвышается над обманом чувств, приходит к различению между бытием и 
явлением, постигает материальное как способ проявления духовного. В преходящем 
прозревает вечное. Его покидают треволнения становящегося мира, он обретает 
покой, ощущает себя вечным в каждое мгновение. Мистическим путем достигается 
новое состояние человека. Иногда оно называется предвосхищением, иногда 
возрождением. Основная идея мистики: «Я переживаю себя как существо, 
освобожденное от этого чувственного, грешного, преходящего мира. Я — существо, 
принадлежащее миру преобразованному».
   Эзотеризм, в отличие от оккультизма, который носит открытый характер и 
выступает как оглашенное тайноведение, замкнут, боится профанации и избегает 
публичности. Эзотеризм связан с уровнем продвину-тости и одаренности и не 
всегда^ожет быть выражен в слове. В нем часто прибегают к притчам, аллегориям, 
мистическим представлениям.
  Соотношение оккультизма, эзотеризма, герметизма, теософии и мистики 
иллюстрирует следующая схема13.
Термин
Вид познания
Содержание
Оккультизм
Лекции, беседы, поучения
Оглашение тайны, знания, доступные всем
Эзотеризм
Переживания, посвящение
Тайны, доверяемые или постигаемые
Теософия
Рассуждения
Круг идей, миропонимание
Герметизм
Построения
Известно только посвященным
Мистика
Очищение, вдохновение
Отрешение от мира, космическое сознание
   В александрийских школах науки, которые получили название герметических, в 
III в. н.э. были квалифицированы на алхимию, астрологию и каббалу. О начале 
алхимии источники единогласно сообщают, называя ее отца— Гермеса Трисмегиста 
(трижды величайшего). Напомним, Гермес — греческое имя Тота, египетского Бога 
мудрости. От его имени происходит
203

и название самой науки — герметическая. Он написал множество сочинений, одно из 
которых носило название Хена, откуда выводят слово «химия». Когда арабы 
поставили перед ним приставку al-, то получился термин «алхимия» — обозначение 
искусства златоделания. К алхимикам причислялись большинство древнегреческих 
философов: Фалес, Гераклит, Демокрит, Аристотель, Платон — хотя возможно, что 
их имена использовались для украшения этой науки. Более достоверные сведения 
относятся в персоне Демокрита. О нем известно, что он много путешествовал по 
Халдее и Египту и был посвящен в тайны египетской магии. Источники 
свидетельствуют, что он написал сочинение об окраске золота, серебра и камней. 
Из древних алхимиков известны имена Зосимы, Африкана (III в. н.э.), Синезия (Ув.
 н.э.). Относительно алхимических сочинений известно, что они содержали в себе 
не только одну алхимию, т.е. рецепты для превращения, но и заклинания и 
астрологические таблицы.
   По изначальной мысли Гермеса ртуть — мать всех металлов, сера — отец. 
Алхимия же, ищущая золото — солнце, познает также и человека, лед и пламень 
двойственной — небесно-земной — человеческой души. Алхимические превращения 
осуществляются на человеческом материале. В связи с этим важны старинные 
письмена — советы: «Дыши и надейся!», «Через себя, с собой и в себе». Можно 
говорить и о герметическом состоянии души, которая — в алхимической вечности, 
аннигилирующей от действительных соприкосновений с реальностью, и о 
меркурианском духе — как возможности необычайных превращений.
   Существуют еще свидетельства о магической таблице, так называемом Гермесовом 
инструменте, употреблявшемся для предсказания исхода болезни, которая, по 
словам позднейших алхимиков, дана Гермесом.
   Многие из христианских императоров, особенно римской эпохи, ревностно 
преследовали магию и приказывали сжигать все магические сочинения, какие только 
удавалось разыскать. Изучение тайного .герметического учения с опорой «а 
древнейшие тексты затруднено еще и в связи с существующим в истории религиозной 
культуры запретом, обусловленным установкой, что Гермес, как и некоторые другие 
боги, имея хтони-ческий, или земной, характер, также был связан с преисподней. 
На этом основании учителя церкви отождествляли его с торжеством адских сил, а 
любые свидетельства и упоминания о его учении уничтожались.
ЛИТЕРА ТУРА
1  См.: Гермес Трисмегнст. М., 1998. С. 10.
2 См.: Философский энциклопедический словарь. М., 1983. С. 112.
3 Кибалион.М, 1993.С. 16-17.
4 Там же. С. 13.
5 См.: НеМировскийЛ:М. Мистическая практика как способ познания. М., 1993.
6 Бадж Э. А. У. Египетская религия. Египетская магия. М., 1996. С. 137-139.
7 Иллюстрированная история суеверий и волшебства от древности и до наших дней. 
Киев, 1993. С. 107-108.
8 Курс энциклопедии оккультизма. Киев, 1994. С. 31-32.
204

9 Кибалион. С. 24-26.
10 Там же. С. 75-76.
11 См.: Варшавский Е. Оккультизм — оглашенное тайноведение // Синтез 
мистических учений Запада и Востока. 1990. № 3. С. 162-166. п Швейцер А. 
Благоговение перед жизнью. М., 1992. С. 244. 13 Варшавский Е. Указ. соч. С. 
164-166.
Тема 19. ФЕНОМЕН ЭНЕРГИИ В ОЦЕНКАХ ЭЗОТЕРИКОВ И УЧЕНЫХ
Представления об энергии. — Кристаллизация понятия «энергии». — Энергетизм и 
критика концепции тепловой смерти Вселенной. — Современная типология видов 
энергии. Что такое энергия? Ответ Рерихов. — Свойства тонких энергий. — Энергия 
мысли и воображение. — Энергия как план астральности. — Проблема обращения с 
высшей энергией. — Энергия и проблема зла.
   «Не опоздайте с изучением энергии. Не опоздайте с применением ее», — эти 
призывы заставляют по-новому взглянуть на все происходящее в мире. Обратим 
внимание на самый распространенный магический миф о волшебнике. Он в силах 
производить превращения: волшебная палочка, волшебная игла, кольцо, зеркальце, 
яйцо, шкатулка и пр. обладают таким ресурсом силы, что меняют смыслы и 
устанавливают цели, осуществляют превращения. В мифе энергия мысленного посыла 
оказывается величайшей силой, способной к созиданию и разрушению.
   Представления об энергии занимали выдающиеся умы человечества всегда, и, 
видимо, не случайно в легенде об Атлантиде мы встречаемся с упоминанием о таком 
мощном излучателе энергии, который производил разломы земной поверхности.
   Эдвард Кейси сообщает, что Силовой Кристалл, который использовался в 
качестве источника мирной энергии, все еще покоится на дне Атлантического 
океана в районе Бермудского треугольника, где он время от времени заряжается 
энергией и где так много кораблей и самолетов таинственно исчезают. Гигантский 
кристалл — высшее достижение атлантической цивилизации— был создан, когда 
атланты смогли обуздать солнечную энергию с помощью малых Кристаллов. Атланты 
смогли отыскать мощную кварцевую жилу, которая по своим размерам могла отражать 
все лучи солнца и луны. Им удалось извлечь эту глыбу, обработать грани с такой 
точностью и тонкостью, что они отражали каждый попадавший на нее луч1.
   В мифологии древних греков энергия грома и молнии направлялась как кара 
небес на неугодных. Жизненная сила, или прана — индийский термин, восходящий ко 
временам создания Вед, обозначающий энергию, которую мы поглощаем в процессе 
дыхания. «Ци» — термин китайской философии, также обозначающий необходимую для 
жизнедеятельности положительную энергию. Если задуматься над названием важней-
205

шего органа нашего организма— «солнечное сплетение», то само название сразу же 
подскажет его особость. Древние считали, что именно в солнечном сплетении 
концентрируется и из него посылается энергия в различные части организма. Один 
из фундаментальных законов науки есть закон сохранения и превращения энергии.
   Можно говорить о весьма медленной кристаллизации понятия «энергия». Огонь 
движет вещами — аналогия, с незапамятных времен указывающая на данный феномен, 
на работу, инициируемую сложными и скрытыми процессами. Источником энергии 
кроме каменного угля признавались еще и вода, ветер, мускульная сила животных. 
Еще древние египтяне использовали и демонстрировали мощь и энергию ветра при 
создании паруса. Законы эволюции требовали, чтобы все совершалось не только 
мускульной или физической энергией, но и при помощи человеческого мозга — 
энергии интеллекта.
   Сам термин «энергия» греческого происхождения, в философии он активно 
использовался еще Аристотелем и обозначал собой деятельность. В рамках 
естественнонаучной картины мира представления об энергии сформировались в 
механике, а сам термин «энергия» впервые был употреблен только в 1807 г. 
Параллельно использовался термин «сила». Еще Лейбниц называл феномен энергии 
«живой силой». Введенное Гельмголь-цем представление о потенциальной энергии 
было поименовано им как «сила напряжения».
   Энергия трактовалась как неуничтожимая субстанция, способная к многообразным 
превращениям, как атрибут материи. Под энергией в большинстве случаев 
подразумевалась способность материальных тел совершать работу при изменении 
своего состояния2.
   Развитие физики на рубеже XIX—XX в. привело к открытию новых видов движения, 
в которых оставалось невыясненным, что именно движется. Используя это 
обстоятельство, некоторые ученые пытались доказать, что движение возможно без 
материального носителя. Поскольку природа электрона еще не была в достаточной 
степени исследована, электрон был провозглашен некоей «нематериальной силой», 
чистым движением без материального носителя. На этом основывался и базировался 
энергетизм как философское направление, считающее первоосновой всех явлений 
энергию. Энергия трактовалась как неуничтожимая субстанция, способная к 
многообразным превращениями, но не как атрибут материи. Истоки энергетизма 
относят к середине XIX в., к периоду становления в физике закона сохранения и 
превращения энергии. Наиболее крупной фигурой этого направления был немецкий 
химик В. Оствальд, к нему примыкали также Ю. Майер, английский физик М. Ранкин, 
немецкий ученый Г. Хельм. Основной тезис энергетизма состоял в замене понятия 
материи комплексом известных энергий. Материя отождествлялась с веществом. Под 
энергией же в большинстве случаев подразумевалось материальное движение. 
Концепция В. Оствальда была подвергнута критике за путаность и 
непоследовательность. Провозглашая энергетизм как новое философское направление,
 он стремился устранить препятствия к слиянию материи и духа и положить «конец 
материалистическому веку».
206

  Однако исходя из теории Эйнштейна можно сделать иной вывод. Философский 
принцип неразрывности материи и движения на уровне физического познания 
конкретизируется в формах закона взаимосвязи массы и энергии Е = тсг. Согласно 
этому закону, всякий объект, обладающий массой, будет с необходимостью обладать 
и энергией, и наоборот, всякий объект, обладающий энергией, будет иметь массу. 
Классическое вещество есть не что иное, как область большой концентрации 
энергии, а классическое «поле» — область малой концентрации энергии. Различные 
виды реальности оказываются лишь разными проявлениями энергии. Массу следует 
понимать как меру определенного типа устойчивости, а энергию — как меру 
определенного типа изменчивости. Масса является мерой гравитационных и 
инерциальных свойств физических объектов. Энергия есть мера движения и 
взаимодействия физических объектов.
   Важно признать не только количественную, но и качественную не-уничтожимость 
материи и движения. Признание одного лишь количественного сохранения движения 
при допущении качественной его унич-тожимости ведет к концепции тепловой смерти 
Вселенной. Идея тепловой смерти Вселенной была высказана еще основателями 
классической электродинамики В. Томпсоном и Р. Клаузиусом. В основании этой 
теории лежит попытка экстраполяции второго начала термодинамики, или закона 
возрастания энтропии, на всю Вселенную. Энтропия — это мера хаотизации. Второй 
закон термодинамики, сформулированный Сади Карно в 1829 г., указывает на то, 
что замкнутая система стремится от наименее вероятностного состояния к своему 
наиболее вероятностному состоянию. Понять это просто на примерах из обыденной 
жизни. Если кипящий чайник убрать с огня, то он будет далее не нагреваться, что 
было бы наименее вероятностным состоянием, а остывать, что, естественно, более 
вероятно. Однако закон рассчитан на замкнутые системы, т.е. системы, не 
обменивающиеся энергией с окружением, и это является абстракцией огромной силы, 
так как в мире большинство систем — незамкнутые. Когда второе начало 
термодинамики было распространено на Вселенную, проинтерпретированную как 
замкнутая система, по расчетам получалось, что все энергетические процессы 
должны происходить в одном направлении. Энтропия как физическая величина, 
характеризующая процессы превращения энергии, возрастала. Иными словами, 
творился невероятный хаос: все виды энергии превращались в тепловую, затем они 
рассеивались в пространстве, и Вселенная начинала остывать. Наступление 
абсолютного теплового равновесия означало тепловую смерть Вселенной.
  Суть философской критики концепции тепловой смерти Вселенной состояла в 
указании на недопустимость качественного уничтожения движения, т.е. 
невозможность превращения многообразных видов энергии в тепловую. Однако данная 
концепция оказывается несостоятельной и с естественнонаучной точки зрения. 
Возможность экстраполяции второго начала термодинамики на всю Вселенную 
предполагает произвольное допущение о ее структуре и, в частности, 
представление о ее замкнутости. Но Вселенная не является замкнутой системой, 
она состоит из бесконечно-
207

го числа частиц и элементов, и поэтому состояние термодинамического равновесия 
для нее неприемлемо.
  Современная типология видов энергии строится либо с учетом материальных 
носителей— механическая, тепловая, химическая, либо по типу их взаимодействий — 
электромагнитная, гравитационная. Механическая энергия разделяется на 
кинетическую (зависящую от скоростей движущихся тел) и потенциальную (зависящую 
от положения тел). В термодинамике применяется разделение энергии на свободную 
и связанную. Иногда говорят о внешней и внутренней энергии. Под первой, внешней,
 подразумевают механическую энергию, а под внутренней — весь остаток полной 
энергии3.
  В 1962 г. Нобелевский лауреат Питер Митчел высказал предположение, что 
энергия, освобождающаяся при дыхании и фотосинтезе, сначала запасается в виде 
электричества и разности концентрации протонов между двумя отсеками, 
разделенными мембраной, чтобы затем использоваться для синтеза АТФ 
(аденозин-трифосфат). Гипотеза была подтверждена. Так биоэнергетика вплотную 
подошла к исследованию энергии. В новой парадигме медицины болезнь 
рассматривается как результат изменения структур энергии, предлагается 
терапевтическая методика для влияния на энергетическую систему тела. Исцеляющие 
силы, присущие каждому организму, могут действовать в направлении возвращения 
организма в свое прежнее нормальное состояние и в направлении, приводящем к 
новому состоянию равновесия.
  До сих пор понятие энергии в науке остается центральным. Наука утверждает, 
что Вселенная материальна или (в последней версии) что она есть энергия. Закон 
сохранения и превращения энергии заставляет взглянуть на общество и 
составляющих его индивидов как на элементы, производящие и преобразующие 
энергию. Однако этот закон улавливает обратимость, взаимопревращаемость, 
использование эквивалентностей. Вместе с тем современное естествознание 
осваивает идею необратимости. Может быть, именно эту идею необратимости имел в 
виду Ницше, когда образно говорил, что действительность звучит как «эхо актов 
творения». Потери энергии, диссипация — рассеяние энергии — не могли 
ускользнуть из поля зрения естествоиспытателей. И даже родоначальник 
позитивизма Г. Спенсер, постулируя мощь энергии как «бесконечную и вечную 
Вселенную, из которой проистекают все явления и вещи», с необходимостью 
предпослал, что наряду с новым распределением материи возникает и новое 
распределение движения.
   Небезынтересно заметить, что философия Спенсера признается величайшим 
проявлением интеллекта, а в кругах эзотерически настроенных мыслителей 
считается, что Спенсер (1820-1903 г.) являлся воплощением древнеегипетского 
философа Тота. Основой для восторженного восприятия учения Г. Спенсера в кругах 
эзотерически настроенных мыслителей был его тезис о том, что противоположные 
концепции духа и материи (причем первая не менее, чем вторая) должны 
рассматриваться как знак Неведомой Реальности, лежащей в основе обоих. Наука 
плавно перетекала в тайну. Тайна бытия, к разгадке которой всегда стремилась
208

наука, по сути дела всегда была истоком и эзотерических, и религиозных 
размышлений. Так Неведомое нашло отражение и пристанище в позитивизме. И у 
Спенсера, и у герметистов энергия оказывается величайшей силой, имеющей 
естественное, природное происхождение. Положение Спенсера о Бесконечной Вечной 
Энергии прямо согласуется с линией герметического учения, в котором 
присутствует указание, что эта энергия есть энергия Разума Всего.
   Русский философ Семен Франк называет свое главное произведение 
«Непостижимое». Первый раздел главного труда Спенсера «Основные начала» носит 
название «Непознаваемое». Он проникнут убеждением, что в основе Вселенной лежит 
та сила, которая абсолютно непостижима. Этот вывод мыслителя сокращает 
«кажущееся расстояние между религией и наукой»4.
   В кругах, весьма удаленных как от науки, так и от эзотерических учений, а 
именно в кругах обывателей, часто говорят о жизненной силе, жизненной энергии, 
понимая, как она важна для нормального функционирования организма. Иногда 
сетуют на то, что попусту тратят свою энергию, совершенно справедливо замечая, 
что поток этой жизненной силы динамичен. Он то становится больше и нарастает, 
то ослабевает и начинает скудеть. Человек при этом чувствует утомление или даже 
впадает в состояние депрессии. С психической энергией связывают вдохновение и 
красоту. Весьма распространено убеждение, что психическая энергия проникает во 
все ткани, во все органы нашего тела, устанавливая там определенный порядок, 
гармонию или дисгармонию.
   Герман Гессе в «Путешествии на Восток» заметил, что если в течение 
длительного времени заниматься малозначимыми вещами, то это будоражит нас и 
дает нам силы. Следовательно, при концентрации на малозначащих вещах жизненная 
энергия обновляется. И этот закон можно назвать законом релаксации. «Релаксирую 
ли я, глядя на пламя костра, или наслаждаюсь видом бокала с вином, или слушаю 
симфонию, или, кося сено, нюхаю свежескошенную траву — во всех этих случаях я 
воспринимаю значения и запоминаю колебания». Впрочем, область психической 
энергии недостаточно исследована.
   На "вопрос, что такое энергия, часто можно услышать ответ со ссылкой на 
Рерихов. Энергия — это сила, которая запечатлевает образы на пластической, 
космической субстанции. Психическая энергия есть любовь и устремление. Она есть 
синтез всех нервных излучений. И тогда выработка в себе постоянного, ничем не 
сломимого устремления к Свету во всех его проявлениях и будет развитием 
психической энергии. Поэтому истинное устремление и психическая энергия — можно 
сказать, синонимы.
   Согласно учению Живой Этики, которое отнесено к девиантному знанию, 
психической энергии отводится основополагающая роль, ибо «Основа Бытия есть 
психодинамика Духа». Последняя пронизывает все существующие образования от 
электронов до людей. Науке известно выражение «энергия атома». Однако 
употребляется оно больше в значении неосмысленных и безличностных силовых 
проявлений. Энергия атома ни-
209

как не связывается с тем, что этот атом может пребывать в теле мыслящего и 
переживающего субъекта и тем самым производить энергию определенного качества и 
направленности. Вместе с тем логично предположить, что человек как высшее 
проявление жизни, как «венец творения» во Вселенной обладает и наибольшим из 
всех живых существ энергопотенциалом. Заметим, что ныне активно развивающаяся 
валеология — наука о здоровье — полагает своим основным методом измерение 
энергопотенциала человека.
  Согласно преданию, звуковой комплекс АУМ есть символ сочетания высших энергий.
 АУМ — это древнее, священное сочетание понятий, которое созвучно с музыкой 
сфер и приводит организм произносящего эту молитву в гармоническое соответствие 
с вибрациями Высшего Мира, способствуя притоку его психической энергии. В 
созвучии АУМ — триединое сочетание высших понятий, в котором А есть Мысль— 
Основа, У есть Свет — Начало и М есть Тайна — Сокровенное. В этом сочетании 
тонкость вибраций, мудрость звучания и красота построения. Это сочетание лучших 
вибраций, которые звучат для настройки психической энергии и объединяют 
тонкость восприятия, мудрость и красоту. Таким образом, предполагается, что 
молитва АУМ соединяет высшую человеческую энергию с высшей космической энергией.

  Современная наука признает связь и зависимость человеческих жиз-непроявлений 
от космических взаимодействий. В контексте современной науки считается 
элементарным и даже тривиальным положение о том, что свет, тепло, магнетизм и 
электричество есть формы вибрации или, выражаясь более академически, формы 
движения материи — это типы вибрационного движения, проявление специфических 
видов энергии. Все материальные частицы находятся в собственном вращательном 
движении, именуемом «спин», и также орбитальном вращательном движении. В 
материальных объектах вибрации различаются в зависимости от состояния объекта, 
от температуры. Холодный объект обладает одними колебаниями, теплый — другими. 
Микрочастицы, которые являют собой одновременно корпускулу и волну, 
представляют очень высокий тип вибрации. Однако современная наука не может 
объяснить природу явлений под названием «сцепление», «атомное притяжение», 
вгравитация». Можно предположить, что они суть проявления каких-то особых видов 
колебательной энергии.
   Некоторые ученые считают и явления Разума типами вибрационного движения. 
Действительно, каждая мысль, эмоция или душевное состояние обладает 
соответствующим темпом и типом вибраций. Это особенно ощутимо в случае сильных, 
взрывных эмоций, когда равновесие теряет не только сам субъект, инициирующий 
психический шквал, но и окружающие его люди. Психическая энергия реагирует на 
все состояния мироздания и жизни.
   И тем не менее каждое проявление психической энергии индивидуально. По 
природе это очень сложное образование, ибо каждый случай проявления психической 
энергии есть равнодействующая всех сил, из которых данный случай сложился, 
комплекс всех условий и синтез всех
210

устремлений. Разновидности психической энергии получили различные наименования. 
Так, один высокий вид энергии, именуемый «защитность», действует не только 
имманентно, т.е. защищая самого носителя энергии, но и трансцендентно, щедро 
выделяя энергию для защиты многих. В герметических заветах можно встретиться с 
названием психической энергии — Терос.. Выражение «Воитель Терос поднят свой 
щит» указывало на защитное применение психической энергии. «Слышали ли вы, 
чтобы йог был растерзан зверьми, — спрашивает исследователь данной проблемы А. 
Клизовский. — Не бьшо такого случая, ибо против щита Тероса не дерзнет ни одно 
животное, в котором есть доля инстинкта»5.
   Иногда психическую энергию называют работой подсознания. Гипнотизеры, 
магнетизеры и целители пользуются этой великой силой, зачастую не называя ее 
никак. Многие люди уверены, что великая сила живет внутри нас, и многие хотели 
бы ею управлять.
   Говоря о свойствах психической энергии, утверждают, что она — самая 
тончайшая из всех видов тонких энергий. Отличительное свойство тонких энергий 
состоит в том, что чем тоньше вибрации, тем выше и могущественнее воздействие. 
На вопрос, как действуют тонкие энергии, можно ответить примером. Человеку 
может казаться, что он пришел самостоятельно к определенному выводу и принял 
решение, между тем как в действительности на него бьшо произведено воздействие 
тонкой мысленной энергии из пространства, которое бьшо воспринято его 
мыслительным аппаратом. Физическое сознание человека может об этом ничего и не 
знать. Другой пример основывается на всеобщем законе вибрации и показывает, что 
при желании личности или под воздействием желания других вибрации тех или иных 
душевных состояний можно воспроизвести так же, как можно каким-либо образом 
воспроизвести музыкальный тон или цвет. Зная Принцип Вибрации и его приложения 
к душевным явлениям, можно поляризовать Дух на любом желаемом уровне, достигая 
совершенного контроля над своими душевными состояниями и настроениями. Можно 
обрести способность производить на ментальном плане то, что наука производит на 
физическом плане, так как согласно герметизму «вибрация мысли есть вибрация 
волн». Это именуется законом ментальной трансмутации (душевных превращений). В 
этой связи по-новому звучат слова Гермеса Трисмегиста: «Тот, кто понял Принцип 
Вибрации, схватил скипетр Могущества».
   В эзотерической традиции обращают внимание и на другое уникальное свойство 
психической энергии, в частности на то, что она «наслаивает пространство, 
оседает и отлагается на всех предметах, окружающих человека. Человек — не 
только конденсатор космической энергии, но и мощный ее излучатель. Поэтому 
каков сам человек, носитель психической энергии, таковы и его вещи. Проблемным 
является срок сохранения наслоений психической энергии. Есть предположение, что 
она не уничтожается, не стирается ни веками, ни расстоянием, а живет 
тысячелетиями. Согласно преданию, атланты, египтяне, халдеи использовали это 
свойство психической энергии. Они наслаивали на предметы определенного качества 
психическую энергию, которая должна была производить жела-
211

емое действие на других. Такие предметы получали название «терафимы», или 
заклятые предметы, потому что при наслаивании произносилась опре- : деленная 
формула и заклятие.
   Не менее парадоксальным свойством психической энергии, как отмечает А. 
Клизовский, является ее способность самоотделяться, т.е. самовольно уходить от 
человека. Считается, что высшая энергия разумна и отделяется не для того, чтобы 
производить возмездие, т.е. отрицательные действия, но прежде всего она 
устремляется на помощь находящемуся в затруднении. Пославший помощь чувствует 
внезапное утомление, а получивший помощь — прилив сил, но ни тот, ни другой 
часто не понимают, что же произошло. Можно направить энергию сознательно, но по 
этому привычному пути могут быть устремлены и бессознательные потоки энергии.
   Не следует забывать, что любая приведенная в действие энергия порождает 
инерцию. Остановить эту инерцию почти невозможно, и оказывается, что каждое 
проявление психической энергии продолжает свое воздействие по инерции, иногда 
даже продолжительно, т.е. имеет инерционную природу. Мысль уже видоизменилась, 
а следствие прошлой посылки все еще пронизывает пространство. В этом сила 
психической энергии, в этом же и проблема, требующая особого внимания.
   (Заметим, что понятие «внимание* — латинского происхождения; корень 
обозначает действие — «протягивать», «вытягивать». Посему выражение «уделить 
внимание» в действительности означает энергообмен, т.е. мысленное «вытягивание»,
 «протягивание» духовной энергии.)
   Наш современник вряд ли будет отрицать значение энергии мысли и воображения. 
Напротив, он с охотой примется подтверждать данный феномен многочисленными 
примерами из личной жизни. Тем не менее механизмы объяснения многообразных 
энергетических влияний «на тонком уровне» сконцентрированы не столько в научной,
 сколько в эзотерической литературе. Конечно же, объяснения эти сопровождаются 
специфическим для данной сферы мировосприятия дискурсом. Например, в герметизме,
 когда мы встречаемся с полярно противоположными областями (высшими бинариями), 
такими как дух и материя, жизнь и смерть, добро и зло, сознательность и 
реализационная власть, возможность их нейтрализации, т.е. порождение третьего 
члена, предполагает еще один план существования. С понятием «энергия» в 
древнейшей тайной мудрости, в герметизме и великих Арканах Таро связывают 
средний член в бина-рии дух— материя. Весь промежуточный (средний) план 
называется астральным, а крайние, соответственно, — ментальным и физическим. 
Таким образом, изучение энергии, согласно герметизму, есть изучение и познание 
плана астральности.
  Поскольку астральный план смежен с ментальным и физическим, то в нем 
присутствуют отпечатки, отражения тех элементов, которые близко подходят к его 
области. Очень сконденсированные и типично сгруппированные коллективности идей 
имеют отражение в астральном плане и называются астроидеи, т.е. идеи, уже 
напросившиеся на форму. Такие ас-троидеи ловятся метафизиками и прочими учеными 
в те моменты их ра-
212

бот ментального характера, когда возникает вопрос о выборе форм для уже 
облюбованных идей. Часто одна и та же астроидея ловится разными учеными в 
близких друг другу подпланах, и тогда мы видим возникновение двух или более 
систем, очень схожих, но не тождественных по форме.
   Реализовавшиеся в физическом плане акты и явления отражаются в астральном 
плане как в зеркале, давая так называемое астральное клише событий физического 
плана. Будущие события стоят в некоторой зависимости от волевых импульсов 
свободных индивидуальностей. Однако, во-первых, каждое наше желание, каждая 
мера, предпринятая нами в физическом плане, изменяет частично клише будущих 
событий и может даже их стереть. Во-вторых, чем выше астральный подплан, тем 
менее изменяется это клише и тем лучше оно предсказывает событие. За 
астральными клише охотятся ясновидящие и гадатели. Легче других бросаются в 
глаза клише аномалий или событий грандиозного характера6.
   Примечательно, что об энергетических взаимодействиях говорят с 
использованием понятия Tourbillons — вихревого движения, которое заняло свою 
нишу в современной синергетике. Проблема обращения с высшей энергией 
чрезвычайно сложна. Думая о желаемом, мы аккумулируем энергию, которая с 
данного момента начинает материализоваться. В эзотерической картине мира 
подобный процесс объясняется приблизительно следующим образом.
   Когда человек нарисовал астральную картину дурного намерения, этим самым он 
породил сущность (коагулировав астрал). У порожденной сущности нет физического 
тела, но есть астросом — типично выраженная идея дурного желания. Ее влияние 
простирается прежде всего на самого ее отца, на художника, написавшего 
астральную картину чего-то дурного. Эту сущность называют лярвой7. Она 
побуждает не забывать свое дурное желание, повторять волевой импульс и тем 
самым усиливать его. Она может подействовать и на другого человека. Так 
называемые лярвы просматриваются в ауре. Избавиться от них можно следующим 
образом: во-первых, осуществив сознательно волевое усилие не подчиняться 
дурному импульсу и гнать его от себя; во-вторых, сосредоточившись мыслью и 
воображением на другом предмете. Молитва есть наиболее желательная форма 
применения этого второго способа, ибо всякая молитва есть акт сосредоточения.
   В энергетическом, астральном плане существуют также астросомы, называемые 
эгрегоры коллективности. Они возникают, когда единомышленники, коллектив людей 
мыслят общую идею в общей же форме. Эти люди как бы обводят карандашами контуры 
одной и той же фигуры, утолщая данные контуры и делая их более заметными. Такой 
эгрегор, как и всякий астросом, хранит, восстанавливает и побуждает к 
активности и самосохранению физическое тело. К примеру, эгрегор 
благотворительного общества будет побуждать его членов к пожертвованиям и 
работе, способствовать увеличению контингента самих членов.
  Для человека характерна сильная произвольная или непроизвольная концентрация 
его деятельности на сфере астральных проявлений. В этом состоянии физическая 
деятельность человека сводится к крайнему мини-
213

муму. Считается, что деятельность астросома особенно интенсивна во время сна. 
Проявление астральной энергии человека вдали от его физического тела называется 
выходом его в астральный план, или экстерио-ризацией астрала. Оно 
бессознательно происходит у лиц, пораженных эффектами испуга и горя. 
Сознательно подобное состояние вызывают в себе маги и колдуны, чтобы проявить 
свою деятельность на расстоянии, высмотреть астральное клише земного бытия, 
поймать астроидею, решить запутанный теоретический вопрос.
   Mens человека в это время работает не особенно сильно. Он сопровождает 
астральное тело и участвует в «сторожевой службе» физического. Такая 
«сторожевая служба» до некоторой степени гарантирует быстрое возвращение 
астросома в физическое тело в случае крайней опасности.
   Примечательно, что если астральное тело отсутствует, когда человеку 
наносятся физические повреждения, и наносимое повреждение мало передалось 
системе Tourbillons его астрала, то последний, возвращаясь в тело, тем лучше 
все исправляет, чем меньше он сам был затронут. Это находит подтверждение в 
практике факиров, прокалывающих себе различные части тела и быстро их 
заживляющих энергетической деятельностью вернувшегося астросома. Если, наоборот,
 энергетической системе нанесен ущерб, то это вызывает повреждение физического 
тела в тех частях, которые соответствуют астральному.
  Энергия и проблема зла. Существует твердое убеждение, что великая сила 
психической энергии есть обоюдоострый меч. Если, овладев ею, человек вздумает 
ударить своего ближнего, то другим концом, с удесятеренной силой, ударит самого 
себя и на много веков сбросит себя с лестницы восхождения8. Если оружие 
психической энергии не употреблять во благо, то оно превращается в орудие 
уничтожения носителя энергии.
  Легенды о падших ангелах основаны на том, что стремление к эгоистическому 
могуществу в духовном плане неизбежно приводит' эгоистические души к потере 
душевного равновесия и падению их настолько глубокому, насколько до этого они 
высоко поднялись. Но даже таким душам дана возможность возврата, и они 
совершают обратное путешествие, жестоко при этом расплачиваясь.
  Духовное развитие означает осознание и проявление внутренней духовности, 
духовности в нас. Испытатель психической энергии должен обладать терпением и 
доброжелательностью. Он не имеет права жаловаться и впадать в уныние.
   Представители эзотерических знаний уверены, что поскольку психическая 
энергия — тончайшая, обращение с ней должно быть возвышенно утонченным. 
Существует серьезная проблема обращения с высшей энергией. Считается, что 
потенциал основной энергии был дан каждому человеку, но люди настолько различно 
обошлись с этим великим даром, что это привело к пугающим результатам. Развитие 
психической энергии без самоусовершенствования, без стремления человека к благу 
ставит его на путь самоуничтожения. Необходимо уметь владеть своим мышлением не 
только для того, чтобы устремлять его к действию, но и чтобы удерживать мысль 
от действия. Важно иметь в виду, что запас разумно
214

израсходованной психической энергии немедленно пополняется из сокровищницы 
Космоса
   Посланная или направленная мысль (посыл), действующая в виде импульса на 
мозг, осознается как внушение. В современных исследованиях аналогичные процессы 
объединяются понятием «суггестия». Лицо может влиять на себя — автовнушение — 
или на другого — альтеровнущение. Внушение можно осуществить посредством слова, 
посредством образов и жестов, посредством мысли. Оно может быть произведено в 
состоянии бодрствования, как это делали факиры в Индии, в состоянии легковерия, 
в гипнотическим состоянии. Внушение можно заставить исполнить в тот же момент, 
через некоторое время, отложить на долгое время. Могущество воображения и 
внушения так велико, что даже явления стигматизации — появления знаков на 
организме — медик Агриппа объяснял именно мощью и силой воображения. В 
современной медицине также выделяют ряд психогенных источников тех или иных 
симптомом или болезней (рвота, расстройство желудка, обмороки, бледность или 
покраснение и т.п.) Для защиты от негативных влияний используются многообразные 
медитативные практики.
   Накапливание психической энергии допустимо лишь для пользы мира, для общего 
блага и помощи ближним. Только те цели оправдывают накопление и сознательное 
применение психической энергии, которые могут быть полезны для ее носителя. 
Иными словами, требуется максимум положительных качеств и высокий 
нравственно-этический потенциал личности, ее направленность к свету и добру, 
идеалам гуманизма. Преградой и тормозом индивидуального развития становится 
отрицательное, недисциплинированное мышление, низкие недостойные мысли и так 
называемые «крупные ехидины, такие как гнев, страх, сомнение». Большой ущерб 
нанбсит раздражение, причем не только личностный, но и пространственный. Когда 
оно кровавым комком закладывает уши, разве слышит тогда человек? Когда мутнеет 
глаз, разве видит тогда человек? Когда завеса опускается на сознание, где же 
тогда приобретение? Для того, чтобы повысить качество своей энергии, необходимо 
очистить сознание, во-первых, и расширить его, во-вторых. В связи с этим 
обращает на себя внимание вывод отнюдь не материалистической философии и 
бывшего научного коммунизма, а эзотеризма и герметического учения, согласно 
которому первое условие повышения сознания состоит в сознательности труда. При 
этом, однако, необходимо осознание того, в чем можно преуспеть. Замечено, что 
самые занятые люди наиболее долговечны. Постоянный и ритмический труд приводит 
к накоплению такого запаса жизненной силы, который предохраняет занятых людей 
от многих заболеваний, удлиняя вместе с тем их существование. К способам 
улучшения своего сознания и, одновременно, к овладению высшей космической мощью 
помимо сознательного труда относят упорное, ничем не сломимое стремление к 
прекрасному, любви и состраданию ко всему живущему, стремление к высшему знанию.
 Состояния, когда жизнь обращается в единый, не знающий перерывов порыв к 
истине, Свету и знанию, свидетельствуют о накапливаемой психической энергии.
215

ЛИТЕРАТУРА
1	См.: Рогальская П. Атлантида // АУМ. Синтез мистических учений За
	пада и Востока, 1990. № 3. С. 182-183.
2	См.: Философская энциклопедия. Т. 5. М., 1970. С. 563.
3	Там же. С. 564.
4	Спенсер Г. Основные начала. СПб., 1899. С. 39.
5	См.: Каизовский А. Психическая энергия. Рига, 1990. С. 14.
6	Г.О.М. Курс энциклопедии оккультизма. Киев, 1994. С. 22-23.
7	Тамже. С. 23.
8	См.: КлизовскийА. Указ. соч. С. 59.
          Тема 20. ЧТО МЫ ЗНАЕМ ОБ ЭНЕРГОИНФОРМАЦИОННОМ ОБМЕНЕ?
Концепция универсальной космической голограммы. — Кибернетика — область науки.
об управлении машин и живых существ. — Информационная Вселенная — разумная 
Вселенная. — Понятие информации. — Типы энергоинформационных взаимодействий. — 
Торсионные поля. — Три класса информационных взаимодействий: Человек — Земля — 
Космос. — Аттрактор в синергетике, эгрегор в эзотерике. — Возможность 
виртуального будущего.
   В 70-80 гг. XX в. американскими учеными физиком-теоретиком Давидом Бомом и 
нейропсихологом Карлом Прибрамом была разработана концепция универсальной 
космической голограммы. Эта концепция признает, что в результате 
квантово-механических взаимодействий Вселенная образует единую, бесконечную во 
времени и в пространстве, многомерную причинно-следственную сеть 
энергоинформационных взаимодействий, в которой «все взаимодействует со всем» с 
различной степенью интенсивности.
   Из такой теории следует вывод о том, что каждая точка энергоинформационного 
поля содержит в себе сведения обо всех других точках пространства и времени и, 
в свою очередь, имеет информационное представительство во всех других отрезках 
пространственно-временного континуума. В этой связи по-новому звучат 
утверждения Спинозы: «Тело человека есть частный случай бесконечной 
протяженности», а «ум человека — одна из форм бесконечной мысли». Любопытно, 
что современный ученый профессор Б. Искаков предлагает называть душу 
«совокупностью микролептонных голограмм».
   Заметим, что понятие «голография» всегда означало метод получения полной 
объемно-образной информации об объекте, основанной на интерференции (от лат. — 
перенесение) волн света. Сущность метода сводится к фиксации 
светочувствительной эмульсией результата одновременного воздействия на нее как 
рассеянного лазерного луча, отраженного от запоминаемого объекта, так и 
опорного, поступающего непосредствен -
216

но с лазера. Возникающая в результате взаимодействия картина содержит полную 
образную информацию о запоминаемом объекте1.
   Как бы ни казалось это парадоксальным, но кибернетика дает множество 
аргументов в пользу эзотерических наук. Кибернетика (от греч. kybernetes— 
рулевой, управляющий), как известно, оформилась в дисциплинарную область науки 
об управлении машин и живых существ. Традиционно с ней связывают представления 
о науке управления, о регулировании и передаче информации в организмах, машинах 
и системах организмов и машин. Поплавок в сливном бачке — простейшее приложение 
кибернетического управления. Когда бачок наполняется, клапан перекрывает воду. 
Это всем понятно, но таким управляемым может быть и химический процесс, 
протекающий в нескольких направлениях, и биологический. Желудь, например, может 
быть рассмотрен как программа для дуба.
   В 1969 г. кибернетик доктор Дэвид Форстер выступил с лекцией по кибернетике 
в Королевском колледже в Лондоне. Он отметил, что волна — основное понятие в 
электрической информационной теории— состоит из двух половинок: от вершины 
одного возвышения до впадины следующего. Волна— двоичная система, а компьютеры 
работают в двоичной системе. Если волна — это основной словарь Вселенной, то 
логично предположить всеобщее программирование. При этом ученый подчеркнул, что 
скорость управляющей системы должна быть больше, чем скорость управляемых 
процессов. Данный вывод находит множество подтверждений в многообразии 
обыденных ситуаций. Например, когда вы ведете свою машину, вы принимаете 
решение быстрее, чем работает мотор, иначе она станет неуправляемой. 
Следовательно, «программирование материи должно быть выполнено с помощью 
колебаний или волн намного более быстрых, чем вибрации самой материи, то есть 
на космическом излучении». Д. Форстер пришел к выводу, что уровень создающего 
разума выше, чем разум человеческий2.
   Принятие принципа всеобщего энергоинформационного обмена во Вселенной влечет 
за собой признание «разумности Мирового Пространства». Информационная Вселенная 
— разумная Вселенная. Для современной науки это означает всего лишь возможность 
принимать и расшифровывать информацию. Вместе с тем легко показать, что такое 
положение дел сочетается и с первым принципом герметизма: «Все есть мысль»; «Мы 
живем в разуме, разумом и посредством разума». По мнению эзотерически 
ориентированных ученых, информационную матрицу Вселенной, несущую в себе 
эволюционную программу построения и развития материи, можно называть и Богом.
   Ноосферные идеи, идеи кибернетического программирования живой материи, сам 
антропный принцип, а также утверждения ученых (в частности, В. Налимова) о 
существовании «всемирно размытого сознания» рождают образ Вселенной не как 
холодной и мертвой, а как грандиозной самосознающей структуры. Человек в таком 
случае понимается как некоторый определенным образом организованный объем 
пространства, узел сгущения энергии и информации. Субъект, осознавший эту 
истину, осво-
217

бождается от чувства потерянности в пространстве, от ощущения вселенского 
одиночества и беззащитности3.
   Вселенная полна смысла, который может быть понят. Внезапное чувствование 
значения, которое человек осознал, аналогично тому, как радиоприемник может 
выбрать какую-то неизвестную станцию. Это всем доступная аналогия. Значения 
плавают вокруг нас, они могут быть декодированы, и человек может получить 
внезапный проблеск значимости, чувствование Вселенной, угадывание ее тайны. В 
таком контексте новую картину Вселенной, представляемую сциентистами как 
цифровую и информационную, предпочтительно называть разумной Вселенной..
   Поскольку большинство аномальных явлений не связано с непосредственным 
материально-вещественным взаимодействием, уже в 70-е гг. появилась идея о 
наличии в аномальных явлениях, к каковым причислялись экстрасенсорные 
взаимодействия (ЭСВ), телекинез, телепатия и пр., некоторого 
информационно-энергетического обмена. Так возник термин «энергоинформатика». 
Когда в энергоинформационном обмене участвуют биосистемы, речь, соответственно, 
идет о биоэнергоинформацион-ном обмене. Этот несколько громоздкий термин 
заменил на сегодняшний день не принятый многими термин «парапсихология».
   Биоэнергоинформационный обмен предполагает сложный механизм принятия, 
использования и обращения информации. Само понятие информации достаточно 
многозначно. Очень часто информационные процессы объясняют в связи и на основе 
отражательных. Отражение может быть рассмотрено либо с процессуальной стороны, 
либо в результативном плане. Действительно, после исчезновения внешнего 
реального предмета (отражаемого) само отражение как результат отражательного 
процесса не исчезает, а продолжает существовать в отражающем предмете как след. 
Таким образом, внешнее воздействие как бы откладывается, сохраняется в 
структуре отражающего. На этой основе строится атрибутивная концепция 
информации.
   Вместе с тем понятие «информация» этимологически истолковывается (от лат. — 
informatio) как ознакомление, сообщение, разъяснение. В философских дискуссиях 
по вопросу о предметной области информации возникли по меньшей мере три позиции.
 Во-первых, информация трактуется как сфера общения и средство общенаучной 
рефлексии. Во-вторых, она понимается как свойство самоорганизующихся систем, 
связанное с упорядочиванием взаимодействий. В-третьих, информация предстает как 
мера неоднородности распределения материи и энергии, свойство всех материальных 
систем, фиксирующих изначальную неоднородность мира. Три вышеобозначенных 
понимания информации вошли в современную теорию под следующими названиями: 
коммуникативная, функциональная и атрибутивная концепции информации.
  Атрибутивная концепция опирается на наиболее широкое понимание информации как 
отражения разнообразия в любых объектах и процессах как в живой, так и в 
неживой природе. В ней информация в самом общем виде определяется как мера 
неоднородности распределения материи и энергии в пространстве и времени, 
которая сопровождает
218

все протекающие в мире процессы. Академику В. Глушкову принадлежи ? вывод о том,
 что информация существует постольку, поскольку существуют сами материальные 
тела и, следовательно, созданные ими неоднородности. Всякая неоднородность 
несет с собой какую-то информацию.
   В предельно широком атрибутивном понимании информации как меры 
неоднородности распределения материи и энергии акцентируется не столько функция 
упорядочивания, сколько обменное обеспечение в ситуации исходного многообразия. 
Возникновение информации о новой структуре означает закрепление «случайного» 
выбора. Природа «не знает» заранее, чего она хочет, она мутирует «наугад», 
испытывая на прочность каждый полученный результат. Все случаи повторения 
включают в себя разные обстоятельства, которые влияют на дальнейшее развитие. 
Информационно-обменные процессы не имеют конечных встроенных целей и степеней 
упорядочивания. Они актуализируются в изначально изменчивом, принципиально 
неравновесном поле взаимодействий. В этом случае вывод о том, что информация 
сигнализирует об обменных процессах, не препятствуя природной стохастике 
(неопределенности), правомерен и обоснован.
  Коммуникативная концепция информации, указывающая на передачу сведений, 
сообщений, осведомление о положении дел, как наиболее популярная, сохранялась 
до середины 20-х гг. XX в. С ростом объема передаваемых сообщений появилась 
потребность в их количественном измерении. В 1948 г. К. Шенноном была создана 
математическая теория информации. В ней под информацией понимались не любые 
сообщения, передающиеся людьми друг другу, а только такие, которые уменьшают 
неопределенность у получателя. Была предложена абстрактная схема связи, 
состоящая из источника информации, передатчика, линии связи, приемника, 
адресата и источника помех. Такие процессы имели наиболее важное значение в 
познании и управлении. Н. Винер предложил использовать понятие информации в 
кибернетике, — науке об управлении и связи в живых организмах, обществе и 
машинах4. Информация стала пониматься в рамках функциональной концепции — как 
такая форма отражения, которая связана с самоуправляемыми системами. В данном 
контексте информация интерпретировалась не как свойство всей материи, но как 
особенность живых самоуправляющихся систем или же сознательных существ, как 
основная предпосылка и условие оптимального управления. В этом контексте 
принципиально инновационной является проблема информационной природы 
человеческого сознания.
   К особенностям информации относят ее избыточность, недостаточность, 
оптимальность. Информационные потоки классифицируются на потоки констатирующей 
и управляющей информации. Информацию подразделяют также на социально изменчивую 
и инвариантную. Социально изменчивая информация несет в себе следы 
идеологических стереотипов, национальных, политических, экономических и других 
отношений, отражает нужды и психологические характеристики социальных групп. В 
современной философской литературе именно атрибутивная концепция информации 
связывается с особыми перспективами.
219

   В информатике, как в новом научном направлении, выделяют следующие типы 
энергоинформационных взаимодействий: энерго-материаль-ные (ЭМ); 
материально-энергетические (МЭ), энерго-информационные (ЭЙ) и 
информационно-энергетические (ИЭ); для последних характерен предельно малый 
ввод энергии, как, например, при воздействии экстрасенса. В тонком мире энергия 
близка к нулю, а информация стремится к бесконечности.
   Известные в физике четыре фундаментальных взаимодействия: гравитационные, 
электромагнитные, сильные И слабые — не позволили пока объяснить ИЭ феноменов 
сознания и аномальных явлений. Поэтому существует предположение, что структура 
тонких миров в аспекте современного естествознания должна быть связана с неким 
пятым фундаментальным физическим взаимодействием информационного типа. В таком 
случае информационные поля как элементы тонкого мира — это не силовые поля в 
обычном физическом смысле. Они должны быть безэнергичными, процессы передачи 
-информации в них должны быть безэнтропийными, причем со скоростями, 
существенно превышающими скорость света5. Постулат Эйнштейна формулировал 
предел скорости света для электромагнитных, а не для информационных полей, и 
потому противоречия с ним нет.
   Согласно выдвинутым гипотезам, носителем пятого фундаментального физического 
измерения могут быть торсионные поля (поля кручения). Они регистрируются и 
играют решающую роль в ЭСВ. Торсионные поля обладают правым и левым вращением, 
что позволяет предполагать наличие как «правого», так и «левого» миров. 
Ослабление торсионных излучений отсутствует при прохождении через природные 
среды. Ученые предполагают, что квантами торсионного поля выступают 
низкоэнергетические реликтовые нейтрино, тогда высокая проникающая способность 
торсионных излучений представляется достаточно естественным фактором.
   Групповая скорость торсионных волн оценивается значением не менее чем 109с 
(скорость света). Однако сверхсветовые скорости не являются чем-то новым и 
чрезвычайным для физики. Считается, что торсионные поля могут 
самогенерироваться. Они могут возникать как следствие возмущения физического 
вакуума. Любая форма, даже если ее масса ничтожна, может возмущать вакуум и 
порождать в окружающем ее пространстве поляризацию, которая проявляется как 
торсионное поле. Кроме того, было показано, что в той части вакуума, где 
присутствует электростатическое или электромагнитное поле, всегда существуют 
порождаемые этим полем торсионные .компоненты. Первичные торсионные поля 
рассматриваются как форма материи, единственной характеристикой которой служит 
наличие вихрей, переносящих информацию и не обменивающихся энергией при 
взаимодействии. Первая передача двоичных сигналов по торсионному каналу связи 
была осуществлена еще в 1986 г. В 1996 г. предполагалось завершить работы по 
созданию приемно-передающих средств торсионной передачи информации6.
   Изучая эффекты торсионных полей, исследователи отмечают, что «флуктуация 
вакуума приводит к некоторому аналогу магнитного поля,
220 "

которое формируется в виде торсионных образований, т.е. неких образований 
кручения. Сами торсионные поля рассматриваются как первичные биоэнергетические 
возбуждения вакуума, несущие информацию. Они «управляют» рождением материи из 
вакуума, ее развитием и взаимодействием»7. Г. Шилову принадлежит вывод о том, 
что торсионные поля порождают мыслеформы — «некоторые устойчивые полевые 
образования, которые представляют собой своеобразную визитную карточку 
материального объекта в структуре информполя»8. И если все материальные объекты 
формируют вокруг себя поля кручения — торсионные поля, то сознание занято тем, 
что улавливает характер взаимодействия с ними. Торсионное поле индуцирует 
спиновую поляризацию, которая сохраняется после снятия воздействия внешнего 
торсионного поля. В этом случае становятся объяснимыми такие паранаучные 
феномены, как порча и сглаз, а также такое явление, как «память воды». В. Ярцев 
открыл свойство человека объединять энергией и информацией клетки своего тела в 
единый биоэнергетический организм, при этом интенсивность и направленность 
объединения клеток определяется сознанием человека и его составляющими (разумом,
 чувствами, волей). Человеческий организм в целом создает свое общее торсионное 
поле. Большое значение в хранении и передаче информации имеет структура воды в 
организме. Кроме того, торсионные поля могут самогенерироваться.
  Теория торсионных полей — самое последнее детище современной науки и 
одновременно причинное основание для объяснения многих явлений эзотерики. 
Понятие торсионного поля углубляет положения синергетики, в частности — 
относительно действия аттракторов. Электромагнитное излучение также всегда 
содержит торсионную компоненту. Вращающееся с большой скоростью тело уменьшает 
действие силы гравитации. При передаче мыслеформы при помощи торсионных полей 
абстрактно представима физика телекинеза.
   Исследования действия торсионных полей на живые организмы показали, что в 
поле статического торсионного излучения правой поляризации наблюдается 
повышение выживаемости ослабленных организмов. При воздействии торсионного поля 
левой поляризации улучшений не зафиксировано. На присутствие торсионного поля 
живой организм реагирует повышением теплопродукции. Промежуточный вывод гласит 
о благотворном воздействии торсионных полей и о том, что их можно применять для 
улучшения состояния ослабленных организмов.
   Есть предположение и о том, что торсионное поле является субстратом 
индивидуальной памяти. Так, доктор медицинских наук, профессор А. Степанов 
пришел к выводу, что поступающая извне информация пространственно кодируется в 
различных зонах мозга и разделяется на два параллельных потока. Один поток 
используется для сличения на тождественность входящих параметров с матрицами 
внутреннего состояния и отвечает за адаптационно-компенсаторную деятельность 
организма. Второй поток фиксирует новое состояние и индуцирует торсионные поля 
поступившей информации'. Подобные выводы находятся в пределах и в соответствии 
с холотропной концепцией, ярким представителем которой
221

является Станислав Гроф. Холотропное (от греч. holes— целое) понимание сознания 
подчеркивает, что поле сознания лишь опосредуется индивидуальной деятельностью 
мозга и включает в себя многообразный опыт эволюции Вселенной.
   Разновидности информационных взаимодействий можно сгруппировать в три 
класса: Человек — Земля — Космос.
Феномены   человека:
а) экстрасенсорика, или психостатика:
- биосенсорная диагностика;
- коррекция, ситуационный поиск;
- телепатия, ясновидение, прогностика;
б) психодинамика, или психокинез:
- телекинез, или психокинез, полтергейст;
в) измененные состояния сознания:
- творческое озарение в искусстве, науке, религии (гениальность);
- техника дыхательного транса;
.- медитации, молитвы, шаманизм, спиритизм;
- трансконтакты с подсознанием — с низшими уровнями информационных полей. 
Феномены   Земли:
а) георефлексия:
- геопатогенные и активные зоны;
б) информационно-энергетические эффекты формы:
- пирамидальные, полостные, сотовые структуры;
в) эффекты стихий:
- природные бедствия, тайфуны, землетрясения;
- экологические и технические аварии;
- социальные и биологические катастрофы (войны, революции, эпидемии);
  - НЛО. Феномены Космоса:
а) космобиоритмика:
- биомедицинская и социальная ритмология;
- астрология (общая, медицинская, метафизическая);
б) астрофизические парадоксы времени и пространства;
   в) психоконтакты с высшими уровнями информационных полей по интуитивному 
каналу связи.
   Информационный энергообмен в системе «Человек» способен обеспечить переход к 
более широкому использованию духовных и физических ресурсов организма. Он 
предполагает применение «слабых» ИЭ взаимодействий мира вместо сильных, 
духовное совершенствование человека, использование достижений гармоничных школ. 
Здесь обосновывается необходимость зашиты сознания от психонасилия и 
психотеррора, разработка альтернативных технологий психокоррекции. 
Информационные процессы сугубо важны для деятельности головного мозга. 
Эксперименты показали, что сведение к минимуму и исключение сенсорной 
информации приводит к быстрому развитию галлюцинаций и бреду. Ново-
222

рожденные младенцы, получающие физиологические питание, но лишенные информации, 
обречены на слабое развитие, а иногда и гибель. Можно предположить, что 
информация есть основное питание мозга и (развивая эту аналогию) она 
(информация) должна быть разнообразной, обильной, чистой и обладать 
существенным свойством новизны.
  Есть и еще один аспект, который укоренен непосредственно в самих 
онтологических основах здорового существования человека. Привычной стала фраза 
в отношении какой-либо патологии: «Нарушен обмен веществ». Так часто, ссылаясь 
именно на это последнее, все в себя включающее объяснительное основание, 
пытаются истолковать многие аномалии. Взгляд на жизнь как на обмен веществ 
(уточним: нормальный обмен веществ) устоялся и стал привычным. Но ведь все 
процессы, сопровождающие обмен веществ, связаны как с поглощением энергии, так 
и с огромными энергетическими затратами. Переработка веществ организмом: 
процессы расщепления, выделения и усвоения, диссимиляции и ассимиляции — 
чрезвычайно энергоемки. А какое огромное количество энергии необходимо человеку 
в процессе его жизнедеятельности, в каждом элементарном жизненном акте! Все это 
заставляет посмотреть на жизнь человека как на обмен энергий. Энергия нужна для 
получения информации из внешней среды, для обработки ее в самом организме. 
Индикаторами энергетических затрат служат эмоции и интенсивность процесса 
мышления.
  Установлено, что организм нуждается и в инфракрасных, и в ультрафиолетовых 
излучениях в допустимом и приемлемом для него диапазоне. Считается, что энергия 
может быть как катализатором многих процессов, так и тормозом и преградой. Об 
организме человека принято говорить как о самонастраивающейся и 
саморегулирующейся системе. Предполагается, что в его грандиозной лаборатории 
идет разумное распределение и расходование энергии в соответствии с 
требованиями органов, тканей, клеток. Мышечная ткань, нервные волокна, мозг — 
одновременно склады, аккумуляторы и потребители энергии. Организму свойственно 
накапливать определенный резерв энергии. Белки, жиры, углеводы как источники 
энергии играют ведущую и существенную роль, однако энергоинформационные 
процессы жизнеобеспечения не могут укладываться в парадигму вещественного 
объяснения. Не только названные питательные вещества, но и энергия солнца, 
воздуха, воды является питательным источником нашего организма.
  Информационный энергообмен в системе «Земля» позволяет выбирать более 
полезные для человека места проживания, предсказывать негармоничные ситуации 
природного и антропогенного характера.
  Для системы «К осмос» важным оказывается решение астрофизических парадоксов, 
научный багаж астрологии и рациональная часть так называемых «контактерских» 
эффектов.
   В настоящее время наличие специфических информационных полей, сопровождающих 
как каждый объект, так и всю Вселенную, признано абсолютным большинством ученых.
 Считается, что информация во Вселенной представлена вселенским информационным 
полем, хотя меха-
223

низм данного процесса остается неизученным. Информационное поле (ИП) становится 
продолжением объекта, и следовательно, оно должно быть учтено при изучении его 
специфики.
   Размышляя над особенностями информационных полей, Г. Швебс предлагает 
выделить первичное ИП, которое отражает сущность материи (объекта) и служит 
связующим звеном с другими ИП, и сингулярное ИП, которое помимо прочего 
обладает еще и голографичностью и фрак-тальностью.
Выделяются следующие типы информационных полей:
• ИП, несущие код будущих событий;
• Космическое ИП;
• Гео-ИП (земное отображение космического);
• Гелио-ИП;
• Галактические ИП10.
   К пониманию природы информационных полей близко подходит теория собственного 
излучения объекта. Биополе представляет собой комплекс излучений организма и 
регистрируется с помощью методов биолокации (рамки, маятники и т.п.). В 
качестве специфического компонента биополя выступает пси-излучение. Его 
особенностью является наличие границы, за пределами которой оно отсутствует. 
Для неживых объектов пси-поле охватывает 0,5—0,6 м от поверхности, для человека 
(в среднем) 2,5—2,6м от поверхности его тела. Уже утвердилось представление, 
что пси-поле имеет форму кокона, нарушение функций организма приводит к 
выбросам и появлениям впадин с противоположной стороны кокона. Обнаружение и 
устранение аномалий пси-поля человека — задача первостепенной важности, решение 
которой необходимо для поддержания его здоровья и работоспособности. Вместе с 
тем исследователи фиксируют и проблему негативных последствий появления и 
функционирования искусственных пси-полей. «Наличие пси-полей естественного 
происхождения, — отмечает Ф. Юсупов, — есть одно из свойств среды, в которую 
погружены живые' существа. В течение миллиардов лет своего эволюционного 
развития живая материя адаптировалась к этим полям. Искусственные пси-излучения 
нарушают эту адаптацию. Масштабная экспансия генераторов искусственных 
пси-излучений (телевизоров и компьютеров) в жилые помещения отличается своей 
внезапностью и относительной непродолжительностью — порядка 50 лет. За этот 
срок еще не успели сформироваться генетически передаваемые защитные механизмы»".

   Современная наука принимает положение, что на основании 
кванто-во-механических эффектов возможны различные типы канализирован и я 
информации. Ключевым здесь является наличие соответствующих кодов или фильтров. 
Так, коллективное бессознательное, о котором говорил Г. Юнг, может быть понято 
как комплекс наследственных кодов или фильтров, обеспечивающих автоматическое 
взвешивание информации, поступающей в мозг непосредственно из семантического 
пространства по определенному каналу. Стадия формирования осмысленного текста 
отсутствует, однако иногда осознавание может происходить
224

уже в результате взаимодействия с программой, закодированной в индивидуальном 
подсознании.
  Структура, отвечающая за подобные процессы и аналогичная понятию аттрактора в 
синергетике, в эзотерике именуется эгрсгор. Есть и другое толкование эгрегора, 
которое тяготеет к античной традиции: здесь он понимается как Космический Логос.
 Считается, что эгрегор (коллективный мозг) соответствует каждому системному 
образованию — от индивида до этноса. Он наделен регулярно-управляющим и 
подсказывающим действием12. Эгрегор понимается как направляющая структура, 
функциональная предопределенность, свойственная каждому народу. В этом плане 
эгрегор этноса прокачивает через себя энергетику социума, выбирая свойственные 
для себя функции и формы своего адекватного использования и приспособления.
  Новейшие взгляды на природу времени позволяют говорить о спектре виртуальных 
будущих, о том, что время неоднородно и течет либо с выделением энергии, либо с 
ее поглощением. Парадоксально, но именно эти, самые спорные, идеи Н. Козырева— 
отечественного астронома, обнаружившего ранее неизвестный вид энергии, который 
порождается ходом времени, — сочетались с идеологическими штампами нашей 
истории. В ней то провозглашались периоды ускорения, то фиксировались периоды 
застоя и даже стагнации...
  Возможность виртуального будущего. Любой обыватель подтвердит: что бы ни 
случилось в настоящем, объяснение и причина тому всегда будут найдены из 
прошлого. А следовательно, прошлое готовит не одну, а пучок траекторий 
возможного будущего. Желательный вариант развития судьбы упирается в формулу: 
«зависит от...», он релевантен. Возникает вопрос: насколько и как возможно на 
него повлиять? С таким способом квантования будущего всегда связывали мечту и 
страстное желание. Популярная литература подсказывала необходимость 
концентрации на желаемом будущем. Так или иначе, но человечество всегда на 
протяжении всей тысячелетней истории своего существования было одержимо идеей 
обуздания неопределенности бытия. Гадания, жребий, жеребьевка, заклинания, 
прорицания, толкования сновидений и пр. — таковы способы искреннего желания 
обуздать, уменьшить и устранить неопределенность. К знаменитой древнекитайской 
гадательной «Книге перемен» обращались правители с целью узнать судьбу своих 
начинаний. В ней гадания о счастливых и несчастных событиях, бедах и успехах, 
об, изменениях, происходящих с темными и светлыми началами, производились по 
гексаграммам. «Книга Перемен» — «И-пзин» — была достаточно сложна для понимания 
и использования в обращении. Немецкий философ и математик Г.В. Лейбниц, 
ознакомившись с «И-цзин» в XVII в., не уставал выражать свой восторг, утверждая,
 что расположение восьми триграмм впервые выдвинуло в истории человечества идею 
о двоичной системе исчислений в математике. Идея эта имела огромное будущее. 
Ведь именно двоичная система впоследствии легла в основу создания ЭВМ'-1.
  Современные темпорологи отказываются от идеи линейной стрелы будущего, в 
которой ярко выражена однозначная зависимость настояще-
225

го от прошлого и будущего от настоящего. Они говорят о связях, так или иначе 
обеспечивающих возможность резонансных «дистанционных» взаимодействий между 
будущим и настоящим. «...На временной оси, — отмечает Е. Файдыш, — объект 
описывается пакетом волновых функций. Отсюда непосредственно следует, что в 
каждой точке настоящего присутствуют «хвосты» волновых функций объектов из 
далекого будущего, а правильнее сказать, из различных виртуальных будущих»14. 
Гадательный процесс связан с использованием специальных усилителей, позволяющих 
уловить очень слабые, подчас ничтожные проявления будущего в настоящем. К ним 
относятся различные психоэнергетические устройства, такие как магические 
зеркала, биорезонаторы, магические жезлы и т.д. Ими могут быть сенситивы и 
медиумы.
   Течение времени всегда связано с информационной насыщенностью пространства и 
прямо ему пропорционально. Для ребенка год его жизни тянется дольше, чем для 
пожилого человека. Считается, что вторая половина жизни человека ощутимо быстро 
сжимает время. «А годы летят, словно птицы...» — эти известные слова 
подчеркивают разную скорость индивидуального временного потока.
   В связи с этим интерес вызывает гипотеза В. Плохова относительно «барьера 
памяти». Известная всем способность человека— забывать события прошлого — имеет 
весьма важные эффекты. «Сжав и как бы «законсервировав» накопленную и 
отработанную уже информацию, мы освобождаем ячейку в матрице для новой 
оперативной памяти. Потому и обретаем свободу воли, способность идти вперед»15.
   Существуют предположения, что в момент рождения вследствие родового стресса 
у человека блокируется информационный канал связи с энергоинформационным полем 
Вселенной. Однако в трансе, гипнозе, в экстремальных ситуациях или даже во сне 
человек иногда преодолевает эту блокаду. И тогда он вдруг начинает говорить на 
чужом и незнакомом ему языке, писать стихи, рисовать, чего не делал ранее, 
видеть и описывать в деталях события далекого прошлого, делать открытия. Прорыв 
барьера памяти, т.е. спонтанное считывание информации, — процесс, не имеющий 
конкретной рецептуры своего осуществления.
   В контексте механизма энергоинформационного обмена особое значение 
приобретают размышления над следствиями парадокса Эйнштейна — Подольского — 
Розена. Как показывает В. Эрекаев, суть парадокса состоит в том, что по 
отношению к двум квантовым частицам, вступившим во взаимодействие и 
разошедшимся на большое расстояние, согласно квантовой механике, изменение 
свойств одной частицы ведет к изменению другой. Если во взаимодействие вступает 
третья частица, тогда первая должна «почувствовать» произошедшие изменения со 
второй — своей первоначальной «партнершей» — и изменить свои характеристики. 
Если же третья частица вступает во взаимодействие с некоторой четвертой, то в 
силу эффекта парадокса Эйнштейна — Подольского — Розена (ЭПР) вторая частица 
должна отреагировать и изменить свои характеристики. А вслед за ее изменением 
должна испытать изменения и первая, и так далее. Это может означать 
существование в микромире некоторого рода «цеп-
226

ных» взаимодействий. Насколько же длинной может оказаться такая цепочка? Если 
она бесконечна, то каждая частица должна в «снятом виде» «помнить» всех своих 
партнеров по взаимодействиям и всю свою историю от рождения. Такое состояние 
обсуждается с использованием термина «те-леономизм». «В результате этих 
эффектов, — отмечает В. Эрекаев, — первая частица должна с точки зрения 
внешнего (макроскопического) наблюдателя постоянно спонтанно и беспричинно 
менять свои характеристики. На самом деле она латентно и строго «отслеживает» 
изменения состояний своих предшествующих партнеров по взаимодействию. Нетрудно 
заметить, что здесь работают скрытые от макроприборов причинные цепи или 
«цепочки корреляции»16.
  Эти и многие другие инновационные гипотезы открывают широкие горизонты для 
понимания энергоинформационных процессов и их использования в целях 
гуманистического развития человечества. В современной системе 
информационнее-энергетических взаимодействий существуют ряд положений, имеющих 
статус неписаных законов:
   1. Все техники ИЭ взаимодействий имеют не абсолютный, а относительный 
характер, они могут быть реализованы людьми, обладающими реальными ИЭ 
способностями, профессионально подготовленными, с высокой нравственной 
ответственностью и психической устойчивостью.
  2. Достоверность реализации ИЭ взаимодействий не стопроцентная. Она зависит 
от состояния оператора и внешних условий, во всех трех системах Человек — Земля 
— Космос.
  3. Поскольку ИЭ техники связаны с сознанием человека, то необходима защита от 
деструктивных влияний на это сознание. Заявления о любви, добре, благости сами 
по себе не могут служить панацеей от нарушения психосферы личности и общества 
со стороны его «врачевателей». Только проверка делами, а в целительстве — 
долговременными результатами даст высокую гарантию защиты сознания личности и 
общества.
  Отвергаются как недопустимые в этическом и экологическом отношении все формы 
манипулирования сознанием: как лекарственными, приборными, так и медиативными 
техниками. Наиболее опасным источником искажения сознания личности и общества в 
биоэнергоинформационном взаимодействии рассматривается негативный аспект 
средств массовой информации, насыщающих эфир деструктивными программами насилия.

ЛИТЕРА ТУРА
' См.: Росцт'с Ю.В. Последняя книга Снвилллы? // Знак вопроса. М., 1991. № 2. С.
 21.
2 Цит. по: Колин У. Оккультизм. М., 1994. С. 8.
3 См. Налимов В.В. Спонтанность сознания. М., 1989.
4 Винер Н. Кибернетика и общество. М.. 1953.
5 См.: Волчепко В.Н. Неизбежность, реальность и постижение тонкого мира // 
Сознание и физическая реальность. М., 1996. № 1-2. С. 9.
* Акимов А.Е., Шипов Г.И. Сознание, физика торсионных полей и торсионные 
технологии // Там же. С. 70.
227

7 Панов В.Ф., Тестов Б.В., Клюев А.В. Влияние торсионного поля на лабораторных 
мышей //Сознание и физическая реальность. М., 1998. № 4. С. 48-49.
8 Шипов Г.И. Теория физического вакуума. М., 1993. С. 192.
9 См.: Степанов A.M. Гомеостатическая модель сознания. Вербальная оболочка // 
Сознание и физическая реальность. М., 1998. № 4. С. 60.
10 См.: Швебс Г.И. Холистическая научно-эзотерическая доктрина мироздания // 
Сознание и физическая реальность. М., 1998. № 5. С. 7,11.
1' Юсупов Ф. О феномене пси-излучения // Сознание и физическая реальность. М., 
1998. №6. С. 63.
12 См.: Фапдыш Е.А. Природа времени. Связь между настоящим и будущим // 
Сознание и физическая реальность. М., 1998. № 4. С. 5.
" См.: История китайской философии. М., 1989. С. 29.
14 Файдыш Е.А. Указ. соч. С. 16.
15 Цит. по: Кучаръянц В. Песчинка человеческого «Я» во Вселенском 
мироздании//Альянс. 1998. №8. С. 12.
16 Эрекаев В.Д. Некоторые следствия парадокса Эйнштейна-Подольского-Ро-зена // 
Смирновские чтения. Международная конференция. М., 1999. С. 211.
Тема 21. РАЗМЫШЛЕНИЯ О НАУКЕ БУДУЩЕГО. ДИАЛОГ ЭЗОТЕРИКОВ И УЧЕНЫХ
Станет ли ненаука наукой? Опыт отечественных исследований. — Представление о 
квантовом единстве мира. — Как объяснить аномальные явления?— Проблема 
корреляции будущего и что есть интуиция?— Предсказание в науке и эзотерике. — 
Парадоксальная родственность принципов науки и эзотеризма. — Антропоцентризм и 
дезантропоцентризм как ориентации философии, науки и эзотеризма. — Экология 
человека. — Самореализация и глубокое сознание цели. — Медитация как средство 
очищения сознания. — Сфера рас-щирения способностей. — Бесконечность и проблема 
преодоления смерти. — Сходство квантовой физики и философии мистицизма.
   В 1961 г. известный американский обозреватель Джон Стивенсон писал: 
«Западному миру пришлось пересмотреть свое мнение о науке в СССР за последние 
годы. Второе событие, на этот раз связанное не с завоеванием космоса, а скорее 
всего с природой самого человека, придется приписать советской науке». Речь шла 
о работе исследовательской парапсихологиче-ской лаборатории, организованной в 
тогдашнем Ленинградском университете под руководством профессора Л.Л. Васильева 
по исследованию телепатии1. В 1968 г. в Академгородке Новосибирска была успешно 
выполнена обширная программа по телепатии. На заседании комиссии по экспертизе 
парапсихологических явлений участвовал весь цвет отечественной психологии: А. 
Лурия, А. Любоевич, В. Небылицин, В. Зинченко и др. В журнале «Вопросы 
психологии» за 1973 г. в статье «Парапсихология: фикция или реальность?», 
подписанной выдающимися психологами В. Зинченко, А. Ле-
228

онтьевым, Б. Ломовым и А. Лурия, была сформулирована позиция: «Феномен -есть. 
Канал связи неизвестен. Любители могут искать!»
   Решение проблемы: станет ли ненаука наукой, — стало обрастать опытом 
отечественных исследований.
  В конце семидесятых годов в Москве под руководством А. Спиркина стала 
работать секция по биоэнергетике. В 1986-м ее возглавил В. Казначеев. Подобные 
лаборатории создавались во многих городах: в Киеве, Минске, Ростове-на-Дону, 
Новосибирске, Алма-Ате. Но работы велись крайне разрозненно, не было единой 
программы исследований. В 1988 г. был создан Комитет по проблемам 
энергоинформационного обмена в природе. Он ставил своей задачей изучение 
необычных возможностей человека, аномальных явлений, регистрацию и 
моделирование биоизлучений техническими средствами.
  В состав Комитета наряду с его региональными группами, охватившими 
практически всю территорию страны, входили созданные комиссии по 
биоэнергоинформатике, экстрасенсорике и биоэнергетике, нетривиальным методам 
коррекции состояния организма, по исследованиям полтергейста.
  В декабре 1989 г. в Москве состоялась организованная Комитетом Всесоюзная 
конференция «Энергоинформационный обмен в природе. Концепции». В этом же году 
на относительно независимой финансовой основе была создана Ассоциация 
прикладной эниологии (энергоинформационного обмена). Президентом был выбран 
доктор технических наук Ф. Хан-цеверов. С декабря 1992 г. появилась Академия 
энергоинформационных наук2.
  Благодаря представительнице ассирийского народа Евгении (Джуны) Ювашевны 
Давиташвили экстрасенсорике перестали чинить препятствия. Приобщение 
целительницы к науке в качестве научного сотрудника одного из ведущих 
институтов АН СССР, с одной стороны, и покровительство ученых и прежде всего 
властей — с другой, привело к тому, что эк-страсенсорпка стала признаваться в 
официальных кругах.
  В массах населения возникла симпатия к парапсихологии. На этой волне прошли 
телевизионные сеансы Алана Чумака и Анатолия Кашпиров-ского. Однако не всегда 
дар целительства мог проявиться по «заказу», и проблема создания аналогичных 
сверхспособностям технических устройств все больше и больше привлекала к себе 
внимание своими позитивными и негативными последствиями. Создание таких 
технических систем связи, состоящих из индуктора и перципиента, в принципе 
возможно. Но экстрасенсы отражают и воспроизводят взаимодействия, которые не 
всегда измеряются известными физическими приборами.
  Г. Гуртовым и А. Пархомовым была экспериментально доказана возможность 
дистантного воздействия человека. Оказалось, что результат такого воздействия 
принципиально не зависит от расстояния. Улучшение экранировки объекта 
воздействия от внешних электрических, магнитных, акустических, тепловых и 
прочих влияний не только не сказывается отрицательно на результатах воздействия,
 но и делает их еще более выраженными'.
229

   В одной из гипотез при объяснении этого явления обращаются к представлению о 
квантовом единстве мира, согласно которому между всеми квантовыми объектами 
Вселенной существует слабый контакт. Можно допустить, что он ощутим людьми, 
имеющими повышенную восприимчивость к информации. Некоторые древние поверья и 
обряды так называемой контагиозной магии имеют к этому прямое отношение. Они 
предусматривают установление необычных форм взаимосвязи человека с другими 
людьми, с животными и минералами. Основной принцип контагиозной магии гласит: 
вещи, хоть раз контактировавшие друг с другом, после прекращения прямого 
контакта продолжают взаимодействовать на расстоянии. Ряд колдовских приемов 
основан именно на этом принципе. Заметим, что на X Международном конгрессе по 
логике, методологии и философии науки в 1995 г. в Италии, во Флоренции, И. 
Пригожиным была выдвинута как приоритетная идея квантового измерения универсума.
 Можно предположить, что имеется в виду следующее. В корпускулярно-вол-новом 
дуализме проявляются свойства микрочастиц присутствовать как бы сразу во всем 
пространстве («микрочастица проходит через две щели»). Две квантовые частицы, 
даже разлетевшись на астрономические расстояния, могут составлять единый 
квантовый объект, так что корреспонденцию их свойств нельзя объяснить никакими 
обменными сигналами. Этот единый квантовый объект, объединяющий уже далеко 
разнесенные во времени и пространстве элементы (вещи, предметы), сохраняет 
возможность информационного воздействия.
   Физик А. Московский и физиолог И. Мирзалис, опираясь на «ряд сумасшедших 
свойств» квантовых систем, высказали предположение, что феномены ясновидения и 
предвидения можно рассматривать как проявление информационного туннельного 
эффекта, а феномен психокинеза — как проявление активности сознания за 
пределами тела, реализуемого за счет того же туннельного эффекта4.
   Здесь, однако, встает вопрос общефилософского или, вернее, методологического 
характера: стоит ли объяснять аномальные явления, руководствуясь эталонными 
объяснительными моделями сложившегося образца, или правильнее искать отличные 
от известных (в данном случае это ассоциация «с туннелем») объяснительные 
эталоны, где могут быть использованы допущения, выходящие за пределы 
общепринятых?
  Д. Дубровский уверен, что одной из проблем, связанной с классификацией 
загадочных явлений, оказывается методологическая. Ибо в классификации пока 
преобладает физикалистский подход, в котором исходят из физических критериев 
существования, действительных в области физики и совершенно неадекватных в 
области психики. И. Коган в книге «Теория биологической информации», изданной в 
1981г. в Москве и в 1989г. в Америке, обосновывает свою позицию тем, что в 
наших взаимоотношениях с окружающей средой существует ряд взаимодействий, 
которые принципиально не сводимы к физическим. Здесь бессмысленно искать 
какие-либо физические аналоги и корреляции. Он отмечает элементы 
парапсихологической деятельности в типичных коммуникативных отношениях. 
Например, умение делового человека в конфликтной ситуа-
230

ции бесконфликтно уладить многие проблемы или же восприятие талантливого 
музыканта внимающей ему завороженной аудиторией — здесь взаимодействие не 
описывается физическими формулами.
  Б. Раушенбах, вспоминая Августина Блаженного, подчеркивает его меткое 
выражение о том, что чудеса не противоречат законам природы, они лишь 
противоречат нашим представлениям о законах природы. Каковы эти законы природы, 
человечество постоянно пытается узнать. Уже запрещались и генетика, и 
кибернетика, и квантовая механика. И с помощью запретов на изучение 
парапсихологических явлений наука, методология и философия мало что приобретут.
  В. Зинченко приводит шокирующие факты из истории изучения парапсихологии в 
нашей стране. Ведущим психологам-экспертам при квалификации парапсихологических 
явлений в тогдашнем режиме принятия решений было предложено «не становиться на 
дырявый мост экспериментальных исследований, а проголосовать: «Есть 
парапсихологические феномены или нет. Если большинство «за», значит есть, если 
«нет», так и опубликуем». И стоило большой смелости в той атмосфере признать 
феномен парапсихологии. В. Зинченко, изучавший четверть века человеческий глаз, 
настоятельно подчеркивал, что есть глаз телесный, который работает «на прием», 
и есть глаз духовный, который работает «на выдачу». И каковы бы ни были 
ухищрения анатомии глаза, без глаза духовного нельзя вывести ни Рублева, ни 
Микеланджело, ни Моне. Точно гак же, как из биомеханики нельзя вывести танца 
Плисецкой. Недаром А. С. Пушкин говорил: «Душой исполненный полет»5.
  Н. Бехтерева, внучка великого психиатра, академик и директор Института мозга, 
резюмирует свой исследовательский путь словами: «Я надеюсь, придет время, и 
«странные явления» будут более понятными, что, кстати, отсечет дорогу и 
шарлатанам всех мастей»6. Развивая ней-рофизические исследования, она 
столкнулась одновременно с двумя плато, разного уровня проходимости. Это 
уменьшало вероятность новых открытий в изучении мозга. Речь шла о 
целесообразности сочетания нейрофизиологического и прижизненного 
нейрохимического исследования мозга. Изучение его микроединиц и 
макропространства, получение сведений о том, что происходит в микронной зоне и 
что развивается в объеме всего мозга, объединение знаний о точечных событиях в 
мозгу и о том, что происходит в целом мозгу, давало бы возможность нового 
прорыва в неизвестное. Однако вызывало интерес и то, что физиологические и 
биохимические показатели у некоторых людей легко движутся под воздействием 
прямого внушения. Имеется в виду как словесный состав воздействия, так и сам 
интонационный рисунок голоса. И если раньше ученые строго заявляли: «Того, что 
я не могу измерить и зарегистрировать, не существует», то теперь они обращены в 
сторону изучения «странных явлений». Н. Бехтерева рассказывает о личном опыте 
пребывания в измененном состоянии сознания и называет весь мир паранормальных 
явлений Зазеркальем. К сожалению, мало кто из медиумов или экстрасенсов 
стремится к сотрудничеству с наукой, чтобы предложить свои экстраординарные 
способности в качестве объекта
231

исследования. Тем не менее считается, что «наука взялась за поиски 
паранормального мира».
  Размышляя о науке будущего, уместно вспомнить слова К. Шеннона: «Мы знаем 
прошлое, но не можем управлять им. Однако можно управлять будущим, не зная его».
 Действительно, наблюдения за живой природой дают возможность установить 
уникальную способность живой материи к корреляции будущего. Живой организм 
изменяет свое поведение в связи с критическими, экстремальными для него 
ситуациями и состояниями среды. Часто это истолковывается как защитные 
способности биосистем. Но как бы ни были названы подобные явления, механизм их 
действия неразгадан и представляет огромный интерес для науки.
  Точкой соприкосновения эзотериков и ученых становится проблема корреляции 
будущего. Когда эзотерик, используя закон ритма, закон вибрации, закон 
полярности, осуществляет душевную трансмутацию, переводя себя из одного 
эмоционального состояния в другое, он выступает непосредственным оператором 
корреляции временных процессов. Однако его скорее интересуют не безличностные 
временные масштабы всеобщего, а личностно значимые процессы настоящего-будущего.
 Можно сказать, что сфера приложения эзотерических упражнений охватывает только 
область единичного и особенного, оставляя всеобщее на откуп спонтанности 
универсума. Исключение, впрочем, составляет астрология, где высказывается 
претензия на знание космической определенности.
   Когда анализ проблемы предвидения будущего и защитных реакций организма 
переносится в сферу традиционного философского исследования человеческой 
ойкумены, то многочисленные источники, начиная от платоновских диалогов и 
кончая свидетельствами современников, указывают на наличие какого-то 
внутреннего голоса, который, .как правило, удерживает, отклоняет от действия, 
предостерегает или подсказывает. Знаменитая деймония Сократа (подсказки его 
внутреннего голоса) свидетельствует о том, что его всегда сопровождало 
предощущение, подававшее ему знак удержаться от того, что он намеревался 
сделать. В современной науке подобная проблематика существует под условным 
названием проблема интуиции. Она — незваный гость на балу академической науки, 
хотя, исторические факты свидетельствуют в ее пользу. От имени самых именитых 
ученых (возьмем хотя бы фигуру математика и методолога Анри Пуанкаре), роль 
интуиции многократно оценена в превосходной степени.
  Но что есть интуиция? Французский философ А. Бергсон определял интуицию как 
род интеллектуальной симпатии (от греч. — сопереживание, сочувствие), путем 
которой переносятся вглубь предмета, чтобы слиться с тем, что есть в нем 
действительного и невыразимого. И если анализ оперирует с неподвижным, то 
интуиция помещает себя в подвижность. Интуитивизм во всех его аспектах, будь то 
интенция (направленность) или озарение, сохранял примат глубинного созерцания, 
которое раскрывает человеку внутреннюю суть вещей. Так или иначе, но притязание 
интуиции быть полноправным компонентом научного поиска размывает границы 
рациональности и приводит к формуле, когда открытие
232

фиксируется, а путь к нему остается неизвестным. Однако всякое неизвестное, 
всякая тайна и есть плоскость пересечения эзотерики и науки. Ф. Капра уверен, 
что по мере все более глубокого проникновения в тайны природы физика, подобно 
мистике, имеет дело с реальностью, которая не поддается сенсорному познанию; 
как и мистикам, естествоиспытателям приходится сталкиваться с парадоксальной 
стороной нового несенсорного познания. При столкновении с парадоксами 
человеческий разум начинает осознавать свою ограниченность.
  Существует гипотетическая модель интуиции (озарение, инсайт, откровение), в 
которой феномен интуиции определяется целой цепочкой событий: дискурсивный 
поиск подходящего кода — скачкообразный выход на аттрактор кода — считывание 
импульса новой информации — синтез нового текста путем осмысливания полученной 
информации (наложения на нее фильтра).
  Известный логик Я. Хинтикка в статье «Проблема истины в современной 
философии» приходит к нетривиальным выводам: «Семантические идеи могут быть 
переданы лишь невербально, более того, непонятийно. Они опираются на 
невыразимое и необъяснимое допонятийное предзна-ние («Vorwissen»)»6. Логик 
Витгенштейн также был уверен, что семантика в буквальном смысле невыразима. 
Итак, логики компетентно заключают, что смыслы объемнее слов, они содержат в 
себе тайну, недоступную словам.
  Отсюда стремление исследовать в тексте то, что в нем вербально не выражено, 
грозит опасностью «вчитать» в него то, чего в нем нет и быть не могло. Суждения 
об истинности отдаются на откуп переживающему субъекту, способному к потаенному 
ходу подсознания выносить заключения о подлинности понимания и прояснения 
смыслов происходящего. И получается, что наука в ее постнеклассической стадии, 
дойдя до своего предела, делает все возможное для сближения с тем, что всегда 
считалось ненаукой. Общность целей и принципов современной науки и герме-тизма 
поражает даже противников этого сближения.
  Все науки имеют в качестве одной из своих главных функций, а также основных 
задач предсказание. Общие цели науки всегда были связаны с описанием, 
объяснением и предсказанием процессов и явлений действительности на основе 
открываемых ее законов, — читаем мы в энциклопедии. Вместе с тем предсказание — 
это, пожалуй, самое древнейшее средство прельщения нетрадиционным 
сакрально-магическим комплексом науки. Все ман-тические, гадательные разделы 
эзотерики были обращены в сторону предсказания.
  Однако наука в целом не ставит задачу использования своих предсказаний для 
удовлетворения частных интересов. Форма научного знания — форма всеобщности — 
реализуется в законе. Фундаментальное научное знание дает возможность получения 
представлений о единой картине мира. Прикладное научное знание, соответственно, 
имеет своей целью создание системы предписаний для производства конкретных 
вещей. Если в фундаментальной науке знание рассматривается как отражение 
всеобщих закономерностей, то в прикладных науках важен аспект применения полу-
233

ченного знания, решения данной практической задачи, преследование данного 
интереса. В этом одна из основных точек пересечения науки и эзотерики; 
последняя оборачивается лицом к служению частному, личному интересу и ставит на 
службу все свое прикладное мастерство для его удовлетворения. В соответствии с 
подобным же назначением прикладных наук эзотеризм всегда был ориентирован на 
клиента. Но и по этому пункту диалог эзотериков и ученых строится не только по 
типу положительной обратной связи; он предполагает тип отрицательной обратной 
связи. Так, изначальная психологичность эзотеризма была связана с тем, что вся 
система аргументации и трансмутаций разворачивалась ради удовлетворения нужд 
отдельного человека. Он являлся заказчиком, потребителем и экспертом всего 
специально для него воспроизведенного «тайного» знания. Наука же всегда, даже в 
своих прикладных аспектах, исповедовала отстраненность объективного знания от 
психологического произвола и сиюминутных потребностей индивида, предлагая ему 
некое многообразие научно обоснованных, правомерных вариантов. Логическая 
достоверность и опора на физические закономерности мыслились как превышающие 
полномочия личного желания и волеизъявления. Объективизм науки и психологизм 
эзотерики — это два берега, не соединенные мостом.
   Весьма щекотливый вопрос о пользе науки также не имеет однозначного 
положительного ответа, поскольку наталкивается на рассыпающийся под ударами 
экологической катастрофы миф о всесилии науки. Не способствует признанию 
безусловной пользы науки и ее современный язык, достигший таких высот 
абстрактности, что отталкивает не только обывателя, но и самих ученых, не 
всегда понимающих друг друга.
   Некоторые тенденции сближения паранаучного и научного знания наблюдаются на 
полюсе эзотерики. В наш информационный век становится очевидным, что клиента 
может устроить не просто астрологическое предсказание, а предсказание, 
облаченное в формы научной рациональности. Да и сам сверхъестественный образ 
деятельности, свойственный магии, с точки зрения И. Касавина, может быть 
истолкован как первая форма социально-активного отношения к миру, а в 
гносеологическом отношении— как исторически первая ступень социального 
производства знания. Магии мы обязаны исторически первыми идеалами активного 
отношения к миру: она гносеологически моделировала творческую деятельность и 
давала социоморфный проект решения природной проблемы, генерируя новые формы 
общения7.
   И ученые, и эзотерики видят свою основную задачу в выявлении еще не 
познанных свойств предметов и явлений. Однако цель, связанная с воздействием на 
сферу непостижимого и таинственного, в одном случае ведет к оккультной практике,
 в другом — к эксперименту. По мнению Дж. Фрезера, эти сходные и типические 
ориентации строятся на том, что в основе магии и науки лежит твердая вера в 
порядок и единообразие природных явлений. В обоих случаях допускается, что 
последовательность событий совершенно определена, повторяема и подчинена 
действию неизменных законов, проявление которых можно точно вычислить и 
предвидеть8.
234

  Обращает на себя внимание вывод Б. Малиновского о том, что сфера магии— это 
область повышенного риска: там, где господствует случай и неопределенность, где 
не существует надежного алгоритма удачи, где велика возможность ошибиться. 
Паранаучные способы ориентации возникают в экстремальной ситуации в условиях 
принципиальной неопределенности. Именно тогда и звучит в душе: «Боже, Спаси, 
Сохрани и Помилуй мя», в ход идут гадание, ворожба, прорицания и предсказания.
  Обращает на себя внимание и парадоксальная родственность принципов науки и 
герметизма. Например, третий принцип — вибрации («Все движется или вибрирует») 
прямым образом согласуется с положением современной науки о том, что все 
находится в движении, а состояние покоя есть момент относительно устойчивого 
единства в самом движении. И когда различие между разнообразными проявлениями 
материи, энергии и разума зависит от скорости вибрации, то можно подойти к 
формулировке закона физики, согласно которому масса находится в зависимости от 
скорости движения. Все — от корпускул и электронов до новых Галактик— находится 
в состоянии колебания.
  Четвертый герметический принцип — полярности — указывает на то, что все 
двойственно и все имеет свой антипод. Этот принцип объясняет, что у всего есть 
два полюса, два противоположных аспекта. Он отражает источник, порождающий 
движение, и напрямую согласуется с известным диалектическим законом единства и 
борьбы противоположностей. Более того, принцип полярности предлагает обратить 
внимание на би-нарность взаимодействий. Отсюда может быть выведена и категория 
бифуркации, что помогает вступить нам в область синергетики — современной науки 
о процессах самоорганизации. Ибо обозначена ситуация, когда система может 
выбрать одно из двух направлений развития, а это как раз и отражает возможность 
изменения полярности.
  Принцип причинности, известный науке как принцип детерминизма, был описан в 
древнейшем учении о тайной мудрости — в герметизме, Арканах Таро, «Священной 
книге» древнеегипетского бога Тота. Согласно ему «каждая причина имеет свое 
следствие, каждое следствие имеет свою причину. Все совершается в соответствии 
с законом. Существует много планов причинности, но ничто не ускользает от 
Закона». Результат, кажущийся случайным, есть на самом деле взаимопересечение 
неизвестных нам причин. Мастера подчиняются причинности высших типов, но они 
помогают править в своем собственном плане, они становятся источниками, вместо 
того чтобы быть следствиями. Это вряд ли требует дальнейших комментариев.
  Многие известные ученые Запада откровенно признаются в том поразившем их 
впечатлении, когда они самолично сталкивались с магическими явлениями. Так, 
один их видных ученых Англии А. Валлас говорил: «Когда я впервые столкнулся с 
фактами спиритуализма, я был твердым психологическим скептиком. Я был столь 
убежденный материалист, что в то время я просто не мог найти места в своем 
сознании для концепции духовного существования или любого иного генезиса во 
вселенной, кро-
235

ме как от материи и силы. Факты, однако, «вещь упрямая». Рассказав, как он 
пришел к спиритизму, он попытался показать взаимодействие спиритической теории 
с естественным отбором. «Следуя фактам и точной индукции, я пришел к вере, что, 
во-первых, существует множество различных сверхчеловеческих сознаний и, 
во-вторых, некоторые из них, хотя и остаются невидимыми и неощутимыми дли нас, 
могут влиять на материю и на наши мысли и делают это... Этот подход — 
единственный логически основательный, и к тому же он не противоречит ни в коей 
мере великой доктрине эволюции через естественный отбор»9.
   Однако спокойствие почтенного ученого мира более всех поразил своими 
выводами и заключениями Пол Карл Фейерабенд — американский философ и методолог, 
профессор Калифорнийского университета. Он имел смелость вслух огласить те 
«антагонистические идеи», к которым пришла философия науки к концу семидесятых, 
справедливо подметив, что «люди далекого прошлого совершенно точно знали, что 
попытка рационалистического исследования мира имеет свои границы и дает 
неполное знание»10. Призыв к сохранению целостности человека и космоса, 
содержащийся в книге Бытия, в «Поймандре», интерес к процедурам и переживаниям, 
о которых рассказал К. Кастанеда, и, наконец, провозглашение принципа «anything 
goes» — «допустимо все» — подчеркивает множество равноправных типов знания, по 
существу уравнивая науку с магией и мифологией. Весьма убедительно в данном 
контексте звучат слова известного исследователя Колина Уилсона о том, что 
взгляд на Вселенную обеспечивает такую ее картину, которая подразумевает в ней 
комнату для оккультных явлений так же хорошо, как и для атомной физики11.
   В современном, гуманистически ориентированном мировоззрении все приоритеты 
отданы великой идее полноценного развития человека. Человек — это великая сила 
и венец эволюции живого. Человек признается не наблюдателем, а естественной 
частью космоса, воспринимающей его жизнь не только рационально, но и чувственно 
— через дух и душу. Эта ориентация, ставящая в центр мироздания человека и 
согласующаяся с античным тезисом «Человек есть мера всех вещей», получила в 
современной методологии название антропоцентристской.
   Эзотеризм также отталкивается от основной идеи, согласно которой именно 
человек есть центр магических сил. Еще Агриппа считал, что мы не должны искать 
причины столь великих действий вне нас самих, внутри нас живет деятельное 
существо, могущее без оскорбления Божества и религии выполнять все, что обещают 
астрологи, алхимики. В нас самих живет начало, творящее чудеса. В его 
«Оккультной философии» многократно проводится мысль, что магические действия 
совершают не только при содействии звезд, демонов, а исключительно силами нашей 
души.
  Другая, противоположная антропоцентризму ориентация, рассматривающая человека 
как одну из геологических сил, наряду с прочими, получила название 
дезантропоцентризм. Сегодня это весьма популярная позиция. Так, П. Успенский 
весьма близок к дезантропоцентризму. Согласно его концепции, человек есть 
машина в том смысле, что он приводится в движение внешними явлениями и внешними 
толчками. Все, что человек
236

делает, на самом деле не он делает, а с ним происходит. Человеческая машина 
имеет семь разных функций:
1) мышление (или интеллект);
2) чувства (или эмоции);
3) инстинктивная функция (или внутренняя работа организма);
4) двигательная функция (или внешняя работа организма);
5) пол (функция двух начал).
  Кроме этих пяти есть еще две, которые проявляются только в высших состояниях 
сознания: высшая эмоциональная функция, проявляющаяся в состоянии самосознания, 
в котором человек становится объективным по отношению к самому себе, и высшая 
умственная функция, проявляющаяся в состоянии объективного сознания12.
  Эти две высшие функции составляют два высших состояния человека. Однако, по 
мнению П. Успенского, человек их не достигает и обычно живет 'только двумя 
более низкими состояниями, частью во. сне, частью в том, что называется 
бодрствованием или «относительным сознанием». «Владея четырехэтажным домом, он 
как бы живет на двух нижних этажах».
  Дезантропоцентризм лишает человека его командного места и положения и 
заставляет задуматься о последствиях ничем не ограниченного произвольного 
могущества человека. Проблема осознавания того, как человеку с произведенным им 
технократическим, искусственным миром вписаться в изначально эволюционное 
мировое развитие, стоит очень остро. Постсовременное научное понимание человека 
предлагает его трактовку как «кванта» эволюции. Это значит, что человек не 
только очень динамичен, но и наделен значительной мерой неопределенности. 
Расширение духовной сферы человека меняет облик его самого. У 
трансперсоналистов имеется весьма забавный афоризм:
«Изучать психологию — значит изучать self.
Изучать self— значит забывать self.
Забывать self— значит узнавать все остальное».
  Следовательно, по мере того, как мы постигаем сферу собственных интересов, мы 
выходим за пределы преимущественно личностной ориентации и начинаем видеть то, 
чем не являемся сами, что нас окружает.
  В традициях русской соборной философии каждый человек не только личен, но и 
всечеловечен. По мнению современного философа В. Нали-мова, новое видение 
природы человека должно быть связано с пониманием того, что именно смысл 
выступает его организующим началом13. Однако такая позиция базируется на 
признании трансличностного начала человека, его изначально сверхрациональной 
природы. Можно сказать и мягче, что человек по своей природе не до конца 
рационален. Не зная будущего, он действует и надеется обрести смысл своего 
существования, реально проживая в ситуации неопределенности. Отечественный 
специалист по психоанализу и философской антропологии В. Лейбин уверен, что за 
исходный постулат исследования человека следует принимать не
237

критический рационализм, а критический иррационализм. Человек— существо 
иррациональное. Этот тезис, по признанию автора, рождается из наблюдений за 
сложными процессами жизнедеятельности индивида, а также опираясь на клинический 
опыт работы в качестве психоаналитика и исходя из собственных размышлений о 
человеке". Критический иррационализм вместе с тем обладает потенциями 
иррациональной веры в добро, благо, справедливость, парадоксальной этичности, 
что является мощным питательным источником бытия человека в мире, где 
существование абсурдно. В нем заключены достоинства, превышающие полномочия 
рациональности.
  Действительно, говоря об экологии человека, следует иметь в виду совокупность 
всех составляющих реального образа жизни человеческих популяций. Здесь важна не 
только телесность человека и физическая среда обитания, но и его психика, душа, 
духовность. Однако, чтобы дать жизнь духу, нужно обеспечить жизнь телу, 
первичной предпосылкой существования человека является жизнь его тела. В мире 
вещей человек существует как тело, а следовательно, находится в зависимости от 
законов жизни, циклов развития и гибели организмов, циклов природы. Во всех 
цивилизованных странах признание фундаментального права человека на 
удовлетворение его первичных потребностей, права, связанного с сохранением 
жизни, закреплено юридически.
   Из факта существования человека как живого тела вытекает его подвластность 
законам наследственности, отменить которые невозможно. Это настраивает на 
бережное обращение с природно-биологическим потенциалом человеческого бытия. 
Жизнь человека, не нашедшего себе места, утратила для него смысл, может быть, 
потому, что он не пошел по пути реализации своих природных задатков. Он 
занимался тем или иным делом, подчиняясь внешним, навязанным ему «извне» целям, 
а в результате — катастрофа в экологии данного человека. Ключевой проблемой 
экологии человека всегда была проблема его самореализации, понимаемая как 
развитие всего потенциально в нем заложенного. Возник новый термин — экософия, 
который обозначает персональный кодекс ценностей и взгляд на мир, определяющий 
личностное поведение.
   Мыслители многих времен и народов искали связь между здоровьем тела человека 
и его стремлениями, переживаниями, духовными исканиями. Детерминация бытия 
человека со стороны его духа уникальна. Ибо эгоизм телесных потребностей очень 
часто перекрывается жертвенностью. Человек в состоянии контролировать и 
регулировать свои потребности, удовлетворяя их не только в соответствии с 
естеством, а руководствуясь исторически закрепленными нормами и идеалами.
   В эзотеризме конкурируют или сосуществуют две концепции человека. Согласно 
одной из них, природа человека двойственна. Согласно другой — триедина. Общий 
для герметической философии принцип гласит: «Что сверху, то и внизу». Он 
указывает на двойственность и прямое отождествление души человека и Бога в 
мистике. В магии связь более сложная. Человек как микрокосм (его символ пентал 
— пятиконечная звезда) связан многочисленными невидимыми нитями со Вселенной
238

(ее знак — шестиконечная звезда, или знак Соломона). В оккультных науках речь 
идет о триединстве человека, образованном душой, телом и Духом. Три Эго 
человека — это три его измерения в ментальном (интеллектуальном), астральном 
(энергетическом) и физическом (телесном) проявлениях.
  В. Налимов, поднимая вопрос о многомерности сознания, замечает, что пока мы 
как минимум двумерны. Мы постоянно ведем диалог с собой, у нас двоякая система 
ценностей. Если бы она была одна — бессмыслен был бы сам диалог.
  Привлекающим тезисом эзотеризма является положение о том, что человек 
становится лучше, когда он имеет глубокое осознание цели. Когда сознание 
постигает что-то из необъятной Вселенной и рассчитывает, как усилить свой 
контроль и силу, его энергия течет в подсознание и увеличивает силу 
подсознательного мышления. Когда сознательная цель не выполняется, все потенции 
медленно снижаются. По мнению Колина Уилсона, «существенная разница между 
гениальным человеком и обычным состоит в том, что гениальный человек обладает 
большой способностью устойчиво фокусироваться на своем действительном значении, 
в то время как обычный человек постоянно теряет сознание целей, меняя их каждый 
час, почти каждую минуту»15. Глубокое осознание цели — очень сильный рычаг, 
способный переиначить жизнь, опровергнуть укоренившиеся привычки и черты 
характера. Можно вести речь о полной трансформации сознания, 
сконцентрированного на достижении определенной цели.
  Эзотеризм выделяет сознание и сознательность в качестве главного элемента 
жизнедеятельности личности, достаточно обоснованно показывая, насколько важно 
иметь очищенное, свободное от низших психизмов сознание. Оно открыто для 
восприятия новых возможностей, для творчества и совершенствования. Современная 
психология и философия полностью разделяют этот тезис. Обычное сознание 
сравнивается с картинной галереей, освещенной тусклым электрическим светом. 
Моменты интенсивного восприятия, подобные яркой вспышке солнечного света, в 
очищенном сознании дают возможность по-новому увидеть все цвета. Сознательность 
интерпретируется как ясное сознание, просветленность, бдительность и мудрость. 
В отличие от запрограммированности она предполагает способность к выбору, 
перемене и самоопределению. Однако могучий потенциал сознания не сводится 
эзотеризмом к рациональному. Напротив, эзотерики представляют рациональное 
сознание в виде клапана, который отрезает нас от полной мощи настоящей жизни 
вокруг нас.
  Г.В.Х. Мейер, один из основателей Психологического общества, предложил 
рассмотрение сознания в виде спектра. В середине спектра расположены 
способности, о которых мы знаем: зрение, слух, осязание, обоняние. Ниже 
красного конца спектра находятся органические процессы, которые мы можем неким 
образом контролировать без участия сознания. Над фиолетовым концом спектра 
лежат другие высшие способности, почти полностью игнорируемые нами. Человек не 
пытается их использовать и поэтому не верит в них. Однако суть состоит в том, 
что оккультные
239

способности, скрыто присутствующие в каждом из людей, могут быть развиты теми, 
кто этого действительно захочет. Они сотканы из глубокого убеждения, страстного 
желания, напряженного внимания и непоколебимого доверия.
   Феномен экстрасенсорики объясняется либо как деятельность дремлющих в 
организме человека в ожидании своего часа огромных областей мозга, либо как 
резервируемые природой для экстремальных ситуаций уникальные возможности 
человеческой психики, либо как редчайшее явление необычайно сильных рецепторов 
и огромной интуиции у отдельных индивидов.
  Всякий раз, когда человек получает сильное чувство значимости, он 
активизирует способности, лежащие в ультрафиолетовой части спектра. И напротив, 
когда человеческая сущность поддается сильному стремлению дрейфовать, т.е. 
находится в состоянии безразличия (часто именно такое состояние воспринимается 
как желанное), не используются все потенции сознания. Любой кризис или сложная 
проблема выступают в роли будильника, выталкивая человека из скуки. 
Настоятельной потребностью на современном этапе является потребность 
реанимировать спящие психические способности. Многие люди «учатся включать 
прожектор внутри себя».
  Человек огромной воли, по сути, прототип образа мага. Маги и медиаторы — это 
люди, которые познали возможность использования подсознательного желания там, 
где его обычно не удавалось применять. Их задача — вызвать усиленную работу 
рассудка и избежать обычной утечки энергии.
   Сознание, изучаемое в контексте теории информации, представляет собой 
совокупность следующих операций:
- получение информации и ее запоминание;
- логические или дискурсивные операции с информацией;
- интуитивное получение новой информации;
- свободная игра воображения;
- взаимодействие с программами, закодированными в подсознании;
- свободное или целесообразное генерирование информации;
- выдача сигналов к действию.
   Основной проблемой человека оказывается его неумение достичь определенной 
концентрации, необходимой для максимального использования своих способностей. В 
качестве препятствий называют связанное состояние сознания, рассеянность, 
вибрации, внутреннее напряжение. Последние подразделяются на заурядные, 
психосоматические (эффектные), нетривиальные (сильные впечатления, аналогичные 
потрясениям от восприятия произведений искусства).
   Метод концентрации, а точнее, медитации служит средством очищения сознания 
(лат. meditatio — размышление). Существует ряд определений медитации. Это и 
средство, расширяющее наш внутренний опыт, и форма самогипноза, и прием, 
усиливающий открытость личности, освобождение сознания от семантической 
скованности, раскрепощение спонтанности. Иначе говоря, возможность 
сосредоточения в своем внутрен-
240

нем пространстве-времени, которое тут же может предстать трансцендентным и 
унести мысли в неведомое. Великолепно об этом сказал Осип Мандельштам:
«И я выхожу из пространства В запущенный сад величин, И мнимое рву постоянство 
и Самосогласье причин...»
  С. Гроф систематизировал возможности медитирующего сознания и предлагал 
различать:
- временное расширение сознания, включающее переживание пределов, 
постинкарнационный опыт, эволюционный опыт;
- пространственное расширение сознания, включающее идентификацию с другими 
личностями, идентификацию с растениями и животными, планетарное сознание, 
сознание неорганической материи;
- пространственное сужение сознания до уровня отдельного органа;
- ощущение реальности, выходящей за границы «объективной реальности»;
- опыт переживания других вселенных и встреча с их обитателями;
- восприятие сложных мифологических сюжетов;
- интуитивное понимание сложных символов;
- восприятие сознания Ума универсума;
- восприятие сверхкосмической и метакосмической пустоты.    '
  Другим рычагом расширения способностей является возможность осоз-навания 
разумности проявления желания. Третьим фактором оказывается способность 
привести себя в настроение желания. Любой желает сильнее, если погрузится в 
состояние намеренного желания.
   Как правило, говорят о двух типах людей: тех, кто получает энергию, борясь с 
обстоятельствами, и тех, кто пребывает в постоянном напряжении, борясь с собой. 
Мистическая связь с природой требует свободного времени для того, чтобы думать 
и развивать воображение.
   Проблема эволюции человека решается применительно к сфере расширения его 
способностей и совершенствования нравственных регулятивов. Человек должен 
обрести сознание внутреннего единства, постоянного Эго. Первый шаг к возможной 
эволюции — в изучении себя самого. Значимой оказывается борьба с отрицательными 
эмоциями, при которой «человек должен пожертвовать своими страданиями». Ибо 
пока мы культивируем отрицательные эмоции (эмоции депрессии или насилия; 
жалость к самому себе, гнев, страх, досада, подозрительность, скука, недоверие, 
ревность, грубая и ненужная речь), не следует ожидать развития и расширения 
сознании и воли. Для собственного развития человек должен научиться наблюдать 
за собой, отличая полезные и вредные черты. Интерес к чему-либо, как 
магнетический центр, направляет и контролирует развитие человека.
   Человек должен изжить из себя все пороки, которые, как и любые знания, 
исходят в виде вибрационных энергий от человека, несущего в
241

себе эгоизм, обиду, зависть, презрение, злобу, корыстолюбие, садизм,
месть, ревность, унижение, обман, одержимость. Человек должен стре
миться приобрести духовные качества внутреннего самосознания души:
доброжелательность, терпимость, сострадание, прощение, радость, спо
собность любить.	,
   Герметизм в своем беломагическом посвящении, обладая чрезвычайно высоким 
нравственным зарядом, решает задачу воссоздания личности, исходя из следующих 
начал:
1) образование в себе сознательно-волевого человека;
2) перевоспитание импульсивного человека, который действует реф-лекторно, 
отвечая шаблонно определенными манифестациями, который кричит от боли, отвечает 
ударом на удар, улыбкой на лесть.-
   Образование волевого человека означает появление человека, способного к 
творчеству. Возбуждающим средством для сознательного человека служит Любовь во 
всех формах ее проявления: любви семейной, племенной, национальной, ментальной, 
соединяющей натуры в школы, сообщества, содружества. Завершает эту пирамиду 
Высокая Универсальная Любовь ко всему живому.
   В паранаучной литературе можно встретиться с различными советами, 
направленными в сферу сохранения здоровья и самочувствия человека, о том, какая 
пища не препятствует возможностям духовного роста, а какая их задерживает. 
Значительное внимание отведено наставлениям духовного порядка:
   «Вставайте рано и горячо помолитесь о духовном возрождении всего 
человечества, и чтобы все ошибки и прегрешения были прощены. Во время умывания 
упражняйте свою волю с целью смыть заодно с физической грязью тела также и 
нравственные нечистоты. В отношении с другими соблюдайте следующие правила:
1.  Никогда не делайте ненужных дел, т.е. того, что не является вашим долгом.
2.  Никогда не говорите ненужных слов. Прежде чем произнести их, подумайте о 
возможных последствиях. Никогда не позволяйте себе нарушать свои принципы, 
уступая давлению окружающих.
3.  Никогда не позволяйте ненужным или пустым мыслям занимать ваш ум. Вы не 
можете в одно мгновение сделать ваш ум чистым, поэтому вначале старайтесь 
пресечь дурные или праздные мысли, устремляя свой ум к разбору своих ошибок или 
к созерцанию совершенных поступков Прежде, чем заснуть, молитесь, как вы 
молились утром»16.
   Эзотеризм, размышляя о способах организации мироздания, также располагает 
такой формой постижения универсума, как картина мира. В ней микрокосм— мир в 
миниатюре, который прилагается к человеку, имеет свой знак искусственной 
пентаграммы. По закону аналогий, известному из герметизма, можно говорить о его 
соответствии миру внешних протяжений— макрокосму. Выделены различные уровни, 
намечается их
242

эволюция (ход творения, мысль, идея, символические формы, мир астральный, мир 
материальный).
   Отличительной особенностью картины мира в эзотерике является не столько ее 
многоплановость, сколько гчлозоичность. Изначальным квантом отсчета берется 
дух-материя. Вся материя от мельчайшей частицы до масштабных образовании 
объявляется формой жизни. Жизнь проявляется как энергия или род вибраций.
  Легенды различают 7 состояний космической материи, точнее, 7 степеней ее 
тонкости. Из них только седьмое, самое низшее, и есть физическое состояние 
нашего материального мира, видимое нашему глазу. А шесть высших невидимы. 
Утверждается, что атомы самого тонкого состояния — духо-материи -^ создаются 
следующим образом. Энергия Логоса вихревым, спиралевидным движением 
невообразимой скорости «сверлит дыры» внутри пракосмической субстанции. Эти 
вихри жизни — атомы высшей первой сферы — представляют собой пустоты, 
заполненные энергией Логоса.
  Широкое признание турбулентного (вихреобразного) движения как в эзотеризме, 
так и в современной науке приводит к выводу о том, что оно является одной из 
наиболее плодотворных образных моделей, к которой прибегают как эзотерики, так 
и ученые.
  Атомы второй сферы образованы из вихревого движения наиболее грубых атомов 
первой. Эта сфера называется миром монад.
Третья — миром духа.
Четвертая — миром интуиции.
Пятая — миром огненным или миром мысли.
Шестая — миром чувств, эмоций, желаний.
Седьмая — плотным физическим миром.
  Таким образом выражена идея эволюции мира. Ее дальний аналог в наукообразной 
терминологии может выглядеть так:
1.  Состояние сингулярности (не имеющее физических эквивалентов).
2.  Электромагнитное поле (чему соответствует мир монады).
3.  Световое состояние (мир духа), (стихия «эфир»).
4. Тепловое состояние (мир интуиции), (огонь).
5.  Газовое состояние (мир мыслей), (воздух).
6. Жидкое состояние (мир чувств), (вода).
7. Твердое состояние (плотный физический мир), (земля).
  Считается, что в каждой из 7 сфер есть еще 7 аналогичных названным подпланов.
   Когда говорят о научных прозрениях Блаватской, то утверждают, что она знала:
1) что в своей основе все силы природы едины и вещество бесконечно делимо;
2) к понятию материя и энергия должен быть присоединен принцип сознания;
3) разум занимает фундаментальное положение в природе;
4) космос взаимосвязан и возможна идея о расширении Вселенной (собственно же 
открытие, подтверждающее подобную идею, по-
243

следовало лишь в 1929 г. и было сделано Эдвином Хабблом). Она также 
предусматривала возможное сжатие космоса, что подтвердил, в частности, 
замечательный физик Хоккин, придерживающийся подобной точки зрения;
5) у планеты существует свой собственный дух (мысль, высказанная ею в 1888 г.).
   Ныне приводят свидетельства о целесообразной активности планеты Земля17.
   В науке неисчерпаемость материи вглубь охватывается представлением об 
интенсивной бесконечности. Существование интенсивной бесконечности убеждает в 
том, что в природе нет абсолютно элементарных, не имеющих внутренней структуры 
объектов. При изучении микрочастиц становится ясно, что интенсивная 
бесконечность не может рассматриваться просто как бесконечная делимость материи 
на все более мелкие части, потому что наблюдается процесс взаимопревращаемости 
частиц.
   Экстенсивная бесконечность в отличие от интенсивной уходит не в глубь, а в 
ширь, за пределы данного объекта, в мир «большого». Это как бы бесконечность 
вне объекта. Здесь наиболее важной оказывается проблема зависимости свойств и 
качеств объекта от системы взаимодействий с окружающими вещами. В 
действительности же существует одна бесконечность, которая может быть понята 
как интенсивная или экстенсивная в связи с тем направлением, в котором 
концентрируются познавательные усилия. Экстенсивная и интенсивная бесконечность 
— это своеобразные проекции реальной бесконечности. Их можно уподобить 
проекциям геометрической фигуры на оси координат. В понимание конечного и 
бесконечного много нового внесла космология. Как научная дисциплина она 
исследует структуру и свойства Вселенной и ставит проблему 
пространственно-временной бесконечности.
   Экзистенциальное внедрение в тематику бесконечности влечет за собой 
размышления над проблемой преодоления смерти и сохранения личностного начала на 
неопределенно долгий срок. Эта проблема, таинственным образом притягивающая к 
себе и ученых и эзотериков, получает новое решение. Современная наука приходит 
к предположению, что если допустить квазиустойчивое существование реплик 
сознания, отделенных от соматической атомно-молекулярной структуры, если 
психо-мэонная реплика действительно малочувствительна к структуре соматической 
капсулы, то можно поставить задачу ее пересадки на другую структуру, например, 
в мозг иммунно чистого организма, выращенного искусственным методом 
клонирования из собственной клеточной структуры перципиента. Говоря простыми 
словами, человек может надеяться получить после тяжелой болезни и травмы новую 
сому — независимо от того, будет ли она естественной или киборгизированной.
  Диалог эзотериков и ученых становится очень громким, когда такие выдающиеся 
имена в науке, как Н. Бор, В. Гейзенберг, Р. Оппенгеймер, высказываются в 
пользу сходства квантовой физики и философии восточного мистицизма, под которой 
понимаются философия индуизма, буддизма и даосизма. Параллели и пересечения 
этих двух якобы несосты#уе-
244

мых ни при каких обстоятельствах сфер стали предметом специального изучения 
доктора философских наук, специалиста в области физики высоких энергий и 
теоретика трансперсональной психологии Ф. Капры. Цель изданной им в 1975 г. 
книги «Дао физики» состоит в том, чтобы облагородить облик науки, показав, что 
между духом восточной философии и духом западной науки существует глубокая 
гармония18.
  В обобщенном виде первая степень сходства науки и мистицизма может быть 
усмотрена в их едином социокультурном основании и лоне порождения, т.е. в той 
древней синкретической культуре, в которой:
• не делалось различий между обособившимися впоследствии философией, наукой и 
религией;
• присутствовали идеи гилозоизма (одушевления всего и вся), панпсихизма и 
метампсихоза (переселения душ);
• существовало убеждение в нерасчлененности материи и духа;
• отсутствовала дифференцированность одушевленного и неодушевленного.
  Все названные характеристики, по мнению исследователей, явно прослеживаются в 
философских системах античности и свидетельствуют о первоначальном синкретизме 
мистического и зарождающегося рационалистического способов мировосприятия.
  Вторым основанием, позволяющим говорить о наличии пересечений современной 
науки, в частности квантовой физики и восточного мистицизма, может, по мнению Ф.
 Капра, служить появившаяся «бутстрэпная теория частиц», направленная на 
объединение квантовой механики и теории относительности. Именно для древней 
тайной мудрости характерно представление о чувственно существующих предметах и 
явлениях как об ипостасях проявления Единой Высшей Реальности. Она 
принципиально целостна, монистична и внутренне богата всем разнообразием 
взаимосвязей своих элементов. Ее внутренняя энергия есть источник ее постоянной 
динамики. Аналогичные представления содержатся и в «бутстрэпной теории», 
согласно которой «природа не может быть сведена к фундаментальным сущностям 
вроде фундаментальных «кирпичиков» материи, но должна пониматься исключительно 
на основе внутренней связности»". Все вещи конституированы взаимными 
отношениями и связями, а сама Вселенная есть динамическая сеть взаимосвязанных 
событий. Ни одно из свойств какой-либо части этой сети не является 
фундаментальным: все свойства одной части вытекают из свойств других частей и 
общая связность взаимоотношений определяет структуру всей сети.
  Третья параллель строится на том, что наука на ее теоретическом уровне, так 
же как и восточный мистицизм, имеют достаточно узнаваемые общие цели, а именно 
— сущностное постижение реальности, превосходящее ограничения чувственного 
опыта. И как это ни парадоксально, пропитанные интуитивизмом и медитативным 
откровением восточные учения очень часто опираются на строгую логику, интеллект 
и рассудок (Веданта, Мадхьямика, Фен-шуй и др.).
  Если провести линию параллелей от противоположного полюса (не скрытого, 
тайного, сущностного и невыразимого), а чувственно данно-
245

го, созерцаемого и наблюдаемого, то и здесь сходства очевидны. Эмпиризм, а 
иногда «радикальный» эмпиризм восточных учений внимательным прочтением каждого 
явления как знака и символа подчеркивает то важное значение эмпирического 
уровня познания, которое существует в современном позитивизме, часто 
ориентированном индуктивно.
   Есть и методический аспект взаимопересечений, указывающий на необходимость 
многолетней подготовки как в области современных научных и экспериментальных 
исследований, так и в сфере, направленной на достижение мистического откровения.
 Долгие годы занятий под руководством опытных учителей— та константа, которая 
не может быть объявлена несуществующей ни в сфере субатомной физики, ни в 
восточных практиках. Специфический язык, методы и способы ориентации не могут 
быть доступны «непосвященным», профаны нигде не нужны. Парадоксальность 
микромира, признаваемая современной квантовой физикой, и утверждения мистиков о 
том, что природа «загадывает загадки», есть лишь две инаковые — логическая и 
художественно-образная — формы выражения одного и того же постулата.
ЛИТЕРА ТУРА
1 Винокуров И., Гуртовой Г. Психотронная война. От мифов к реалиям. М, 1993.С. 
151.
2 Там же. С. 152-155.
3 Там же. С. 167.
4 Там же. С. 172.
5 См.: Перевозчиков А.Н. Экстрасенсы— миф или реальность? М., 1989. С. 30-45.
6 Бехтерева Н.П. Есть ли Зазеркалье?//Терминатор. 1994. №2-3.
7 Заблуждающийся разум или многообразие вненаучного знания. М., 1990. С. 73, 80.

8 Фрезер Дж. Золотая ветвь. М., 1986.
9 Цит. по: Блаватская Е.П. Теософия и практический оккультизм. М., 1993. С. 35.
10 Фейерабенд К.П. Избранные труды по методологии. М., 1986. С. 139.
11 Копт У. Оккультизм. М., 1994.
12 См.: Заблуждающийся разум или многообразие вненаучного знания. С. 398.
13 См.: Налимов В. В. В поисках иных смыслов. М., 1993. С. 122.
14 См.: На пути к открытому обществу. Идеи Карла Поппера и современная
 Россия. М., 1998. С. 120. ^КолинУ. Указ соч. С. 52.
16 Блаватская Е.П. Указ соч. С. 61.
17 См.: Б.П. Блаватская и предсказание научных открытий XX века // Вестник 
теософии. 1992. № I. С. 45-46.
18 Капра Ф. Дао физики. СПб., 1994. С. 21.
19 Там же. С. 42.
246

РАЗДЕЛ 5. МИР ЭПИСТЕМОЛОГОВ
Как философы науки могли так долго пренебрегать субъективными началами, которые 
— они это легко принимали — регулярно участвуют в выборе теории, совершаемом 
отдельным ученым? Почему эти начала казались им признаками исключительно 
человеческой слабости, а не природы научного знания?
Томас Кун
 Тема 22. ВОЗНИКНОВЕНИЕ ФИЛОСОФИИ НАУКИ КАК НАПРАВЛЕНИЯ СОВРЕМЕННОЙ ФИЛОСОФИИ
Философия науки как направление современной философии. Кумулятивная и 
антикумулятивная модели развития науки. — Общие программные требования 
позитивизма. — Дж. Милль, О. Конт, Г. Спенсер — имена, стоящие у истоков 
философии науки. Дж. Милль — «все знание из опыта». — Концепция «позитивной 
(положительной) науки» О. Конта. Пять значений позитивного. — Закон трех стадий.
 — Классификация наук. — Конт о любви и об основании человеческой мудрости. — 
Идеи нарастающей структурности в концепции Г. Спенсера. — Закон непрерывного 
перераспределения материи и движения. — Феноменологическое истолкование науки. 
— О взаимосуществовании религии и науки. — Значение интеллектуальных инноваций 
первого позитивизма.
   Создавая образ философии науки как направления западной и отечественной 
философии, следует четко определить ее исторические границы, корни и условия 
возникновения. В самостоятельное направление философия науки оформилась во 
второй половине XIX в. в деятельности первых позитивистов. Вдохновленные 
гигантскими успехами науки, они связывали именно с ней задачи подлинного 
постижения мира. Развитие данного направления связано с деятельностью 
оригинальных мыслителей-эпистемологов и с множеством авторских концепций, 
сосредоточивших свое внимание на феномене «наука» и предлагавших ту или иную 
модель развития научного знания.
   У истоков рефлексии над развитием науки находились две противоположные 
логико-концептуальные схемы ее объяснения: кумулятивная и ан-
247

тикумулятивная. Кумулятивная модель основана на представлении о процессе 
познания как о постоянно пополняющемся и непрерывно приближающемся к 
универсальному и абстрактному идеалу истины. Этот идеал, в свою очередь, 
понимается как логически взаимосвязанная непротиворечивая система, как 
совокупность, накопление всех знаний. Развитие кумулятивной модели приводит к 
пониманию того, что непосредственным объектом развития науки становится не 
природа как таковая, а слой опосред-ствований, созданный предшествующей наукой. 
Дальнейшее научное исследование осуществляется на материале, уже созданном 
прежней наукой и воспринимаемом как надежное наследство. Новые проблемы 
возникают из решения старых, и науке незачем прорываться в иное смысловое 
пространство, а нужно лишь уточнять, детализировать, совершенствовать.
  Антикумулягивная модель развития науки предполагает революционную смену норм, 
канонов, стандартов, полную смену систем знаний. Действительно, если понятия 
старой дисциплинарной системы строго взаимосвязаны, дискредитация одного 
неизбежно ведет к разрушению всей системы в целом. Это уязвимый момент 
кумулятивизма, от которого посредством принципа несоизмеримости теории, идеи 
научных революций пытается избавиться антикумулятивизм. Близко к 
антикумулятивизму подходит концепция критического рационализма, в которой 
фальсификация мыслится как основной механизм развития научного познания.
   Обращаясь к факту исторического становления философии науки, отнесенного к 
моменту оформления позитивизма, необходимо остановиться на общей характеристике 
позитивизма, понять токи и направления его влияния.
  Позитивизм предстает как идейное или интеллектуальное течение, охватившее 
многообразные сферы деятельности — не только науку, но и политику, педагогику, 
философию, историографию. Считается, что позитивизм расцйел в Европе в период 
относительно стабильного развития, в эпоху спокойствия, когда она вступила на 
путь индустриальной трансформации. Быстрые успехи в самых различных областях 
знания: математики, химии, биологии и, конечно же, физики — делали науку все 
более и более популярной, приковывающей к себе всеобщее внимание. Научные 
методы завладевают умами людей, престиж ученых повышается, наука превращается в 
социальный институт, отстаивая свою автономию и специфические принципы научного 
исследования. Научные открытия с успехом применяются в производстве, отчего 
преображается весь мир, меняется образ жизни. Прогресс становится очевидным и 
необратимым. Великолепные математики, среди которых Риман, Лобачевский, Клейн, 
не менее блестящие физики Фарадей, Максвелл, Герц, Гельмгольц, Джоуль и другие, 
микробиологи Кох и Пастер, а также эволюционист Дарвин своими исследованиями 
способствуют возникновению новой картины мира, где все приоритеты отданы науке. 
Позитивизм возвеличивал успехи науки — и не без оснований. На протяжении XIX в. 
многие науки достигли и превзошли пики своего предшествующего развития. Теория 
о клеточном строении вещества повлекла за собой генетику Грегора Менделя 
(1822-1884). На стыке ботаники и математики были открыты законы наслед-
248

ственности. Пастер доказал присутствие в атмосфере микроорганизмов — бактерий, 
а также способность их разрушения под воздействием стерилизации — высокой 
температуры. Микробиология победила распространенные инфекционные болезни; на 
основе открытия электропроводимости появился телефон.
  В различных странах позитивизм по-разному вплетался в специфические 
культурные традиции. Наиболее благодатной почвой для позитивизма был эмпиризм 
Англии, впрочем, как и картезианский рационализм во Франции. Германия с ее 
тяготением к монизму и Сциентизму также не препятствовала распространению" 
позитивистских тенденций. Труднее было данному направлению на почве Италии с ее 
возрожденческим гимном человеку. Там акцент был перемещен на натурализм, и 
позитивизм пышным цветом расцвел в сфере педагогики и антропологии.
Общие программные требование позитивизма не сложны:
1. Утверждение примата науки и естественнонаучного метода.
2. Абсолютизация каузальности (каузальные законы распространи-мы не только на 
природу, но и на общество).
3. Теория развития общества как своеобразная социальная физика (так понимается 
социология) претендует на статус точной науки и уподобляется науке о 
естественных фактах человеческих отношений.
4.  Неизменность прогресса, понятою как продукт человеческой изобретательности, 
вера в бесконечный рост науки и научной рациональности.
  Осмысляя процесс возникновения философии науки как направления современной 
философии, невозможно пройти мимо имен, стоящих у его истоков. С одной стороны, 
это У. Уэвелл, Дж. С. Милль, с другой — О. Конт, Г. Спенсер, Дж. Гершель.
  Джон Стюарт Милль (1806—1873), английский философ-позитивист, экономист и 
общественный деятель, был основателем позитивизма в Англии. Он получил 
образование под руководством отца, философа Джеймса Милля. Труд, представляющий 
его основные философские взгляды, «Обзор философии сэра Вильяма Гамильтона...» 
(1865), может быть квалифицирован как спор феноменологического позитивизма с 
английским априоризмом. В тезисе «Все знание из опыта, источник опыта — в 
ощущениях» наблюдается непосредственное влияние берклианской философии. 
Представления о материи как постоянной возможности ощущения и о сознании как 
возможности их (ощущений) переживания связаны с отказом от исследования 
онтологической проблематики. «Действительно, — пишет Дж. Милль, — как наше 
понятие о теле есть понятие о неизвестной причине, производящей ощущения, так 
наше понятие духа есть понятие о том неизвестном, которое получает или 
воспринимает эти ощущения, и притом не только их одни, но и все остальные 
состояния сознания. Как тело надо понимать в качестве таинственного «нечто», 
возбуждающего в духе состояния сознания, так и дух есть то таинственное «нечто»,
 которое сознает и мыслит»1. Они допускаются как условия и возможности 
восприятия.
249

   Обращают на себя внимание его размышления о чувстве, мысли и состояниях 
сознания. «...Чувством называется все то, что дух сознает, что он чувствует, 
другими словами, что входит как часть в его чувствующее бытие». «Под названием 
«мысли» здесь надо понимать все, что мы внутренне сознаем, когда мы нечто 
называем, думаем: начиная от такого состояния сознания, когда мы думаем о 
красном цвете, не имея его перед глазами, и до наиболее глубоких мыслей 
философа или поэта»2. «...Под мыслью надо понимать то, что происходит в самом 
духе», «умственный образ солнца или идея бога суть мысли, состояния духа, а не 
сами предметы...» Тщательно отличая мысли от предмета и ощущения от предмета, 
Милль достаточно адекватно ставит и решает проблему идеального. «Когда я вижу 
синий цвет, я сознаю ощущение синего цвета — и это одна вещь; напротив, 
известное раздражение и изображение на моей сетчатой оболочке и те до сих пор 
еще таинственные явления, которые происходят в зрительном центре и в мозгу, — 
это нечто другое, чего я совершенно не осознаю, о чем я могу узнать только на 
основании ученых исследований. Эти последние суть состояния моего тела, но 
ощущение синего, являющегося следствием этих телесных состояний, само не есть 
телесное состояние: то, что чувствует и сознает, называется не телом, но 
духом»3.
   Идея опытного происхождения не только знания, но и нравственности проводится 
им в его этическом произведении «Утилитаризм» (1863). В нем вывод о ценности 
поведения, определяемой доставляемым им удовольствием, находится в пределах 
основных принципов утилитаристской этики. Признание же не только эгоистических, 
но и бескорыстных стремлений, требования учета эгоистических интересов других 
людей и, соответственно, отвечающие им дисциплинарные основы взаимоотношений 
несколько выходят за рамки вышеназванной доктрины. Отсюда провозглашение 
идущего вразрез с общими основаниями концепции утилитаризма стремления к 
достижению «наибольшей суммы общего счастья». Цель человеческих действий и есть 
основной принцип нравственности, она может быть определена следующим образом: 
это «такие правила для руководства человеческими поступками, через соблюдение 
которых всему человечеству доставляется существование, наиболее свободное от 
страданий и наиболее богатое наслаждениями, притом не только человечеству, но и,
 насколько это допускает природа вещей, всякой твари, которая только обладает 
чувством»4.
  Дж. Милль весьма последователен, когда в своем труде под названием «Опост 
Конт и позитивизм» (1865), разделяя установки логического позитивизма 
французского философа, отвергает его социально-политическую доктрину, 
представляющую собой систему духовного и политического деспотизма и 
опровергающую свободу и индивидуальность. С точки зрения Дж. Милля, позитивизм 
должен рассматриваться как вариант феноменологии. «Основная доктрина истинной 
философии, по мнению Конта, равно как и характер ее определения позитивной 
философии, может быть кратко выражена таким образом: мы познаем одни только 
феномены, да и знание наше о феноменах относительно, а не абсолютно. Мы не 
знаем ни сущности, ни даже действительного способа возникновения ни одного фак-
250

та: мы знаем только отношения последовательности или сходства фактов друг к 
другу. Эти отношения постоянны, т.е. всегда одни и те же при одних и тех же 
обстоятельствах. Постоянные сходства, связывающие явления между собой, и 
постоянная последовательность, объединяющая их в виде предшествующих и 
последующих, называются законами этих явлений. Законы явлений — вот все, что мы 
знаем относительно явлений. Сущность их природы и их первичные, деятельные или 
конечные причины остаются нам неизвестными и для нас недоступными»5.
  Основным произведением Дж. Милля считается «Система логики» в двух томах 
(1843), решенная традиционно'с позиций индуктивистской трактовки логики как 
общей методологии науки. «Положение, что порядок природы единообразен, есть 
основной закон, общая аксиома индукции». Интерес, однако, представляет и то, 
что уже первый позитивизм признавал роль и значимость интуиции. «Мы познаем 
истины двояким путем, отмечает Дж. Милль, — некоторые прямо, некоторые же не 
прямо, а посредством других истин. Первые составляют содержание интуиции или 
сознания, последние суть результат вывода. Истины, известные нам при помощи 
интуиции, служат первоначальными посылками, из которых выводятся все остальные 
наши познания»6. Рассуждая же об индукции, Милль выделяет четыре метода 
опытного исследования: метод сходства, метод разницы, метод остатков и метод 
сопутствующих изменений. Генеральная идея, проводимая сквозь все труды философа,
 связана с требованием привести научно-познавательную деятельность в 
соответствие с некоторым методологическим идеалом. Последний основывается на 
представлении о единообразии природы, о том, что «все знания из опыта» и что 
законы суть повторяющиеся последовательности.
  Концепция «позитивной (положительной) науки» представлена достаточно обширной 
деятельностью французского мыслителя Огюста Конта (1798-1857). В работе «Дух 
позитивной философии» Конт выясняет пять значений определения понятия 
«позитивного». Во-первых, в старом и более общем смысле позитивное — 
положительное — означает реальное в противоположность химерическому. Во втором 
смысле это основное выражение указывает на контраст между полезным и негодным. 
В третьем значении оно часто употребляется для определения противоположности 
между достоверным и сомнительным; четвертое состоит в противопоставлении 
точного смутному. Пятое применение менее употребительное, чем другие, хотя 
столь же всеобщее — когда слово «положительное» употребляется как 
противоположное отрицательному, как назначенное «по своей природе 
преимущественно не разрушать, но организовывать».
   Провозглашаемая им философия науки — философия нового типа — призвана 
выполнить задачу систематизации, упорядочивания и кодификации научных выводов. 
Это «здоровая философия», которая коренным образом изгоняет все вопросы, 
неизбежно неразрешимые. В другой («метафизической философии») нужды нет.
   В своем главном произведении «Курс позитивной философии» в шести томах, 
изданных в 1830-1846г., О. Конт широко пропагандировал идею научности 
применительно ко всем проявлениям природьги общества. И до
251

сих пор его имя вспоминается в связи с созданной им первой классификацией наук 
и с самой идеей «социологии» как науки об общественной жизни, включающей в себя 
социальную статику и социальную динамику. Философия предстает в ее новом 
качестве — как сугубо строгая система, обобщающая результаты различных ветвей 
научного познания, и только в этом значении она может иметь право на 
существование.
   Свойственная науке ориентация на закономерность нашла отражение в 
предложенном О. Контом законе трех стадий интеллектуального развития 
человечества. Он заключается в том, что каждая из главных концепций, каждая 
отрасль наших знаний последовательно проходит три различные теоретические 
состояния:
• состояние теологическое, или фиктивное;
• состояние метафизическое, или отвлеченное;
• состояние научное, или позитивное.
  Другими словами, человеческий разум в силу своей природы и в каждом из своих 
исследований пользуется последовательно тремя методами мышления, характер 
которых существенно различен и даже прямо противоположен: сначала методом 
теологическим, затем метафизическим и, наконец, позитивным. Именно наука, как 
третья стадия эволюции, сменяет предшествующие ей теологическую, объясняющую 
все происходящее на основе религиозных представлений, и метафизическую, 
заменяющую сверхъестественные факторы развития сущностями и причинами. Наука, с 
позиции О. Конта, есть высшее достижение интеллектуальной эволюции. Высшая, 
научная, стадия содействует рациональной организации жизни всего общества. Она 
показывает всю бесплодность попыток осознать первые начала и конечные причины 
всего сущего, свойственные метафизике. Необходимым оказывается отказ от всех 
теологических притязаний. Именно накопление положительного, позитивного опыта, 
дисцигошнаризация научной деятельности, становление ее профессиональной 
структуры, исследование индуктивных логических процедур опытного знания— вот то 
единственное, что достойно внимания и интеллектуальных усилий. Позитивная 
философия, по мнению О. Конта, действительно представляет собой окончательное 
состояние человеческого ума.
   Во избежание неясности он пытается точно определить эпоху зарождения 
позитивизма, которая связана с мощным подъемом человеческого разума, вызванного 
два века тому назад соединенным влиянием правил Бэкона, идей Декарта и открытий 
Галилея. Анализируя наследие О. Конта, можно сделать вывод, что он бесстрашный 
рыцарь истины. В век предпринимательства и бурного развития буржуазных 
отношений с их магической формулой «деньги — товар — деньги + прибыль» 
позитивист Конт утверждает: «Человек должен приступать к теоретическим 
исследованиям, совершенно не задаваясь какими бы то ни бьио практическими 
целями, ибо наши средства для открытия истины так слабы, что если мы не 
сосредоточимся исключительно на одной цели, на отыскании истины, а будем еще 
руководствоваться посторонними соображениями: получить через нее 
непосредственную практическую пользу, — то мы почти никогда не будем в 
состоянии найти самую истину»7
252

   Именно на третьей, позитивной, стадии вступает в силу второй из трех законов 
О. Конта — закон постоянного подчинения воображения наблюдению. Наблюдение — 
универсальный метод приобретения знания. Он помогает освободиться от ненаучных 
догматических напластований, стать на твердую почву фактов. «Все здравомыслящие 
люди повторяют со времен Бэкона, что только те знания истинны, которые 
опираются на наблюдения». Да и сам реальный ход развития науки в XIX столетии 
свидетельствовал о тяготении ее к накоплению материала, к его описанию и 
классификации. Но поскольку наблюдаются лишь явления, а не причины и сущности, 
научное знание по своему характеру оказывается описательным и феноменальным. 
Этим объясняется знаменитая контовская сентенция о «замене слова «почему» 
словом «как». Место объяснения у Конта занимает описание. Тем не менее 
предвидение в качестве функции позитивной философии провозглашается как 
наиболее важная и значимая способность положительного мышления.
  Однако, чтобы придать позитивной философии характер всеобщности, необходимо 
сформулировать энциклопедический закон, связанный с классификацией наук. Конт 
отвергает бэконовский принцип классификации, согласно которому науки делятся в 
зависимости от различных познавательных способностей человека (рассудок, память,
 воображение). По его мнению, эти способности применяются во всех науках. 
Классификация Конта предполагает реализацию следующих принципов: движение от 
простого к сложному; движение от абстрактного к конкретному; от древнего к 
новому в соответствии с историческим развитием. Классификация включает в себя 
математику, астрономию, физику, химию, физиологию, социальную физику 
(социологию), мораль.
  Вместе с тем Конт подчеркивает, что свой курс он называет курсом позитивной 
философии, а не курсом позитивных наук. Науки рассматриваются в связи с 
определением того, как каждая из них относится ко всей позитивной системе и 
каковы их существенные методы и главные результаты. Уже Конту ясны гибельные 
последствия чрезвычайной специализации науки, без которой, впрочем, ее развитие 
невозможно. Поэтому доктрина, вбирающая в себя совокупность научных знаний, 
должна предварять специальные исследования. Основной характер позитивной 
философии, как определяет его Конт, выражается в признании всех явлений, 
подчиненных неизменным естественным законам, открытие и сведение которых до 
минимума и составляет цель всех наших усилий, причем мы считаем безусловно 
недоступным и бессмысленным искание так называемых причин, как первичных, так и 
конечных. Изучение позитивной философии даст нам единственное средство 
открывать логические законы человеческого разума. Считая все научные теории 
великими логическими фактами, мы только путем глубокого наблюдения этих фактов 
можем подняться до понимания логических законов.
  Чтобы понять, что такое позитивный метод, нужно изучать приложения данного 
метода. Причем метод не может быть изучен отдельно от исследований, к которым 
он применяется, так как, по мнению ученого, все, что рассматривает метод, 
отвлеченно, сводится к об-
253

щим местам настолько смутным, что они не могут оказать никакого влияния на 
умственную деятельность человека. Психологи не правы, когда считают, что одним 
только чтением правил Бэкона или рассуждений Декарта можно построить позитивный 
метод.
   Первым важным и прямым результатом позитивной философии должно стать 
обнаружение законов, по которым совершаются наши умственные отправления. Наше 
теологическое, метафизическое и литературное воспитание должно быть заменено 
воспитанием п о з и т и в н ы м, соответствующим духу нашей эпохи. Последнее 
предполагает совокупность понятий обо всех видах естественных явлений. Она 
должна быть в народных массах неизменной основой всех умственных построений. 
Составляющие науки должны быть представлены как ветви одного ствола и сведены к 
их главным методам и наиболее важным результатам.
   В связи с этим необходимо преобразовать всю систему образования. Умственная 
анархия — опасная болезнь, которая заключается в глубоком разногласии 
относительно основных правил. Но именно непоколебимость последних является 
первым условием истинного социального порядка.
  Не совсем правомерно заключение о том, что проблемы, связанные «с мудрым 
вмешательством» в человеческую жизнь, совершенно исключены из поля позитивной 
философии. Конт уверен, что цель философии — в систематизации человеческой 
жизни. По его мнению, истинная философия ставит себе задачей по возможности 
привести в стройную систему все человеческое личное и, в особенности, 
коллективное существование, рассматривая одновременно все три класса 
характеризующих его явлений, а именно мысли, чувства и действия. Осуществление 
вмешательства в человеческую жизнь составляет главную задачу политики, однако 
правильное представление о нем может дать только философия. Первое, о чем 
следует заботиться философии, так это о согласовании всех трех частей 
человеческого существования, чтобы привести его к полному единству. Единство 
может быть действительным лишь постольку, поскольку точно представляет 
совокупность естественных отношений. Следовательно, необходимым и 
предварительным условием становится тщательное изучение совокупности 
естественных отношений. Только посредством такой систематизации философия может 
влиять на действительную жизнь. Характерным применением философии оказывается 
мораль. Самопроизвольная мораль, понимаемая как совокупность вдохновляющих ее 
чувств, должна всегда господствовать в исследованиях философии.
   Конт уверен, что у философии есть социальная функция, охватывающая три 
области человеческой деятельности: мышление, чувство и действие. И только 
достигнув позитивного состояния, философия может с надлежащей полнотой достойно 
выполнить свое основное назначение.
   Обращают на себя внимание два тезиса О. Конта. Во-первых, идея о том, что 
порядок есть неизменное условие прогресса, между тем как прогресс составляет 
беспрерывную цель порядка. И, во-вторых, установка,   ; закрепляющая 
основополагающее значение эволюции. Она, как полагает  • О. Конт, опирается на 
общий принцип, волне подтверждаемый истори- j ческим исследованием, на здравую 
теорию нашей индивидуальной или
254

коллективной природы и доказывает, что ход наших превращений совершается 
эволюционно, без участия какого-либо творчества.
   В концепции первого позитивизма, вопреки расхожему мнению об игнорировании и 
выталкивании метафизической, смысложизненной проблематики за рамки исследования,
 можно встретиться и с размышлениями о любви. «...Всеобщая любовь составляет не 
только наше главное счастье, но также и самое могущественное средство, 
необходимое для действительности всех других», — пишет Конт8. Любовь как 
принцип, порядок как основание и прогресс как цель — таков основной характер 
окончательного строя, который позитивизм начинает устанавливать, приводя в 
систему все наше личное и социальное существование посредством неизменного 
сочетания чувства с рассудком и деятельностью. Именно со-четание^ но не 
превалирование одной из характеристик, этакая системность или, как говорил Конт,
 систематизация может быть положена в основу концепции. Систематизация даст 
также прирост энергии. Отсюда любовь, служащая основанием, побудит нас к 
наиболее полной деятельности и посвящению всей нашей жизни всеобщему 
совершенствованию. Позитивизм ратует за преобладание социального чувства над 
аффективной деятельностью. Господство сердца освещает ум, посвящая его 
беспрерывному служению общественности. Рассудок, надлежаще подчиненный чувству, 
приобретает авторитет.
  Как позитивист, Конт стремится выяснить и объективное основание человеческой 
мудрости, связывая с ним по первоначальному впечатлению рассудок, надлежаще 
подчиненный чувству и приобретший на основании этого авторитет. Рассудок 
действует на наши страсти, ибо они находят в нем источник устойчивости, 
способный удерживать прирожденное им непостоянство и непосредственно пробуждать 
симпатические инстинкты. Итак, именно рассудок предохраняет от праздного 
блуждания и дает правильную оценку всех реальных законов, а иначе и не могло 
быть, ведь рассудок для позитивизма и есть основная опора.
  Другим крупнейшим представителем так называемого первого позитивизма был Г. 
Спенсер (1820—1903). Идея плавного, эволюционного прогресса становится 
доминирующей в его концепции и главным принципом его методологии. «Эволюция 
есть интеграция (приведенная к членораздельному единству) материи, 
сопровождаемая рассеянием движения, во время которой материя переходит от 
состояния неопределенности, несвязной однородности к состоянию определенной и 
связной разнородности и во время которой неизрасходованное движение 
претерпевает аналогичное же превращение»9. Спенсер высказывает идею о ритме 
эволюции. Понятия интеграции и дезинтеграции, перехода от однородного к 
разнородному (дифференциации) и от неопределенного к определенному, т.е. идея 
нарастающей структурности, составила содержательную ткань его концепции.
  В историю философии Спенсер входит как «мастер» по основаниям. Его жизнь 
кабинетного ученого родила на свет такие произведения, как «Основные начала», 
«Основания биологии», «Основания психологии», «Основания социологии», 
«Основания этики». Названия показательны, они имеют непосредственное отношение 
к главной задаче философии,
255

состоящей, по мнению мыслителя, в наибольшей степени «объединенное™», общности 
знаний, получаемых в результате описания явлений. Он строит планы о создании 
всеохватывающей, универсальной системы знания. И 36 лет жизни отдает написанию 
10-томной «Синтетической философии».
  Философия Должна объединять все конкретные явления. Закон совместного 
действия всех факторов, понимаемый как закон непрерывного перераспределения 
материи и движения, составляет основу философии. Спенсер иллюстрирует его 
следующим образом: «Происходящие всюду изменения, начиная с тех, которые 
медленно преобразуют структуру нашей галактики, и кончая теми, которые 
составляют процесс химического разложения, суть изменения относительно 
положения составных частей; и они везде с необходимостью предполагают, что 
наряду с новым распределением материи возникает и новое распределение движения. 
<...> Высшее объединение знания, которого ищет философия, должно состоять в том,
 чтобы понять космос как целое, соответствующее этому закону совместного 
действия»10.
   Основаниями философии должны служить фундаментальные положения, т.е. 
положения, которые невыводимы из более глубоких и которые могут быть обоснованы 
только обнаружением полного согласия между собой всех результатов, достигнутых 
через их допущение. Это первичные истины: неуничтожимость материи, 
непрерывность движения и постоянство количества силы, причем последняя является 
основной, а предыдущие — производными. Однако если Милль представляет материю и 
сознание как возможности ощущения, то Спенсер уверен в их символической природе.
 «Истолкование всех явлений в терминах материи, движения и силы есть не более 
как сведение наших сложных мысленных символов к простейшим, а когда уравнение 
приведено к его простейшим терминам, символы все же остаются символами»".
   Спенсер дает феноменологическое истолкование науки, довольствующейся лишь 
связью внешних явлений. Наука поэтому есть лишь отчасти объединенное знание, в 
то время как философия — знание вполне объединенное.
   Итак, подытоживая знакомство с тремя выдающимися деятелями — Дж. Миллем, О. 
Контом и Г. Спенсером, стоящими у истоков философии науки, зададимся вопросом: 
какие инновации предложил первый позитивизм интеллектуальному континууму эпохи? 
Дж. Милль выделил в качестве общего направления научного познания эмпиризм и 
индукти-визм. В его трудах четко прослеживалась феноменалистическая ориентация, 
провозглашался унифицирующий подход, основанный на вере в единообразие природы. 
Трудноразрешимой проблемой был вопрос о взаимосуществовании религии и науки. В 
том или ином варианте, но позитивисты не отваживались полностью игнорировать 
феномен религии. У Милля сверхъестественное помещалось за пределами эмпирии и 
проводилась идея конечного Бога, не могущего расправиться со злом.
   Эмпиризм, феноменальность и индуктивизм не мешали позитивистам строить планы 
о создании всеохватывающей, универсальной системы зна-
256

ния. Эту идею Спенсер пытался отразить в 10-томной «Синтетической философии», 
где еще более усилились и без того явно осознаваемые (особенно после трудов И. 
Канта) тенденции к преодолению наивного взгляда, что видимый нами мир есть 
копия существующего вне нас, утверждая, что «реальность, скрывающаяся позади 
всех явлений, нам неизвестна и навсегда должна остаться неизвестной». 
Наибольшее позитивное значение имела проводимая им эволюционная идея, которая 
косвенным образом отразилась и в самом понимании философии. Она представала как 
«вполне объединенное знание».
   Особого внимания заслуживает выявленная историками некоторая автономность и 
параллельность развития идей позитивизма во Франции и в Англии. Ведь только 
после того, как у Спенсера сложилась его целостная философская доктрина, он 
знакомится с идеями О. Конта.
   Возвращаясь к общей оценке позитивизма, приведем мнение Яна Ха-кинга, 
отмечавшего, что основные идеи позитивизма таковы: (1) Упор делается на 
верификацию (или такой ее вариант, как «фальсификация»); это означает, что 
значимыми предложениями считаются те, чья истинность или ложность могут быть 
установлены некоторым способом. (2) Приветствуются наблюдения: то, что мы можем 
видеть, чувствовать и т.п., обеспечивает наилучшее содержание или основу нашего 
нематематического знания. (3) Антикаузализм: в природе нет причинности, есть 
лишь постоянство, с которым события одного рода следуют за событиями другого 
рода. (4) Занижение роли объяснений: объяснения могут помочь организовать 
явления, но не могут дать более глубокого ответа на вопросы «почему»; они лишь 
утверждают, что явления и вещи регулярно появляются таким-то или иным образом. 
(5) Антитеоретическая сущность: позитивисты стремятся не быть реалистами не 
только потому, что они ограничивают реальность наблюдаемым, но и потому, что 
они против поиска причин и сомневаются относительно объяснений. (6) Позитивисты 
суммируют содержание пунктов (1)—(5) в своем стремлении обосновать свою 
антиметафизическую направленность. Неверифицируемые предложения, ненаблюдаемые 
объекты, причины, глубокие объяснения — все это, как говорит позитивист, 
метафизический хлам, который нужно выбросить. Ранним позитивистам, конечно же, 
был чужд акцент на логике и анализе языка. Первый, или «старый» позитивизм, не 
был одержим также и теорией значения. Судьбе было угодно распорядиться таким 
образом, что длившееся более века триумфальное шествие позитивизма закончилось 
тем, что никто из явных его последователей не захотел называть себя 
позитивистом. Даже логические позитивисты стали предпочитать, как отмечает Я. 
Ха-кинг, имя «логических эмпиристов». В Германии и Франции слово «позитивизм» 
во многих кругах превратилось в бранное, означающее одержимость естественными 
науками и отрицание альтернативных путей понимания в социальных науках12. 
Однако это более поздние итоги развития философии науки конца XX столетия, 
вторым же ее этапом, следующим за позитивизмом Конта, Милля и Спенсера, был 
конвендиализм.
   В целом значение интеллектуальных инноваций первого позитивизма для 
философии науки весомо. В ее дисциплинарный объем в наследство от
257

первого позитивизма перешли: тематические ориентации на проведение четкой 
классификации наук, идея о том, что во всем властвует закон, акцент на ведущую 
и основополагающую роль наблюдения и выявление описания и предсказания как 
процедур, составляющих цель науки. Милль обогатил сюжетный план проблематики 
философии науки введением некоторого психологизма и выявлением роли ассоциаций 
в науке. Новой для проблемного поля позитивизма позицией оказалось признание 
психологической составляющей метода как совокупности интеллектуальных привычек, 
гипотезы как могущественного орудия развития знания и даже интуиции. Милль 
поддержал строгий детерминизм, высказав идею относительно того, что 
единообразие природы обеспечивается универсальной причинностью. Спенсер 
подчеркивал универсальность эволюционного развития научного познания и проводил 
мысль о необходимости объединенное™ и общности знаний, пытался примирить науку 
с религией, тем самым предлагая неожиданный ход, состоящий в расширении границ 
рациональности.
ЛИТЕРАТУРА
1 Антология мировой философии. Т. 3. М., 1971. С. 600.
2 Там же. С. 596.
3 Там же. С. 598.
4 Там же. С. 606.
5 Милль Дж. Опост Конт и позитивизм. СПб., 1906. С. 7.
6 Антология мировой философии. С. 594.
' Родоначальники позитивизма. СПб., 1910-1913. С. 63.
8 Там же. С; 143-144.
9 Спенсер Г. Синтетическая философия. Киев, 1997. С. 8.
10 Антология мировой философии. С. 610-611.
11 Там же. С. 619.
12 Хакинг Я. Представление и вмешательство. М., 1998. С. 56-57.
  Тема 23. КОНВЕНЦИАЛИЗМ А. ПУАНКАРЕ — ВТОРОЙ ЭТАП РАЗВИТИЯ ФИЛОСОФИИ НАУКИ
Содержательные основоположения науки — главный предмет размышлений второго 
этапа философии науки. Анри Пуанкаре — основоположник концепции конвенциализма. 
— Научные основания конвен-циалиэиа. — Сведение объективности к общезначимости. 
— Антропологизм конвенциализма. — Переосмысление понятия «закон». — Признание 
интуиции в качестве важнейшего инструмента научного открытия. — О 
неустранимости конвенциальных элементов из корпуса науки. — Тезис о 
несоизмеримости теорий.
  Главный предмет размышлений второго этапа развития философии науки, 
приходящегося на первую треть XX в.,— содержательные основопо-
258

ложения науки. Это обусловливалось теми резкими революционными изменениями, 
теми сенсационными открытиями, которые пронизали основания науки на рубеже 
веков.
  Одним из ведущих деятелей второго этапа философии науки стал Жюль Анри 
Пуанкаре (1854-1912)— французский математик, физик и методолог. Он родился в 
городе Нанси, в семье профессора медицины, и еще в лицее обнаружил выдающиеся 
математические способности. С 1886 г. Пуанкаре возглавил кафедру математической 
физики и теории вероятностей Парижского университета, а в 1887 г. был избран 
членом Академии наук. В 1889 г. он был удостоен международной премии короля 
Оскара II. Современники видели в Пуанкаре «первого авторитета» и «последнего 
универсалиста» своего времени. Поговаривали, что только всемирная слава 
Пуанкаре не позволила Давиду Гильберту занять первое место среди математиков 
начала XX в.
  Биографы подмечали удивительную особенность личной научной деятельности 
ученого — склонность к упорядочиванию и систематизации. В 1901 г. в 
«Аналитическом резюме» своих работ он перечисляет и классифицирует те 
направления науки, в которых работала его мысль. Это очень широкий круг точных 
научных дисциплин. Около 25 работ философско-методологического характера 
Пуанкаре причисляет к разделу «философия науки».
  Наряду со специальными исследованиями в области математической физики, 
механики и теории дифференциальных уравнений Анри Пуанкаре выступил как 
основоположник концепции конвснциализма. Конвенциа-лизм (от лат. conventio — 
соглашение) — направление, провозглашающее в качестве основы научных теорий 
соглашения (конвенции) между учеными. Соглашения обусловлены соображениями 
удобства и простоты и не связаны непосредственно с критериями истинности. Свою 
концепцию умеренного конвенциализма А. Пуанкаре изложил в двух произведениях 
«Наука и гипотеза» (1902) и «Ценность науки» (1905). В первой книге он 
подчеркивает: «Итак, голые факты не могут нас удовлетворить; иными словами, нам 
нужна наука упорядоченная, или, лучше сказать, организованная»1. Наука есть 
набор правил. Она объединяет собой такие правила действия, которые оказываются 
успешными, в то время как противоположные правила не могут быть успешными.
  «Некоторые основные начала» науки следует понимать как конвенции, условно 
принятые соглашения, с помощью которых ученые выбирают конкретное теоретическое 
описание физических явлений среди ряда различных одинаково возможных описаний. 
Большую роль в этом играют гипотезы, которые бывают разного рода: «одни 
допускают проверку и подтверждение опытом, становятся плодотворными истинами; 
другие, не приводя нас к ошибкам, могут быть полезными, фиксируя нашу мысль; 
наконец, есть гипотезы, только кажущиеся таковыми, но сводящиеся к определенным 
или замаскированным соглашениям. Здесь наш ум может утверждать, так как он 
здесь предписывает; но его предписания налагаются на нашу науку, которая без 
них была бы невозможна, они не налагаются на природу»'.
• 259

   На вопрос «Произвольны ли эти предписания?» Пуанкаре отвечает 
категорическим: «Нет; иначе они были бы бесплодны. Опыт представляет нам 
свободный выбор, но при этом он руководит нами, помогая выбрать путь наиболее 
удобный. Наши предписания, следовательно, подобны предписаниям абсолютного, но 
мудрого правителя, который советуется со своим государственным советом». 
Условность конвенций, соглашений Пуанкаре подчеркивает всякий раз, отрицая тем 
не менее их произвольность, «Мы заключим, — пишет он, — что эти принципы суть 
положения условные; но они не произвольны, и если бы мы были перенесены в 
другой мир (я называю его неевклидовым миром и стараюсь изобразить его), то мы 
остановились бы на других положениях»3.
  Научными основаниями, способствующими появлению конвенциализ-ма, стали 
различные системы аксиом геометрий Евклида, Лобачевского, Римана. Поскольку 
каждая из них согласовывалась с опытом, то возникал вопрос, какая из них 
является истинной, т.е. соответствует действительному пространству. А значит, 
вставала проблема истолкования достоверности и объективности знания, понимания 
истины.
   Как подчеркивал Ф. Франк в своей фундаментальной работе «Философия науки», 
формализованная система геометрии ничего не говорит нам о мире физических 
экспериментов и состоит из «условных» определений. Это было сформулировано 
Пуанкаре, который заявил, что законы геометрии вовсе не являются утверждениями 
о реальном мире, а представляют собой произвольные соглашения о том, как 
употреблять такие термины, как «прямая линия» и «точка». Данное учение Пуанкаре,
 ставшее известным под названием «конвенциализм», вызвало недовольство многих, 
поскольку объявило, что постулаты геометрии, которые они рассматривали как 
«истинные», суть только соглашения. Ученые, утверждающие истинность геометрии, 
подчеркивали, что она чрезвычайно полезна для человека. Этого Пуанкаре не 
отрицал, замечая, что существуют полезные и бесполезные соглашения4. Кстати, Д. 
Гильберт определял «геометрические термины», ссылаясь на «пространственную 
интуицию». Этим он как бы обращался в сторону конвенциализма.
   Интеллектуальный путь к конвенциализму основывается на следующих 
рассуждениях: «Аксиомы претендуют на существование в нашем мире физических 
объектов или на то, что могут быть созданы такие объекты, которые будут 
удовлетворять этим аксиомам. Если мы скажем, например, что вместо «прямых 
линий» можно подставить «световые лучи»,, то аксиомы становятся «положениями 
физики». Если мы хотим проверить, действительно ли треугольн ик из световых 
лучей в пустом пространстве имеет сумму углов треугольника, равную прямым углам,
 то мы наталкиваемся на особого рода затруднение. Так, если обнаружится, что 
сумма углов, о которой идет речь, отличается от двух прямых углов, то этот 
результат можно истолковать, сказав, что «дефект» обусловлен не ложностью 
евклидовой геометрии, а тем, что лучи отклонились вследствие действия до сего 
времени неизвестного закона физики. Если сформулировать проверку справедливости 
евклидовой геометрии таким образом, то из этого будет следовать, что не 
существует такого экспериментального метода, с помощью которого
260

можно решить, какая геометрия истинна, евклидова или неевклидова. А. Эйнштейн 
писал: «По моему мнению, Пуанкаре прав sub alternitatis (с точки зрения 
вечности)»5. Для объяснения явлений, которые наблюдаются, действительно 
необходима комбинация геометрии и физики.
  Доктрина конвенциализма утверждала, что законы механики Ньютона являются 
языковыми соглашениями. Первый закон Ньютона гласит: тело, на которое не 
действует никакая внешняя сила, движется прямолинейно. Но каким образом мы 
можем узнать, что на тело не действует никакая внешняя сила? Таким образом, 
первый закон Ньютона становится соглашением о том, как употреблять выражение 
«прямолинейное движение». Подобные произвольные соглашения должны быть также и 
полезными соглашениями; они вводятся для того, чтобы сделать хорошее описание 
явлений движения, которые должны быть сформулированы.
  Как же, исходя из конвенциализма, А. Пуанкаре решал проблему объективности? 
«Гарантией объективного мира, в котором мы живем, — утверждал он в книге 
«Ценность науки», — служит общность этого мира для нас и для других мыслящих 
существ». Понятие Объективности сводится к общезначимости, ибо,»что объективно, 
то должно быть обще многим умам и, значит, должно иметь способность 
передаваться от одного к другому...»6. Определение объективности посредством 
общезначимости — во многом спорная позиция. Однако в философию науки как 
научную дисциплину перешло требование интерсубъективности.
  По своей методологической направленности конвенциализм стремился к 
антропологизму, поскольку вводил в ткань научных аргументов зависимость 
конвенциальной природы, связанную с выбором, мнением и решением ученого. Это 
достаточно очевидно иллюстрируется следующими словами автора: «Если 
предложением выражается условное соглашение, то нельзя сказать, что это 
выражение верно в собственном смысле слова, так как оно не могло быть верно 
помимо моей воли: оно верно лишь потому, что я этого хочу».
  Другим признаком антропологизма данного этапа философии науки является 
ориентация конвенциализма на пользу и удобство. «Нам скажут, — пишет ученый, — 
что наука есть лишь классификация и что классификация не может быть верною, а 
только удобною. Но это верно, что она удобна; верно, что на является такой не 
только для меня, но и для всех людей; верно, что она останется удобной для 
наших потомков; наконец, верно, что это не может быть плодом случайности»7.
  В связи с этим последовало и переосмысление такого фундаментального научногр 
понятия, как закон. Научный закон провозглашался условно принятыми положениями, 
конвенциями, которые необходимы для наиболее удобного описания соответствующих 
явлений. Произвольность выбора основных законов ограничена как потребностью 
нашей мысли в максимальной простоте теорий, так и необходимостью успешного их 
использования. В этом смысле ценность научной теории определяется лишь 
удобством и целесообразностью ее применения для практических целей.
  Симптомом антропологической ориентации второго этапа философии науки 
оказалось и громкое признание интуиции ученого в качестве важ-
261

нейшего инструмента научного открытия. Интуиция выступила весомым аргументом в 
борьбе с логицизмом. По мнению Пуанкаре, новые результаты невозможно получить 
лишь при помощи логики, вопреки основному тезису логицизма нужна еще и интуиция.
 Ученый без раздумий склоняется в пользу интуиции, так как именно она столько 
раз приводила его математический гений к новым весомым открытиям. Пуанкаре 
уверен, что процесс решения сводится к совокупности сознательных и 
подсознательных актов. Он обращает внимание на ту достаточно часто фиксируемую 
ситуацию, когда после напряженных, но безрезультатных усилий работа 
откладывалась и затем в силу случайного стечения обстоятельств по прошествию 
некоторого времени возникало правильное или эффективное решение.
   Основные идеи конвенциализма были распространены Пуанкаре на математику и 
физические теории: классическую механику, термодинамику и электродинамику. Их 
основоположения объявлялись также удобными допущениями, отвечающими требованию 
непротиворечивости. «...Когда я установил определения и постулаты, являющиеся 
условными соглашениями, всякая теорема уже может быть только верной или 
неверной. Но для ответа на вопроё, верна ли эта теорема, я прибегну уже не к 
свидетельству моих чувств, а к рассуждению». В третьей части книги «Ценность 
науки» в разделе «Искусственна ли наука?» Пуанкаре разъясняет суть своей 
позиции: «Научный факт есть не что иное, как голый факт в переводе на удобный 
язык. <...> Наука не могла бы существовать без научного факта, а научный факт — 
без голого факта: ведь первый есть лишь пересказ второго»8. Однако ученый не 
производит его свободно и по своей прихоти. Как бы ни был искусен работник, его 
свобода всегда ограничена свойствами первичного материала, над которым он 
работает.
   Конвенциализм выступил как определенная методологическая концепция 
истолкования науки. В ней разоблачался фетиш мифа о фактах, подчеркивалась роль 
воображения и интуиции в науке. Конвенциалисты Пуанкаре и Леруа оправдывали 
гипотезы ad hoc — для каждого отдельного случая. Это делало весь массив знаний 
достаточно ненадежным, с одной стороны, и обусловливало застой в науке, 
примиряя посредством гипотез ad hoc аномалии и противоречащие факты с 
существующей теорией, — с другой.
   С точки зрения платформы умеренного конвенциализма соотношение 
концептуального уровня науки и реальности зависело от выбора понятийных средств,
 правил и прагматических критериев. «В конвенциализме нашел отражение тот факт 
научного познания, что научные теории не являются непосредственными обобщениями 
опытных данных, и в этом смысле конвенциальные элементы неустранимы из корпуса 
науки. Поэтому большинство современных методологических концепций содержат те 
или иные элементы конвенционалистской эпистемологии»9.
   Прямым следствием конвенциализма оказывается тезис о несоизмеримости теорий. 
Он представляет собой такой тип развития науки, согласно которому сменяющие 
друг друга теории не связываются логически, а используют разнообразные методы, 
принципы и способы обоснований, так
262

что их сравнение рационально невозможно. Выбор осуществим лишь на основе 
мировоззренческих или социально-психологических предпочтений. Тем самым 
развитие науки истолковывается как дискретный процесс, а научное сообщество 
предстает в виде разобщенных, исповедующих несогласующиеся принципы группировок,
 не вникающих в доводы оппонентов. Тезис о несовместимости теории лишает 
рационализм его главенствующего положения, так как логика не выступает всеобщим 
универсальным основанием. Процедуры выбора тех или иных основоположений 
опираются на социальные и психологические предпочтения. Методология в своей 
нормативной составляющей оказывается размытой, замещая последнюю описанием и 
рассуждением, более свойственным истории науки и социологии, нежели философии 
науки.
ЛИТЕРА ТУРА
1	Пуанкаре А. О науке. М., 1990. G. 118.
2	Там же. С. 8.
3	Там же. С. 9.
4	Франк Ф. Философия науки. М., 1960. С. 158.
5	Цит. по: там же. С. 164-165.
6	Пуанкаре А. Указ. соч. С. 356.
7	Там же. С. 333, 362.
8	Тамже.С.337.
9	Современная западная философия. Словарь. М., 1991. С. 132.
Тема 24. ПСИХОФИЗИКА МАХА
Психофизика Маха. — Природа ощущений. — Познание как процесс прогрессивной 
адаптации к среде. — Источники возникновения проблемы и роль гипотезы. — 
Структура исследовательского процесса. — Принцип экономии мышления. — Описание 
как единственная функция науки. — Дюэм о двух традициях в эпистемологии.
   Второй этап развития философии науки связан также с именем австрийского 
физика и ученого Эрнста Маха (1838-1916), доктрина которого полностью пронизана 
токами его естественнонаучных интересов и, по мнению исследователей, очень 
близка психофизике. Как и все позитивисты, Мах призывал удалить старую, 
отслужившую свою службу философию, хотя и замечал, что большинство 
естествоиспытателей продолжают ее придерживаться.
   Очевидно, Маха больше всего не устраивало представление о процессе познания 
как об отражательном процессе. Исходя из своего главного тезиса о том, что в 
основе всех явлений находятся ощущения, он пытается переосмыслить основные 
категории науки: пространство, время, силу, массу, причинность. Последнюю Мах 
заменяет понятием функциональной зависимости. Родоначальник направления 
тематического анали-
263

за в науке Дж. Холтон так отзывается об австрийском ученом: «Мах был физиком, 
физиологом, а также психологом, и его философия... проистекала из желания найти 
принципиальную точку зрения, с которой он мог бы подойти к любому исследованию 
так, чтобы ему не нужно было ее изменять, переходя от области физики к 
физиологии или психологии.
  Такую ясную точку зрения он приобрел, возвращаясь к тому, что дано прежде 
всяких научных изысканий, а именно к миру ощущений... Поскольку все наши 
свидетельства, касающиеся так называемого внешнего мира, основываются только на 
ощущениях, Мах придерживался точки зрения, что мы можем и должны рассматривать 
эти ощущения и комплексы ощущений в качестве единственного содержания этих 
свидетельств, и, следовательно, нет необходимости дополнительно предполагать 
существование неизвестной реальности, стоящей за спиной ощущений»1. Мах 
настаивал на новом философском подходе, великой программой которого было 
сближение понятий материи и электричества (энергии).
  Толчком в размышлениях в области психофизики для Маха стали труды Фехнера. В 
книге «Анализ ощущений и отношение физического к психическому» Мах, объясняя 
природу ощущения, показывает, что ощущения есть глобальный факт, форма 
приспособления живого организма к среде. Ощущения — это общие элементы всех 
возможных физических и психических переживаний, вся разница между которыми 
заключается в различной зависимости их друг от друга. По Маху, ощущения 
однородны, но различным образом связаны между собой, образуя то более слабую, 
то более сильную связь. Более устойчивые запечатлеваются в памяти и получают 
выражение в нашей речи. Цвет, тон, различные степени давления, функционально, 
пространственно, временно связаны между собой и получают различные названия. 
Комплекс воспоминаний, настроений и чувств, относящийся к особому живому телу, 
обозначается словом «Я». Пределы нашего «Я» могут быть настолько расширены, что 
они включают в себя весь мир. Противоположность между «Я» и миром исчезает, все 
дело сводится к связи элементов.
   Всему, установленному физиологическим анализом ощущений, по мнению Маха, 
соответствуют отдаленные явления физического. Задача науки — признавать эту 
связь и ориентироваться в ней. Чувственный мир принадлежит одновременно как к 
области физической, так и к области психической. Граница между физическим и 
психическим проводится единственно в целях практичности и лишь условно. «Нет 
пропасти между физическим и психическим, нет ничего внутреннего и внешнего, нет 
ощущения, которому соответствовала бы внешняя отличная от этого ощущения вещь. 
Существуют только одного рода элементы, из которых слагается то, что считается 
внутренним и внешним, которые бывают внутренними или внешними только в 
зависимости от той или другой временной точки зрения»2. И именно комплексы 
элементов, ощущений, полагает Мах, образуют тела.
   Следует заметить, что физическим он называет совокупность всего 
существующего непосредственно в пространстве для всех, а психическим — 
непосредственно данное только одному, а для всех других суще-
264

ствующее лишь как результат умозаключения по аналогии. Причем от того, обращаем 
ли мы внимание на ту или иную форму зависимости, природа объекта не меняется. 
Например, цвет есть физический объект, если мы обращаем внимание на зависимость 
его от освещающего источника света (других цветов, теплоты и т.д.). Но если мы 
обращаем внимание на зависимость его от сетчатки, перед нами психологический 
объект — ощущение. Различно в этих двух случаях не содержание, а направление 
исследования.
  Таким образом, в чувственной сфере нашего сознания всякий объект одновременно 
является и физическим, и психическим. Само ощущение, как первоначальный элемент 
мира, есть одновременно процесс физический и психический. В этом суть их 
нейтральности. Те научные понятия, которые традиционно использовала наука 
(например, материя, атом, молекула), на взгляд Маха, следует понимать как 
«экономические символы физико-химического опыта». Ученый должен быть защищен от 
переоценки используемых символов.
  Следы психофизики видны во всех работах ученого. Еще в «Механике» в 18?3 г. 
Мах подчеркивает, что ощущения — не символы вещей, скорее вещи есть мысленный 
символ для комплекса ощущений, обладающего относительной устойчивостью. Не вещи 
(тела), а цвета, звуки, давления, пространства, времена (то, что мы называем 
обыкновенно ощущениями) суть настоящие элементы мира. Все естествознание может 
лишь изображать комплексы тех элементов, которые мы называем ощущениями.
  В «Анализе ощущений» (1900) Мах отмечает: «Иногда задаются вопросом — не 
ощущает ли и материя неорганическая? Ведь в таком случае в здании, состоящем из 
материи, ощущение должно возникать как-то внезапно или оно должно существовать 
в самом, так сказать, фундаменте этого здания»-'. В его последнем произведении 
«Познание и заблуждение» читаем: «Тогда как нет никакой трудности построить 
всякий физический элемент из ощущений, т.е. психических элементов, нельзя себе 
и вообразить, как можно было бы представить какое бы то ни было психическое 
переживание из элементов, употребляемых современной физикой, т.е. из масс и 
движений (в той закостенелости этих элементов, которая удобна только для этой 
специальной науки)»4. Видимо, поэтому теория Маха, носящая название психофизики,
 доминирующим основанием полагает именно психические элементы.
  Интересна трактовка Э. Махом цели науки. По его мнению, цель всякой науки в 
том, чтобы изобразить факты в идеях для устранения практической или 
интеллектуальной неудовлетворенности. Всякая практическая или интеллектуальная 
потребность удовлетворена, если наши идеи вполне воспроизводят факты 
чувственного мира. Это «воспроизведение» и есть задача и цель науки. Причем
• исследовать законы связи между представлениями должна психо
логия;	'
• открывать законы связи между ощущениями — физика;
• разъяснять законы связи между ощущениями и представлениями — психофизика5.
265

  Учение Э. Маха о первоначальных элементах подвергалось уничтожающей критики. 
Так, В.И.Ленин считал, что, постулируя нейтральность элементов, Мах тем самым 
собирается примирить материализм и идеализм. Хотя тому же Ленину принадлежит 
суждение, что самым первым и первоначальным является ощущение, а в нем 
неизбежно качество. Здесь явные параллели и пересечения с доктриной Э. Маха. 
Ведь именно посредством ощущений, субъективных форм чувственного восприятия мы 
-зндаюмимся с миром, воспринимаем его и отражаемого определенности. Вряд ли 
целесообразно говорить о мире самом по себе, ибо он дан нам в наших ощущениях.
   В работе «Познание и заблуждение» Мах стремится показать, что сознание 
подчиняется принципу «экономии мышления», а идеалом науки является чистое 
описание фактов чувственного восприятия, т.е. ощущений, к которым 
приспосабливается мысль. Процесс познания есть процесс прогрессивной адаптации 
к среде. Наука возникает всегда как процесс адаптации идей к определенной сфере 
опыта, уверен Эрнст Мах. Всякое познание есть психическое переживание, 
биологически для нас полезное. Акцент, таким образом, переносится на 
биологическую функцию науки. В борьбе между приобретенной привычкой и 
адаптивным усилием возникают проблемы, исчезающие после завершенной адаптации и 
возникающие вновь через некоторое время.
   «Разногласие между мыслями и фактами, — подчеркивает Э. Мах, — или 
разногласие между мыслями — вот источник возникновения проблемы». «Если мы 
встречаемся с фактом, сильно контрастирующим с обычным ходом нашего мышления, и 
не можем непосредственно ощутить его определяющий фактор (повод для новой 
дифференциации), то возникает проблема. Новое, непривычное, удивительное 
действует как стимул, притягивая к себе внимание. Практические мотивы, 
интеллектуальный дискомфорт вызывает желание избавиться от противоречия, и это 
ведет к новой концептуальной адаптации, т.е. к исследованию»4. Возникновение 
проблемы Мах объясняет не чисто логическим образом, а с учетом психологической 
составляющей познавательного процесса. Когда результаты частных психических 
приспособлений оказываются в таком противоречии между собой, что мышление 
толкается в различные направления, «когда наше беспокойство усиливается до того,
 что мы намеренно и сознательно отыскиваем руководящую нить, которая могла бы 
вывести нас из этого лабиринта», — проблема налицо.
   Мах подчеркивает, что значительная часть приспособления мыслей происходит 
бессознательно и непроизвольно. Все новое, необычное, удивительное действует 
как раздражение, привлекающее к себе внимание. Те или иные практические 
основания либо одна лишь интеллектуальная неудовлетворенность могут побудить 
волю к устранению противоречия, к новому приспособлению мыслей.
   Проблемы, по мнению Э. Маха, можно решить при помощи гипотезы. «Главная роль 
гипотезы — вести к новым наблюдениям и новым исследованиям, способным 
подтвердить, опровергнуть или изменить наши построения. Короче, — резюмирует 
ученый, — значение гипотезы — в расши-
266

рении нашего опыта»7. Гипотеза есть предварительное допущение, сделанное на 
пробу в целях более легкого понимания фактов, но не поддающееся пока 
доказательству имеющимися фактами. Такое понимание очень согласовывалось бы с 
традиционным пониманием сути и роли гипотезы, если бы Мах не делал весьма 
характерных для биологизаторского подхода к науке замечаний. На его взгляд, 
гипотезы в качестве попыток приспособления к среде, дающих нечто новое, а 
значит странное, суть не что иное, как «усовершенствование инстинктивного 
мышления...» Адаята-ция мыслей к фактам есть наблюдение, а взаимная адаптация 
мыслей друг к другу — теория. Фундаментальный метод науки — метод вариаций. 
Наука дает представление о межфеноменальной зависимости. Тип устойчивости, 
который признает Мах, это связь или отношения. «То, что мы называем материей, 
есть определенная регулярная связь элементов (ощущений). Ощущения человека, так 
же как ощущения разных людей, обычно взаимным образом зависимы. В этом состоит 
материя»8.
  Схематично структура исследовательского процесса, по Маху, выглядит таким 
образом. Предпосылками исследования выступают первоначальные элементы — наши 
физические и психические ощущения. Затем следует этап изучения постоянных 
связей этих элементов в одно и то же время и на одном месте, т.е. в статике. А 
далее необходимо проследить более общие постоянства связей. Основной метод — 
метод сопутствующих изменений — является руководящей нитью исследования. 
Зависимость между элементами устанавливается при помощи «наблюдения» и «опыта». 
Причинность заменена понятием функции. Руководящий мотив сходства и аналогий 
ифает существенную роль в процессе расширения познания.
  В познании действуют два процесса: процесс приспособления представлений к 
фактам и процесс приспособления представлений к представлениям. Совершенно 
очевидно, что первый процесс связан с наблюдением, а второй — приспособление 
наших мыслей и представлений друг к другу— с теорией. Затем фиксированные в 
форме суждений результаты приспособления мыслей к фактам сравниваются и 
становятся объектами дальнейшего процесса приспособления. За каким суждением 
признать высший авторитет, зависит от степени знакомства с данной областью 
знания, от опыта и «упражнения в абстрактном мышлении человека, производящего 
суждение», а также от установившихся взглядов его современников. Последующие 
рассуждения Маха вводят нас в область обоснования принципа экономии мышления. 
Идеал экономичного и органичного взаимного приспособления совместимых между 
собой суждений, принадлежащих к одной области, достигнут, когда удается 
отыскать наименьшее число наипростейших независимых суждений, из которых все 
остальные могут быть получены как логические следствия. Примером такой 
упорядоченной системы суждений Мах считает систему Евклида.
  Мах приветствует только экономическое изображение действительности, всякое 
излишнее логическое разнообразие или изобилие служащих для описания мыслей 
означает потерю и является неэкономичным. Потребность в упрощающей мысли должна 
зарождаться в самой области, подлежащей исследованию. Рецепт экономности 
содержится в воспроиз-
267

ведении постоянного в фактах. «Только к тому, что в фактах остается вообще 
постоянным, наши мысли могут приспосабливаться и только воспроизведение 
постоянного может быть экономически полезным»9. Непрерывность, экономия и 
постоянство взаимно обусловливают друг друга: они, в сущности, лишь различные 
стороны одного и того же свойства здорового мышления.
   Принцип экономии мышления объясняется изначальной биологической: 
потребностью организма в самосохранении и тытекает из необходимости 
приспособления организма к окружающей среде. В целях «экономии мышления» не 
следует тратить силы и на различного рода объяснения, достаточно лишь описания. 
Понятие науки, экономящей мышление, прописано Махом в его книге «Механика. 
Историко-критический очерк ее развития». Задача науки — искать константу в 
естественных явлениях, способ их связи и взаимозависимости. Ясное и полное 
научное описание делает бесполезным повторный опыт, экономит тем самым на 
мышлении. Вся наука имеет целью заменить, т.е. сэкономить опыт, мысленно 
репродуцируя и предвосхищая факты. Эти репродукции более подвижны в 
непосредственном опыте и в некоторых аспектах его заменяют. Не нужно много ума, 
чтобы понять, что экономическая функция науки совпадает с самой ее сущностью. В 
обучении учитель передает ученику опыт, составленный из знаний других, экономя 
опыт и время ученика. Опытное знание целых поколений становится собственностью 
нового поколения и хранится в виде книг в библиотеках. Подобно этому и язык как 
средство общения есть инструмент экономии. Тенденция к экономии проявляется и в 
том, что мы никогда не воспроизводим фактов в полном их объеме, а только в 
важных для нас аспектах. Экономия мышления, экономия усилий приводит Маха к 
выводу о том, что вся наука была только средством выживания, методической и 
сознательной адаптацией.
   Можно сказать, что к принципу экономии прислушивалась наука в своем 
последующем развитии. Известный философ науки Ф. Франк подмечал, что когда 
преподаватель начинает с наблюдаемых фактов, а затем устанавливает принципы, то 
он заинтересован, чтобы из небольшого числа таких принципов «средней степени 
общности» можно было вывести большое число наблюдаемых фактов. Это называется 
принципом экономии в науке. Иногда с ним связывают своего рода проблему 
минимума. Может быть поэтому принцип простоты трактуется как один из важных 
критериев научности. Большинство современных ученых присоединилось бы к мнению, 
что из всех теорий, которые в состоянии объяснить одни и те же наблюдаемые 
факты, выбирается самая простая. Но тут встает вопрос, как определить степень 
простоты. Простые формулы допускают более легкое и быстрое вычисление 
результата; они экономны, потому что сберегают время и усилия. Другие, говоря, 
что простые теории более изящны и красивы, предпочитают простые теории по 
эстетическим основаниям10.
   Мах считает, что познание и заблуждение имеют один и тот же психологический 
источник, ибо в основе всякого психического приспособле-
268

ния лежит ассоциация. Ассоциации должны быть приобретены индивидуальным опытом. 
Неблагоприятные обстоятельства могут направить наше внимание на несущественное 
и поддержать ассоциации, не соответствующие фактам и вводящие в заблуждение. 
Его мысль относительно роли распознанного заблуждения весьма схожа с принципом 
фальсификации, высказанным К. Поппером. «Ясно, — пишет Мах, — что распознанное 
заблуждение является в качестве корректива в такой же мере элементом, 
содействующим познанию, как и положительное познание. <...> Заблуждение 
наступает лишь тогда, когда мы, не считаясь с изменением физических, или 
психических, или тех и других обстоятельств, считаем тот же факт существующим и 
при других условиях»11.
  Автор всем известной «Механики» Э. Мах критиковал попытки распространения и 
абсолютизации сугубо механистического типа объяснений, механических законов на 
все без исключения сферы и области. Подорвав метафизическую веру в ньютоново 
абсолютное пространство — «чувствилище бога», Мах не принял также и теорию 
относительности, а атомно-молекулярную теорию называл «мифологией природы». 
Фундаментальное для научного познания отношение причинности им не признается, 
так же как и понятие материи и субстанции, существующие научные представления 
кажутся ему рискованными.
  Единственной бесспорной функцией науки для Маха является описание. И если 
современная философия науки видит троякую цель науки, состоящую в описании, 
объяснении и предвидении, если О. Конт, родоначальник позитивизма, прославился 
знаменитой формулой «знать, чтобы предвидеть», то Э. Мах — певец и адепт 
описания. По его мнению, это самодостаточная процедура научного движения, все в 
себя включающая и ни от чего не зависящая. «Но пусть этот идеал [описание] 
достигнут для одной какой-либо области фактов. Дает ли описание все, чего может 
требовать научный исследователь? Я думаю, что да, — заключает ученый. — 
Описание есть построение факта в мыслях, которое в опытных науках часто 
обусловливает возможность действительного описания... Наша мысль составляет для 
нас почти полное возмещение фактов, и мы можем в ней найти все свойства этого 
последнего»12.
  А то, что называется каузальным объяснением, тоже констатирует (или 
описывает) тот или иной факт. Поэтому и столь признанные компоненты научного 
процесса, как объяснение и предвидение, сводятся к огромным возможностям 
описания. «Требуют от науки, чтобы она умела предсказывать будущее... Скажем 
лучше так: задача науки— дополнить в мыслях факты, данные лишь отчасти. Это 
становится возможным через описание, ибо это последнее предполагает взаимную 
зависимость между собой описывающих элементов, потому что без этого никакое 
описание не было бы возможно». Законы, по его мнению, также ничем существенным 
не отличаются от описания. К примеру, «закон тяготения Ньютона есть одно лишь 
описание, и если не описание индивидуального случая, то описание бесчисленного 
множества фактов в их элементах».
  Мах не видит никакого качественного различия в статусе наблюдения и теории ни 
в отношении происхождения, ни в отношении резуль-
269

тата. Но чтобы не оказаться в положении участника познавательного процесса, 
игнорирующего все предшествующие достижения, Мах вводит различение прямого и 
косвенного описания. «То, что мы называем теорией или теоретической идеей, 
относится к категории конечного описания». Последнее «бывает всегда сопряжено с 
некоторого рода опасностью. По этой причине казалось бы не только желательным, 
но и необходимым на место косвенного описания поставить прямое, которое 
ограничивается лишь логическим обобщением фактов. Устранить объяснение означает 
освободиться от опасности пуститься в метафизику, так как объяснение 
предполагает широкую интерпретационную плоскость и отвлекает ученого от 
конкретики наблюдения. В идеале следует стремиться к понятиям, которые в своем 
содержании не выходят за пределы наблюдаемого, за пределы опыта. Объяснение, по 
всей видимости, Мах относит к тем интеллектуальным вспомогательным средствам, 
которыми «мы пользуемся для постановки мира на сцене нашего мышления»1-'. В 
работе «Принцип сохранения работы» Э. Мах говорит, что «объяснить нечто — 
значит свести непривычное (незнакомое) к привычному (знакомому)»14. Освободить 
науку от метафизических блужданий в поисках лучшего объяснения — одно из 
существенных стремлений философии Маха, и в этом проявляется «позитивистский 
настрой» его доктрины.
   Фигура Маха была столь значительной, что не могла не привлечь к себе 
внимание выдающихся философов и методологов, хотя мало кто из них оценивал его 
достижения и доктрину однозначно. Так, Дж. Хол-тон усматривал слабость Маха в 
том, что «он до некоторой степени был убежден, что наука заключается в простом 
упорядочивании эмпирического материала, то есть, иначе говоря, он не понимал 
роли произвольных конструктивных элементов в образовании понятий. В некотором 
смысле он думал, что теории возникают благодаря открытиям, а не благодаря 
изобретениям. Он даже заходил настолько далеко, что рассматривал «ощущения» не 
просто как материал для исследования, а как якобы строительные блоки реального 
мира; и он полагал, таким образом, что сумел преодолеть различие между 
психологией и физикой. Если бы он был последователен до конца, ему следовало бы 
отвергнуть не только атомизм, но также и само представление о физической 
реальности»15.
   Размышления о втором этапе развития философии науки будут неполны, если не 
коснуться деятельности французского физика-теоретика Дюэма (Дюгема) (1816-1916),
 который дополнил второй этап развития философии науки сопоставлением двух 
традиций в эпистемологии. Речь шла о традиции понимания теории как описания 
(линия Паскаля— Ампера) и интерпретации теории как объяснения (линия Декарта— 
Лапласа). По логике вещей, физическая теория должна стремиться к освобождению 
от гипотетических метафизических объяснений. И цель науки обозначена так же, 
как и у Маха — это описание явлений, куда входит логическая систематизация и 
классификация экспериментальных законов и данных.
270

  В своем основном сочинении «Физическая теория, ее цель и строение» Дюэм резко 
критикует индуктивистскую тебрию обобщения. Он склонен считать, что теория 
должна отражать действительный порядок, а опытные данные всегда рассматриваются 
сквозь призму теоретических положений, превращающих их в символические 
конструкции, не сводимые к индуктивным обобщениям. Индуктивистская методология 
трактует закон как результат последовательного обобщения опытных данных. В этом 
отношении представление, о развитии науки как кумулятивном и непре,рыр-ном 
процессе оказывается оправданным. Однако Дюэм показывает, что факты или 
экспериментальные данные подвержены теоретической реин-терпретации и связаны с 
переходом на символический язык.
  В философию науки вошел так называемый тезис Дюэма — Куайна, который 
объясняет взаимоотношения теории и опыта. Со стороны Дюэма в этот тезис внесены 
следующие акценты: отдельные положения теории имеют значение лишь в контексте 
целой теории; потерпевшая неудачу теория может быть скорректирована различными 
способами на основе конвенции ученых16.
  Итак, от опыта и индукции, провозглашаемыми первым позитивизмом 
первостепенными элементами науки, к конвенциализму, вознесшему соглашение в 
ранг основания построения теории, и далее к размыванию научной рациональности 
путем признания роли интуиции и формулирования тезиса о несоизмеримости теорий, 
принимающего основным критерием сравнения социокультурные и психологические 
основания, — таковы вехи движения на пути развития второго этапа философии 
науки.
ЛИТЕРА ТУРА
1 ХолтонДж. Тематический анализ науки. М., 1981. С. 76.
2 Мах Э. Анализ ощущений и отношение физического к психическому. М., 1908. С. 
254.
3 Там же. С. 39.
4 Мах Э, Познание и заблуждение. М., 1905. С. 122.
5 См.: Ленин В.И. Материализм и эмпириокритицизм // Поли. собр. соч. Т. 18. С. 
33.
6 Мах Э. Познание и заблуждение. С. 253.
1 Цит. по: Реале Дж., Антисери Д. Западная философия от истоков до наших
 дней. Т. 4. СПб., 1996. С. 252. 8 Цнт. по: там же. С. 253. ' Мах Э. Анализ 
ощущений... С. 268.
10 Франк Ф. Философия науки. М., 1960. С. 513.
11 Мах Э. Познание и заблуждение. С. 122.
12 Мах Э. Популярные очерки. СПб., 1909. С. 196.
13 Цнт. по: Философия и методология науки. М., 1994. Ч. 1. С. 99.
14 Цнт. по: Никитин Е.П. Объяснение— функция науки. М., 1970. С. 7.
15 ХолтонДж. Указ. соч. С. 88.
'* См.: Современная западная философия. Словарь. М., 1991. С. 101.

ТЕМА 25. ВЕНСКИЙ КРУЖОК. АНАЛИЗ
ЯЗЫКА НАУКИ. ТРЕТИЙ ЭТАП ЭВОЛЮЦИИ
ФИЛОСОФИИ НАУКИ
Язык как нейтральное средство познания. — «Лингвистический поворот» как 
методологическая программа Венского кружка. — Позиция М. Шпика. — Представители 
Венского кружка (Шпик, Непрат, Ге-дель, Фейкл, Рейхенбах, Франк, Айер, Нагель, 
Карнап). — Модель роста научного знания Р. Карнапа. — Протокольные предложения 
как исходный пункт научного исследования и их особенности. — Замена 
феноменальной трактовки протокольных предложений «вещной». — Р. Карнап о работе 
философа науки. — Г. Рейхенбах, О. Нейрат — активные участники Венского кружка.
   Вторая треть двадцатого века — очень напряженный этап развития 
эпи-стемологической проблематики, в рамках которого выдвинутые и обоснованные 
концепции, сталкиваясь с альтернативными им позициями, опровергались и уходили 
в историю. Так, провозглашаемая в начале данного периода задача унификации 
научного знания опровергалась признанием социокультурных детерминант его 
развития, концепция верификации сталкивалась с принципом фальсификации, 
первоначальная установка на нормативность науки привела к разочарованию в 
логическом как таковом. От третьего этапа в философию науки как научную 
дисциплину перешло отношение к языку как к относительно нейтральному средству 
познания, предложения и термины которого адекватны результатам эксперимента и 
способствуют выведению их на орбиту социальных взаимодействий. Прекрасно эту 
установку выразил представитель постаналитической стадии развития философии 
науки Р. Рорти: «Особенность языка состоит не в том, что он изменяет качества 
нашего опыта, или открывает новые перспективы нашему сознанию, или синтезирует 
до тех пор бессознательное многообразное, или производит любой другой сорт 
внутренних изменений. Все, что получается с обретением языка, состоит в 
дозволении нам войти в общество, члены которого обмениваются обоснованиями 
утверждений и других действий друг с другом»1.
   Третий этап эволюции философии науки предложил новую тематику
ее рефлексивного анализа и ознаменовался тем, что, во-первых, от ана
лиза содержательных основоположений науки с предложенным А. Пуан
каре конвенциализмом осуществился переход к анализу языка науки, где
основным требованием, предъявляемым к языку, стала его унификация,
т.е. построение единого языка науки при помощи символической логики с
опорой на язык физики. Во-вторых, программа анализа языка науки, наи
более полно представленная неопозитивизмом, стала доминирующей, в
силу чего третий этап развития философии науки получил название
аналитического. При этом из языка науки изгонялись так назы
ваемые «псевдонаучные утверждения», двусмысленности обыденного язы
ка. Сама же наука мыслилась жестко нормативно, как унифицированное
исследование на базе языка физики.	-
272

  В-третьих, достаточно остро была поставлена проблема логики научного 
исследования, в частности, особую значимость приобрела rfonne-ровская концепция 
роста научного знания.
  Программа анализа языка науки, знаменитый «лингвистический поворот» нашли 
свое воплощение в деятельности так называемого Венского кружка, основанного в 
1922 г. на базе философского семинара руководителем кафедры философии 
индуктивных наук Венского университета Морицом Шликом (1882-1936). Как отмечают 
исследователи, священным для Венского кружка было понятие аргументации. Ее 
репрессивный потенциал, однако, неявно содержался в буквальном значении 
английского слова «argument», т.е. ожесточенный спор2. И в этом можно усмотреть 
прообраз будущего оформления идеи принципиальной фальсификации — т.е. 
принципиальной опровержимости.
  На этом этапе развития философии науки сохранилось и признание 
гносеологической первичности результатов наблюдения. Процесс познания начинался 
именно с фиксации фактов, что в дискурсе логического позитивизма означало 
установление протокола предложений.
  Само название — Венский кружок — возникло в ходе дискуссий М. Шли-ка с Г. 
Рейхенбахом по поводу теории относительности А. Эйнштейна. Основной вклад в 
философскую ориентацию Венского кружка внесло обсуждение «Логико-философского 
трактата» (1921) Людвига Витгенштейна. Его встречи с членами Венского кружка 
подробно описаны Вайс-маном в книге «Витгенштейн и Венский кружок» (1967).
  Позиция М. Шлика сводилась к тому, что он, фиксируя хаос систем и анархию 
философских воззрений, пришел к утверждению: предшествующая философия просто 
никогда и не доходила до постановки «подлинных» проблем. Поворот в философии, 
который в то время переживался и который мог положить конец бесплодному 
конфликту систем, связан с методом, который нужно лишь решительным образом 
применить. «Не существует других способов проверки и подгверждения истин, кроме 
наблюдения и эмпирической науки, — считал М. Шлик. — Всякая наука есть система 
познавательных предложений, т.е. истинных утверждений опыта. И все науки в 
целом, включая и утверждения обыденной жизни, есть система познавании. Не 
существует в добавлении к этому какой-то области философских истин. Философия 
не является системой утверждений: это не наука»3.
  Философию, по его мнению, можно удостоить, как и раньше, звания Царицы наук — 
с той лишь оговоркой, что Царица наук не обязана сама быть Наукой. Философия т 
такая деятельность, которая позволяет обнаруживать и определять значение 
предложений. С помощью философии предложения объясняются, с помощью науки они 
верифицируются. Наука занимается истинностью предложений, а философия тем, что 
они на самом деле означают. Таким образом, в задачу философии не входит, как 
считает М. Шлик, формулировка и проверка предложений. Философия — это деяние 
или деятельность, направленная на обнаружение значения.
   Поворот в философии означает решительный отказ от представлений об 
индуктивном характере философии, от убеждения, что философия
273

состоит из предложений, обладающих гипотетической истинностью. Понятия 
вероятности и недостоверности просто неприлржимы к действию по осмыслению, 
которое образует философию. Она должна устанавливать смысл своих предложений 
как нечто явное и окончательное.
   И тем не менее наука и философия, по мнению Шлика, связаны, потому что 
философия предполагает прояснение фундаментальных базисных понятий, 
установления смысла утверждений. Работа Эйнштейна, направленная на анализ 
смысла утверждений о времени и пространстве, была философским достижением. И 
все эпохальные шаги в науке «предполагают прояснение смысла фундаментальных 
утверждений, и только те достигают в них успеха, кто способен к философской 
деятельности»4. Таковы радикальные, но весьма последовательные — с точки зрения 
платформы аналитической философии— заключения главы Венского кружка Морица 
Шлика.
   В Венском кружке проводилось различение и в самом понятии истинности. 
Имелась в виду истинность благодаря значению и истинность благодаря опыту. В 
этом различении подразумевался анализ «идеального языка» и «обыденного языка». 
Модель логически строгого языка основывалась на требованиях, которые имели 
тесную связь с эпистемологией Эрнста Маха. Научными или научно осмысленными 
фактами могут считаться только высказывания о наблюдаемых феноменах. В основе 
научного знания лежит обобщение и уплотнение чувственно данного. Критика всего 
наличного массива знаний должна осуществляться согласно требованиям принципа 
верификации. Это означало, что все подлинно научное знание должно быть 
редуцировано (сведено) к чувственно данному.
   В этом отношении утверждения логики и математики, которые не сводимы к 
чувственно данному, — всего лишь схемы рассуждений. Законы же природы должны 
быть представлены согласно правилам языка науки. Такая платформа была оценена 
впоследствии самими же членами Венского кружка как узкий эмпиризм.
   В число участников Венского кружка стали входить представители других стран, 
в частности Отто Нейрат, Курт Гедель, Герберт Фейгл, Ганс Рейхенбах, Карл 
Густав Гемпель, Филипп Франк, Альфред Айер, Рудольф Карнап и др. В 1929 г. 
появляется манифест кружка — «Научное понимание мира. Венский Кружок». С 1939 г.
 выпускается специальный журнал «Erkenntnis», а также «Международная 
энциклопедия единой науки» («International Encyclopedia of Unified Sciences»), 
которая стала издательской маркой Венского кружка и его последователей. Венский 
кружок проводит ряд философских конгрессов в европейских столицах, 
устанавливает научно-организационные связи с другими группами и отдельными 
философами. В начале второй мировой войны Венский кружок прекращает свое 
существование в связи с убийством студентом-нацистом в 1936г. Морица Шлика на 
ступенях Венского университета.
   Спасаясь от политических и расовых преследований со стороны нацистов, почти 
все философы Европы эмигрировали в Соединенные Штаты и надолго там осели. И 
поэтому, соглашаясь с Джованной Боррадори, можно говорить, что идеи 
представителей Венского кружка были переса-
274

жены на почву Америки. Начал возрождаться интерес к логике. Антиметафизическая 
направленность побуждала представителей Венского кружка относиться к себе как к 
ученым, а не как к гуманитариям. Они изолировались от метафизической 
проблематики, и прежде всего от множества экзистенциальных и герменевтических 
течений, которые воспринималась ими как нечто многословное, консервативное.
  С весомыми теоретическими приращениями в деятельности Венского кружка связаны 
исследования ведущего австрийского логика Рудольфа Карнапа (1891-1970). Его 
модель роста научного знания кладет в основу протокольные предложения, которые 
выражают чувственные переживания субъекта. «Сейчас я вижу зеленое», «здесь я 
чувствую теплое» — перечень подобных примеров можно продолжить. Предложения 
типа «я сейчас чувствую голод» или «я испытываю боль» для формулирующего их 
субъекта, если он не симулянт, являются безусловной истиной.
  Протокольные предложения как исходный пункт научного исследования имеют 
следующую форму. «NN наблюдал такой-то и такой-то объект в такое-то время и в 
таком-то месте». И сам процесс познания представлял собой фиксирование 
протокольных предложений и последующую их обработку с помощью теоретического 
аппарата науки.
  Первоначально члены Венского кружка считали, что достоверность протокольных 
предложений обеспечивает достоверность всех научных предложений, в случае если 
последние сведены к протокольным. Протокольным предложениям приписывались такие 
особенности:
- они выражают чистый чувственный опыт субъекта;
- абсолютно достоверны;
- нейтральны по отношению ко всему остальному знанию;
- гносеологически первичны— именно с установления протокольных предложений 
начинается процесс познания;
- в их истинности нельзя сомневаться.
  «Ясно и — насколько мне известно — никем не оспаривается, что познание в 
повседневной жизни и в науке начинается в некотором смысле с констатации фактов 
и что «протокольные предложения», в которых и происходит эта констатация, 
стоят— в том же смысле— в начале науки», — утверждал М. Шлик5. Первое свойство 
протокольных предложений заставляло принимать язык, на котором они были 
сформулированы, как принципиально нейтральное средство познания. В том же 
случае, если это ставилось под сомнение, опрокидывалась вся предложенная 
Венским кружком конструкция. И сама форма протокольных предложений его 
представителям виделась по-разному. Если для Р. Карнапа они сводятся к 
чувственным впечатлениям, то О. Нейрат считал необходимым внести в них имя 
протоколирующего лица, а М. Шлик утверждал, что подобные «констатации» должны 
фиксироваться словами «здесь» и «теперь».
   В свете подобных воззрений деятельность ученого выглядела достаточно 
операционально и графологично (описательно). Во-первых, он (был связан с 
необходимостью установления новых протокольных предложений. Во-вторых, он 
должен был работать над изобретением способов объединения и обобщения этих 
предложений. Как отмечает А.Л. Никифоров,
275

«научная теория мыслилась в виде пирамиды, в вершине которой находятся основные 
понятия, определения и постулаты; ниже располагаются предложения, выводимые из 
аксиом; вся пирамида опирается на совокупность протокольных предложений, 
обобщением которых она является. Прогресс науки выражается в построении таких 
пирамид и в последующем слиянии небольших пирамидок, построенных в некоторой 
конкретной области науки, в более крупные...»6. Эта первоначальная, наивная 
схема встречала возражения со стороны самих научных позитивистов.
   Вместе с тем весьма спорным оставались предположения и о чистом чувственном 
опыте. Он, по крайней мере, не способен сохранить свою «чистоту» от языка, 
посредством которого должен быть выражен. Кроме того, каждый субъект вправе 
рассчитывать на свой собственный чувственный опыт, а следовательно, встает 
проблема интерсубъективности науки, использующей язык протокольных предложений7.
 Или же нужно отыскивать интерсубъективный протокольный язык, который был бы 
общим для всех индивидов.
   В 30-х гг. состоялась дискуссия по поводу протокольных предложений. 
Феноменальная трактовка протокольных предложений была заменена «вещной». 
Последняя предполагала протокольный язык, предложения и термины которого 
обозначают чувственно воспринимаемые вещи и их свойства. Теперь эмпирический 
каркас науки строился на предложениях, которые не считались абсолютно 
достоверными, однако их истинность устанавливалась наблюдением и в ней не 
следовало сомневаться. «Листья деревьев оставались зелеными», а «небо голубым» 
и для Аристотеля, и для Ньютона, и для Эйнштейна. Их протокольный язык был 
одним и тем же, несмотря на различие их теоретических представлений. Все 
высказывания, претендующие на статус научности, должны быть сведены к 
протокольным предложениям. Исходя из данной концепции, смыслом обладают только 
те предложения, которые могут быть сведены к протокольным. А центральным теперь 
оказывалась процедура наблюдаемости. Вскоре с данным понятием возникли 
трудности, опять-таки по причине сомнений в интерсубъективности наблюдений. 
Индивидуальные различия наблюдателей в процессе наблюдений, приборная ситуация, 
когда в роли прибора могут оказаться даже очки или оконное стекло, — всё это 
ставило под сомнение достоверность протокольных предложений.
   В основных работах Р. Карнапа «Значение и необходимость», «Философские 
основания физики. Введение в философию науки», переведенных на русский язык, 
содержится очень много плодотворных идей в области логической семантики и 
техники определения предикатов и теоретических терминов, моделей 
формализационного языка, способного выразить содержание научной теории. Вместе 
с тем гонение на традиционную метафизическую проблематику не ослабевает. Те 
предложения, для которых процедура верификации или редукции (сведения) к 
чувственно данному или данному в наблюдении оказывается невозможной, должны 
быть устранены из науки. Философия, направленная на обсуждение и постижение 
интеллигибельных сущностей (т.е. исконной философской проблематики), с этой 
точки зрения оказывалась не имеющей смысла. Филосо-
276

фия может присоединиться к делу очищения от бессмысленных псевдопредложений с 
помощью логического анализа языка науки. Однако дело это нелегкое. «Как, •— 
спрашивает Куайн, — антропологу различать предложения, с которыми чистосердечно 
и постоянно соглашаются говорящие на местном языке относительно случайных 
эмпирических банальностей, с одной стороны, и необходимые концептуальные истины,
 с другой стороны?» Селларс спрашивает, каким образом авторитет отчетов первого 
лица, например отчетов о том, какими являются нам вещи, об испытываемой нами 
боли и мыслях, проходящих перед нашим умом, отличается от авторитета отчетов 
эксперта, например, отчетов об умственном стрессе, брачном поведении птиц, 
цвете физических объектов. «Мы можем соединить эти вопросы и просто спросить, 
откуда наши партнеры знают, каким из наших слов стоит доверять, а какие из них 
требуют дальнейшего подтверждения?»8. Эти и множество других вопросов 
показывают, сколь бесконечна проблемная область изучения языка науки.
  Р. Карнап отводил большое внимание проблеме, определяющей статус и специфику 
работы философа науки, отмечая, что «старая философия природы была заменена 
философией науки. Эта новая философия не имеет дела ни с открытием факта и 
законов (задача, которую должен решать ученый-эмпирик), ни с метафизическими 
рассуждениями о мире. Вместо этого она обращает внимание на саму науку, 
исследуя понятия и методы, которые в ней используются, их возможные результаты, 
формы суждения и типы логики, которые в ней применяются.... Философ науки 
исследует логические и методологические основания психологии, а не «природу 
мысли». Он изучает философские основания антропологии, а не «природу культуры»9.

   Р. Карнап уверен, что не следует слишком разграничивать работу ученого и 
работу философа науки — на практике эти две области обычно перекрещиваются. 
«Творчески работающий физик постоянно сталкивается с методологическими 
вопросами. Какого рода понятия он должен использовать? Какие правила регулируют 
эти понятия? С помощью какого логического метода он может определить эти 
понятия в суждения, а суждения в логически связанную систему или теорию? На все 
эти вопросы он должен отвечать как философ науки. Очевидно, что на них нельзя 
ответить с помощью эмпирической процедуры. С другой стороны, нельзя сделать 
значительную работу в области философии науки без основательных знаний 
эмпирических результатов науки... Если исследователь в области'философии науки 
не будет основательно понимать науку, он не сможет даже ставить важные вопросы 
о ее понятиях и методах»10.
   Карнап считает, что одной из наиболее важных задач философии науки является 
анализ понятия причинности и разъяснение его значения. «По-видимому, — замечает 
он, — понятие причинности возникло как проекция человеческого опыта. Люди 
примитивной культуры могли вообразить, что элементы природы являются 
одушевленными, как и они сами, благодаря душе, которая хочет, чтобы происходили 
некоторые вещи. Это особенно видно по отношению к таким явлениям природы, 
которые вызывают большой ущерб. Гора будет ответственна за причинение'обва-
277

ла, а ураган — за разрушение деревни. <...> В настоящее время, — уверен 
мыслитель, — такой антропоморфный подход к природе более не встречается среди 
цивилизованных людей, и конечно, среди ученых. Строго говоря, причинность — это 
не вещь, которая может вызвать какое-либо событие, а процесс. Когда ученый 
пытается объяснить значение «причины», то обращается к таким фразам, как 
«производит», «вызывает», «создает», «творит»11.
   Стиль работы Р. Карнапа позволяет сделать вывод, что логик размышляет в 
категориях новой неклассической парадигмы мышления. «Мы должны включить сюда, 
хотя мы этого не делаем в повседневной жизни, процессы, которые являются 
статическими», — настаивает он12:- Статические процессы, на конечный результат 
которых влияет множество факторов, обозначают любую последовательность 
состояний физической системы, как изменяющихся, так и неизменных.
   Сотрудничавший с Венским кружком член Берлинской группы философии науки Ганс 
Рейхенбах (1891—1953), немецко-американский философ и логик, ввел важное для 
философии науки различение между «контекстом открытия» и «контекстом 
обоснования» знания и придавал большое значение установлению понятия 
объективной истины. Он также анализировал вопросы естествознания: квантовой 
механики и теории относительности — с целью создать адекватную им философию 
природы. Его произведения «Направление времени», «Философия пространства и 
времени» содержат весьма ценные заключения по специальной методологии 
«координативных дефиниций» как способа задания семантики абстрактных 
математических пространств.
  Отто Нейрат (1882-1945), австрийский философ и экономист, был одним из 
наиболее активных участников Венского кружка. После захвата Австрии немецкой 
Германией переехал в Голландию, затем в Англию, где до конца жизни преподавал в 
Оксфордском университете. Нейрат занимал радикальную позицию по двум проблемам, 
обсуждавшимся представителями Венского кружка: протокольных предложений и 
единства науки. Он считал, что протокольные предложения не обладают никакими 
преимуществами по сравнению с другими видами предложений. Критерием истинности 
является не достоверность протокольных предложений, а непротиворечивость 
утверждений науки. И именно такое непротиворечащее другим предложениям данной 
науки суждение может быть выбрано ученым по соглашению с другими учеными в 
качестве исходного, протокольного. Само же соглашение есть личное дело ученого. 
В этих утверждениях фиксируется соединение конвенциализма и логического 
позитивизма.
   В лице Нейрата задача установления единства знаний объявляется важнейшей 
задачей философии науки. Здесь вновь проводится точка зрения радикального 
физикализма, согласно которому единство знания достигается с помощью единого 
универсального языка, опирающегося на язык физики и математики. Именно на 
основе единого языка можно решать следующие проблемы объединения научного 
знания: установить логические связи между науками, выработать единую 
методологию, разработать классификацию наук и проанализировать основные понятия.
 В отношении
278

классификации наук Нейрат призывал отказаться от традиционного деления на 
физические, биологические и социальные. В пределах унифицированной науки и 
природа, и общество должны изучаться одними и теми же методами. Природные 
факторы должны пониматься как столь же важные, как и факторы общественной жизни.

  Он горячо поддерживал и развивал идею создания унифицированного языка науки, 
способного обеспечить единство научного знания. Такой язык с необходимостью 
должен опираться на язык физики и математики. После распада Венского кружка все 
его интересы были сосредоточены в области экономических исследований.
  Деятельность представителей Венского кружка с точки зрения развития научной 
коммуникации, контактов и единого проблемного поля можно рассматривать как 
образец научного сообщества. Вместе с тем этот этап имел свою ярко выраженную 
специфику, так как, вытекая из общей дельты философии науки, ответвился в 
собственное русло развития— в направление аналитической философии.
ЛИТЕРА ТУРА
1 Рорти Р. Философия и зеркало природы. Новосибирск, 1991. С. 137.
2 Американский философ Джованна Боррадори беседует с Куайном, Дэвидсоном, 
Патнэмом и др. М., 1998. С. 27.
3 Шлик М. Поворот в философии // Хрестоматия по философии. М., 1997. С. 135.
4 Там же. С. 137.
5 Цит. по: Никифоров А.Л. Философия науки: история и методология. М., 1998. С. 
26.
6 Там же. С. 24.
7 Современная западная философия. Словарь. М., 1991. С. 253. 3 Рорти Р. Указ. 
соч. С. 128.
9 Карнап Р. Философские основания физики. М., 1971. С. 252-253.
10 Там же. С. 253-254.
11 Там же. С. 255, 256.
12 Там же. С. 257.
ТЕМА 26. «ДИЛЕММА ТЕОРЕТИКА» К. ГЕМПЕЛЯ И «ТЕОРЕМА О НЕПОЛНОТЕ» К. ГЕДЕЛЯ
Гемпель и его «Дилемма теоретика». — Анализ процедуры объяснения. — Элементы 
научного объяснения, — Причинные и вероятностные объяснения. — Экспланандум и 
эксплананс. — Оправдание телеологических объяснений и понятие эмерджентности. — 
Теорема о неполноте К. Геделя. Комментарии С. Клини, О. Нагеля, Г. Брутяна.
   Плодотворным в научном отношении продолжателем деятельности Венского кружка 
стал немецко-американский философ Карл Густав Гем-
279

пель (1905—1997), которого считают представителем аналитической философии. 
Гемпелю удалось четко сформулировать и в полной мере проанализировать ряд 
основных проблем логического позитивизма. Он получил исходное образование в 
области физики и математики. Испытал влияние взглядов Шлика, Рейхенбаха и 
Карнапа. Исследователи сообщают, что он был членом берлинской группы Рейхенбаха 
школы логического позитивизма. Однако Гемпель также учился в Вене у Морила 
Шлика, поэтому в своих взглядах он совмещает идеи обеих групп. В 1934 г., 
получив в Берлине степень доктора философии, эмигрирует в США, затем преподает 
в Чикаго, Нью-Йорке, Йельском университете. С 1955 по 1973 г. работает в 
Принстон-ском университете (и сегодня факультет философии возглавляет бывший 
студент Гемпеля Поль Бенасерафф). После выхода на пенсию продолжал преподавать 
в университете Питсбурга и в качестве приглашаемого профессора читал лекции в 
университетах Колумбии и Гарварда.
   Гемпель внес существенный вклад в методологию и философию науки. Его работа 
«Критерии смысла» (1950) и более поздняя его точка зрения состоит в том, что 
различие между значением и бессмыслицей предполагает различные степени 
осмысленности. В качестве исходных единиц должны рассматриваться не отдельные 
утверждения, а системы утверждений1. Гемпель обращает особое внимание на 
понятие подтверждения, которое в позитивистской традиции было отброшено по 
причине его сходства с верификацией. Другой проблемой, представлявшей для него 
интерес, была проблема выяснения отношений между «теоретическими терминами» и 
«терминами наблюдения». Как, например, термин «электрон» соответствует 
наблюдаемым сущностям и качествам, имеет наблюдательный смысл? Чтобы найти 
ответ на поставленный вопрос, он вводит понятие «интерггретативная система».
   В так называемой «Дилемме теоретика» Гемпель показал, что при принятии 
редукционизма, сводящего значение теоретических терминов к значению 
совокупности терминов наблюдения, теоретические понятия оказываются лишними для 
науки. Но если же при введении и обосновании теоретических терминов полагаться 
на интуицию, то они вновь окажутся излишними. «Дилемма теоретика» сильно 
поколебала позиции позитивизма, так как стало ясно, что теоретические термины 
не могут быть сведены к терминам наблюдения. И никакая комбинация терминов 
наблюдения не может исчерпать теоретических терминов.
   Эти положения имели огромное значение для теоретической ориентации всего 
направления философии науки. «Дилемма теоретика», по мнению исследователей, 
может быть представлена в следующем виде:
1. Теоретические термины либо выполняют свою функцию, либо не выполняют ее.
2.  Если теоретические термины не выполняют своей функции, то они не нужны.
3.  Если теоретические термины выполняют свои функции, то они устанавливают 
связи между наблюдаемыми явлениями.
4.  Но эти связи могут быть установлены и без теоретических терминов.
280

5. Если же эмпирические связи могут быть установлены и без теоретических 
терминов, то теоретические термины не нужны.
6. Следовательно, теоретические термины не нужны и когда они выполняют свои 
функции, и когда они не выполняют этих функций2.
  Гемпель совершенно справедливо утверждал, что «научное исследование в 
различных своих областях стремится не просто обобщить определенные события в 
мире нашего опыта: оно пытается выявить регулярности в течении этих событий и 
установить общие законы, которые могут быть использованы для предсказания, 
ретросказания и объяснения. Больших успехов он достиг в анализе объяснения на 
основании модели, которая сейчас известна как «дедуктивная модель», или «модель 
охватывающих законов». Согласно этой модели событие объясняется, когда 
утверждение, описывающее это событие', дедуцируется из общих законов и 
утверждений, описывающих предшествующие условия; общий закон является 
объясняющим, если он дедуцируется из более исчерпывающего закона. Гемпель 
впервые четко связал объяснение с дедуктивным выводом, дедуктивный вывод с 
законом, а также сформулировал условия адекватности объяснения3.
  Гемпель затронул и проблему неопределенности в том ее аспекте, когда 
необходимы размышления о модели принятия решений. В частности, он предложил 
понятие «эпистемологической пользы» для объяснения понятий «принятия гипотезы» 
в модели принятия решения в условиях неопределенности. Эти доводы послужили 
ответом на возникшую полемику по отношению к проблеме исторического объяснения 
и объяснения человеческих действий. Они были изложены к его работе 
«Дедуктивно-номо-логическое в противовес статистическому объяснению» (1962).
  Считается, что результаты исследований Гемпеля по проблеме объяснения стали 
основной частью его наследия. Его известное (переведенное на русский язык) 
произведение «Мотивы и "охватывающие" законы в историческом объяснении» ставит 
проблему отличия законов и объяснений в естествознании от истории, что само по 
себе опровергает идею унифицированной науки и ее единого языка. Совместно с П. 
Оппенгей-мом Гемпель построил теорию дедуктивно-номологического объяснения. 
Суть ее в следующем: некоторое явление считается объясненным, если описывающие 
его предложения логически выводятся из законов и начальных условий.
   В работе «Функция общих законов истории» Гемпель утверждает, что «общие 
законы имеют достаточно аналогичные функции в истории и в естественных науках, 
что они образуют неотъемлемый инструмент исторического исследования и что они 
даже составляют общие основания различных процедур, которые часто 
рассматриваются как специфические для социальных наук в отличие от 
естественных»4.
   Тема объяснения исторических законов не могла не волновать его как мыслителя 
и методолога, тем более что годы его жизни приходились на весьма бурное время, 
когда именно вопрос о том, какой будет человеческая история и какую из 
возможностей реализует человечество, был чрезвычайно актуальным и насущно 
важным. Он был далек от того, что-
281

бы предписывать истории схемы последующего развития, однако проблема, связанная 
с поиском закономерности исторического процесса, вызывала у него пристальный 
интерес.
   И Гемпель, и Оппенгейм, как и многие другие прогрессивные деятели науки, 
были противниками нацистского режима. Перебравшись в Брюссель, Гемпель и 
Оппенгейм плодотворно работали совместно несколько лет. Как вспоминает 
Оппенгейм, за годы, проведенные в Брюсселе, они приобрели приятный опыт 
совместных поездок на философские конгрессы в Париж, Копенгаген и Кембридж, что 
дало счастливую возможность встретить таких ученых, как Нильс Бор, Отто Нейрат, 
Карл Поппер и Сюзан Стеббинг. В сентябре 1937г. Гемпель уехал в США, где 
получил годичную стажировку в университете Чикаго.
   В воспоминаниях 1969 г. Поля Оппенгейма о Карле Густаве Гемпеле, которого 
друзья звали Петером, дается высокая оценка научным достижениям и личностным 
качествам Гемпеля, подчеркивается его толерантность, абсолютная надежность и в 
большом и в малом, безмерное трудолюбие в работе, даже в ущерб своему отдыху. 
Когда произошел шутливый спор между друзьями о том, смог ли бы Петер совершить 
убийство, были высказаны две причины отрицательного ответа на данный вопрос: 
первая и очевидная причина — это его доброта, и вторая — отсутствие у него 
времени.
   Когда в 1939 г. Оппенгейм переехал в США, их совместное сотрудничество 
продолжалось, и особый исследовательский интерес был направлен на формулировку 
точного определения «степени подтверждения». «Но все это время мы слышали от 
Карнапа, что он работает практически над той же самой проблемой, и нам было 
интересно — чтобы не сказать больше — продвигается ли он в том же направлении. 
К счастью, скоро мы смогли это узнать, поскольку Карнап пригласил Петера 
провести остаток лета с ним в его загородном доме в Санта-Фе. Мы договорились, 
что Петер телеграфирует: «Остановить работу», — если увидит, что Карнап 
продвинулся далеко вперед, или если обнаружит значительный недостаток в нашем 
подходе. Несколькими днями позже пришла роковая телеграмма.... Однако на самом 
деле мы не остановили работу, а изменили наш подход. И результаты были 
опубликованы в том же журнале «Философия науки», в котором Карнап впервые 
представил свой подход к проблеме. Карнап прозвал наше понятие (по инициалам 
авторов — Hempel, Helmer, Oppenheim) «понятием подтверждения Н2О»5.
  Анализируя весь исторический арсенал процедуры объяснения, Гемпель пришел к 
выводу о необходимости различения метафор, не имеющих объяснительного значения, 
набросков объяснений, среди которых были научно приемлемые и псевдообъяснения, 
или наброски псевдообъяснений и, наконец, удовлетворительные объяснения. Он 
предусмотрел необходимость процедуры дополнения, предполагающую форму 
постепенно растущего уточнения используемых формулировок, чтобы набросок 
объяснения можно было бы подтвердить или опровергнуть, а также указать 
приблизительно тип исследования. Он обращает внимание и на процедуру 
реконструкции. Здесь важно осознать, каковы лежащие в основе
282

объяснительные гипотезы, и оценить их область и эмпирическую базу. «Воскрешение 
допущений, похороненных под надгробными плитами «следовательно», «потому что», 
«поэтому» и т.п., часто показывает, — замечает логик, — что предлагаемые 
объяснения слабо обоснованы или неприемлемы. Во многих случаях эта процедура 
выявляет ошибку утверждения. <...> Например, географические или экономические 
условия жизни группы людей можно принять в расчет при объяснении некоторых 
общих черт, скажем, их искусства или морального кодекса; но это не означает, 
что таким образом мы подробно объяснили художественные достижения этой группы 
людей или систему их морального кодекса»6. Из описания географических или 
экономических условий невозможно вывести подробное объяснение аспектов 
культурной жизни.
  Гемпель выявляет еще одно обстоятельство или одну часто применяемую 
методологическую процедуру, которая не всегда успешно способствует правильному 
объяснению. Это обособление одной или нескольких важных групп фактов, которые 
должны быть указаны в исходных условиях и утверждении того, что рассматриваемое 
событие «детерминируется» и, следовательно, должно объясняться в терминах 
только этой группы фактов. Он указывает на имеющее место использование 
подобного трюка.
  Основной тезис Гемпеля состоит в том, что в истории не в меньшей степени, чем 
в другой области эмпирического исследования, научное объяснение может быть 
получено только с помощью соответствующих общих гипотез или теорий, 
представляющих собой совокупность систематически связанных гипотез. При этом он 
понимает, что такой подход контрастирует с известной точкой зрения, что 
настоящее объяснение в истории достигается с помощью метода, специфически 
отличающего социальные науки от естественных, а именно метода эмпатического 
мышления. «Историк, как говорят, представляет себя на месте людей, включенных в 
события, которые он хочет объяснить; он пытается как можно более полно- 
осознать обстоятельства, в которых они действовали, и мотивы, руководившие их 
действиями; и с помощью воображаемого самоотождествления с его героями он 
приходит к пониманию, а следовательно, и к адекватному объяснению интересующих 
его событий». То есть историк пытается осознать, каким образом он сам 
действовал бы в данных условиях и под влиянием определенных мотивов своего 
героя, он на время обобщает свои чувства и общее правило и использует последнее 
в качестве объяснительного принципа для истолкования действий рассматриваемых 
людей. Эта процедура в некоторых случаях, отмечает Гемпель, может оказаться 
эмпирически полезной, но ее использование не гарантирует правильности 
полученного таким образом исторического объяснения. Историк может, например, 
быть неспособным почувствовать себя в роли исторической личности, которая 
больна паранойей7.
  Тем не менее подобный метод часто применяется и профессионалами, и 
непрофессионалами, сам по себе не составляя объяснения. По сути, это 
эвристический метод. «Его функция состоит в предположении некоторых 
психологических гипотез».
283

  Гемпель считает возможным отождествлять понятия «общий закон» и «гипотеза 
универсальной формы». Сам же закон он определяет следующим образом: в каждом 
случае, когда событие определенного вида П (причина) имеет место в определенном 
месте и в определенный момент времени, событие определенного вида С (следствие) 
будет иметь место в том месте и в тот момент времени, которое определенным 
образом связано с местом и временем появления первого события.
   Гемпель проводит чрезвычайно плодотворный анализ процедуры объяснения. 
Основной функцией законов естественных наук, по его мнению, является связь 
событий в структуре, обычно называемой объяснением и предсказанием. Объяснение 
состоит в указании причин или детерминирующих факторов. Полное описание 
индивидуального события требует утверждений обо всех свойствах, характеризующих 
пространственную область или индивидуальный объект в течение всего периода 
времени, в который происходит рассматриваемое событие. Эта задача никем не 
может быть выполнена полностью, замечает Гемпель. Индивидуальное событие 
невозможно объяснить полностью с учетом всех характеристик с помощью 
универсальных гипотез (законов).
   Гемпель считает, что история может «схватить уникальную индивидуальность» 
объектов своего изучения не более, чем физика или химия. При этом следует 
отличать подлинное объяснение от псевдообъяснений, которые опираются на такие 
понятия, как энтелехия, историческая миссия, предопределение судьбы. По мнению 
Гемпеля, объяснения подобного рода основываются скорее на метафорах, чем на 
законах, они выражают образные и эмоциональные впечатления вместо проникновения 
в фактуальные связи; они подставляют смутные аналогии и интуитивную 
«приемлемость» на место дедукции из проверяемых утверждений и являются, 
следовательно, неприемлемыми в качестве научного объяснения.
Научное объяснение включает в себя следующие элементы:
а) эмпирическую проверку предложений, говорящих об определенных условиях;
б) эмпирическую проверку универсальных гипотез, на которых основывается 
объяснение;
  в) исследование того, является ли объяснение логически убедительным. 
Предсказание, в отличие от объяснения, состоит в утверждении о некотором 
будущем событии. Здесь даны исходные условия, а следствие еще не имеет место, 
но должно быть установлено. Гедель обращает внимание на то, что процедуры в 
объяснении и предсказании переворачиваются. И можно говорить об их структурном 
равенстве. Очень редко, однако, объяснения формулируются столь полно, что могут 
проявить свой пред-сказательный характер, чаще объяснения неполны. Историческое 
объяснение также имеет целью показать, что рассматриваемое событие было не 
просто «делом случая», но ожидалось в силу определенных предшествующих или 
одновременных условий. Ожидание, на которое ссылаются, не является пророчеством 
или божественным предсказанием; это рациональное научное предчувствие, 
основывающееся на предположении об общих законах.
i
284

  Гемпель, пытаясь разобраться в причинах того, почему большинство объяснений в 
истории и социологии не включает утверждения о предполагаемых законах, приходит 
к следующим выводам. Во-первых, данные законы часто относят к законам 
социальной психологии и рассматривают как само собой разумеющиеся. Во-вторых, 
очень трудно бывает сформулировать лежащие в основе предположения явным образом 
с достаточной точностью. Если конкретная революция объясняется с помощью ссылки 
на возрастающее недовольство со стороны большей части населения определенными 
доминирующими условиями жизни, ясно, что в этом объяснении предполагается общая 
регулярность, но мы с трудом можем сформулировать то, какая степень и какая 
форма недовольства предполагается и какими должны быть условия жизни, чтобы 
произошла революция. Аналогичные замечания применимы ко всем историческим 
объяснениям в терминах классовой борьбы, экономических или географических 
условий, интересов определенных групп населения и т.п. Все они основываются на 
предположении универсальных гипотез, связывающих определенные характеристики 
индивидуальной жизни или жизни группы людей с другими, содержание гипотез 
скрыто в предполагаемых конкретных объяснениях, его можно реконструировать 
только весьма приблизительно.
  Объяснения в истории могут рассматриваться и как причинные, и как 
вероятностные. Гемпель более склоняется к тому мнению, что представляется 
возможным и оправданным трактовать некоторые объяснения, предлагаемые в истории,
 как основанные на предположении скорее вероятностных гипотез, чем на общих 
«детерминистических» законах, т.е. законах в форме универсальных условий. Он 
повторяет вновь и вновь, что объяснения, включающие понятия, не функционирующие 
в эмпирически проверяемых гипотезах, такие как «энтелехия» в биологии, 
«историческое предназначение нации» или «самореализация абсолютного разума» в 
истории, являются метафорами, не обладающими познавательным содержанием. 
Поэтому в большинстве случаев объяснительный анализ исторических событий есть 
лишь набросок объяснения, состоящий из более или менее смутного указания 
законов и исходных гипотез.
  Обращение к столь распространенному методу понимания, по Гем-пелю, не 
эффективно, хотя и обусловлено тем, что историк старается представить изучаемое 
явление как нечто правдоподобное или «естественное». В истории, как и везде в 
эмпирических науках, объяснение явления состоит в подведении его под общие 
эмпирические законы — таков его общий вывод.
  Гемпель также обращает внимание на широко применяемую процедуру интерпретации,
 приписывания значения, анализу понятий «детерминация» и «зависимость». При 
этом он отмечает, что только установление конкретных законов может наполнить 
общий тезис научным содержанием, сделать его доступным эмпирической проверке и 
обеспечить его объяснительной функцией. Гемпель обращает внимание и на то, что 
исторические исследования часто используют общие законы, установленные в физике,
 химии, биологии. Например, поражение армии объясняют от-
285

сутствием пищи, изменением погоды, болезнями и т.п. Определение дат в истории с 
помощью годичных колец деревьев основывается на применении определенных 
биологических закономерностей. Различные методы эмпирической проверки 
подлинности документов, картин, монет используют физические и химические теории.
 Однако во всех случаях прошлое никогда не доступно прямому изучению и описанию.

   Всячески стараясь подчеркнуть методологическое единство эмпирических наук, 
Гемпель приходит к двум выводам. Это, во-первых, «неоправданность разфаничения 
в эмпирической науке «чистого описания» и «гипотетического обобщения и 
построения теорий», ибо они нераздельно связаны в процессе научного познания; 
во-вторых, вывод о несостоятельности попытки установления четких границ между 
различными областями научного исследования и автономного развития каждой из 
областей.
   В «Логике объяснения» — другой серьезной работе Карла Гемпеля — утверждается,
 что объяснить явления в мире нашего опыта — значит ответить скорее на вопрос 
«почему?», чем просто на вопрос «что?». Это одна из важнейших задач любого 
рационального исследования. Наука всегда стремилась выйти за пределы описания и 
прорваться к объяснению. Акцент на процедуре объяснения — своего рода реакция 
на тезис, выдвинутый первым позитивизмом, в частности О. Контом, который 
призывал описывать и предсказывать. Но если объяснение — одна из главных задач 
науки, то в чем же ее характеристики и основные функции?
  Объяснение опирается на общие законы. Данное положение Гемпель иллюстрирует 
тем, что обращает внимание на пример, когда человеку в лодке часть весла, 
находящаяся под водой, представляется надломанной вверх. Это явление 
объясняется с помощью общих законов — в основном закона преломления и закона 
оптической плотности сред: вода обладает большей оптической плотностью, чем 
воздух. Поэтому вопрос «Почему так происходит?» понимается в смысле: «Согласно 
каким о/бщим законам так происходит?» Однако вопрос «почему?» может возникать и 
по отношению к самым общим законам. Например, почему распространение света 
подчиняется закону преломления? Отвечая на него, представители классической 
физики будут руководствоваться волновой теорией света. Таким образом, 
объяснение закономерности осуществляется на основе подведения ее под другую 
более общую закономерность. На основе этого Гемпель выводит двухчастную 
структуру объяснения:
• экспланандум — описание явления;
• эксплананс — класс предложений, которые приводятся для объяснения данного 
явления8.
   Эксплананс, в свою очередь, разбивается на два подкласса: один из них 
описывает условия; другой — общие законы.
   Экспланандум должен быть логически выводим из эксплананса — таково 
логическое условие адекватности. Эксплананс должен подтверждаться всем 
имеющимся эмпирическим материалом, должен быть истинным— это эмпирическое 
условие адекватности.
   Неполные объяснения опускают часть эксплананса как очевидную. Причинные или 
детерминистские законы отличаются от статистических тем,
286

что последние устанавливают то, что в перспективе определенный процент всех 
случаев, удовлетворяющих данному набору условий, будет сопровождаться явлением 
определенного типа.
  Гемпель прав в том, что принцип причинного объяснения срабатывает и в 
естественных, и в общественных науках. Он даже предлагает устранить формальное 
различие между мотивационным и причинным объяснением. Объяснение действий в 
терминах мотивов агента иногда рассматривается как особый вид телеологического 
объяснения. Но термин «телеологическое» ошибочен, если он не подразумевает 
причинного объяснения. Тем не менее телеологическое объяснение совершенно 
необходимо, особенно в биологии, так как оно состоит в объяснении характеристик 
организма посредством ссылок на определенные цели, которым эти характеристики 
служат. Они существенны для сохранения жизни организма или сохранения вида.
  Гемпель предпринимает очень любопытное оправдание телеологических объяснений. 
«Возможно, — пишет он, — одной из причин устойчивости телеологических 
рассуждений в биологии является плодотворность телеологического подхода как 
эвристического: биологические исследования, будучи психологически мотивированы 
телеологической ориентацией в плане поиска целей в природе, часто приводят к 
важным результатам, которые могут быть выражены с помощью нетелеологической 
тер-, минологии и которые увеличивают наше научное знание причинных связей 
между биологическими явлениями. <...> Другой аспект обращения к телеологическим 
рассуждениям — их антропоморфный характер. Телеологическое объяснение 
заставляет нас почувствовать, что мы действительно понимаем объясняемое явление,
 так как оно рассматривается в понятиях цели и задачи, с которыми мы знакомы из 
нашего собственного опыта целесообразного поведения»9.
  А вот понимание процедуры объяснения как сведения чего-то незнакомого к 
знакомому, по мнению автора, ошибочно. Ссылка на незнакомые нам гравитационные 
поля представляет собой существенный элемент объяснения. Гемпель уделяет особое 
внимание понятию эмерджентности, используемому для характеристики явлений как 
«новых» и неожиданных в психологическом смысле, и как необъяснимых, 
непредсказуемых — в теоретическом. Однако с ученым можно не согласиться в той 
части его выводов, когда он утверждает, что «эмерджентность какой-либо 
характеристики явления не есть онтологическое свойство самого явления; скорее 
это показатель пределов нашего знания в данное время; следовательно, он имеет 
относительный характер, а не абсолютный»10. На самом деле эмерджентность в 
значении принципиальной непредсказуемости и неопределенности укоренена 
бытийственно. Она может быть понята как неустранимый атрибут универсума, 
который располагает такого рода объектами, сложность которых, а также 
траектория их поведения принципиально непредсказуемы. Они вариативны в весьма 
широких пределах.
  Логико-концептуальное наследие мыслителя богато и еще ждет своего освоения и 
полноценного использования в контексте эпистемологии и философии науки. Для 
современников Гемпель был самым последним,
287

долгое время остававшимся в живых, членом Венского кружка. Он прожил до 92 лет 
и умер от пневмонии.
  Австрийский логик и математик Курт Гедель (1906—1978), занимаясь 
математической логикой, теорией множеств, теорией моделей, пришел к важнейшему 
результату — доказательству неполноты достаточно богатых непротиворечивых 
формальных систем. Он показал, что в таких системах имеются правильно 
построенные предложения, которые в рамках этих систем не могут быть ни доказаны,
 ни опровергнуты. В сокровищнице интеллектуального наследия современников 
оказалась сформулированная им в 1931 г. известная теорема о неполноте. Она 
гласит: если формальная система непротиворечива, то она неполна.
  , Поскольку в любом языке существуют истинные недоказуемые высказывания, то 
вторая его теорема утверждает: если формальная система непротиворечива, то 
невозможно доказать ее непротиворечивость средствами, формализуемыми в этой 
системе. Данные выводы обосновывают принципиальную невозможность полной 
формализации научного знания в целом. Косвенным образом они приводят к 
опровержению и переосмыслению тех основных установок второго этапа философии 
науки, согласно которым научное знание после соответствующих операций очищения 
должно предстать в виде единой унифицированной модели, изложенной средствами 
научного языка.
  В связи с этим весьма интересны комментарии известного математика С. Клини по 
отношению к теореме Геделя. Мы видим, подчеркивал С. Кли-ни, что в формальной 
системе заложена как бы невыговоренная формальными средствами информация, что 
«любая формальная система содержит неразрешимое предположение, выражающее 
значение заранее указанного предиката для аргумента, зависящего от данной 
системы»". Поэтому эта теорема показывает, что формализация не может быть 
полностью выполнена, вследствие чего теорема может считаться первым шагом в 
изучении надформалистичности систем. С другой стороны, посредством данной 
теоремы Геделем проводится «сведение классической логики к интуиционистской»12.
  Э. Нагель видит основной результат теоремы о неполноте в том, что Гедель 
показывает невозможность математического доказательства непротиворечивости 
любой системы, тем самым указывая на некоторую принципиальную ограниченность 
возможностей аксиоматического метода как такового. Он показывает, что система 
PrincipaMathematica, как и всякая иная система, средствами которой можно 
построить арифметику, существенно неполна. Это значит, что для любой данной 
непротиворечивой системы арифметических аксиом имеются истинные арифметические 
предложения, не выводимые из аксиом этой системы. Таким образом, теорема Геделя 
показывает, что никакое расширение арифметической системы не может сделать ее 
полной13.
  Г. Брутян, анализируя теорему К. Геделя, обращает особое внимание на то, что 
«для всякой системы аксиом теории множеств всегда найдутся конкретные 
утверждения, которые верны, но из этой системы аксиом не
288

вытекают. Именно то и утверждает теорема Геделя, и не только в отношении 
аксиоматической арифметики»14.
  Итак, невозможность существования полных формализуемых систем, 
недостаточность математического доказательства и, как следствие, невозможность 
непротиворечивых систем — вот суть революционных выводов теоремы Геделя в 
контексте логики и эпистемологии. В переводе на язык традиционной метафизики 
они лишь подтверждают то, что развитие бесконечно, а универсум как систему 
формализовать полностью, непротиворечивым образом и без остатка нельзя. 
Развитие потенциально обременено новообразованиями, не содержащимися в 
предшествующем континууме.
ЛИТЕРА ТУРА
1 Гемпель К.Г. Логика объяснения. М., 1998. С. 7-30.
- См.: Хинтикка Я., Ниинилуото И. Теоретические термины и их 
Рамсей-эли-мпнацпя: Очерк по логике науки // Философские науки. 1973. № 1.
3 Гемпель К.Г. Указ. соч. С. 9.
4 Там же. С. 16.
5 Там же. С, 14.
6 Там же. С. 25.
7 Там же. С. 26-27. 3 Там же. С. 90-91.
9 Там же. С. 103.
10 Там же. С. 111.
11 Клина С. Математическая логика. М.. 1973. С. 73.
12 Там же. С. 326, 308.
13 Нагель Э., Ньюмен Д. Теорема Геделя. М., 1970.
14 Брутян Г. А. Письмо Курта Геделя //Вопросы философии. 1984. № 12. С. 125.
Тема 27. ЯЗЫК КАК ЗНАКОВАЯ РЕАЛЬНОСТЬ
Синхронные и диахронные способы передачи опыта. Коммуникация и трансляция. — 
Язык как знаковая реальность. — Мир языка. — Объект-язык и субъект-язык. — Язык 
науки. — Проблема классификации языков научной теории. — Знак и значение. — 
Взаимосвязь языка и мышления. — Гипотеза именного происхождения языка. — Бытие 
языка. — М. Бахтин о специфике предложений и высказываний.
  Французский философ Мишель Фуко (1926-1984) в своем известном произведении 
«Слова и вещи» обратился к современникам с будоражащими мышление и воображение 
вопросами: «Что такое язык? Говорит ли все то, что безмолвствует в мире в наших 
жестах, во всей загадочной символике нашего поведения, в наших снах и наших 
болезнях, — говорит ли все это и на каком языке, сообразно какой грамматике? 
Все ли спо-
289

собно к означению... Каково отношение между языком и бытием...» В этих вопросах 
представлена не только «археология знания» самого М. Фуко, в них заложена 
программа комплексного исследования языка силами ученых разных направлений. Уже 
сейчас очевидно, что известное утверждение Витгенштейна «Мир — это язык» и 
библейское «В начале было Слово», а также герметическое «Слово сильнее оружия» 
наделяют непреходящей значимостью проблемы, связанные с выявлением статуса 
языка, охватывая смысловые поля эпистемологии, религии, тайной мудрости древних.
 Совершенно очевидно, что в любой момент существования общество нуждается в 
специальном означающем механизме. Он может быть представлен двумя способами 
передачи опыта: в синхронном оперативном адресном языковом общении как средстве 
согласования деятельности индивидов и в общении диахронном как средстве 
передачи от поколения к поколению наличной суммы информации, «суммы 
обстоятельств». За первым типом общения закрепилось название коммуникация, за 
вторым — трансляция. Различие между коммуникацией и трансляцией весьма 
существенно. Основной режим коммуникации — отрицательная обратная связь, т.е. 
коррекция программ, известных двум сторонам общения. Здесь язык выступает как 
самостоятельная сила. Основной режим трансляции — передача программ, известных 
одной стороне общения и неизвестных другой. Язык функционирует как «прозрачное 
средство» выражения мысли. Знание в традиционном смысле связано с трансляцией, 
а не с коммуникацией. Оба типа общения предполагают знак и используют язык как 
основную, всегда сопутствующую социальности знаковую реальность.
   В хрестоматийном смысле язык — это знаковая реальность, система знаков, 
служащая средством человеческого общения. Он является специфическим средством 
хранения, передачи информации, а также средством управления человеческим 
поведением. И если онтология озабочена необходимостью объяснить происхождение 
языка, то эпистемология — проблемой «как язык зацепляет мир» (что, впрочем, 
есть оборотная сторона вопроса «как возможно человеческое познание?»).
   Понять знаковую природу языка можно из факта недостаточности биологического 
кодирования. Социальность, проявляющаяся как отношение людей по поводу вещей и 
отношение людей по поводу людей, не ассимилируется генами. Люди вынуждены 
использовать внебиологические средства воспроизведения социальности в смене 
поколений. Знак и есть своеобразная «наследственная сущность» внебиологического 
социального кодирования, обеспечивающая трансляцию всего тс>го, что необходимо 
обществу, но не может быть передано по биокоду.
  Язык — явление общественное. Он никем не придумывается и не изобретается, а 
стихийно становится вместе с социальностью, человеческим колле КРИВОМ. В языке 
задаются и отражаются требования социальности. Разве может быть значим язык, 
произвольно сконструированный отдельным человеком? Как продукт творчества 
единичного индивида язык — это бессмыслица. Он не имеет всеобщности и поэтому 
часто воспринимается как тарабарщина. «Язык есть практическое, существующее для 
других людей и лишь тем самым... и для меня самого, действительное созна-
290

ние», «язык так же древен, как и сознание», «язык есть непосредственная 
действительность мысли», — гласят известные классические положения. И они во 
многом справедливы. Различия в условиях человеческой жизнедеятельности 
неизбежно находят отражение в языке. В связи с особыми практическими 
потребностями и различными природными и социально-экономическими условиями язык 
приобретает такую характеристику, как избирательность. Именно слабая связь с 
реальностью и практической деятельностью считается недостатком лингвистики и 
логической семантики, стремящихся к объяснению механизмов функционирования 
языка.
  У народов Крайнего Севера, например, существует спецификация для названий 
снега и отсутствует таковая для названий цветковых растений, не имеющих в их 
жизни важного значения. Отсюда понятно стремление к изучению прагматических 
аспектов функционирования языка.
   Язык выступает в качестве необходимого связующего звена между практикой и 
сознанием. Он воспроизводит реальность, означая и закрепляя в чередовании 
знаков информацию о тех связях и отношениях вещей, которые вычленились в 
процессе взаимодействия «мир — человек».
   Благодаря употреблению знаков, мир внешних предметов перемещается в другое 
измерение и предстает как универсум знаковых моделей. Начиная со стоицизма, как 
отмечает М. Фуко, система знаков была троичной, в ней различалось означающее, 
означаемое и «случай». С XVII в. диспозиция знаков становится бинарной, 
поскольку она определяется связью означающих» и означаемого. Язык, существующий 
в своем свободном, исходном бытии как письмо, как клеймо на вещах, как примета 
мира, порождает две другие формы. Выше исходного слоя располагаются комментарии,
 использующие имеющиеся знаки, но в новом употреблении, а ниже — текст, примат 
которого предполагается комментарием. Начиная с XVII в. остро встает проблема: 
как знак может быть связан с тем, что он означает? Классическая эпоха на этот 
вопрос пытается ответить анализом представлений, а современная указывает на 
анализ смысла и значения. Тем самым язык оказывается ничем иным, как особым 
случаем представления (для людей классической эпохи) и значения (для нас)1.
   Ф. де Соссюр характеризовал языковую реальность как единство противоположных 
сторон: знака и значения, языка и речи, социального и индивидуального. 
Двуединая природа языка, или двуслойность его структуры, указывает на его 
предметность и операциональность. Словесные знаки фиксируют предмет и «одевают» 
мысли. Функция фиксатора ч оператора является общей для всех типов языков, как 
естественных, так и искусственных.
  Для любого лингвиста очевидно, что в языке присутствуют формы, явно 
принадлежащие только специфической материи языка. &гим во многом объясняется 
различный грамматический строй языка. Можно говорить, что мир живого языка 
представляет собой относительно автономную иерархическую систему, элементами 
которой выступают и звукоти-пы, и фонемы, и морфемы, и лексемы, а структурными 
принципами — алгоритмы человеческой речи. Вычленение, разделение, 
упорядочивание, оценка — это сфера духовного преобразования. Языковые средства, 
обра-
291

щенные на то, чтобы сформулировать представление или понятие о предмете, 
придают явлениям при их осмыслении определенную направленность. И если при 
использовании материальных орудий на практике происходят материальные 
предметные изменения, то при использовании языка субъект также меняет ситуацию. 
Он переводит ее из одной смысловой формы в другую. Даже когда всего лишь 
переориентируется направлен-ч ность внимания говорящего, движение в смысловом 
поле содержания весьма заметно.
   Этот факт наиболее очевиден в игровом общении. В игре ребенок переносит 
значение одной вещи на другую. Палочка становится лошадью, на ней, а не на 
настоящей лошади, скачет ребенок. Однако такой перенос значения есть выражение 
слабости ребенка, так как он заставляет одну вещь воздействовать на другую 
идеально, только в смысловом поле. В ряде патологий сознание утрачивает 
способность переиначивать ситуацию в смысловом плане, преобразовывать ее, 
двигаться в смысловых изменениях и возвращаться в мир реальной предметности. 
Мышление больных застревает в ситуации, не видя ее условности, оно не в 
состоянии зацепиться за действительные связи. Все это лишний раз подчеркивает 
огромное значение идеальных преобразований.
  Язык как практическое сознание соединяет в единое целое знание объективного 
(объект-язык) и знание субъективного (субъект-язык). Объект-язык и субъект-язык 
актуализируют себя в речевой деятельности. В результате возникает трехчленная 
формула: (объект-язык -» речевая деятельность -» субъект-язык). Первое 
(объект-язык) понимается как часть социальной знаковой деятельности, 
существующей независимо от индивида и втягиваемой в сферу индивидуальной 
речевой деятельности. Субъект-язык есть непосредственная личностная оболочка 
мысли, представляющая собой своеобразную речеоперативную модель ситуации. 
Оперирование с объект-языком, хранящимся в книгах, памяти компьютеров и прочих 
материальных формах, позволяет оперировать с информацией в «чистом виде» без 
примеси впечатлений интерпретатора и издержек речевых преобразований. 
Субъект-язык как подлинная действительность мысли — это индивидуальный и 
субъективный перевод объект-языка. Он совершается в актах речи, в системе 
высказываний. Степень адекватности такого перевода имеет широкую шкалу 
приближений, поскольку она зависит от индивидуального опыта, характеристик 
личности, богатства ее связей с миром культуры.
   Подразделение языка на объект-язык и субъект-язык, как отмечает Д. Пивоваров,
 в значительной мере снимает коварный вопрос, можно ли мыслить несуществующие 
объекты и где искать их референты. Несуществующий объект («круглый квадрат») — 
плод речевых процедур со знаками объект-языка. Сначала он преобразуется 
индивидом в знаковый субъективный образ, а потом возвращается в состав 
объект-языка, где и становится референтом несуществующего объекта, и даже 
«фактом» общественного сознания. Объект-язык— онтология для субъект-языка2.
  Язык является необходимым посредником научного познания. И это обусловливает 
две проблемы. Во-первых, стремление сделать язык нейт-
292	]

ральным, отшлифовать его, лишить индивидуальности, чтобы он мог стать точным 
отражением онтологии. Идеал такой системы закреплен в позитивистской мечте о 
языке как копии мира. Подобная установка стала основным программным требованием 
Венского кружка. Во-вторых, стремление обнаружить всеобщность независимой от 
грамматики, так называемой глубинной логики языка. Речь идет не о том, чтобы 
построить некий всеобщий язык, как то предполагалось в классическую эпоху, но о 
том, чтобы распредметить формы и связи мышления вообще вне какого-либо 
единичного языка.
  Однако истины дискурса (рече-мысли) оказываются в «плену» менталитета. Язык, 
став плотной исторической реальностью, образует собой вместилище традиций, 
привычек, темного духа народа, вбирает в себя роковую память. Выражая свои 
мысли словами, над которыми они не властны, используя словесные формы, 
изменения которых довлеют над ними, люди полагают, что их речь повинуется им, в 
то время как они сами подчиняются ее требованиям. Все это подталкивает к 
выявлению языка в собственном бытии. В современном мышлении методы 
интерпретации, как считает М. Фуко, противостоят приемам формализации: первые — 
с претензией заставить язык говорить из собственных глубин, приблизиться к тому,
 что говорится в нем, но без его участия; вторые — с претензией контролировать 
всякий возможный язык, обуздать его посредством закона, определяющего то, что 
возможно сказать. Обе ветви столь современны нам, что невозможно поставить 
вопрос о простом выборе между-прошлым, которое верило в смысл, и настоящим, 
которое открыло означающее3.
  Язык изучается многими дисциплинами. Лингвистика, логика, психология, 
антропология, семиотика предлагают свои данные к обобщению в философской теории.
 Под языком прежде всего понимается естественный человеческий язык в 
противоположность искусственному, формализованному языку или языку животных. 
Когда употребляют термин «язык», то, как правило, различают два оттенка его 
значения. Первый — язык как класс знаковых систем, средоточие универсальных 
свойств всех конкретных языков. И второй — язык как этническая или 
идиоэтническая знаковая система, используемая в некотором социуме в данное 
время и в определенных пространственных границах.
  О языке науки говорят, имея в виду специфический понятийный аппарат научной 
теории и приемлемые в ней средства доказательства. При этом остается проблема 
более точного исследования выразительных возможностей языка, а также достаточно 
четкое осознавание, какие предпосылки, идеализации и гипотезы допускаются, 
когда ученые принимают тот или иной язык. Следует разбираться и в допускающих 
способностях языка, т.е. речь идет о той принципиальной возможности, в рамках 
которой мы что-то можем, а что-то и не можем выразить посредством данного языка.
 С этой точки зрения сам процесс продвижения к истине есть также и своеобразная 
успешность «выразительных возможностей языка».
   Многие ученые считают, что само развитие науки непосредственно связано с 
развитием языковых средств выражения, с выработкой более
293

совершенного языка и с переводом знаний с прежнего языка на новый. Ученые 
говорят об эмпирическом и теоретическом языках, языке наблюдений и описаний, 
количественных языках. Языки, используемые в ходе эксперимента, называются 
экспериментальными. В науке четко проявляется тенденция перехода от 
использования языка наблюдений к экспериментальному языку, или языку 
эксперимента. Убедительным примером тому служит язык современной физики, 
который содержит в себе термины, обозначающие явления и свойства, само 
существование которых было установлено в ходе проведения различных 
экспериментов.
   В философии и методологии науки обращалось особое внимание на логическое 
упорядочивание и сжатое описание фактов. Вместе с тем очевидно, что реализация 
языковой функции упорядочивания и логической концентрации, сжатого описания 
фактического матриада ведет к значительной трансформации в смысловом 
семантическом континууме, к определенному пересмотру самого события или цепочки 
событий. Это, в свою очередь, высвечивает новое содержание, первоначально 
погруженное в «море» фактов. Когда описательные языки содержат в себе претензию 
указывать на закономерности, объединяющие данные факты, то в таком случае 
говорят о помологических языках.
  Столь многообразная спецификация различных типов языков вызвала к жизни 
проблему классификации языков научной теории. Одним из ее плодотворных решений 
было заключение о классификации языков научной теории на основе ее внутренней 
структуры. Таким образом, языки стали различаться с учетом того, в какой из 
подсистем теории они преимущественно используются. В связи с этим выделяются 
следующие классы языков:
1. Ассерторический — язык утверждения. С его помощью формулируются основные 
утверждения данной теории. Ассерторические языки делятся на формализованные и 
неформализованные. Примерами первых служат любые формальные логические языки. 
Примерами вторых — фрагменты естественных языков, содержащих утвердительные 
предположения, дополненные научными терминами.
2.  Модельный язык, который служит для построения моделей и других элементов 
модельно-репрезентативной подсистемы. Эти языки имеют развитые средства 
описания и также подразделяются на формализованные и неформализованные. 
Формализованные основываются на использовании средств математической символики.
3.  Процедурный язык, занимающий подчиненный ранг классификации и служащий для 
описания измерительных, экспериментальных процедур, а также правил 
преобразования языковых выражений, процессов постановки и решения задач. 
Особенностью процедурных языков является однозначность предписаний.
4. Аксеологический язык, создающий возможность описания различных оценок 
элементов теории, располагает средствами сравнения процессов и процедур в 
структуре самой научной теории.
294

5. Эротетический язык, который ответственен за формулировку вопросов, проблем, 
задач или заданий.
6. Эвристический язык, осуществляющий описание эвристической части теории, т.е. 
исследовательского поиска в условиях неопределенности. Именно с помощью 
эвристических языков производится столь важная процедура, как постановка 
проблемы.
  Такая развитая классификация подтверждает тенденцию усложнения языка науки.
  Знак и значение — осевые составляющие языка. В науке под значением понимается 
смысловое содержание слова. Значение предполагает наличие системы определенных 
смыслообразующих констант, обеспечивающих относительное постоянство структуры 
речевой деятельности и ее принадлежность к тому или иному классу предметов. В 
логике или семиотике под значением языкового выражения понимают тот предмет или 
класс предметов, который называется или обозначается этим выражением, а под 
смыслом выражения — его мыслительное содержание.
  Знак определяется как материальный предмет (явление, событие), выступающий в 
качестве представителя некоего другого предмета и используемый для приобретения,
 хранения, переработки и передачи информации. Языковой знак квалифицируют как 
материально-идеальное образование, репрезентирующее предмет, свойство, 
отношение действительности. Совокупность данных знаков, их особым образом 
организованная знаковая система и образует язык.
  Не менее острой проблемой оказывается вопрос о связи мышления с формами 
своего выражения в языке. Взаимосвязь языка и мышления признается самыми 
различными лингвистическими и философскими направлениями. Однако вопрос о 
характере связи и о той роли, которую играет каждое из этих явлений в процессе 
взаимодействия, решается по-разному.
  Тот факт, что мышление манифестируется посредством многочисленных языков, 
существенно отличающихся друг от друга, послужил основанием для теорий, 
согласно которым язык является определяющим по отношению к мышлению. Такова 
точка зрения Гумбольдта и неогум-больдианства в его двух ветвях: американской и 
европейской. По Гумбольдту, деятельность мышления и языка представляет собой 
неразрывное единство, однако определяющая роль отводится языку. Если мы 
согласимся с Гумбольдтом и признаем, что язык определяет и формирует мышление, 
то, коль скоро языки разных народов различны, невозможен, исходя из 
предположения Гумбольдта, единый строй мышления. Следствием такой теории 
является отрицание общечеловеческого характера мышления, т.е. отрицание общего 
для всех живущих на Земле универсально-понятийного логического строя мышления. 
Однако историческая практика фиксирует общность понятийного мышления для всех 
современных народов, несмотря на различия в языках. Язык отягощает мысль не 
только наличием материально-знакового элемента, на что всегда обращалось особое 
внимание, но и коллективными, интерсубъективными требованиями к ней. В живом 
процессе общения имеются смысловые всеобщие для сознания моменты: передается 
предмет-
295

ная информация, выражается оценка, содержится обращение — все это необыкновенно 
важные вехи поисковой деятельности мышления и процесса целеобразования.
  Для логического позитивизма свойственна позиция, абсолютизирующая 
самодостаточность языка. Неопозитивизм признает язык в качестве единственно 
данной человеку реальности, и все философские проблемы, по мнению 
неопозитивистов, возникают в результате непонимания языка, его неправильного 
употребления. Для их решения достаточно описать и обосновать основные 
требования экспликации языковых структур.
   Вместе с тем не мир зависим от «языковой картины», а язык есть отражение 
мира естественного и мира искусственного. Очень хорошо такая взаимосвязь видна 
в тех случаях, когда тот или иной язык в силу определенных исторических причин 
получает распространение в иных районах земного шара. Например, языковая 
картина, сложившаяся в испанском языке на родине его носителей, т.е. на 
Пиренейском полуострове, после завоевания Америки испанцами стала претерпевать 
существенные изменения. Зафиксированные ранее в лексике значения стали 
приводиться в соответствие с новыми природными и социально-экономическими 
условиями Южной Америки, в которой оказались носители испанского языка. В 
результате между лексическими системами испанского языка на Пиренейском 
полуострове и в Южной Америке возникли значительные различия. Сопровождались ли 
эти сдвиги столь очевидными различиями в универсалиях мышления? Вряд ли.
  Язык и мышление образуют диалектически противоречивое единство. Они 
обусловливают друг друга, что порождает известную формулу: «Как нет языка без 
мышления, так не бывает и мышления без языка». В ней, в свою очередь, 
закреплена тенденция сводить процесс мышления только к вербальному языку и 
убеждение, что мысли человека могут существовать только на базе языкового 
материала, в форме отдельных слов и выражений. Вербалисты — сторонники 
существования мышления только на базе языка — связывают мысль с ее звуковым 
комплексом. Однако еще Л. Выгодский замечал: «Речевое мышление не исчерпывает 
ни всех форм мысли, ни всех форм речи. Есть большая часть мышления, которая не 
будет иметь непосредственного отношения к речевому мышлению. Сюда следует 
отнести инструментальное и техническое мышление и вообще всю область так 
называемого практического интеллекта...»4.
   Исследователи выделяют невербализированное, визуальное мышление и показывают,
 что мышление без слов так же возможно, как и мышление на базе слов. Словесное 
мышление — это только один из типов мышления. «Не все говорящие мыслят», — 
вспоминается в связи с этим сентенция, часто адресуемая уникальному существу — 
попугаю. И если бы слова в- полной мере представляли процесс мышления, тогда 
воистину «великий болтун был бы великим мыслителем». А патологии 
ней-рофизиологических процессов, когда человек «работает на подкорке», 
вскрывали бы неизведанные глубины мышления. Современные исследователи вопроса 
соотношения мышления и языка закрепляют определяющую роль за мышлением. Язык 
представляет собой относительно са-
296

мостоятельное явление, обладающее внутренними законами и собственной 
организацией.
  Существует гипотеза об именном происхождении языка. Она основывается на 
признании в качестве основы появления языка коллективной деятельности и 
опирается на трудовую теорию антропосоциогенеза. Любая сложная ситуация в 
жизнедеятельности, например охота на дикого зверя, для ее благополучного исхода 
требовала фиксированного разделения индивидов на группы и закрепления за ними с 
помощью имени частных операций. В психике первобытного человека устанавливалась 
прочная рефлекторная связь между определенной трудовой ситуацией и определенным 
звуком — именем. Там, где не было имени-адреса, совместная деятельность была 
невозможна. Имя-адрес выступало в качестве ключевой структуры языка, средства 
распределения и фиксации социальных ролей. Имя выглядело носителем социальности,
 а определенный в имени человек— временным его исполнителем.
  Гипотеза об именном происхождении языка дает возможность по новому взглянуть 
и на современный процесс освоения человеком достижений культуры. Он распадается 
на три типа: личностно-именной, профессионально-именной и 
универсально-понятийный5. По л и ч н о с т н о -именным правилам человек 
приобщается к социальной деятельности через вечное имя — различитель. Человек 
отождествляет себя с предшествующими носителями данного имени и целиком 
растворяется в тех социальных ролях и обязанностях, которые передаются ему с 
именем. Например, быть матерью, отцом, сыном, дочерью, старейшиной рода, Папой 
Римским — эти имена заставляют индивида жестко следовать отведенным социальным 
ролям.
  Профессионально-именные правила включают человека в социальную деятельность 
по профессиональной составляющей, которую он осваивает, подражая деятельности 
старших: учитель, ученик, врач, военачальник, прислуга и т.п.
  Универсально-понятийный тип обеспечивает вхождение в жизнь и социальную 
деятельность по универсальной «гражданской» составляющей. Опираясь на 
универсально-понятийный тип, человек сам себя распредмечивает, реализует, дает 
возможные выходы своим личностным качествам. Здесь он может выступать от имени 
любой профессии или любого личного имени.
   С точки зрения исторического возраста личностно-именной тип — наиболее 
древняя знаковая структура. Профессиональный тип мышления представляет собой 
традиционный тип культуры, более распространенный на Востоке и поддерживаемый 
такой структурой, как кастовость. Универсально-понятийный способ освоения 
культуры — наиболее молодой, он. характерен в основном для европейского типа 
мышления.
   Каким образом взаимоотносятся слова и мысли, однозначно сказать невозможно. 
Мысли, бесспорно, есть внутренние, свернутые программы слов или импульсы 
вербального процесса, но они также и состояния мозга, которые достаточно явно 
фиксируются. Так, в ситуации крайнего перевозбуждения мысли агрессивны, а, 
напротив, в ситуации депрессий
297

мысль не обладает энергетической силой, способной заставить человека эффективно 
работать и действовать. В ситуации усталости или переутомления можно наблюдать 
леность мысли, которая, впрочем, очевидна и при других показателях, например, 
при приливе в кору головного мозга крови, что часто сопровождает процесс 
обильной еды. Все это говорит о влиянии физиологии на мыслительную деятельность.
 Но как известно еще с древности, со времен постановки психофизиологической 
проблемы, к физиологии все быть сведено не может.
  Универсальным элементом любого языка является его категориальная структура. 
Терминологические обличил могут быть весьма различны, однако все они смысловым 
образом воссоздают категориальный слой языка, иначе говоря, относят все 
многообразие лексико-предметного выражения по ведомству инвариантных для 
человеческого мышления категорий. Это могут быть категории необходимости, 
возможности, модальности, случайности, причинности, детерминации, 
феноменальности и пр. Тогда лексико-предметное воплощение содержания, т.е. 
выражение его в словах и словосочетаниях, оказывается языковой оболочкой, а 
категориально-логическое1 наполнение есть глубинное содержание языковых форм.
  Язык науки, надстраиваясь над естественным языком, в свою очередь подчинен 
определенной иерархии, которая обусловлена иерархичностью самого научного 
знания. Многообразные науки, среди которых социально-гуманитарные, естественные,
 технические, психологические и логико-математические науки имеют 
самостоятельные предметные сферы, предопределяют и необходимость существования 
специфических языков. Язык — это способ объективированного выражения содержания 
науки. Как знаковая система, язык создан или создается (в случае возникновения 
новой дисциплинарной области, что сейчас не редкое явление в связи с процессами 
компьютеризации) с учетом потребностей данной дисциплинарной области и служит 
эффективным средством мышления.
   Наиболее распространенные пути создания искусственных языков сводятся, 
во-первых, к терминологизации слов естественного языка, и, во-вторых, к 
калькированию терминов иноязычного происхождения. Однако доступ к реальности на 
основе знаковой системы, на основе понимания культуры как гипертекста рождает 
проблему «непереводимости» языков. Язык не всегда располагает адекватными 
средствами воспроизведения альтернативного опыта, в базовой лексике языка могут 
отсутствовать те или иные символические фрагменты.
Остроту данной проблемы в большей мере почувствовал О. Шпенглер, сформулировав 
парадокс понимания чужой культуры: если будем ее переводить, то что от нее 
останется, а если не будем — то как ее понимать! Выход может быть найдет при 
условии разведения трех плоскостей бытия языка. • Первая предполагает 
существование языка в сознании членов речевого коллектива в виде системы 
эталонных элементов, исполь- • зуемых говорящими с, целью передачи желаемого 
смысла, а слушающими — с целью распознавания и овладевания смыслом речевой 
ткани.
298	:

• Вторая плоскость предполагает существование языка во множестве текстов, 
которые допускают абстрагирующую деятельность сознания всех членов речевого 
коллектива, всех представителей культуры, одним словом, могут быть 
распредмечены и актуализированы в заложенных в них смыслах.
• Третья форма бытия языка предполагает его существование во мно-, жестве 
лингвистических правил, в учебниках, словарях, грамматиках, во всем том 
арсенале, что требуется при глубоком изучении своего языка или знакомстве с 
чужим. В этом аспекте язык выступает как предмет научной реконструкции и 
описания. До недавнего времени считалось, что необходимым элементом, 
формулирующим корпус текстов, являются предложения. Лингвисты были единодушны в 
оценке предложения как единицы текста или речи. Ибо предложение обеспечивало 
переход от плоскости обитания языка как знаковой конструкции в плоскость 
смыслообразования, в мир общения. Вместе с тем очевидно, что за пределами 
отдельно взятых предложений существует и проявляется множество разнообразных 
смыслообразующих элементов. И можно ли свести глобальность и могущество языка 
только к деятельности по построению предложений? Поэтому М. Бахтин обратил 
внимание на другую форму языка— форму высказывания конкретных участников 
речевой деятельности6. В отличие от предложений, высказывания привязаны к 
конкретной сфере деятельности не только содержанием, но и стилем, отбором 
лексических средств, фразеологией, композицией. И каждая сфера вырабатывает 
свои типы высказываний, придерживается их и характеризует ими речевую 
деятельность своего сообщества. Предложения имеют грамматическую законченность, 
но ими нельзя обмениваться; высказываниями, напротив, обмениваться необходимо. 
Границы предложения никак не определяются сменой речевых субъектов. 
Высказывание же сплошь сконцентрировано на индивидуальности субъекта либо на 
той функции, которая для него репрезентативна. Именно посредством высказывания 
определяется речевая воля говорящего. Именно высказывание содержит тот 
экспрессивный момент, который отсутствует у предложения как у единицы языка. 
Высказывание характеризуется не только и не столько словарной формой, но прежде 
всего «стилистическим ореолом». И что наиболее существенно, так это 
«ответственность» каждого последующего высказывания за предшествующие ему 
высказывания, ибо они характеризуются также предметно-смысловой исчерпанностью 
темы высказывания и претендуют на целостность, а следовательно — 
непротиворечивость, антиэклектичность и упорядоченность. В этом контексте видна 
организующая дискурс (мысле-речь) функция высказывания, в отличие от 
ассоциативного речевого потока, не сопровождаемого замыслом и речевой волей 
говорящего.
   Существенным признаком высказывания является его обращенность к адресату и 
учет жанровой «концепции адресата», который должен быть многосторонним: это и 
осведомленность адресата о предмете высказывания, и приоритеты речевых стилей, 
и возможности смыслообразования, и допустимая степень эмоциональности. Казалось 
бы, преимуществом об-
299

ладают объектно-нейтральные высказывания. Однако последние, нивелируя 
индивидуальность адресата, преодолевая ограничения фамильярных и интимных 
жанров, тем не менее работают с адресатом как абстрактным собирательным 
персонажем, общение с которым необходимо дистанцировано.
   Эти и многие другие аспекты функционирования языка показывают, насколько 
тесна его связь с коллективной ментальностью, с сознанием индивида, с 
деятельностными ориентациями сообщества. Для философии науки принципиально 
важным остается изучение специфики языка как эффективного средства 
репрезентации, кодирования базовой когнитивной системы, выяснения специфики 
научного дискурса и взаимосвязи языковых и внеязыковых механизмов построения 
смысла. Острота проблемы соотношения формальных языковых конструкций и 
действительности, аналитичности и синтетичности высказываний остается. 
Представление об универсальной репрезентативности формализованных языков, об их 
идеальности изобилует парадоксальными конструкциями. Оно вызывает к жизни 
альтернативную концепцию репрезентации (представления предметности), 
указывающую на то, что отношение языковых структур к внешнему .миру не сводится 
лишь к обозначению, указанию, кодированию. Оно предполагает более тонкие 
смыслообразующие ходы и тропы, позволяющие плодотворно использовать все 
возможности языка для обогащения содержания эпистемологического анализа.
ЛИТЕРА ТУРА
1	См.: Фуко М. Слова и вещи. СПб., 1994. С. 13, 78-79.
2	См.: Пивоваров Д.В. Проблема носителя идеального образа. Свердловск,
	1986. С. 107.
3	См.: Фуко М. Указ. соч. С. 323.
4	Выготский Л. Мышление и речь. М.; Л. 1934. С. 95.
5	См.: Петров М. Язык, знак, культура. М., 1991.
6	Бахтин М.М. Эстетика словесного творчества. М., 1979. С. 237-280.
     Тема 28. ЧТО ТАКОЕ КРИТИЦИЗМ? ЧТО ТАКОЕ РАЦИОНАЛИЗМ? КАРЛ ПОППЕР
Критический рационализм. — Проблема демаркации (разделения) науки. — 
Альтернатива верификации — фальсификация. — Принцип фаппибилизма. — Критицизм в 
общем смысле. — Рациональность как характеристика критицизма. — Взаимосвязь 
эпистемологии и социальной философии. — Оценка фаппибилизма Лакатосом. — 
Ограничения рациональности. — Поппер о трех мирах. — Автономия эпистемологии.
   Методологические идеи Карла Поппера (1902-1994) составили основу 
влиятельного направления западной философии — критического рацио-
300

нализма. Рационализм выступает и как характеристика научного знания, и как 
способ поведения ученых в исследовательском процессе. Критический рационализм 
провозглашает принцип бескомпромиссной критики, принципиальной гипотетичности 
знания, ибо претензия на обладание абсолютной истиной нерациональна.
  К. Поппера часто объединяют с неопозитивистской традицией, хотя он, как и Л. 
Витгенштейн, не был связан с деятельностью Венского кружка. Эта легенда 
развенчивается К. Поппером в «Ответе моим критикам», а в «Автобиографии» он 
взял на себя ответственность за «смерть» неопозитивизма. Отто Нейрат не зря 
назвал Поппера официальным оппонентом Венского кружка. В противовес аналитикам 
К. Поппер так говорил о сути своей программы: «Хватит копаться в словах и 
смыслах, важно разобраться в критикуемых теориях, обоснованиях и их ценности».
  В центре внимания К. Поппера как философа науки находится проблема роста 
научного знания. Ее решение в качестве первого шага предполагает проведение 
демаркации, разграничения науки и ненауки. Источники сообщают, что сам термин 
«демаркация» был введен К. Поппером, чтобы очертить границы науки. «Я хотел 
провести различие между наукой и псевдонаукой, — пишет он, — прекрасно зная, 
что наука часто ошибается и что псевдонаука может случайно натолкнуться на 
истину»1. Проблема демаркации (разделения) науки и ненауки вызвана желанием 
освободить науку от иррациональных мифообразований и квазинаучных явлений, 
экзистенциальных предпосьшок, идеологических наслоений. Однако демаркация, 
понимаемая достаточно широко, связана с нахождением критерия, позволяющего 
провести разграничение эмпирических наук от математики, логики и метафизики. 
Критерий демаркации не отождествим с отношениями истинности или ложности, он 
лишь определяет сферу принадлежности науки к той или иной области. Индуктивная 
логика не устанавливает подходящего отличительного признака и подходящего 
критерия демаркации. Критерии демаркации следует рассматривать как выдвижение 
соглашения или конвенции, отмечает К. Поппер2.
  Уязвимым пунктом одного из критериев науки — опытной проверки — является его 
несамодостаточность. Это означает, что могут быть встречены такие факты, 
которые не подтверждают данную теорию.
  От Л. Витгенштейна выстраивается цепочка рассуждений, согласно которым любая 
теория в своих претензиях на научность должна опираться на факты (протокольные 
предложения) и быть выводима из'опыта. Поппер же подчеркивает бессмысленность 
чистых наблюдений и, в частности, то, что наблюдение всегда избирательно и 
целенаправленно. Поэтому он весьма определенно заявляет: «Критерием научного 
статуса теории является ее фальсифицируемость, опровержимость...»3. Любая 
хорошая теория является некоторым запрещением, и чем больше теория запрещает, 
тем она лучше, и тем более она рискует быть опровергнутой.
  С другой стороны, если даже согласиться с доводами Л. Витгенштейна о примате 
наблюдения, тем не менее опытное знание не может обеспечить полную уверенность, 
что теория истинна, ведь достаточно одного факта, противоречащего теории, чтобы 
стало возможным ее опроверже-
301

ние, фальсификация. Традиционный пример: биологи были уверены, что все лебеди 
белые, пока в Австралии не обнаружили черных лебедей.
   Принимая во внимание эти обстоятельства, Карл Поппер предлагает считать 
альтернативой верификации принципиальную опровержимость теории, ее 
фальсификацию. В таком случае научным оказывается не то, что дано как истина в 
последней инстанции, а то, что может быть опровергнуто. В отличие от научных 
теорий, в принципе фальсифицируемых, ненаучные построения (и в том числе 
метафизика) неопровержимы, так как опровержение доказывает эмпирический, 
основанный на опыте характер знания, а следовательно, его научность, т.е. связь 
с фактами. Далекие от идеала научности, ненаучные концепции по своей сути 
неопровержимы. Их не может опровергнуть какой-либо факт, ибо они по большей 
части с фактами дела не имеют. Сам Поппер понимал всю ответственность подобной 
доктрины и писал: «Мой подход к теории знания был более революционный и по этой 
причине более трудный для восприятия, чем я думал»4.
  По его мнению, наука и рациональность должны быть оплотом в борьбе против 
иррационального духа тоталитаризма. Идея демаркации и принцип 
фальсифнцируемости — это два достижения К. Лоппера, снискавшие ему шумную 
мировую известность. Принцип фальсифицируемости составляет альтернативу 
принципу верификации и влечет за собой и резкую критику принципа индуктивизма, 
столь яростно защищаемого первыми позитивистами. В противоположность 
индуктивизму Поппер выдвигает гипотетико-дедуктивную модель научного 
исследования, в которой преимущественное значение имеют рационально 
сконструированные схемы эмпирических данных. Сами эмпирические данные опираются 
на конвенционально принятый эмпирический базис. Тем самым Поппер отказывается 
от узкого эмпиризма Венского кружка. Он пытается показать равноправие и тесную 
взаимосвязь теоретического и эмпирического уровней исследования.
  Теория фальсифицируемости К. Поппера была провозглашена им на Лондонском 
коллоквиуме в 1965 г. и на протяжении последующих лет оставалась центральной 
темой дискуссии по философии науки как в Европе, так и за ее пределами. 
Считается, что первым о фаллибилизме заговорил Ч. Пирс (1839—1914), однако 
артикулированной доктриной ее сделал К. Поппер в своем основном труде «Логика и 
рост научного знания» (1934). Наиболее широкое применение фаллибилизм приобрел 
лишь в 60-е гг. Тогда поппернианское движение вылилось в широкое направление, 
объединившее собой Дж. Агасси, Дж. Уоткинса, Дж. Фрезера.
   Поппер начинает свою концепцию фальсифицируемости с утверждения, что 
теоретическое знание носит лишь предположительный гипотетический характер, оно 
подвержено ошибкам. Рост научного знания предполагает процесс выдвижения 
научных гипотез с последующим их опровержением. Последнее отражается в принципе 
фаллибилизма. Поппер полагает, что научные теории в принципе ошибочны, их 
вероятность равна нулю, какие бы строгие проверки они ни проходили. Иными 
словами, «нельзя ошибиться только в том, что все теории ошибочны». Вместе с тем 
К. Поппер стремится поместить излюбленный им принцип в кон-
302

текст всех идейных течений философии науки. Он приходит к выводу, что, согласно 
конвенциалистской точке зрения, законы природы нельзя фальсифицировать 
наблюдением и системы нельзя разделить на фальсифицируемые и нефальсифицируемые,
 вернее, такое разделение будет неопределенным. Поэтому в его трактовке данного 
принципа ощущаются некоторые сдвиги.
  Термин «фальсификация» означал опровержение теории ссылкой на эмпирический 
факт, противоречащий данной теории. Фальсифицируемость предполагала открытость 
любой подлинно научной теории для фальсификации. «Фальсифицируемость означает, 
что в связи с теорией мыслится не только совокупность эмпирических данных, 
подтверждающих эту теорию, т.е. выводимых из нее путем дедукции, но и 
совокупность потенциальных фальсификаторов, еще не зафиксированных эмпирических 
свидетельств, противоречащих этой теории»5. «Теория называется «эмпирической», 
или «фальсифицируемой», если она точно разделяет класс всех возможных базисных 
высказываний на два следующих непустых подкласса: во-первых, класс всех тех 
базисных высказываний, с которыми она несовместима, которые она устраняет или 
запрещает (мы называем его классом потенциальных фальсификаторов теории), и, 
во-вторых, класс тех базисных высказываний, которые ей не противоречат, которые 
она «допускает». Более кратко наше определение можно сформулировать так: теория 
фальсифицируема, если класс ее потенциальных фальсификаторов не пуст»6.
  От первоначального «наивного фальсификационизма» (в котором опровергнутые 
опытом гипотезы немедленно отбрасываются) движение осуществлялось к 
усовершенствованному фальсификационизму (когда теории сравниваются по степени 
правдоподобия и хорошо обоснованные теории не отбрасываются сразу при 
обнаружении контрпримеров, а уступают место более продуктивным в объяснении 
фактов теориям). Здесь обнаруживается потребность в новом термине корроборация, 
что означает подтверждение, не повышающее вероятности теории, не портящее ее 
Фальсифицируемость. «Корроборированной считается теория, из которой удалось 
вывести какие-либо эмпирические свидетельства. При прочих равных условиях та 
теория считается более корроборирован-ной, которая: 1) имеет более широкий 
класс потенциальных фальсификаторов; 2) прошла более строгие проверки, т.е. 
подтверждена более трудными, более неожиданными эмпирическими свидетельствами — 
свидетельствами, связанными с принятием гипотез, фальсифицирующих признанные 
теории»7.
  Любопытно, что рост научного знания Поппер рассматривает как частный случай 
общего мирового эволюционного процесса. Свою эволюционную эпистемологию он 
развивал в споре с индуктивистской традицией. Научные теории не строятся 
посредством индуктивных процессов. Наш ум не представляет собой tabula rasa. 
Поппер признает возможность непредсказуемых и даже «иррациональных» инъекций 
идей. Ему принадлежит также суждение, что методология имеет антиэволюционный 
характер, поскольку научная методология ведет к унификации научного зна-
303

ния, а эволюционный процесс направлен к возрастанию разнообразия. Поэтому 
попперовская методология представляет собой лишь формальный аналог эволюционной 
на основании того, что использует понятия изменчивости, отбора и закрепления.
  Эпистемологическую позицию К. Поппера оценивают как принципиально 
противоположную стандартам кумулятивизма. Он уверен в том, что задача науки 
состоит в постоянном самообновлении. Наука начинается только с проблем, и 
наиболее весомый ее вклад в рост научного знания, который может сделать теория, 
состоит из новых^ порождаемых ею проблем». Причем для раннего Поппера 
свойственен антикумулятивизм, т.е. направленность на отрицание возможности 
сохранения в науке преодоленных теорий. На это обращают внимания исследователи, 
отмечающие, что «антикумулятивистский образ развития присущ ранней концепции 
Поппера, родившейся непосредственно из критики неопозитивизма»8.
  Тем самым Поппер опровергает сложившийся в кумулятивистской методологии 
принцип линейности. Науке, по мнению ученого, не присуща никакая линия развития,
 и каждая новая теория порождает новую линию в развитии науки. История науки 
представляет собой нагромождение «исторических прецедентов». Для позднего 
варианта попперовской эпистемологии более свойственна не антикумулятивистская, 
а некуму-лятивистская позиция, в которой имеет место признание как прерывности, 
так и преемственности в развитии науки9.
   Шаткая почва; где любое суждение и положение может быть раскритиковано, 
признано несостоятельным и опровергнуто, где нет спасительных привязных ремней 
инструкций и предписаний, где принципиальная открытость для выбора не только 
привлекает, но и отталкивает, пугая своей новизной, сопровождает сферу 
критического рационализма. Это требует иного взгляда на мир, нежели служение 
норме, стандарту.
   Критицизм в общем смысле означает умение рефлексировать в режиме 
отрицательной обратной связи, оборачиваясь на исходные предпосылки, в роли 
которых могут выступать ситуации и события, теории и идеи, утверждения и 
принципы. Критицизм сопряжен с установкой на принципиальное изменение 
собственной позиции, если она оказывается уязвимой под натиском контраргументов.
 «...Всякий критицизм состоит в указании на некоторые противоречия или 
несоответствия, и научный прогресс по большей части состоит в устранении 
противоречий, как только мы обнаруживаем их... Противоречия являются средством, 
при помощи которого наука прогрессирует»10.
  Однако критицизм есть также и готовность к защите и отстаиванию предложенной 
идеи, к нахождению аргументов, ее обосновывающих. Критицизм предполагает как 
диалог, так и «полилог» со множеством участников и многообразной системой 
аргументации. В этом своем качестве он плюралистичен.
  Дж. Соросу принадлежат слова: «Все должно считаться возможным, пока не 
доказано, что это невозможно. Я буду называть это критическим типом мышления»11.
 Осуществление выбора предполагает постоянный процесс критического анализа, а 
не механическое приложение установ-
304

ленных правил. В критическом типе мышления абстракции занимают существенное 
место. И хотя по исходному определению (от латинского) абстракции есть 
отвлечения, извлечения и в этом своем качестве упрощают, а быть может, и 
искажают действительность, они, тем не менее, являются признанным 
инструментарием мышления. Интерпретация абстрактных построений часто создает 
дополнительные проблемы. Разум, отвлекаясь от действительности, пытается 
проникнуть в суть проблем, порожденных «самодостаточной» жизнью абстракций. В 
результате мышление, развиваясь до возможных пределов изощренности, весьма 
далеко отлетает от реальных жизненных проблем и коллизий. Чтобы спуститься на 
грешную землю, критическое мышление должно схватиться за иную интерпретацию 
взаимоотношения абстрактных категорий, претендующую на их максимальную 
адекватность действительности. Благо, что в отличие от догматического 
критический тип мышления признает возможным и допустимым спектр разномастных 
интерпретаций и побуждает к выбору лучшей из доступных альтернатив.
  Качество рациональности как характеристики критицизма предполагает четкое 
определение и осознание цели, действия, результата или процесса взаимодействий. 
Пафос критического рационализма состоит не в том, чтобы противопоставлять его 
эмпиризму. Напротив, именно реальные эмпирические ситуации заслуживают 
пристального внимания при анализе и критике. Критический рационализм 
противопоставляется иррационализму. Стандарты рациональности не одобряют 
расточительных и небрежных по отношению к ресурсам действий индивидов. В основе 
рационального миропонимания полагается оптимальность как функция разума.
  Расширение понятия рациональности можно обнаружить уже у Канта и Гегеля. 
Например, Гегелю принадлежат слова: «Все разумное мы, следовательно, должны 
вместе с тем назвать мистическим, говоря этим лишь то, что оно выходит за 
пределы рассудка, а отнюдь не то, что оно должно рассматриваться вообще как 
недоступное мышлению и непостижимое»12. Как отмечает Поппер, Гегель утверждал, 
что в природе самого разума противоречить самому себе. И не слабость наших 
человеческих способностей, а самая сущность всякой рациональности заставляет 
нас работать с противоречиями и антиномиями. Антиномичность, по Гегелю, — это 
способ, при помощи которого разум развивается.
  В современной ситуации достаточно сложно обсуждать проблему рациональности с 
выходом на ее ключевые дефиниции, так как общепризнанным является факт, что 
рационально ориентированные теории с равным успехом включают в себя элементы 
иной природы — внерациональ-ной, ценностной, идеологической, экзистенциальной, 
стохастической — и подчинены социокультурной детерминации.
  Исходя из анализа М. Вебера, бюрократию также следует понимать как достаточно 
рациональный способ управления обществом. По своему предназначению она обязана 
опираться на букву закона и соблюдать его, А закон, как известно, есть первый 
признак рациональности. Однако критический рационализм потому выступает как 
критический, что он способен критиковать не только формы, не достигшие уровня 
разума, но и
305

сами разумные ограничения применительно к их целесообразности в конкретной 
ситуации и сфере приложения. В подобной рационализации иногда можно усмотреть 
функции контроля.
   В связи с этим обращает на себя внимание замечание К. Поппера, согласно 
которому имеющийся у нас критический разум мы должны использовать конструктивно,
 т.е. «чтобы планировать, насколько возможно, нашу безопасность и одновременно 
нашу свободу»13. Конечно же, речь идет об особого рода планировании, которое не 
может быть удовлетворено достигнутым успехом, а как бы постоянно отодвигает 
планку к новым перспективам и целям. В этих напряженных исканиях, в условиях, 
когда исследователь может потерять уверенность и усомниться, разум, чувствуя 
себя не в силах справиться с нарастающим кризисом напряжения и критицизма, 
расширяет самое себя. Разум обращается к душевным силам и призывает себе на 
помощь интуицию красоты, справедливости, добра, способствующих сохранению 
целостности бытия.
   Критический рационализм как питательная основа и механизм инновации 
позволяет усмотреть взаимосвязь эпистемологии и социальной философии К. Поппера.
 Так, всевластие критического разума в эпистемологии интерпретируется 
социальной философией как принцип демократии, обладающий статусом всеобщности. 
Он распространен на множество подвергаемых критике реальных эмпирических 
ситуаций и социально-политических отношений, охватывает множество 
индивидуальностей — потенциальных субъектов критико-рефлексивного процесса.
   Конкретизируя последнее, следует признать необходимость определенного рода 
идеализации. В частности, ученый, от имени которого разворачивается 
критико-рациональный процесс, представляет идеальный тип исследователя и 
обладает достаточно сильными гуманистическими и нравственными устоями, 
достаточным уровнем компетенции интеллекта и в силах избежать как соблазна 
авторитарности, так и «комфорта» бездумного общения с миром.
  В качестве особой сферы приложения критического потенциала разума нужно 
выделить институциональность, т.е. существующие общественные институты, с 
функционированием которых и отождествляется сам социальный порядок. Итак, в 
компетенции критического разума.не только полемика с персонами и доктринами, но 
и активное вмешательство в деятельность социальных институтов, что весьма 
контрастно позиции «благоговения» и нерефлексивного подчинения, требуемых в 
условиях «закрытого общества». «Случилось так, — писал К. Поппер, — что мы 
однажды стали полагаться на разум и использовать способность к критике, и как 
только мы почувствовали голос личной ответственности, а вместе с ней и 
ответственности за содействие прогрессу знания, мы уже не можем вернуться к 
государству, основанному на бессознательном подчинении племенной магии... Если 
мы повернем назад, нам придется пройти весь путь — мы будем вынуждены вернуться 
в животное состояние»14.
   Однако это не единственное пересечение плоскостей эпистемологии и 
социального познания. Знаменитая идея демаркации — разделения ра-
306

ционального и внерационального, науки и ненауки, проведенная К. Поп-пером в 
эпистемологии, имела эффект, далеко выходящий за рамки сугубо научного познания.
 Возникла потребность в универсализации демаркации, т.е. в проведении 
демаркационной линии между двумя типами общества — открытым и закрытым — 
понимая при этом, что они составляют ткань единого мирового исторического 
процесса развития.
   Центральная в эпистемологии К. Поппера идея фальсификации, выступающая в 
роли критерия научности (то, что может быть опровержимо в принципе — научно, а 
то, что нет — догма), потребовала самокоррекции и от общественного организма. 
Идея фальсификации, играющая огромную роль во всей современной философии науки, 
в приложении к социальному анализу задает весьма значимые ориентиры 
самокоррекции общественного целого. Идея, тематика и механизмы самокоррекции с 
подачи знаменитого философа науки К. Поппера стали чрезвычайно актуальны 
применительно к реалиям жизни в том числе и современного российского общества. 
С точки зрения фальсификации политические деятели только и должны мечтать о том,
 чтобы их проекты были как можно более тщательнее и детальнее проанализированы 
и представлены критическому опровержению. Вскрытые ошибки и просчеты повлекут 
за собой более жизнеспособные и адекватные объективным условиям 
социально-политические решения.
   Перекрестный огонь критики, который сопровождает стремление ученого к 
научной истине, должен иметь место и в социальной жизни, по отношению к 
реальным событиям и процессам. Все идеи, приобретающие популярность в социуме, 
должны быть подвергнуты рационально-критическому дискуссионному обсуждению. 
Некритическое принятие глобальных социальных идей может привести к 
катастрофическим последствиям, каким стал, например, опыт марксизма. 
Критическое же обсуждение популярных идей, когда все разумное будет сохранено, 
а неразумное отброшено, позволит предложить иную социальную стратегию. Ее можно 
назвать стратегией малых преобразований. Таким образом, в понимании критики как 
чрезвычайно влиятельной, если не сказать движущей, силы общественного развития 
можно также усмотреть результат влияния Поппера-эпистемолога на Поппера — 
социального философа. Критика служит действенным инструментом изменения в 
сторону более рациональной и, эффективной деятельности.
   Современник Карла Поппера Имре Лакатос давал весьма скептическую оценку 
погшерниканскому фаллибилизму. Он указывал на бесконечный регресс в 
доказательстве, когда основания знания отсутствуют как вверху, так и внизу 
теории, но возможны пробные вводы истинности и значения в любом ее месте. 
«Попперниканская теория может быть только предположительной. Мы никогда не 
знаем, мы только догадываемся. Мы можем, однако, обращать наши догадки в 
объекты критики, критиковать и совершенствовать их». Вопрос «Каким образом мы 
знаем?» становится псевдопроблемой. Новый центральный вопрос «Каким образом мы 
улучшаем свои догадки?» достаточен, чтобы философы работали века, а воп-
307


росы «Как жить, действовать, бороться, умирать, когда остаются одни только 
догадки?» дают более чем достаточно работы будущим политическим философам и 
деятелям просвещения.
   Неутомимый скептик, однако, снова спросит: «Откуда вы знаете, что вы 
улучшаете свои догадки?» Но теперь ответ прост: «Я догадываюсь». «Нет ничего 
плохого в бесконечном регрессе догадок», — так завершает свой интеллектуальный 
пассаж И. Лакатос15.
   Продолжая полемику с глашатаем критического рационализма, не следует 
упускать из виду и то, что рациональность, возведенная в принцип организации 
стратегии научного познания, связана многочисленными ограничениями, что 
является достаточно очевидным.
Первое ограничение — необходимость достижения цели.
   Второе — требование возникновения только желательных последствий, притом 
наблюдаемых непосредственно.
Третье— благотворность последствий как таковых.
Четвертое — возможность знать или предвидеть заранее.
   К числу обстоятельств, от которых зависит развитие науки, относятся—и это 
бросается в глаза — неизвестные нам решения множества других неизвестных людей 
— исследователей либо популяризаторов науки, относительная самостоятельность и 
автономность средств, используемых в производстве научного знания, и тот самый 
мистический инсайт, о котором доподлинно свидетельствуют сами творцы.
   Различение Поппером трех миров, или универсумов, еще более рельефно 
прочерчивает сложность критико-рефлексивного процесса. По мнению ученого, можно 
различать три мира: во-первых, мир ограниченных объектов или физических 
состояний; во-вторых, мир состояний сознания, мыслительных, ментальных 
состояний и, возможно, диспозиций к действию; в-третьих, мир объективного 
содержаний мышления, прежде всего содержания научных идей, поэтических мыслей и 
произведений искусства. «Обитателями моего третьего мира являются прежде всего 
теоретические системы, другими важными его жителями являются проблемы и 
проблемные ситуации. Однако его наиболее важными обитателями являются 
критические рассуждения, и состояние дискуссий, и состояние критических 
споров»16.
  Эпистемология как теория научного знания связана с третьим миром, 
существующим достаточно автономно. Три главных тезиса, которые приводит ученый, 
служат тому подтверждением.
1. Традиционная эпистемология с ее концентрацией внимания на втором мире, или 
знании в субъективном смысле, не имеет отношения к исследованию научного знания.

2. Для эпистемологии рещающее значение имеет исследование третьего мира 
объективного знания, являющегося в значительной степени автономным.
3. Объективная эпистемология, исследующая третий мир, может в значительной 
степени пролить свет на второй мир субъективного сознания, особенно на 
субъективные процессы мышления ученых, но обратное неверно.
308

Любопытны и дополнительные аргументы, которые предлагает Поппер:
• третий мир есть естественный продукт человеческого существа, подобно тому как 
паутина оказывается продуктом поведения паука;
• третий мир в значительной степени автономен, хотя мы постоянно воздействуем 
на него и подвергаем воздействию со стороны;
• посредством взаимодействия между нами и третьим миром происходит ррст 
объективного знания, существует тесная аналогия между ростом знания и 
биологическим ростом, т.е. эволюцией растений и животных.
   Из утверждения автономии третьего мира вытекает следующая формула роста 
научного знания: Р, - ТТ - ЕЕ - Р2, где Р, — проблема; ТТ — предположительная 
теория, которая может быть ошибочной; ЕЕ — процесс устранения ошибок; Р2 — 
новая проблема.
   «Автономия третьего мира и обратное воздействие третьего мира на второй и 
даже на первый миры представляет собой один из самых важных фактов роста 
знания», — утверждает К. Поппер17.
   Таким образом, в современной философии науки достаточно адекватно осознается 
обстоятельство, что действительный процесс развития науки, в целом охватывающий 
множество разрозненных теорий и концепций, противится жесткому 
регламентирующему контролю. Субъекты научного процесса действуют не под прессом 
предписаний, приказов и постановлений, они внутренне мотивированы имманентной 
логикой конкурентных верификационно-фальсификационных сопоставлений, 
принципиально открыты для поиска и осуществления новых возможностей.
ЛИТЕРАТУРА
1 Поппер А". Логика и рост научного знания. М., 1983. С. 240.
2 Там же. С. 59.
3 Там же: С. 245.
4 Поппер К. Реализм и цель науки //Современная философия науки. М., 1996. С. 92.

5 Там же. С. 89.
6 Поппер К. Логика и рост научного знания. С. 115.
7 Поппер К- Реализм и цель науки. С. 90.
8 Кузта Е.Б. Критический анализ эпистемологических концепций постпозитивизма. М.
, 1988. С. 116.
9 Майзель Б.Н. Проблема познания в философских работах К. Поппера 60-х гг. // 
Вопросы философии. 1975. №6.
10 Поппер К. Открытое общество и его враги. Т. 2. М., 1992. С. 50.
11 Сорос Дж. Советская система: к открытому обществу. М., 1991. С. 52.
12 Гегель Г.Ф.В. Энциклопедия философских наук: В 2т. М., 1974-1975. Т. 1. С..
213.
13 Поппер К. Открытое общество и его враги. Т. 2. С. 248.
14 Там же. С. 247-248.
15 Лакапюс II. Бесконечный регресс и основания математики // Современная 
философия науки. М., 1996. С. 115.
309

1* Поппер К. Логика и рост научного знания. С. 441. 17 Там же. С. 446-447,455.
Тема 29. РЕЛЯТИВНОСТЬ НОРМ ПОЗНАВАТЕЛЬНОЙ ДЕЯТЕЛЬНОСТИ. МАЙКЛ ПОЛАНИ
Концепция личностного знания М. Полани. — Преодоление ложного идеала 
деперсонифицированного научного знания. — Антропологические ориентации 
эпистемологии. — Периферийное (неявное) знание. — Три области соотношения 
мышления и речи. — Область «невыразимого» и область «затрудненного понимания». 
— Инструментальный характер «знания как».
  Семидесятые годы XX в., как правило, рассматриваются как отдельный период 
философии науки, который по своей проблематике никак не вписывается в 
предшествующий, а напротив, формулирует весьма парадоксальные и не всегда 
сочетающиеся с первоначальными задачами философии науки установки. 
Главенствующей здесь оказывается идея релятивности норм научно-познавательной 
деятельности, продолжает развиваться концепция критического рационализма, 
которая вступает в стадию «пост», заявляет о себе историческая школа философии. 
Весьма значительными явлениями становятся авторские концепции М. Полани, Ст. 
Тулмина, Т. Куна, И. Лакатоса, Дж. Агасси, П. Фейерабенда, Дж. Хол-тона.
   Наибольшим своеобразием и весьма ощутимой несостыковкой с 
нор-мативно-рационалистской проблематикой предшествующего этапа отличается 
концепция неявного, личностного знания М. Полани. Майкл Полани (1891-1976) — 
британский ученый, выходец из Венгрии. Работал в Берлине в Институте физической 
химии, после прихода к власти в Германии нацистов в 1933 г. эмигрировал в 
Великобританию, где занимал должность профессора физической химии и социальных 
наук в Манчестерском университете.
   М. Полани делает шаг в сторону социологии науки. Его известное произведение 
самим своим названием «Личностное знание. На пути к посткритической философии» 
манифестирует новые приоритеты. Разумеется, эта концепция была встречена в 
штыки К. Поппером, который обвинял ее в иррационализме. По свидетельству Рорти, 
Куайн также упрекал Полани в том, что тот желает избавиться от понятия 
наблюдения1. Хотя основной пафос концепции М. Полани состоял в преодолении 
ложного идеала деперсонифицированного научного знания, ошибочно 
отождествляемого с объективностью. «Идеал безличной, беспристрастной истины 
подлежит пересмотру с учетом глубоко личностного характера тощ акта, 
посредством которого провозглашается истина», — утверждал мыслитель2. «Я 
отказался от идеала научной беспристрастности, — писал он, — и хочу предложить 
иной идеал знания»5. Обсуждая заглавие своей книги «Личностное знание», ученый 
отмечал: «Может показаться, что эти два слова
310

противоречат друг другу; ведь подлинное знание считается безличным, всеобщим, 
объективным. Для меня знание — это активное постижение познаваемых вещей, 
действие, требующее особого искусства»4.
  В эпистемологии М. Полани значительно усиливаются антропологические 
ориентации. Основными тезисами является заключения:
• науку делают люди, обладающие мастерством;
• искусству познавательной деятельности нельзя научиться по учебнику. Оно 
передается лишь в непосредственном общении с мастером. (Тем самым традиционный 
принцип «Делай как я!» звучит с новой силой и представлен в новой парадигме);
• люди, делающие науку, не могут быть заменены другими и отделены от 
произведенного ими знания;
• в познавательной и научной деятельности чрезвычайно важными оказываются 
мотивы личного опыта, переживания, внутренней веры в науку, в ее ценность, 
заинтересованность ученого, личная ответственность5.
  Для 'Полани личностное знание — это интеллектуальная самоотдача, страстный 
вклад познающего. Это не свидетельство несовершенства, но насущно необходимый 
элемент знания. Он подчеркивает, что всякая попытка исключить человеческую 
перспективу из нашей картины мира неминуемо ведет к бессмыслице. Ученый уверен, 
что установление истины становится зависимым от ряда наших собственных, 
имплицитных оснований и критериев, которые не поддаются формальному определению.
 Неизбежны и соответствующие ограничения статуса оформленной в словах истины.
  Полани по-новому оценивает огромную роль веры в познавательном процессе, 
отмечая, что «вера была дискредитирована настолько, что помимо ограниченного 
числа ситуаций, связанных с исповеданием религии, современный человек потерял 
способность верить, принимать с убежденностью какие-либо утверждения, что 
феномен веры получил статус субъективного проявления, которое не позволяет 
знанию достичь всеобщности»6. Сегодня, по мнению автора, мы снова должны 
признать, что вера является источником знания. На ней строится система 
взаимного общественного доверия. Согласие явное и неявное, интеллектуальная 
страстность,-наследование культуры— все это предполагает импульсы, тесно 
связанные с верой. Разум опирается на веру как на свое предельное основание, но 
всякий раз способен подвергнуть ее сомнению. Появление и существование в науке 
наборов аксиом, постулатов и принципов также уходит своими корнями в нашу веру 
в то, что мир есть совершенное гармоничное целое, поддающееся нашему познанию.
   Полани демонстрирует свою богатую осведомленность ходом и течением развития 
философии науки. Он констатирует (не без сожаления), что в качестве идеала 
знания выбрано такое представление естественной науки, в котором она выглядит 
как набор утверждений, «объективных в том смысле, что содержание их целиком и 
полностью определяется наблюдением, а форма может быть конвенциальной». Тем 
самым он косвенным образом указывает на все три этапа, пройденные философией
311

науки, сводящие ее к экономичному описанию фактов, к конвенциаль-ному языку для 
записи выводов и к формулировке на языке протокольных предложений данных 
наблюдений. Однако интуиция, на его взгляд, неустранима из познавательного 
процесса.
  Для автора очевидно, что мастерство познания не поддается описанию и 
выражению средствами языка, сколь бы развитым и мощным он ни был. Этот тезис, 
безусловно, противоречит задаче создания унифицированного языка науки. Научное 
знание, представленное в текстах научных статей и учебников, по мнению 
мыслителя, всего лишь некоторая часть, находящаяся в фокусе сознания. Другая 
часть сосредоточена на половине так называемого периферийного (или неявного) 
знания, постоянно сопровождающего процесс познания. Интерпретировать неявное, 
периферийное знание можно по аналогии с «краевым опознаванием ощущений» от 
находящегося в руке инструмента, без которого процесс деятельности как 
целенаправленный процесс невозможен. «Акт познания осуществляется посредством 
упорядочивания ряда предметов, которые используются как инструменты или 
ориентиры, и оформления их в искусный результат, теоретический или практический.
 Можно сказать, что в этом случае наше сознание является «периферическим» по 
отношению к главному «фокусу сознания» той целостности, которой мы достигаем в 
результате»7.
   Интерпретаторы выделяют в концепции личностного знания М. По-лани три 
основные области или три варианта соотношения мышления и речи. Первый 
характеризуется областью неявного знания, словесное выражение которого 
несамодостаточно или же недостаточно адекватно. Это область, в которой 
компонент молчаливого неявного знания доминирует в такой степени, что его 
артикулированное выражение здесь, по существу, невозможно. Ее можно назвать 
областью «невыразимого». Она охватывает собой знания, основанные на 
переживаниях и жизненных впечатлениях. Это глубоко личностные знания, и они 
весьма и весьма трудно поддаются трансляции и социализации. Искусство всегда 
старалось решить данную задачу своими средствами. В акте сотворчества и 
сопереживания отражалось умение взглянуть на мир и жизнь глазами героя 
жизненной драмы.
   Вторая область знания достаточно хорошо передаваема средствами речи. Это 
область, где компонента мышления существует в виде информации, которая может 
быть целиком передана хорошо понятной речью, так'что здесь область молчаливого 
знания совпадает с текстом, носителем значения которого она является. В третьей,
 области «затрудненного понимания» — между невербальным содержанием мышления и 
речевыми средствами — имеется несогласованность, мешающая концептуализировать 
содержание мысли8. Это область, в которой неявное знание и формальное знание 
независимы друг от друга.
   В объем личностного, неявного знания погружен и механизм ознакомления с 
объектом, в результате которого последний включается,в процесс 
жизнедеятельности, формируются навыки и умения общения с ним. Таким образом, 
знакомство с объектом как первоначальное знание
312

о нем, превращаясь в навык и умение пользования, обращения с данным предметом, 
становится личностным знанием человека. Заметим, однако, что навыки при всей их 
схожести по схеме деятельности, различны и индивидуальны. Задача копирования 
чужого навыка порождает собственный слой личностного знания. «Писаные правила 
умелого действо-вания, — уверен М. Полани, — могут быть полезными, но в целом 
они не определяют успешность деятельности; это максимы, которые могут служить 
путеводной нитью только в том случае, если они вписываются в практическое 
умение или владение искусством. Они не способны заменить личностное знание»9.
  Принципиальные новации концепции М. Полани состоят в указании на то, что сам 
смысл научных положений зависит от неявного контекста скрытого знания, «знания 
как», имеющего в своих глубинных основах инструментальный характер. Оно 
задается всей телесной организацией человека и неотделимо от инструментального 
знания, которое осталось неартикулированным. Операционально смысл формируется 
как бы в секущей плоскости — в процессе опыта внутреннего прочтения 
формирующегося текста «для себя» и усилий по его артикуляции «вовне», 
посредством сотворенной человеком языковой системы. Полани утверждает, что 
смысл неотделим и от той личной уверенности, которая вкладывается в 
провозглашаемое научное суждение.
  Исследователи творчества мыслителя подчеркивают, что к пересмотру основ 
традиционной концепции знания его подтолкнули открытия геш-тальтпсихологии. 
Гештальт — как образ или наглядно устойчивая пространственно воспринимаемая 
форма предметов— предполагает примат целого над частями. Он применяется к 
мыслительным образованиям для воссоздания единой целостной структуры, 
объединяющей и связывающей различные элементы и составляющие. Действительно, 
технология операциональных умений, процессы формирования навыков как знания, 
отливающегося помимо предметного результата в новые смыслы, в 
лично-сто-окрашенное содержание, ускользали из поля зрения методологов и 
эпистемологов. М. Полани подвел к необходимости обдумывания новой модели роста 
научного знания, в которой учитывались бы действующие личностно-когнитивные 
механизмы познавательной деятельности.
   Современный ученый должен быть готов к фиксации и анализу результатов, 
рожденных вне и помимо его сознательного целеполагания, в том числе и к тому, 
что последние могут оказаться гораздо богаче, чем исходная цель. 
Незапланированные целеполаганием, непреднамеренным образом вторгшиеся в 
результат содержательно-смысловые контексты раскрывают мир незаинтересовано 
универсально. Вычлененный в качестве предмета изучения фрагмент бытия на самом 
деле не является изолированной абстракцией. Сетью взаимодействий, токами 
разнонаправлен-ных тенденций и сил он связан с бесконечной динамикой мира, 
познанием которой и одержима наука. Главные и побочные, центральные и 
периферийные, магистральные и тупиковые направления, имея свои ниши, 
сосуществуют в постоянном неравновесном взаимодействии. Возможны ситуации, 
когда в развивающемся процессе не содержатся в гото-
313

вом виде формы будущих состояний. Они возникают как побочные продукты 
взаимодействий, происходящих за рамками самого явления или по крайней мере на 
периферии этих рамок. И если ранее наука могла позволить себе отсекать боковые 
ветви — казавшиеся несущественными периферийные сферы, — то сейчас это 
непозволительная роскошь. Оказывается, вообще непросто определить, что значит 
«не важно» или «неинтересно» в науке. Возникая на периферии связей и отношений, 
на фоне перекрещивания многообразных цепей причинения в сети всеобщего 
взаимодействия (в том числе и под влиянием факторов, которые незначительным 
образом проявили себя в прошлом), побочный продукт может выступить в качестве 
источника новообразования и быть даже более существенным, .чем первоначально 
поставленная цель. Он свидетельствует о неистребимом стремлении бытия к 
осуществлению всех своих потенций. Здесь происходит своеобразное уравнивание 
возможностей, когда все, что имеет место быть, заявляет о себе и требует 
признанного существования.
ЛИТЕРА ТУРА
1 См.: Рорти Р. Философия и зеркало природы. Новосибирск, 1991. С. 167.
2 Помни М. Личностное знание. М., 1985. С. 105.
3   Хрестоматия по философии. М., 1997. С. 319.
4   Там же.
5   См.: Современная западная философия. Словарь. М., 1991. С. 235.
6   Полани М. Указ. соч. С. 277.
7   Хрестоматия по философии. С. 320.
8   См.: Диалектика познания. Л., 1983. С. 1311
9   Полани М. Указ соч. С. 82-83.
     Тема 30. ЭВОЛЮЦИОННАЯ ЭПИСТЕМОЛОГИЯ И ЭВОЛЮЦИОННАЯ ПРОГРАММА СТИВЕНА 
ТУЛМИНА
Два значения эволюционной эпистемологии. — О различии эволюционной теории 
познания (ЭТП) и эволюционной теории науки (ЭТН). — «Биоэпистемология» Конрада 
Лоренца. — Жан Пиаже и теория генетической эпистемологии. — Герхард Фоллмер о 
постулатах «гипотетического реализма». — Эволюционная программа Стивена 
Тул-мина. — Об авторитете понятий. — Проблема изменчивости. — Интеллектуальная 
инициатива. — Наука как совокупность интеллектуальных дисциплин и как 
профессиональный институт. — «Научная элита» — носитель научной рациональности.
  От имени принципиально иной методологической установки, а именно эволюционной 
эпистемологии, выступал американский философ Стивен Тулмин (1922-1997). Общий 
смысл данного направления состоит в том, что оно изучает познание как момент 
эволюции живой1 природы и вскрывает механизмы познания в эволюционном ключе.
314

  Эволюционная эпистемология основывалась на идее идентичности биологической 
эволюции и познавательного процесса и опиралась на представление о том, что 
познавательный аппарат человека— это механизм адаптации, развитый в процессе 
биологической эволюции. Поэтому познавательный процесс и развивается по типу 
эволюционного и, соответственно, может быть понят на основе современной теории 
эволюции.
  Одно из определений эволюционной эпистемологии гласит: «Эволюционная 
эпистемология есть теория познания, которая исходит из трактовки человека как 
продукта биологической эволюции».
  Таким образом, в качестве основного теоретического ресурса эволюционной 
эпистемологии выступает концепция органической эволюции.
  Следует различать два значения эволюционной эпистемологаи. Во-первых, попытку 
объяснения развития средств, форм и методов познания (органов познания) с 
привлечением эволюционной схемы. Во-вторых, стремление к эволюционному 
объяснению самого содержания знания (появления информации). Значение 
приобретают известные понятия изменчивости, отбора и закрепления.
  Согласно первому значению эволюционной эпистемологии, акцент приходится на 
вопросы об эволюции органов познания, когнитивных структур и познавательных 
способностей, обеспечивающих возможность адекватного отражения мира. Суть его в 
утверждении, что наш познавательный аппарат — результат эволюции. В течение 
миллионов лет нервная система и органы восприятия живых, организмов 
трансформировались таким образом, чтобы обеспечить максимально адекватное 
отражение реальности. А если бы организм не был обеспечен такого рода 
приспособлениями, его существование и развитие было бы невозможно. Аксиомой 
является то, что только те организмы, чья перцептуальная система позволяет 
действовать адекватно и удовлетворительно в условиях их окружения, выживают и 
дают потомство. Субъективные структуры познания соответствуют реальности, ибо 
именно такое состояние обеспечивает возможность выживания. Этот аспект хорошо 
показан в тезисе К. Лоренца: «Наши познавательные способности есть достижение 
врожденного аппарата отражения мира, который был развит в ходе родовой истории 
человека и дает возможность фактически приближаться к внесубъективной 
реальности. Степень этого соответствия в принципе поддается исследованию...»1.
   Второе значение эволюционной эпистемологии есть непосредственно предмет 
философии науки, потому что в нем акцент перемещен на модель роста научного 
знания, которая оказывается по своему характеру и особенностям эволюционной. 
Здесь речь идет об эволюционной эпистемологии как одной из концепций философии 
науки. Она указывает на динамику научного знания, эквивалентную логическому 
истолкованию динамики эволюции. Данное направление называют также эволюционной 
теорией науки.
   Когда говорят о различии эволюционной теория познания (ЭТП) и эволюционной 
теории науки (ЭТН), то имеют в виду следующее. Первая (ЭТП) исследует 
становление и формирование познавательного аппарата. Вто-
315

рая (ЭТН) занимается продуктами познания: гипотезами, теориями, концепциями. За 
первой — миллионы лет, за второй — десятилетия. Первая опирается на 
естественно-научное понятие эволюции; вторая— на его метафорическое значение.
   Сопоставления ЭТП и ЭТН еще более детализируют эволюционный подход в целом. 
В ЭТП регулятивной идеей оказывается соответствие; в ЭТН — истина. В первой 
теории способом достижения наиболее адекватного состояния становится 
приспособление, во второй — приближение к истине. Однако и в первом, и во 
втором случае существует тяга к единственной супертеории, чему в 
действительности соответствует эволюционное развитие. Далее утраченная 
информация безвозвратно теряется, на что намекает реальный факт — вымершие виды.
 Иногда информация может возобновляться, тогда речь идет о восстановлении 
забытых теорий. Следует обратить внимание и на типы вариаций, которые либо 
слепы, либо целенаправленны. Процесс передачи информации также может протекать 
двояко: либо своему потомству, либо всем заинтересованным ученым. Прогресс 
выступает или как побочный продукт эволюционного процесса, или как сознательно 
целенаправленный процесс. Характер новаций — квазинепрерывный либо 
скачкообразный. Ограничения проб предполагают множественность либо единичность.
   Считается, что такой взгляд на познавательный процесс получил название 
«эволюционная эпистемология» в англоязычных странах, а в не-мецко-говорящих 
более употребим термин «эволюционная теория познания». Тем более что и 
основоположником данного направления считается австрийский этолог К. Лоренц, 
Нобелевский лауреат по медицине (1973). Основы его учения наиболее явно 
представлены в книге «Оборотная сторона зеркала». К эволюционной эпистемологии 
тяготели также Карл Поп-пер «Объективное знание. Эволюционный подход» (1972), 
Герхард Фол-лмер «Эволюционная теория познания» (1975), Стивен Тулмин 
«Человеческое понимание» (1984).
   Исследователи эволюционной эпистемологии Кай Хахлвег и К. Хукер уверенно 
называют в качестве пионеров-мыслителей, стоящих у истоков этой концепции, 
биолога Лоренца, психолога Пиаже и методолога Поппера.
   Книга Конрада Лоренца по эволюционной эпистемологии «Оборотная сторона 
зеркала» (или «Позади зеркала»), опубликованная в 1973 г., долгое время 
оставалась без должного внимания. Ученый называет «Оборотной стороной зеркала» 
познавательную способность человека, подчеркивая, что само существование 
человека и общества есть когнитивный процесс, основанный на присущем человеку 
любознательном или исследовательском поведении. Суть его невозможно понять, не 
изучив общие человеку и животным формы поведения, что и составляет специфику 
науки этологии. В «Оборотной стороне зеркала» исследование познавательного 
процесса начинается с изучения поведения амебы и проводится вплоть до человека 
и человеческой культуры. Причем Лоренц отстаивает принципиальную позицию, 
связанную с обоснованием того, что наблюдение над познавательным поведением 
животных более убедительно, чем известная в философии на протяжении многих 
веков процедура самонаблюде-
316

ния. Сосредоточенность философов на интроспекции (самонаблюдении) чревата 
искажениями. В частности, вопрос о врожденном знании, по мнению автора, следует 
трактовать не в духе Локка и Канта, а как наличие в структуре человеческого 
головного мозга материального носителя— ге-нома, который и делает возможным 
усвоение информации о мире.
   Исходя из стремления Лоренца поставить все эпистемологические вопросы на 
биологическую основу, его направление, а точнее, исследовательская программа 
получила название «биоэпистемология». Ее основной темой стал когногенез, т.е. 
эволюция структур и процессов познания, эволюция восприятия, корней понятийнЬго 
мышления, исследование вопроса о природе приобретения знания.
  «Лоренц отмечает, — подчеркивают Кай Хахлвег и К. Хукер, — что в структурных 
признаках, характеризующих живые организмы, закодирована природа мира, в 
котором эти организмы обитают. Например, в самой форме глаза, а именно в его 
структуре, биохимическом составе и динамике, закодированы законы оптики. 
Плавные сочетания и скользкая поверхность рыбы свидетельствуют о водной среде, 
в которой она живет. Архитектоника наших костей, форма и текстура крыльев птицы 
— все эти структуры несут отпечатки отношения организма к миру, который его 
окружает»2. Поэтому центральным вопросом биоэпистемологии является проблема: 
как объяснить превращение систем, которые по сути просто хранилища информации, 
в субъекты познания.
  Сам Лоренц назвал собственную концепцию «гипотетическим реализмом», в котором 
содержатся многочисленные достоинства.
• Во-первых, она направлена на отражение естественного процесса роста знания.
• Во-вторых, наблюдение и эксперименты над внешним миром доставляют множество 
фактов, описывающих внесубъективную реальность, т.е. реальность, одинаково 
признаваемую всеми наблюдателями.
• В-третьих, теории, направленные на объяснение этого множества фактов, 
пытаются установить закономерности.
• В-четвертых, теории возникают как на основании накопления и классификации 
фактов, так и из гипотез, каждая из которых является интуитивной догадкой, 
стимулируемой не только наблюдениями, но и другими, уже успешно подтвержденными 
гипотезами. Весьма любопытно общее заключение Лоренца, в котором сам процесс 
рождения гипотез, как и вся интуитивная деятельность человека, объявляется 
загадочной. Дальнейший ход размышлений ученого предполагает решение весьма 
сложных эпистемологических задач, где необходимо как признание выдвинутой 
Поппером процедуры фальсификации, так и обоснование собственной позиции 
гипотетического реализма. Итак, правильно построенная гипотеза должна быть в 
принципе опровержимой, фальсифицируемой, т.е. несовместимой с некоторыми 
результатами эксперимента. Это выдвинутое Поппером требование имеет 
преимущества, состоящие в возможности исключить из научного обихода ненаучные 
гипотезы или же обнаружить не столь определенные гипотезы, которые во-
317

обще не допускает опытной проверки. Если гипотеза выдерживает подобные проверки,
 ее вероятность возрастает. Научная теория определяется Лоренцом как система 
тщательно проверенных гипотез, поддерживающих друг друга по принципу «взаимного 
прояснения». Этот принцип «взаимного прояснения» и отличает эпистемологическую 
позицию Лоренца от более формальной конструкции Поппера. По мнению Лоренца, 
никакая гипотеза не может быть опровергнута одним или несколькими 
несогласующимися с ней фактами, а только другой, сильной гипотезой, которой 
подчиняется большее количество фактов. Поэтому и истина предстает как «рабочая 
гипотеза», способная наилучшим образом проложить путь другим гипотезам.
  Другое принципиально важное для судьбы современной философии науки замечание 
этолога состоит в указании на то, что получение и накопление информации, 
существенной для сохранения вида, — столь же фундаментальное свойство и функция 
всего живого, как и получение и накопление энергии. Когда вследствие мутаций 
наследственных задатков вероятность получения энергии столь существенно 
возрастает, что отбор начинает действовать в пользу наделенного данным 
преимуществом организма, то возрастает также и численность его потомства. Но 
вместе с тем повышается вероятность того, что именно представителю этого 
потомства достанется следующий большой выигрыш в лотерее наследственных 
изменений. Основе всякого возможного опыта, т.е. тому «априорному», о котором 
говорил И. Кант, соответствуют:
• самый первоначальный и древнейший механизм — регулирующий контур, посредством 
обратной связи делающий внутренние условия организма независимыми от колебания 
внешних условий и поддерживающий их постоянство;
• способность воспринимать стимулы;
• врожденный механизм запуска;
• наследственная координация или инстинктивное движение.
  Однако все описанные механизмы, в противоположность когнитивным функциям, не 
способны накапливать информацию. Их действие представляет собой не процесс 
приспособления, а уже работу готовых при-способительных структур. Например, 
очень любопытный механизм им-принтинга, выявленный у птиц, означает, что если 
новорожденный птенец в течение первых часов своей жизни не видит своих 
природных родителей, а видит объект другого рода, то этот объект на всю 
оставшуюся жизнь он и примет за своего родителя. Любопытным является замечание, 
что только то окружение, которое входило в опыт наших предков, формировало 
когнитивные структуры последующих поколений. В ином окружении они чувствовали 
себя ненадежно.
   Процессы приобретения текущей информации, телеономные модификации поведения, 
корни понятийного мышления, исследованные Лоренцом, еще ждут своего 
содержательного интегрирования в современную общую теорию, эпистемологии.
   Вместе с тем на фоне биоэпистемологии Лоренца, которую многие оценивали как 
нефундаменталистскую теорию, Жан Пиаже предложил
318

свою теорию генетической эпистемологии. Пиаже был уверен, что «если 
эпистемология не хочет замкнуться в чистые спекуляции, она должна быть всегда 
обращена к анализу стадий научного мышления и объяснению интеллектуального 
механизма, используемого различными ветвями науки в завоевании реальности. 
Теория знания, следовательно, в значительной мере — теория адаптации мышления 
JK реальности. <...> Фундаментальная гипотеза генетической эпистемологии 
состоит в том, что существует параллелизм между прогрессом в логической и 
рациональной организации знания и соответствующим формирующим психологическим 
процессом»-'. Генетическая эпистемология стремится объяснить знание на основе 
особенностей психологического происхождения представлений и операций, на 
которых оно зиждется.
  Пиаже предлагает концепцию стадиального развития мышления. В результате 
непрекращающегося взаимодействия между организмом и окружающей средой 
развивается и селективно усиливается множество сенсорно-моторных координации, 
которые требуют вмешательства со стороны операциональных структур. Тем самым 
нервная система развивает обогащенную операциональную структуру. В то же время 
возрастает способность отражать и сохранять в сознании свойства самой этой 
иерархии.
  Согласно Ж. Пиаже, интеллект проходит в своем развитии пять стадий: 
сенсорно-моторную, символическую, допонятийную, интуитивную, 
конкретно-операциональную и формальную. Именно на первой, сенсорно-моторной, 
стадии происходит формирование интеллекта. Он рождается из ассимилирующей 
деятельности субъекта, которая до появления интеллекта приводила только к 
формированию навыков. Переходная ступень между навыком и интеллектом на примере 
развития человеческой личнрсти связана с координацией зрения и хватания 
(имеется в виду возраст между тремя и шестью месяцами). Первое воспроизведенное 
движение, приводя к результату, рождает схему, в которой действие и результат 
воспринимаются как целое. И как только объекты принимают свое постоянное 
состояние, схема вызывает повторные действия. Однако объекты не имеют еще 
субстанционального значения. Поэтому, выпадая из поля восприятия, они (на 
данной стадии развития интеллекта) для ребенка существовать перестают, не 
сохраняются.
  Повторение схемы действия приводит к отделению элементов самого действия и 
результата, а также к обобщению. Пиаже отмечает, что к 8-10 месяцам эти 
процессы приводят к тому, что схемы начинают координироваться между собой. 
Простые схемы объединяются, а в качестве средства могут быть употреблены другие 
цели. Эти схемы субъект использует, чтобы понять незнакомый предмет на уровне 
сенсорно-моторного отношения. Он встряхивает его, ударяет, схватывает, трет. И 
уже здесь, по мнению исследователя, возможно говорить об интеллекте4.
  Далее, вследствие координирования схем, возникает воспроизводящая ассимиляция,
 которая связана с активным интересом к новому и со стремлением открывать новые 
схемы действия в результате экспериментирования с объектом. А на втором году 
жизни ребенка, как отмечает Ж. Пиаже, завершается его образование. Происходит 
интериоризация (пе-
319

ренесение во внутрь) активного экспериментирования вследствие того, что в этой 
фазе появляются первые зачатки представления. У ребенка появляется возможность, 
с одной стороны, к отсроченной имитации (что тесно связано с образным 
представлением) и к символической игре, связанной с формированием моторного 
образа, — с другой. Однако мысль здесь не выделена из перцептивно-моторной 
деятельности.
   По Пиаже, условия перехода от схемы к мысли таковы. Во-первых, требуется 
увеличение скорости ассимилирующей координации схемы, чтобы могли 
образовываться целостные системы и одновременные их представления. Во-вторых, 
должно произойти осознавание самого действия, а не только желаемого результата. 
И в-третьих, необходимо расширение сферы символических представлений. Тем новым,
 что характеризует мышление в отличие «от» и в сравнении «с» сенсорно-моторным 
интеллектом, является способность представлять одну вещь посредством другой. 
Эта способность имеет двоякое применение: в формировании символов и в 
использовании знаков, которые произвольны. Символ у Пиаже выступает продуктом 
воображения, которое создает образы для обозначения реально существующего, 
воспринимаемого сквозь призму собственных интересов. Начальная стадия 
репрезентативного интеллекта характеризуется Пиаже как допонятийная. 
Предпонятие, будучи переходной формой мысли, конкретизируется как в слове, так 
и в символе. Интересно, что к 4 годам допонятийное мышление трансформируется в 
интуитивное, которое развивается вплоть до Улет. Интуиция, по Пиаже, есть 
мысленно осуществленное действие: привести в соответствие, включить, 
расположить в ряд и т.д.
   С 8 до 11 лет происходит формирование конкретных операций. Изменение же 
формы мысли начинает происходить на следующей стадии, которая продолжается от 
12 лет на протяжении всего юношеского периода. Эта стадия связана с развитием 
формального мышления. Происходит окончательная децентрация мысли, так как она 
не использует по большей мере символическую репрезентацию. Мысль на данном 
этапе выступает как интериоризованное действие, которое замещает вещи 
вербальными знаками, а движения — их восстановлением в памяти5.
  Таким образом, можно зафиксировать, что Пиаже выделяет четыре формы мысли: 
символ, Предпонятие, конфигуративный образ и понятие. Природа понятия остается 
без рассмотрения. Она то редуцируется к слову, то растворяется в определении 
«мысленные представления».
  Для Лоренца и Пиаже общим является представление о том, что в результате 
изменения, отбора и закрепления параметры внешнего окружения кодифицируются в 
структуре самого организма.
   Исследователи отмечают, что главной философской предпосылкой эволюционной 
эпистемологии выступают постулаты «гипотетического реализма». По мнению 
Герхарда Фоллмера, к основным постулатам гипотетического реализма, на которых 
основывается эволюционная эписте-мология, следует отнести:
1) постулат реальности (имеется реальный мир, независимый от восприятия и 
сознания);
320

2) постулат структурности;
3) постулат непрерывности (между всеми областями действительности существует 
непрерывная историческая и каузальная связь);
4) постулат о чужом сознании (так же, как я, другие индивиды обладают 
восприятием и сознанием);
5) постулат взаимодействия (наши органы аффициируются реальным миром);
6) постулат о функции мозга (мышление и сознание есть функция мозга, 
естественного органа);
7) постулат объективности (научные высказывания должны быть объективными)6.
   В эволюционной эпистемологии опыт и устранение ошибок считается единственным 
путем познания. Механизмом, его обеспечивающим, оказываются «вариации и 
селективные сохранения». Подчеркивается именно эволюционный характер 
познавательного процесса и констатируется постоянный рост его информационного 
содержания. Наряду с этим в эволюционной эпистемологии подчеркивается 
гипотетический характер знания, его индетерминистские элементы, 
непредсказуемость, открытость будущему, а также выделяется особая роль 
креативности.
   Проблемными, требующими пристального внимания оказываются следующие 
положения. Если критерием для эволюционного успеха служит соответствие (а не 
истина), то его достижение всегда происходит с учетом специальной экологической 
ниши. Поэтому соответствие признается «соответствующим» лишь для данной ниши, а 
в общем случае оно покоится на иных допущениях. В условиях внутри- и 
межгрупповой конкуренции лучшее знание о внешнем мире является высшей ценностью 
для выживания.
   Общий вывод, который делает Г. Фоллмер, не вызывает возражений. «Память и 
способность к обучению, любопытство, абстракции и генерализации, создание и 
употребление понятий, формирование гипотез, коммуникативные потребности, 
употребление дискрептивного и аргумента-тивного языка, критическая позиция и 
потребность в интерсубъективном согласии — все это в действительности типично 
человеческие черты, которые укоренены биологически и одновременно конститутивны 
для науки»7.
   Таким образом, общим для всех концепций эволюционной эпистемологии 
оказывается использование понятийного аппарата теории органической эволюции, а 
также стремление обнаружить сходные черты познавательной активности животных и 
человека (опосредованность, подверженность ошибкам, креативность). Вместе с тем 
эволюционная эписте-мология толкуется как одна из альтернативных моделей роста 
знания по отношению к другим познавательным концепциям.
   В начале 60-х гг. Стивен Тулмин сформулировал оригинальную эволюционную 
программу исследования науки на основе идеи функционирования «стандартов 
рациональности и понимания». Стивен Тулмин прошел путь от неопозитивизма, 
махизма к эпистемологическому эволюционизму. Работа «Человеческое понимание» 
представляет собой итог пережитой
321

им эволюции. Он усматривает прогресс науки и рост человеческого знания во все 
более глубоком и адекватном понимании. И в отличие от методологической доктрины 
К. Поппера, в основании которой «более полное знание через более истинные 
суждения», Ст. Тулмин мыслит «более глубокое понимание через более адекватные 
понятия».
  Тулмин отталкивается от представления о двойственном характере человеческого 
понимания. «Человек познает, но он также и осознает то, что он познает»8. 
Заметим, однако, что внимание к процессу осознава-ния — не случайный ход. Само 
осознавание может предстать и как поведенческая процедура, когда осознавать 
необходимо, чтобы строить правильную, адекватную адаптационную или 
мобилизационную поведенческую линию. Здесь осознавание получает бытие в 
онтологическом, а точнее — в онтопсихологическом пространстве. Кроме того, оно 
может выступать и как осознавание сказанного, т.е. имеет логическое и 
рефлексивное бытие. В этом значении осознавание очень близко к знанию как 
таковому.
   Исторически человеческое понимание развивается двумя дополняющими друг друга 
путями. Познавая мир вокруг себя, человек расширяет свое знание; вглядываясь 
«внутрь себя», рефлектируя по поводу своей познавательной деятельности, человек 
углубляет свое знание. Центральным элементом человеческого понимания являются 
понятия. Поэтому важной задачей для Тулмина становится попытка дать адекватное 
объяснение интеллектуального авторитета наших понятий, объяснить рост понятий и 
процесс их усвоения. Тулмид поразительно схож в своих выводах с установками 
традиционной гносеологии, развивающей идею социокуль-турной обусловленности 
понятий. Появлению новых осмысленных понятий предшествует осознание новых 
проблем и введение новых процедур, позволяющих решить эти проблемы. Понятия 
служат человеческим це^ лям в реальных практических ситуациях. Изменения в 
применении понятий связаны с постепенным уточнением данных понятий или 
усложнением их значений.
   Исследования философа концентрируются вокруг размышлений на тему: благодаря 
каким социально-историческим процессам и интеллектуальным процедурам изменяются 
и развиваются, передаваясь из поколения в поколение, популяции понятий и 
концептуальных систем — методы и инструменты коллективного понимания? 
Поставленная в связи с этим проблема изменчивости понятий и теорий опирается на 
социокуль-турные реалии. Именно то, что XX век обеспокоен нерешенной проблемой 
относительности, дает возможность Ст. Тулмину прийти к выводу о зависимости 
понятий и понимания от конкретной исторической ситуации и среды обитания. 
Какими понятиями человек пользуется, какие стандарты рационального суждения он 
признает, как он организует свою жизнь и интеризует свой опыт, зависит от того, 
когда человеку пришлось родиться и где ему довелось жить, отмечает ученый. Но 
если все человеческие понятия и интерпретации, рациональные стандарты 
исторически и культурно изменчивы, то в этом случае мы должны решить вопрос о 
том, какие же понятия у нас пользуются подлинным авторитетом.
322

  Ст. Тулмин подчеркивает, что «проблема человеческого понимания в XX в. — это 
уже не аристотелевская проблема, в которой познавательная задача человека 
состоит в том, чтобы понять неизменные природные сущности; это и не гегелевская 
проблема, в которой исторически развивается только человеческий разум в 
противоположность составляющей статический фон природе. Скорее всего эта 
проблема требует теперь, чтобы мы пришли к терминам развивающихся 
взаимодействий между миром человеческих идей и миром природы, причем ни один из 
них не является инвариантным. Вместо неизменного разума, получающего команды от 
неизменной природы посредством неизменных принципов, мы хотели бы найти 
изменчивые познавательные отношения между изменяющимся человеком и изменяющейся 
природой»9.
  «Мы можем ясно понять интеллектуальный авторитет наших понятий только в том 
случае, если мы имеем в виду социально-исторические процессы, благодаря которым 
они развиваются в жизни культуры или сообщества», — считает Тулмин. Однако 
возникает проблема рационального авторитета за пределами какой-либо конкретной 
эпохи или сообщества. «Как беспристрастный форум рациональности с его 
беспристрастными процедурами для сравнения альтернативных систем понятий и 
методов мышления может найти философское основание, которое является 
общепринятым в свете остальных идей XX века?» — вопрошает С. Тулмин. И 
выдвигает идею интеллектуальной инициативы, рациональность которой заключается 
в процедурах, управляющих его (знания) историческим развитием и эволюцией10.
  Полемизируя с «революционной» теорией Т. Куна о процессе концептуальных 
изменений, он ставит под сомнение само понятие революция и считает, что новые 
идеи могут входить в общество не сразу, а постепенно. Вместо революционного 
объяснения интеллектуальных изменений, которое задается целью показать, как 
целое — «концептуальные системы» сменяют друг друга, он задает эволюционное 
объяснение, которое показывает, как постепенно трансформируются «концептуальные 
популяции» (термин, введенный им в качестве синонима научной теории). 
Долгосрочные крупномасштабные изменения в науке, как и везде, происходят не в 
результате внезапных «скачков», а благодаря накоплениям мелких изменений, 
каждое из которых сохранилось в процессе отбора в какой-либо локальной или 
непосредственно проблемной ситуации. Таким образом, четкая преемственность 
проблем, стоящих перед наукой, отражает не внешний вечный диктат логики, но 
преходящие исторические факты в каждой отдельной проблемной ситуации.
   При этом важно не только совершенствование понятий, чтобы в результате 
получить более точную и подробную понятийную картину. Важно понимание того, что 
несмотря на значимость индивидуальной инициативы, которая может привести к 
открытию новых истин, развитие новых понятий— это дело коллективное. Прежде чем 
новое предположение станет реальной возможностью, оно должно быть коллективно 
принятым как заслуживающее внимания, т.е. достойное экспериментирования и 
скорейшей разработки. Таким образом, создание новых концептуальных воз-
323

можностей требует не только коллективной неудовлетворенности существующим 
кругом понятий или индивидуального предложения какой-либо альтернативной 
процедуры объяснения, но и сочетания того и другого.
  Само понимание определяется как соответствие утверждений принятым стандартам 
или матрицам. А эволюция науки предполагает улучшение понимания. Последнее 
предусматривает устранение того, что не укладывается в матрицу понимания, т.е. 
устранение аномалий. Рациональность также истолковывается как соответствие 
стандартам понимания. И предстает как атрибут человеческих действий или 
инициатив, особенно тех процедур, благодаря которым понятия, суждения и 
формальные системы, широко распространенные в данных инициативах, критикуются и 
сменяются. Иными словами, рациональность означает прежде всего соответствие 
исторически обусловленным нормативам научного исследования, в частности 
нормативам оценки и выбора теорий. Это говорит о некоторой релятивности 
стандартов рациональности, о том, что они зависимы и меняются вместе с 
изменением «идеалов естественного порядка».
   Эволюция научных теорий — это непрерывный отбор концептуальных новшеств. 
Теории, в свою очередь, предстают как «популяции понятий». Они подвержены 
выживаемости, т.е. процессам сохранения и мутации (инновациям). «Мутации» 
сдерживаются факторами критики и самокритики, что по аналогии играет роль 
естественного и искусственного отбора.
   Изменения наступают тогда, когда интеллектуальная среда позволяет «выжить» 
тем популяциям, которые в наибольшей степени адаптируются к ней. Наиболее 
важные изменения связаны с заменой самих матриц понимания или наиболее 
фундаментальных теоретических стандартов.
  Таким образом, эволюционная модель развития науки, по Тулмину, представляет 
собой взаимодействие «инноваций и отбора». Основнв^ характеристики данного 
процесса таковы.
• Во-первых, интеллектуальное содержание научной дисциплины, с одной стороны, 
подвержено изменениям, а с другой — обнаруживает явную преемственность.
• Во-вторых, в интеллектуальной дисциплине постоянно появляются пробные идеи 
или методы, однако только немногие из них завоевывают прочное место в системе 
дисциплинарного знания. Непрерывное возникновение интеллектуальных новаций 
уравновешивается процессом критического отбора.
• В-третьих, этот двусторонний процесс производит заметные концептуальные 
изменения только при наличии дополнительных условий: а) достаточного количества 
людей, способных поддерживать поток интеллектуальных нововведений; б) наличие 
«форумов конкуренции», в которых пробные интеллектуальные нововведения могут 
существовать в течение длительного времени, чтобы обнаружить свои достоинства и 
недостатки.
• В-четвертых, интеллектуальная экология любой исторической и культурной 
ситуации состоит в том, что дисциплинарный отбор
324

признает те из конкурирующих нововведений, которые лучше все^ го отвечают 
требованиям местной «интеллектуальной среды». Эти «требования» охватывают как 
те проблемы, которые непосредственно нужно решать, так и другие упрочившиеся 
понятия, с которыми должно сосуществовать.
  Следовательно, в процессе развития науки надо четко различать две группы 
вопросов: первая указывает на факторы, обусловливающие появление теоретических 
инноваций; вторые — на факторы, определяющие закрепление того или иного 
концептуального варианта. Решающим условием для выживания инноваций становится 
ее вклад в установление соответствия между объяснением данного феномена и 
«объяснительным идеалом».
  Наука оценивается двояко: и как совокупность интеллектуальных дисциплин, и 
как профессиональный институт. Проблемы, на которых концентрируется работа 
последующих поколений ученых, образуют в своей совокупности длительно 
существующее генеалогическое древо. Механизм эволюции концептуальных популяций 
состоит в их взаимодействии с внут-ринаучными (интеллектуальными) и ненаучными 
(социальными и экономическими) факторами. «Понятия могут выживать» благодаря 
значительности своего вклада в улучшение понимания. Однако это может 
происходить и под влиянием иных воздействий, например, идеологической поддержки 
или экономических приоритетов, роли лидеров, школ, авторитетов в научном 
сообществе. Эволюционный процесс предполагает наличие двух сторон: внутренней 
(рационально реконструируемой) и внешней (зависящей от вненаучных факторов). 
Изучая процесс концептуальной изменчивости, мы обнаруживаем, что внутренние, 
интеллектуальные, и внешние, социальные, факторы воздействуют на него совместно,
 подобно двум самостоятельно действующим фильтрам. Социальные факторы 
ограничивают возможности и побудительные мотивы интеллектуального новаторства. 
Социальные факторы необходимы, но решающими являются только интеллектуальные 
факторы. Интеллектуальные соображения фокусируют ту теоретическую деятельность, 
которую социальные стимулы делают возможной. Если институциональные, социальные,
 идеологические условия неблагоприятны, то спорные проблемы долго не получают 
своего решения.
  Оставаясь на почве эволюционной эпистемологии, Ст. Тулмин говорит о 
взаимосвязи всех элементов, составляющих здание науки. «Наука, рассматриваемая 
в качестве целостной человеческой инициативы, не является ни только 
компендиумом идей аргументов, ни только системой институтов и заседаний. В тот 
или иной момент интеллектуальная история научной дисциплины, институциональная 
история научной специальности и индивидуальных биографий ученых, очевидно, 
соприкасаются, взаимодействуют и сливаются друг с другом. Ученые усваивают, 
применяют и модифицируют свои интеллектуальные методы «ради» интеллектуальных 
требований своей науки, а их институциональная деятельность в действительности 
принимает такие формы, которые позволяют эффективно
325

действовать «во главе» науки. Следовательно, дисциплинарные (или 
интеллектуальные) и профессиональные (или человеческие) аспекты науки должны 
быть тесно взаимосвязанными, но ни один из них не может быть полностью 
первичным или вторичным по отношению к другому»11.
   Однако решающая роль принадлежит «научной элите», которая является носителем 
научной рациональности. От нее зависит успешность «искусственного отбора», 
«выведение» новых продуктивных понятийных популяций. Вместе с тем Тулмин против 
превращения критериев рациональности в универсальные, а проблематику истины 
пытается рассмотреть с позиций прагматизма и инструментализма.
   Ст. Тулмин приходит к пониманию современной роли институциональ-ности, 
подчеркивая, что рациональные инициативы в естественных науках — не просто 
изменчивые популяции понятий, связанные между собой в формализованные теории, 
но прежде всего изменчивые популяции ученых, объединенных в строгие институты. 
«Научную специальность следует рассматривать как историческую сущность, или 
популяцию, чье институциональное развитие происходит параллельно 
интеллектуальному развитию той дисциплины, которой она соответствует»12. Новые 
понятия, теория или стратегия становятся эффективной возможностью научной 
дисциплины только тогда, когда они серьезно воспринимаются влиятельными 
представителями соответствующей профессии, и полностью устанавливаются только в 
том случае, если получают позитивное подтверждение. Природа интеллектуальной 
дисциплины включает в себя, как ее понятийный аппарат, так и людей, которые его 
создали, как ее предмет или домен, так и общие интеллектуальные цели, 
объединяющие работающих в данной области исследователей. Они принимают 
определенные идеалы объяснения. Эти идеалы обусловливают те коллективные цели, 
которые человек стремится достичь, когда получает соответствующую специальность.

  Тулмин подчеркивает, что интеллектуальные установки, с которыми люди подходят 
к природе, воспроизводят установки конвенциального характера. Для сохранения 
связной дисциплины во все времена требуется, по его мнению, всего лишь 
достаточная степень коллективной согласованности интеллектуальных целей и 
дисциплинарных установок.
   Однако изменчивый характер науки воплощается в изменяющихся установках 
ученых, в связи с чем Тулмин подчеркивает особую роль лидеров и авторитетов в 
научном сообществе. Исторически сменяющие друг друга ученые воплощают 
историческую смену процедур объяснений. Содержание науки предстает в виде 
«передачи» совокупности интеллектуальных представлений последующему поколению в 
процессе обучения. Эволюция науки есть улучшенное понимание. Ст. Тулмин 
обращает внимание на тот факт, что каждое новое поколение учащихся, развивая 
свои собственные интеллектуальные перспективы, в то же время оттачивает оружие, 
чтобы в конечном итоге завоевать свою специальность. Через пять, десять или 
двадцать лет именно их слово будет иметь вес в данной специальности, их 
авторитет будет управлять данной научной дисциплиной и придавать ей новую форму.

326

ЛИТЕРАТУРА
1  Современные теории познания. М., 1992. С. 83.
- Хахлвег К., Хукер К. Эволюционная эпистемология и философия науки // 
Современная философия науки. М., 1996. С. 161.
3 Пиаже Ж. Избранные психологические труды. М., 1994. С. 168, 165.
4 См.: там же. С. 159.
5 См.: там же. С. 87.
6 Современные теории познания. С. 93.
7 Там же. С. 101.
8  Тупмин С. Человеческое понимание. М., 1984. С. 23.
9 Там же. С. 41.
10 Там же. С. 173,97.
11 Там же. С. 306. >2 Там же. С. 262.
Тема 31. ИСТОРИКО-ЭВОЛЮЦИОНИСТСКОЕ НАПРАВЛЕНИЕ. ТОМАС КУН
Наука — это деятельность научных сообществ. — Понятие научного сообщества. — 
«Нормальная наука» и научная революция. — Парадигма и ее структура. — 
Дисциплинарная матрица. — Характеристики добротной теории. — Прогресс 
«нормальной науки». — Симптомы научной революции. — Научные школы, научные 
коллективы и эпистемические сообщества.
   Продолжателем эволюционистского, а точнее; историко-эволюцио-нистского 
направления выступил Томас Сэмюэл Кун (1922) — американский историк и философ. 
Он родился в штате Огайо и постоянно преподавал в Кембридже в Массачусетском 
технологическом институте. Научную деятельность Кун начинал как физик, его 
докторская диссертация была посвящена проблемам физики. Переход к философии 
науки осуществился на базе истории науки, когда во время его работы над 
докторской диссертацией президент Гарварда Джеймс Конант попросил Куна быть 
ассистентом по курсу экспериментальной науки для неспециалистов. В этом курсе Т.
 Кун использовал различные примеры, взятые из истории науки. Так состоялось его 
близкое знакомство с историей науки1.
   В зрелых размышлениях ученого об исторической динамике научного знания в 
центре оказалась проблема соотношения философии и истории науки. 
Эпистемологическая концепция Т. Куна, выраженная в его основном труде, 
опубликованном в США в 1962г., — «Структура научных революций», — находилась в 
достаточно резкой оппозиции критическому рационализму К. Погшера и логическому 
эмпиризму неопозитивизма. Сам автор считал, что она может быть отнесена к 
области социологии познания. О себе Кун без стеснения сообщает мало лестную 
информацию: «В то время, — признается Кун, — я очень слабо был знаком с 
философией.
327

В «Структуре научных революций» я критиковал позитивистскую традицию, но я даже 
не читал Карнапа... Если бы я был знаком со всеми профессиональными 
разработками, я написал бы, по-видимому, совершенно другую книгу»2. Его 
знакомство с К. Поппером состоялось в конце 40-х гг. в Гарварде. «Поппер 
рисовал на доске диаграмму, согласно которой каждая новая теория покрывала все 
пространство старой теории и выходила за ее пределы. Сэр Карл поздравил меня с 
тем, — вспоминал Т. Кун, — что я привлек внимание к нормальной науке, но 
настаивал, что в действительности она не нужна. Революции сменяются революциями.
 «Наука непрерывно переживает революции, — говорил он. — Готовясь к моей первой 
поездке в Париж, я прочитал некоторые работы Башляра. Однако он был так близок 
моим собственным размышлениям, что у меня не было чувства, будто я должен 
больше читать его. Это было ужасно. Также и Фуко я читал не слишком много»3.
   По мнению Куна, базисом и основным материалом эпистемологии должна стать 
именно история науки. Наука — это не система знаний, а прежде всего 
деятельность научных сообществ: В такой постановке проблемы все претензии на 
особую нормативность и логико-методологическую суверенность научного знания, 
заключенные в первых позициях и постулатах философии науки, утрачивали свою 
силу. Они становились зависимыми от господствующего способа деятельности 
научного сообщества, от дисциплинарной матрицы и «парадигмы», которая 
формировалась в его недрах. Благодаря работе Т. Куна «Структура научных 
революций» понятие научного сообщества прочно вошло в обиход всех областей 
науки. И сама наука стала мыслиться не как развитие системы идей, а как 
результат деятельности научного сообщества.
  Понятие «научное сообщество» достаточно распространено в современной 
социологии науки. Научное сообщество составляют исследователи с определенной 
специальностью и сходной научной подготовкой. Представители научного сообщества,
 как правило, имеют идентичные профессиональные навыки и освоили определенный 
круг научной литературы. Обычно границы изученной научной литературы очерчивают 
круг интересов и сам предмет исследования научного сообщества. Научное 
сообщество может быть понято как сообщество всех ученых, как национальное 
научное сообщество, как сообщество специалистов той или иной области знания или 
просто как группа исследователей, изучающих определенную научную проблему.
   Роль научного сообщества в процессе развития науки может быть описана по 
следующим позициям:
•   Во-первых, представители данного сообщества едины в понимании целей науки и 
задач своей дисциплинарной области. Тем самым они упорядочивают систему 
представлений о предмете и развитии той или иной науки.
•   Во-вторых, для них характерен универсализм, при котором ученые в своих 
исследованиях и в оценке исследований своих коллег руководствуются общими 
критериями и правилами обоснованности и доказательности знания.
328

•   В-третьих, понятие научного сообщества фиксирует коллективный характер 
накопления знания. Оно выступает от имени коллективного субъекта познания, дает 
согласованную оценку результатов познавательной деятельности, создает и 
поддерживает систему внутренних норм и идеалов — так называемый этос науки. 
Ученый может быть понят и воспринят как ученый только в его принадлежности к 
определенному научному сообществу. Поэтому внутри данного сообщества высоко 
оценивается коммуникация между учеными, опирающаяся на ценностно-оценочные 
критерии его деятельности.
•   В-четвертых, все члены научного сообщества придерживаются определенной 
парадигмы— модели (образца) постановки и решения научных проблем. Или, как 
отмечает Т. Кун, парадигма управляет группой ученых-исследователей. Сами ученые 
предпочитают чаще говорить не о парадигме, а о теории или множестве теорий.
  Небезынтересно заметить, что само понятие «научное сообщество» ввел в обиход 
Майкл Полани, хотя его аналоги— «республика ученых», «научная школа», 
«невидимый колледж» и другие имели давнее происхождение. Есть свидетельства, 
что еще в XVII в. аббат М. Марсанн был организатором «незримого колледжа». 
Полани это понятие понадобилось для фиксации в рамках концепции личного знания 
условий свободной коммуникации ученых и необходимости сохранения научных 
традиций.
  Как отмечают современные исследователи, «научное сообщество представляет 
собой не единую структуру, а «гранулированную среду». Все существенное для 
развития научного знания происходит внутри «гранулы» — сплоченной научной 
группы, коллективно создающей новый элемент знания, а затем в борьбе и 
компромиссах с другими аналогичными группами его утверждающей4. Вырабатывается 
специфический научный сленг, набор стереотипов, интерпретаций. В результате 
этого процесса научная группа самоидентифицируется и утверждается в научном 
сообществе.
  Однако поскольку научное сообщество направляет свое внимание на строго 
определенный предмет и оставляет вне поля зрения все прочие, то связь между 
различными научными сообществами оказывается весьма затруднительной. 
Представители разных научных сообществ зачастую говорят «на разных языках» и не 
понимают друг друга. Их сосуществование можно уподобить проживанию на различных 
этажах огромного здания науки. Это относится к отрицательным характеристикам 
функционирования научных сообществ.
   Наиболее глобальным оказывается сообщество представителей естественных наук. 
В нем выделяется уровень физиков, химиков, астрономов, зоологов и т.д. Подобным 
образом на данном уровне выделяются также подтипы или подуровни; например, 
среди химиков — специалисты по органической или неорганической химии, а среди 
философов — специалисты по истории философии, методологии, логике. Оформляя 
членство в таком сообществе, сопровождая его функционирование выпуском научной 
периодики (журналов и соответствующей научной литературы), научное сообщество 
углубляет дальнейшую дифференциацию научного знания.
329

Этим достигается полнота профессиональных суждений представителей того или 
иного научного сообщества. Однако одновременно с ней возникает опасность 
глухоты. Вход в специализированное научное сообщество оказывается настолько 
узок и загроможден, что представителям разных дисциплин очень трудно услышать 
друг друга и выяснить, что же объединяет их в единую армию ученых.
   Куновская модель развития науки предполагала чередование эпизодов 
тоикурентной борьбы между различными научными сообществами. Период господства 
принятой парадигмы, этап так называемой «нормальной науки», сменялся периодом 
распада парадигмы, что отражалось в термине «научная революция». Победа одной 
из противоборствующих сторон вновь восстанавливала стадию нормального развития 
науки. Допарадиг-мальный период отличался хаотичным накоплением фактов. Выход 
из данного периода означал установление стандартов научной практики, 
теоретических постулатов, точной картины мира, соединение теории и метода. 
Смена научной парадигмы, переход в фазу «революционного разлома» 
предусматривает полное или частичное замещение элементов дисциплинарной матрицы,
 исследовательской техники, методов и теоретических допущений. Трансформируется 
весь набор эпистемологических ценностей.
   Всеобщие критерии научной рациональности, по мнению Куна, имеют всего лишь 
относительный характер. Поскольку каждая парадигма опирается на выработанные в 
недрах своей проблемной области стандарты и критерии, они не обязательно должны 
соотноситься со стандартами формальной логики, хотя, естественно, и не должны 
противоречить им — впрочем, как и здравому смыслу. Поэтому достаточно сложно 
говорить о демаркации, отделяющей науку от других форм интеллектуальной 
деятельности. Она устанавливается каждый раз сызнова. По Куну, для науки не 
существует единого и универсального метода, нет и универсальных протоколов 
наблюдений, не может существовать и всеобъемлющий ме-таисторический словарь. 
Взгляд ученого на мир детерминирован и задан его приверженностью к парадигме и 
зависит от исторических и социальных факторов.
   Концепцию парадигмы Кун защищает всесторонне. «Под «парадигмой» я 
подразумеваю, — пишет он, — признанные всеми научные достижения, которые в 
течение определенного времени дают модель постановки проблем и их решения 
научному сообществу»5. Поскольку парадигма означает совокупность убеждений, 
ценностей и технических средств, принятых научным сообществом и обеспечивающих 
существование научной традиции, то Кун отвергает принципы фундаментализма. Нет 
и быть не может факторов, независимых от научной парадигмы. Невозможен, на его 
взгляд, и эмпирически нейтральный язык наблюдения. Ученые, включенные в научное 
сообщество, видят мир сквозь призму принятой парадигмы. Ибо не факты определяют 
теорию, а теория выбирает те или иные факты, которые могут войти в ее 
осмысленный опыт. Парадигма находит свое отражение в классических работах 
ученых или же в учебниках, где на достаточно долгий срок определяется круг 
проблем и совокупность мето-
330

дов их решения в той или иной сфере научной деятельности. Кун считал, что 
человек, ставший сторонником новой парадигмы на раннем этапе ее развития, 
должен верить в ее успех. Что-то должно заставить хотя бы нескольких ученых 
почувствовать, что данная новая идея принесет успех; иногда такие чувства могут 
породить даже какие-то личные и не совсем осознанные эстетические соображения.
  Что представляет из себя структура парадигмы? Во-первых, это символические 
обобщения^- законы и определения наиболее употребляемых терминов. Во-вторых — 
совокупность метафизических установок, задающих ту или иную онтологию 
универсума. Например, Парменидов мир — мир устойчивости и самотождественности— 
или мир, где «Бог играет в кости», т.е. современный мир нестабильности и 
неравновесности. В-третьих, в структуру парадигмы входит совокупность 
общепринятых стандартов, «образцов» — схем решения некоторых конкретных задач.
   Кун выдвигает тезис о «несоизмеримости» парадигм. Он отрицает 
преемственность в истории развития науки. Динамика науки для него более 
прерывна, нежели непрерывна. Научные сообщества, по его мнению, вытесняют друг 
друга, а знание, накопленное предыдущей парадигмой, отбрасывается. О 
несоизмеримости Кун говорит как о непереводимости и подчеркивает, что когда он 
говорит об Аристотеле в связи с понятием движения, материи и пустоты, то все 
соответствующие слова существуют и в современном языке, однако они обозначают 
нечто совсем иное. Поэтому он должен изучить прежнее использование этих слов и 
взаимосвязи между ними, а затем с помощью данных слов объяснить, что именно 
делал Аристотель.
   Пытаясь более точно эксплицировать понятие «парадигма», Кун в дальнейшем 
трансформировал его в понятие дисциплинарной матрицы, учитывающей как 
принадлежность ученых к определенной дисциплине, так и систему правил научной 
деятельности. Размышляя над структурой дисциплинарной матрицы, можно отметить 
ее явное сходство со структурой парадигмы и назвать следующие составляющие ее 
(матрицу) компоненты:
• «символические обобщения». Здесь имеются в виду те выражения, которые 
используются членами научной группы без сомнений и разногласий. Они имеют 
формальный характер или легко формализуются;
• необходимые предписания (или метафизические парадигмы);
• ценности, признанные в рамках данной дисциплины. Чувство единства во многих 
сообществах возникает именно благодаря общности ценностей;
• и наконец — так называемые «образцы»6.
   В работе 1974 г. «Вторичное размышление о парадигме» Кун продолжал 
исследование переломных моментов в истории науки, а также отвечал на упрек в 
том, что наука лишена им чисто рациональных оснований и стала игрушкой 
случайных социальных обстоятельств. Действительно, в «Структуре научных 
революций» он отмечал, что «сами по себе наблюдения и опыт еще не могут 
определить специфического содержания науки. Формообразующим ингредиентом 
убеждений, которых придерживается
331

данное научное сообщество в данное время, всегда являются личные и исторические 
факторы — элемент, no-видимости, случайный и произвольный»7. Самые поздние его 
размышления связаны с изучением сложного процесса категоризации, который 
является частично врожденным, частично усвоенным. Он образует очень важный 
таксономический аспект языка.
   Можно говорить о достаточно жесткой регламентации проблем и их решений, 
которые квалифицируются как элементы данной парадигмы. Если соотносить понятия 
«парадигма» и «научная теория», то следует сразу же обратить внимание на их 
принципиальную нетождественность. И не только потому, что понятие парадигмы 
шире понятия теории и предшествует ей в куновском контексте. В понятие 
парадигмы включены социально-психологические и этические правила и нормы 
функционирования научной деятельности. По мнению ученого, формирование научной 
парадигмы говорит о зрелости той или иной научной сферы. Выбор определенной 
парадигмы обусловлен не только логическими критериями, как это принято в сфере 
строгой научной теории, но также ценностными соображениями.
Кун выявляет следующие характеристики добротной теории:
• Теория должна быть точной: следствия, дедуцируемые из нее, должны 
обнаруживать согласие с результатами существующих экспериментов и наблюдений.
• Теория должна быть непротиворечива, причем не только внутренне или сама собой,
 но также с другими принятыми теориями, применимыми к близким областям природы.
• Теория должна иметь широкую область применения, следствия теории должны 
распространяться далеко за пределы тех частных наблюдений, законов и подтеорий, 
на которые ее объяснение первоначально ориентировано.
• Теория должна быть простой, вносить порядок в явления, которые в ее 
отсутствие были изолированы друг от друга или составляли спутанную совокупность.

• Теория должна быть плодотворной, открывающей новые горизонты исследования; 
она должна раскрывать новые явления и соотношения, ранее оставшиеся 
незамеченными среди уже известных. «Все эти пять характеристик: точность, 
непротиворечивость, область приложения, простота и плодотворность, — пишет Кун, 
— стандартные критерии оценки адекватности теории»8. Между тем перед каждым 
выбирающим ту или иную теорию регулярно возникают два вида трудностей. 
Во-первых, каждый в отдельности критерий смутен. Во-вторых, используемые вместе,
 они время от времени входят в конфликт друг с другом. Точность, например, 
может предполагать выбор одной теории, а область приложения наиболее полна 
приминитель-но к конкурирующей теории. От точности теории зависит ее 
объяснительная и предсказательная сила. Однако, если стоит проблема выбора 
между альтернативными теориями, два исследователя, следуя одному и тому же 
набору критериев выбора, по мнению Куна, могут прийти к различным заключениям. 
«Возможно, они по-разному интерпретируют простоту или у
332

них разные убеждения о масштабах тех сфер знания, в которых критерий 
непротиворечивости должен удовлетворяться... Можно объяснить, как объясняет 
историк, используя приемы своей науки, почему конкретные люди делают конкретные 
выборы в конкретное время. Однако при таком объяснении приходится выходить за 
пределы списка критериев, разделяемых учеными, обращаться к характеристикам 
индивидов, совершающих выбор. Надо, следовательно, работать с характеристиками, 
меняющимися от одного к другому, ни в 'малейшей степени не стесняя себя их 
соответствием тем канонам, которые делают науку наукой»9.
  В концепции Куна релятивизм достигает своего абсолютного выражения. Оставаясь 
на платформе признания объективной реальности, т.е. не впадая в мистику и 
солипсизм, он, тем не менее, релятивизирует истинность научного знания по 
отношению к принятой парадигме. Сам Кун подчеркивает: «С моей точки зрения, 
всякий отдельный выбор между конкурирующими теориями зависит от смены 
объективных и субъективных факторов и критериев, разделяемых группой, « 
индивидуальных критериев»10. Правильно показывая значимость социологических и 
социально-психологических элементов в деятельности научных коллективов, ученый 
противопоставляет их объективной логике научного исследования, обладающей 
относительной суверенностью от своих парадигмальных ограничений. В его 
концепции ощущается сильный крен и в сторону прагматизма и операционализма.
   Т. Кун приводит всем известные максимы обыденного опыта, к которым человек 
прибегает в ситуации выбора: «семь раз отмерь — один отрежь», «не откладывай на 
завтра то, что можно сделать сегодня», а также «вместе работа спорится» или «у 
семи нянек дитя без глазу». Несмотря на их взаимную противоречивость, они 
изменяют механизмы принятия решений, указывают на тот остаточный аспект решения,
 за который каждый должен брать ответственность на себя. На выбор влияют также 
ценности и нормы. А термин «субъективный», по его мнению, имеет два основных 
значения. В одном из них он противопоставляется термину «объективный», в другом 
— термину «предмет суждения».
   Период развития «нормальной науки» может быть представлен традиционными 
понятиями, как, например, понятием прогресса, которое в данном случае имеет 
критерий, состоящий в количестве решенных проблем. Для Куна «нормальная наука» 
предполагает расширение области применения парадигмы с повышением ее точности. 
Критерием пребывания в периоде «нормальная наука» является сохранение данного 
или принятого концептуального основания. Можно сказать, что действует 
определенный иммунитет, позволяющий оставить концептуальный каркас той или иной 
парадигмы без изменения. Цель нормальной науки, отмечает Т. Кун, ни в коей мере 
не требует предсказания новых видов явлений. Иммунитет или невосприимчивость к 
внешним, несостыкующимся с принятыми стандартами факторам не может абсолютно 
противостоять так называемым аномальным явлениям и фактам. Они постепенно 
подрывают устойчивость парадигмы. Кун характеризует «нормальную науку» как 
кумулятивное накопление знания.
333

   Революционные периоды, или научные революции, приводят к изменению ее 
структуры, принципов познания, категорий, методов и форм организации. Чем же 
обусловлена смена периодов спокойного развития науки и периодов ее 
революционного развития? История развития науки позволяет утверждать, что 
периоды спокойного, нормального развития науки отражают ситуацию, когда все 
научные дисциплины развиваются в соответствии с установленными закономерностями 
и принятой системой предписаний. Нормальная наука означает исследования, прочно 
опирающиеся на прошлые или имеющиеся научные достижения и признающие их в 
качестве фундамента последующего развития. В периоды нормального развития науки 
деятельность ученых строится на основе одинаковых парадигм, одних и тех же 
правил и стандартов, научной практики. Возникает общность установок и видимая 
согласованность действий. Она обеспечивает преемственность традиций того или 
иного направления. Ученые не ставят себе задач создания принципиально новых 
теорий, более того, они даже нетерпимы к созданию подобных «сумасшедших» теорий 
другими. По образному выражению Куна, ученые заняты «наведением порядка» в 
своих дисциплинарных областях. Нормальная наука развивается, накапливая 
информацию, уточняя известные факты.
   Однако возникающие аномалии, которые разрушают привычную научную практику, в 
конце концов приводят данную область к новой системе предписаний. Каждая 
научная революция изменяет существующую картину мира и открывает новые 
закономерности, которые не могут быть поняты в рамках прежних представлений. 
Научные революции рассматриваются как такие некумулятивные эпизоды развития 
науки, во время которых старая парадигма замещается целиком или частично новой 
парадигмой, несовместимой со старой. Научная революция начинается с 
осоз-навания научным сообществом того, что существующая парадигма перестала 
адекватно функционировать при исследовании аспекта природы, к которому сама 
парадигма ранее проложила путь. Научная революция значительно меняет 
историческую перспективу исследований и влияет на структуру учебников и научных 
работ. Она затрагивает стиль мышления и может по своим последствиям выходить 
далеко за рамки той области, где произошла. Так, открытие радиоактивности на 
рубеже XIX-XX вв. отозвалось в философии и мировоззрении, медицине и генетике.
  Симптомами научной революции, кроме бросающихся в глаза аномалий, являются 
кризисные ситуации в объяснении и обосновании новых фактов, борьба старого 
знания и новой гипотезы, острейшие дискуссии. Научная революция — это 
длительный процесс, а не одномоментный акт. Он сопровождается радикальной 
перестройкой и переоценкой всех ранее имевшихся факторов. Изменяются не только 
стандарты и теории, конструируются новые средства исследования и открываются 
новые миры. Например, появление микроскопа в биологии или телескопа и 
радиотелескопа в астрономии позволило сделать великие открытия. И весь XVII в. 
был даже назван эпохой «завоеваний микроскопа». Открытие кристалла, вируса и 
микроорганизмов, электромагнитных явлений и мира микрочастиц раскрывают новые, 
более глубинные измерения реальности.
334

   Научная революция предстает как некая прерывность в том смысле, что ею 
отмечен рубеж не только перехода от старого к новому, но и изменение самого 
направления. Происходят фундаментальные сдвиги в истории развития науки. Они 
связаны с именами великих ученых, открытия которых знаменуют собой отказ от 
принятой и господствующей теории в пользу новой, несовместимой с прежней. И 
если работа ученого в период нормального развития характеризуется как 
ординарная, то в период научной револкщии она носит экстраординарный характер. 
хгя
   Революционные периоды в развитии науки всегда воспринимались как особо 
значимые. Их «разрушительная» функция со временем приобретала характер 
созидательной, творческой и инновационной деятельности. Научная революция 
выступала как наиболее очевидное выражение основной движущей силы научного 
прогресса. В период революций ученые открывают новое и получают иные результаты 
даже в тех случаях, когда используют обычные инструменты в областях, которые 
они исследовали до этого.
   В истории науки особое значение имели научные революция XVII и XX вв. 
Революция XVII в. определила основания развития науки на последующие два века, 
и все новые достижения непротиворечивым образом встраивались в общую 
галилеево-ньютонианскую картину мира. Фундаментальная научная революция XX в. 
открытием теории относительности и квантовой механики пересмотрела исходные 
представления о пространстве, времени и движении. Развиваясь вширь, в сторону 
проникновения в промышленность, технику и технологии, благодаря компьютеризации 
и автоматизации, она приобрела характер научно-технической революции.
   Кун выявляет и допарадигмальные стадии развития науки, в которых царит 
интеллектуальный хаос и борьба множества разноориентированных теорий и 
концепций. В самой парадигме целесообразно видеть относительный образ 
реальности, этакую карту реальности, но не саму истину об этой реальности и не 
саму территорию истории науки. Ее не стоит представлять и как исчерпывающую 
картину реальности, образ карты здесь более уместен.
   Внутри науки существуют научные школы, функционирующие как организованная и 
управляемая научная структура, объединенная исследовательской программой, 
единым стилем мышления и возглавляемая, как правило, личностью выдающегося 
ученого. В науковедении различают «классические» научные школы и современные. 
«Классические» научные школы возникли на базе университетов. Расцвет их 
деятельности пришелся на вторую треть XIX в. В начале XX в. в связи с 
превращением научно-исследовательских лабораторий и институтов в ведущую форму 
организации научного труда им на смену пришли современные, или «дисциплинарные»,
 научные школы. В отличие от «классической» научной школы дисциплинарные 
ослабили функции обучения и были сориентированы на плановые, формирующиеся вне 
рамок самой школы, программы. Когда же научно-исследовательская деятельность 
переставала «цементироваться» научной позицией и стратегией поиска руководителя,
 а направлялась лишь поставленной целью, «дисциплинарная» научная школа 
превращалась в научный коллектив. Творческие коллективы могли функционировать и 
на междисциплинарной основе. Для эффективного решения поставленной задачи члены 
коллектива подразделя-
335

лись на проблемные группы. И если научный коллектив мог включать в себя ученых 
с различными теоретическими убеждениями и интересами, то для научных школ такая 
ситуация немыслима. Ученые — члены научной школы — объединены общими идеями и 
убеждениями. Это, бесспорно, единомышленники, которые группируются вокруг 
лидера — генератора идей. Научные школы могут сливаться в научные направления, 
а сами направления зачастую начинаются деятельностью научных школ. Несмотря на 
различия, научные сообщества, школы и научные коллективы представляет собой 
определенного рода порождающие системы, обеспечивающие процесс формирования и 
развития нового знания.
   В современной социологии знания выделяют также и «эпистсмические сообщества».
 Они представляют собой коллективы и группы людей, работающих во вненаучных 
специализированных областях, например, в парапсихологии, алхимии, астрологии, 
эзотерии и оккультизме. Они также разделяют приоритеты и установки, принятые в 
своей среде, в них достаточно сильны организационные рычаги объединения 
сообщества.
ЛИТЕРАТУРА
1  См.: Американский философ Джованна Боррадори беседует с Куайном, Дэвидсоном, 
Патнэмом и др. М., 1998. С. 188.
2 Там же. С. 189.
3 Тамже.С. 191-192.
4 Мирская Е.З. Социология Науки в:80-е годы // Социальная динамика науки. М., 
1996. С. 31.
5 Кун Т. Структура научных революций. М., 1978. С. 11.
6 Там же. С. 243-244.
7 Там же. С. 20.
8 Кун Т. Объективность, ценностные суждения и выбор теории. Современная 
философия науки. М., 1996. С. 62-63.
9 Там же. С. 65.
10 Там же. С. 66.
Тема 32. ЛОГИКО-НОРМАТИВНАЯ МОДЕЛЬ
РОСТА ЗНАНИЯ В НАУЧНО-ИССЛЕДОВАТЕЛЬСКОЙ
ПРОГРАММЕ ИМРЕ ЛАКАТОСА
Идея конкуренции научно-исследовательских программ. — Структура 
исследовательской программы. — Правила положительной и отрицательной эвристики. 
—- Две стадии исследовательской программы: прогрессивная и вырожденческая. — 
Отличие евклидовой, эмпири-стской и индуктивистской программ.
   Проблема роста научного знания — животрепещущая проблема, лишающая покоя 
всех методологов, ученых и мыслителей, независимо от того, к какому направлению 
они принадлежат, какие религии исповеды-
336

вают, какие приоритеты разделяют. Иногда эта проблема, являясь узловым пунктом 
размышлений, не осознается в качестве таковой, и исследователь обращается к 
изучению более частных и прикладных вопросов, не отдавая себе отчета в том, что 
они всего лишь начальные ступеньки на пути восхождения к центральной для всей 
философии науки и современной эпистемологии проблемы роста знания. Так было и с 
Имре Лака-тосом.
   Британский философ и историк науки И. Лакатос (1922-1974) в ранних работах 
предпринял попытку построения оригинального варианта логики догадок и 
опровержений в качестве реконструкции проблемы роста знания. Предметом его 
анализа стала математика ХУП-Х1Хвв. Позднее он пришел к обоснованию идеи 
конкуренции научно-исследовательских программ, лежащей, по его мнению, в основе 
развития науки. «Мой подход, — писал ученый, — предполагает новый 'критерий 
демаркации между «зрелой наукой»,'состоящей из исследовательских программ, и 
«незрелой наукой», состоящей из затасканного образца проб и ошибок»1. Особое 
значение в обосновании своей концепции Лакатос придавал изучению истории науки.
   Научная программа, по Лакатосу, — основная единица развития научного знания. 
С точки зрения его концепции развитие науки представляет собой смену 
исследовательских программ. «Я смотрю на непрерывность науки сквозь 
«попперовские очки», — признается он. — Поэтому там, где Кун видит «парадигмы», 
я вижу еще и рациональные «исследовательские программы»2. Исследовательская 
программа понимается как совокупность и последовательность теорий, связанных 
непрерывно развивающимся основанием, общностью основополагающих идей и 
принципов. Исходная теория тянет за собой вереницу последующих. Каждая из 
последующих теорий развивается на основе добавления дополнительной гипотезы к 
предыдущей. Демаркация между «зрелой наукой» и «незрелой наукой» проводится 
Лакатосом по нескольким основаниям. Зрелая наука отличается тем, что:
- предсказывает ранее неизвестные факты;
- предвосхищает новые вспомогательные теории;
- обладает эвристической силой;
-располагает теоретической автономией.
   Непрерывность программы охраняется особыми нормативными правилами.
  Структура исследовательской программы включает в себя жесткое ядро, 
фундаментальные допущения, правила «положительной» эвристики (предписывающие, 
какими путями прокладывать дальнейший ход исследований) и правила 
«отрицательной» эвристики (говорящие о запрещениях, о том, каких путей следует 
избегать). Фундаментальные допущения носят специфический характер и принимаются 
за условно неопровержимые. Жесткое ядро представляет собой совокупность 
конкретно-научных и онтологических допущений, сохраняющихся без изменения во 
всех теориях научной программы. Поскольку правила «отрицательной» эвристики 
запрещают переосмысливать жесткое ядро исследовательской
337

программы даже в случае столкновения ее с контрпримерами или аномалиями, 
исследовательская программа обладает своего рода догматизмом. И эта 
догматическая верность однажды принятой теории имеет свое позитивное значение. 
Без нее ученые бы отказывались от теории раньше, чем поняли ее-потенциал, силу 
и значение. Тем самым она способствует более полному пониманию силы и 
преимуществ той или иной теории. Ее следы обнаруживаются уже при характеристике 
периода «нормальной науки» Куна.
  Для пущей сохранности «жесткого ядра» теории образуется «предохранительный 
пояс» дополнительных гипотез, которые могут видоизменяться, адаптируясь к 
аномалиям. Этим Лакатос стремился избежать крайностей фальсификационизма при 
оценке теорий, которые попадают в аномальные ситуации или сталкиваются с 
контрпримерами.
  Правила «положительной» эвристики показывают, как видоизменить опровергаемые 
варианты, как модифицировать гипотезы «предохранительного пояса», какие новые 
модели необходимо разработать для расширения области применения программы. 
Положительная эвристика выручает ученого в ситуации замешательства перед 
океаном аномалий. Положительной эвристикой определяется программа, в которую 
входит система более сложных моделей реальности; внимание ученого сосредоточено 
на конструировании моделей, соответствующих тем инструкциям, которые изложены в 
позитивной части его программы. На известные контрпримеры и не согласующиеся с 
программой наличные данные он просто не обращает внимания. Положительная 
эвристика играет первую скрипку в развитии исследовательской программы. При 
почти полном игнорировании «опровержений» может даже возникнуть впечатление, 
что как раз «верификация», а не опровержение создает токи соприкосновения с 
реальностью». Но тогда «попперовские очки» придется снять и откинуть.
  Данное противоречие проясняется том, что в развитии исследовательских 
программ, по Лакатосу, следует выделить две стадии: прогрессивную и 
вырожденческую (регрессивную). На прогрессивной стадии особую роль играет 
положительная эвристика. Именно она стимулирует образование вспомогательных 
гипотез, расширяющих сферу применения программы, а также ее эмпирическое и 
теоретическое содержание. По достижению «пункта насыщения» развитие 
исследовательских программ резко замедляется. Парадоксы, несовместимые факты, 
противоречия так и сыплются, так и обрушиваются на данную исследовательскую 
программу. Это симптомы начала стадии ее вырождения. Научно-исследовательская 
программа регрессирует, если теоретические объяснения отстают от роста 
эмпирических фактов. Вырождающиеся теории заняты в основном самооправданием. 
Возникает огромное количество гипотез ad hok, относящихся лишь к данному случаю.
 Когда появляется соперничающая исследовательская программа, которая в 
состоянии объяснить эмпирический успех своей предшественницы, превосходит ее по 
своему эвристическому потенциалу и способности предсказывать новые, не 
изведанные ранее факты, можно говорить об отказе от предшествующей 
исследовательской программы. Научные революции как раз и предполагают 
вытеснение прогрессивными
338

исследовательскими программами своих предшественниц, исчерпавших внутренние 
резервы развития.
  Однако положительная эвристика — очень гибкое образование. Лака-тос подмечает 
достаточно уникальный эффект ее действия: когда исследовательская программа 
вступает в регрессивную фазу, то маленькая революция или творческий толчок в ее 
положительной эвристике может снова продвинуть ее в сторону прогрессивного 
сдвига. Повышенная чувствительность к аномалиям свойственна только тем ученым, 
кто занимается упражнениями в духе проб и ошибок, работает в регрессивной среде 
исследовательской программы.
  К самому факту противоречия у Лакатоса было отношение более традиционное, чем 
это можно было предположить после оглашения К. Поп-пером принципа фальсификации.
 Лакатос был уверен, что непротиворечивость должна оставаться важнейшим 
регулятивным принципом (стоящим вне и выше требования прогрессивного сдвига 
проблем), а обнаружение противоречий должно рассматриваться как проблема. 
Причина проста. Если цель науки — истина, она должна добиваться 
непротиворечивости; отказываясь от непротиворечивости, наука отказалась бы и от 
истины. Однако из этого не следует, что как только противоречие или аномалия 
обнаружены, развитие программы должно немедленно приостанавливаться.
  Из рассуждений Лакатоса становится понятно, как трудно возникнуть новой 
исследовательской программе. Эти трудности связаны с тем, что мало какие 
опровержения приведут к необходимости замены теории. «Жесткие опровергающие 
интерпретации», применяемые к совсем юной программе, по мнению методолога, 
выглядят как «опасная методологическая черствость». Нет ничего такого, что 
можно было бы назвать решающим экспериментом, по крайней мере, если понимать 
под ними такие эксперименты, которые способны немедленно опрокидывать 
исследовательскую программу.
  Развитие исследовательских программ не сводится к чередованию умозрительных 
догадок и эмпирических опровержений. Но в чем конкретно состоит механизм 
развития и диалектика научно-исследовательских программ, из текстов Лакатоса не 
так-то просто вывести. Логико-концептуальное чутье иногда изменяет автору, и мы 
встречаемся с такими, например, заявлениями: «на самом деле, когда одна 
программа терпит поражение и ее вытесняет другая, можно, внимательно 
вглядевшись в прошлое, назвать эксперимент решающим, если удается увидеть в нем 
эффектный подтверждающий' пример в пользу победившей программы и очевидное 
доказательство провала той программы, которая уже побеждена. Но ученые не 
всегда правильно оценивают эвристические ситуации. Сгоряча ученый может 
утверждать, что его эксперимент разгромил программу, а часть научного 
сообщества — тоже сгоряча — может согласиться с его утверждением. Но если 
ученый из побежденного лагеря несколько лет спустя предлагает научное 
объяснение якобы «решающего эксперимента» в рамках якобы разгромленной 
программы (или в соответствии с ней), почетный титул может быть снят и решающий 
эксперимент может превратиться из поражения программы в ее новую победу»3.
339

   Техника методологического анализа той или иной исследовательской программы 
распадается на ряд ступеней:
• выдвижение национальной реконструкции исследовательской программы;
• сравнение ее с действительной историей;
• критика ее за отсутствие историчности или рациональности.
   Требование непрерывного роста — основное кредо и суть рациональной 
реконструкции Лакатоса. Видимо, исследовательская программа должна подчеркнуть 
черты континуальности в развитии научного знания.
   В целом концепция ученого носила логико-нормативный характер. 
Научно-исследовательская программа ограничивала множество и разнообразие путей 
развития научного знания, а сама история науки представала в виде возникновения,
 развития и конкуренции различных теорий. Вместе с тем действительная сложность 
механизма развития исследовательских программ, базисных теорий и многообразных 
форм изменения и развития научного знания с предложенной моделью сочетаться не 
могла.
  Любопытно, что Лакатос связывал основной вопрос эпистемологии с противоречием 
между догматиками, заявляющими, что мы можем знать, и скептиками, заявляющими, 
что мы не можем знать или по крайней мере не можем знать, что и когда мы можем 
знать4. Тщетность поиска оснований знания — конек скептиков. Одновременно это и 
демонстрация регресса, которая не позволяет знанию обрести твердую почву. 
Лакатос, указывая на систему Евклида, а также на эмпиристскую и индуктивистскую 
программы, отмечает, что «все три программы исходят из организации знания как 
дедуктивной системы. Базисная дефинитная характеристика дедуктивной системы — 
это принцип ретрансляции ложности «снизу вверх», от заключений к посылкам: 
контрпример заключения будет и контрпримером по отнощению хотя бы одной из 
посылок». Евклидову программу, которая предполагает, что все можно дедуцировать 
из конечного множества тривиальных истинных высказываний, состоящих только из 
терминов с тривиальной смысловой нагрузкой, Лакатос называет программой 
тривиа-лизации знания. Он уверен, что классическое описание данной программы 
можно найти у Паскаля. Эта программа содержит сугубо истинные суждения, она не 
работает ни с предположениями, ни с опровержениями. Знание как истина вводится 
на верхушку теории и без какой-либо деформации стекает от терминов-примитивов к 
определяемым терминам.
   В отличие от Евклидовой эмпиристская программа строится на основе базовых 
положений, имеющих общеизвестный эмпирический характер. Эмпиристы не могут 
допустить иного введения смысла, чем снизу теории. Если эти положения 
оказываются ложными, то данная оценка проникает вверх по каналам дедукции и 
наполняет всю систему. Следовательно, эмпиристская теория предположительна и 
фальсифицируема. И если евклидова теория располагает истину наверху и освещает 
ее естественным светом разума, то эмпиристская располагает ее внизу и освещает 
светом опыта. Но обе программы опираются на логическую интуицию. «Мы можем 
достичь многого, — подчеркивает И. Лакатос, — обсуждая просто, как нечто течет 
в дедуктивной системе, не обсуждая того, что собствен-
340

но в ней течет — безошибочная ли истина или, скажем, расселовская 
психологически неоспоримая истина, логически неоспоримая истина Р. Б. 
Брейтвейна, витгенштейновская «лингвистическая неоспоримая истина», течет ли в 
ней попперниканская оспоримая ложность и правдоподобие или карнаповская 
вероятность»5.
  Об индуктивистской программе Лакатос говорит так: «Изгнанный с верхнего 
уровня разум стремится найти прибежище внизу. <...> Индуктивист-ская программа 
возникла в рамках усилий соорудить канал, посредством которого истина течет 
вверх от базисных положений и таким образом установить дополнительный 
логический принцип, принцип ретрансляции истины». Возникновение индуктивистской 
программы было связано с темными докоперниканскими временами Просвещения, когда 
опровержение считалось неприличным, а догадки презирались. «Передача власти от 
Откровения к фактам, разумеется, встречала оппозицию церкви. Схоластические 
логики и «гуманисты» не уставали предрекать печальный исход ин-дуктивистского 
предприятия...»6. Индуктивная логика была заменена Рей-хенбахом и Карнапом 
вероятностной логикой. Окончательный удар по ин-дуктивизму был нанесен Поппером,
 который показал, что снизу вверх не может идти даже частичная передача истины 
и значения.
   Вместе с тем Лакатос ставил перед собой задачу реформирования критического 
рационализма К. Поппера. Выработанная в связи с этим концепция «утонченного 
фальсификационизма» получила отражение в работе Лакатоса «Фальсификация и 
методология научно-исследовательских программ»7. Вся наука понимается автором 
как гигантская научно-исследовательская программа, подчиняющаяся основному 
правилу К. Поппера: «Выдвигай гипотезы, имеющие большее эмпирическое содержание,
 чем у предшествующих». Понятие «метафизический» употребляется Лакатосом как 
технический термин фальсификационизма: высказывание является метафизическим, 
если оно не имеет потенциальных фальсификаторов.
   Самой успешной из всех когда-либо существовавших программ Лакатос считает 
теорию тяготения Ньютона и обосновывает это так. На момент возникновения теории 
Ньютона существовало множество опровергающих ее факторов. Теория тяготения 
вступила в борьбу с ними и с подтверждающими эти факты теориями. Через 
определенное время, проявив изобретательность, сторонники теории Ньютона 
превратили все контрпримеры в примеры, подкрепляющие теорию. Отрицательная 
эвристика запрещала применять опровержения к жесткому ядру программы.
   Необходимо заметить, что главное отличие позиции Поппера и Лакатоса состоит 
в том, что у Поппера обнаружение противоречия между теорией и эмпирическими 
фактами ведет к отказу от теорий. У Лакатоса же сохраняется возможность так 
переформулировать некоторые допущения теории, что данные факты из опровержения 
становятся их подтверждением либо просто игнорируются. После рассмотрения 
аномалий о них стараются забыть, надеясь на их превращение в подкрепляющие 
программу примеры.
   Работая в рамках исследовательской программы, нельзя впадать в отчаяние от 
долгой серии опровержений, а надо дожидаться остроумных (а главное — удачных) 
гипотез, позволяющих увеличить эмпирическое со-
341

держание, и превратить череду поражений в историю громких побед. Поэтому каждый 
последующий шаг исследовательской программы должен быть направлен на увеличение 
ее содержания и прогрессивный сдвиг. При этом программа должна и в 
ретроспективе рассматриваться как дискретно-прогрессивный эмпирический сдвиг.
   Рациональность использования отрицательной эвристики состоит в том, чтобы не 
допустить «опровержениям» переносить ложность на твердое ядро программы, до тех 
пор пока содержание защитного пояса вспомогательных гипотез продолжает 
увеличиваться.
   Однако Лакатос далек от догматизации какой бы то ни было исследовательской 
программы. Поэтому он предусматривает возможность, что при определенных 
условиях, в случае, если программа больше не может предсказывать новые факты, 
возможен отказ от «жесткого ядра», его разрушение. Теоретик обязан предвидеть 
опровержения. Это относится к сфере положительной эвристики, которая 
представляет собой своеобразную стратегию предвидения и «переваривания 
опровержений».
ЛИТЕРАТУРА
1   Лакатос И. Методология научных исследовательских программ // Вопросы 
философии. 1995. № 4. С. 147.
2   Там же. С. 148.
3   Там же. С. 147.
4   Лакатос И. Бесконечный регресс и основания математики // Современная 
философия науки. М., 1996. С. 107.
5   Тамже. С. 110.
6   Тамже. С. 112,114.
7   См.: Лакатос И. Фальсификация и методология научно-исследовательских 
программ. М., 1995.
8   Лакатос И. Бесконечный регресс и основания математики // Совре-. менная 
философия науки. М., 1996.
Тема 33. ПЛЮРАЛИЗМ В ЭПИСТЕМОЛОГИИ ПОЛА ФЕЙЕРАБЕНДА
Что есть наука по Фейерабенду. — Идея теоретического реализма. Принцип 
пролиферации (размножения теорий). — От плюрализма теорий к плюрализму традиций.
 — «Против методологического принуждения. Очерк анархической эпистемологии» — 
знаменитый памятник релятивизму. — Чем реально ограничен ученый?— «Anything 
goes» — допустимо все.
   Обвинения в адрес Пола Фейерабенда банальны, его упрекают в создании 
неадекватной эпистемологии, в которой познание лишено универсальности, научный 
метод не гарантирует получения истинного знания, статус и авторитет науки 
весьма сомнителен, ибо от попыток де-
342

маркации науки и ненауки следует навсегда отказаться. Чем же руководствовался 
известный методолог, делая подобные заключения, и почему он производил столь 
эпатирующее воздействие на своих современников?
  Пол Карл Фейерабенд— американский философ и методолог, профессор 
Калифорнийского университета — родился в 1924 г. в Вене и получил разноплановое 
образование. В Венском университете он изучал историю математики и астрономию, 
в Веймаре — драматургию, в Лондоне и Копенгагене — философию. Был также знаком 
с микрофизикой. В 1954 г. получил государственную премию Австрийской республики 
за успехи в науках и искусствах.
  В разноплановой концепции Фейерабенда содержатся следы влияния позднего 
Витгенштейна, ориентации критического рационализма и даже принципы «научного 
материализма», которые означали стремление осмыслить традиционные и новые 
проблемы с позиций естественнонаучного мировоззрения и методологии. Некоторое 
время он находился под влиянием марксизма. Идеи диалектического развития, 
принцип историзма и классовой борьбы, преломленные сквозь призму его 
эпистемологии, наполнялись характерным для мышления ученого плюралистическим 
содержанием. Впоследствии преобладающей в его мировоззрении стала идеология 
контркультуры. ФейерабенДу принес известность его критический талант. Нещадная 
критика, особенно в направлении неопозитивизма и критического рационализма, не 
могла остаться незамеченной в кругах эпистемологов XX в.
   Фейерабенд имел смелость вслух огласить те следствия, итоги и 
«антагонистические идеи», к которым пришла философия науки к концу семидесятых 
и которые содержались в сочинениях «философов науки». Задаваясь вопросами, что 
есть наука, как она действует, каковы ее результаты, мыслитель совершенно 
справедливо подмечал, что ответ указывает на существование особого научного 
метода, т.е. совокупности правил, управляющих деятельностью науки. Процедура, 
осуществляемая в соответствии с правилами, является научной, и, соответственно, 
процедура, нарушающая эти правила, ненаучна. Однако подобные правила не всегда 
формулируются явно, поэтому существует мнение, что в своем исследовании ученый 
руководствуется правилами скорее интуитивно, чем сознательно. Кроме того, 
утверждается несоизмеримость данных правил. Но тот факт, что эти правила 
существуют, что наука своими успехами обязана применению данных правил и что 
они «рациональны» в некотором безусловном, хотя и расплывчатом смысле, не 
подвергается ни малейшему сомнению. Вот то явное противоречие, на которое 
обращает внимание Фейерабенд, анализируя сущность современной науки. «При этом 
люди далекого прошлого совершенно точно знали, что попытка рационалистического 
исследования мира имеет свои границы и дает неполное знание, — отмечает он. — В 
сравнении с этими достижениями наука и связанная с ней рационалистическая 
философия сильно отстают, однако мы этого не замечаем»1.
   Существующей гипотетико-дедуктивной модели науки и кумулятивиз-му философ 
противопоставляет идею теоретического реализма. Кумуляти-
343

визм, возникший на основе обобщения практики описательного естествознания, 
предполагал упрощенное понимание роста знания, когда к накопленной сумме 
истинных положений постепенно присоединяются и добавляются новые утверждения. В 
нем заблуждения истолковываются как исключительно субъективный процесс, 
исключено качественное изменение знания, отбрасывание старого и опровержение 
принятого. Эмпиристский кумулятивизм отождествляет рост знания с увеличением 
его эмпирического содержания, рационалистский кумулятивизм предполагает такой 
способ развития знания, где каждый последующий элемент включается в систему 
наличествующих абстрактных принципов и теоретических обобщений.
   Фейерабендовская идея «теоретического реализма» утверждает, что актуальный 
рост знания осуществляется в результате размножения (пролиферации) теорий, 
являющихся несоизмеримыми (дедуктивно не связанными единым логическим 
основанием и использующими различные понятия и методы). Опыт есть всегда 
теоретически нагруженный опыт, а принятие той или иной теории обусловливает 
систему восприятия. Принцип пролиферации (размножения теорий), который 
обосновывает методолог, разрешает создавать и разрабатывать теории, 
несовместимые с принятыми точками зрения, даже если последние достаточно 
подтверждены и общепризнанны. Выдвижением тезиса о взаимонесоизмеримости, 
взаи-монепереводимост (incommensurability) содержания альтернативных теорий и 
концепций, принадлежащих разным или одному и тому же этапу развития науки, 
Фейерабенд ужесточает требования принципа пролиферации.
   Позиция теоретического и методологического плюрализма отталкивается от того, 
что множество равноправных типов знания есть реальность, которая 
свидетельствует о развитии науки и личности. Периоды борьбы альтернатив, по 
Фейерабенду, — самые плодотворные периоды. Истоки альтернативных концепций 
коренятся в различных мировоззренческих и методологических позициях ученых.
  Идею плюрализма теорий он расширяет до плюрализма традиций. В связи с этим 
наука как идеология научной элиты должна быть лишена своего центрального места 
и уравнена с мифологией, религией и даже магией. Такая резко выраженная 
антисциентистская позиция направлена против критического рационализма и 
по-новому оценивает специфику философии. По справедливому замечанию И. Нарского,
 если Р. Карнап считал всякую философию лишенной научного смысла, Б. Рассел — 
ничейной землей между наукой и религией, для позднего К. Поппера философская 
гипотеза может оказаться зародышевым и незрелым наброском научной теории, для И.
 Лакатоса — скрепляющей частью теории исследовательских программ, а Д. Уоткинс 
слил философию с наиболее далекой от эмпирии частью самой науки, то П. 
Фейерабенд отрицает границу между философией и наукой, наукой, религией и мифом.
 При он отказывается от понятия объективности и истинности знания и 
подчеркивает относительность критериев рациональности в познании и деятельности.
 Согласно Фейерабенду, в деятельности ученых важна не истина, а «развитие 
индивидуальных способностей», не познание и его подлинная рациональность, а 
ничем не стесненное, «абсолютно» свободное поведение.
344

  Многие его идеи, бесспорно, шокировали представителей академической философии.
 Концепцию Фейерабенда нередко называют «анархистской эпистемологией» — отчасти 
потому, что он совершенно правомерно отрицает наличие единого универсального 
метода, отчасти потому, что он убежден, что ученые руководствуются принципом 
«все дозволено». Следование строгому методу и исполнение всех его предписаний, 
с точки зрения Фейерабенда, несовместимо ни с реальной практикой научного 
исследования, ни с творческой природой познания. Поэтому «наука обладает не 
большим авторитетом, чем любая другая форма жизни»3.
  Но что означает применять плюралистическую методологию? По мнению Фейерабенда,
 ученый должен сравнивать идеи с другими идеями, а не с опытом, и попытаться 
улучшить те концепции, которые потерпели поражение в соревновании, а не 
отбрасывать их. Действуя таким образом, он сохранит концепции человека и 
космоса, содержащиеся в книге Бытия или «Поимандре», и будет их использовать 
для успехов в теории эволюции и других новейших концепциях. Его нашумевшее 
произведение «Против методологического принуждения. Очерк анархистской теории 
познания» (1970) — знаменитый памятник релятивизму. Фейерабенд, тем не менее, 
достаточно остроумно пытается адаптировать свою позицию в том числе и к 
материалистическому направлению в философии. Он апеллирует к известной идее В. 
Ленина о том, что «история вообще, и история революции в частности, всегда 
богаче содержанием, разнообразнее, разностороннее, живее, «хитрее», чем 
воображают самые лучшие партии, самые сознательные авангарды ее передовых 
классов»4. Отсюда, по Фейера-бенду, вытекает принципиальная нерегулируемость, 
распространяющаяся и на познавательный процесс. Это во-первых. Во-вторых, 
наличие неравномерности в развитии научного познания позволяет говорить о 
хаотичности и незакономерности развития науки как таковой. А в-третьих, 
случайному и неупорядоченному росту знания никакая методология не нужна.
   Набросок основных рассуждений, предваряющий текст работы «Против 
методологического принуждения», включает в себя следующие тезисы.
• Теоретический анархизм более гуманен и прогрессивен, чем его альтернативы, 
опирающиеся на закон и порядок.
• Единственным принципом, не препятствующим прогрессу, является принцип 
«допустимо все».
• Можно использовать гипотезы, противоречащие хорошо подтвержденным теориям, 
развивать науку, действуя контриндуктивно.
• Условие совместимости неразумно, поскольку оно сохраняет более старую, а не 
лучшую теорию, единообразие подвергает опасности свободное развитие индивида.
• Не существует идеи, сколь бы.устаревшей и абсурдной она ни была, которая не 
способна улучшить наше познание.
• И, наконец, одно из наиболее сильных утверждений методолога: если наука 
существует, разум не может быть универсальным и неразумность исключить 
невозможно. Эта характерная черта науки требует анархистской эпистемологии.
345

   С одной стороны, сама действительность намного более флуктурирующа, 
бифуркационна, чем ее гладкое изображение посредством непротиворечивой научной 
теории. Но, с другой стороны, сама наука куда более иррациональна, нежели ее 
методологическое описание. В определенной мере жесткие методологические 
требования служат препятствием к открытию. Проблема начала научного поиска у 
Фейерабенда приобретает необыкновенно своеобразную интерпретацию. Он рассуждает 
таким образом: «...мы видели, что реальное развитие учреждений, идей, 
практических действий и т.д. часто начинается не с проблемы, а с некоторой 
несущественной активности, например, с игры, приводящей в качестве проекта к 
разработкам, которые впоследствии могут быть проинтерпретированы как решение 
неосознанных проблем»5.
   Фейерабенд пытается доказать, что в новой методологической парадигме важно 
трезво взглянуть на вещи и понять, чем же реально ограничен ученый. Помимо 
принуждений и препятствий чисто методологического характера со стороны принятия 
правил и требований, ученый ограничен своим собственным арсеналом исследования, 
понятливостью своих коллег и соратников, материальной основой телесных, 
физиологических, социальных и духовных принуждений, а также прагматических 
приоритетов. И тот, кто задумывается над началом, связан не только концептами 
теоретического плана, но и всей совокупностью социально-культурных и 
экзистенциальных факторов.
   Пытаясь структурировать концепцию мыслителя, следует упомянуть о двух 
опорных пунктах. Первый — принцип неограниченной пролиферации или размножения 
конкурирующих, прямопротивоположных, альтернативных гипотез. Отсюда и возникло 
известное выражение «anything goes» — допустимо все. Второй — принцип 
«теоретического упорства» или прочности, отказ от введения в гносеологический 
оборот новых теорий и сохранение имеющих. Руководствуясь принципом 
теоретического упорства, можно игнорировать контрпримеры и аномалии, 
противоречащие данной теории факты. Если принять тезис «допустимо все» или 
другую его редакцию «делай то, что хочется», то можно примириться с любой из 
существующих теорий, к которой мы просто-напросто привыкли. И как бы ни было 
велико количество контрпримеров, все можно усовершенствовать, обратившись к 
хорошо известному оружию условно принимаемых соглашений — конвенциализму. 
Конвенциалистское изобретательство названо Фейерабендом «контриндукцией».
   Фейерабенд считает, что если ученый будет руководствоваться принципом «делай,
 что хочешь», то его аргументы будут носить диалектический характер, т.е. будут 
опираться на изменяющуюся рациональность, а не на фиксированное множество 
стандартов. С другой стороны, если ученого спросить, в чем состоит научный 
метод, то вряд ли последует определенный ответ. Ученые весьма редко знают, что 
именно они делают в процессе своих исследований.
  Доведенный до крайности антропологизм Фейерабенда может быть истолкован как 
дань своего времени — времени постмодерна, рождающего представление о 
постобъективности, мнимой (виртуальной) объективной реальности, основанной на 
представлениях и концепциях, ни-
346

чуть не задетых своим несоответствием физическому миру. «Нужна способность 
создать и осознать новые перцептуальные и концептуальные отношения, включая те, 
которые непосредственно не даны (скрытые отношения), а этого нельзя достигнуть 
одним лишь критическим обсуждением», — заключает методолог новой парадигмы.
  «Важно заметить, — с особой настоятельностью подчеркивает Фейе-рабенд, — что 
элементы проблемы не просто даны. Например, «факт» иррегулярности нельзя 
получить без значительных хлопот. Его не может открыть всякий, у кого хорошие 
глаза и нормальное мышление. Лишь благодаря определенному ожиданию он 
становится объектом нашего внимания, или выражаясь более точно, факт 
нерегулярности существует только благодаря ожиданию регулярности. В конце 
концов термин «нерегулярность» имеет смысл лишь в том случае, если у нас есть 
правило»6. И даже самые отдаленные от психологии методологи вынуждены 
интуитивным образом фиксировать феномен психологического ожидания.
  Таким образом, обратив внимание на многомерность знания, мыслитель поместил 
его в социокультурный контекст реалий постнеклассики. Оттенок плюралистической 
трансформации всех гносеологических процедур и рациональности в целом в 
методологии Фейерабенда не случаен. Он отражает типичную для данного этапа 
современности и философии науки тенденцию к открытости и демократизации 
возможностей познавательного поиска в эпистемологических исследованиях.
ЛИТЕРАТУРА
1	ФейерабендП. Избранные труды по методологии науки. М., 1986. С. 139.
2	Там же. С. 20.
3	Там же. С. 465.
4	^е/шиА#.Полн.собр.соч.Т.41.С80.
5	ФейерабендП. Указ. соч. С. 317.
6	Там же. С. 379, 314.
Тема 3<. ТЕМАТИЧЕСКИЙ АНАЛИЗ НАУКИ. КОНЦЕПЦИЯ ДЖЕРАЛЬДА ХОЛТОНА
Независимость тематической структуры научной деятельности. — «Древность» 
большинства тем в науке. — Понятие тематической оппозиции. — Новые теории и 
новые темы. — Эффективность применения «тематического анализа».
   Историцистский вариант нормативного подхода к развитию науки представлен в 
концепции Дж. Холтона. Американский историк и философ науки Джеральд Холтон 
(1922) стал известен благодаря «тематическому анализу науки». Эта концепция 
отвечала потребности дополнить существующие модели структуры научного знания 
новым видением механизма его роста. Для того чтобы эффективно работать с 
проблемами, Холтон пред-
347

дожил такую компоненту анализа научной деятельности, как тематический анализ. 
«В моих исследованиях, — подчеркивал ученый, — особое внимание уделяется тому, 
чтобы установить, в какой мере творческое воображение ученого может в 
определенные решающие моменты его деятельности направляться его личной, 
возможно даже неявной, приверженностью к некоторой определенной теме (или 
нескольким таким темам)». Любопытно, что тематическую структуру научной 
деятельности, по мнению исследователя, можно считать в основном независимой от 
эмпирического или аналитического содержания исследований. Эта структура может 
играть главную роль в стимулировании научных прозрений1.
  Дж. Холтон обращал особое внимание на то, что «имеется масса случаев, которые 
подтверждают роль научных предпосылрк, эмоциональных мотиваций, разнообразных 
темпераментов, интуитивных скачков, не говоря уже о невероятном упорстве, с 
которым отстаиваются определенные идеи, вопреки тому факту, что они вступают в 
конфликт с очевидными экспериментами»2. Тематическая ориентация ученого, раз 
сформировавшись, обычно оказывается на удивление долгоживущей, но и она может 
измениться.
   Как ведут себя ученые в период научных революций? Предают ли они свою 
тематику или следуют ей, несмотря на многочисленные аномалии, контрпримеры и 
парадоксы? «Тематический анализ» направлен именно на то, чтобы находить в науке 
черты постоянства или непрерывности, инвариантные структуры, которые 
воспроизводятся даже в. ситуациях, названных научными революциями3. Весомым 
аргументом, подтверждающим данное предположение, по мнению Холтона, является 
«древность» большинства тем в науке. Истоки некоторых из них уходят в недра 
мифологического мышления и являются весьма устойчивыми к революционным 
потрясениям. В них собраны понятия, гипотезы, методы, предпосылки, программы, 
способы решения проблем, — т.е. те необходимые формы научной деятельности, 
которые воспроизводят себя на каждом этапе.
   Кеплер, например, увидел три основные темы: Вселенную как небесную машину, 
Вселенную как математическую гармонию и Вселенную как образец всеобщего 
теологического порядка. Среди тем, которыми руководствовался Эйнштейн в 
построении своей теории, вне всякого сомнения были следующие: первичность 
скорее формального, чем материального, единство и космогонический масштаб 
(равноправная применимость законов) ко всей совокупности опытных данных, 
постоянство и инвариантность. И хотя «всюду существует опасность спутать 
тематический анализ с чем-то иным: юнговскими архетипами, метафизическими 
концепциями, парадигмами и мировоззрениями», по мнению философа, «появляющиеся 
в науке темы можно — в нашей приблизительной аналогии — представить в виде 
нового измерения, то есть чем-то вроде оси»4.
   В первой главе своей книги Дж. Холтон обсуждает понятие тематической 
оппозиции. Он считает, что одним из существенных результатов тематического 
анализа является та найденная закономерность, что альтернативные темы зачастую 
связываются в пары, как случается, напри-
348

мер, когда сторонники атомистической темы сталкиваются с защитниками темы 
континуума. Ученый приходит к выводу, что новые теории возникают на стыке и при 
соединении принципов конкурирующих позиций. А новые темы появляются и 
идентифицируются в ситуации, когда невозможно сблизить существующие, как, 
например, тему субъекта и объекта, классической и вероятностной причинности. Он 
иллюстрирует этот вывод следующим образом: «В 1927 году, вскоре после спора 
Гейзенберга и Шредингера, Бор предложил новый подход к решению фундаментальных 
проблем квантовой механики, позволявшей ему принять оба члена тематической 
оппозиции — непрерывность и дискретность — в качестве равно адекватных картин 
реальности, не пытаясь растворить один из них в другом, как это было при 
разработке им принципа соответствия. Бор понял и то, что эта оппозиция 
соотносится с другими парами альтернативных тем, также не поддающихся сближению 
или взаимопоглощению, — таких, например, как разделение и взаимосвязь субъекта 
и объекта или классическая и вероятностная причинность. Вывод, который Бор 
сделал из этих констатации, относится к числу редчайших в истории человеческой 
мысли: в физику была эксплицитно введена новая тема, до того не осознававшаяся 
в качестве ее компоненты»5. Имелась в виду, конечно же, идея дополнительности.
   Сами темы, помимо сугубо научных признаков, включают в себя и индивидуальные 
предпочтения, личную оценку той или иной теории. Темы регулируют воображение 
ученого, являются источником творческой активности, ограничивают набор 
допустимых гипотез. В связи с этим особую значимость приобретает незамечаемая 
ранее функция тематического анализа. Она во многом сближает естественнонаучное 
и гуманитарное знание, представляя тематизм как признак сходства между ними.
   По мнению Холтона, применение «тематического анализа» очень эффективно. Оно 
предполагает подключение независимых и дополняющих друг друга направлений в 
науке. Тематический анализ позволяет локализовать научное событие в 
историческом пространстве и времени, а также обратить внимание на борьбу и 
сосуществование тем. Ибо темы не меняются во времени и в пространстве. В физике 
их можно насчитать больше сотни. Более того, «тематические структуры», по 
мнению методолога, могут выступить и выступают в качестве всеобщих определений 
человеческого интеллекта. И в этом своем качестве они надысторичны, т.е. не 
зависят от конкретно-исторического развития науки.
   Но не следует абсолютизировать возможности тематического анализа, ибо 
существует еще вопрос о соотношении темы и проблемы. Сам автор с прямотой 
подлинного ученого подмечает неуниверсальность своей концепции и считает, что 
«как прошлая, так и современная наука содержит и такие важные компоненты, в 
отношении которых тематический анализ, Судя по всему, не слишком полезен. Так, 
исследуя деятельность Энрико Ферми и его группы, я не нашел особых преимуществ 
в том, чтобы интерпретировать ее в тематических терминах»6. Вместе с тем 
тематический анализ выводит на изучение глубинных предпочтений ученого, он 
связывает анализ науки с рядом других современных областей ис-
349

следований, включая исследование человеческого восприятия, процессов обучения, 
мотивации и даже выбора профессии.
ЛИТЕРА ТУРА
1	См.: ХолтонДж. Тематический анализ науки. М., 1981. С. 8.
2	Там же. С. 15.
3	Современная западная философия. Словарь. М., 1986. С. 371.
4	ХолтонДж. Указ. соч. С. 42,25.
5	Там же. С. 178.
6	Там же. С. 41.
Тема 35. КОМПЛЕКСНАЯ ОЦЕНКА
СОВРЕМЕННОЙ ФИЛОСОФИИ НАУКИ. ПОНЯТИЕ
СИНЕРГЕТИКИ И ЭВРИСТИКИ
Многообразие концепций современной эпистемологии. — Семантическая модель 
научной теории. — Тезис онтологической относительности. — Осмысление 
синергетики: самоорганизация, стихийно-спонтанный структурозенез, нелинейность, 
открытые системы. — Прообраз синергетики в «Тектологии» А. Богданова. — 
Эвристика как решение проблем в условиях неопределенности. — Эвристика — 
сюрпризная сфера поиска. — Междисциплинарность эвристики. — Модели 
эвристической деятельности. — Эвристические постулаты. — Методы эвристики.
   Комплексная оценка современной философии науки исходит из факта признания 
того, что в современной эпистемологии причудливо сочетаются многообразные 
концепции и подходы. Иногда они являются взаимоисключающими, как, например, 
программа унификации науки Венского кружка и концепция личностного знания М. 
Полани; или же концепция роста научного знания, опирающаяся на модель 
эволюционной методологии, и методологический анархизм Фейерабенда, когда 
«допустимо все». Во многом различны и устремления от верификации к 
фальсификации, от экзальтированного эмпиризма к интуитивизму и конвенциализму.
   В 80-е гг. важной проблемой философии науки стала проблема разработки 
методологии обществознания. Это также было полным опровержением программы 
философии наук на первых этапах ее становления, когда бесспорную базу научных 
исследований составляли утверждения математики, физики, химии, отчасти — 
биологии. Прямой перенос методологических процедур из сферы естествознания в 
область общественных наук представлялся некорректным в силу специфичности 
объекта— общества и наделенных сознанием и волей составляющих его индивидов. 
Модель дедуктивно-номологического объяснения, представленная и К. Поппе-ром, и 
К. Гемпелем, мыслилась подходящей равным образом как в есте-
350

ственных, так и в общественных исследованиях, в частности в истории. Процедура 
объяснения указывала на факт существования общих законов.
  В связи с этим при характеристике основных тематических разделов философии 
науки приходится прибегать к представлениям о полимерности и нелинейности этой 
сферы, ее принципиальной некумулятивности, комплексной оценки философии науки. 
Так, нормативистская ориентация предполагает либо логистический вариант, где 
речь идет о перестройке всего научного мышления в соответствии с принятыми 
логическими стандартами и критериями, либо исторический вариант, когда 
анализируется история науки, но под углом зрения нормативно значимых выводов из 
нее.
  Особого внимания заслуживает попытка логико-методологической экспликации 
исторического материала. Так называемая семантическая модель научной теории 
Патрика Суппеса (1922), американского логика и психолога, опирается на идею 
тесной взаимосвязи философии и специальных наук. Из этого тезиса Суппес делает 
вывод о том, что не существует специальных философских методов исследования, 
отличных от научных. Любая проблема переводится в ранг философских в силу ее 
значимости или же по причине ее парадоксальности. Самый выдающийся результат 
концепции Суппеса — обоснование и применение к эмпирическим наукам метода 
аксиоматизации, заключающегося в определении теоретико-множественного предиката,
 специфического для данной теории. Резко выступая против лапласовского 
детерминизма, Суппес развивает вероятностную концепцию причинности и подвергает 
критике наивные концепции абсолютной достоверности и полноты знания.
  С 1959 г. Суппес занимает пост директора математических исследований 
социальных наук при Стенфордском университете, и область его интересов 
охватывает очень широкий круг проблем — от специальных вопросов философии 
физики до психологии и использования компьютеров в процессе обучения и 
разработки специальных средств компьютерного обучения. Он выдвигает очень 
интересную концепцию методологического бихевиоризма, или необихевиоризма, 
согласно которой психология как наука необходимо следует за особенностями 
наблюдаемого поведения. В ней признается существенная роль ментальных состояний.

  В концепции американского философа и логика Куайна(1908) выдвигается тезис 
онтологической относительности. Согласно ему предпочтение одних онтологии 
другим объясняется сугубо прагматическими целями. Онтологическая проблематика 
связывается с вопросами о переводимое™ языков, так как наше знание об объекте 
одной теории на языке другой теории можно рассматривать лишь в случае выяснения 
отношений языка последней к первой. Куайн в тезисе о невозможности радикального 
перевода отрицает и саму идею единого унифицированного языка науки. Сама же 
наука рассматривается исследователем как одна из форм приспособления организма 
к окружающей среде. Куайн вводит оригинальное понятие «стимульного значения», 
означающее совокупность внешних стимулов, которые вызывают согласие или 
несогласие с произносимой фразой.
351

   Все подобные новации, или «сюрпризы», переднего края философии науки требуют 
своего дальнейшего тщательного осмысления и фильтрации, чтобы выяснить, что же 
может нерастворимым осадком отложиться в философии науки как научной дисциплине.
 Тем не менее они убедительно свидетельствуют о том, что философия науки 
продолжает активно и плодотворно развиваться.
   В центре внимания философии науки находится и осмысление процессов 
синергетики, весьма актуальных в современных научных дискуссиях и исследованиях 
последних десятилетий. Синергетику характеризуют, используя следующие ключевые 
слова: самоорганизация, стихийно-спонтанный структурогенез, нелинейность, 
открытые системы. Синергетика изучает открытые, т.е. обменивающиеся с внешним 
миром, веществом, энергией и информацией системы. В синергетической картине 
мира царит становление, обремененное многовариантностью и необратимостью. Бытие 
и становление объединяются в одно понятийное гнездо. Время создает; иначе 
выражаясь, оно выполняет конструктивную функцию.
   Нелинейность предполагает отказ от ориентации на однозначность и 
унифицированность, признание методологии разветвляющегося поиска и вариативного 
знания. Нелинейность как принцип философии науки отражает реальность как поле 
сосуществующих возможностей. Принципиально важно, что к нелинейным системам 
относят такие, свойства которых определяются происходящими в них процессами так,
 что результат каждого из воздействий в присутствии другого оказывается иным, 
чем в случае отсутствия последнего1.
   Иногда прообраз синергетики видят в работе А. Богданова «Тектоло-гия. 
Всеобщая организационная наука» (1913-1917)2. Тектология (от греч. — учение о 
строительстве) — труд, отстаивающий единственный всеобщий объединяющий принцип. 
Организация — исходный пункт анализа объяснительных моделей и практического 
преобразования. Основная идея тек-тологии предстает как единство законов 
строения и развития различных систем, «комплексов», независимо от того 
конкретного материала, из которого они состоят — от атомных, молекулярных 
систем до биологических и социальных. Богданов высказывает тезис об изоморфизме 
организационных систем — неорганических, органических и социальных, изоморфизме 
механизмов возникновения, сохранения и преобразования таких систем и 
организационных методов различных наук, способов комбинаторики элементов.
   Принцип изоморфизма позднее использовал в своей теории систем и немецкий 
исследователь Л. фон Берталанфи, причем существует предположение о тесной 
преемственности, если не заимствовании им идей Богданова.
   У Богданова можно найти и идею обратной связи (бирегулятора), которую 
плодотворно использовал отец кибернетики Н. Винер. Общая схема развития, по 
Богданову, включает следующие элементы.
1.  Исходная система находится в состоянии подвижного равновесия. Ей, как и 
окружающей среде, присуща изначальная разнородность (гетерогенность). Изменения 
среды приводят к нарушению равновесного состояния системы.
352

2  В системе, выведенной из равновесия, начинает действовать закон системного 
расхождения. Согласно ему, возможно образование дополнительных связей, 
ответственных за повышение ин-тегративности системы. Им сопутствует и 
противоположная тенденция. Системное расхождение порождает системные 
противоречия, которые, повышая неустойчивость системы, ведут к ее 
дезорганизации и кризису. Образование новой системы, венчающее кризис 
предшествующей, восстанавливает равновесие со средой.
  В «Тектологии» Богданова исследователи усматривают естественную составляющую 
теории самоорганизации. Организационная точка зрения, предполагающая стратегию 
малых преобразований, имеет огромный эвристический потенциал.
   Разработка ведущей идеи синергетики о стихийно-спонтанном струк-турогенезе 
предполагает наличие адекватного этой спонтанности категориального аппарата. 
Существенным достижением философии науки на рубеже столетий стало осознавание 
возможностей эвристики как универсальной установки, санкционирующей поиск и 
решение проблем в условиях неопределенности. Когда Лакатос использовал понятие 
«положительной» и «отрицательной» эвристики, он закреплял за последней лишь 
одно из многих связанных с ней значений. В этом контексте эвристике были 
свойственны ограничения объема поиска. В первоначальном же смысле эвристика (от 
греч heurisko) означает «обнаруживаю, открываю». Использование термина 
«эвристика» связывают с именем древнегреческого ученого Пагша Александрийского 
(III в. до н.э.). Она предстает как особое собрание принципов, предназначенных 
для тех, кто желает научиться решать математические задачи. «Секреты искусства» 
всегда держались в строгой тайне и описанию не поддавались. Изложить эвристику 
как науку об открытиях оказывалось задачей не из легких во все времена. Не была 
исполнена затея Г. Лейбница об «Искусстве изобретения». Б. Спиноза хоть и 
подчеркивал, Что правильный метод должен обеспечить оптимальный выбор, 
содержать правила познания неизвестного, определять порядок отсечения 
бесполезных возможностей, теории такового так и не создал. Проблема состояла в 
том, что эвристику нельзя было свести к комбинированию уже известного материала,
 истолковать аналогично отношениям подражания.
   Сферу эвристики заполняют все вторичные, неточные методологические 
регулятивы, которые изгоняются из конкретно-научного знания. Поэтому нередко 
эвристика связывается с переживанием, вдохновением, инсайтом. В строгой системе 
методологического мышления эвристика часто воспринимается как достаточно 
неосознаваемая, но избыточная по своему потенциалу сюрпризная сфера поиска и 
находок. С ней могут быть связаны логические предпочтения, бессознательные 
откровения, этакое самораскрытие любой из сфер. Интуитивно ясным оказывается 
противопоставление формально-логических методов эвристическим — как зависящим 
от всех перечисленных и еще множества иных ментально-когнитивных факторов. Во 
всех возможных случаях с эвристикой связывают-
353

ся ожидания по расширению содержательного потенциала знания, возникновение 
нового, неизвестного ранее.
   Наиболее часто понятие «эвристика» употребляется в связке с мышлением как 
его спецификация — эвристическое мышление. Можно сказать, что во всех подобных 
случаях речь идет о порождающей функции мышления. Причем, как замечают 
методологи, «в западной философии выделяют три группы теорий, пытающихся 
объяснить эвристическое мышление: теория «тихой воды», или усредненного труда; 
блицкрига, или инсайта; лучшей мышеловки, или оптимального методологического 
регулятива3.
   Эвристика как раздел методологии не получила еще официального признания. 
Однако совершенно очевидно, что в каждой области научного знания эвристика 
является стратегией выбора самого быстрого, эффективного и оригинального 
решения и что эвристические методы и принципы наталкивают на поиск и 
использование нетривиальных шагов. Характерным признаком этой уникальной сферы 
является ее принципиальная мсждисциплинарность. Но эвристичность имеет место и 
внутри дисциплинарного знания. Эвристическое чутье сопровождает чуть ли не 
каждый шаг научного поиска, принципиально не поддаваясь формализации. Редукция, 
заимствование методов, интеграция приемов гуманитарных и технических наук, 
выбор практического внедрения тех или иных научных разработок, сам решающий 
эксперимент явно или неявно основываются на эвристических допущениях. Эвристика 
предстает связующим звеном научного и вненаучного знания, рациональности и 
внерациональных ориентации, Она — верная помощница в выборе тактики поведения и 
в избежании тупиковых шагов развития. Как мера творческого риска эвристичность 
всегда приветствовалась в качестве неотъемлемой компоненты развития научного 
знания, а в постнеклассической картине мира качество эвристичности теории 
выдвинуто на роль критерия научного знания. Эвристичность позволяет изменить и 
сам процесс трансляции знания, сделать его творческим, проблемным, игровым.
   Из современных попыток приблизиться к секретам эвристики можно отметить 
«мозговую атаку» А.Ф. Осборна. В ней наряду с традиционными приемами 
изобретательства, связанными с замещением, переносом, объединением и 
разделением, отмечаются приемы, стимулирующие воображение: система сжатых 
сроков, обсуждение проблемы в свободной обстановке без критики, создание 
атмосферы состязательности, а также выдвижение шуточных предположений. Однако 
более традиционным считается мнение, кстати, принадлежащее представителю 
эвристического направления Д. Пойя, что разработка безотказно работающих правил 
творчества (или эффективного решения проблем) — задача неосуществимая.
  Действительно, эвристика как своеобразная методология, т.е. совокупность 
методов творческой деятельности, выставляет определенные требования,
• Она опирается на методы, применение которых позволяет сокра
тить время решения проблемы по сравнению с методами простого
перебора.	]

i
354
 

• Используемые методы могут значительно отличаться от традиционно принятых и 
устоявшихся.
• Использование методов сопротивляется внешним ограничениям, накладываемым на 
параметры исследования.
• Модели осуществления поиска значительно индивидуализированы и тесно связаны с 
психической и мотивационной деятельностью субъекта познания.
  Обычно выделяют ряд моделей эвристической деятельности. Самая элементарная — 
модель слепого поиска. Более распространенная — модель «лабиринта», в которой 
поиск решения уподобляется блужданию по лабиринту.
  Особого внимания заслуживает структурно-семантическая модель Г. Буша, 
отражающая структуру и смысловые связи между объектами, образующими поле задачи.
 Работа с данной моделью распадается на ряд этапов:
• выделение в потоке входящей информации дискретных объектов (селективный 
отбор);
• выявление связей между ними;
• актуализация выделенных объектов связи, которые связаны с поставленной 
задачей;
• абстрагирование от периферийных связей и объектов;
• формирование обобщенных объектов;
• нахождение связей между обобщенными объектами;
• поиск по полученному обобщенному лабиринту.
   Метаморфозы эвристики связаны с тем, что она заняла определенное место в 
логике, где предстала как разновидность логического анализа, оперирующая 
строгими методами построения доказательства. Этим своим инобытием она 
воспротивилась интуитивному и этимологическому толкованию, которое связано с 
противопоставлением неформальному, нестрогому, спонтанному творческому процессу 
строгого, формализованного и нетворческого логического рассуждения.
  Другая метаморфоза эвристики предполагает ее инобытие на почве синергетики, 
где она указывает на свойство теории выходить за свои пределы.
К эвристическим постулатам причисляют следующие.
• Методология творческого изобретательства эвристична.
• Класс изобретательских задач бесконечен, класс методов изобретения конечен.
• Метод поиска решения всегда содержит субъективную сторону, его, эффективность 
зависит от мастерства изобретателя.
• Новые методы решения задач редко приводят к положительному результату, но 
найденные с их помощью решения отличаются яркой степенью оригинальности.
• Всегда существует противоположный метод решения задачи как альтернатива уже 
найденному.
• Ни одна изобретательская задача не решалась без определенного осознанного или 
неосознанного метода, стратегии или тактики поведения и рассуждения4.
355

   В отличие от скупого и сжатого набора постулатов в геометрии или физике, 
эвристические постулаты стремятся отразить все возможные эвристические 
отношения. Например, один из эвристических постулатов отмечает, что нет таких 
исследовательских задач, которые бы не противились действительности и в 
принципе не могли быть решены. А сам поиск решения исследовательской задачи 
следует начинать с наиболее простых вариантов. Интуитивный поиск эффективен 
после проведенной сознательной работы мозга. Интересно измеряется степень 
оригинальности решения изобретательской задачи, которая зависит от расстояния 
между старым решением и новым. Эвристические постулаты отмечают атрибутивность 
эвристичности, т.е. то, что она присуща любому субъекту деятельностного 
процесса, а также то, что творческие возможности могут развиваться и 
культивироваться. Бесспорным является утверждение, что творческий, 
эвристический процесс начинается с формулировки изобретательской задачи, 
которая есть не что иное, как звено между известным и неизвестным, существующим 
и искомым, между знанием и незнанием.
   Большая роль отводится методам эвристики. Среди них метод аналогии, 
основывающийся на подражании всевозможным структурам; метод прецедента, 
указывающий на уже имеющиеся в научной практике случаи; метод реинтеграции 
(«нить Ариадны»), который строится на создании сложных структур из более 
простых; метод организмической имитации (к примеру, у Тойнби при построении 
теории локальных цивилизаций); метод псевдоморфи-з а ц и и, т.е. использование 
не своей формы (оружие в виде зонтика, трости и пр.).
   Весьма интересен метод инверсии вредных сил в полезные; он использовался и 
Лакатосом в ситуации, когда через определенный промежуток времени «аномалии» 
становились полем защиты доказуемой теории. Метод антитезиса, известный еще из 
гегелевской диалектики, означал использование теорий, приемов и методов, 
диаметрально противоположных традиционным. Плодотворным может оказаться и метод 
стилевых трафаретов, метод гирлянд и сцеплений, метод многоэтажных конструкций 
и метод секционирования5. Особого внимания всегда заслуживал метод 
антропотехники, предполагающий создание новых конструкций путем приспособления 
к возможностям человека.
   Методы «мозгового штурма» и синектики стоят отдельным гнездом. Метод 
«мозгового штурма» построен на опровержении конструктивной роли критики, в 
частности на установке, что критика тормозит возникновение нового. Штурм 
предполагает выдвижение сколь угодно большого количества гипотез по поводу 
решения поставленной проблемы, которые следуют друг за другом и не нуждаются в 
доказательстве. Примечательно, что на этом этапе запрещена любого рода критика, 
от откровенных опровержений до скрытых в улыбке, жестах и мимике знаков 
неприятия. Ценность выдвинутых гипотез рассматривается на уровне экспертов.
   Синектика рассматривается как система методов психологической активизации 
мышления. Она предполагает также создание опреде-
356

ленных групп, которые в процессе своей деятельности накапливают опыт и 
разнообразные приемы, предлагая экспертные оценки.
  Самым ненадежным типом эвристики считается модель слепого поиска, в которой 
исключительное значение играют интуиция и фактор удачи. Однако к ней часто 
прибегают, и она довольно часто оказывается эффективной.
   Современная эвристика располагает рядом моделей, которые продвигают мышление 
исследователя в направлении поиска нового и могут быть выстроены в 
классификационный граф.
• Модель «трансформатор» не относится к существующей проблеме как к 
окончательно сформулированной, но пытается определить ее решение только путем 
многократной трансформации и многократного переформулирования условий и 
требований, видоизменения целей.
• Модель «ш л ю з» отталкивается от необходимости «открыть шлюзы» изначальной 
творческой активности человека, прибегая к средствам морального или 
материального поощрения. ,
• Модель «сосуд» утверждает, что каждый человек есть хранилище информации и 
распорядитель множества возможностей. Накапливаемое им знание имеет 
динамический характер и может переливаться в направлении преобразования 
действительности.
• Модель «семя» насквозь пропитана организмическими аналогиями. Она указывает 
на то, что творческая деятельность биологически и социально обусловлена. Каждый 
человек, имея креативные задатки, нуждается в их дальнейшем культивировании.
• Модель «ракет а» акцентирует важность и значимость внутреннего импульса и 
энергии, которая акгивизируется всякий раз, когда человек заинтересован в том, 
чтобы решить жизненно важную для него проблему. Модель предполагает 
преобразование внутренней энергии во внешнее действие, событие или решение.
• Модель «трамплин-барьер» анализирует ситуацию, связанную с преодолением 
психологического барьера, так часто сопровождающего субъекта творческого 
процесса при недостатке информации. Иногда привычный способ мышления действует 
как гносеологический или информационный барьер. Преодолеть его можно, используя 
модель трамплина, представляющую собрй совокупность эвристических правил и 
рекомендаций.
• Модель «призм а» указывает на необходимость преломления угла зрения или 
поставленной задачи и рассмотрение различных граней, высветившихся в связи с 
изменением призмы видения проблемы.
• Модель «сухое дерево» обозначает известную от Гете особенность творчества и 
вдохновения, базирующуюся на том, что постоянный, ежедневный труд уподобляется 
процессу «колоть дрова и их сушить». Когда же вспыхнет огонь творчества, сухое 
дерево будет гореть ярко и искрометно.
• Модель «р а в н о п л е ч н ы е рычажные весы» подчеркивает, что для 
эффективного творчества необходимо, чтобы
357

в равновесии находились такие взаимозависимые моменты, как знание, опыт творца, 
целеустремленная деятельность, мотивы, воля.
• Модель «некомическое остроумие» предполагает, что творчество связано с 
преувеличением, пародированием, сочетанием обычного и необычного, двойным 
сопоставлением, сопоставлением по случайному признаку. Подобные приемы 
напоминают деятельность остряка, но укоренены в творческом процессе мышления.
• Модель «лабиринт»— самая распространенная модель — указывает на необходимость 
настойчивого продвижения вперед, на интуицию, находчивость и отражает 
возможность как успехов, так и неудач.
   Результаты эвристической деятельности могут иметь разное происхождение. Они 
могут быть родом из воображения и фантастики, из скептицизма и критицизма, из 
реализма и упорного труда, от вдохновения, прагматизма, интуиции. Они могут 
иметь схоластическую закваску или быть связаны с прогнозированием, мистицизмом, 
иллюзиями. Они могут питаться солипсизмом, основываться на силе чувственных 
восприятий или быть окрашены сентиментализмом6.
   Эвристическое рассуждение должно рассматриваться не как окончательное и 
строгое, а как предварительное и правдоподобное. Эвристические рассуждения 
уподобляются лесам при построении здания. Они необходимы, ибо прежде чем 
получить доказанный и окончательный вывод, следует опереться на правдоподобные 
рассуждения. Эвристические рассуждения, как правило, основываются на индукции, 
абдукции, аналогии.
   И какой бы динамичной и изменчивой ни казалась сфера эвристики, 
исследователи и методологи, ее изучающие, подчеркивают, что сама эвристическая 
деятельность предполагает уверенность, упорство, настойчивость и напор до тех 
пор, пока не появится счастливая идея.
   Безотказно действующие правила как условия эвристики невозможны, можно 
говорить лишь о типических особенностях и свойствах, обнаруженных при 
эвристическом поиске. В сферу эвристики и попадают все приемы и операции, шаги 
и ходы, которые сопровождали то или иное открытие. Разумная эвристика не 
предполагает наличия стереотипов и регламентации, расположенных в строгой 
последовательности и сформулированных во всеобщем виде. Она представляет 
сюрпризную сферу, где новизна сопровождает как сам исследовательский процесс, 
выбор методов и методик поиска, так и его результат. В нем должны отражаться и 
учитываться индивидуальные особенности каждого человека.
   В проблемное поле философии науки эвристика включена с целью отразить 
константное свойство всякой модели роста научного знания, а именно ситуацию, 
когда теория выходит за свои пределы и претендует на расширение. Эвристичность 
данного процесса, связанная с завоеванием новых содержательных плоскостей и ниш,
 очевидна. Эвристичность, как убедительно показано в работе В. В. Ильина7, есть 
свойство теории выхо-
358

дить за свои первоначальные границы, осуществлять экспансию и стремиться к 
расширению.
ЛИТЕРАТУРА
1   Лешкевич Т.Г. Неопределенность в мире и мир неопределенности. Ростов н/Д., 
1994. С. 81.
2   Богданов А.А. Тектология. Всеобщая организационная науки. Кн. 1-2. М., 1988.

3   См.: Современная западная философия. Словарь. М., 1991
4   Буш Г.Я. Диалектика и творчество. Рига, 1985. С. 27.
5   См.: Буш Г.Я. Методы технического творчества. Рига, 1972. С. 62-64.
6   См.: Буш Г.Я. Рождение изобретательских идей. Рига, 1976. С. 98-102. 1   
Ильин В.В. Теория познания. Введение. Общие проблемы. М., 1993.

         Раздел 6. ИЗ ФОНДОВ ОТЕЧЕСТВЕННОЙ ФИЛОСОФИИ НАУКИ
Тема 36. ФОРМИРОВАНИЕ ОТЕЧЕСТВЕННОЙ НАУЧНОЙ ШКОЛЫ
Первоначальный образ философии науки. — Первые учителя. — Роль книжной мудрости.
— Н.И.Лобачевский и обоснование неевклидовой геометрии. — Психофизика и 
физиология. — Выдающиеся имена отечественной философии науки. — Идея 
опережающего отражения. — Теория неосозначаемой психической установки. 
—Деформации института науки. — Тезис о классовой борьбе в науке. — «Критический 
пересмотр основ генетики» и противодействие «вражеским проискам и элементам».
   Отечественной философии науки еще предстоит заявить о себе во всеуслышание, 
предъявив свои основные достижения, главных героев и действующих лиц. 
Существует представление, что отечественная философия науки не может 
рассматриваться как целостное систематическое образование, поскольку исконной 
ориентацией российской интеллектуальной мысли была экзистенциальная и 
религиозная ветвь философии. С ригористичностью этого мнения вряд ли можно 
согласиться. Контекст религиозной традиции безусловно присутствовал и, быть 
может, доминировал, но он не покрывал без остатка всех устремлений 
отечественной философской мысли. Не только вера и экзальтация верования, но 
стремление к постижению законов мироздания и достижению истины, нацеленность на 
познание «естества», попытки естественнонаучного описания, объяснения и 
предсказания входили органичной компонентой в структуру отечественного 
мировосприятия. Они оформлялись в своеобразный научно-философский дискурс. 
Поэтому отечественная философия науки не может быть сведена к рецепции 
западного позитивизма, но имеет собственную специфику и уникальную историю 
становления.
  Задаваясь вопросом, что представляет собой первоначальный образ философии 
науки, необходимо проникнуть в глубины вызревания русской интеллектуальной 
мысли. В связи с этим следует обратить внимание на поразительный исторический 
факт: уже в рамках византийского аскетизма (приблизительно XVI в.) возникают 
первоначальные представле-
360

ния о существовании совокупности «внешних наук», трактуемых (не вполне лестно) 
как мирская мудрость, «чуждая благочестия». К так называемым внешним наукам 
относятся: астрономия, математика, учение о земле и спрятанных в ней металлах и 
самоцветах, истины о море, движении и скорости и пр. Научное знание хотя и 
признается важным занятием, но квалифицируется как «шаткая мудрость». 
Постоянным рефреном проводится мысль, что истинного блаженства такое знание 
человеку обеспечить не может.
   Православная схоластика имеет то существенное и непреходящее значение, что 
связывает отечественную мысль с мировой ученостью. Более того, она обращает 
особое внимание на то, что кроме этики существует еще и экономика, политика, 
земледелие, корабле плавание, логика и история. И если, как отмечают 
исследователи, для грекофильской ориентации была свойственна оппозиция 
«внутреннего и внешнего знания», то схоластическая традиция вела к более тонким 
различиям: свободных и несвободных искусств, спекулятивного и практического 
знания1. Следовательно, можно говорить об осознании практической значимости 
науки уже в допетровские времена.
  Традиционно считается, что возникновение прослойки, обращенной к книжной 
мудрости и интеллектуальному труду, может быть обязано своим происхождением 
реформам Петра Великого, «прорубившего окно в Европу». Благодаря этому 
российский менталитет подвергся болезненным инъекциям стандартов и приоритетов 
западноевропейской культуры. Отсюда возможен вывод о влиянии западной 
образованности на отечественные интеллектуальные ориентации и о весьма сильном 
давлении «новой культурной петровской традиции, которая замыкается для начала в 
тесный круг» и не получает широкого распространения. Русский философ Г.П. 
Федотов уверен, что «Петр оставил после себя три линии преемников: проходимцев, 
выплеснутых революцией и на целые десятилетия заполнивших авансцену русской 
жизни, государственных людей — строителей империи, и просветителей — западников,
 от Ломоносова до Пушкина, поклонявшихся ему как полубогу. XVIII век раскрывает 
нам загадку происхождения интеллигенции в России. Это импорт западной культуры 
в страну, лишенную культуры мысли, но изголодавшуюся по ней. Беспочвенность 
рождается из пересечения несовместимых культурных миров. Идейность — из 
повелительной необходимости просвещения, ассимиляции готовых, чужим трудом 
созданных благ — ради спасения, сохранения жизни своей страны»2.
   Идея первоначальной ассимиляции научных и культурных влияний Запада весьма 
популярна в контексте размышлений над спецификой отечественной научной мысли. 
Так, по мнению академика Н. Моисеева, «до начала XVIII века общий уровень 
образования, а тем более научной мысли в России был несопоставим с тем, что 
происходило в Западной Европе. И я не рискнул бы говорить, — подчеркивает 
ученый, — о существовании в России естественнонаучных направлений, в какой-то 
мере аналогичных западным». Благодаря энергичным действиям Петра в Россию 
приглашались иностранные ученые, и русскую науку представляли немцы, швей-
361

царцы. Они оказались и первыми учителями русских национальных кадров, поэтому 
«начальный слой по-настоящему русских ученых состоял преимущественно из 
добросовестных учеников своих немецких учителей»3. Когда в тридцатые годы 
появились ученики русских учителей, стала формироваться собственно русская 
национальная научная школа, которая приобрела ряд особенностей, свойственных 
отечественной культурной традиции. Открывались университеты не только в Москве, 
но и в Казани, Киеве, Варшаве, Юрьеве (Тарту).
   Подтверждения подобной логики преемственности можно обнаружить в анализе 
воззрений русского мыслителя Г.П. Федотова, который с особым полемическим 
задором вопрошал: «Знаете ли вы, кто первые интеллигенты? При царе Борисе было 
отправлено за границу — в Германию, во Францию, в Англию — 18 молодых людей. Ни 
один из них не вернулся. <...> Непривлекательны первые «интеллигенты», первые 
идейные отщепенцы русской земли. Что характеризует их всех, так это 
поверхностность и нестойкость, подчас моральная дряблость»4.
  Русский историк В. О. Ключевский связывал появление феномена первых 
отечественных интеллектуалов с возникновением книжной мудрости. «Когда среди 
нас стало водворяться искусство чтения и письма, — отмечал он, — с ним вместе 
появились и книги, и вместе с книгами пришла к нам книжная мудрость. <...> Как 
взглянул русский разумный и понимающий человек на просвещенный мир сквозь 
привозные книги, так и впал в крайнее уныние от собственного недостоинства, от 
умственного и правового убожества. <...> Тогда русский ум припал жадно к книгам,
 к этим «рекам, наполняющим Вселенную, этим исходищам мудрости». С тех пор 
разумным и понимающим человеком стал у нас считаться человек «книжный», т.е. 
обладающий научно-литературным образованием, и самою глубокою чертою в 
характере этого книжника стало смиренномудрие личное и национальное. Так 
народился первый достоверно известный по письменным памятникам тип русского 
интеллигента: это был нищий духом, побиравшийся под окнами европейских храмов 
мудрости плодами чужого ума, крупицами с духовной трапезы, на которой ему не 
было места...»5.
  Тем самым без книжной мудрости никакая национальная образованная прослойка 
сформироваться не могла. Поскольку же книжная мудрость — явление универсальное, 
то, приобщаясь к ней, данный слой людей выходил за рамки ограниченного мирка 
мироощущения и начинал размышлять в категориях универсальных, а значит — от 
имени всего просвещенного человечества. Таким образом, книжность, 
образованность, ум с самого начала осознавались атрибутами любой научной 
деятельности. Она же, в свою очередь, начиналась с образовательной работы и в 
истоке своем исключала тех, которые «не все умели грамоте».
   Проблема «книжной учености» состояла еще и в том, что за исходное должны 
браться не все подряд книги, потому что человек в подобном случае может 
получить поверхностные или второстепенные сведения, малопитательную пищу для 
ума либо просто остаться не информированным в отношении важнейших вопросов. 
Проблема заключается в качестве книжной продукции, которая положена в основание 
развития ин-
362

теллекта. Все прочитать невозможно, вторичную продукцию изучать бесполезно, 
остается отобрать критерии для выделения того подмножества ученых книг, которые 
и обеспечат преемственное развитие научной мысли.
   Вместе с тем «книжная мудрость» не является самодостаточным и исчерпывающим 
критерием ума и проницательности. «Не тот мудр, кто грамоте умеет, а тот, кто 
много добра творит», — гласит известное изречение. Исходя из этого, 
достраивание шкалы критериев должно проходить по линии нравственных ориентации 
и предпочтений. «Сметливый ум русского книжника», в интерпретации В.О. 
Ключевского, предусматривает необходимость нравственного и умственного 
«домостроительства», а следовательно, предполагает умственную дисциплину, 
смирение и исключает гордыню и самодовольство.
   Именно конец XVIII в. в России рассматривают как рубеж для формирования двух 
потоков «третьего сословия» — интеллигенции и чиновничества. Причем первый 
выращивался правительством из разночинцев, которые образовали необходимый 
стране рынок людей интеллектуальных профессий. Именно меры в области народного 
просвещения, учреждение многих учебных заведений благоприятно отразились на 
развитии отечественной науки.
   К специфике сугубо русской традиции, по мнению Н. Моисеева, следует отнести 
стремление к построению широких обобщающих конструкций, системность мышления. 
«Если наши первые немецкие учителя XVIII века приучали своих русских учеников 
прежде всего к тщательности конкретных исследований и дали им для этого 
необходимую культуру и навыки, то уже первые самостоятельные русские 
исследования вышли из-под опеки традиционной немецкой школы. Они оказались 
связанными с попытками построения синтетических теорий»6.
   Впоследствии этот процесс интенсифицировался, породив своеобразный культ 
науки. На фоне углубляющейся дифференциации знания возникла новая оппозиция: 
естественное — искусственное. Начало XIX в. сопровождается осмыслением 
оснований научного знания отечественными натурфилософами, а вторая половина 
века вовлекает в эту работу университетских логиков и философов. Почерк 
современного отечественного естествознания начинает определяться в трудах Н.И.
Лобачевского, Д.И. Менделеева, И.М. Сеченова, значительно повлиявших на судьбу 
мировой науки.
   Николай Иванович Лобачевский (1792-1856), профессор Казанского университета, 
открыл миру дотоле неизвестную истину, что помимо Евклидовой геометрии может 
существовать другая, отвечающая всем критериям научности. Этим он произвел 
революцию не, только в данной сфере, но и в самом стиле мышления 
естествоиспытателей. Возникал глобальный вопрос: если Евклидова геометрия не 
единственна, то какова же реальная геометрия нашего мира? Проблемы 
геометрических построений стали проблемами физики. Когда же была опровергнута 
субстанциональная концепция пространства и времени, провозглашавшая 
пространство и время самостоятельными, ни от чего не зависимыми субстанция-
363

ми, и утвердилась реляционная, прослеживающая зависимость свойств пространства 
и времени от распределения масс и характера их движения, стало очевидно, что 
единой геометрии быть не может. Ибо геометрические свойства зависят от 
распределения гравитационных масс. Вблизи тяжелых объектов геометрические 
свойства пространства начинают отклоняться от евклидовых, темп времени 
замедляется, что было убедительно показано в теории относительности А. 
Эйнштейна.
   Примечательно, однако, что сам Лобачевский, высказывался в пользу того, что 
«первыми данными будут всегда те понятия, которые мы приобретаем в природе 
посредством чувств, ум должен приводить их к самому меньшему числу, чтобы они 
служили «твердым основанием в науке»7. Это удивительно именно потому, что наши 
органы чувств приспособлены как раз к восприятию мира в условиях геометрии 
Евклида.
  Психофизика и физиология также принадлежали к сферам научного познания, 
которые были достаточно активно востребуемы в отечественной философии науки. 
Выдающийся русский физиолог Иван Михайлович Сеченов (1829—1905) пестовал идеи 
рефлексологии. Основополагающий тезис его научной доктрины состоял в 
утверждении, что все акты сознательной и бессознательной жизни по способу 
происхождения суть рефлексы8. В рефлексе выделялись два признака: быть орудием 
различения условий действия и быть регулятором последнего. Само чувствование 
трактовалось как сигнал, на основе которого возможна саморегуляция рефлекторной 
сферы, обратная связь кольцевого управления движением.
   Сеченов пытался вскрыть психофизиологический механизм логического мышления. 
Согласно его представлениям, исходные логические операции заложены в 
чувственной деятельности организма и потому никакой априоризм в их объяснении 
не состоятелен. В пику вульгарно-материалистическому подходу Сеченов отстаивает 
своеобразие и уникальность нервно-психологических регуляций по сравнению с 
чисто физиологическими. К числу выдающихся открытий, пополнивших сокровищницу 
мировой науки, относится открытие так называемого центрального торможения, 
указывающего на факт тормозящего влияния высших нервных центров на мышечную 
систему.
  Владимир Михайлович Бехтерев (1857—1927) помимо деятельности по 
специальности— невропатология, психиатрия и психология— выступал по проблемам 
философской онтологии и теории познания. Он пытался связать психические явления 
с реакцией на физические и социальные раздражители. В 1918 г. по его инициативе 
был создан Институт мозга, который впоследствии долгие годы возглавляла его 
внучка Наталья Бехтерева. Сам Бехтерев предлагал взглянуть на психические 
процессы и явления с точки зрения их энергетического содержания. По его мнению, 
именно единый энергетический поток позволяет слиться воедино психическому и 
физическому. Поэтому широко известному психофизиологическому параллелизму он 
противопоставляет позицию энергетического монизма. Обращая энергетический 
монизм на сферу социальных явлений, он формулирует концепцию 
рефлексологического мировоззрения. «Наблюдения и опыт приводят нас к выводу, 
что основные законы соотносительной
364

деятельности собирательной личности те же, что и для всей вообще живой и 
неживой природы. Здесь путем анализа раскрываются те же космические законы, как 
закон сохранения энергии, тяготения, отталкивания, противодействия равного 
действию, подобия, ритма, энтропии, эволюции, дифференцировки, обобщения или 
синтеза, приспособляемости, отбора, инерции и т.п.»'.
   Рефлексологическое мировоззрение, по мнению ученого, обосновывается тем 
простым фактом, что в социальной жизни, в деятельности общественных движений и 
больших коллективов мы встречаемся с теми же рефлексами, с таким же их 
развитием и течением, какие находим в жизнедеятельности отдельного индивида. 
Коллективы людей следует рассматривать как «собирательные личности», а основу 
общественной жизни искать в коллективных рефлексах, т.е. в реакциях коллективов 
людей — «собирательных личностей» — на различные стимулы внешней среды.
   Энергетический монизм в своем последовательном проведении заставлял обращать 
внимание на космические энергетические процессы, а именно на влияние 
космических факторов на исторические события. В связи с этим В.М. Бехтерев не 
чурался идеи составления политического гороскопа, а также пытался связать 
революционные события и волнения со временем, характеризующимся наличием 
максимального количества пятен на Солнце.
   Нобелевский лауреат, русский физиолог Иван Петрович Павлов (1849—1936)— 
родоначальник объективного экспериментального изучения высшей нервной 
деятельности. В развитие учения о рефлексах Сеченова он выразил свой подход в 
трех главных положениях: детерминизм, связь динамики с конструкцией, единство 
анализа и синтеза.
   Вывод о сигнальной функции психического был основополагающим для развития 
учения о высшей нервной деятельности. «Существо принципа сигнализации состоит в 
том, что он определяет такие формы приспособления организма, когда последний в 
своих ответных действиях предвосхищает течение будущих событий»10. Огромное 
значение для философии науки имеет и концепция возникновения второй сигнальной 
системы, понимаемой в качестве физиологической основы абстрактного мышления. 
«Если наши ощущения и представления, относящиеся к окружающему миру, есть для 
нас первые сигналы действительности, конкретные сигналы, т.е. специально, 
прежде всего кинестезические раздражения, идущие в кору от речевых органов, 
есть вторые сигналы, сигналы сигналов»11. Следует особо подчеркнуть, что 
исследования в области кибернетических систем, моделирующих конкретные аспекты 
деятельности головного мозга, опирались на результаты естественнонаучных 
разработок Павлова.
   Извечная философская проблема об отличии живого от неживого на уровне 
естественнонаучного анализа упиралась в универсальное определение жизни, 
возникшее еще во второй половине XIX в.: «Жизнь — это способ существования 
белковых тел». Наиболее важными компонентами живого считаются белки, 
аминокислоты, нуклеиновые кислоты. Отличительной способностью живого является 
воспроизведение, рост и
365

обмен веществ. Способность к самовоспроизведению обеспечивается таким типом 
химических реакций, который не встречается в неживой природе и называется 
матричным синтезом. В.А. Энгельгардт указывает на еще одну существенную 
характеристику живых систем, а именно способность «создавать порядок из хаоса», 
т.е. антиэнтропийный характер жизненных процессов. Живые организмы способны 
творить упорядоченность из хаотического теплового движения молекул. 
Существенным при этом становится принцип интегратизма.
   Информационно-отражательные процессы в живой природе, обеспечивающие 
основание всех типов адаптации, есть одно из приоритетных направлений 
исследований отечественной философии науки. Они изучаются универсально и 
просматриваются в виде реакций раздражимости простейших одноклеточных и 
растений, возбудимости нервных тканей, а также в виде психического отражения на 
уровне животных, осуществляющего регуляцию их поведения. Биологическое 
отражение — свойство, без которого невозможна адаптация — приспособление ж(1вых 
организмов к условиям их существования, предполагает наличие двух процессов. 
Во-первых, в отражении воспроизводится такая структура отражаемого, которая 
несет в себе специфику и информацию обо всех (более низших) формах отражения. 
Например, под воздействием тепла любое тело, и организм в том числе, 
нагревается. Во-вторых, особенности отражаемого корреспондируются 
специфическими процессами отражения, присущими только живым системам. 
Применительно к приведенному процессу можно заметить, что происходит не просто 
нагревание организма, но и его обезвоживание. Растение испаряет влагу, человек 
потеет, изменяют нормальное функционирование все его внутренние системы. 
Согласно Павлову, структуру любого отражения представляют два основных 
компонента: внешний, проявляющийся в форме реакций между предметами, и 
внутренний, который существует в форме внутренних состояний, следов, 
возникающих в результате взаимодействий.
   К психической форме отражения наряду с ощущением относятся инстинкты, 
условные рефлексы, восприятие, эмоции, так называемое «ручное» мышление. 
Инстинкт выступает как сложное наследственное поведение, одинаковое у всех 
представителей данного вида. Однако инстинкт целесообразен в крайне узких 
пределах. Пчелы умело изготавливают соты, совершенные по форме и прочности. Но 
если срезать дно ячейки, пчела не обратит на это внимание и будет по-прежнему 
заливать ячейку медом. Отличительной характеристикой отражения на уровне живого 
организма является то, что изменения, протекающие в живых системах в виде 
актуальных отражений, сохраняются и накапливаются в опыте индивидов и свойствах 
видов.
  Идея опережающего отражения принадлежит отечественному исследователю Петру 
Кузьмину Анохину (1898-1974), ученику В.М.Бехтерева и И.П. Павлова. Он обратил 
внимание на тот простой факт, что основные формы движения материи в 
пространственно-временных рамках существовали в неорганической природе задолго 
до появления живых организмов. Живая материя как бы «вписалась» в уже готовую 
пространственно-
366

временную структуру мира и не могла не отразить на себе ее свойства. Возникла 
необходимость приспособления к существующим условиям, в процессе которого 
огромное значение имели внешние временные параметры, а точнее, 
последовательности. Анохин разделил их на две группы.
1. Существенные, регулярные и устойчивые ряды последовательностей, которые 
повторяются, возобновляются, характеризуясь ритмичностью и цикличностью (день — 
ночь; весна — лето — осень — зима).
2. Ряд последовательностей несущественных и случайных, которые не повторяются 
впоследствии на протяжении жизни данного организма (например, ураган, 
землетрясение). При существовании только последних жизнь не могла бы 
развиваться, живой организм не мог бы иметь устойчивой и прочной структуры, ибо 
она есть результат отражения ритмически и периодически повторяющихся 
воздействий внешнего мира на организм. Взаимодействия, подчиненные природным 
ритмам, действуют на организм миллионы лет. Они фиксируются в самом устройстве 
организмов, благодаря чему он оказывается способным к опережающему отражению. 
Примером опережающего отражения может служить следующий. Осень: опадает листва, 
физиологические процессы замедляются, деревья обезвоживаются, готовясь 
встретить зиму, однако холода еще не наступили. Следовательно, изменение 
организма (субъекта) произошло раньше, чем на него подействовали внешние 
обстоятельства (объект). Опережающее отражение — это реакция живого организма, 
подготовленная сериями прежних повторяющихся воздействий со стороны 
неорганического мира, окружающей среды. Это основная форма приспособления живой 
материи к пространственно-временной структуре неорганического мира, в которой 
последовательность и повторяемость оказываются важнейшими параметрами.
   Сущность феномена опережающего отражения можно объяснить таким образом. На 
живое тело (клетку, организм) в течение длительного времени действует цепь 
последовательных ритмически повторяющихся процессов А, Б, В,... К. В силу этого 
систематического повторения в протоплазме живого происходит формирование 
соответствующего ряда химических реакций а, б, в,... к. При появлении только 
первого компонента внешней последовательности событий «А» в действие приводится 
вся внутренняя цепь биохимических реакций вплоть до «к». Их быстрота 
обеспечивает опережение проявлений последовательности внешних влияний в 
поведении организма. Влияние среды приобретает сигнальное значение. Процесс 
разворачивания реакции в протоплазме опережает ход событий во внешнем мире. С 
точки зрения наблюдателя оказывается, что организм отражает то, чего еще нет. 
Можно сказать, что опережающее отражение возможно вследствие разновременности 
физического (внешнего) и биологического (внутреннего) времени12. Опережающее 
отражение делает живые системы надежными и устойчивыми в мире, полном изменений.
 У человека способность к опережающему отражению перерастает в форму научного 
предвидения и прогностики.
367

  В отечественной науке после острого увлечения проблематикой бессознательного 
в ее психоаналитическом варианте в 20-егг.'Интерес к ней угас вплоть до 50-х гг.
 Благодаря деятельности Дмитрия Николаевича Узнадзе (1886-1950)— грузинского 
психолога и философа, одного из организаторов Тбилисского университета — в 
качестве альтернативной модели фрейдовского «бессознательного» была создана 
«теория неосознаваемой психической установки»13. Согласно последней действия, 
реакции, поступки и мысли человека всегда зависят от особого психического 
состояния — готовности к данному процессу. Кардинальной формой бессознательного 
оказывается установка, связанная с направленностью личности на активность в 
каком-либо виде деятельности,' общей предрасположенностью к деятельности. 
Установка возникает при встрече двух факторов: потребности и ситуации 
удовлетворения этой потребности. Она определяет направление проявлений психики 
и характер поведения субъекта. Установка обладает сложной структурой, содержит 
эмоциональные, смысловые и поведенческие аспекты предрасположенности к 
восприятию или действию в отношении социальных объектов и ситуаций.
  Д. Узнадзе экспериментально и теоретически доказал, что установка как 
неосознаваемая психическая деятельность является составляющим элементом любого 
акта человеческого поведения. Особенно велика ее роль в творческих процессах, в 
области межличностного общения, в сфере избирательной целесообразной активности.

   В контексте отечественной философии науки невозможно обойти период 
деформации института науки в связи с тоталитарным режимом и системой 
репрессивно-террористического контроля, установленного над всеми сферами 
общества. Угроза нависала над судьбой не только отдельных ученых, но и целых 
научных направлений. Собственно научные цели и задачи искажались под давлением 
вненаучных, идеологе-политических принципов и ориентировок. Широко известный в 
марксизме тезис о классовой борьбе в науке обернулся многообразными акциями 
разоблачения вредительства. Парадоксом было то, что не только прожектеры, 
партократы и лжеученые, но и настоящие ученые пользовались термином и принципом 
классовой борьбы, искренне стремясь быть полезными тоталитарному государству. 
Так, видные биологи Н.И. Вавилов и А.С. Сереб-ровский в 1932 г. призывали к 
реконструкции науки на основании внедрения в нее принципа классовости и 
партийности. Тип старого, кабинетного, ученого был назван чучелом и пугалом и 
подвергался всяческой критике'4.
  Лозунги типа: «Догнать и перегнать природу!», «Борьба с природой!», «За 
революцию в природе!» — выдавали чудовищно агрессивный настрой лженауки. В 
контексте новой науки — евгеники — планировалась и борьба за перестройку 
собственно человеческой природы. Проектами быстрого преобразования 
человеческого рода были одержимы А.С. Серебровский, всемирно известный 
ученый-врач С.Н. Давиденков.
   Большой урон понесла археологическая наука: прекратили свое существование 
Русское и Московское археологические общества, были арестованы десятки 
выдающихся археологов, некоторые из них расстреляны.
368

Широкую практику имели массовые репрессии среди музейных работников, места 
которых отдавались воинствующим невеждам. Уничтожение культурных ценностей, 
икон, библиотек, повсеместное разрушение церквей, соборов и архитектурных 
памятников было атрибутом тоталитарной системы, стремящейся к реализации 
механизма безусловного и беспрекословного подчинения. Квазинаука 
культивировалась активной бездарностью и непрофессиональностыр. Вместе с тем ей 
удалось поглотить, сделать своей питательной массой действительно видных и 
выдающихся ученых. Такая ситуация объяснялась наличием механизма силового 
принуждения, где на карту была поставлена жизнь ученого и его родных.
   В качестве критерия истины выступали идеи и замечания «корифея всех наук» и 
«отца всех народов» — товарища Сталина. Примечательно, что когда научные 
конференции, прошедшие в 1947-1948 гг. в стенах МГУ, подвергли сокрушительной 
критике взгляды Т.Д. Лысенко, его поддержал сам Сталин, и вся мощь научной 
критики стала недействительной. Бесконечный страх, переходящий в ужас перед 
государственной репрессивной машиной,1 делал науку угоднической лженаукой. 
«Отец всех народов» волюнтаристски определял правильность или ошибочность 
направлений многообразных научных исследований. Выдержки из письма Т.Д. Лысенко 
весьма убедительно иллюстрируют механизм развития лженауки: «Дорогой Иосиф 
Виссарионович! Спасибо Вам за науку и за заботу, преподанную мне во время 
Вашего разговора со мной в конце прошлого года по ветвистой пшенице. Этот 
разговор я все больше и больше осознаю. Вы мне буквально открыли глаза на 
многие явлеййя в селекционно-семеноводческой работе с зерновыми хлебами»15.
  Когда же перед Институтом генетики от имени того же «корифея» была поставлена 
задача «критического пересмотра основ генетики», весь Институт мучительно 
переживал этот период. Директор Института Н.И.Вавилов отказался от подобной 
программы, заявив, что при таком критическом пересмотре нужно сжечь всю мировую 
литературу на большом участке биологии, наиболее тесно связанном с практикой. В 
1940 г. он был арестован и на пост директора назначен Т.Д. Лысенко, который 
употребил все силы для выполнения поставленной задачи.
   Кроме жесткого механизма насилия советская тоталитарная система использовала 
еще один специфический механизм — соревновательность и так называемую 
необходимость противодействия «вражеским проискам и элементам». Ситуация, 
сложившаяся в отечественной философии науки, отличалась ярым идеологическим 
неприятием открытий квантовой физики и всех следующих из нее мировоззренческих 
переориентации, откровенным шельмованием ее сторонников. Причем работы по 
созданию атомной бомбы, основанные на превращении вещества и энергии, которые 
вытекали из новых теорий, всячески стимулировались. И в то же время готовилась 
крупномасштабная кампания по обличению новой физики как псевдонауки. То, что 
она не вылилась в массовые репрессии, в кулуарах объяснялось так: «Физики 
отбились от своей лЫсенковщины атомной бомбой»16. Однако идеологическая 
кампания была развернута. Она имела своей целью освободиться от самостоятельно 
мыслящих теоретиков, чьи
369

выводы и исследования были малопригодны для подтверждения ортодоксальных норм 
сталинизма и примитивно сформулированных положений диалектического материализма.
 Основная часть отечественных физиков разделяла представления копенгагенской 
школы Бора и Гейзенберга. А философская реакция не скупилась на ярлыки и 
обвинения в космополитизме, реставрации махизма, отступлении к идеализму и 
агностицизму. Все открытия квантовой физики огульно именовались чертовщиной. А.
А. Жданов в речи, произнесенной в 1947г. по поводу книги Г.Ф.Александрова 
«История западноевропейской философии», в отношении квантовой физики едко 
заметил: «Кантианские выверты современных буржуазных атомных физиков приводят 
их к выводам о «свободе воли» и у электрона, к попыткам изобразить материю 
только лишь как некоторую совокупность волн и прочей чертовщиной»17. Усиление 
идеологического контроля, с одной стороны, приводило к отказу от достижений 
мировой научной мысли. С другой — служило пусковым механизмом к осознанию 
противостояния, к попыткам формирования такой научной позиции, которая бы 
соответствовала современным разработкам и достижениям мировой философии науки и 
ограничивала бы притязания идеологической партийной философии. Статьи М.А. 
Маркова, опубликованные в самом разгаре кампании в новом журнале «Вопросы 
философии», преследовали именно такие цели. Шквал критики со стороны 
посредственных физиков и ортодоксов-философов с обвинениями в игнорировании 
партийной лояльности и принципа партийности обрушился не только на автора, но и 
в адрес редактора журнала Б.М. Кедров!. Над всеми довлела атмосфера, созданная 
резким неприятием идей новой физики.
  Ликвидация урона началась лишь в 60-е гг., когда в изменившейся 
социально-политической ситуации, названной «оттепелью», возродился подлинный 
интерес к проблемам философии науки в их новой, свободной от диктата 
идеологических ^интерпретаций форме. Одновременно возникают и условия 
взаимодействия с трудами западных мыслителей. Однако трудности пройденного 
этапа отложились в концепции социальной детерминации науки. Отечественные 
методологи выделили три уровня воздействия социума на научное познание. 
Внимание фиксировалось:
• на социальной природе познания;
• социокультурной обусловленности всех культурных компонентов познания;
   • социокультурной детерминации процесса научного познания. > , Осознание 
относительной автономности науки и ее принципиальной спецификации по отношению 
к другим сферам общественного сознания вылилось в направление, получившее 
название «философские вопросы естествознания». Концептуальное содержание 
следующего периода развития философии науки сводилось к анализу идеалов, норм и 
ценностей научного познания, изучению проблем научных революций, к поискам 
критериев разграничения теоретического и эмпирического в качестве уровней 
научного познания и стадий развития науки, а также выявлению характеристик 
рациональности и постнекяассического периода развития науки. Для современного 
уровня развития отечественной философии на-
370

уки становится ведущей тенденция сопротивления идеологизаторскому подходу, 
стремление предоставлять решение конкретных вопросов специалистам в области 
конкретных наук.
ЛИТЕРА ТУРА
1 См.: Мамчур Е.А., Овчинников Н.Ф., Огурцов А.П. Отечественная философия науки.
 М., 1977.
2 Федотов Г.П. Трагедия интеллигенции // О России и русской философской 
культуре. М., 1990. С. 418.
3 Моисеев Н. Новый рационализм. М., 1997. С. 42-43.
4 В поисках своего пути: Россия между Европой и Азией. М., 1997. С. 598.
5 Там же. С. 365.
6 Моисеев Н. Указ. соч. С. 43.
1 Лобачевский Н.И. Полное собрание сочинений по геометрии. Т. 1. Казань, 1883. 
С. 231.
8 См.: Сеченов И.М. Избранные философские и психологические произведения. М., 
1947. С. 176.
9 Бехтерев В.М. Коллективная рефлексология. М., 1994. С. 26.
10 Философская энциклопедия: В 5 т. Т. 4. М., 1967. С. 197-198.
11 Павлов И.П. Полное собрание сочинений. Т. 3. Кн. 2. М.; Л., 1952. С. 232.
12 См.: Анохин U.K. Опережающее отражение действительности // Вопросы философии.
 1962. № 7.
13 См.: Узнадзе Д.Н. Экспериментальные основы психологии установки. Тбилиси, 
1961.
14 См.: БергР.Л. Из воспоминаний генетика // Вопросы философии. 1993. № 7. С. 
57.
15 Цит. по: Россиянов К.О. Сталин как редактор Лысенко // Там же. № 2. С. 63.
16Лешкевич Т.Г. Неопределенность в мире и мир неопределенности. Рос-. товн/Д., 
1994. С. 21-23.
17 Жданов А. А. Выступление на дискуссии по книге Г.Ф. Александрова «История 
западноевропейской философии» 24 июня 1947г. М., 1947.
Тема 37. Русский космизм. Концепции К. Циолковского и А. Чижевского
Характеристика русского космизма. — «Калужский мечтатель» и «новый гражданин 
Вселенной». — Атомарная антропология К. Циолковского. — Идея атомарного 
бессмертия. — «Космическая этика». — Циолковский о проблеме генезиса науки. — А.
 Чижевский — основатель космобиологии.
  Уникальнейшее направление отечественной философии науки, получившее название 
«русский космизм», осмысливало идею, рожденную в недрах сакральной мудрости 
человечества, — идею тождества человека как микрокосма Вселенной как макрокосму.
 Сознательное человеческое существо причастно космическому бытию, микрокосм 
человека вбирает в
371

себя космические энергии, природные стихии, органично включен в жизнь всего 
мироздания. Очень меткую характеристику русскому космизму дал Н. Бердяев, 
назвав его «космоцентристским, узревающим божественные энергии в тварном мире, 
обращенным к преображению мира»'. В космиз-ме важны проблемы преодоления 
болезней и смерти, достижения бессмертия. Исследователи отмечают, что свою 
космическую философию Циолковский определял как знание, основанное на 
авторитете точных наук. И несмотря на то, что в русском космизме достаточно 
сильна этическая мировоззренческая направленность, его относят к 
сциетизиро-ванной, естественнонаучной ветви философии науки. Сам Циолковский, 
оценивая свое творчество, замечает: «Мои выводы более утешительны, чем обещания 
самых жизнерадостных религий. Ни один позитивист не может быть трезвее меня, 
даже Спиноза в сравнении со мной мистик. Если и опьяняет мое вино, то все же 
оно натуральное.
  Чтобы понять меня, вы должны совершенно отрешиться от всего нечестного, вроде 
оккультизма, спиритизма, темных философий, от всех авторитетов, кроме 
авторитета точной науки, т.е. математики, геометрии, механики, физики, химии, 
биологии и их приложений»2.
   По высоким опенкам исследователей, Константин Эдуардович Циолковский 
(1857-1935)— выдающийся космист конца XIX и начала XX в., поразительно 
органично сочетает теософско-мистическое и позитивистское направление «в столь 
дорогой ему естественной философии». Хотя Циолковскому представлялось, что его 
мысль не выходит за рамки позитивных наук, его учение является своеобразным 
сплавом естественнонаучного эволюционизма и буддийских идей и элементов 
теософии3. «Калужский мечтатель», как называли его современники, и «новый 
гражданин Вселенной», как называл он сам себя, с юности испытывал потребность 
создавать диковинные машины, расширяющие мощь человека и преодолевающие земные 
пространственно-временные ограничения. Идеи космического преображения 
человечества, которыми заразил молодого К. Циолковского великий аскет и 
изумительный философ Н. Федоров, отозвались серьезными философскими проектами.
  Однако итоги размышлений и теоретических разработок К. Циолковского проникают 
в научные и общественные круги с большим трудом. Его научно-фантастические 
повести «На Луне», «Вне земли», а также труд «Исследование мировых пространств 
космическими приборами» (1903), в котором он вывел классическую формулу ракеты, 
остаются долгое время никем не замеченными. Вместе с тем именно в них 
Циолковский научно обосновал применение реактивного принципа для полетов в 
мировом пространстве и возможность достижения космических скоростей, создал 
теорию прямолинейного движения ракет. Лишь в 1924 г. на гребне пафоса космизма 
новой эпохи исследования «безумного фантазера» обращают на себя всеобщее и 
пристальное внимание. Появляется группа изучения космического движения во главе 
с Ф.А. Цандером, в которую входил и С.П. Королев.
   Как лозунг звучит фраза Циолковского: «Человечество не останется вечно на 
Земле, но в погоне за светом и пространством сначала робко
372

проникнет за пределы атмосферы, а затем завоюет себе все околосолнечное 
пространство». Тематика его проектов разнообразна: это и регулирование стихий, 
широкое использование солнечной энергии, усовершенствование растительных и 
животных форм жизни. На стадии освоения околосолнечного пространства 
размышления ученого концентрируются вокруг создания искусственных жилищ, 
оранжерей, прогнозирования «лучистого» состояния человечества.
  В 1977 г. была опубликована любопытная беседа Циолковского и Чижевского под 
названием «Теория космических эр», согласно которой человечество было в 
состоянии эволюционировать к своей лучистой форме, затем возвращаться в 
корпускулятно-вещественную и воспроизводить уже на более высоком уровне цикл 
развития, а затем перейти в нир-ваническое, божественное состояние.
  Можно говорить о весьма своеобразной атомарной антропологии Циолковского, 
трактующей человеческий организм как господство атомов, которые бессмертны и 
путешествуют от одного конгломерата или организма к другому. Распадаются не 
сами атомы, а их ассоциации, поэтому трагедия смерти есть всего лишь иллюзия 
человеческой эгоистической эмоциональности. Бессмертным мозговым атомам 
человечества дается возможность попасть в мозг «богов разных степеней», 
каковыми являются косможители. Тем самым Циолковский обосновывает идею 
атомарного бессмертия, но не в той ее форме, которая весьма близка чаяниям 
каждого верующего, что души родных и близких людей встретятся. Напротив, космос 
Циолковского атомарен и бездушен, это не космос христианского одушевленного 
помысла о встрече с умершими близкими, жалости, памяти, привязанности и любви. 
«Нет ни одного атома, который не принимал бы бесчисленное число раз участие в 
высшей животной жизни. <...> Так, входя в атмосферу или почву планет, он порою 
поступает в состав мозга высших существ. Тогда он живет их жизни и чувствует 
радость сознательного и безоблачного бытия. <...> С разрушением организма атом 
человека, его мозга или других частей тела (также со времени выхода атома из 
организма, что совершается много раз при его жизни) попадает сначала в 
неорганическую обстановку. Вычисления показывают, что в среднем надо сотни 
миллионов лет, чтобы он снова воплотился. Это время проходит для него как нуль. 
Его субъективно нет. Но население Земли в такой промежуток времени совершенно 
преобразуется. Земной шар будет покрыт только высшими формами жизни, и наш атом 
будет пользоваться только ими»4.
   В качестве бесспорно перспективных идей Циолковского называют его идею о том,
 что космос — не просто беспредельная физическая среда, вместилище материи и 
энергии, но будущее поприще творчества землян. Выход в космические просторы — 
необходимый момент эволюции человеческой цивилизации. Идея автотрофности — 
самопитания человечества, развитая Циолковским с привнесением в нее инженерного 
расчета, подхватывается затем и Вернадским. В работе К. Циолковского «Живые 
существа и космос» предлагаются различные «конструкции» таких существ, где 
варьируются не только размеры — от гигантов до карликов — но и
373

различные комбинации органов. Однако совершенно очевидно, что 'инженерная мысль 
останавливается перед таинством трансформации живого, его функциональных и 
психофизиологических зависимостей.
  С именем Циолковского связывают возникновение «космической этики». Она 
достаточно своеобразна. Императивы космической этики признают превосходство 
перспективных и совершенных форм жизни над несовершенными. Они связаны с 
представлением о повсеместном колони-зировании космоса совершенными формами 
разума и искоренении примитивных и неперспективных организмов. Разум 
совершенных у Циолковского приравнивается к высшему эгоизму. Это означает еще и 
то, что они не могут работать во вред себе5. Циолковский за разумный эгоизм, 
суть которого в том, что «истинное себялюбие состоит в заботе о будущности 
своих атомов и, значит, обо всем мировом целом, в котором они рассеются после 
исчезновения их обладателя. <...> Обмен атомами в космосе понуждает все 
разумные существа к нравственной круговой поруке. Добром является все то, что 
гарантирует блаженство атомов во Вселенной и пресекает возможность их 
неблагоприятных «переселений». Такие условия в космосе создаются сложными 
благоустроенными организмами с высокоразвитым разумом; поэтому процессы 
стратификации и усложнения во Вселенной являются, по Циолковскому, благом, а 
процессы нивелировки и упрощения — злом»6. Муки социального и биологического 
развития Земли есть исключение из положительного космического состояния счастья.

Однако судьба человеческого существа зависит от судьбы Вселенной. В ритмах 
космической эволюции смерть сливается с новым рождением, в этом усматривают 
близость идей Циолковского и древнейшей теории ме-тампсихоза— переселения душ, 
концепции вечного возвращения. Циолковский резюмирует изложенное им следующим 
образом: А. По всей Вселенной распространена органическая жизнь. Б. Наиболее 
важное развитие жизни принадлежит не Земле. В. Разум и могущество передовых 
планет Вселенной заставляют утопать в ее совершенстве, органическая жизнь ее, 
за незаметными исключениями, зрела, а потому могущественна и прекрасна. Г. Эта 
жизнь для каждого существа кажется непрерывной, так как
небытие не ощущается.
Д. Всюду в космосе распространены общественные организации, которые управляются 
«президентом» разного достоинства. Один выше другого, и таким образом нет 
предела личностному и индивидуальному развитию. Если нам непонятно высок каждый 
зрелый член космоса, то как же непостижим «президент» первого, второго, 
десятого, сотого ранга?
Е Бесконечность истекшего времени заставляет предполагать существование еще 
ряда своеобразных миров, разделенных бесконечностями высшего порядка7.
   Идея преобразовательной активности космоса, с которой тесно связана идея 
неизбежного выхода человечества в космос, — выдающееся достижение, которым 
обогатили русские космисты отечественную филосо-
374

фию науки. Отсюда и вера в реальность полетов человечества за пределы земной 
атмосферы. По Циолковскому, судьба Вселенной зависит от преобразовательной 
деятельности человечества, т.е. от его совокупного космического разума.
  В своих взглядах на проблему генезиса науки Циолковский тяготеет к 
общеизвестной схеме. Генезис науки связывается с переходом от 
ремесленно-рутинных форм деятельности к сложным, требующим как оснащения 
техническими средствами, так и вооружения обобщенными принципами и методами. 
Наука, по мнению ученого, служит средством технического прогресса, 
преобразования Космоса и с необходимостью должна быть связана с нравственностью.
 Пытаясь классифицировать научное знание, Циолковский выделяет:
• знание непосредственное;
• знание теоретическое, поддающееся прямой или косвенной проверке;
• знание теоретическое, которое проверить нельзя;
• несомненно точные знания;
• знания вероятные или приблизительные, поддающиеся проверке, например, 
статистические данные;
• знания вероятные или приблизительные, которые пока проверить невозможно;
• знания несомненные, проверить которые принципиально невозможно (Циолковский 
относит к ним идеи о бесконечности Вселенной);
• знание фактическое.
   В качестве фундаментальных наук Циолковский рассматривал математику, 
геометрию, механику, физику, радиологию, биологию и психологию. К прикладным 
относил: технические науки, науки о земле, науки о небесах, науки о человеке, 
науки об устройстве общества. Тем самым Циолковский доходчиво показывает 
сложность структуры научного знания, акцентируя принципиальные приоритеты 
научного мышления, работающего в системе взаимодействия характеристик Земли и 
Космоса.
  Александр Леонидович Чижевский (1897-1964)— основатель кюсмо-биологии, 
придавал огромное значение синтезу наук. В наши дни, считал мыслитель, в 
области наук о природе происходит процесс, имеющий огромную важность: 
применение методов одних наук к другим, синтетическое объединение различных 
наук воедино. Так, все плотнее и плотнее связываются математика, физика, химия, 
биология и др. Ему принадлежит заслуга в новом обосновании чрезвычайно 
плодотворной, имеющей древнейшее происхождение идеи о связи мира 
астрономических и биологических явлений! В глубине человеческого сознания, 
отмечал Чижевский, уже много тысячелетий зреет вера, что эти два мира 
несомненно связаны один с другим. И эта вера, постепенно обогащаясь 
наблюдениями, переходит в знание.
   Идея единства всего живого со всем мирозданием наполняет подлинным 
содержанием принцип единства и понимания мира как неделимо!^*' целого. 
Космические импульсы пронизывают и обусловливают жизнен^
375

ные процессы на земле. Биосферу необходимо признать местом трансформации 
космической энергии. Ученый уверен, что именно космические силы являются 
главнейшими для процессов развития жизни на Земле. Путем многолетней 
кропотливой работы в архивах он показал, что эпидемии, увеличение смертности от 
инфарктов, динамика урожаев и пр. определяются ритмами солнечной активности. 
Деятельность Солнца также зависит от явлений галактического масштаба, от 
проявлений электромагнитной силы Вселенной. Чижевский обращал внимание на 
важность этих космофизических факторов в развитии исторического процесса. Ибо 
не только человеческая психика, но и важнейшие события в человеческих 
сообществах зависят, по его мнению, от периодической деятельности Солнца. Он 
выдвигал представление о ритмичности экстремумов исторических событий и 
связывал революции, восстания, войны, крестовые походы, религиозные волнения с 
эпохами максимальной солнечной активности, периодичность которых составляла 
приблизительно 11—12 лет. Он считал, что влияние космических факторов 
распространяется более или менее равномерно на все земное население. Именно эти 
факторы, связанные с влиянием солнечной активности, трактовались им как некая 
«внеземная сила», воздействующая извне на развитие событий в человеческих 
сообществах8.
ЛИТЕРА ТУРА
1   Бердяев Н. Русская идея // О России и русской философской культуре. М, 1990.
 С. 235,
2   Русский космизм. М., 1993. С. 264.
3   Роднянская И. Циолковский // Философская энциклопедия: В 5 т. Т. 5. М., 
1970. С. 467.
4   Циолковский К. Э. Монизм Вселенной. Космическая философия // Русский 
космизм. С. 274-275.
5   См.: там же. С. 273.
6   Роднянская И. Указ соч. С. 467.
7   См.: Циолковский К.Э. Указ. соч. С. 281.
8   См.: Чижевский А.Л. Земное эхо солнечных бурь. М., 1973.
Тема 38. НООСФЕРНЫЕ ИДЕИ В. ВЕРНАДСКОГО
Биосфера как пленка жизни. — Ноосфера как эволюционный скачок в планетарном и 
космическом развитии. — Природа ноосферы. — О значении нового вида энергии. — 
Границы ноосферы. —Два сценария развития ноосферных процессов. — Потребность 
«экологического императива».
   Владимир Иванович Вернадский (1863-1945) по праву может быть причислен к 
плеяде отечественных философов науки, потому что во всех его исследованиях 
присутствует не только научная постановка про-
376	.

блем и научный контекст, но и философская рефлексия над процессами, которые 
раскрывает наука переднего края, осмысление ее. методологии. Он был новатором, 
создавшим отрасли геохимии, биохимии и радиогеологии, разработал учение о 
биосфере, что явилось одним из крупнейших достижений мировой науки первой 
половины XX в., а также рассматривал процесс перехода биосферы в ноосферу. 
Примечательно, что собственное мировоззрение ученый характеризовал как 
философский скепсис.
  Родившись в Петербурге в семье профессора политической экономии, Вернадский 
получил первоначальное образование в Петербургской классической гимназии, 
считавшейся одной из лучших в России. В ней очень хорошо преподавались языки, 
история, философия. В дальнейшем он читал литературу на пятнадцати языках, а 
некоторые свои статьи писал по-французски, по-английски и по-немецки. Высшее 
образование Вернадский получил на физико-математическом факультете 
Петербургского университета, где его профессорами были светила русской науки 
Менделеев, Сеченов, Бутлеров. Вехи биографии ученого включают в себя пребывание 
в должности хранителя Минералогического кабинета Московского университета, 
защиту докторской диссертации (1887), степень профессора Московского 
университета, избрание членом Государственного совета от Московского 
университета, титул экстраординарного академика. По инициативе и под 
председательством Вернадского создается комиссия по изучению естественных 
производительных сил России при Академии наук. В конце 1921 г. ученый основал в 
Москве Ра-диевы'й институт и был назначен его директором. В 1926 г. вышла в 
свет его знаменитая работа «Биосфера».
  С понятием биосферы Вернадский связывал пленку жизни, возникшую на 
поверхности планеты, способную поглощать энергию космоса и трансформировать с 
ее помощью земное вещество. Сравнение Земли и Луны позволяет наглядно 
продемонстрировать эффективность живого вещества— биосферы. Сама биосфера как 
пленка жизни, окружившая внешнюю оболочку земли, многократно усилила и ускорила 
эволюционные процессы за счет способности утилизировать солнечную энергию. 
Живое вещество выступило в качестве катализатора процесса развития. Согласно 
выводам Вернадского, на протяжении всей истории Земли количество живого 
вещества было практически постоянным благодаря так называемым геохимическим 
циклам или круговоротам веществ в природе.
  С возникновением Человека возник еще один могучий фактор природных 
взаимодействий, в связи с чем необходимо было поставить вопрос о месте и роли 
человека в этом едином планетарном развитии, обозначить проблему начала 
социоприродной истории — проблему ноосферы. Ноосфера — это сфера разума. VB 
«Философских мыслях натуралиста» Вернадский писал: «Мы как раз переживаем яркое 
вхождение в геологическую историю планеты. В последние тысячелетия наблюдается 
интенсивный рост влияния одного видового живого вещества — цивилизованного 
человечества — на изменение биосферы. Под влиянием научной мысли и 
человеческого труда биосфера переходит в новое состояние — в ноосферу»1. Про-
377

блема ноосферогенеза в качестве своего основания указывает на процесс специфики 
изменений геобиохимической миграции вещества и энергии 'под воздействием 
человеческой жизнедеятельности.
   Можно встретиться с суждением, что ноосфера для второй половины XX в. — это 
такая же премудрая и туманная область, вызывающая трепет, как и теория 
относительности для первой половины XX в. Сам термин «ноосфера», по всей 
видимости, был предложен французским исследователем Э. Леруа в 1927 г. для 
обозначения современной стадии геологически переживаемой биосферы при 
обсуждении на семинаре Бергсона в Париже доклада В. Вернадского. Впоследствии 
он широко использовался П. Тейяр де Шарденом, который понимал ноосферу как 
«мыслящий пласт», своеобразную оболочку земли, зародившуюся в конце третичного 
периода, разворачивающуюся над растениями и животными, вне биосферы и над ней. 
«...С первым проблеском мысли на Земле жизнь породила силу, способную 
критиковать ее саму и судить о ней»2. Ноосфера включала в себя мысли и дела 
человека. Вся совокупность мыслящих сил и единиц, вовлеченная во всеобщее 
объединение посредством совместных действий, будет влиять и в значительной 
степени определять эволюцию нашей планеты.
   В едином эволюционном потоке понятие «ноосфера» фиксирует появление и 
использование новых средств и факторов развития, имеющих духовно-психическую 
природу. По мысли Тейяра де Шардена, с появлением неосферы завершается после 
более чем шестисот миллионов лет биосферное усилие церебрализации — развития 
нервной системы. Это огромный эволюционный скачок а планетарном и космическом 
развитии, сравнимый разве что с явлением витализации материи, т.е. с 
возникновением самой жизни. Появление человека, способного к свободному 
изобретению и к рефлексии, осознаванию своих действий и мыслей, это с 
логической точки зрения и новое, перспективное развитие предыдущей — 
биологической формы движения материи, и фактор, задающий перед лицом 
неодушевленной материи «новый порядок реальности». Это действительно 
инициативный системообразующий фактор, создающий новую сферу, которая не могла 
бы возникнуть вне и без человечества. Кроме того, по своей «физической 
внедренности» он выступает не как внешний, инородный элемент, а как нечто 
равнозначное, но превосходящее все существующее.
   Спорные точки зрения, указывающие на сугубо идеальную природу ноосферы, 
сталкиваются с выводами самого В. Вернадского, согласно которым ноосфера — «не 
случайное явление на нашей планете, создание «свободного разума», 
«человеческого гения», а природное явление, резко материально проявляющееся в 
своих следствиях в окружающей человека среде»3. Как отмечают Ю. Олейников и А. 
Оносов, «это положение, выдвинутое еще в 30-е годы, совершенно определенно 
указывает на необоснованность попыток некоторых авторов, ссылаясь на авторитет 
Вернадского и его отдельные, вырванные из контекста высказывания, свести 
ноосферу к явлениям сознания, «научной мысли», идеальных; образов, где 
«встречается сказка с научной фантазией, древнейший миф — с
378

новейшей научной теорией»; представить ноосферу только как «новый идеальный 
компонент планеты», пусть даже и опирающийся на технос-ферный базис»4.
   Бесспорно, понятие «ноосфера» притягивает к себе умы многочисленных ученых 
различных специальностей. Иногда его содержание соотносят с информационными 
процессами и определяют как информационно-энергетически-вещественное единство. 
Получивший распространение термин «интеллектуальные системы» обозначает один из 
механизмов включения в ноосферу. Так или иначе, но в понятии «ноосфера» 
заключена еще и вещественно-энергетическая составляющая, связанная с 
представлением о потенциале разумно преобразующей деятельности.
   Образование ноосферы из биосферы предполагает проявление всего человечества 
как единого целого. Можно сказать, что ноосфера— это объект особого рода. В нем 
действуют свои специфические закономерности, которые отражают токи 
взаимодействия неживой и живой природы, а также законы общества, человеческой 
деятельности и мышления. Формулировка таких интегральных законов — пока дело 
будущего, и они требуют методологии, которая была бы в состоянии учесть 
динамику изменений очень чувствительных к начальным условиям систем, в 
трансформации и негативных последствиях функционирования которых могут быть 
повинны малые, локальные энергетические воздействия.
  Что понимал Вернадский под 'понятием разум? Скорее всего, он связывал с ним 
представление о сознании человечества в целом, обо всех духовных проявлениях 
личности5. Чтобы ноосфера оправдала свое наименование как «сфера разума», в ней 
действительно должна господствовать гуманистическая научная мысль, которая была 
бы в состоянии подавить неблагоприятные для будущего человечества последствия 
технического прогресса и развернуть широкие перспективы для расцвета 
Общественной жизни. Разум оказывается не только специальным аппаратом познания, 
но и организующим источником жизнедеятельности.
  Формирование ноосферы, по мысли Вернадского, должно проходить под влиянием 
все растущей научной мысли и основанного на ней производительного социального 
труда. Ученый не отрывал понятия «разум», «наука» от понятий «труд», 
«производство». Взрыв научной мысли не может не оказать принципиального 
воздействия на условия существования человечества. Вернадский все более 
акцентирует масштабы этого процесса, ибо ноосфера — такой тип материальной 
системы, которая охватывает гигантский всепланетарный процесс. Ноосферность 
предполагает и решение высших организационных задач жизнедеятельности 
человечества, и идею сознательной и разумной регулируемости 
природно-космическо- ' го порядка.
  Однако то состояние, которое Вернадский называл ноосферным, только 
зарождается, его расцвет настанет тогда, когда станет возможным основанное на 
истинном знании сознательное управление общественными процессами и органичное 
взаимодействие природы и общества. Согласно мнению ученого, ноосфера — это та 
область явлений, которая выходит за пределы изучения естествознания и не может 
быть охвачена самостоя-
379

тельно ни одной из естественных наук. Ноосфера, по существу своему, совершенно 
уникальный объект научного познания, в котором переплетаются константы косной и 
живой природы, особенности общественного развития и интеллектуальной мысли. 
Вернадский побуждает взглянуть на весь эволюционный процесс развития природы, 
общества, науки и техники под углом зрения, направленным на раскрытие ранее 
неизвестных глобальных свойств этого целостного процесса.
  С введением понятия «ноосфера» философия задумывается над значением нового 
вида энергии. По своему субстратному составу он представляет собой 
разновидность биохимических процессов, но по качественному проявлению выступает 
как энергия разума, культурообразующая энергия, энергия научной мысли. В. 
Вернадский уверен, что эта новая форма биогеохимической энергии, которую можно 
назвать энергией человеческой культуры, или культурной биогеохимической 
энергией, является той формой биогеохимической энергии, которая создает в 
настоящее время ноосферу6.
  Границы ноосферы полагаются интегральной силой человеческого разума и можно 
заключить, что они непостоянны, а весьма и весьма зависимы от степени 
разумности и качества мыслительных процессов. Ноосфера по своим онтологическим 
параметрам может быть понята как динамическая социо-био-геологическая система. 
Именно с ноосферой связывают надежды на примирение реальных дисгармоний 
жизнедеятельности современного человечества. К условиям становления ноосферы 
Вернадский относил:
- единство человечества;
- преобразование средств связи и обмена;
- открытие новых источников энергии;
- свободу научной мысли и научного поиска;
- подъем благосостояния трудящихся;
- равенство всех людей, всех рас и религий, так как ноосфера — дело рук и 
разума всех народов;
- разумное преобразование первичной природы Земли с целью сделать ее способной 
удовлетворить все материальные, эстетические и духовные потребности численно 
возрастающего населения;
- исключение войны из жизни общества.
   Отличительным признаком ноосферы является преобразование геологического 
облика планеты разумной общественно-трудовой жизнью человека.
   Универсальное отношение к мирозданию включает в себя приоритеты земной 
цивилизации и определенную зависимость от космоса. Вернадский настаивал на 
различении трех реальностей: реальность в области жизни человека, т.е. 
наблюдаемую реальность; микроскопическую реальность атомных явлений, не 
наблюдаемую человеческим глазом; реальность в глобальном космическом масштабе. 
Механизмы «врастания» человечества в природу разнообразны, они не сводятся 
только к биологическим, техническим или социальным. В своем взаимодействии они 
представляют собой сложное интегративное качество взаимодействий всех
380

мировых энергий, где один уровень накладывается на другой, видоизменяет своим 
давлением третий и т.д. Человек неотделим от биосферы, он в ней живет и только 
ее объекты может исследовать непосредственно своими органами чувств. Проблема в 
том, что за пределы биосферы человек «может проникать только построениями 
разума, исходя из относительно немногих категорий бесчисленных фактов, которые 
он может получить в биосфере зрительным исследованием небесного свода и 
изучением в биосфере же отражений космических излучений или попадающего в 
биосферу космического внеземного вещества...»7.
  Понятие ноосферы содержит в себе пафос программных возражений против тех 
многочисленных и — увы! — фактографических данных о глобальных негативных 
последствиях деятельности человека. В появившейся в 1866 г. книге Г. Марша 
«Человек и природа, или О влиянии человека на изменение физико-географических 
условий природы» был приведен огромный материал об отрицательном влиянии 
человека на среду обитания. Это и разрушение почвенного покрова, и сокращение 
площади лесов, и уничтожение видов. Подобная необдуманная эксплуатация естества 
грозила гибелью самому человеку.
   В связи с этим ученые фиксируют два сценария развития ноосферных процессов. 
Согласно первому это апокалипсис, когда ноосфера как сфера разума не 
оправдывает своего наименования, поскольку разум разрушает самое себя. Согласно 
второму возможна гармоничная конвергенция всех типов материальных систем, 
коэволюция как новый этап согласованного существования природы и человека.
   Обеспечение коэволюции биосферы и общества как принципа их совместного 
развития с необходимостью предполагает определенные запреты и регламентации 
человеческой деятельности. Здесь возникает потребность в некоем «экологическом 
императиве», который накладывал бы рамки определенных ограничений на совместные 
действия и поведение людей. Ноосфера как сфера разума предполагает и новую, 
разумную нравственность, и перестройку всего бытия с ориентацией на идеалы 
непротиворечивого коэволюционного развития.
  Гуманистический пафос этого, во многом неисследованного, феномена ноосферы в 
наш технократичный век особо значим. Он заставляет задуматься о «всепланетарных 
последствиях» общественного прогресса, развития науки и техники. Человечество 
осознает необходимость и острую потребность своего обновления с опорой на 
ценности разума. Тревога за будущность человечества и намерение использовать 
достижения науки только во благо, а не во вред вливает новую кровь в вены 
машинной индустрии, настраивает на новый синтез в едином жизненном акте мира и 
человека, «Всего» и Личности. «Мысль— сила, и ничто не остановит ее», — считал 
В. Вернадский, остается только уповать на чистоту и све-тоносность мысли.
  Легко доказать, что идея ноосферы В.И. Вернадского имеет большую 
историко-философскую традицию. Наиболее близким философским аналогом выступает 
известный афоризм родоначальника английского материализма Ф. Бэкона «знание — 
сила». Уже в нем заложен энер-
381

гопотенциал величайшей веры в силу знания и разума, способных изменить мир. 
Наиболее древний образец убежденности во всемогуществе разума можно встретить в 
герметической философии и в философии гностиков, где познание мира и его 
изменение суть тождественны. А наиболее поздний — в представлении П.А. 
Флоренского о «духосфере» или «пневматосфере».
   Сейчас не является тайной то, что Вернадский был в значительной степени 
восхищен традициями восточной философии. В своей незавершенной рукописи 
«Научная мысль как планетарное явление» он утверждал, что наука неотделима от 
философии и не может развиваться в ее отсутствие. Полемика, развернувшаяся в 
1932-1933 гг. с академиком А.М. Дебо-риным, обвинявшим В.И. Вернадского в 
идеализме, заставила ученого скептически и негативно отнестись к официальной 
доктрине диалектического материализма. Весьма распространенное некомпетентное 
вмешательство официальных философов в решение частнонаучных проблем оставляло 
тягостное впечатление. Вернадский был убежден, что научная деятельность 
предшествует философской работе и что после крупных научных обобщений можно 
ожидать появления новых течений философии, Догматизация основных положений 
официальной доктрины, объявление их непогрешимыми истинами заставляла мыслителя 
с горестью говорить «о тяжелой реальной обстановке», «об отсутствии в нашей 
стране свободного научного и философского искания».
   Все это с неизбежности обращало взоры ученого к иной философской системе. 
Целостность мироздания, космопсгосология человека как универсальные 
характеристики великого эволюционного процесса, великолепно описанные Рерихами, 
были положены Вернадским в основания новой системы образования, воспитания и 
науки. Наука и искусство интерпретировались им как два метода общения человека 
с космосом. Понятие живого и разумного Космоса, трепета пульса Земли (А. 
Чижевский), «лучевого человечества» (по Циолковскому) как обозримого 
космического будущего людей — идеи, заполняющие проективное поле ноосферных 
исканий. Эвристический потенциал идеи ноосферы еще ждет своего полноценного 
осознания, творческого применения и развития.
ЛИТЕРАТУРА
1   Вернадский В.И. Философские мысли натуралиста. М., 1988. С. 27.
2   Тейяр де Шарден П. Феномен человека. М., 1987.
3   Вернадский В.И. Указ. соч. С. 282-283.
4   Олейников Ю.В., Оносов А.А. Ноосферный проект социоприродной эволюции. М, 
1999. С. 169.
5   См.: Вернадский В.И. Размышления натуралиста: В 2 кн. М., 1975-1977. Кн. 2. 
С. 132.
6   См.: Вернадский В.И. Научная мысль как планетарное явление. М., 1991. С. 
128.
7   Вернадский В.И. Философские мысли натуралиста. С. 27.
382

Тема 39. ПАССИОНАРНОСТЬ
И КОЭВОЛЮЦИЯ — АКТУАЛЬНЫЕ ПРОБЛЕМЫ
ФИЛОСОФИИ НАУКИ XXI ВЕКА
П. Гумилев о влиянии географической среды на формирование поведения человека. 
«Секретное знание». — Понятие этносферы. - Пассионарность — особый вид энергии. 
— Пассионарии и субпассионарии. — Космический источник феномена пассионарности. 
— Коэволюция в эпоху ноосферы. — Реальная основа принципа коэволюции.
   Огромный вклад в современную отечественную философию науки внес выдающийся 
ученый Лее Николаевич Гумилев (1912-1992). Ему принадлежит честь открытия 
такого феномена, как пассионарность, что в единой информационно-энергетической 
картине мира позволяет понять механизмы действия «великих людей и народов», 
оставивших глубокий след в истории. По самым скромным оценкам исследователей Л. 
Гумилев занимался вопросами «влияния географической среды на формирования 
поведения человека»1. То вызывающее острый интерес интеллектуалов 70 гг. 
«секретное знание», которое не могло быть опубликовано, но хранилось в виде 
депонированного трехтомного труда Л. Гумилева, представляло собой анализ 
контактов между различными этническими группами на протяжении истории 
человечества, а также оценку последствий этих контактов. Гумилев иногда 
причисляется к «биологизаторам» на том основании, что активно использует в 
своих исследованиях биологическую терминологию. Так, теорию этногенеза он 
представляет в терминах «мутация», «симбиоз», «экзогамия», «химера» и пр.
   «Этнос» — центральное в исследованиях Д. Гумилева понятие — интерпретируется 
как «замкнутая система дискретного типа», обладающая «органичным и оригинальным 
мироощущением». Наш универсум представляет собой совокупность относительно 
отграниченных друг от друга сфер, это литосфера, гидросфера, атмосфера, 
биосфера и этносфера. Этносфера— мозаичная антропосфера, постоянно меняющаяся в 
историческом времени и взаимодействующая с ландшафтом планеты. Поскольку 
человечество распространено по поверхности суши повсеместно, но не равномерно, 
целесообразно его рассмотреть как одну из оболочек земли, но с обязательной 
поправкой на этнические различия. Этносфера должна иметь и свои закономерности 
развития, отличные от природных и социальных. Выявляя принципиальное 
качественное различие понятий «этнос» и «раса», следует указать на весьма 
образное дифференцирование: если по внешнему виду, психологическим особенностям,
 анатомическим признакам и в биологическом процессе видообразования расы играют 
большую роль, то в отношении того, как людям жить, работать, как процветать и 
как погибать, расовые характеристики значения не имеют. Гумилев предлагает 
связать этнос с его географическим местопребыванием, «вмещающим ландшафтом, 
который его кормит и адаптирует». Чем более сложна структура этноса, тем более 
он устойчив. В этнос входят субэтносы. Их назначение — поддерживать этническое 
единство путем внут-
383

реннего непротиворечивого соперничества. Универсальным критерием отличия 
этносов является стеротип поведения— особый поведенческий язык, который 
передается по наследству, но не генетически, а посредством механизма сигнальной 
наследственности, основанной на условном рефлексе. Потомство путем подражания 
перенимает от родителей, сверстников и других окружающих его представителей 
этноса стереотипы поведения.
   На протяжении исторического процесса происходит неизбежное смешение этносов, 
которое не всегда позитивно. Оно порождает ассимиляцию разнохарактерных 
поведенческих стереотипов, разнонаправленных ценностных установок. Наложение 
друг на друга несовместимых мироощущений этносов, «негармоничное сочетание 
двух-трех элементарных этносов» рождает такое явление, как «химера» (в биологии 
это особая форма клеток, возникающая в результате прививок). «Идеологические 
концепции, порождаемые химерами, наподобие вампиров, «сосут кровь» из здоровых 
этносов». По образному выражению Гумилева, соотношение между этносом и химерой 
можно сравнить с соотношением между «здоровой тканью» и «раковой опухолью»2. 
Так ученый пытается приоткрыть завесу над генетической природой советской 
идеологии.
   Центральное теоретическое ядро концепции Л. Гумилева — проблема 
пассионарности. Под пассионарностью (passio — от лат. «страсть») он 
подразумевает особый вид энергии, представляющий собой «уклонение от видовой 
нормы, но отнюдь не патологическое»3. Пассионарность есть некая «точка» — 
источник волны, заставляющий всякий раз материю реорганизовываться. 
Пассионарность — это биофизический фактор, который выступает в виде способности 
и стремления к изменению окружающей среды, или, переводя на язык физики, к 
нарушению информации агрегатного состояния среды. Пассионарный толчок ведет к 
мутации. Рождение мутантов есть, по Гумилеву, рождение пассионариев-индивидов с 
повышенной энергетичностью. Импульс пассионарности может быть так силен, что 
носители данного признака не могут заставить себя рассчитать последствия своих 
поступков. Поэтому пассионарность следует понимать не как атрибут сознания, а 
как важный признак, выражающийся в конституции нервной системы. Пассионарность 
обитает в сфере эмоций, в отличие от активности, связанной с деятельностью 
сознания. Причем пассионариев могут характеризовать весьма и весьма далекие от 
идеальных спецификации: амбициозность, гордость, тщеславие, алчность и пр. 
«Пассионарность — это характерологическая доминанта, необходимое внутреннее 
стремление (осознанное или чаще неосознанное) к деятельности, направленной на 
осуществление какой-либо цели (чаще иллюзорной). Заметим, что цель эта 
представляется пассионарной особи ценнее даже собственной жизни и счастья 
современников и соплеменников»4. Степень пассионарности может быть различной, 
но для того, чтобы явление пассионарности имело явные и фиксируемые в истории 
проявления, необходимо, чтобы пассионариев было много, т.е. пассионарность 
полагается не только как признак индивидуальный, но и как попу-ляционный5.
384

   В историко-культурном процессе, по мнению Гумилева, имеют место три 
разновидности индивидов: пассионарии, субпассионарии и гармоничг-ные люди. 
Среди пассионариев возможно выделение пассионариев духа и пассионариев плоти. 
Пассионариями называют людей с наличием отрица-тельных импульсов и 
характеризующихся страстным стремлением к действию наперекор всему и даже во 
вред себе. Людей же, носящих положительные, жизнеутверждающие импульсы, именуют 
субпассионариями. По мнению Л. Гумилева, субпассионарии сменяют пассионариев, 
когда те (пассионарии) вырождаются. Их считают «примитивными», «отел-алыми 
людьми», выход на широкую арену которых означает конечное состояние этноса, так 
как кроме инстинктивных импульсов у них ничего больше нет.
   Гумилев формулирует весьма любопытный закон, согласно которому «работа, 
выполняемая этническим коллективом, прямо пропорциональна уровню пассионарного 
напряжения», где «пассионарное напряжение этноса — это количество имеющейся в 
этнической системе пассионарности, поделенное на количество персон, 
составляющих этнос»6. Периоды же стабильного роста культуры и уровня жизни 
связаны с периодами общего снижения и спада пассионарного напряжения. 
Пассионарность, по мнению автора, это биологический признак, а первоначальный 
толчок, нарушающий инерцию покоя, это явление поколения, включающего некоторое 
количество пассионарных особей. Фактом своего существования они нарушают 
привычную обстановку, потому что не могут жить повседневными заботами, без 
увлекающей их цели.
   Пассионарность включает в себя два фактора: потерю энергии первоначального 
толчка— старение, и насильственное воздействие соседних этносов или других сил 
природы — смещение. Последнее имеет деформирующий характер. В развитии этноса 
Гумилев выделяет три параметра: мутацию, взрыв пассионарности и этнический 
реликт. Мутация и пассионарность соответствуют хаосогенной стадии развития. 
Пассионарность поглощает и выделяет огромный потенциал биохимической энергии, 
намного превышающий все затраты в нормальной жизнедеятельности и мыслится как 
источник возникновения нового этноса. Нет и не может быть этноса, не связанного 
с первичным взрывом пассионарности. Этнический реликт свидетельствует о ставшей 
упорядоченности, которая оставалась тождественной самой себе на протяжении 
достаточно долгого времени. Теория фазового развития этноса позволяет говорить 
о рождении нового направления — социоестественной истории. Быстрый подъем 
пассионарности и медленная его утрата — схема, действительная для всех 
известных этносов. «Принцип этногенеза — угасание импульса вследствие энтропии, 
или, что то же, утрата пассионарности системы из-за сопротивления окружающей 
среды, этнической или природной»7.
   В общем плане источник феномена пассионарности связывается с факторами 
космического порядка и, в частности, с циклическими процессами солнечной 
активности. «Синхроничность и кратковременность начал процессов этногенеза по 
всей длине полосы, ее узость и протяженность устраняют возможность социальной, 
климатической и геологической интерпретаций»8. Гипотеза вариабельного 
космического облучения предла-
385

гает определенный ответ на вопрос об источнике и механизме образования этносов. 
Поверхность Земли как экран принимает космические лучи, источником которых 
могут быть либо многолетние вариации солнечной активности, либо вспышки новых 
звезд. Большая часть их задерживается ионосферой. Остальная, деформированная 
магнитным или гравитационным полем Земли, принимает облик геодезических линий, 
часть из которых обладает мутагенными свойствами. В облученных ареалах 
появляются мутанты, но мутанты-уроды устраняются естественным отбором быстро, а 
пассионарии медленно, ибо они есть норма. Человеческий разум коррелируется с 
формулами энергопотоков, он проводит действия, отвечающие их импульсам. Если 
допустить, что человеческий разум — путь к экрану, отбрасывающему биохимические 
импульсы, как зеркало отбрасывает солнечный луч, превращая его в лик, то 
обратный путь биохимического импульса, зафиксированный человеческим сознанием, 
будет тем, что принято называть мироощущением, с которым, однако, не следует 
смешивать сознание и мировоззрение. Гумилев подчеркивает, что биогенная 
миграция атомов химических элементов всегда стремится к материальному своему 
проявлению в биосфере, имея в виду факт повышенной активности.
  Пассионарность характеризует наивысшие подъемы в истории цивилизаций, как, 
например, возникновение христианства. Оно, по мнению автора, явилось реакцией 
на химеру, возникшую в результате слияния «греческого и израилитского» этносов. 
Насколько она устойчива и принципиально положительна, иначе говоря, насколько 
она отвечает критериям позитивной мутации и способна к самосохранению — большая 
проблема. Ибо такая позитивная мутация, как ислам, явившаяся результатом 
подавления гностицизма, не смогла сохранить себя как здоровый этнос. Причиной 
тому явилась «экзогамия», проявляющаяся через гаремы. Смешение кровей и 
деструкция этнических стереотипов привели к возникновению «новой химерной 
целостности», породившей идеологию ис-маилизма.
   Феномен пассионарности, выявленный Л. Гумилевым, позволяет принять 
представление о человеке как о «реальной географической силе наряду с прочими», 
сформулированное еще В. Вернадским. Сила эта не всегда созидательная, она ведет 
к разрушительным последствиям. Слова Л. Гумилева: «Биосфера, способная 
прокормить людей, но не в состоянии насытить их стремление покрыть поверхность 
планеты хламом, выведенным из цикла конверсии биоценозов»9 есть реальное тому 
предостережение.
  Примечательно, что маховик репрессий в полной мере отразился на судьбе Л. 
Гумилева. В первый раз он был арестован еще в декабре 1933 г., затем в августе 
1935 г. и вновь по доносу в марте 1938 г. с осуждением на Шлет. Отбывал срок на 
Беломорканале, но внезапно прежний приговор был заменен расстрелом. Спасло 
Гумилева только смещение Ежова. В итоге получил пять лет, отбывал срок в 
Норильске. Освободился в 1943-м, но под расписку был оставлен работать на 
Севере. Упросил отправить его на фронт, где в составе полка защитной артиллерии 
дошел до Берлина. После войны вернулся в Ленинград, восстановился на 
историческом фа-
386

культете и получил наконец диплом. В 1948 г. блестяще защитил кандидатскую 
диссертацию «Подробная политическая история первого тюркского каганата», но 
получить уже высланные ВАКом документы не успел, так как после известного 
«ждановского» постановления о журналах «Звезда» и «Ленинград» был вновь 
арестован и осужден на 10 лет. Отбывал срок в Караганде и в Омске. 
Окончательное освобождение пришло в мае 1956г., после XX съезда КПСС. Еще в 
условиях сталинского ГУЛАГа начал размышлять над сущностью и движущими силами 
этнической истории, феноменом пассионарности10. «Залп» идеологической реакции, 
обращенный на концепцию Гумилева, не заставил себя долго ждать. В статье Б. 
Кедрова с соавторами отмечался и его отход от линии партии, и игнорирование 
концепции исторического материализма, указывалось на необходимость сближения и 
слияния наций, апеллирования к классовому подходу, делался вывод об 
«антинаучном освещении важнейших проблем». В подобных оценках не было только 
заключения о «расизме» Л. Гумилева и его комментатора— Ю. Бородая".
  Термин «коэволюция» впервые был использован в 60-х гг., как удобная 
интерпретация термина ноосфера. О его возникновении Н.Н. Моисеев пишет так: 
«Термин ноосфера в настоящее время получил достаточно широкое распространение, 
но трактуется разными авторами весьма неоднозначно. Поэтому в конце 60-х гг. я 
стал употреблять термин «эпоха ноосферы». Так я назвал тот этап истории 
человека, когда его коллективный разум и коллективная воля окажутся способными 
обеспечить совместное развитие (коэволюцию) природы и общества. Человечество— 
часть биосферы, и реализация принципа коэволюции— необходимое условие для 
обеспечения его будущего»12.
   Рассматривая проблему коэволюции, следует выяснить, какие воздействия на 
биоту (совокупность всех живых организмов, в том числе и человека) будут иметь 
значение для выживания человека как биологического вида, для сохранения и 
воспроизводства на Земле человеческого общества и цивилизации. Эволюция биоты 
реализуется через процесс видообразования. Биосфера — сложная система, 
развивающаяся крайне неустойчиво. Ее эволюция знает множество катастроф. По 
современным данным для естественного образования нового биологического вида 
требуется не менее 10 тысяч лет. Эволюция человеческого общества происходит при 
сохранении генетических констант вида homo sapiens и реализуется через 
взаимосвязанные процессы развития социальных структур, общественного сознания, 
производственных систем, науки, техники, материальной и духовной культуры. 
Качественный характер этих взаимодействий меняется вследствие 
научно-технического прогресса, тех коэволюции. Скорость техноэволюции в отличие 
от биоэволюции постоянно возрастает. При большой разнице в скоростях 
биоэволюции и техноэволюции (три десятых порядка) говорить о коэволюции природы 
и общества невозможно. Очаговые и локальные последствия деградации окружающей 
среды приводят к заболеваниям, смертности, генетическому уродству, они чреваты 
региональными и глобальными последствиями. Собственно говоря, вся деятельность 
человека, начиная с самых древнейших времен, — это
387

сплошное возмущение биосферы. Как только человек добыл огонь, стал заниматься 
охотой и земледелием, изготовлять метательное оружие, уже тогда возник 
энергетический кризис. Реакция системы на возмущение зависит от его силы. Если 
возмущение ниже допустимого порога, то система в силах справиться и подавить 
негативные последствия, если выше, то последствия разрушают систему. Поэтому 
нагрузки на биосферу должны не превышать ее возможности по сохранению 
стабильности биосферы. Такое взаимодействие и есть реальная основа принципа 
коэволюции13.
  До середины XIX в. производимые человеком возмущения биосферы соответствовали 
их допустимым пределам, структурные соотношения в биоте сохранялись в границах, 
определяемых законами устойчивости биосферы, а потеря биоразнообразия была 
незначительна. Около столетия назад человечество перешло порог допустимого 
воздействия на биосферу, чем обусловило деформацию структурных отношений в 
биоте и угрожающее сокращение разнообразия. Вследствие этого биосфера перешла в 
возмущенное состояние. Методологи призывают осознать, что коэволю-ционное 
сосуществование природы и общества становится проблемой планетарного масштаба и 
приобретает первостепенную значимость.
ЛИТЕРАТУРА
1 Грэхэм Л.Р. Естествознание, философия и науки о человеческом поведении
 в Советском Союзе. М., 1991. С. 250. 2; Там же. С. 252.
3 ГумшевЛ.Н. Этногенез и биосфера Земли. М.. 1989. С. 253.
4 Гумилев Л.Н. Конец и вновь начало. М., 1994. С. 71.
5 См.: Гумилев Л.Н. Этногенез и биосфера Земли. С. 257-258.
6 См.: Там же. С. 265.
7 ГумшевЛ.Н. Древняя Русь и Великая степь. М., 1989. С. 14.
8 Гумилев Л.Н. Конец и вновь начало. С. 404.
9 ГумчлевЛ.Н. Этногенез и биосфера Земли. С. 418.
10 Гумилев Лев Николаевич // Алексеев П.В. Философы России XIX — XX столетий. 
Биографии, идеи, труды. М., 1999. С. 230.
"См.: Кедров Б. М., Григулевич И. Р., Крывелев И. А. По поводу статьи Б.М. 
Бо-родая//Природа. 1982. № 3. С. 88-91.
12 Моисеев Н.Н. Еще раз о проблеме коэволюции // Вопросы философии. 1998. №8.
13Данилов-Данильян В.И. Возможна ли «коэволюция» природы и общества?// Вопросы 
философии. 1998. №8.
       Тема 40. ВИРТУАЛИСТИКА И ФЕНОМЕН КЛОНИРОВАНИЯ В КОНТЕКСТЕ НОВОЙ 
ПАРАДИГМЫ
Целеполагание и цели моделирования виртуальной реальности. — Дихотомия власти 
образа и конкретной вещи. — Атрибутика виртуальной реальности. — 
Полисеиантичность виртуальной реальности. —
388

«Бестелесая предметность» виртуалистики. — Проблема «homo virtualis». — 
Типологизация виртуальной реальности. — Технология кпонирования. — 
Целесообразен ли запрет тонирования в народном хозяйстве?— Многоаспвктность 
феномена кпонирования.
   Современная\Јилософия науки, поставленная перед необходимостью реагировать 
на острые и болевые проблемы современности, столкнулась с рядом 
«трудноперевариваемых» явлений. Во-первых, это во всеуслышание заявивший о себе 
феномен виртуальной реальности, во-вторых, взорвавший общественное мнение, 
активно обсуждаемый процесс клониро-вания.
   Проблемы виртуальности, или виртуалистики, оформились в самостоятельное 
направление психологии, однако они, как и многие другие научные факты, 
нуждаются в философской рефлексии, в уровне анализа, который, не искажая 
первоначальные данные, мог бы вписать их в систему объяснения и предсказания.
   Размышляя над феноменом виртуальной реальности, прежде всего хотелось бы 
обратить внимание на то, что по исходу своему она укоренена в органических 
потребностях человека, когда организм, сам себя дополняя до целостности, 
создает требуемый ему идеальный план бытия и общения, работая, а лучше сказать 
— функционируя в системе виртуальной реальности. Виртуальность мотивирована 
целеполаганием, которое, однако, может быть как осознанное, так и неосознанное. 
Когда виртуальная реальность создается осознано целенаправленно, она 
приобретает характеристики артефакта — искусственно созданного объекта — и 
теряет спонтанность и беспредпосылочность. Виртуальная реальность — это 
инореальность. В ней явно обнаруживается свобода, а иногда и произвол 
человеческих мотиваций. В этом качестве виртуальная среда предстает как очень 
гибкая, динамичная, полностью сориентированная на создание требуемого на данный 
момент жизненного мира переживаний. За такими невинными ее характеристиками, 
как иллюзорность, мир грез и мечтаний, скрываются претензии на статус сущего, 
укорененного в психосоматических потребностях организма, претензия к 
существующему в его недостаточности и недочеловечности. Состояние 
удовлетворенности — одна из наиболее приоритетных целей моделирования 
виртуальной реальности. Другая цель — ясно просматриваемая — состоит в 
компенсации эмоциональных или ментальных потерь. И третья, наиболее 
затеоретизиро-ванная, -предполагает поиск смыслов в условиях гипотетического 
(условно предполагаемого) диалога.
   Можно выделить этакую демиургическую функцию виртуальной реальности, когда 
человек приобретает возможности расширения по своему желанию и предпочтению 
границ опыта своего жизненного мира. Виртуальный план бытия позволяет человеку 
присвоить универсальные управляющие функции, осуществить киборг-власть. И хотя 
считается, что идея виртуальной реальности, понимаемой как вторая реальность, 
порожденная идеальным планом бытия, разрабатывалась и в медитативных практиках, 
и в платоновски парадигме, когда идеи становятся зримы-
389

ми, в схоластических дебатах, предполагающих несомненной высшую реальность, 
отдаленным аналогом виртуальности всегда выступало бытие метафорического 
художественного языка, заставляющего человека воплощаться в героя, вместе с ним 
страдать и переживать, иногда страстно желая переиначить ситуацию. Отсюда ее 
другая функция, связанная с надэмпирическим приобретением опыта, его 
субъективированным проживанием того, чего еще не было или никогда не будет в 
реальности. Тоска по эталонному образу жизни, времяпрепровождению, идеальным 
отношениям между людьми— родителями и детьми, мужчиной и женщиной, начальником 
и подчиненными и т.п.; предвосхищение счастья и любви, сопровождаемые 
визуальными представлениями, уже фиксируют в качестве реально существующего 
виртуальный пласт реальности.
  Одной из серьезных проблем виртуалистики является проблема соотношения между 
образом и вещью, дихотомия власти образа и конкретности вещи. Личная или 
субъективная история всегда во многом виртуальна. Мы часто в мыслях 
возвращаемся к ситуациям, вновь их переживаем, желая их изменить. Зачастую мы 
так сильно сожалеем о том, что не случилось, что вновь и вновь погружаемся в 
контекст произошедшего, додумывая, а вернее, достраивая иные его траектории, 
вздыхая: ах, если бы... Но границы конкретной реальности, проза каждодневного 
бытия, имеющего самостоятельное существование, не очень подвластны 
идеально-преобразовательному «хотению» каждого индивидуального Я, его произволу 
и наитию. Зачастую реальные события просто закрыты для проникновения в них 
переиначивающих импульсов, рожденных в идеальном плане бытия и ведущих к 
фундаментальным переменам в объективном мире. Фразы типа: «Давай забудем о 
случившемся... Останемся друзьями», — говорят о родственности языка и 
виртуалистики. Они и им подобные обращения есть знаковая визитка виртуальной 
реальности, претендующей на свое укоренение в действительности существующего. 
Ведь в них призыв — отменить то, что было, переиначить настоящее, выступить 
властелинами времени и пучка траекторий развития уже зачавшихся сюжетных линий. 
Но это, — увы! — не всегда возможно.
   Говоря об атрибутике виртуальной реальности недостаточно отметить, что она 
идентична актуальной реальности, т.е. включает в себя пространство, время, 
движение, развитие, отражение, необходимо подчеркнуть, что она обладает 
идеаяьно-артефактными, виртуально-специфическими свойствами. 
Пространственно-временные процессы не связаны жестко однозначно 
фундаментальными физическими константами, они могут быть проявлены в 
я-количестве измерений, могут нарушать порядок времени, идущий из проишого 
через настоящее в будущее. Отражательные процессы в виртуальной реальности 
происходят в режиме мультимедиа, где допустим стоп-кадр, замедление, ускорение, 
перескоки, пропуски и перерывы, а движение не обладает статусом абсолютной 
изменчивости. Развитие, соответственно, может быть инверсионно, т.е. обращено 
вспять. Многообразие взаимодействий может проявлять загадочные свойства, 
неведомые в условиях привычной нам земной причинности. Другими словами, в 
виртуальной атрибутике нет картезианского пространства, Ньюто-
390

нова времени, здесь иная этика и гуманизм. Так или иначе, но речь идет об 
инаковом, «параллельном мире», который не нуждается в подпитке реальной 
событийной эмпирией как в своем необходимом наполнении. Его наполнение — ткань 
процесса мышления и воображения, обретшая в настоящий период свои коммуникации 
во «всемирной паутине» — сети Интернет. В этом параллельном, но весьма реальном,
 созданном техно-генной цивилизацией мире, можно говорить о перспективах 
постсетевой культуры, об информационных войнах и информационном империализме, 
об особо значимом сексуальном измерении и так называемой «культуре цинизма».
   Принципиально новой характеристикой виртуальной реальности является ее 
панорамность, когда любое событие может быть прочитано и с точки зрения 
собственной интерпретации, и со многих других, причудливо высвечивающих данное 
событие точек зрения. В панорамности содержатся возможности прочитывания и 
обнаружения как следов личной истории, так и фиксации формата действительности, 
а также акценты, соответствующие данному времени.
  Другой бросающейся в глаза характеристикой реальности становится ее 
предельная феноменальность. Явления получают абсолютную независимость от причин,
 их порождающих, и могут сплетать канву взаимодействий, отличную от реальной 
власти вещных отношений в действительности.
   Полисемантичность виртуальной реальности проявляется в том, что, с одной 
стороны, она обостряет проблемы личной самоидентификация, а с другой — их 
полностью снимает, делая личность безразличной ее объективному бытию. 
Исследователи уверены, что обнаружение или выход на поверхность приоритетов 
виртуальной реальности готовился и психоаналитической концепцией 
бессознательного, и структурализмом М. Фуко и Ж. Делеза. Можно предположить, 
что основания потребности в виртуальной реальности состоят в рассогласованности 
зова человеческой природы с санкциями и нормативами социального бытия. Открытие 
расколото-сти субъекта, о котором во всеуслышание заявила постмодернистская 
философия, жаждало каких-либо форм компенсации. В плане реального бытия 
жизненная сила и воля человека предельно ограничены и скованы рамками 
экономических, институциональных, идеологических, культурных и прочих отношений.
 Человек включен и по большей части задавлен логоцентризмом, системой 
универсальной машинерии. Виртуальная реальность как бы дарит ему бытие в 
потенции или все имеющиеся возможности (потенции) бытия. Она говорит о 
постоянной готовности человека к трансцендированию, т.е. к переходу за свои 
реальные границы, к восхождению от условного к безусловному. Ее многообразие 
заполнено неоформившимися образами, она обильно оплодотворена всяческими 
возможностями и в силу их изначального многообразия существует как некая 
неопределенная сфера, ожидающая и обретающая свою проявленность. Ибо каждый 
индивид способен к трансцендированию, интеллигибельному постижению, что на 
обычном языке означает: не лишен способности мечтать, фантазировать, 
предвкушать и предчувствовать.
391

  Иногда за качеством виртуальности закрепляется интерпремия — «бестелесая 
предметность». Расшифровывая ее, правомерно применить подход, который 
продемонстрировал отечественный философ Э. Ил&енков к проблеме идеального. С 
этих позиций можно понять, как ирреальная реальность, богатство в ценных 
бумагах, власть титулов и должностей, преклонение перед «знаковыми фигурами» и 
т.д. ведут/к усилению господства виртуального начала в обществе. Однако в 
данном случае речь идет о виртуальности социальных феноменов, тогда как 
внутренняя субъективная виртуальная реальность моделируется в соответствии с 
потребностями телесного и экзистенциального характера. Виртуальная реальность 
как раз и создает возможные поля и срезы проявлений двойственности, а быть 
может, и множественности внутренней экзистенции человека. Насколько сильны 
механизмы памяти или «присутствия предшествующей истории события» (как 
определял память А. Бергсон) в виртуальной реальности, вопрос сложный. С одной 
стороны, именно эти механизмы и могут инициировать весь процесс содержательного 
моделирования виртуальной реальности. С другой— ничто не мешает субъекту 
перестать чувствовать себя связанным памятью или историей событий в прошлом и 
конструировать ирреальный мир по наитию на данный момент. Построение внутренней 
картины внешнего мира, где господствует персональная система ценностей, 
внутренний, дистанциированиый от общества.уклад жизни,— достаточно знакомая 
всем процедура. Такого рода «повседневная» виртуалистика носит 
интерсубъективный характер, имея в виду тот факт, что ее моделированием 
занимается почти каждый в процессе своей жизнедеятельности. Виртуальная 
реальность, бесспорно, имеет проективную природу, но насколько в ней 
проецируется предметное внешнее бытие и происходят заимствования из сферы 
объективного мира, а насколько проекция искажается призмой сознания и, более 
того, бессознательного, — вопрос открытый.
   Вряд ли кто-нибудь будет оспаривать мнение, что проблема «homo virtualis» 
(человек виртуальный) станет центральной проблемой XXI в. Сегодня у нашего 
современника обнаруживают даже «ген виртуальности», который укоренен в 
лабиринтах мыслеобразов. Виртуальность в своем техническом и физическом 
измерении является продуктом постиндустриальной цивилизации и информационной 
электронной революции. Ее можно понимать и как необходимый план бытия 
информационного общества. Этот план имеет тоталитарные тенденции. Тотализация 
виртуального измерения зависит от очень многих обстоятельств: от средств 
массовой информации, особенностей коммуникации, правовых и идеологических 
механизмов, бытия языка, языковых клише и от так называемой мен-тальности 
народа. Сами характеристики— немец педантичен, американец прагматичен, француз 
любвиобилен, русский пьян и ленив, а англичанин неизбежно чопорен — есть также 
визитка виртуалистики, выступающей от имени сконструированных мышлением и 
воображением собирательных образов поведенческого мира этноса.
   Виртуальная реальность, фиксируя множество несводимых друг к другу, 
онтологически самостоятельных реальностей, является их моделирую-
392

щей имитацией. В качестве основных функций виртуальности называются: 
порожденность, актуальность, автономность, интерактивность1.
   Однако еще задолго до оформления виртуалистики в самостоятельное направление 
в физике утвердилось понятие ВЧ — виртуальная частица. «ВЧ — это такие объекты 
в квантовой теории поля, наделенные всеми теми же характеристиками, что и 
реальные «физические частицы», но не удовлетворяющие некоторым существенным 
условиям. Например, для виртуального фотона масса его не обязательно нулевая, а 
энергия не является обязательно положительной. Ни одна из них не существует 
таким образом, как обычные частицы. Они не обладают бытием наличным, выступают 
как бы на мгновение из потенциальности, полностью никогда не актуализируясь»2.
   Учет этимологии понятия (от лат. virtualis — «возможный; такой, который 
может или должен появиться при определенных условиях») делает особый акцент на 
механизмах процесса порождения. Виртуальная реальность (ВР) существует, пока 
активна порождающая ее среда. Некоторые ученые связывают с ВР, образованную 
компьютерными средствами, модель реальности, которая создает эффект присутствия 
человека в ней, позволяет действовать с воображаемыми объектами. Примечательно, 
что в качестве основных качеств ВР указывают на полную погруженность человека в 
мир виртуальной реальности, полное ему подчинение. Получается, что если убрать 
факт присутствия компьютера, то путешествие человека в фантомах своего сознания 
может быть уподоблено и уподобляется шизофрении, а при участии компьютерной 
моделирующей системы те же упражнения человека с воображаемой реальностью 
обретают статус нормального взаимодействия в виртуальном мире. И тогда 
виртуальная реальность выступает как новейшая технология, а подобные аналоги, 
не обеспеченные техническим оснащением, трактуются как патология.
  Словенский психоаналитик Славой Жижек уточняет, что статус ВР состоит в том, 
что она не имитирует реальность, а симулирует ее. Симуляция порождает сходство 
несуществующей реальности — симулирует нечто несуществующее, как шарлатаны 
симулируют симптомы болезни. Однако эта аналогия правомерна только в части 
разъяснения термина «симулирует» и акцента на создании чего-то несуществующего. 
Неправильно было бы думать, что смысл виртуальной реальности в повторении мира, 
напротив, она направлена на егб преодоление или хотя бы дополнение.
   Следовательно, встает проблема типологизации виртуальной реальности, где в 
глаза бросаются отличия ВЧ — виртуальных частиц — от психической виртуальной 
реальности, социальных феноменов ВР и компьютерной ВР (КВР). И если 
применительно к ВЧ можно говорить об их мерцающем, недовоплощенном 
существовании, то компьютерная ВР — это область парадоксального. Она достаточно 
осязаема, но предметной сущностью, бытием самим по себе не обладает. Как уже 
было сказано, она существует, пока ее существование поддерживается активностью 
порождающей сферы. По словам А. Севальникова, «парадоксальность тако-
393

го бытия состоит в том, что «существует» то, чего по сути нет»3. Он также - 
^бращает внимание и на другую особенность КВР— ее существенную 
нёйотенциальность. Она всегда налична в своем бытии. Виртуалистика избирает и 
собственный категориальный аппарат. Статус категориальности задает исходная 
диалектическая пара: виртуальное — константное. К понятийному гнезду данного 
направления относят следующие понятия:
- виртуал — фрагмент виртуальной реальности;
- потенциал — субъект, порождающий виртуальную реальность;
- агент-представитель — субъект, населяющий виртуальную реальность.
  Отмечая многоаспектность виртуалистики, следует особо выделить ее дефиницию, 
предложенную исследователем данного направления Н.А. Носовым с точки зрения 
обобщенного, парадигмального ее понимания. «Подход, основанный на признании 
полионтичной реальности, получил название «виртуалистика»4. Так понимаемая идея 
виртуальной реальности позволяет по-новому взглянуть на теоретические проблемы 
философии науки, связанные как с бытием мира идеальных конструктов и моделей, 
так и с семантикой языковых структур, процедурой концептуализации, иначе 
взглянуть на проблему адекватности и корреляции бытия и мышления, усмотреть 
пересечения virti или virtus с третьим миром К. Поппе-ра и его идеей 
принципиальной фальсифицируемое™ научно-теоретических обобщений. Когда virtus 
полагается как сила, вызывающая явление к жизни, налицо родственность данного 
понятия с импульсом спонтанной активности, охватываемой термином 
«пассионарность». Они различны на уровне результирующей стадии — по эффектам 
своих воздействий — но весьма тесно переплетены в стадии имманентного 
энергетического зарождения. Устойчивое развитие человечества сопряжено с 
необходимостью осознавания новых реалий своего космо-психо-информационного 
бытия, включения их в полотно современной научной картины мира и поиском 
духовных опор противостояния мировой энтропии.
  Другой животрепещущей проблемой современности является технология тонирования.
 Революционная ситуация в генетике взывает к детальной и кропотливой 
философской рефлексии над ближайшими и отдаленными последствиями вмешательства 
в человеческий тип. Благо или зло сулят новейшие достижения в этой области? 
Эксперимент клонирова-ния— создания искусственным путем первого млекопитающего— 
овечки Долли (животного, полученного из соматической клетки) — феномен, 
потрясший воображение всех живущих на Земле. Заметим, что соматической 
называется любая клетка взрослого организма, она несет в себе набор 
наследственного вещества. Половые клетки имеют половинный набор генов, поэтому 
при зачатии отцовская и материнская половины соединяются в единый новый 
организм. Термин же «клонирование» (от древ-негреч. klon — побег, черенок) 
всегда имел отношение к процессам вегетативного размножения, и в этом своем 
качестве был достаточно хорошо знаком. Клонирование растений черенками, почками,
 клубнями в сельском хозяйстве известно с древних пор. Живые организмы, 
например амеба, также размножаются, производя генетически идентичные клет-
394

ки, которые так и называются клонами. Клетки живого организма прошли 
специализацию и дифференцировку, поэтому клетка печени, к примеру, отличается 
от нервной клетки. У эритроцита— кровяной клетки^-вообще нет ядра и 
наследственного вещества ДНК. Более того, в одних клетках включены и работают 
одни гены, в других — другие. В клетках стареющего организма концы хромосом 
короткие, у молодого они длинные. Специализированные клетки организма теряют 
свою многовариантность. Существуют так называемые стволовые клетки, которые 
находятся на ранней стадии дифференцировки и могут давать начало разными типам 
клеток. Поэтому для клонирования существенно важно получить 
недифференцированные клетки, которые могли бы размножаться и жить в пробирке и 
быть в любое удобное время пересажены животному-реципиенту. В стволовые клетки 
могут быть пересажены разные гены, измененные в нужной комбинации, и выращены 
организмы «с заказанным генотипом».
   В общем смысле клонированием может быть назван процесс, предполагающий 
создание существа, генетически тождественного родительским. Изучение технологии 
клонирования началось в 60-е гг., однако сенсация, связанная с воспроизведением 
млекопитающего, приходится на 90-е гг. В связи с этим логическим образом 
вытекает проблема возможности экспериментов клонирования над человеком. До тех 
пор, пока речь шла об эффективности клонирования для обеспечения сфер 
жизнедеятельности человека— в рыбном хозяйстве, сельском хозяйстве, 
растениеводстве — проблема не обретала такую остроту и не сталкивалась с 
подобным накалом страстей. Когда же речь заоша о клонировании человеческого 
существа, потребовались усилия многих теоретиков для осмысления последствий 
такого шага. По мнению известного американского ученого П. Диксона, любой 
способ, который испробован на млекопитающих, может быть применен к людям. В 
этом случае мы получим копии взрослых людей, копии своих родственников, друзей 
и вообще попадем в ситуацию реальной множественности, в которой и не отличить, 
где генетически подлинное человеческое существо, а где артефакт— искусственно 
созданное.
   Согласно публикациям5, в 1998 г. американский физик из Чикаго Ричард Сид на 
симпозиуме по репродуктивной медицине громогласно заявил о намерении приступить 
к работам по клонированию человека. Есть и желающие участвовать в этом 
эксперименте: группа медиков и группа лиц, стремящихся обрести свои копии или 
быть донорами.
   Если говорить о деталях клонирования овечки Долли, то следует отметить, что 
начало этому организму дала материнская клетка, содержащая двойной набор генов 
матери. Иными словами, овца не имеет отца, но есть три матери: овца, которая 
дала свой генетический материал, овца, от которой взяли клетку, и 
овца-реципиент, которая вынашивала знаменитого ягненка. Исследователи 
подчеркивают, что можно получить генетически идентичную копию только с 
материнского организма, потому что ядра пересаживаются в яйцеклетку. В 
цитоплазме яйцеклетки есть небольшая часть генетического материала, 
митохондриальная ДНК, кото-
395

рая передается зародышу только от матери и обусловливает материнскую 
наследственность. В сперматозоиде такой ДНК нет. Поэтому любой человек, как и 
животное, получает больше информации от матери, нежели от отца.
Путь к клонированию пролегал через определенные вехи:
• 1883 г. — открытие яйцеклетки.
• 1943 г. — оплодотворение яйцеклетки в пробирке. Десятилетие спустя перенос 
яйцеклетки.
• В 1973 г. — профессор Л. Шетлз из Колумбийского университета в Нью-Йорке 
заявил, что готов произвести на свет «бэби из пробирки», однако последовало 
категорическое вето из Ватикана.
• 1977 г. — сообщение о клонировании лягушек.
• 1978 г. — рождение ребенка из пробирки в Англии — Луизы Браун.
• 1981 г. — получены три клонированных эмбриона (зародыша человека), развитие 
которых было приостановлено.
• 1985 г. — рождение девочки у первой суррогатной матери.
• 1987 г. — клонирование 32 человеческих зародыша, после чего они были 
уничтожены.
• 1996 г. — рождение пяти ягнят без участия барана.
• 1997 г. — рождение овечки Долли. В конце июня 1997 г. президент США Клинтон 
направил в Конгресс законопроект, запрещающий создавать человеческое существо 
путем клонирования и ядерного переноса соматической клетки.
• 1998 г. — заявление российских академиков Л. Эрнста и И. Кузнецова, которые 
на пресс-конференции в Российской Госдуме подтвердили технологическую 
возможность клонирования человека6. Подобного мнения придерживается и 
член-корреспондент РАН А. Монин, полагая, что научные исследования всегда шли и 
будут идти, любые запретительные попытки в отношении клонирования имеют 
ограниченный характер7.
  Целесообразен ли запрет клонирования в народном хозяйстве: в растениеводстве, 
животноводстве, рыбном хозяйстве? Ведь получение копий ценных животных и 
растений, огромное количество экземпляров животных-рекордсменов, которые будут 
точной копией родительского ррга-низма или необыкновенно ценными растительными 
лекарственными препаратами, — не зло, а благо. Целые стада элитных коров, 
лошадей, пушных зверей, сохранение исчезающих видов животных — все это говорит 
о еще одной революции в сельском хозяйстве. Причем здесь просматриваются 
самозамыкающиеся технологии, ибо кормлением может служить такое вещество, как 
калус, представляющее собой скопление делящихся клеток, из которых любая может 
дать жизнь новому организму-растению. Производство инсулина, синтез животных и 
растительных белков также даст экономический эффект. Иногда исследователи 
усматривают возможность посредством клонирования восстанавливать вымершие виды, 
так как в ископаемых костных останках можно обнаружить сохраненную ДНК.
396

   Ответ на поставленную проблему упирается в необходимость четкого осознания 
многоаспектное™ феномена клонирования. Есть медицинский, этический, философский,
 религиозный, экономический и прочие ее аспекты. Клонирование, как очень 
сложная экспериментальная технология, в принципе может приводить не только к 
воспроизводству эталонов (когда цель согласуется с результатом), но и к 
воспроизводству уродцев. С методологической точки зрения речь идет о 
повсеместно проявляющемся процессе рассогласования первоначально поставленных 
целей и полученных результатов. В условиях клонирования на человеке это 
аморально и преступно. Кроме того, неизвестно, как поведет себя клонированный 
организм в социальном контексте, а в случае с животным— в стадном контексте. 
Ведь всем известен факт сложной стадной жизни высших животных, их ролевого 
разделения и амплитуды поведенческого агагуа. Изначальная жесткая генетическая 
запрограммированность может во многом ограничить данный организм в его 
универсальности. Он может оказаться странным уродцем.
   Все религиозные институты настаивают на том, что рождение человека должно 
происходить естественным образом, иначе у родившегося не будет души.
   В формировании человека нужно стремиться к раскрытию образа и подобия Бога в 
нем, а не к созданию кощунственной пародии на его личность. Клонирование, на их 
взгляд — это вызов всемирной религиозной морали, измена ее принципам. И хотя в 
клонировании можно усмотреть возможность избежать грехопадения и отдаленный 
аналог непорочного зачатия, для православного человека, отмечает И. Силуянова, 
кло-нирование — это серьезное искушение выйти на уровень «массовой святости» 
путем клонирования. И «волки сыты» (соблюдены нормы аскети-ки — нет полового 
акта — нет лазеек для передачи первородного греха) и «овцы целы» (соделаны 
стада невинных и чистых «святых»). Клонирование — это еще и возможность 
прельщения для монашенствующих как способ продлить свой род, сохраняя плотское 
воздержание8.
   Интересно, что в памятниках мировой интеллектуальной мысли с легкостью 
обнаруживаются следы обсуждения данной проблемы, задолго до ее постановки на 
волне научно-технического прогресса. Так, тексты каббалы запрещают саму 
возможность помыслить о создании человека по заданным параметрам, ибо за этим 
стоит космическое всевластие во многом нравственно несовершенного существа. 
Такой сверхчеловек устраняет саму идею Бога. Доктор Фауст Гете пытается создать 
искусственного человека — гомункулуса и при этом присутствует сила зла — 
Мефистофель. Проблема сверхчеловека, поставленная Ницше, напрямую связана с 
выводом: «Бог умер!» Хаксли в романе «О дивный новый мир» описывает 
генетические манипуляции с эмбрионами. И наконец, идеологический заказ на 
советскую евгенику, предполагающую вмешательство в природу человека, 
использование достижений генетики в целях государственной политики, 
формулирование идеи искусственного отбора в условиях ослабленного естественного,
 свидетельствует о вероломстве псевдонауки.
397

Евгенический эксперимент включает в себя психологическое тестирование, 
медицинское обследование, сбор сведений об успеваемости и т.п., а также 
искусственное осеменение на основе отобранной спермы. Цель подобных 
мероприятий— повышение «умственных способностей населения»9.
   Медицинский аспект клонирования, предполагающий производство подверженных 
деформации органов и тканей, столь необходимых в хирургии и травматологии, 
влечет за собой проблему организации производства такого рода материала, 
поскольку донорами в любом случае должны стать живые люди. А это, в свою 
очередь, может привести к социально негативным последствиям и криминальному 
бизнесу.
   Клонирование человека как технология во многом уязвимо и в том отношении, 
что гении зачастую страдают серьезными патологиями. Подагра, шизофрения, 
циклотемия, эпилепсия и ряд разнообразных нервно-психических расстройств— лишь 
незначительный набор характеристик гениальных личностей10. Гениальный 
Циолковский, например, после перенесенной им в детстве болезни стал глухим 
лунатиком в возрасте от 6 до 14 лет и оставался фантазером все последующие годы.
 Гениальность связана с социальным признанием, с возможностью превзойти 
заданную социумом планку обычного развития способностей, и гений прошлого века 
может стать рядовым существом в следующем.
   Идея клонирования гениев может обернуться угрозой здоровью генотипа 
совокупного родового человека. Когда возникнет индустрия культивирования 
«лучшести», реальна опасность кары так называемой «плохой плоти». Реализация же 
гения весьма проблематична, так как она необыкновенно зависима от условий 
внешней среды. Почему, собственно, нужно клонировать гениев, а не создавать 
оптимальные условия для развития естественным образом возникших способных, 
талантливых и гениальных молодых людей? К тому же сама чистота эксперимента 
клонирования в условиях резко обострившихся глобальных проблем современности 
(радиация, острая экологическая проблема, многообразные вредоносные внешние 
факторы, воздействующие на организм, угроза уничтожения самого человечества) 
под большим сомнением. Такого рода экспериментирование, пусть даже под грифом 
«секретно», может привести к незапланированным мутациям, исход которых будет 
непредсказуем. Поэтому весьма маловероятно, чтобы клонирование давало точные 
копии отобранных образцов. Поскольку появление знаменитой овечки Долли 
последовало после 277 неудачных попыток, то опасения обретают еще и чисто 
технический характер. Заместитель директора Института общей генетики РАН Е. 
Платонов утверждает: «Подсчитано, что удачное клонирование первого ребенка 
потребует не менее ] 000 попыток. Появится большое количество мертворожденных 
или уродливых детей»11.
   Клонирование в целях помощи бездетным семьям также проблематично, ибо даже в 
случае положительного исхода и абстрагирования от всех социально-негативных 
факторов клонирование предполагает воспроизводство не нового организма, а 
однояйцевого близнеца отца или матери, иными словами, не ребенка, а 
родственника: сестру или брата. Чело-398
   
век-«клон» — генетический брат-близнец человека. Более того, клониро-вание в 
аспекте решения проблемы деторождения является поддержкой инвертированных лиц 
(гомосексуализм мужской или женский). Технологии искусственного размножения 
отменяют самый веский аргумент против гомосексуальных отношений — однополые 
семьи как угроза недовос-производства человечества. Подобные технологии откроют 
шлюзы раз- . личным вариациям извращенных форм семейно-брачных отношений, 
укрепят основание неполных семей и поставят под сомнение всю систему 
кровно-родственных отношений, красоту и полноту материнской и родительской 
любви. Видимо, перспективы новых законов общежития и воспроизводства людей не 
могут быть связаны с технологией клонирования. В Библии сказано: «Ибо ты соткал 
меня во чреве матери моей... я созидаем был в тайне, образуем во глубине утробы.
.. Зародыш мой видели очи Твои» (Пс. 138, 13, 15, 16).
ЛИТЕРА ТУРА
1 См.: Носов Н.А. Полионтичные парадигмы // XXI век: будущее России в 
философском шмерении. Т. 1. Онтология, гносеология и методология науки, логика: 
Ч. 2. Екатеринбург, 1999. С. 282.
2 Севальников А.Ю. Виртуальная реальность и проблема ее описания // Смирновские 
чтения. М.. 1999. С. 226.
3 Там же. С. 227.
4 Носов Н.А. Виртуальная парадигма // Виртуальные реальности. М., 1998.
  С.91. * См.: Декларация в защиту клонирования н неприкосновенности научных
исследований // Человек. 1998. № 3; Докннз Р. Мыслить ясно о клонированин
// Там же; Лаланьянц Н. Хронология клоннровання // Знание — Сила. 1998.
№ 5; Победов В. Клонпрование: «за» и «против». И еще немножко о Сиде //
Там же.
6 См.: Силуянова И. Искушение «клонированием», пли человек как подобие человека.
 Московское подворье Свято-Троицкой Сергневон Лавры, 1998. С. 12.
7 См.: Монин А. Душа генетически не обусловлена // НГ-наука. 1997. № 1.
8 См.: Силуянова Я..Указ. соч. С. 32.
9 См.: Мотков С.Е. Советская евгеника. М:,1991. № 1.
10 См.: ЭфромсонВ.П. Загадки гениальности. М., 1998.
11 Клоны наступают! Спасайся, кто может? // Комсомольская правда. 1998. 2янв.С. 
7.
399

Заключение
МИРОВОЗЗРЕНЧЕСКИЕ ИТОГИ НАУКИ XX ВЕКА
   Конец XX в. и начало третьего тысячелетия основывается на создании 
интегративной системы геополитических связей и зависимостей. Наука приобретает 
интернациональный характер, и само научное сообщество мыслит себя 
космополитически. Вместе с тем региональные и функциональные различия науки, 
обусловленные уровнем экономического, технологического развития, природными 
ресурсами, вносят определенную спецификацию в совокупный потенциал развития 
науки.
   Безусловно то, что в современном мире основой технологического могущества 
становится именно наука. Она мыслится и как надежный инструмент распространения 
информации для обеспечения государственно-корпоративного уровня управления, и 
как и сфера, с которой связывают надежды предотвращения экологической 
катастрофы.
   Несмотря на ожесточенные баталии сциентистов и антиециентистов, обсуждающих 
весьма остро поставленные вопросы: можно ли мир в XX в. назвать миром науки? 
действительно ли именно она оказывает сильное влияние на все происходящие в 
мире процессы? в состоянии ли научное производство захватить и заполнить собой 
весь континуум мировоззренческих отношений? отвечает ли наука за самопонимание 
и гармонизацию человека? — одним из бесспорных мировоззренческих итогов науки 
конца XX в. является сам факт существования научного миропонимания, которое 
стало доминирующим в ареале технократической цивилизации. В основе научного 
мировоззрения лежит представление о возможности научного постижения сущности 
многообразных явлений современного мира, о том, что прогресс развития 
человечества связан с достижениями науки. Но всеобъемлющее господство научного 
мировоззрения также представляет собой большую проблему, ибо сам Человек не 
может толковаться как исключительно рациональное существо, большая часть его 
импульсов и влечений, как сказали бы психоаналитики, в прихожей 
бессознательного. Древнейшие философские системы предлагали учитывать все 
четыре стихии, нашедшие свое отражение в человеке: разум, чувства, волю и 
желания. Русские философы настаивали бы на двойственной — антропософичной и 
телесной — природе человека, его непостижимой соборности и жертвенности, 
уживающейся с величайшим эгоизмом. В контексте современной этноантропологии 
человек понимался как Космо-психо-логос, где тип ме-
400

стной природы, национальный характер и склад мышления находятся во взаимном 
соответствии и дополнительности друг к другу.
   Острые споры ведутся вокруг проблемы взаимоотношений института власти и 
института науки. Некоторые мыслители полагают, что наука должна быть пластичной 
относительно института власти, другие уверены, что она должна отстаивать свою 
принципиальную автономию. Одни исследователи пытаются защитить государство от 
науки, содержащей в себе тоталитарное начало, а другие — науку от тоталитарного 
государства с его институтом принуждения и несвободы. Так или иначе, но 
демаркация проблематична. Миф об абсолютно свободной и автономной науке 
разбивается о повседневность экономических реалий.
   К концу XX в. важнейшей проблемой стал экологический феномен, который 
настоятельно взывает к биосферизации всех видов человеческой деятельности, всех 
областей науки. Он влечет за собой этический императив, обязывающий ученых с 
большей ответственностью подходить к результатам своих исследований. Сфера 
действия этики расширяется. Выдающиеся физики требуют ограничения применений 
открытий в военной области. Врачи и биологи выступают за мораторий на 
использование достижений генетики в антигуманных целях. Первоочередной 
проблемой становится поиск оптимального соотношения целей научно-технического 
прогресса и сохранения органичной для человека биосферы его существования.
   Сегодня, на рубеже веков, можно говорить о сложившейся 
предметно-дисциплинарной организации науки, фиксировать наличие 
логико-методологической и теоретико-концептуальной базы современной науки. 
Налицо двуединый процесс гуманизации позитивного знания и гносеологизации 
содержания искусства, математизации отдельных областей культуры,.
   Синергетика также выступает мировоззренческим итогом развития науки XX в. 
Ибо она говорит о возможностях нового диалога человека с природой, где 
самоорганизующиеся развитие должно диктовать приоритеты над искусственными, 
спекулятивными и конструкционистскими схемами, претендуя на новый синтез знания 
и разума. Синергетика перестраивает наше мировосприятие и, в частности, 
нацеливает на принципиальную открытость и плюрализм (вспомним библейское: пусть 
все растет вместе до жатвы).
   Идеи ноосферности, обозначающие пространственно-временную континуальность 
человеческой мысли, обретают свое обоснование в современной релятивистской 
космологии. В ней также фиксируются весомые приращения и выделяются два 
смысловых подхода: первый опирается на признание уникальности Вселенной, а 
следовательно, и человеческой мысли. Второй — на понимании ее как одной из 
многих аналогичных систем, что в мировоззренческом отношении сопряжено с 
необходимостью логического полагания уникальных, диковинных и отличных от 
имеющихся земных аналогов форм жизни и разума.
   Глубинные процессы информатизации и медиатизации в глобальных масштабах 
стимулируют скачкообразность экономического и научно-технологического развития 
и чреваты изменением всей системы коммуникации, человеческого общения и 
привычных форм жизнедеятельности и про-
401

ведения досуга. Компьютерная революция, породив виртуалистику, чревата 
обострением всех аспектов коммуникативно-психологических проблем.
   Глубочайшая дихотомия детерминизма и индетерминизма, потрясшая до основания 
мировоззренческие итоги мировосприятия нашего современника, упирается в выбор 
той или иной онтологии: столь желанной обывателю онтологии, абсолютизирующей 
устойчивость, и образа мира, еде правит его Величество Случай! Когда говорится 
об универсальности детерминизма или индетерминизма, то утверждается его 
действие не только в физике, но и в биологии, психологии, в общественных науках 
и естествознании. В общем случае принцип причинности указывает на то, что для 
любого следствия имеется соответствующая, производящая его причина. Вместе с 
тем существуют, образно выражаясь, «бреши» в причинных цепях. «Утверждения о 
детерминированности будущего, — отмечает в связи с этим Ф. Франк, — являются 
тавтологичными и не дают никакой информации об эмпирическом мире. Утверждения, 
что будущее предопределено, кажется нам относящимся к языку обыденного здравого 
смысла. Если наука не включает всеведущего разума в свою понятийную схему, то 
под утверждением, что будущее детерминировано, она может иметь только то, что 
это будущее детерминировано законом». И именно к подобному верховному разуму 
взывал Лаплас. Его верховный разум должен был управлять причинными законами, 
которые позволили бы ему сделать предсказания о будущем состоянии мира на 
основе его настоящего состояния. Идея всеобщего предопределения связана с 
наличием «сверхчеловеческого или сверхъестественного» существа.
   Особый интерес представляет заключение о том, что все законы равновесия 
оказываются специальными случаями причинных законов. Они устанавливают условия, 
по которым мы можем предсказать, что в будущем движения не будет. Однако такое 
состояние абсолютно невозможно. С другой стороны, произвол хаоса и 
иррегулярного поведения скреплен и ограничен фундаментальными физическими 
константами. Широко признаваемые ныне статистические законы устраивают тем, что 
указывают на некоторое среднее поведение. Причем с точки зрении наблюдаемых 
явлений можно говорить только о таком среднем типе поведения, и, следовательно, 
в этом смысле все законы являются статистическими. Поскольку мир состоит из 
открытых, неравновесных систем, существование в таком нестабильном мире 
сопряжено с многочисленными бифуркациями и катастрофами. Человечество же ищет 
иной доли, оно страстно мечтает не только об истине, имеющей, — увы! — Горгонов 
лик, оно стремится к счастью, благоденствию и красоте. Муке ежедневного бытия 
противопоставляется спасение в духовных основах веры, то воспламеняющиеся, то 
затухающие искры надежды, возгорающие все ярче и ярче по мере того, как мы 
научаемся творить добро.
   Все названные и многие другие итоги мировоззренческого развития науки XX в. 
еще в смутном и неотчетливом виде воспроизводят представления о грядущем 
мозаичном и полифоничном образе мира, о котором как о «третьей культуре» писал 
И. Пригожий, «третьей волне» — О. Тоф-флер, «третьей цивилизации» — Ф. Сагаси.
402

РЕКОМЕНДУЕМАЯ ЛИТЕРАТУРА
Абрамова Н. Т. Мозаичный объект: поиски основания единства // Вопросы философии.
 1986. № 2.
Агации Э. Моральное измерение науки и техники. М., 1998.
Алексеев П.В. Философы России Х1Х-ХХ столетий. Биографии, идеи, труды. М., 1999.

Алтухов В. Смена парадигмы п формирование новой методологии // Общественные 
науки и современность. 1993. № 1.
Американский философ Джованна Боррадорн беседует с Куайном, Дэвидсоном, 
Патнэмом, Нознком, Данто, Рортн, КэЙвлом. М., 1998.
Анохин П.К. Опережающее отражение действительности // Вопросы философии. 1962. 
№ 7.
АршгтовВ.И. Синергетика как феномен постнекласснческой науки. М., 1999.
АУМ. Синтез мистических учений Запада и Востока. 1987. Nb 2.
Башпяр Г. Новый рационализм. М., 1987.
Берг Р.Л. Из воспоминании генетика // Вопросы философии. 1993. № 7.
Бердяев Н.Н. Философия свободы. Смысл творчества. М., 1989.
БерклиДж. Трактате принципах человеческого знания //Соч. М., 1978.
БернарДж. Наука в истории общества. М.. 1956.
Бехтерев В.М. Коллективная рефлексология. М., 1994.
Бехтерева Н.П. Есть ли Зазеркалье? // Терминатор. 1994. № 2-3.
Блаватская Е.П. Теософия и практический оккультизм. М., 1993.
Блаватская Е.П. и предсказание научных открытий XX века // Вестник теософии. 
1992. № 1.
Богданов А. А. Тектология. Всеобщая организационная науки: Кн. 1-2. М., 1988.
Боэций Д. О высшем благе, или о жизни философа // Вопросы философии. 1994. №5.
Брутян Г. А. Письмо Курта Геделя // Вопросы философии. 1984. М» 12.
Бургин М.С. Кузнецов В.И. Введение в современную точную методологию науки. М., 
1994.
Буш Г.Я. Методы технического творчества. Рига, 1972.
Буш Г.Я. Рождение изобретательских идей. Рига, 1976.
Бэкон Ф. Новый органон // Бэкон Ф. Соч.: В 2 т. М., 1978. Т. 2.
В поисках своего пути: Россия между Европой и Азией. М., 1997.
В поисках теории развития науки (Очерки западноевропейских и американских 
концепций XX века). М.. 1982.
403

Варшавский Е. Оккультизм — оглашенное тайноведение // Синтез мистических учений 
Запада и Востока. 1990. № 3.
Василъкова В.В. Порядок и хаос в развитии социальных систем. Синергетика. М., 
1999.
Вебер М. Избранные произведения. М., 1990.
Вернадский В.И. Научная мысль как планетарное явление. М., 1991.
Вернадский В.И. Размышления натуралиста: В 2 кн. М., 1975-1977.
Вернадский В.И. Философские мысли натуралиста. М., 1988.
Визгин В.П. Эпнстемология Гастона Башляра и история науки. М., 1996.
Винделъбанд В. Избранное. Дух истории. М., 1995.
Виндельбанд В. История философии. Киев. 1997.
Винокуров И., Гуртовой Г. Психотронная война. От мифов к реалиям. М., 1993.
Волъкенштейн М.В. О феномене псевдонаукн // Природа. 1983. №11.
Вригт Г.Ф. Логико-философские исследования. М., 1986.
Г.О.М. Курс энциклопедии оккультизма. Киев, 1994.
Гайденко П.П. Проблема рациональности на исходе XX века // Вопросы философии. 
1991. №6.
Гайденко П.П. Эволюция понятия науки. М., 1980.
Гайденко П., Давыдов Ю. История и рациональность. Социология Вебера и 
веберовский ренессанс. М., 1991.
Гарэн-Э. Проблемы итальянского Возрождения М., 1986.
Гемпель К.Г. Логика объяснения. М., 1998.
Гемпель К.Г. Мотивы и "охватывающие законы" в историческом объяснении 
//Философия и методология истории. М., 1977.
ГенонР. Кризис современного мира. М., 1991.
Гермес Трисмегист и герметическая традиция Востока и Запада. Киев; Москва, 1998.

Герметизм и формирование науки. М., 1993.
Гильберт Н., Маклей М. Открывая ящик Пандоры. М., 1980.
Гиренок Ф.И. Ускользающее бытие. М., 1994.
Голосовкер Я.Э. Логика мифа. М., 1987.
Грани научного творчества. М., 1999.
Границы науки: О возможности альтернативных моделей познания. М., 1991.
ГримакЛ.П. Магия биополя. М., 1994.
Граф Ст. За пределами мозга. М., 1992.
Грэхэм Л. Р. Естествознание, философия и науки о человеческом поведении в 
Советском Союзе. М., 1991.
ГумилевЛ.Н. Древняя Русь и Великая степь. М., 1989.
Гумилев Л.Н. Конец и вновь начало. М., 1994.
ГумилевЛ.Н. Этногенез и биосфера Земли. М., 1989.
Гуревич А.Я. Проблемы средневековой народной культуры. М., 1981.
Гуссерль Э. Кризис европейских наук // Вопросы философии. 1992. № 7.
Гуссерль Э. Философия как строгая наука. Новочеркасск, 1994.
Данилов-Данильян В.И. Возможна ли "коэволюция" природы и общества? // Вопросы 
философии. 1998. №8.
Декларация в защиту клонирования и неприкосновенности научных исследований // 
Человек. 1998. № 3.
404

Диалектика познания. Л., 1988.
Дынич В.И., Емельятевич М.А., Толкачев Е.А., Томильчик Л.М. Вненаучное знание и 
современный кризис научного мировоззрения. Вопросы философии. 1994. №9.
Заблуждающийся разум. Многообразие вненаучного знания. М., 1990.
ЗлобинН. Культурные смыслы науки. -М., 1997.
Идея гармонии в научной картине мира. Киев, 1989.
Иллюстрированная история суеверий и волшебства от древности и до наших дней. 
Киев. 1993.
Ильин В.В. Критерии научности знания. М., 1989.
Ильин В.В. Теория познания. Введение. Общие проблемы. М., 1993.
Ильин В.В. Теория познания. Эпистемологня. М., 1994.
Исторические типы рациональности: Т. 1. М., 1995.
История Древнего Востока / Под ред. В.И. Куэпщнна. М., 1988.
Казначеев В.П. Спирин Е.А. Космопланетарный феномен человека. Новосибирск, 1991.

Кампиц П. Австрийская философия // Вопросы философии. 1990. № 12.
Капра Ф. Дао физики. СПб. 1994.
Карери Дзк. Порядок и беспорядок в структуре материн. М., 1985.
Карнап Р. Преодоление метафизики логического анализа языка // Вестник 
Московского университета. Серия 7. 1995. №6.
Карнап Р. Философские основания физики. М., 1971.
Касавин И. Т. Об эпистемологическом статусе ситуационных исследований // 
Смирновские чтения. М., 1999.
Касавин И. Т. Проблемы некласснческон теории познания. Миграция. Креа» тнвность.
 Текст. СПб., 1998.
Касавин И. Т.. Сокулер З.А. Рациональность в познании и практике. М., 1989.
КедровБ.М. Классификация наук. Т. 1. М., 1961.
Кедров Б.М., Григулевич И.Р., КрывелевП.А. По поводу статыгБ.М. Бородая// 
Природа. 1982. №3.
Кибалнон. М., 1973.
КлизовскийА. Психическая энергия. Рига. 1990.
Клинч С. Математическая логика. М., 1973.
Князева Е.Н. Случайность, которая творит мир (новые представления о 
самоорганизации в природе и обществе) // В поисках нового мировидения: И. 
Пригожий. Е. и Н. Рерихи. М., 1991.
Князева Е.Н., Курдюмов С.П. Законы эволюции и самоорганизации сложных систем. М.
, 1994.
Князева Е.Н., Курдюмов С.П. Синергетика как новое мировидение: диалог с И. 
Пригожпным // Общественные науки и современность. 1993. № 2.
Колин У. Оккультизм. М., 1994.
Концепции науки в буржуазной философии и социологии: вторая половина ХГХ-ХХв. М.
, 1973.
Концепция самоорганизации: становление нового образа научного мышления. М., 
1994.
Концепция самоорганизация в исторической ретроспективе. М., 1994.
Копнин П.В. Гносеологические и логические основы науки. М.. 1974.
405

Косарева Л.М. Социокультурный генезис науки Нового времени. Философский аспект 
проблемы. М, 1989.
Кохановский В.П. Философия и методология науки. Ростов н/Д, 1999.
Кравец А.С. Методология науки. Воронеж, 1991.
Критика современных немарксистских концепций философии науки. М., 1987.
Крымский С.Б. Научное знание и принципы его трансформации. Киев, 1974.
Кузина Е.Б. Критический анализ эпистемологическнх концепций постпозитивизма. М.,
 1988.
Кузнецов Б.Г. Современная науки и философия. М., 1981.
Кузнецов Н.И. Наука в ее истории. М., 1982.
Кун Т. Структура научных революций. М., 1978.
Кураев А. О вере и знании без антиномий // Вопросы философии. 1992. № 7.
Куртц П. Искушение потусторонним. М., 1999.
Лакапюс И. Бесконечный регресс и основания математики // Современная философия 
науки. М., 1996.
Лакатос И. Доказательства и опровержения. М., 1967.
Лакатос И. История науки и ее рациональная реконструкция // Структура и 
развитие науки. М., 1978.
Лакатос И. Методология научных исследовательских программ // Вопросы философии. 
1995. №4.
Лакатос Я. Фальсификация и методология научно-исследовательских программ. М., 
1995.
Лаланьянц Н. Хронология клонирования // Знание — сила. 1998. № 5.
Левч-Стросс К. Структура мифов // Вопросы философии. 1970. № 7.
Леглер В.А. Наука. Квазннаука, лженаука // Вопросы философии. 1993. № 2.
Лейкчн Э.Г. Идеи научного прогресса в современной буржуазной философской и 
общественной мысли // Концепции науки в буржуазной философии и социологии: 
вторая половина XIX-ХХв. М., 1973.
Лекторский В.А. Субъект и объект познания. М., 1980.
Лешкевич Т.Г. Неопределенность в мире и мир неопределенности. Ростов н/Д, 1994.
Лешкевич Т.Г. Философия науки: Мир эпистемологов. Ростов н/Д, 1999.
Лешкевич Т.Г. Философия. Вводный курс. М., 1998.
Лешкевич Т.Г., Мирская Л.А. Философия науки: Интерпретация забытой традиции. 
Ростов н/Д, 2000.
Лобачевский Н.Н. Полное собрание сочинений по геометрии. Казань, 1883. Т. I.
Лосев А.Ф. Философия. Мифология. Культура. М., 1991. С. 13.
МаОзедь Б.Н. Проблема познания в философских работах К. Поппера 60-х гг. // 
Вопросы философии. 1975. №6.
Маковельский А.О. Досократнки. Казань, 1914-1919. Ч. 1.
Мамардашвши М.К.. Соловьев Э.Ю. ШвыревВ.С. Классическая и современная 
буржуазная философия (опыт эпистемологического сопоставления) // Вопросы 
философии. 1970. Ms 12.
Мамчур Г.А., Овчинников Н.Ф., Огурцов А.П. Отечественная философия науки: 
Предварительные итоги. М., 1997.
406

Мал- Э. Анализ ощущений и отношение физического к психическому. М.,
   1908. Мах Э. Познание и заблуждение. М., 1905.
Мертон Р. Амбивалентность ученого. М., 1965.
Методологическое сознание в современной науке. Киев. 1989.
МикешинаЛ.А., Опенков М.Б. Новые образы познания и реальности. М., 1997.
МилльДж. Огюст Конт и позитивизм. СПб., 1906.
Мирская Е.З. Социология науки в 80-е годы // Социальная динамика науки. М., 
1996.
Моисеев Н.Н. Еще раз о проблеме коэволюции // Вопросы философии. 1998. №8.
Моисеев Н.Н. Современный рационализм. М., 1995.
Моисеев Н.Н. Человек и ноосфера. М., 1990.
Монте П. Египет Рамсесов: повседневная жизнь египтян. М.; 1990.
Мусхшивили Н.Л. Шрепдер Ю.А. Метапсихические проблемы непрямой коммуникации. 
Когнитивная эволюция и творчество. М., 1995.
На пути к открытому обществу. Идеи Карла, Поппера и современная Россия. М., 
1998.
Нагель Э., Ньюмен Д. Теорема Геделя. М., 1970.
Налимов В.В. Анализ оснований экологического прогноза // Вопросы философии. 
1983. №1.
Налимов В.В. В поисках иных смыслов. М., 1993.
Налимов В.В. Спонтанность сознания. М., 1989.
Нарскип И. С. Методология и эпнстемологня К. Поппера в их существе и следствиях 
// Критический рационализм: философия и политика. М., 1980.
Нарскип И.С. Очерки по истории позитивизма. М., 1960.
Наука в зеркале философии XX века. М., 1992.
Наука в социальных, гносеологических и ценностных аспектах. М., 1980.
Научная деятельность: структура и институты. Сборник переводов. М., 1980.
Научная картина мира. Логико-гносеологические аспекты. Киев, 1983.
Научная картина мира: общекультурное и внутринаучное функционирование. 
Свердловск. 1985.
Научное открытие и его восприятие. М., 1971.
Непгёбауэр О. Точные науки в древности. М., 1968.
Немировский Л.Н. Мистическая практика как способ познания. М., 1993.
Никитин Е.П. Объяснение — функция науки. М., 1970.
Никифоров А.Л. Философия науки: История и методология. М., 1998.
Новиков Н.В. О сайентистской тенденции в современной буржуазной 
социологии//Социальные исследования. М., 1985.
Новикова Л.И., Сиземская Н.Н. Русская философия истории. М., 1997.
Носов Н.А. Виртуальная парадигма // Виртуальные реальности. М., 1998.
Носов Н.А. Полионтичные парадигмы //• XXI век: будущее России в философском 
измерении. Т. 1. Онтология, гносеология и методология науки, логика. Ч. 2. 
Екатеринбург, 1999.
Огнев В.В. Медицина и физика. М., 1962.
Огурцов А.П. Философия науки эпохи Просвещения. М., 1993.
407

Ойзерман Т. И. Проблемы рациональности и современный философский 
антиинтеллектуализм // Вопросы философии. 1979. № 2.
Олейников Ю.В., Оносов А.А. Ноосферный проект социоприродной эволюции. М., 1999.

Пазелъстй В.В, Понятие «вненаучного знания» у П. Фейерабенда // Семантический 
анализ понятий в историко-философских исследованиях. Новосибирск. 1984.
Панов М.И., Тяпкин А.А. Анри Пуанкаре и наука начала XX века. М., 1990.
Панченко А.И. Карл Поппер. М., 1987.
Пахомов Б.Я. Становление современной физической картины мира. М., 1989.
Перевозчиков А.Н. Экстрасенсы — миф или реальность? М., 1989.
Петров М.К. Самосознание и научное творчество. Ростов н/Д, 1992.
Петров Ю.А. Что такое философия науки? // Вестник Московского университета. 
Серия 5. 1995. № 3.
Пиаже Ж. Избранные психологические труды. М., 1994.
Позитивизм и наука. М., 1975.
Полдни М. Личностное знание. М., 1985.
Польские мыслители эпохи Возрождения. М., 1960.
Поппер К. Дарвинизм как метафизическая исследовательская программа //Вопросы 
философии. 1995. № 12.
Поппер К. Логика и рост научного знания. М., 1983.
Поппер К. Логика социальных наук // Вопросы философии. 1992. № 10.
Поппер К. Нищета нсторицизма // Вопросы философии. 1992. № 8.
Поппер К. Открытое общество и его враги. Т. 1-2. М., 1992.
Поппер К. Реализм и цель науки // Современная философия науки: Знание, 
рациональность, ценности в трудах мыслителей Запада: Хрестоматия. М.,
1996.
Поппер К. Теоретико-познавательная позиция эволюционной теории познания // 
Вестник Московского университета. Серия 7. 1994. № 5.
Порус В.Н. Парадоксы научной рациональности и этики: попытка аналогии // 
Философская и социологическая мысль. Киев. 1992. № 3.
Порус В.П. Эпистемология: некоторые тенденции // Вопросы философии. 1997.
   №2.	.                ',...'..-
Порус В.Н.. Никифоров А.Л. Эволюция образа науки во второй половине
  XX в. // В поисках теории развития науки. М., 1982. Пригожий И., Стеигерс И. 
Порядок из хаоса. М., 1986. Принципы историографии естествознания. Теория и 
история. М., 1993. Пуанкаре А. О науке. М., 1990.
Пушкин В.Н. Эвристика как наука о творческом мышлении. М., 1967. Рассел Б. 
История западной философии: В 2 т. Новосибирск, 1994. Т. 1. Рациональность на 
перепутье: В 2 кн. М., 1999. Реале Дж., Антисери Д. Западная философия от 
истоков до наших дней. СПб.,
   1997. Ч. 2. Решер Н. Границы когнитивного релятивизма? // Вопросы философии. 
1995.
  №3. Риккерт Г. Науки о природе и науки о культуре. СПб., 1911.
408

Родин СМ. Идея коэволюции. Новосибирск. 1991.
РоднянскаяИ. Циолковский //Философская энциклопедия: В 5 т. Т. 5. М., 1970.
Родоначальники позитивизма. СПб.. 1910-1913.
Разин В.М. Введение в философию техники. [Всоавт.]. М., 1998.
Разин В.М. Путешествие в страну эзотерической реальности. Избранные 
эзотерические учения. М., 1998.
Розова С.С. Классификационная проблема в современной науке. Новосибирск. 1986.
Роль методологии в развитии науки. Новосибирск. 1985.
Рорти Р. Философия и зеркало природы. Новосибирск, 1991.
Россиянов К.О. Сталин как редактор Лысенко // Вопросы философии. 1993. №2.
Рузавпн Г. И. Роль и место абдукции в научном исследовании // Вопросы философии.
 1998. № 1.
Русский космпзм. М.. 1993.
Руссо Ж. -Ж. Рассуждение по вопросу: способствовало ли возрождение наук и 
искусств очищению нравов. Трактаты. М., 1969.
Самоорганизация и наука: опыт философского осмысления. М., 1994.
Севальников А.Ю. Виртуальная реальность и проблема ее описания // Смирновские 
чтения. М., 1999.
Сеченов И.М. Избранные философские и психологические произведения. М., 1947.
Силуянова И. Искушение "клонированном", или человек как подобие человека. 
Московское подворье Свято-Троицкой Сергиевой Лавры. 1998.
Сннергетическая парадигма! Многообразие поисков и подходов. М., 2000.
Смирнова Н.М. Теоретико-познавательная концепция М. Поланн // Вопросы философии.
 1986. № 2.
Современная западная философ!1Я. Словарь. М., 1991.
Современная философия науки. М., 1996.
Современные теории познания. М., 1992.
Сознание и физическая реальность. М., 1998.
Соколов В.В. Европейская философия XV-XVII веков. М., 1984.
Сокулер З.А. Методологический анархизм П. фейерабенда. М., 1987.
Соловьев Вл. Вера, разум и опыт // Вопросы философии. 1994. Mb 1.
Сорос Дж. Советская система; к открытому обществу. М., 1991.
Соцнокультурный контекст науки. М., 1998.
Спенсер Г. Синтетическая философия. Киев, 1997.
Степан B.C. Идеалы и нормы в динамике научного .поиска // Идеалы и нормы 
научного поиска. Минск, 1981.
Степан B.C. Теоретическое знание. М., 2000.
Степан B.C. Философская антропология и философия науки. М., 1992.
Степан B.C., Горохов В.Г., Розов М.А. Философия науки и техники. М., 1996.
Степан B.C.. Кузнецова Л.Ф. Научная картина мира в культуре техногенной
цивилизации. М., 1994.
Странден Д. Герметизм. Его происхождение и основные учения. М., 1990. Тейяр де 
Шарден П. Феномен человека. М., 1987.
409

Торосян В.Г. Концепции современного естествознания. Краснодар, 1999.
Труды 3-х чтений, посвященных развитию идей и изучению творческого наследия 
Циолковского. М., 1969.
Тулмин С. Человеческое понимание. М., 1984.
ТураевБ.А. Древний мир. М., 1917.
ТураевБ.А. История Древнего Востока. М., 1936.
У истоков классической науки. М., 1975.
Уайтхед А.Н. Избранные работы по философии. М.. 1990.
Узнадзе Д.Н. Экспериментальные основы Психологии установки. Тбилиси, 1961.
Ученые о науке и ее развитии. М,, 1971.
Файоыш Е.А. Природа времени. Связь между настоящим и будущим // Сознание и 
физическая реальность. М., 1998. № 4.
Федотов Г.П. Трагедия интеллигенции // О России и русской философской культуре. 
М., 1990.
Федотова В.Г. Критика соцнокультурных ориентации в современной буржуазной 
философии. М., 1981.
Федотова В.Г. Что может и чего не может наука? // Философские науки. 1989. №12.
Фейнберг Е.Л. Эволюция методологии XX века // Вопросы философии. 1995. №7.
Философия: Учебник для высших учебных заведений. Ростов н/Д, 1997.
Философия в современном мире. М., 1972.
Философия и методология науки. Ч. 1-2. М., 1994.
Философия и наука. М., 1975.
Философия и наука: Критические очерки буржуазной философии. М., 1972.
Философия науки. Вып. 1. Проблемы рациональности. VI., 1995.
Философия науки. Вып. 2. Гносеологические и логико-методологические проблемы. М.
, 1996.
Философия науки. Вып. 3. Проблемы анализа знания. М., 1997.
Философия науки. Вып. 4. М., 1998.
Философия науки. Вып. 5. Философия науки в поисках новых путей. М., 1999.
Философия природы: коэволюционная стратегия. М., 1995.
Философия техники в ФРГ. М:, 1989.
Философские проблемы классической и неклассической физик. М., 1998.
Фоллмер Г. Эволюционная теория познания. М., 1998.
ФорчунД. Мистическая каббала. Киев, 1995.
Франк Ф. Философия науки. М., 1960.
Фрезер Дне. Золотая ветвь. М., 1986.
Хапдеггер М. Работы и размышления разных лет. М., 1993.
Хакен Г. Информации и самоорганизация. Макроскопический подход к сложным 
системам. М., 1991.
Хакен Г. Синергетика. М., 1980.
Хакинг Ян. Представление и вмешательство. Введение в философию естественных 
наук. М., 1997.
410

Хейч Э. Посвящение. Киев, 1990.
Хинтмкка Я. Проблема истины в современной философии // Вопросы философии. 1996. 
№11.
Хинтикка Я., Нииншуото И. Теоретические термины и их Рамсей-элнмина-цня: Очерк 
по логике науки // Философские науки. 1973. № 1.
Холл М.П. Энциклопедическое изложение магической, герметической, кабба-лической,
 символической философии. Новосибирск, 1994.
Холтон'Дж. Тематический анализ науки. М., 1981.
Холтон Дж. Что такое антинаука // Вопросы философии. 1992. № 2.
Хюбнер К. Истина мифа. М., 1996.
Хюбнер К. Критика научного разума. М., 1994.
Черняк B.C. Теоретическое и эмпирическое в историко-научном исследовании // 
Вопросы философии. 1979. № 6.
Чижевский А.Л. Земное эхо солнечных бурь. М., 1973.
Швебс Г.И. Холистическая научно-эзотерическая доктрина мироздания // Сознание и 
физическая реальность. М., 1998. № 5.
Швейцер А. Благоговение перед жизнью. М., 1992.
Швырев В.С. Научное познание как деятельность. М., 1984.
Швырев В. С. Рациональность в современной культуре // Общественные науки н 
современность. 1997. № 1.
Швырев B.C. Рациональность как ценность культуры // Вопросы философии. 1992. №6.

Швырев B.C. Теоретическое и эмпирическое в научном познании. М., 1978.
Швырев В., Юдин Э. Мировоззренческая оценка науки: критика буржуазных концепции 
Сциентизма и антисцнентнзма. М., 1973.
Шипов Г.И. Теория физического вакуума. М., 1993.
Шлик М. Поворот в философии // Хрестоматия по философии. М., 1997.
Шмаков В. Священная книга Тота: Великие Арканы Таро. Начало синтетической 
философии эзотерпзма. Киев, 1993.
Шмелев И.П. Феномен Древнего Египта. Минск, 1993.
Шуре Э. Великие посвященные. Калуга. 1914.
Шустер Г. Детерминированный хаос. М., 1988.
Щедровицкпй Г.П. Избранные труды. М., 1995.
Щербатский Ф.И. Теория познания и логика по учению позднейших буддистов. Ч. 1.2.
 СПб., 1995.
Эволюционная эпистемологня: Проблемы н перспективы. М., 1996.
Эвристическая и прогностическая функции философии в формировании научных теорий.
 М., 1976.
Эвристические модели в психологии и социологии. М., 1976.
Эпнстемология и постнекласснческая наука. М., 1998.
Эрекаев В.Д. Некоторые следствия парадокса Эйнштейна — Подольского — Розена 
//Смирновские чтения. Международная конференция. М., 1999.
Эфромсон В.П. Загадки гениальности. М., 1998.
Яковлев В.А. Инновация в науке. М.. 1997.
Яновская С. А. Методологические проблемы науки. М., 1972.
411

ОГЛАВЛЕНИЕ
Введение........................................................................
................................. 3
Раздел 1. В чем специфика эпистсмологяи, гносеологии,
методологии и философии науки? .................................................
 S
Тема 1. Эпистемология как «департамент мысли» .............................. 5
Тема 2. Предметная сфера философии науки.................................... 13
Тема 3. О современной методологии...............................................
... 20
Тема 4. Размышления о соотношении философии и науки ............. 30
Тема 5. Сциентизм и антисциентизм ..............................................
.... 44
Раздел 2. Философский образ науки...............................................
............ S3
Тема 6. Проблема исторического возраста науки ............................. 53
Тема 7. О многообразии форм знания. Научное
и вненаучное знание.............................................................
.. 73
Тема 8. Наука как социокультурный феномен .................................. 84
Тема 9. Философский портрет ученого. Научная элита
и интеллектуалы.........................................................:.......
..... 93
Раздел 3. Структура и динамика научного знания .................................
.... 102
Тема 10. Наука как специализированная форма познания................ 102
Тема 11. Классификация наук.....................................................
......... 116
Тема 12. Научная картина мира и ее эволюция ................................. 
122
Тема 13. Является ли научная рациональность синонимом
методологии науки? .............................................................
.. 133
Тема 14. Всегда ли миф— антагонист истины? .................................. 
148
Раздел 4. Приглашение к переосмыслению соотношения науки
и эзотеризма ...................................................................
.............. 155
Тема 15. Изменившийся статус эзотерических знаний ...................... 155
Тема 16. Исторический анализ взаимосвязи науки и оккультизма ... 168 Тема 17. 
Наука как «натуральная магия» в средневековье
и возрождении ..................................................................
...... 180
Тема 18. Ученый герметизм ......................................................
........... 191
Тема 19. Феномен энергии в оценках эзотериков и ученых ..............205
412

Тема 20. Что мы знаем об энергоинформационном обмене?........... 216
Тема 21. Размышления о науке будущего. Диалог эзотериков
и ученых........................................................................
..........228
Раздел 5. Мир эпистемологов ....................................................
................247
Тема 22. Возникновение философии науки
как направления современной философии..........................247
Тема 23. Конвенциализм А. Пуанкаре —
второй этап развития философии науки...............................258
Тема 24. Психофизика Маха.......................................................
..........263
Тема 25. Венский кружок. Анализ
языка науки. Третий этап эволюции
философии науки ................................................................
...272
Тема 26. «дилемма теоретика» К. Гемпеля и «теорема о неполноте»
К. Гедеяя.......................................................................
...........279
Тема 27. Язык как знаковая реальность...........................................
...289
   Тема 28. Что такое критицизм? Что такое рационализм?
»	Карл Поппер ..................................................................
........300
Тема 29. Релятивность норм познавательной деятельности.
Майкл Полани ...................................................................
....310
Тема 30. Эволюционная эпистемология
и эволюционная программа Стивена Тулмина....................314
Тема 31. Историко-эволюционистское направление. Томас Кун ...... 327
Тема 32. Логико-нормативная модель роста знания в научно-
ирследовательской программе Имре Лакатоса .................... 336
Тема 33. Плюрализм в эпистемологии Пола Фейерабенда................342
Тема 34. Тематический анализ науки. Концепция
Джеральда Холтона...............................................................
.347
Тема 35. Комплексная оценка современной философии науки.
Понятие синергетики и эвристики .......................................350
Раздел 6. Из фондов отечественной философии науки ............................
360
Тема 36. Формирование отечественной научной школы ..................360
Тема 37. Русский космизм. Концепции К. Циолковского
и А. Чижевского.................................................................
...... 371
Тема 38. Ноосферные идеи В. Вернадского.........................................
376
Тема 39. Пассионарность и коэволюция — актуальные проблемы
философии науки XXI века ...................................................383
Тема 40. Виртуалистика и феномен клонирования
в контексте новой парадигмы ...............................................388
Заключение. Мировоззренческие итоги науки XX века.............................
400
Рекомендуемая литература........................................................
..................403
413

Лешкевич Татьяна Геннадьевна
 ФИЛОСОФИЯ НАУКИ: ТРАДИЦИИ И НОВАЦИИ
Учебное пособие для вузов
Редактор	Л. Г. Кононовы*
Корректоры	А.А. Колесникова
Н.С.Василенко
Компьютерная верстка	И.А. Павленко
    Издательство ПРИОР Москва, Воронцовский пер. 5/7
Телефон: 964-42-00
Интернет: http://www.knigotorg.ru
Издательская лицензия ЛР № 065184
Гигиеническое заключение № 77.99.2.953.П.5615.9.99 от 16.09.99
Издание осуществлено совместно с издательством Приоритет
Подписано в псмЧ.11Д 00& Заказ|«)<К -Тираж }500  .
Отпечатано в Подольском филиале ЧПК
142ПО, Подольск, ул. Кирова, 25.