обозначают чувственно воспринимаемые вещи и их свойства. Теперь эмпирический 
каркас науки строился на предложениях, которые не считались абсолютно 
достоверными, однако их истинность устанавливалась наблюдением и в ней не 
следовало сомневаться. «Листья деревьев оставались зелеными», а «небо голубым» 
и для Аристотеля, и для Ньютона, и для Эйнштейна. Их протокольный язык был 
одним и тем же, несмотря на различие их теоретических представлений. Все 
высказывания, претендующие на статус научности, должны быть сведены к 
протокольным предложениям. Исходя из данной концепции, смыслом обладают только 
те предложения, которые могут быть сведены к протокольным. А центральным теперь 
оказывалась процедура наблюдаемости. Вскоре с данным понятием возникли 
трудности, опять-таки по причине сомнений в интерсубъективности наблюдений. 
Индивидуальные различия наблюдателей в процессе наблюдений, приборная ситуация, 
когда в роли прибора могут оказаться даже очки или оконное стекло, — всё это 
ставило под сомнение достоверность протокольных предложений.
   В основных работах Р. Карнапа «Значение и необходимость», «Философские 
основания физики. Введение в философию науки», переведенных на русский язык, 
содержится очень много плодотворных идей в области логической семантики и 
техники определения предикатов и теоретических терминов, моделей 
формализационного языка, способного выразить содержание научной теории. Вместе 
с тем гонение на традиционную метафизическую проблематику не ослабевает. Те 
предложения, для которых процедура верификации или редукции (сведения) к 
чувственно данному или данному в наблюдении оказывается невозможной, должны 
быть устранены из науки. Философия, направленная на обсуждение и постижение 
интеллигибельных сущностей (т.е. исконной философской проблематики), с этой 
точки зрения оказывалась не имеющей смысла. Филосо-
276

фия может присоединиться к делу очищения от бессмысленных псевдопредложений с 
помощью логического анализа языка науки. Однако дело это нелегкое. «Как, •— 
спрашивает Куайн, — антропологу различать предложения, с которыми чистосердечно 
и постоянно соглашаются говорящие на местном языке относительно случайных 
эмпирических банальностей, с одной стороны, и необходимые концептуальные истины,
 с другой стороны?» Селларс спрашивает, каким образом авторитет отчетов первого 
лица, например отчетов о том, какими являются нам вещи, об испытываемой нами 
боли и мыслях, проходящих перед нашим умом, отличается от авторитета отчетов 
эксперта, например, отчетов об умственном стрессе, брачном поведении птиц, 
цвете физических объектов. «Мы можем соединить эти вопросы и просто спросить, 
откуда наши партнеры знают, каким из наших слов стоит доверять, а какие из них 
требуют дальнейшего подтверждения?»8. Эти и множество других вопросов 
показывают, сколь бесконечна проблемная область изучения языка науки.
  Р. Карнап отводил большое внимание проблеме, определяющей статус и специфику 
работы философа науки, отмечая, что «старая философия природы была заменена 
философией науки. Эта новая философия не имеет дела ни с открытием факта и 
законов (задача, которую должен решать ученый-эмпирик), ни с метафизическими 
рассуждениями о мире. Вместо этого она обращает внимание на саму науку, 
исследуя понятия и методы, которые в ней используются, их возможные результаты, 
формы суждения и типы логики, которые в ней применяются.... Философ науки 
исследует логические и методологические основания психологии, а не «природу 
мысли». Он изучает философские основания антропологии, а не «природу культуры»9.

   Р. Карнап уверен, что не следует слишком разграничивать работу ученого и 
работу философа науки — на практике эти две области обычно перекрещиваются. 
«Творчески работающий физик постоянно сталкивается с методологическими 
вопросами. Какого рода понятия он должен использовать? Какие правила регулируют 
эти понятия? С помощью какого логического метода он может определить эти 
понятия в суждения, а суждения в логически связанную систему или теорию? На все 
эти вопросы он должен отвечать как философ науки. Очевидно, что на них нельзя 
ответить с помощью эмпирической процедуры. С другой стороны, нельзя сделать 
значительную работу в области философии науки без основательных знаний 
эмпирических результатов науки... Если исследователь в области'философии науки 
не будет основательно понимать науку, он не сможет даже ставить важные вопросы 
о ее понятиях и методах»10.
   Карнап считает, что одной из наиболее важных задач философии науки является 
анализ понятия причинности и разъяснение его значения. «По-видимому, — замечает 
он, — понятие причинности возникло как проекция человеческого опыта. Люди 
примитивной культуры могли вообразить, что элементы природы являются 
одушевленными, как и они сами, благодаря душе, которая хочет, чтобы происходили 
некоторые вещи. Это особенно видно по отношению к таким явлениям природы, 
которые вызывают большой ущерб. Гора будет ответственна за причинение'обва-
277

ла, а ураган — за разрушение деревни. <...> В настоящее время, — уверен 
мыслитель, — такой антропоморфный подход к природе более не встречается среди 
цивилизованных людей, и конечно, среди ученых. Строго говоря, причинность — это 
не вещь, которая может вызвать какое-либо событие, а процесс. Когда ученый 
пытается объяснить значение «причины», то обращается к таким фразам, как 
«производит», «вызывает», «создает», «творит»11.
   Стиль работы Р. Карнапа позволяет сделать вывод, что логик размышляет в 
категориях новой неклассической парадигмы мышления. «Мы должны включить сюда, 
хотя мы этого не делаем в повседневной жизни, процессы, которые являются