фальсификации, высказанным К. Поппером. «Ясно, — пишет Мах, — что распознанное 
заблуждение является в качестве корректива в такой же мере элементом, 
содействующим познанию, как и положительное познание. <...> Заблуждение 
наступает лишь тогда, когда мы, не считаясь с изменением физических, или 
психических, или тех и других обстоятельств, считаем тот же факт существующим и 
при других условиях»11.
  Автор всем известной «Механики» Э. Мах критиковал попытки распространения и 
абсолютизации сугубо механистического типа объяснений, механических законов на 
все без исключения сферы и области. Подорвав метафизическую веру в ньютоново 
абсолютное пространство — «чувствилище бога», Мах не принял также и теорию 
относительности, а атомно-молекулярную теорию называл «мифологией природы». 
Фундаментальное для научного познания отношение причинности им не признается, 
так же как и понятие материи и субстанции, существующие научные представления 
кажутся ему рискованными.
  Единственной бесспорной функцией науки для Маха является описание. И если 
современная философия науки видит троякую цель науки, состоящую в описании, 
объяснении и предвидении, если О. Конт, родоначальник позитивизма, прославился 
знаменитой формулой «знать, чтобы предвидеть», то Э. Мах — певец и адепт 
описания. По его мнению, это самодостаточная процедура научного движения, все в 
себя включающая и ни от чего не зависящая. «Но пусть этот идеал [описание] 
достигнут для одной какой-либо области фактов. Дает ли описание все, чего может 
требовать научный исследователь? Я думаю, что да, — заключает ученый. — 
Описание есть построение факта в мыслях, которое в опытных науках часто 
обусловливает возможность действительного описания... Наша мысль составляет для 
нас почти полное возмещение фактов, и мы можем в ней найти все свойства этого 
последнего»12.
  А то, что называется каузальным объяснением, тоже констатирует (или 
описывает) тот или иной факт. Поэтому и столь признанные компоненты научного 
процесса, как объяснение и предвидение, сводятся к огромным возможностям 
описания. «Требуют от науки, чтобы она умела предсказывать будущее... Скажем 
лучше так: задача науки— дополнить в мыслях факты, данные лишь отчасти. Это 
становится возможным через описание, ибо это последнее предполагает взаимную 
зависимость между собой описывающих элементов, потому что без этого никакое 
описание не было бы возможно». Законы, по его мнению, также ничем существенным 
не отличаются от описания. К примеру, «закон тяготения Ньютона есть одно лишь 
описание, и если не описание индивидуального случая, то описание бесчисленного 
множества фактов в их элементах».
  Мах не видит никакого качественного различия в статусе наблюдения и теории ни 
в отношении происхождения, ни в отношении резуль-
269

тата. Но чтобы не оказаться в положении участника познавательного процесса, 
игнорирующего все предшествующие достижения, Мах вводит различение прямого и 
косвенного описания. «То, что мы называем теорией или теоретической идеей, 
относится к категории конечного описания». Последнее «бывает всегда сопряжено с 
некоторого рода опасностью. По этой причине казалось бы не только желательным, 
но и необходимым на место косвенного описания поставить прямое, которое 
ограничивается лишь логическим обобщением фактов. Устранить объяснение означает 
освободиться от опасности пуститься в метафизику, так как объяснение 
предполагает широкую интерпретационную плоскость и отвлекает ученого от 
конкретики наблюдения. В идеале следует стремиться к понятиям, которые в своем 
содержании не выходят за пределы наблюдаемого, за пределы опыта. Объяснение, по 
всей видимости, Мах относит к тем интеллектуальным вспомогательным средствам, 
которыми «мы пользуемся для постановки мира на сцене нашего мышления»1-'. В 
работе «Принцип сохранения работы» Э. Мах говорит, что «объяснить нечто — 
значит свести непривычное (незнакомое) к привычному (знакомому)»14. Освободить 
науку от метафизических блужданий в поисках лучшего объяснения — одно из 
существенных стремлений философии Маха, и в этом проявляется «позитивистский 
настрой» его доктрины.
   Фигура Маха была столь значительной, что не могла не привлечь к себе 
внимание выдающихся философов и методологов, хотя мало кто из них оценивал его 
достижения и доктрину однозначно. Так, Дж. Хол-тон усматривал слабость Маха в 
том, что «он до некоторой степени был убежден, что наука заключается в простом 
упорядочивании эмпирического материала, то есть, иначе говоря, он не понимал 
роли произвольных конструктивных элементов в образовании понятий. В некотором 
смысле он думал, что теории возникают благодаря открытиям, а не благодаря 
изобретениям. Он даже заходил настолько далеко, что рассматривал «ощущения» не 
просто как материал для исследования, а как якобы строительные блоки реального 
мира; и он полагал, таким образом, что сумел преодолеть различие между 
психологией и физикой. Если бы он был последователен до конца, ему следовало бы 
отвергнуть не только атомизм, но также и само представление о физической 
реальности»15.
   Размышления о втором этапе развития философии науки будут неполны, если не 
коснуться деятельности французского физика-теоретика Дюэма (Дюгема) (1816-1916),
 который дополнил второй этап развития философии науки сопоставлением двух 
традиций в эпистемологии. Речь шла о традиции понимания теории как описания 
(линия Паскаля— Ампера) и интерпретации теории как объяснения (линия Декарта— 
Лапласа). По логике вещей, физическая теория должна стремиться к освобождению 
от гипотетических метафизических объяснений. И цель науки обозначена так же, 
как и у Маха — это описание явлений, куда входит логическая систематизация и