следующего номера 
"Теософа" – о протесте, насколько я помню, Уильяма Оксли по поводу рецензии на 
его книгу "Философия Духа". Она была напечатана, если не ошибаюсь, в декабре 
прошлого года.
— Да, да, – сказал Полковник, – Оксли что-то подобное присылал.
— А рецензию, кажется, писал Джуал Кул, – добавил Синнетт, – и К.Х. говорит, 
что ее вообще не следовало никому показывать14.
— Интересно, почему, – сказал Олкотт.
— Ну, возможно, в ней были какие-то ошибки.
Синнетту вдруг вспомнилось, как Учитель однажды прислал ему запечатанное письмо 
с указанием, что письмо это – "сугубо личное", с целью предупредить его от 
возможного повторения той ошибки, которую он допустил в отношении Стэнтона 
Мозеса. Хотя он и старался не обижаться, но все еще не мог забыть тот выговор, 
который сделал ему Махатма, и потому решил как-нибудь переменить тему разговора.
 К счастью, от необходимости поиска подходящей темы для продолжения разговора 
его выручил Денни, которого няня привела в комнату, чтобы мальчик пожелал всем 
спокойной ночи. Он сделал это в своей приятной, не по годам взрослой и 
грациозной манере, и когда малыш ушел, о теме прерванного разговора все, 
казалось, забыли.
К тому же, Синнетта все еще интересовало, что же Учитель написал об Оксли. Он 
как-то встречал этого английского спиритуалиста в Лондоне в прошлом году, но 
так и не успел как следует познакомиться с ним. Он помнил, что Оксли говорил 
ему о том, что очень интересуется Махатмами, и что он даже выразил желание 
написать К.Х. письмо (разумность этого решения вызвала у Синнетта сомнение, но 
и отвергать его полностью он тоже не собирался). По сути дела, им так и не 
удалось толком поговорить на эту тему, так как их разговор состоялся как раз 
перед началом собрания, после которого Синнетт его больше не видел.
Гости уехали на следующее утро – Бхавани Рао собрался возвращаться в Бомбей, а 
Олкотт поехал дальше в Бихар15. Несмотря на отдельные мелкие разочарования, 
Синнетт остался доволен их визитом, а к американцу, оказавшемуся столь 
тактичным гостем, чувствовал необычную для себя симпатию.
—Я скучаю без Е.П.Б., – сказала Пэйшенс, когда вызванное пребыванием в их доме 
гостей
возбуждение уже улеглось, – но полковник Олкотт – тоже весьма милый джентльмен, 
как ты думаешь?
Синнетт ответил ей только неопределенной ухмылкой, которую она предпочла 
считать знаком согласия.
— Я бы хотела снова увидеть мадам, – сказала она, на сей раз – просительно. – 
Интересно, согласится ли она приехать к нам, если мы ее пригласим.
Синнетт слегка нахмурился.
— Эта мысль не доставляет мне особого удовольствия, – сказал он, – но я напишу 
ей как-нибудь на днях и предложу ей приехать, раз уж ты так хочешь.
— О, пожалуйста, сделай это. Она так много всего знает, и если она ничем не 
расстроена, то
она – просто замечательный собеседник. Ты знаешь, мне она всегда нравилась.
Хотя письмо у Синнетта получилось, возможно, не слишком восторженным, Е.П.Б. он 
все же пригласил16. Но в ответ получил отказ. Она полагала, что Синнетты и так 
уже достаточно натерпелись от нее, и, как она говорила, она предпочла бы 
причинить им "краткое беспокойство" этим письмом с отказом, вместо того, чтобы 
причинять "долгое беспокойство своим визитом".
Кроме того, – писала она, – ей казалось, что на расстоянии в несколько сотен 
миль они были гораздо лучшими друзьями, нежели вблизи!
"... Неужели Вы в самом деле думаете, что знаете МЕНЯ, дорогой мой м-р Синнетт? 
– спрашивала она. – Неужели Вы так думаете только потому, что изучили, как Вам 
кажется, мою физическую оболочку и мой физический мозг; даже такой 
проницательный знаток человеческой природы, как Вы, и то едва смогли проникнуть 
под самые первые кутикулы моей Истинной Сущности? ... поскольку, что бы ни 
находилось там, внутри... это будет совсем не то, что Вы думаете. ... Я (мое 
внутреннее, истинное 'Я') заключена в темницу и не могу показать, какова я на 
самом деле, как бы мне этого, возможно, ни хотелось".
Из последующего замечания Синнетт понял, что Е.П.Б. хорошо известно его 
отношение к ней:
"... Вы меня не ненавидите; Вы испытываете к Е.П.Б. просто дружеское, 
снисходительное, я бы сказала даже – благожелательное презрение. И в этом Вы 
правы, так как Вы знаете в ней только ту развалину, которая вот-вот рассыплется 
на кусочки. Но, возможно, Вы когда-нибудь поймете, что заблуждались 
относительно всего остального – относительно хорошо скрытой ее части".
В последнем абзаце своего письма Е.П.Б. просила Синнетта не сердиться на нее, а 
в конце письма следовал постскриптум: "Мой самый теплый привет миссис Синнетт и 
поцелуй дорогому малютке Денни".
— Опять эта тайна истинной сущности Е.П.Б.! – патетически воскликнул Синнетт в 
то время, как
Пэйшенс читала это письмо. – Она слишком этим кичится!
— В самом деле? – спросила Пэйшенс, поглядев на него с любопытством. – Если уж 
на то пошло,
то каждый из нас, возможно, внутренне являет собой несколько иную картину. 
Иногда мне и самой кажется, что я – совсем не та женщина, которую ты привык 
видеть перед собой.
Он несколько смягчился и сказал уже нежнее:
— Ну что ж, дорогая моя, та женщина, которую я вижу, меня вполне устраивает.
— Большое спасибо, сэр, – сказала она со своей обворожительной улыбкой, – 
теперь хорошее настроение мне обеспечено на целый день. Жаль только, что мадам 
Блаватская не приедет.
Еще до получения следующего письма, перечитывая большое письмо Учителя, Синнетт 
нашел, наконец-то, о чем не решился спросить Олкотта. "Манчестерский 
прорицатель" (прозвище, данное Махатмой Оксли), похоже, сдержал свое обещание 
написать К.Х. и действитель