о том, что он предоставит своих 
корреспондентов самим себе на трехмесячный срок.
Синнетт получил от него небольшое письмо, написанное как раз перед началом 
"долгого, очень долгого путешествия" (как он сам его назвал). В письме Махатма 
информировал Синнетта о своих попытках убедить своего "Брата М." поддерживать 
контакт с двумя англичанами и с Эклектическим Обществом Симлы, хотя он и 
опасался, что "он и м-р Хьюм так и не смогут никогда прийти к взаимному 
согласию". Что же касалось его самого, то он уверял Синнетта, что замечания 
Хьюма его ни в коей мере не обидели. "Да этого и не может произойти, – писал он.
 – Меня удручает не содержание его монологов, но то упрямство, с которым он 
продолжает излагать свои аргументы, которые, как я знаю, ни к чему хорошему 
привести не могут". Он также добавлял: "Пожалуйста, передайте м-ру Хьюму мои 
уверения в моей личной симпатии и уважении к нему, и мои самые добрые 
пожелания"2.
В конце концов Махатма М. согласился взять эту переписку на себя, "поначалу – 
неохотно"3, но наперекор тому факту, что "единственное, чего он терпеть не мог 
в жизни, - это писать письма"4.
"Когда шефство над нами взял новый Учитель, наша переписка тут же претерпела 
значительные изменения в лучшую сторону, – писал Синнетт. – Каждое письмо Кут 
Хуми несло на себе отпечаток его тактичного, очень обходительного стиля. Он 
предпочел бы лучше исписать полстраницы, лишь бы избежать коротких, но 
рискованных фраз, которые могли бы оскорбить чьи-либо чувства. И почерк у него 
тоже всегда был разборчивым и аккуратным.
Наш новый Учитель обращался с нами совершенно иначе: он заявил, что очень плохо 
знает наш язык, и писал настолько неровно, что его почерк порой непросто было 
разобрать. Общаясь с нами, он не ходил вокруг да около. Если мы пытались 
изложить ему какие-то свои соображения относительно почерпнутых нами оккультных 
идей и спрашивали его, правильны ли они, то иногда получали свои сочинения 
обратно, перечеркнутые жирной красной чертой и с выведенным на полях словом 
"Нет".
Однажды один из нас написал: "Не могли бы Вы подробнее прояснить мне мою 
концепцию?" В ответ на это на полях было выведено следующее резюме: "Как я могу 
прояснить то, что Вы сами не смогли прояснить?" и так далее, в том же духе.
Однако, несмотря на все это, мы добились благодаря М. большого прогресса, и 
постепенно его ответы, первоначально представлявшие собой коротенькие записки, 
наспех нацарапанные на клочках грубой тибетской бумаги, стали напоминать 
временами достаточно подробные письма. Несложно понять, что его прямая и 
лаконичная манера общения, являвшая собой отрадный контраст с ненавязчивой 
деликатностью Кут Хуми, отнюдь не препятствовала росту нашей расположенности к 
нему по мере того, как мы все более убеждались в том, что он уже более охотно 
терпит нас в качестве своих учеников.
Некоторые мои читатели, я уверен, правильно истолкуют то, что я имел в виду, 
говоря о "расположенности". Я намеренно употребил это нейтральное слово, чтобы 
избежать описания той сложной эмоциональной гаммы, которую все равно нельзя 
было бы передать с необходимой точностью словами. Но я могу заверить читателей 
в том, что в ходе продолжительного контакта (пусть даже он ограничивался 
исключительно эпистолярным характером) с человеком, абсолютно таким же, как и 
мы, если судить о нем по занимаемому им месту в системе творения, но 
возвысившимся над обычным человеческим уровнем настолько, что некоторые его 
атрибуты уже можно было назвать божественными, неизбежно возникают такие 
чувства, которые не так-то просто описать – настолько они глубоки"5.
В самом первом своем письме Махатма М. благодарил Синнетта за "табачную машину",
 которую тот привез ему в по/арок из Англии6.
"Наш офранцузившийся, pelingized Пандит7 говорил мне, что эту маленькую, 
короткую штучку необходимо cooloted (кто бы мне объяснил, что это значит) – 
писал Махатма, – и я обязательно буду продолжать это делать. Трубка - очень 
короткая, а мой нос – очень длинный, так что, я надеюсь, они прекрасно подойдут 
друг другу"8.
Перед тем как проследовать к месту своего уединения Махатма К.Х. убеждал 
Синнетта присутствовать на праздновании седьмой годовщины образования 
Теософского Общества, состоявшемся в январе 1882 года в Бомбее9. Махатма М. в 
своем первом небольшом письме присоединился в этом вопросе к мнению К.Х.
"Если бы Вы отправились в Бомбей на это празднование, Вы бы оказали этим мне и 
К.Х. большую услугу, о которой мы никогда бы не забыли, ну да Вы и сами об этом 
знаете"10.
В этом же письме содержалось и предостережение относительно "peling Сахиба" 
(Хьюма). "Он одинаково опасен как во вражде, так и в дружбе, он очень, очень 
плохой, уж мне-то лучше знать".
Способ выражения Махатмой своих мыслей заставил Синнетта улыбнуться, и он решил 
про себя, что по крайней мере одним письмом он не станет делиться со своим 
коллегой-англичанином.
Однако заключительные слова письма придали его улыбке теплоту и согрели его 
сердце: "Как бы то ни было, – писал Учитель, – Вы, м-р Синнетт, смогли 
примирить меня со многими вещами, о которых Вы судите верно, и так же верно 
буду судить и я".
В душе у Синнетта росло нетерпение. Эта переписка обещала носить совершенно 
иной характер, нежели переписка с Махатмой К.Х. Бесцеремонность в обращении 
обладала особой притягательной силой, не меньшей, чем литературное изящество, 
так импонировавшее ему в письмах другого Учителя.
За этим письмом последовал ряд коротких записок, посвященных нижеследующим 
вопросам: было ли последнее письмо Махатмы К.Х., пр