Это было бы слишком вызывающе, – сказал он.
Синнетт ощутил, как ладонь его жены легла ему на руку, и почувствовал, что 
охвативший его поначалу ужас начинает постепенно оставлять его. Он сжал ладонь 
Пэйшенс и благодарно улыбнулся ей в ответ.
Собрание закончилось, и они покинули его, не проронив ни слова, хотя обычно 
задерживались, чтобы попрощаться со своими знакомыми и обменяться с ними 
впечатлениями. За все время их печального возвращения домой Е.П.Б. произнесла 
только одну фразу:
— Я еду домой с вами.
Эти слова были адресованы Синнеттам, и Пэйшенс ответила:
— Да, конечно.
Полковник тоже выглядел весьма удрученно и также не сказал ни слова и даже не 
пытался защищаться или оправдываться. Синнетт надеялся при первой же удобной 
возможности тактично намекнуть ему на то, что в тех лондонских кругах, в 
которых они теперь вращались, подобное фиглярство отнюдь не поощряется.
Но, как оказалось, в его вмешательстве не было особой необходимости. Е.П.Б. 
сама потрудилась указать американцу на его фиаско. По дороге домой она 
держалась холодно и отчужденно, но едва они переступили порог дома Синнеттов, 
как она обрушила на своего коллегу лавину гнева. При этом она все еще была 
очень бледна, и голос ее дрожал.
— Итак, Олкотт, если вы действительно стремились выставить себя ослом, то 
считайте, что сегодня вам это удалось! Ради всего святого, чего вы хотели 
добиться этим своим откровенным бредом? Вы же оттолкнули от нас наших наиболее 
влиятельных лондонских друзей. Вы вызвали у них отвращение! Теперь все они 
будут против нас! Одному Богу известно, каковы будут последствия того, что вы 
сегодня натворили!
И так далее в том же духе. Казалось, она завелась настолько, что уже не сможет 
остановиться; ее обвинения звучали настолько громко и резко, что Синнетт уже 
начал беспокоиться, как бы она не разбудила соседей.
Е.П.Б. говорила, что сразу почувствовала, что Олкотт собирается выкинуть 
какую-то идиотскую штуку, и пыталась предотвратить это. Но безрезультатно. Ему 
хотелось выглядеть важным, и ради этого он опозорил их всех, ради этого 
выставил Учителей посмешищем в глазах этих маловеров!
Все были подавлены и сидели молча, только один Олкотт ходил по комнате, 
"пытаясь время от времени что-то объяснить, но безрезультатно"; он говорил, что 
признает свою ошибку и готов попытаться исправить ее. Тогда Е.П.Б. предложила 
ему покинуть Теософское Общество, раз уж он так его опозорил.
Олкотт остолбенел и на минуту потерял дар речи, а потом посмотрел на нее так, 
будто она ударила его ножом в сердце. Протянув к ней руку, дрожащим голосом он 
сказал:
— Мне все равно, что вы говорите. Я – член Общества и я останусь в нем и буду 
работать для него до тех пор, пока Учитель сам меня не прогонит. Вы хотите, 
чтобы я покончил с собой?
У Е.П.Б., похоже, перехватило дыхание. Сдавленным голосом она произнесла:
— Нет. Что сделано, то сделано.
На некоторое время воцарилось молчание. Затем Е.П.Б. вновь заговорила:
— Если уж на то пошло, то я в этой ситуации проявила себя не меньшей дурой, чем 
вы сами. Я отдала бы все сокровища Индии, лишь бы этого не произошло. Но что 
проку жалеть о случившемся.
Будет лучше, если мы все подумаем о возможных последствиях.
Она окинула взглядом присутствующих, ее лицо все еще было напряженным и очень 
бледным.
—Я беспокоюсь о деле, – пробормотала она, – а не о себе15.
Как можно было догадаться, способность здраво рассуждать вернул всем 
присутствующим спокойный, мягкий голос Пэйшенс Синнетт. Она успокаивающе 
прикоснулась к плечу Олкотта, затем взяла за руку Е.П.Б.
— Сейчас вам лучше пойти отдохнуть, дорогая наша Старая Леди, – сказала она, 
назвав ее тем именем, которым они обычно называли ее, беседуя между собой16. – 
Вы, должно быть, очень устали.
— Да, – согласилась Е.П.Б., – я действительно устала. Но и другие, я уверена, 
устали не меньше. Хотя мне, пожалуй, и в самом деле лучше уехать. Вы и так уже 
намучились со мной за сегодняшний вечер.
Синнетт не имел ничего против. В этот момент они оба были ему одинаково 
противны – и Е.П.Б., и Олкотт. Если уж на то пошло, то он вообще не хотел, 
чтобы Е.П.Б, приезжала в Лондон. Он мысленно похвалил себя за то, что не 
отпустил по приезде кэбмена, желая, чтобы оба они как можно скорее уехали.
Он молча проводил их до двери. Они задержались было, чтобы поблагодарить его и 
пожелать спокойной ночи; но, увидев, что и сам он едва сдерживает свою ярость, 
молча удалились и так же, не говоря ни слова, добрались до дома Арундале.
Поначалу Синнетт не хотел обсуждать случившееся даже с Пэйшенс. Позже он 
написал, что, по его мнению, все трагические события второй половины этого года 
и последующих дней, приведшие к тому, что Е.П.Б. была опозорена, а Теософское 
Общество чуть было не развалилось, явились "следствием этого злосчастного 
вечера"17.
Это, без сомнения, было чересчур категоричное суждение, так как оно полностью 
сбрасывало со счетов Куломбов и их махинации в Индии. Но, похоже, этот инцидент 
действительно серьезно повлиял на будущие решения, принятые Обществом 
Психических Исследований. Значительно повлияли они и на Синнетта, так как он 
почувствовал, что в душе его зреют такое негодование и такие сомнения, каких он 
никогда не испытывал раньше. Он надеялся скрыть эти чувства от Пэйшенс, но она 
была слишком проницательна, чтобы не заметить, что он чем-то очень серьезно 
обеспокоен и что даже его отношение к Учителям претерпело некоторые изменения. 
Ее это тоже очень угнетало; и это ощущение дискомфорта постепенно перерастало в 
ребяческую обидчивость по отношению к своему мужу. По счастью, она была 
достаточно умна, чтобы держать себя в руках и надеяться, что в конце концов он 
справится со своим внутренним кризисом и обсудит с нею свои проблемы. К Е.П.Б. 
он относился с едва скрытой враждебностью, а по отношению к Олкотту даже не 
пытался сдерживать своего раздражения.
Отчасти смене его интересов способство