лозы и выкапывать одуванчики в газоне, который окружал дом. Но из этих именно 
источников я получал почти все мои доходы. <...>"
Лестница в школе Никольса <...> имела вид узкой спирали с перилами, 
привинченными к стенам каменного колодца. Все мальчики любят ездить по перилам, 
но здесь этого нельзя было сделать, потому что на них нельзя было сесть — они 
были слишком близко к стенке. Юный Вуд знал кое-что о центробежной силе и начал 
экспериментировать с лестницей. Беря старт с разбега вверху ступенек, чтобы 
набрать скорость, он садился боком на перила и скользил с возрастающей 
скоростью по спирали до самого дна, где со стуком приземлялся. <...> Наконец, 
он посвятил других в свою тайну — ив результате через день или два поток 
хохочущих и кричащих маленьких мальчиков скатывался по последнему завитку 
спирали лестницы — прямо на мистера Никольса, который входил с улицы. <...>
В этом университетском пансионе уже давно среди жильцов-студентов ходило 
страшное подозрение, что утреннее жаркое приготовляется из остатков вчерашнего 
обеда, собранных с тарелок. <...> Роб оставил на своей тарелке несколько 
больших и заманчивых обрезков, посыпанных хлористым литием. На следующее утро 
частички завтрака были спрятаны в карман, отнесены в лабораторию и сожжены 
перед щелью спектроскопа. Предательская красная линия появилась — слабая, но 
ясно видимая. Слава этой истории следовала за Вудом... Одна из побочных версий 
рассказывает о случае в немецком пансионе, куда отказались пустить неизвестного 
американского профессора, так как там раньше побывал Вуд со своим литием. <...>
Так Роберт Вуд <...> женился на Гертруде Эмс, 19 апреля 1892 года в 
Сан-Франциско. Ему было двадцать четыре года: он был шести футов ростом, с 
квадратным подбородком, голубыми глазами, мощный и красивый, как Люцифер. Она 
была моложе его, тонкая, красивая, выше среднего роста, с золотистыми волосами. 
Это был нерасторжимый брак.
Оба они, привыкшие к роскоши, начали свадебное путешествие <...> с экскурсии в 
Кинг-Ривер Каньон, за триста миль от железных дорог, большей частью верхом, без 
постелей, а только с палаткой и одеялами, с бродягой по имени "Танцующий 
Медведь" в качестве проводника. <...> Они строили лагери с постелью из сосновых 
ветвей и каменным очагом и питались ветчиной, лепешками и форелью из реки. <...
>
Вуд послал президенту Теодору Рузвельту экземпляр "Птиц и цветов" с автографом..
. Вуд написал на титульном листе: "Я осмеливаюсь послать Вам экземпляр моей 
недавно изданной книги о природе..." Рузвельт написал ему сердечный ответ с 
благодарностью и выразил желание прочесть другие произведения Вуда. Тогда тот 
послал ему "физическую оптику"! <...>
Вуд своим характером отнюдь не напоминает застенчивую фиалку, и то, что книгу 
приписывали Херфорду, сильно его задевало. <...>
Любимый и почти единственный спиртной напиток доктора Вуда— старомодный, или 
сухой мартини. Миссис Вуд приготовляет его очень сухим. Он часто пьет одну-две 
рюмочки перед обедом. <...>
Дверь спальни доктора и миссис Вуд выходит в одну из жилых комнат и открывается 
наружу. Эта дверь была снабжена новой и чрезвычайно мощной стальной пружиной. 
Мне это показалось настолько странным, что я спросил о цели этого устройства. 
Вуд открыл дверь, отпустил ее, и она со звоном захлопнулась. <...> Он сказал: 
"Это — подарок моей жене в день ее рождения. Она двадцать лет говорит мне: 
закрой эту дверь!"
Я заметил тогда маленькую карточку над ней с надписью: "Many happy returns of 
the door" ("Пусть эта дверь много .раз счастливо захлопнется").
ДРАЙЗЕР
Иван Сергеевич Тургенев*
* А. Ф. Кони. Памяти Тургенева.// Собр. соч., т. 6. Юридическая литература, 
1968.
Мягкий и доверчивый по характеру и образу действий, Тургенев никогда не 
поступался своими искренними убеждениями и серьезно выработанными взглядами и 
не склонял свою выю без критики перед теми, кто претендовал на общее признание. 
Он не был никогда "жрецом минутного, поклонником успеха". Недаром его часто 
изображают в воспоминаниях — оживленно спорящим, и нередко в ироническом тоне. 
Логические и нравственные уродливости в людях, встречаемых им на жизненном пути,
 воспринятые его впечатлительным умом, выливались у него в форму насмешливых 
прозвищ, эпиграмм и крылатых словечек, которые затем с поспешным злорадством 
передавались разными дружественными вестовщиками по адресу. В этом отношении 
Тургенев мог сказать про себя словами русской поговорки: "Язык мой — враг мой". 
<...>
Тургенев сам говорит: "Я не мог дышать одним воздухом, оставаться рядом с тем, 
что я возненавидел... Мне необходимо нужно было удалиться от моего врага затем, 
чтобы из самой моей дали напасть на него. В моих глазах враг этот имел 
определенный образ, носил известное имя: враг этот был крепостное право. Под 
этим именем я собрал и сосредоточил всё, против чего я решил бороться до конца 
— с чем я поклялся никогда не примиряться ... Это была моя Аннибаловская 
клятва". <...>
В своем "Гамлете" и "Дон Кихоте" он безусловно становится на сторону последнего 
<...> как символ его неустанной борьбы со злом. Но его смущает безволие 
русского человека и затрата им больших природных сил на пустяки, — отсутствие 
настойчивости и выдержки, — и практическое оправдание им в жизни горестного 
изречения о том, что "суждены нам благие порывы, но свершить ничего не дано". <.
..>
М. М. Ковалевский, видевший его впервые в 1872 году, был поражен его внешностью,
 напоминавшею престарелого и усталого льва. Особенно привлекали его глаза: