волей-неволей должен подчиниться правде этого закона. Когда мы, напротив, 
говорим об отношении психологии к художественному произведению, мы стоим уже 
вне искусства, и тогда ничего другого нам не остается: приходится размышлять, 
приходится заниматься истолкованием, чтобы вещи обрели значение, - иначе мы 
ведь вообще не можем о них думать. Мы обязаны разлагать самодовлеющую жизнь, 
самоценные события на образы, смыслы, понятия, сознательно отдаляясь при этом 
от живой тайны. Пока мы сами погружены в стихию творческого, мы ничего не видим 
и ничего не познаем, мы даже не смеем познавать, потому что нет вещи вредней и 
опасней для непосредственного переживания, чем познание. Но находясь вовне 
творческого процесса, мы обязаны прибегнуть к его познанию, взглянуть на него 
со стороны - и лишь тогда он станет образом, который говорит что-то своими 
"значениями". Вот когда мы не просто сможем, а будем обязаны повести речь о 
смысле. И соответственно то, что было раньше чистым феноменом, станет явлением, 
означающим нечто в ряду смежных явлений, - станет вещью, играющей определенную 
роль, служащей известным целям, оказывающей осмысленное воздействие. А когда мы 
сможем все это разглядеть, в нас проснется ощущение, что мы сумели что-то 
познать, что-то объяснить. Проснется тем самым потребность в научном постижении.
 
Говоря выше о художественном произведении как о дереве, растущем из своей 
питательной почвы, мы могли бы, конечно, с не меньшим успехом привлечь более 
привычное сравнение с ребенком в материнской утробе. Поскольку, однако, все 
сравнения хромают, то попробуем вместо метафор воспользоваться более точной 
научной терминологией. Я, помнится, уже называл произведение, находящееся in 
statu nascendi13, автономным комплексом. Этим термином обозначают просто всякие 
психические образования, которые первоначально развиваются совершенно 
неосознанно и вторгаются в сознание, лишь когда набирают достаточно силы, чтобы 
переступить его порог. Связь, в которую они вступают с сознанием, имеет смысл 
не ассимиляции, а перцепции, и это означает, что автономный комплекс хотя и 
воспринимается, но сознательному управлению - будь то сдерживание или 
произвольное воспроизводство - подчинен быть не может. Комплекс проявляет сврю 
автономность как раз в том, что возникает и пропадает тогда и так, когда и как 
это соответствует его внутренней тенденции; от сознательных желаний он не 
зависит. Это свойство разделяет со всеми другими автономными комплексами и 
творческий комплекс. И как раз здесь приоткрывается возможность аналогии с 
болезненными душевными явлениями, поскольку именно для этих последних 
характерно появление автономных комплексов. Сюда прежде всего относятся 
душевные расстройства. Божественное неистовство художников14 имеет грозное 
реальное сходство с такими заболеваниями, не будучи, однако, тождественно им. 
Аналогия заключается в наличии того или иного автономного комплекса. Однако 
факт его наличия сам по себе еще не несет в себе ничего болезненного, потому 
что нормальные люди тоже временами и даже подолгу находятся под властью 
автономных комплексов: факт этот принадлежит просто к универсальным свойствам 
души, и нужна уж какая-то повышенная степень бессознательности, чтобы человек 
не заметил в себе существования какого-нибудь автономного комплекса. Итак, 
автономный комплекс сам по себе не есть нечто болезненное, лишь его учащающиеся 
и разрушительные проявления говорят о патологии и болезни. 
Как же возникает автономный комплекс? По тому или иному поводу - более 
пристальное исследование завело бы нас здесь слишком далеко - какая-то ранее не 
осознававшаяся область психики приходит в движение; наполняясь жизнью, она 
развивается и разрастается за счет привлечения родственных ассоциаций. 
Потребная на все это энергия отнимается соответственно у сознания, если 
последнее не предпочтет само отождествить себя с комплексом. Если этого не 
происходит, наступает, по выражению Жане, abaissement du niveau mental . 
Интенсивность сознательных интересов и занятий постепенно гаснет, сменяясь или 
апатической бездеятельностью - столь частое у художников состояние, - или 
регрессивным развитием сознательных функций, то есть их сползанием на низшие 
инфантильные и архаические ступени, - словом, нечто вроде дегенерации. На 
поверхность прорываются элементарные слои психических функций: импульсивные 
влечения вместо нравственных норм, наивная инфантильность вместо зрелой 
обдуманности, неприспособленность вместо адаптации. Из жизни многих художников 
нам известно и это. На отнятой у сознательно-личностного поведения энергии 
разрастается автономный комплекс. 
Из чего состоит творческий автономный комплекс? Этого вообще невозможно знать 
заранее, пока завершенное произведение не позволит нам заглянуть в свою суть. 
Произведение являет нам разработанный образ в широчайшем смысле слова. Образ 
этот доступен анализу постольку, поскольку мы способны распознать в нем символ. 
Напротив, пока мы не в силах раскрыть его символическую значимость, мы 
констатируем тем самым, что по крайней мере для нас смысл произведения лишь в 
том, что оно явственным образом говорит, или, другими словами, оно для нас есть 
лишь то, чем оно кажется. Я говорю "кажется" - потому что, возможно, наша 
ограниченность просто не дает нам пока заглянуть поглубже. Так или иначе в 
данном случае у нас нет ни повода, ни отправной точки для анализа. В первом 
случае, наоборот, мы сможем припомнить в качестве основополагающего тезис 
Герхарта Гауптмана: быть поэтом - значит позволить, чтобы за словами прозвучало 
Праслово. В переводе на язык психологии наш первейший вопрос соответственно 
должен гласить: к какому праобразу коллективного бессознательного можно 
возвести образ, развернутый в данном художественном произведении? 
Такая постановка вопроса во многих аспектах требует прояснения. Я взял здесь, 
согласно вышесказанному, случай символического произведения искусства, притом 
такого, чей источник надо искать не в бессознательном авторской личности, а в