материалу. А еще более удачным примером будет, пожалуй, "Заратустра" Ницше, где,
 как выразился сам автор, одно стало двумя . 
Наверное, сам характер моего изложения дает почувствовать, как сместились 
акценты нашего психологического анализа, как только я взялся говорить уже не о 
художнике как личности, а о творческом процессе. Весь интерес сосредоточился на 
этом последнем, тогда как первый входит в рассмотрение, если можно так 
выразиться, лишь на правах реагирующего объекта. Там, где сознание автора уже 
не тождественно творческому процессу, это ясно само собой, но в первом из 
описанных нами случаев на первый взгляд имеет место противоположное: автор, 
по-видимому, есть вместе и создатель, строящий свое произведение из свободно 
отбираемого материала без малейшего насилия со стороны. Он, возможно, сам 
убежден в своей полной свободе и вряд ли захочет признаться, что его творчество 
не совпадает с его волей, не коренится исключительно в ней и в его способностях.
 
Здесь мы сталкиваемся с вопросом, на который вряд ли сможем ответить, 
положившись лишь на то, что сами поэты и художники говорят нам о природе своего 
творчества, ибо речь идет о проблеме научного свойства, на которую нам способна 
дать ответ только психология. В самом деле, вовсе не исключено (как, впрочем, я 
немножко уже и намекал), что даже тот художник, который творит, по всей 
видимости, сознательно, свободно распоряжаясь своими способностями и создавая 
то, что хочет, при всей кажущейся сознательности своих действий настолько 
захвачен творческим импульсом, что просто не в силах представить себя желающим 
чего-то иного, - совершенно наподобие того, как художник противоположного типа 
не в состоянии непосредственно ощутить свою же собственную волю в том, что 
предстает ему в виде пришедшего извне вдохновения, хотя с ним явственно говорит 
здесь его собственная самость. Тем самым убеждение в абсолютной свободе своего 
творчества скорее всего просто иллюзия сознания: человеку кажется, что он 
плывет, тогда как его уносит невидимое течение. 
Наша догадка вовсе не взята с потолка, она продиктована опытом аналитической 
психологии, в своих исследованиях обнаружившей множество возможностей для 
бессознательного не только влиять на сознание, но даже управлять им. Поэтому 
догадка наша оправдана. Где же, однако, мы почерпнем доказательства того, что и 
сознательно творящий художник тоже может находиться в плену у своего создания? 
Доказательства здесь могут быть прямого или косвенного свойства. К прямым 
доказательствам следовало бы причислить случаи, когда художник, намереваясь 
сказать нечто, более или менее явственно говорит больше, чем сам осознаёт; 
подобные случаи вовсе не редкость. Косвенными доказательствами можно считать 
случаи, когда над кажущейся свободой художественного сознания возвышается 
неумолимое "должно", властно заявляющее о своих требованиях при любом 
произвольном воздержании художника от творческой деятельности, или когда за 
невольным прекращением такой деятельности сразу же следуют тяжелые психические 
осложнения. 
Практический анализ психики художников снова и снова показывает, как силен 
прорывающийся из бессознательного импульс художественного творчества, и в то же 
время - насколько он своенравен и своеволен. Сколько биографий великих 
художников говорят о таком порыве к творчеству, который подчиняет себе все 
человеческое и ставит его на службу своему созданию даже за счет здоровья и 
обычного житейского счастья! Неродившееся произведение в душе художника - это 
стихийная сила, которая прокладывает себе путь либо тиранически и насильственно,
 либо с той неподражаемой хитростью, с какой умеет достигать своих целей 
природа, не заботясь о личном благе или горе человека - носителе творческого 
начала. Творческое живет и произрастает в человеке, как дерево в почве, из 
которой оно забирает нужные ему соки. Нам поэтому неплохо было бы представлять 
себе процесс творческого созидания наподобие некоего произрастающего в душе 
человека живого существа. Аналитическая психология называет это явление 
автономным комплексом , который в качестве обособившейся части души ведет свою 
самостоятельную, изъятую из иерархии сознания психическую жизнь и сообразно 
своему энергетическому уровню, своей силе либо проявляется в виде нарушения 
произвольных направленных операций сознания, либо, в иных случаях, на правах 
вышестоящей инстанции мобилизует Я на службу себе. Соответственно художник, 
отождествляющий себя с творческим процессом, как бы заранее говорит "да" при 
первой же угрозе со стороны бессознательного "должно". А другой, кому 
творческое начало предстает чуть ли не посторонним насилием, не в состоянии по 
тем или другим причинам сказать "да", и потому императив захватывает его 
врасплох. 
Следовало бы ожидать, что неоднородность процесса создания должна сказываться 
на произведении. В одном случае речь идет о преднамеренном, сознательном и 
направленном творчестве, обдуманном по форме и рассчитанном на определенное 
желаемое воздействие. В противоположном случае дело идет, наоборот, о 
порождении бессознательной природы, которое является на свет без участия 
человеческого сознания, иногда даже наперекор ему, своенравно навязывает ему 
свои собственные форму и воздействие. В первом случае следовало бы 
соответственно ожидать, что произведение нигде не переходит границ своего 
сознательного понимания, что оно более или менее исчерпывается пределами своего 
замысла и говорит ничуть не больше того, что было заложено в него автором. Во 
втором случае вроде бы следует ориентироваться на что-то сверхличностное, 
настолько же выступающее за силовое поле сознательно вложенного в него 
понимания, насколько авторское сознание отстранено от саморазвития произведения.
 Здесь естественно было бы ожидать странных образов и форм, ускользающей мысли, 
многозначности языка, выражения которого приобретают весомость подлинных