ми, братьями и сестрами. Таким образом 
человек имеет право навсегда оставаться ребенком и удовлетворять свои 
кровосмесительные желания сам того не сознавая. Такое состояние было бы 
несомненно идеальным 42, если бы оно не было детским и тем самым не скрывало бы 
одностороннего желания, удерживающего в детстве. Обратной стороной медали 
является страх. Правда, мы постоянно слышим о благочестивом человеке, 
совершающем свой жизненный путь с непоколебимым упованием на Бога, неизменно 
уверенном и счастливом,— однако я такого Хидгера еще никогда не встречал и он 
может быть лишь фигурой, порожденной нашим желанием. За правило же можно 
считать великую неуверенность верующих людей,— неуверенность, которую они 
заглушают в себе и других фанатическим криком,— затем религиозное сомнение, 
моральную неустойчивость, неуверенность в себе, чувство виновности в самых 
недрах души — великий страх перед другой стороной действительности, против 
которой всеми силами упираются даже люди в высшей степени интеллигентные. Эта 
другая, обратная сторона есть черт, лукавый или — выражаясь более современным 
языком — вносимая действительностью поправка инфантильной картины мира, картины 
вкусно приправленной господствующим принципом наслаждения 43. Однако мир — не 
только сад Божий, сад Отца, он также и юдоль печали, ужаса и скорби. Нет, небо 
не есть отец, и земля не есть мать, и люди не братья и сестры; напротив, все 
это представляет собою столько же враждебных разрушительных сил, которые нас 
тем вернее сокрушают, чем безотчетнее и легкомысленнее мы доверяемся так 
называемой отеческой деснице Бога. Никогда не следует забывать жестокого слова, 
сказанного первым Наполеоном, что Господь Бог всегда на стороне более 
превосходной артиллерии.
Но тут перед нами возникает религиозный миф — одно из величайших и 
значительнейших созданий человечества, которое, хотя и обманчивыми символами, 
однако все же дает человеку уверенность и силу, чтобы противостоять чудовищу, 
которым является мир в его целом, и не быть раздавленным им. Хотя символ, с 
точки зрения реальной действительности, и обманчив, однако психологически 44 он 
— истина, ибо он всегда был мостом, ведущим ко всем величайшим достижениям 
человеческого духа.
Но этим я отнюдь не хочу сказать, что этот бессознательный путь трансформации 
кровосмесительных желаний в религиозное отправление есть единственный или 
единственно возможный путь. Существует и сознательное признавание и понимание 
вещей, благодаря которому можно овладеть libido, скованной в инцесте и 
трансформированной в религиозное отправление; тогда стадия религиозной 
символики оказывается уже не нужной. Вполне допустима такая мысль, что придет 
время, когда мы будем делать добро нашему ближнему не “Христа ради”, а 
благодаря пониманию того, что человечество — стало быть и мы — не могло бы 
существовать, если бы каждый отдельный член общуго стада не был бы в состоянии 
жертвовать собой для других. Люди нашли бы путь к нравственной автономии, к 
полной свободе, если бы человек без принуждения мог хотеть того, что он по 
необходимости должен делать, если бы он поступал так только благодаря своему 
пониманию, не поддаваясь обманчивой вере в религиозные символы. Эта иллюзия и 
есть именно то, что, замыкая нас в круг позитивного верования в религиозный миф,
 удерживает нас в состоянии инфантильности и этической неполноценности; с 
культурно-исторической точки зрения такое заблуждение имеет, правда, громадное 
значение и с эстетической точки зрения оно отличается непреходящей красотой, 
однако этически оно не может больше удовлетворять человека, стремящегося к 
нравственной автономии.
Вера в символ и есть тот инфантильный, представляющий нравственную опасность 
момент, и это потому, что мы таким образом отводим libido в русло иллюзорной 
реальности. От простого лживого устранения символа ничего не меняется, потому 
что все наше духовное предрасположение остается тем же и мы лишь отстраняем от 
себя опасный объект. А между тем опасен не объект, а инфантильное 
предрасположение нашего духа, ради которого мы, просто устранив религиозный 
символ, утратили нечто, обладающее великой красотой и глубоким смыслом. Мне 
думается, что веру следует заменить пониманием; таким образом мы удержим 
красоту символа и вместе с тем освободимся от угнетающих последствий 
вероисповедного порабощения. В этом и должно было бы заключаться 
психоаналитическое исцеление как от веры, так и от безверия.
За видением города следует видение “какого-то своеобразного хвойного дерева с 
узловатыми сучьями”.
Видение это нам уже больше не чуждо после всего того, что мы узнали о дереве 
жизни и его ассоциациях с городом и живой водой. Это своеобразное дерево 
очевидно лишь дополняет серию материнских символов. Надо думать, что атрибут 
“какое-то своеобразное” указывает, как и в сновидениях, на сильную окраску 
особенного, относящегося сюда комплексного материала. К сожалению автор не дает 
нам к тому никакого индивидуального материала. Так как в дальнейшем развитии 
видений мисс Миллер дерево, уже упомянутое во время анализа символики города, 
особенно ярко выдвигается на первый план, то я вынужден остановиться на более 
подробном историческом изложении символики дерева.
Известно, что деревья издавна играли большую роль во всех культах и мифах. 
Типичным мифическим деревом является райское дерево или дерево жизни, что в 
достаточной мере подтверждается как вавилонскими, так и иудейскими источниками; 
в дохристианских мифах мы встречаем его в сосне Аттиса, в дереве или деревьях 
Митры; германские мифы рассказывают об Иггдразиле. Изображение Аттиса, 
повешенное на сосне, повешенный Марсий, ставший темой для многочисленных 
художественных изображений, висение Одина, древнегерманские жертвоприношения 
через повешение, весь ряд повешенных богов — все это поучает нас, что висение 
Христа на кресте отнюдь не является чем-то единичным в религиозной мифологии, а 
должно быть включено в тот же круг представлений, как и все остальные мифы. В 
этом мире воззрений крест Христов является одновременно как древом жизни, так и 
древом смерти. В такой противоположности нет ничего удивительного. Лег