етворила бы; в данном же 
случае она вызывает неприятное впечатление, и притом не только эстетическое, но 
и этическое — и это потому, что вытеснения, которые нам надлежит преодолеть, 
создались ведь во имя наших наилучших намерений. Нам приходится преодолевать 
нашу добродетельность, несмотря на вполне понятное опасение впасть в гнусность. 
Да так оно и есть в действительности, потому что чрезмерная добродетельность 
внутренно всегда компенсируется столь же чрезмерной склонностью ко всякой 
гнусности; а разве мало на свете порочных людей, внутренне сохраняющих слащавую 
добродетельность и манию нравственного величия? Обе категории людей, 
соприкоснувшись с аналитической психологией, оказываются “снобами”, ибо 
моральный человек создал в своем воображении объективное и дешевое суждение о 
сексуальности, а безнравственный как будто совсем позабыл понять, что он со 
своею сексуальностью ведет себя просто подло и совершенно не способен на 
самоотверженную любовь. Люди совершенно забывают, что можно самым жалким 
образом увлечься не только пороком, но и добродетелью. Существует неистовая, 
оргиастическая добродетельность, столь же гнусная как и порочность и ведущая к 
столь же великой несправедливости и насилию.
В наше время, когда большая часть человечества уже начинает удаляться от 
христианства, было бы, право, не лишним ясно понять, для чего мы его вообще 
принимали. А приняли мы его для того, чтобы спастись наконец от грубости 
античного мира. И стоит нам отложить в сторону христианство, как тотчас же пред 
нами вновь восстает необузданность, о которой современная столичная жизнь дает 
нам внушительное предощущение. Шаг в ту сторону является не прогрессом, а 
регрессом. И произойдет то, что происходит с каждым единичным человеком, 
бросившим одну форму перенесения и не нашедшим еще взамен новой: такой человек 
неизменно обращается вспять и вступает на старый проторенный путь перенесения, 
себе же во вред, потому что за это время окружающая его среда успела 
существенно измениться. Итак, если историческая и философская шаткость 
христианской догматики нас оттолкнет, равно как и религиозная пустота 
исторического Иисуса, о личности которого мы ничего не знаем и религиозное 
содержание которого является частью талмудической, частью эллинистической 
мудростью, если мы отбросим христианство и вместе с тем христианскую мораль, то 
действительно очутимся перед проблемой античной необузданности. В наше время 
лицемерное общественное мнение еще обуздывает единичного человека; поэтому он 
предпочитает в тайне вести свой образ жизни, публично же изощряется в показной 
морали; но совершенно иная получилась бы картина, если бы в один прекрасный 
день, все люди прониклись уверенностью в нелепости такой нравственной маски, 
если бы они осознали, как коварно стережет звериное начало в каждом из них с 
тем, чтобы наброситься на соседа; тогда угар безнравственности мог бы разлиться 
по всему миру; такова мечта, греза-желание современного, ограниченного моралью 
человека: но люди забывают нужду, которая душит человека и железной рукою 
рассеивает всякий угар. Пусть не заподозрят меня в необдуманности, пусть не 
подумают, что я путем аналитической редукции собираюсь чуть ли не повернуть 
поток libido вспять и поставить ее на примитивную, почти преодоленную ступень, 
совершенно упуская при этом из виду, какое ужасное бедствие постигло бы тогда 
человечество: без всякого сомнения найдутся такие субъекты, которые дадут 
увлечь себя — и это к величайшему вреду своему — сексуальным исступлением 
античного мира, благо сексуальность окажется освобожденной от бремени 
греховности и вины; однако они и при других условиях, лишь иными способами, 
тоже преждевременно погибли бы. Но я знаю силу, которая является самым 
действенным, самым беспощадным регулятором сексуальности человека: эта сила 
есть нужда. С такой тяжелой, свинцовой гирей наслаждению человека никогда не 
занестись высоко.
В наше время многие становятся невротиками лишь потому, что не знают, почему бы 
каждому молодцу не блаженствовать по своему образцу; они даже и не знают, чего 
им не достает. А кроме этих невротиков на свете живет огромное количество 
нормальных людей, и даже людей высшего сорта, чувствующих себя “не по себе”, 
стесненных и недовольных. Для них-то мы и производим сведение к сексуальным 
элементам, дабы они вновь обрели свою примитивную личность, научились бы ее 
признавать и знали бы, как и где с нею следует считаться. Только таким образом 
и может случиться, что одни требования будут удовлетворены, другие же, 
вследствие их инфантильности, будут признаны несправедливыми и отклонены. Итак, 
каждый отдельный человек должен дойти до понимания, что есть вещи, которые 
необходимо приносить в жертву; но жертву следует понимать не в смысле полного 
отказа от них, а лишь в смысле перенесения их в другую область. Мы воображаем, 
что давно отказались от кровосмесительных желаний, что пожертвовали ими, 
отрезали их, что ничего подобного нет больше в нас; и не понимаем, что все это 
вовсе не так и что бессознательно мы предаемся кровосмешению, но только в 
других областях. Кровосмешение продолжает совершаться, например, в религиозных 
символах 41. Мы думали, что кровосмесительные желания исчезли, утратились, и 
вдруг открываем их в религии в полной действенной силе. Этот процесс 
трансформации совершился бессознательно в течении векового развития. В 1-й 
части этого моего труда я отметил, что такая бессознательная трансформация 
libido есть не что иное, как поза, с этической точки зрения не имеющая никакой 
цены; этой позе я противопоставлял первичное христианство, которое выступило 
против известных всем нам сил безнравственности и огрубения; теперь же я должен 
был бы сказать о сублимировании кровосмесительной libido, что даже вера в 
религиозный символ не является больше этическим идеалом, потому что это не что 
иное, как бессознательная трансформация кровосмесительного желания в 
символические акты и представления, которые, так сказать, вводят человека в 
заблуждение, да так основательно, что небо представляется ему отцом, земля — 
матерью, а люди на земле кажутся ему дет